Из пункта А в пункт Б

Один обыкновенный мальчишка по имени Тимофей, или еще по-другому Тимоша, как к нему обращались, когда просили чего-нибудь невозможного (например, не стучать кастрюлей о кастрюлю), или, по-третьему, Тимка, как его звали, чтобы не путать с соседским щенком Бомкой, — да, так вот этот самый мальчишка широко раскрыл свои зеленые глаза и сразу же крепко закрыл их, потому что ему ужасно не понравилось то, что он увидел.

Вообще закрывать нарочно глаза или затыкать уши ему строго запрещалось.

Другие пользовались этим замечательным способом сколько угодно, как например, две девчонки из их класса, которые, когда ссорились, говорили нараспев всю правду друг другу в лицо, одна — «Алла-воображала», другая — «Лиза-подлиза, Лиза-подлиза»; но так как глаза и уши при этом они всегда зажимали пальцами, то очень быстро мирились и правды о себе так и не узнали. То же самое и взрослые: если им не по вкусу было, что говорили другие, то папа, например, бросал трубку на рычаг телефона, мама запиралась на веранде, а бабушка незаметно выключала слуховой аппарат в кармане кофты. Стоило же Тимоше один только раз применить такой же прием — заткнуть уши посреди бабушкиных причитаний о бессердечных мальчишках, грязных башмаках и чистых полах, как на него набросились все трое, закричали, заахали, вытащили пальцы из ушей, отняли на два дня велосипед, выключили детскую передачу по телевизору… За что? Правда, он, кажется, еще запел при этом дурацким голосом: «Дайте мне умереть хоть спокойно, дайте мне хоть спокойно умереть!» Но за это его почти не ругали — только за глаза и уши. И настрого запретили делать так впредь.

Однако что ему было сейчас до всех запрещений! Ведь то, что он увидел, то, что он увидел!.. Нет, даже самый взрослый на его месте не удержался бы и зажмурился. Это было такое страшное, что его не должно было быть на свете, не то что здесь, в их озере!

Но оно было!

Оно лежало в воде в трех метрах от него, и, кажется, оно хотело есть.

«Нет, я не стану на него смотреть, — думал Тимоша. — Я лучше полежу так тихонько и буду вспоминать что-нибудь хорошее из своей жизни. Может быть, оно и уплывет само собой».

Он начал вспоминать, но ничего не вспоминалось. Уже давно, то есть с самого утра, в его жизни не было ничего хорошего. Днем он было собрался сделать уроки, чтобы вечером его отпустили глядеть футбол, как и в прошлое воскресенье, но задача попалась такая вредная, что ее бы и Венька Корабликов не решил. Там один человек шел себе из пункта А в пункт Б, а потом зачем-то сел на середине пути в моторную лодку и поплыл в два раза быстрее. Было уже непонятно, откуда он взял эту самую лодку посреди дороги, и по какой воде поплыл, и зачем идти пешком — неужели велосипеда у него не было. В их поселке у всех были велосипеды, и еще ходил автобус — каждые полчаса в город и обратно, и еще много было мотоциклов, а на лодках плавали только за рыбой. Но про рыбу в задаче ничего не говорилось, а спрашивалось, сколько времени этот псих, то есть этот человек, был в пути, если пешком он покрывал все расстояние за один час.

«На моторке, конечно, хорошо, — думал Тимоша. — Теперь еще бывают с подводными крыльями — мне бы такую. Только бы меня тут и видели. Можно было бы уплыть в самый узкий на свете пролив и стать там пиратом. Или нет — пиратом плохо. Пришлось бы рано вставать, а то еще пропустишь какой-нибудь богатый корабль. Лучше быть спасателем. Спасай себе и спасай. У них и фуражки красивые, и флажок на корме. Только разве кто-нибудь теперь тонет? Как же, дожидайся. Нет, самое лучшее — заплыть куда подальше и приплывать домой, если сам захочешь. И разговаривать только по радио. Хочешь — говори, не хочешь — щелк! и полная тишина».

Так Тимоша бился над задачей целый час, а потом увидел на улице Веньку Корабликова. Тот ел мороженое, и лицо у него было такое, что Тимоша невольно вспомнил одно взрослое слово, которого раньше не понимал, а теперь понял, что оно значит. Отрешенное! — это же, наверно, когда человек отрешил задачу. Отрешил себе и движется не спеша в тот конец поселка, где стадион, куда уже стекается народ и проехала машина с футболистами из райцентра, и другая машина, с которой будут продавать лимонад и пряники, и там уже, наверно, развеваются флаги, и сосед Бирюков натягивает свою рыбацкую сеть на футбольные ворота, а ребята из их класса аккуратно насыпают горстями известь на черту вокруг поля. Все насыпают, а он один сидит тут над этой задачей, и неизвестно, сколько еще просидит из-за какого-то дурацкого путника и его дурацкой моторкой, с дурацкими пересадками посреди пути…

Тут Тимошу взяло такое зло, такая обида, что он вскочил со стула, надул щеки, левой рукой зацепил правую ногу, а правой рукой стукнул что есть силы по задачнику, да еще выкрикнул при этом что-то похожее на «бурлывжих». При этом он забыл выпустить из пальцев авторучку — длинная клякса вылетела из нее и упала на слово «вдвое». Получилось: «человек сел в моторку и поплыл… быстрее». Но Тимоше некогда было всматриваться, куда упала клякса и что стало с задачей, потому что в то же мгновение за его спиной шлепнулось что-то тяжелое.

Тимоша оглянулся и увидел совершенно малознакомого человека.

На нем была белая каска, то есть не каска, а панама, рюкзак и закатанные до колен штаны. Он лежал, упираясь в пол руками, и таращился по сторонам, словно хотел понять, кто это так ловко подставил ему подножку. Потом вскочил, воздел руки к потолку — от этого рукава его куртки упали, и Тимоша увидел часы и компас. Человек поднес их к глазам, вгляделся, задумался ненадолго и, видимо, чего-то подсчитав в уме, горестно закивал сам себе и захныкал.

— Все кончено. Опоздал, конечно, опоздал, — забормотал он, опускаясь на стул и утираясь панамой.

— Да, — сказал Тимоша. — Мама с папой уехали в город с утра. А вернутся только вечером.

— Мама с папой? А из какого они отдела?

— Мама из отдела снабжения. А папа — с главного технолога.

— Нет… Не знаю таких, — пробормотал человек. — А сам ты?

— Я? Я еще не из отдела. Я из третьего «г».

Человек отер лицо и усы, и Тимоша вспомнил, на кого он похож: на тот плакат в сберкассе — «Накопил и машину купил».

— Нехорошо, третий «г», — покачал он головой. — Ох, нехорошо ты со мной поступил. Теперь выручай как хочешь. Знаешь, как это бывает? Сегодня — ты мне, завтра — я тебе. А? Уж, пожалуйста, — давай — спасай — помогай.

— А чего делать?

— Дело у меня, честно говоря, простое, но ответственное! — ужас. Тридцать лет уже работаю, и всегда — одни благодарности. А сегодня… — тут он горестно помотал головой и опять легонько хлюпнул носом. — Надо же так… И с чего вдруг? Не пойму, просто не пойму, что случилось.

— Ничего, — сказал Тимоша, только чтобы не молчать. — Может, еще обойдется.

— Нет, у нас строго. Да, так вот: тридцать лет уже хожу я из пункта А в пункт Б…

— Что?! — заорал Тимоша.

— Да-да, тридцать лет, половину пути пешком, а половину…

— На моторке?

— Ага, слыхал обо мне, — сказал человек АБ, видимо, очень польщенный. — Да, это именно я — полпути — пешком, полпути — на моторке, в любую погоду, зимой и летом, тридцать лет одни благодарности.

— А какой ответ? — быстро спросил Тимоша.

— Ответ? — переспросил АБ и слегка побледнел.

— Ну да, сколько времени вы в пути?

— АБ побледнел еще больше и начал озираться по сторонам, потом как-то съежился на стуле — даже ноги поджал.

— Но ведь это тайна, — прошептал он. — Величайшая тайна.

— Ах, да. Извините, — сказал Тимоша. — А где вам больше нравится — в пункте А или в пункте Б?

— Хм-м… Вот уж не знаю. Не задумывался. Какой-то ты странный, третий «г». И вопросы у тебя такие… не по существу.

— Почему это не по существу! — обиделся Тимоша. — Сами же просили помочь, а теперь только путаете.

— Помочь! Помочь непременно. Ты вот что… Ты меня извини, конечно, но не мог бы ты сегодня сделать этот путь за меня? А? На моторке, с ветерком? Так сказать, взбороздить волны — в пене и брызгах?

— Взбороздить? — сказал Тимоша.

— Да, пожалуйста.

— А вы?

— Я боюсь Минуса.

— Я тоже не люблю, если минус.

— Ну, тебе-то он ничего не сделает.

— А вам?

— Мне?.. Мною он пренебрежет.

Никогда еще не видел Тимоша, чтобы взрослый человек так дрожал и боялся. При одном только слове «пренебрежет» он так весь сжался и заерзал, что Тимоше стало трудно говорить ему «вы».

— Послушай, — сказал он. — Послушайте. А где она, ваша моторка? Я хотел бы на нее сначала посмотреть.

— Прекрасное! Замечательное судно! — оживился АБ. — Идем, это здесь рядом. Непотопляемое, обтекаемое, автоматизированное! Ребенок может управлять.

— Я не ребенок, — сказал Тимоша, уже было двинувшийся к дверям.

— А если б и ребенок — что тут плохого?

Они вышли в сад и, пригибаясь под яблонями, спустились к берегу озера, причем АБ все время забегал вперед и покусывал пальцы от нетерпенья. Рюкзак шлепал его по спине и сверкал заплатами. Он первый подбежал к воде, оглянулся и достал из кармана коробочку.

— Где же ваше обтекаемое и непотопляемое? — спросил Тимоша.

— Все мое ношу с собой, все мое ношу с собой, — забормотал АБ и бросил коробочку в воду.

В тот же момент неизвестно откуда появилась старенькая моторка — будто выскочила из камышей и закачалась, и запрыгала, переваливаясь на воде помятыми боками.

АБ подтащил ее к берегу за якорную цепь, поцеловал на прощанье в ржавый нос и передал цепь Тимоше.

Тут бы и спохватиться нашему Тимоше, тут бы и отказаться… Так нет же!

Будто он был маленький, будто не понимал, что от хорошей жизни никто не отдаст даром такой замечательный корабль. Он только боялся, что АБ передумает, и поэтому быстро-быстро залез на сиденье и вцепился в штурвал.

— Главное — береги голову! — крикнул ему в ухо АБ, запуская мотор.

— Почему голову? — закричал сквозь грохот Тимоша.

— Имеем — не жалеем! — закричал АБ, и моторка понеслась.

Брызги и пена, две волны на носу, справа и слева, гладкие, как стружки, ветер в лицо и за шиворот, мы мчимся вперед и вперед — какое это было счастье!

Увы, недолгое — очень недолгое.

Сначала Тимоша понял, что не действует штурвал. Его можно было поворачивать туда и сюда, можно было крутануть несколько раз, а то и вовсе вынуть из гнезда и выкинуть за борт — непотопляемая все равно неслась по прямой. Потом он почувствовал, что у него промокли ноги. Он поглядел вниз и увидел настоящий праздник фонтанов. Вода била из дна десятками струек, а через самую большую дыру успели заплыть две рыбешки, которые тут же начали хватать Тимошу за шнурки ботинок, думая, видимо, что это такие неизвестные им червячки.

И в довершение всего он увидел перед собой остров.

Ни про какой остров на их озере ему не приходилось раньше слышать. Не мог же он вырасти за одну ночь со всеми своими деревьями и кустами? Но он вырос, и моторка неслась прямо на него. Издали он казался довольно зеленым и мягким на вид, но вскоре стало заметно, что со всех сторон его окружают острые камни, торчащие из воды. Только теперь Тимоша понял, почему АБ советовал ему поберечь голову.

Он в отчаянии стал пинать ногами мотор, но тот, конечно, и не подумал выключаться. Если бы удалось найти хоть какую-нибудь подушку или матрас, чтобы не разбиться! Но в кабине не было ничего мягкого, кроме пары старых валенок, засунутых под сиденье.

Камни были уже совсем близко.

И тут Тимоше пришла замечательная мысль.

Какой бы он ни был «бессердечный», но голова-то у него работала.

Он выбрался на нос моторки и лег ногами вперед.

Ему едва хватило времени прикрыть валенками грудь и живот, как эта замечательная, эта обтекаемая и непотопляемая, эта волшебная моторка врезалась со своими рыбами и фонтанами в здоровенный валун и выстрелила Тимошей вперед, как из пушки.

Тимоша перелетел оставшуюся полоску воды и плюхнулся в желтый песочек. Валенки пролетели еще дальше и застряли пятками кверху в прибрежных кустах.

 

Доктор Минус

И вот теперь он лежал один на пустом песчаном берегу и боялся раскрыть глаза. Потому что в трех метрах от него из воды торчала голова с буграми и шишками, с зубами и клыками, с какими-то гадкими гримасами и ухмылками — да-да, голова настоящего крокодила. Ничего ему не померещилось — он все точно разглядел с первого раза, и больше глядеть ему не хотелось.

«С чего я взял, что он хочет есть, — думал Тимоша. — Пасть можно разевать и от скуки, и от жары, как, например, собаки. А интересно, что он думает обо мне? Может, он боится ружья? Как бы ему сказать, что у соседа Бирюкова есть ружье? Нет, он не поверит. Лучше показать ему, что я тоже хочу есть. Он же не знает, что я не люблю крокодилятины, — может испугается».

Тимоша сел на песке, раскрыл наконец глаза и начал с шумом нюхать воздух, глотать слюни и щелкать языком.

Крокодил, видимо, понял это по-своему.

Он вылез еще больше из воды, закивал, зачмокал, и на морде его появилась этакая мерзкая радость — мол, «ага, точно, хорошо бы чего-нибудь пожрать».

— Буль-буль, — сказал Тимоша и показал руками и головой, как плавают рыбы и какие они вкусные. — Ры-ба. Ры-ба. Поймай, — сказал он громко для пущей понятности.

Крокодил крякнул, сморщился и даже слегка сплюнул — мол, так они ему надоели, что он видеть их не может, а хорошо бы чего-нибудь новенького. И подполз еще ближе к Тимошиной ноге, так что только хвост его оставался в воде.

— Кар-тош-ка, кар-тош-ка, — неуверенно предложил Тимоша, слегка отползая.

«Гадость», — фыркнул крокодил, медленно продвигаясь вперед.

— Клубника! — пискнул Тимоша.

«Сам ешь», — мотнул головой крокодил.

— Мороженое! — завопил Тимоша, вскочил и бросился бежать.

В тот же момент кто-то цепко схватил его за руку.

— Ой-ё-ёй! Я невкусный! — заорал Тимоша.

— А где доказательства, где доказательства? — сказал чей-то голос над его головой.

Очень тощий и длинный человек стоял над ним и разглядывал сквозь очки.

Тимоша оглянулся.

Крокодил, пятясь, уползал назад и так заводил к небу глаза, будто ничего на свете его не интересовало, кроме двух стрекоз, гонявшихся друг за другом над камышами. Тощий человек погрозил ему тростью, и крокодил юркнул в воду, изобразив напоследок такую невинность, что «просто я не понимаю, о чем вы тут говорите». Очки грозно сверкнули, уставились на Тимошу, потом на обломки моторки, подсыхавшие на камнях, — тощий вздохнул и покачал головой.

— А я не виноват, — сказал Тимоша. — Он сам меня засунул в эту моторку, а заворачивать не научил и тормозить тоже. Она как помчалась, а я…

— Помолчи, — сказал Тощий. — Вижу тебя насквозь. Читаю мысли. Не одобряю. Ответа не скажу.

«Во дает, — подумал Тимоша. — Куда же это я попал? Наверно, это и есть пункт Б. А длинный — тот самый Минус. Ну я и влип».

— Верно. Так оно и есть. Я тот самый. Доктор Минус. Неподкупный. Вездесущий. Никому не верящий. Никем не любимый.

«И плешивый», — подумал Тимоша.

— И плешивый, — подтвердил доктор.

Тимоше снова стало страшно.

— Я хочу домой, — захныкал он. — Я устал. И мне еще уроки надо сделать.

— Хорошо. Твой дом в западном пригороде, номер сто двенадцать. Восьмая аллея. Комната три. Электричество, ванна и телефон. Я провожу.

— Нет, я в свой дом хочу. К бабушке. Она меня, наверно, ищет — опять я буду бессердечный. Отвезите меня, пожалуйста, обратно.

— Не говорите глупостей. Невозможно. Вы поступили на работу. С завтрашнего дня начинать. В восемь утра. Без опозданий. Без замечаний. Болеть — только опасными болезнями. Насморк и свинка — не в счет. Вам понятно?

— Какая работа?! Какой насморк? — завопил Тимоша. — Я к бабушке хочу.

— Работа простейшая. Из пункта А в пункт Б. Приятное путешествие. Один раз в день, в воскресенье — выходной. Моторку получите новую.

— А как же АБ?

— Им придется пренебречь. Все. Вопросы есть?

— Да, — сказал Тимоша. — Откуда у вас крокодил?

— Из задачи о трех бассейнах. Их там слишком много развелось — пришлось часть выпустить в озеро. Этот — тридцать восьмой. Самый недоразвитый. Вечно лезет на берег.

«Тридцать восьмой, — ужаснулся Тимоша. — Сколько же их там? Ох, не выбраться мне отсюда».

— Совершенно верно, — сказал Минус. — Не выбраться.

Видно было, что ему очень некогда, что где-то ждут его важные дела, но пока своего не добьется, он ни за что не отстанет.

«Ну, хорошо, — подумал хитрый Тимоша. — Я для виду соглашусь, а завтра мне дадут новенькую моторку, я сяду в нее и… только меня здесь и видели».

— А за такие преступные мысли полагается тюрьма, — сказал доктор Минус. — Ни ванны, ни телефона. Строгая изоляция. Еда — утром каша, в обед — каша, и на ужин тоже каша. Овсяная, — добавил он немного погодя.

«Конец! — подумал Тимоша. — Вот это уже настоящий конец. Даже про кашу знает, про самую ненавистную. Ничего от него не скроешь, все мысли видит, проклятый».

— Ну, вот, сразу уже и «проклятый», — вздохнул доктор Минус.

Он сунул трость под мышку, крепко взял Тимошу за руку и повел его за собой.

Они вошли в лес. Песчаная дорожка, виляя, уходила в глубь острова и вся была обставлена разноцветными знаками, стрелочками и светофорами, которые тихо щелкали и поворачивались, включались и выключались им навстречу. Песок под ногами был какой-то странный — на нем не оставалось следов. Справа и слева ровными рядами стояли деревья — ряд сосен, ряд берез, ряд елок и снова — сосны, березы, елки. Между ними такими же ровными рядами росли грибы. Спрятаться в этом лесу, конечно, было невозможно — он просматривался насквозь. Кое-где на ветвях сидели птицы, оравшие во все горло и махавшие крыльями, но никуда не улетавшие, точно кто-то их приклеил. Одна, правда, попыталась перелетать с ветки на ветку — в тот же момент доктор Минус обернулся к ней и широко взмахнул руками. Полы его плаща, свисая с рук, и трость начертили в воздухе широкую черную полосу — настоящий минус, и бедная птичка под его взглядом быстро начала съеживаться, уменьшаться, пока не превратилась в едва заметную букашку, которую птица, сидевшая рядом, тут же и склевала.

«Пренебрег!» — с ужасом понял Тимоша.

— Вот именно, — холодно сказал доктор, трогаясь дальше.

«Может, у них тут и самолеты есть, — плетясь рядом с ним, мечтал Тимоша. — Например, из задачи о трех аэродромах. Вот бы удрать на самолете — никто не догонит».

— Ты опять? Снова за свое? Лишаю тебя трех выходных.

«И все у него по три. Других, наверно, и чисел не знает».

— Щенок, — сказал доктор Минус. — Мальчишка. Не смей думать обо мне в таком непочтительном тоне.

Тут они подошли к зеленому домику с надписью «Кафе-заправочная». Навстречу им выбежал невероятно хмурый человек с полотенцем в руке и низко поклонился доктору.

— Добро пожаловать, — забормотал он, горячая и холодная заправка, всегда в большом выборе, ешь не хочу, только что с плиты, вкусно и питательно, дешево и сердито…

Доктор Минус, ничего не отвечая, выжидательно смотрел куда-то над его головой.

Тогда человек спохватился, кинул на плечо полотенце и обеими руками растянул себе рот до ушей, изобразив счастливую улыбку.

— Вот это другое дело, — сказал доктор Минус. — Вечно вы забываете о приветливости, Заправщик. Значит, так. Молодой человек. Новый служащий. Зовут — Путник. Кормить три раза в день по пятнадцатой норме. Ему нужно скорее повзрослеть, поэтому как можно меньше сладкого. Все ясно?

— Дудет сделадо, вилости тосим, дады стадаться, — забормотал Заправщик, не выпуская растянутых губ.

Доктор Минус кивнул ему, и они пошли дальше по песчаной дорожке. Навстречу им проехали пять велосипедистов, причем каждый из них, проезжая мимо, отпускал руль и растягивал губы в улыбку. Только последний не выпустил руля, потому что у него улыбка была закреплена какими-то специальными зажимами, зацепленными за уши.

«Ишь какие веселые», — подумал Тимоша.

— Здесь все такие, — сказал доктор Минус. — Веселые. Довольные. И ты скоро будешь такой же.

«Держи карман шире».

— Зачем?

— Я хотел сказать — постараюсь.

Это очень просто. Исполнительность и аккуратность — ничего трудного. Что может быть веселее исполнительности и аккуратности!

«Цирк», — подумал Тимоша.

— Есть и цирк. Там выступает один клоун, так он… — тут доктор Минус захихикал и еле смог договорить. — У него такая шутка… хи-хи… понимаешь… шутка, будто семью семь будет… хи-хи… сорок восемь.

«Страшно весело», — подумал Тимоша.

— Вот видишь.

Доктор Минус, кажется, все понимал буквально.

«А я не убегу. Не убегу, и не собираюсь, и не хочу», — попробовал думать хитрый Тимоша.

— Умница, — сказал доктор Минус.

«Мне тут очень нравится, тут все веселые».

— Молодец.

«Повара улыбаются, велосипедисты улыбаются, крокодилы улыбаются…»

— А ты хотел к какой-то бабушке.

«От такого доброго, справедливого доктора Минуса, — продолжал думать Тимоша и почему-то добавил, — …с кляксой на пальце…»

— Это ничего, это мы сотрем, — пробормотал доктор и, поплевав на платок, стал тереть палец, на котором не было никакой кляксы.

Ошеломленный Тимоша чуть не проговорился, вернее, чуть не продумался, что палец чистый.

«Палец грязный, теперь почище, вот еще около ногтя», — заставлял он себя думать и вдруг представил себе, что начинается дождь.

Доктор Минус тотчас поднял над головой трость, и она, щелкнув, превратилась в зонтик.

«С ума сойти!» — ахнул Тимоша.

— Да, замечательная вещь, — согласился доктор Минус. — Щелк — и зонтик.

Тимоше все труднее и труднее было думать наоборот. Шальные правильные мысли так и лезли ему в голову, и он, чтобы не пускать их, пел про себя футбольную песню «Когда умру, похороните на стадионе вы меня…»

— Не мог бы ты петь что-нибудь другое? — поморщился доктор Минус.

Когда дорога привела их к какой-то речке, в голове Тимоши созрел замечательный план.

«Мостик разобран, мостик разобран, — стал думать он. — Осталась одна досочка, меня выдержит, я пройду, а вдвоем ни за что. Доктор провалится, бедный доктор Минус провалится, обязательно, непременно…»

— Какая ерунда! — воскликнул доктор. — Жалкая лужа. Ведь я до сих пор занимаюсь спортом. Прыг — и готово. Смотри, как это просто.

Нет, Тимоша не хотел этого!

Он только хотел, чтобы его перестали держать за руку. Тогда бы он дал деру и как-нибудь выбрался с этого улыбающегося острова и вернулся бы в свой чудный дом, к своей замечательной бабушке, к лучшему другу Веньке Корабликову, а доктор Минус пусть себе жил бы и жил спокойно, он не хотел ему ничего-ничего плохого, но…

Все произошло слишком быстро.

Доктор Минус, этот неподкупный и вездесущий, всех пугающий и никем не любимый, читающий мысли и не видящий, что у него под носом, отошел на несколько шагов от абсолютно целого мостика, разбежался наискосок, прыгнул и, стукнувшись об абсолютно целые перила, с пронзительным воплем кувыркнулся вниз головой в воду.

Тотчас замигали светофоры, зазвенели звонки, загорелись стрелки и кто-то страшно завыл вместо сирены — должно быть, волки из задачи о трех охотниках.

Перепуганный Тимоша не мог больше ничего соображать — ни правильно, ни наоборот.

Он бросился вдоль речки, свернул в лес, промчался по нему через несколько березовых и еловых коридоров, выскочил на поляну с пятью пеньками, наткнулся на чей-то велосипед и вскочил на него, и понесся куда глаза глядят, и мчался до тех пор, пока не заехал в настоящий, неразлинеенный лес и не распорол себе шины, задев ими перебегавшего дорогу ежика.

 

Тимошу объявляют преступником

Небо над Тимошкиной головой загорелось, порозовело, потом начало сереть и вскоре совсем потухло — стало темно.

Подул ветер, деревья закачались и зашумели — стало страшно.

Кто-то заворочался и заворчал у Тимоши на животе, он в испуге смахнул его рукой, но рука не встретила никакого препятствия.

Тогда он понял, что ворчит внутри.

Ему ужасно хотелось есть.

Даже овсяная каша уже не показалась бы такой гадостью, как прежде. То-то обрадовалась бы бабушка, если бы он оказался сейчас дома и сел бы за стол. Наконец-то его не пришлось бы подгонять и упрашивать съесть еще ложечку. Он бы не оставил ни крошки на тарелке, не говоря уже о пряниках с вареньем.

Воспоминание о пряниках его доконало.

Глотая слюни, он начал выворачивать карманы.

В одном был кусок проволоки, шарик от пинг-понга и два дохлых жука, очень красивых, но в темноте даже от их красоты не было никакого толку. В другом — фонарик без батарейки и бутылочка валерьянки, которой он собирался напоить какого-нибудь кота. Съесть, что ли, жуков и запить валерьянкой? Но нет, до такого он еще не дошел.

Ветер шумел все страшнее, но еще страшнее было выйти из лесу. Ведь его, наверно, уже разыскивают, и что с ним сделают, если найдут? Теперь, после того, что он натворил, уже не отделаешься какой-нибудь аллеей номер восемь, дом сто двенадцать, с ванной и телефоном. Даже тюрьма с кашей на завтрак, обед и ужин была бы большой удачей. Какая уж тут тюрьма! Его просто бросят крокодилу — и дело с концом.

Ох, теперь он понимал того тридцать восьмого, которому хотелось есть. Они бы сейчас могли договориться: ты съешь маленький кусочек от меня, а я от тебя, и все будут довольны. Такой маленький, не очень нужный кусочек. Например, пятку. Но нет, пятки было жалко. А если палец? Или, скажем, пол-уха? Нет — и пальца, и уха, даже половины, было жалко до слез. И всего себя было жалко — такого маленького в этом лесу, голодного, продрогшего, неизвестно куда попавшего.

— Помогите, — слабым голосом позвал Тимоша, но никто ему не ответил.

Потом незаметно для себя он встал и пошел. Из-под ног разбегались лягушки и прочая лесная нечисть, и Тимоше было удивительно, что его тоже кто-то боится. От этого он даже приободрился и, когда увидел впереди сквозь деревья огни фонарей, не остановился, а пошел прямо на них.

Фонари горели над шоссейной дорогой.

Стрелок, значков и светофоров было на этой дороге еще больше, чем на первой, и время от времени по ней проносились красные, прижатые к земле, как половина помидора, автомобили. Вдруг один автомобиль резко затормозил, завертелся на гладком асфальте и, съехав с дороги, врезался задом в толстенное дерево.

Тимоша снова, второй раз за день, закрыл глаза и уши, а когда раскрыл, то услышал жалобный стон.

Автомобиль стоял, задрав кверху нос, и густой дым валил у него из багажника. Жалобные стоны, без сомнения, раздавались из его кабины.

Не раздумывая, Тимоша бросился вперед.

Внутри сквозь дым он разглядел что-то желтенькое и зареванное, прижатое рулем к спинке сиденья.

— Вылезайте, скорей вылезайте! — закричал он, распахивая дверцу.

— Не могу! — запищало желтенькое. — Зацепился штанами. Если я двинусь, лямки оборвутся.

— У вас оборвется жизнь! — крикнул Тимоша и дернул желтенького к себе.

Раздался треск, и они оба полетели в канаву.

В тот же момент автомобиль вспыхнул, как костер, грохнул и разлетелся на мелкие кусочки.

— Ух ты! — с восторгом воскликнул желтенький мальчишка, спасенный Тимошей.

— Разве тебе не жалко? — спросил Тимоша.

— Жалко? Что это значит — «жалко»?

— Ну как же, — растерялся Тимоша. — Вот автомобильчик, такой был красивенький, новенький и вдруг раз! — и вдрыбадан.

— Что, что? Как вы сказали? Вдрыбадан? Ха-ха, замечательное слово — никогда раньше не слышал. А? Вдрыбадан! Обязательно запомню.

— Так разве не жалко?

— Вы, наверно, хотите спросить — «не верно»? Все абсолютно верно — на тридцать шестом километре. — Желтенький ткнул пальцем в указатель.

— Не все ли равно, на каком километре?

— Конечно, нет. Мне было задано тридцать шесть километров за полчаса, а я тут не проскочил. Поэтому и вышел дрыбадан. Но ничего — у нас в гараже их полно.

— Это у тебя задача такая? — догадался Тимоша.

— Нет, я еще только учусь. На гонщика. А вы?

— У меня… — смутился Тимоша. — Я так… на моторке…

— Ой, смотрите, — захныкал вдруг Желтенький. — Вы все-таки порвали мне штаны. Мои совсем новые желтые штаны.

— Подумаешь, штаны. Я же не нарочно. Я тебе жизнь спасал.

— Подумаешь, жизнь. Зачем мне жизнь без штанов?

— Неужели у тебя нет других?

— Есть. Ну и что?

— У тебя, наверно, штук десять штанов?

— Ну и что?

— А жизнь одна.

— Ну и что?

— Тьфу ты, бестолковый. Так десять ведь больше, чем одна.

— А-а-а… — протянул Желтенький. — Теперь понимаю. Какая тонкая мысль. Десять больше, чем одна, но одна жизнь важнее десяти штанов. Замечательно! С вами очень интересно разговаривать.

«Вот дурачок», подумал Тимоша и вдруг спохватился: а что, если и этот читает мысли?

Но нет — Желтенький зашпиливал какой-то веточкой порванные штаны и ни на что пока не обижался.

— У тебя поесть ничего нет? — спросил Тимоша. — Не ел с самого утра.

— Почему?

— Потому что времени не было.

— Почему?

— Потому что занят был.

— Чем?

— Глупостями.

— Какими?

— Страшными.

— Где?

— Неподалеку.

— Когда?

— С самого утра! — свирепея, заорал Тимоша. — С самого утра, говорят тебе, пустая твоя башка!

— Прошу вас, не сердитесь, — сказал Желтенький, — но в ваших словах всегда есть какая-то тайна. Я понимаю — слишком много вопросов, это невежливо, но… Но можно еще одно маленькое последнее «почему»?

— Валяй, — слабым голосом разрешил Тимоша.

— Почему, если вы не ели с утра — ведь так, я правильно понял? — почему, в таком случае, вы вместо того чтобы пойти поесть, стоите здесь и непонятным способом тарахтите у себя в животе?

— Это не я, — жалобно сказал Тимоша. — Это оно само тарахтит и булькает.

— Но по-че-му?

— Потому что такой закон природы.

— Чего-чего?

— При-ро-ды.

— Природы?

— Слушай, ты мне надоел.

— Нет, пожалуйста, не уходите! — воскликнул Желтенький. — Я еще мало знаю, о многом и не слыхал, например, про этот новый закон, но зато я знаю поблизости отличное кафе-заправочную.

— Правда?

— Совсем-совсем близко!

И он схватил Тимошу за руку и потащил его за собой.

«Ну, будь что будет», подумал Тимоша и не стал упираться.

Они пересекли шоссе и вошли в очень прямую аллею, по обе стороны которой стояли аккуратные домики с огромными номерами на крышах. У каждого дома был свой садик, а перед калиткой — скамейка, она же — автомат с газированной водой. В садиках на грядках росли цветы и еще какие-то растения, на которых вместо цветов раскачивались разноцветные пушистые гусеницы. Еще внутри одного дворика Тимоша заметил маленький бассейн, круглый, как тазик, с надписью «Не кормить, не дразнить» — и хотел спросить, кто там живет, но тут Желтенький ввел его в стеклянную дверь, разрисованную парусными кораблями, — это и было кафе.

Войдя в зал, Тимоша сразу понял, при чем тут корабли.

Все в зале качалось.

Пол, люстра, столики, зеркала — все потихоньку раскачивалось, точно под ветром, только стены стояли неподвижно. Люди, сидевшие за столиками, не ругались, не возмущались этой качкой, а спокойно ели, вернее, сосали что-то из разных тонких трубок, торчащих из столиков.

Желтенький взял два стула и утащил их в угол.

Сразу же заправщица в белом халате, стоявшая в другом углу, взяла новый столик и толкнула его в их сторону. Столик поехал, виляя, по качавшемуся полу, стукнулся о качавшуюся кадку с пальмой и точнехонько подкатил к их стульям. Тимоша, стараясь ничему не удивляться, схватил в рот первую попавшуюся трубку и глотнул какой-то мерзости, похожей по вкусу на мыло с клеем.

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи, — залился Желтенький.

Тимоша, отплевываясь, взглянул на трубку, — на ней было написано: «Мойте руки эликсиром чистоты». На других трубках стояло: «жиры», «белки», «глюкоза», «углеводы», и сколько Тимоша не искал, так и не нашел «супа», «пельменей» или еще чего-нибудь понятного. Все же, если осторожно посасывать то из одной трубки, то из другой и потом тщательно перемешивать языком во рту, получалось что-то похожее на гоголь-моголь. На худой конец и это годилось. Вскоре он так разошелся, что с разгону глотнул из самой крайней, самой тонкой трубки, и тогда ему стало совсем хорошо — тепло, не страшно и очень весело. Улыбаясь до ушей, он стал оглядываться и смотреть, кто еще качается вместе с ними в этом загадочном кафе.

Ближе всех к ним сидели те велосипедисты, которых он уже видел раньше на дороге. Последний снял свой улыбочный зажим и грустно сосал что-то, должно быть, очень кислое. За ними сидели две девушки и разглядывали друг друга в маленькие бинокли. Такие же бинокли Тимоша увидел еще у многих, причем некоторые наставили их на стену или на потолок. Почти никто не разговаривал, и в тишине было слышно, как плещется под полом вода.

— Хочешь поглядеть? — сказал Желтенький и дал ему один бинокль, другой взял себе.

Тимоша глянул и сразу понял, что это не бинокль, а такой маленький двуглазый телевизор.

Там показывали какое-то странное соревнование.

Два человека стояли за железными обручами, укрепленными на стойках, и по очереди кидали друг в друга горошинами. Один кидал, горошина пролетала сквозь обруч, другой ловил ее раскрытым ртом. С каждым разом горошины становились все большего размера — со сливу, с яйцо, с теннисный мяч — так что игрокам приходилось все шире разевать рот.

— Вот дает! — завопил в восторге Тимоша, когда один поймал ртом настоящий арбуз.

— Тише! Не мешайте, — зашипели на него со всех сторон.

Но тут программа переключилась и появившийся диктор сказал:

— Внимание, полное внимание. Передаем важное сообщение.

Все притихли и даже велосипедист с зажимом достал откуда-то бинокль и прижал его к глазам.

— Ранен. Доктор. Минус. Ранен. Доктор. Минус, — торжественно произнес диктор и немного помолчал, чтобы до всех хорошенько дошло. — Он находится в больнице с ушибленным коленом, с шишкой на лбу и с двумя занозами в животе. Кроме того, из него до сих пор течет вода, так как, упав в ручей, он, как говорится, наглотался огурчиков.

В зале раздались изумленные возгласы, кто-то сказал: «Не может быть».

— Все это натворил опасный преступник, — громовым голосом продолжал диктор. — Преступник, обладающий страшной хитростью и коварством. Он умеет думать наоборот тому, что есть на самом деле.

Тут в зале раздался всеобщий вопль ужаса и недоверия — даже пол почему-то перестал качаться.

— Как же это?

— Наоборот?!

— Думать наоборот?

— Но ведь так не бывает!

— Это невозможно! — кричали все.

Тимоша совсем сжался на своем стуле — ему очень хотелось залезть пол стол.

— Найти. Поймать. Обезвредить, — командовал диктор. — Всем разойтись по домам. Запереть двери. Не выходить на улицу. Всю ночь. Будут открыты все задачи о зоопарках. Выпущены хищные звери. Ночью возможны страшные крики. На помощь не выходить. Это будет кричать преступник. Преступник, которого будут есть звери. Звери, которым безразлично, как он думает — правильно или наоборот. Итак, все — по домам. Через час откроются зоопарки. Все. Как говорится — кто не спрятался, я не виноват.

И он мерзко хихикнул.

После него сразу показали зоопарк — пантеру, бегавшую из угла в угол и молотившую хвостом по прутьям клетки, льва, аккуратно причесанного на косой пробор, и целый клубок удавов с торчащими во все стороны головами.

При виде всех этих ужасов Тимоше стало так тошно, что он отложил бинокль и крепко вцепился пальцами в края столика. Пойти во все сознаться? Просить прощения, сделать все, что велят? Ах, какой подлец, какой жестокий, бессердечный негодяй этот доктор Минус. Нет-нет-нет, — какой умный, честный, справедливый. Бедняга — чуть не утонул. Так и надо, так и надо…

Тимоша, как затравленный, глянул по сторонам.

Все поспешно вставали и один за другим уходили из качающегося кафе.

— Что же ты сидишь? — дернул его Желтенький. — Бежим и мы.

Тимоша встал и обреченно пошел за ним.

 

Ужасная ночь

На улице было светло от фонарей, уходивших вправо и влево ровными рядами.

— Ну, мне туда, — сказал Желтенький, подпрыгивая на месте от нетерпения. — А тебе?

— Мне все равно, — сказал Тимоша. — То есть, я хотел сказать — мне тоже туда.

Он поплелся за Желтеньким, изо всех сил вглядываясь в темноту — ему уже всюду мерещились горящие глаза, шипенье и чмоканье. Последние люди быстро исчезали в домах, то тут, то там слышалось хлопанье дверей и щелканье замков.

— Вот мой дом, — сказал Желтенький, останавливаясь у калитки.

— Уже? — сказал Тимоша. — А может, прогуляемся еще немного? Прекрасный вечер, тепло…

— Ты что?! — замахал на него Желтенький. — Ты разве не слышал?

— А-а, ты об этом. Эка невидаль — дикие звери. Неужели ты боишься?

— Я? Да у меня все кости стучат от страха.

«Самолюбия — никакого», — подумал Тимоша.

— Так это твой дом? — сказал он вслух. — Симпатичный. Интересно бы посмотреть, как ты живешь.

— Вот еще. Чего тут интересного? Как все.

— А нельзя зайти к тебе в гости? — небрежно спросил Тимоша.

Он-то знал, что бежать ему совершенно некуда.

— Куда-куда?

— В гости.

— У меня нет этого. Есть спальня, ванная, туалет, а этого… как ты сказал? гости? — этого нет. А у тебя есть?

— Да нет же, — с досадой отмахнулся Тимоша. — Гости — это не комната. Неужели ты не понимаешь? Вот я войду в твой дом — это значит, я пришел к тебе в гости.

— Но ведь это мой дом.

— Ну и что?

— Ты не должен входить в него.

— Почему же?

— Потому что это запрещено.

— Запрещено? А мы никому не скажем — никто и не узнает.

— А доктор Минус? Он посмотрит на меня и прочтет мои мысли.

— Тогда не попадайся ему на глаза.

— А доктор Плюс?

— И ему тоже.

— Но ведь так не бывает. На кого-нибудь одного обязательно хоть раз да натолкнешься. Так что я лучше пойду.

— И я с тобой.

— Нет, прошу тебя. Пожалуйста, не входи.

— Хочешь, чтоб я достался зверям?

— Нет, что ты. Но ведь у тебя есть свой дом.

«Уж там-то меня наверняка караулят», — подумал Тимоша, но вслух сказал:

— Слишком далеко отсюда. Мне уже не дойти, понимаешь?

— Нет, не понимаю, не понимаю, не хочу понимать! — завопил вдруг Желтенький и бросился к своему дому.

Тимоша побежал за ним и, вскочив на него верхом, влетел в приоткрытую дверь.

Оба упали, дверь захлопнулась.

Сразу же сам собой зажегся свет, и приятный голос сказал:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, — сказал Тимоша, приподнимаясь на четвереньки.

— Как вы себя чувствуете? Как прошел день?

— Спасибо, хорошо, — ответил Тимоша, все еще не понимая, кто это говорит.

— Начинаем вечернюю разминку для маленьких, — теперь стало ясно, что голос доносится из репродуктора. — Сколько будет пятнадцать тысяч восемьсот двадцать четыре разделить на триста шестьдесят восемь?

— Чего? — ахнул Тимоша.

— Сорок три, — сквозь слезы сказал Желтенький.

— Правильно. Четыреста шестьдесят восемь умножить на тридцать семь, прибавить две тысячи шестьсот восемьдесят четыре, все это разделить на сорок?

— Пятьсот, — без запинки ответил Желтенький.

— От тысячи отнимите семнадцать раз по сорок восемь.

— Сто восемьдесят четыре.

— Ответ правильный. Можете ложиться спать. Спокойной ночи.

Репродуктор щелкнул и умолк.

— Где это ты так наловчился считать? — изумился Тимоша.

— Наловчился? — переспросил Желтенький. — Не понимаю тебя. Это ведь так просто.

— Ха, просто! Да у нас в классе… — начал Тимоша и осекся.

Но Желтенький не обратил внимания. Он снова захныкал и спросил:

— Еще не кончились твои «гости»?

— Только начинаются, — ответил Тимоша и пошел проверять, плотно ли заперты двери и окна.

Желтенький шел за ним и ныл:

— Ой, я несчастный! Ой, как мне себя жалко! Ой, будет мне… дрыбадан!

— Перестань, — сказал Тимоша. — Мне похуже, чем тебе, и то я не ною.

Улица за окном тем временем стихла и опустела.

Тимоша выключил свет, сел в кресло у окна и стал ждать. Ему было страшно, но не очень, не так, как раньше одному в пустом лесу.

— Слушай, у тебя нет случайно ружья? — немного погодя спросил он у Желтенького.

— Ружья? Зачем оно мне? Я же не охотник. И не постовой. Я обыкновенный ученик гоночной автошколы, у меня хорошие отметки, я скоро кончу и буду работать в своей задаче, а больше я ничего знать не хочу, и я ни в чем не виноват… Ты сюда ворвался не по правилам, и я тебе говорил, что нельзя, а ты все равно…

— Тише, — прошептал Тимоша. — Кажется, начинается.

Они оба замерли, вслушиваясь в странные звуки, доносившиеся из-за поворота дорожки. Казалось, что кто-то очень громко всасывает воду сквозь зубы. Потом в круге света от фонаря появилось что-то черно-зеленое, извивающееся — без сомнения, это был первый удав. Он поднимал голову к небу и безудержно зевал — видимо, привык в это время мирно спать. Но вдруг он перестал зевать и с интересом уставился на лампу фонаря. Она была сделана в форме красивого попугая, и электричество в ней тихонько по-птичьи верещало. Удав облизнулся, выгнулся, как вопросительный знак, потом прижался подбородком к гладкой поверхности столба и осторожно пополз по нему вверх. Туловище его бесшумно скользило, переливалось, собиралось в упругие пружинные кольца, потом пружина резко разжалась — ам! Удав схватил лампу своей пастью и тут же с громким шумом свалился со столба.

— У-ха-ха-ха! О-хо-хо-хо! Грах-ха-ха! — раздалось в кустах, и на площадку перед домом, шатаясь от смеха, вышел человек с большим белым котом, которого он вел на шелковом поводке. Человек был в таком же черном плаще, как у доктора Минуса, только толще его в двадцать раз и краснее лицом. Когда он смеялся, во рту его сверкали золотые зубы. Кот тоже щурился и снисходительно усмехался в усы, глядя вслед уползающему удаву.

— Ва-ва-ва-ва, — раздалось сбоку от Тимоши.

— Ты чего? — прошептал Тимоша.

— Ды-ды-ды, — стучал зубами Желтенький. — До-до-до… Доктор… пэ-пэ…

— Плюс? — догадался Тимоша.

Желтенький смог только кивнуть и сразу же заткнул себе глаза и уши — точь-в-точь как девчонки из Тимошиного класса.

Тем временем белый кот перестал усмехаться и, поведя носом над землей, двинулся в сторону их дома. Доктор Плюс хотел было оттащить его за поводок, но кот скреб когтями по камням дорожки и упрямо тянулся вперед.

— Гм, сказал доктор Плюс. — Интересно. Интересный ты зверь, котюня. Ну, что ты хочешь мне показать? Опять какую-нибудь дрянь вроде дохлой мыши? Или гнездо в траве? Или снова носовой платок, который я потерял два года назад?

Но, говоря так, он шаг за шагом продвигался вслед за котом, пока тот не дошел до домика и не начал скрести лапой под дверью, пытаясь открыть ее.

Сердце у бедного Тимоши сжалось, потом громко стукнуло, потом вдруг совсем замерло и, наконец, будто сорвалось и начало стучать, как пулемет. Но все же он ясно уже понимал, что никто ему не поможет на этом острове, — надеяться можно было только на себя самого.

Первым делом надо было что-то делать с Желтеньким. Тот совсем потерялся от страха и, пока Тимоша заставлял его встать и тащил в ванную, не отнимал рук от лица и только бормотал свое: «Не виноват… я не виноват…»

Они были почти одинакового роста, так что желтая куртка пришлась Тимоше как раз впору. Для полного правдоподобия он натянул еще и кепочку и, заперев Желтенького в ванной, побежал открывать — звонок дребезжал уже третий раз.

— Рры-ы! Ррр-ы! — доктор Плюс, переступая порог, вытянул руки вперед и растопырил пальцы, как когти. — Что, испугался?

И он снова залился безудержным смехом.

«Все же лучше он, чем удав», — успел подумать Тимоша.

Доктор Плюс на секунду онемел, уставясь на него с изумлением, потом похлопал по плечу и сказал:

— А ты, я вижу, тоже шутник.

«Где уж мне, — спохватился Тимоша, — разве можно кому-нибудь равняться с таким великим шутником, как доктор Плюс».

— Ну уж, ну уж… Бывает, конечно, пошутишь удачно, — сказал доктор Плюс, самодовольно поглаживая себя по животу. — Слушал сегодня вечернюю передачу? Помнишь, там этот говорит: «Кто не спрятался, я не виноват»? А? Моя идея.

— Да, в кафе все ужасно смеялись, — сказал Тимоша.

— В том-то и дело, что не все, — вздохнул доктор Плюс. — Не все! — и он стукнул кулаком по стене. — Такие зануды есть еще на свете — ничем их не проймешь. Чувства юмора ни вот столько. Знаешь анекдот про мыло? Ну, как один сидит на улице, ест мыло, а другой ему говорит: «Что ты делаешь, тебя же вырвет?» А тот… гы-гы-гы… а тот… хи-хи — «попробуй, говорит, вырви!»

— Ха-ха, — с трудом выжал из себя Тимоша.

— Так, представляешь, — отсмеявшись, продолжал доктор Плюс, — этот тощий дурак Минус хоть бы усмехнулся, хоть бы из вежливости. Нет, ни за что. Эх, много бы я дал, чтобы поглядеть, как он сегодня кувырнулся. Воображаю… га-га-га… воображаю, какая у него была при этом рожа! — он снова затрясся, заколыхался, зашелся в смехе и, отирая слезы, добавил:

— Нет, этот преступник — он вполне! вполне заслужил свою легкую смерть.

«Начинается пожар, домик загорелся», — попробовал думать Тимоша, но понял, что от волнения он совсем не может управлять своими мыслями, — какой-то упрямо честный голос в его голове каждый раз прибавлял к слову «пожар» слово «враки».

— А я тоже знаю анекдот, — ляпнул он, чтобы оттянуть время.

— Ну-ка, — оживился доктор Плюс.

— Один приходит в театр и говорит: дайте мне билет…

— Ну?

— А ему говорят: «Билеты только в ложу».

— Так, уже смешно…

— Он купил билет, пошел на улицу и сел в лужу.

— В лужу? — доктор Плюс застыл на несколько мгновений, выпучив глаза, потом вдруг хлопнул Тимошу по плечу и закатился таким хохотом, что задребезжали стекла в окне. Пока он хохотал, кот злобно шипел на Тимошу, выгибал спину, скреб пол когтями и натягивал ленту. И тут Тимоша понял: этот мерзкий котище, этот дрессированный сыщик упрямо тащил своего веселого хозяина в сторону ванной. Ой, как, наверное, быстро кончится докторское веселье, если он поймет, кто стоит перед ним в желтой курточке!

— Да-а, вот это анекдот так анекдот, — говорил тем временем доктор Плюс. — Слышал, котюня! Ему в ложу, а он — в лужу. О-хо-хо-хо! Да куда ты все меня тянешь? Что-то ты, парень, не нравишься моему котюне — гляди, как он на тебя смотрит.

Все еще похохатывая, он двинулся вслед за котом.

У Тимоши похолодели ноги.

Сейчас откроется дверь, огромный доктор увидит спрятанного Желтенького и все поймет с первого взгляда. Конец! Но в тот момент, когда кот уже клал лапы на дверную ручку, в Тимошиной голове мелькнула спасительная идея.

— А я знаю! — закричал он. — Я знаю, чего ему хочется. Кис-кис-кис. Иди сюда. На, на…

И он достал из кармана пузырек с валерьянкой.

Кот недоверчиво покосился на него, но, услышав манящий запах разливаемой по полу жидкости, повернул от двери, облизнулся и начал лакать.

Через минуту в домике творилось нечто невообразимое.

Опьяневший кот прыгал со стола на шкаф, со шкафа на спину доктора Плюса, со спины — на пол, и снова на стол, и снова на шкаф — по кругу. При этом он во все горло мяукал какую-то свою кошачью песню. Доктор, пытаясь поймать его, опрокидывал мебель, хохотал, грозился, бросался за ним, как вратарь, но кот ловко уворачивался. В то же время на улице раздался визг, рев, рычание, и на поляну выкатился клубок передравшихся между собой зверей. Лев, раньше причесанный на косой пробор, а теперь совершенный растрепа, промчался огромными прыжками, спасаясь от града пустых бутылок, которыми забрасывали его три обезьяны. Медведь волок клетку с запершимся в ней сторожем. Вдоль улицы летела сова и методически разбивала фонарь за фонарем — чтоб не портили ей зрение. Наконец доктор Плюс схватил кое-как своего кота и, зажав его, распевающего, под мышкой, выскочил на улицу и принялся ногами расшвыривать дерущихся. Звери бросились от него наутек — постепенно шум стал удаляться все дальше и дальше. Когда же стихло, Тимоша запер дверь и, совершенно обессиленный, опустился на пол.

Но тут до него донеслось странное бульканье.

Он бросился к ванной комнате, распахнул дверь — бульканье доносилось из-под пышной пены, заполнившей ванну до краев. Тимоша запустил туда обе руки и с трудом вытащил Желтенького на поверхность — тот уже почти совсем задохся.

— На тридцать шестом километре… Все как в задании… Сплошной дрыбадан… Я не виноват, — бормотал он.

Пришлось накапать ему остатки валерьянки — только после этого он немного успокоился и позволил уложить себя в постель.

 

Это не остров

Проснувшись на следующее утро, Тимоша почувствовал, что кто-то крепко держит его за палец правой руки. Он вскочил, пытаясь освободиться, но тут же понял, что никто его не держит — просто к пальцу была привязана записка от Желтенького.

«Один мальчик, — было написано в ней, — идет рано утром в автошколу. Он почти не дрожит, но думать может только о том, что было ночью. Спрашивается: что с ним произойдет, если он встретит кого-нибудь из докторов? Ответ: дрыбадан».

Видно, Желтенькому хотелось, чтобы никто чужой не мог понять в записке ни слова.

Тимоша перевернул листок — это была страница из настенного календаря. На ней было напечатано вчерашнее число, и он вспомнил, что прошли уже целые сутки, как он пропал из дому. При мысли о том, что творится с мамой и бабушкой, с него слетели остатки сна. Ведь все родители так устроены, что сколько бы они ни волновались за пропавших детей, если те найдутся, их встретят не радостью, а попреками и наказаниями. У Веньки Корабликова даже была на этот счет своя теория, которую он называл «опаздывать так опаздывать!»

— Ты пойми, — уговаривал он Тимошу, когда они выходили однажды из кино на два часа позже, потому что фильм оказался двухсерийный. — Если мы явимся домой сейчас, и твои, и мои будут только злиться, что так поздно, что обед остыл и все такое. А если прошляемся до самого вечера, то все так наволнуются, что будут просто счастливы, что мы живы и здоровы — ничего нам и не будет.

Тогда они не успели проверить эту теорию, потому что стоило им, щурясь на дневной свет, выйти из дверей кинотеатра, как Венькина тетка ухватила его за ухо и увела домой, приговаривая: «Я тебе покажу, как на двухсерийные ходить».

Теперь же Тимошино опоздание было вполне достаточным и, может, ругать его и не будут, но как ему объяснить, где он пропадал? Почему не дал знать о себе? Как мог дойти до такого бессердечия, что даже не позвонил? Но нет — обо всем этом он будет думать потом. Стоит ли ломать сейчас голову, если неизвестно еще, удастся ли ему снова увидеть маму и бабушку. Главное — выбраться! Выбраться отсюда.

Улочка перед домом была уже чисто вымыта, и над нагревшимся асфальтом стлались прозрачные полосы пара. Тимоша осторожно выглянул из дверей — все было тихо. Надвинув на глаза желтенькую кепочку, он вышел на крыльцо и, задрав голову, попытался определить по солнцу, куда ему нужно идти. Солнце ничего ему не подсказало, только нагрело задранный нос так сильно, что он чихнул. Герои всех книг и кинофильмов очень легко ориентировались по солнцу и звездам, и Тимоша считал это главным делом — стоит только поглядеть — и все станет ясно.

«Ничего, — подумал он. — Все равно этот зверский докторский остров не может быть больше озера, а озеро не такое уж большое. Нужно только дойти до берега и идти по нему по кругу — может, там найдется лодка, или катер, или хотя бы спасательный круг — что-нибудь, на чем можно уплыть домой».

Перед самым домом стоял столбик со стрелкой, сделанной из стеклянных трубок и указывающий налево. Тимоша поглядел на нее и на всякий случай пошел направо. Улочка вскоре кончилась, и он очутился на большом проспекте, по которому густым потоком катились в обе стороны машины и автобусы в два этажа. Людей было немного, и все они шли с очень озабоченными и серьезными лицами, точно спешили по важным делам. Почти никто не разговаривал друг с другом. Тимоша тоже выглядел достаточно унылым, чтобы не обращать на себя внимания. Все же спросить, как добраться до берега, он не решался — а вдруг догадаются. Но в это время, на его счастье, к тротуару подъехал автобус с дощечкой, на которой было написано «Центр — Пляж».

«Пляж! — это же как раз то, что мне нужно».

В автобусе Тимоша немедленно взобрался на второй этаж и приник к окну.

Пестрые ленты разноцветных и блестящих, как облизанное монпансье, машин скользили внизу, загибались на поворотах, уползали под зеленые шапки деревьев; прямо на уровне лица проплывали гигантские буквы реклам и вывесок, светофоры и фонари, маляр, подвешенный в специальной клетке, цветы на подоконниках, голуби, расхаживающие по перилам балконов. Проспект кончился, потянулись черепичные крыши одноэтажных домиков, красневшие в зелени садов, аккуратные прямоугольники огородов. Повсюду текла такая мирная и спокойная жизнь, что Тимоша на какое-то мгновенье даже пожалел, что он отказался от такого же домика (аллея восемь, комната три), от ванны и телефона. Потом за деревьями замелькали флаги, разноцветные зонтики и навесы, сверкнул кусочек озера, сердце у него забилось, он оторвался от окна и, невежливо расталкивая пассажиров, кинулся вниз к мягко открывшимся дверям.

На первый взгляд, это был самый обычный пляж с песочком и деревянными грибками, с вышкой для прыжков и красными железными поплавками, качавшимися на воде, даже со спасательной лодкой. Но, присмотревшись, Тимоша заметил нечто странное: выражение лиц у купавшихся и загоравших было таким же сосредоточенным и хмурым, как у тех людей, которых он видел на улице. Как будто они приехали сюда работать. У каждого на руке были часы, они часто смотрели на них и потом разом переворачивались со спины на живот или обратно. Те, кто заходил в воду, часов тоже не снимали и, плавая, сверялись со временем, точно лишняя секунда в воде грозила им смертельной опасностью. Прыгуны-ныряльщики поднимались на свою вышку с видом обреченных и падали с нее, стиснув зубы и зажмурив глаза. Тимоше тоже хотелось забраться на вышку (может, с нее виден их поселок), но он боялся, что и его заставят прыгнуть с такой высоты. Поэтому он присел на краешек свободного топчана и стал осторожно поглядывать по сторонам.

То ли солнце слепило глаза, то ли воздух был слишком влажным — противоположного берега нигде не было видно. Ни паруса, ни следа моторки — ровная сверкающая поверхность. Только спасательная лодка лениво плавала невдалеке за линией поплавков. Вот она остановилась, словно в задумчивости и не спеша направилась к берегу. В ту же минуту кто-то жалобно застонал слева от Тимоши. Он оглянулся: толстая женщина, держась рукой за сердце, смотрела туда же, куда и он — в сторону лодки.

— Так я и знала, что он вспомнит, — бормотала она, — так и знала.

Невысокий мускулистый спасатель, голый по пояс и точно в такой фуражке, о какой мечтал Тимоша, вразвалочку шел в их сторону. Женщина смотрела на него так, как смотрят на врача, когда тот набирает в шприц какую-нибудь гадость из ампулы.

— Что ж вы? — грубовато спросил спасатель, останавливаясь над их топчанами и сплевывая сквозь дырку в зубах. — Я жду, жду…

— Видите ли, в чем дело… — начала женщина, делая вид, что хочет встать, но не может.

— Ну, нечего, нечего, — быстро сказал спасатель. — Все так говорят. Ах, я не могу, ах, у меня слабое здоровье. Меня все это не касается. У меня задание — сто двадцать несчастных случаев в год, а там хоть все утопитесь. Семьдесят первый, — он нагнулся, рассматривая номер на топчане, — значит, сегодня ваша очередь.

— Я знаю, знаю. Я даже специально готовилась, но сегодня была такая страшная ночь, эти звери за окном — у меня совершенно расстроилась нервная система. Боюсь, мне не справиться. Тем более, я несколько располнела в этом году…

— Да уж, — хмыкнул спасатель, оглядывая ее фигуру.

— …и не знаю, хватит ли у вас сил втащить меня в лодку.

— А не хватит — тем хуже для вас, — отрубил спасатель. — Будет несчастный случай не-пре-дот-вра-щен-ный. Вы идете или мне позвонить в канцелярию доктора Плюса?

— Нет, только не это! — воскликнула женщина, поспешно поднимаясь. — Но умоляю вас, не замешкайтесь, потому что я…

У нее был такой испуганный и несчастный вид, что Тимоша не выдержал и тоже вскочил со своего топчана.

— Слушайте, — сказал он. — Если вам сегодня нездоровится, я могу заменить вас. Тем более, я за последние дни, наоборот, несколько похудел, так что мне будет проще.

Женщина смотрела на него со смесью изумления и надежды.

— А это… это можно? — робко спросила она у спасателя.

Спасатель критически оглядел Тимошину фигурку, потом перевел глаза на женщину, будто сравнивая их по весу, и пожал плечами.

— А мне-то что? Мне была бы человекоединица, а вы ли, он ли — никакой разницы.

Женщина схватила сумочку и, роясь в ней дрожащими пальцами, спросила Тимошу:

— Сколько я вам должна за эту услугу? Не стану скрывать, услуга огромна, но у меня с собой только…только…

— Перестаньте! — воскликнул Тимоша. — Не надо мне ваших денег.

Теперь уже оба они — и женщина, и спасатель уставились на него с таким изумлением, точно он сказал нечто неслыханное, неприличное, нелепое и невозможное.

— Гм, — усмехнулся спасатель. — Денег ему не надо. А зачем же ты тогда вылез?

— Может, вы боитесь их потерять? — спросила женщина. — Тогда я могу перевести их на ваш счет в банке.

«Какой еще счет!» — хотел воскликнуть Тимоша, но вовремя спохватился. Он вспомнил, что ему надо быть осторожным и вести себя так, чтобы ничем не выделяться. Счет так счет. Поэтому он поспешил успокоить их:

— Я хотел сказать — пока не надо. Может, меня не сумеют спасти — зачем мне тогда деньги? А если все обойдется хорошо, я найду вас — тогда и поговорим.

— Кто это не сумеет спасти? — возмутился спасатель. — Это я-то не сумею? А ну, пошли. Я тебе покажу, ты у меня вылетишь из воды, как летающая рыба.

И он решительно зашагал к своей лодке. Тимоша, помахав женщине рукой, пошел за ним. У кромки воды спасатель, шепотом и глядя только на весла, объяснил ему, к какому поплавку нужно плыть.

— Только тонуть без дураков, — шептал он. — Я липы не потерплю. И не брыкаться. А то один недавно так дрыгнул коленом — зуба как не бывало. Видал? — и он снова сплюнул сквозь дырку. — Знаешь, что я с ним сделал? Вот попробуй только брыкаться — тогда узнаешь.

Мускулы под его загорелой кожей так вздувались и перекатывались, что Тимоше стало жутковато. Но все сошло благополучно. Выплыв на линию поплавков, Тимоша стал бултыхаться и орать так громко, что у них бы в поселке все купальщики кинулись в воду, отталкивая друг друга. Здесь же никто не обратил на него внимания. Каждый продолжал загорать, переворачиваться и плавать по часам, словно ничего не происходило. Один спасатель важно встал в лодке, достал бинокль и стал оглядывать сначала горизонт, затем пляж, и только потом — воду. Он делал это так долго, что если бы Тимоша тонул по-настоящему, ему пришлось бы проститься с жизнью. Когда лодка, наконец, приблизилась, и спасатель перегнулся через борт, Тимоша нырнул, и тот, не удержав равновесия, свалился в воду. В лодку они влезли одновременно, но с разных сторон. Разозленный спасатель накинулся на Тимошу и начал делать ему искусственное дыхание с такой яростью, что он бы мог задохнуться, если б не догадался вовремя высвободить одну руку и пощекотать своего мучителя.

Потом они оба лежали на дне лодки — отдыхали. Спасатель записывал происшествие в свой вахтенный журнал, а Тимоша строил планы, как бы ему завладеть лодкой и уплыть домой.

— Как пишется «кричал»? — спросил вдруг спасатель. — «Кре» или «кри»?

— «Крю», — сказал Тимоша. — Крючал. От слова «крючок». А далеко здесь до другого берега? За сколько можно доплыть на лодке?

— На этой? Смотря кто гребет.

— Например, вы.

— Я-то? Если погода тихая, за месяц доплыву, — самодовольно протянул спасатель

— Что? — вскинулся Тимоша. — Как это за месяц?

— Думаешь, не смогу?

— Да мой отец все озеро часов за пять переплывает. А если до острова — значит, еще ближе?

— До какого острова?

— До этого — до какого же еще?

— Ты, может, и грамотный, а по географии у тебя наверняка двойка. Какой же это остров? Это материк.

— Ага. А это, наверно, океан? — ехидно спросил Тимоша, указывая на воду вокруг них.

— А то нет, — равнодушно сказал спасатель, продолжая писать.

— А я говорю — озеро.

— Двойка тебе, двойка по географии. Даже единица.

— Озеро, озеро, озеро!

— Ну чего ты раскричался? Попробуй воду, и дело с концом.

— Тимоша, холодея от странного предчувствия, перегнулся через борт, зачерпнул горсть воды и попробовал ее на язык.

Вода была соленая.

 

Сон с музыкой

Облака плыли по небу в два этажа — казалось, что они движутся навстречу друг другу. Подавленный и расстроенный Тимоша сидел в садике за домом Желтенького и из обломков мебели, оставшейся после вчерашнего разгрома, пытался соорудить костер. По дороге с пляжа он набрал немного грибов в разлинованном лесу, а у Желтенького на кухне нашел стаканчик с надписью «жиры» и занялся стряпней. Они с отцом уже не раз ночевали и завтракали в лесу. Костер у него разгорелся хорошо, грибы шипели и булькали в «жирах», и в ожидании, пока они изжарятся, Тимоша глядел в огонь и думал.

«Значит, так. С чего все началось? — вспоминал он. — Я сидел дома и решал задачу. А потом откуда-то свалился этот тип в панаме. Но откуда? С улицы он не мог зайти — я бы его увидел. Веньку же Корабликова я видел и мороженое в его руке помню. Я еще разозлился тогда, что у него лицо уже отрешенное, разозлился и вскочил, и схватил себя за пятку, и хлопнул по задачнику и что-то крикнул… Что же я тогда крикнул? А вдруг!..»

Тимоша перестал глядеть в огонь и потер себе лоб.

«А вдруг я случайно крикнул тогда какое-нибудь заклинание? Оно подействовало, вот я и провалился туда, где шляются из пункта А в пункт Б, гоняются на дырявых моторках и пугают детей удавами и крокодилами. И чтобы спастись отсюда, нужно узнать обратное заклинание, произнести его и…»

Тут Тимоша вскочил на ноги и принялся как сумасшедший скакать, держа себя за пятку и выкрикивая самые бессмысленные слова, какие только мог придумать:

— Горбинизон! Пувдырмых! Сыроенеешьте! Мойтеруки! Некантовать! Фрикцион! Запсибмонтаж!

Но то ли слова были не те, то ли Тимоша держался не за ту пятку — Заклинания не действовали. Грибы тем временем изжарились, он перестал скакать, с аппетитом поел их и сам не заметил, как уснул у догорающего костра.

Что за сон ему приснился тогда! Пожалуй, более нелепый, чем то, что происходило наяву.

Будто они с отцом отправились в путешествие, поплыли за озеро-океан на парусной лодке. Когда они подплыли и вышли на берег, то услышали смех и голоса, и он понял, что это ребята из его класса играют неподалеку. Откуда-то доносилась музыка — текучая, волнистая и искристая, как вода в реке. Тимоша никак не мог вырваться из этой водяной музыки и бежал к ребятам не по-нормальному, а длинными, плавными прыжками, как танцор в телевизоре. Ребята смеялись над ним и показывали пальцами. Было похоже, что они не узнают его или не слышат, — с кем бы он не заговаривал, ему не отвечали, а только глядели насмешливо, как на чужого. Ему стало очень обидно, и он побежал пожаловаться отцу, а они запели вслед ему марш моряков, и из марша он тоже не мог вырваться, поэтому пришлось идти, чеканя шаг.

— Брось, не расстраивайся, — сказал отец, сворачивая парус, ну точь-в точь как он всегда это говорил. — На вот, запусти в них. Будут знать.

И он протянул ему полную корзинку теннисных мячей.

Тимоша ничуть не удивился, откуда взялось столько мячей, снова побежал к ребятам и, оказавшись в самой гуще, подбросил корзинку над головой. Мячи посыпались на ребят и на Тимошу как град. Все начали прыгать, уворачиваться и смеяться, как от щекотки. «Тимоша, перестань! Ой, хватит!» — кричали они. Снова раздалась водяная музыка, мячи стали падать все медленнее, опускались и подскакивали плавно, как воздушные шарики, кружились, и Тимоше стало так хорошо оттого, что ребята узнали его, так приятно защипало в горле, что он проснулся.

Сначала он не мог вспомнить, где находится, а потом… Потом он увидел девочку.

У них в школе было несколько довольно красивых девчонок, но таких — ни одной. Она была одета как наездница или мотоциклистка, то есть в сапожки, брючки, перчатки и еще на пальце крутила автомобильные очки. Темно-зеленую блузку украшала только пара изящных эполет — как две бабочки, усевшиеся на плечах. Глаза ее смотрели на Тимошу внимательно, но словно сквозь него, и от этого у Тимоши почему-то еще сильнее защипало в горле.

— Ты к Желтенькому? — спросил он, поднимаясь с земли. — Он скоро придет.

Ему очень хотелось сделать что-нибудь, чтобы она перестала смотреть на него с таким холодным любопытством, — встать на голову, скорчить рожу, даже чуть-чуть дернуть ее за волосы, перевязанные лентой. Но нет — он почему-то чувствовал, что никогда на такое не решится.

— Что это было? — спросила девочка, указывая куда-то за спину Тимоши.

— Это? Это грибы. Хочешь грибов? Тут еще много осталось. Нет? Ты их не любишь? А я ужасно люблю. Попробуй — тебе понравится.

Девочка покачала головой и снова уставилась на него своим изучающим взглядом.

— Что ты меня все разглядываешь? — возмутился Тимоша. — Я тебе не книжка с картинками. И откуда ты вообще взялась? Тоже из какой-нибудь задачи? Я вот скажу Желтенькому, что ты к нему в сад без спросу лазишь — он тебе покажет.

— Нет, я не из задачи, — сказала девочка насмешливо-презрительным тоном. — И не советую кому-нибудь говорить, что вы меня здесь видели.

— Не из задачи? — обрадовался Тимоша. — Значит, ты… Значит, вы тоже прячетесь? Как и я? От этих мерзких докторишек? А вы не знаете, как отсюда можно выбраться? У меня дома, наверно, очень волнуются. Давайте бежать вместе, хорошо? Согласны?

Но она будто и не слышала его слов, глядела по-прежнему задумчиво и вдруг снова спросила:

— Так что же это было?

— Что? — не понял Тимоша.

— Там. — девочка сняла перчатку и показала на лоб — сначала на свой, потом на Тимошин. — Там, где человек в лодке. И танцующий мальчик. И мячики.

— Ах, мячики… Просто я сон такой видел.

«И эта в голове умеет читать», — с тоской подумал Тимоша. Ему почему-то сразу стало очень грустно и одиноко при мысли, что и эту девочку, быть может, придется обманывать, — ему ужасно этого не хотелось.

— Но там было все неправильно. Так не бывает.

— Подумаешь, неправильно. Это же сон. Понимаешь — сон.

— Что такое «сон»?

— Ну, когда спишь и видишь всякие картины, людей, события — иногда страшные, иногда смешные. А вы разве не видите снов?

— Никогда.

Не расстраивайтесь. Вообще-то ничего в них хорошего. Иногда так страшно станет, а не убежать.

— Там было еще что-то. Кроме картин.

— Что еще?

— Что-то невидимое.

— Как же вы его тогда увидели?

— Не знаю. Это было что-то похожее на поток воды.

— А-а, музыка, — догадался Тимоша. — Мне часто снятся такие сны — с аккомпанементом.

— А вы не могли бы еще разочек заснуть?

— Вот еще. Буду я спать нарочно для всяких девчонок.

Девочка обиженно выпятила губку и отвернулась — видимо, она не привыкла или просто не умела упрашивать.

— Да я уже выспался. Мне больше не заснуть — понимаете?

Но она сделала вид, что не понимает, — девчонки очень здорово умеют не понимать, когда им это выгодно.

Я бы мог вам что-нибудь спеть, не засыпая, но у меня нет голоса, — сказал Тимоша. — Зато есть слух — меня даже хотят отдать в музыкальную школу.

— Слух? — презрительно переспросила девочка. — У кого же нет слуха?

— Нет, у меня другой. Музыкальный. И память. Я могу целую оперу наизусть запомнить. Например, «Садко». Знаете, это: «Мечи булатны, стрелы остры у варя-а-а-гов…»

— Про стрелы лучше не надо.

Тогда Тимоша сосредоточился и запел в уме: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой».

Наконец-то она перестала смотреть на него с холодным любопытством. Щеки ее порозовели, глаза блестели, пальцы теребили бахрому эполет — она была очень взволнована, и это делало ее еще красивей. Тимоша тоже почувствовал, что волнуется так, будто перед ним целый зал зрителей, а не одна случайная девчонка.

— Увертюра к опере Петра Ильича Чайковского «Пиковая дама», — торжественно объявил он.

И «сыграл» всю увертюру.

Потом «спел» еще хор охотников, песню индийского гостя, половецкие пляски и даже дуэт Ромео и Джульетты. Помогая себе, он беззвучно выводил ртом каждую ноту, солировал то на скрипке, то на ударных, то на духовых и размахивал руками, как заправский дирижер. Девочка смотрела на него с искренним восхищением — от ее высокомерия не осталось и следа.

— Уже? — вздохнула она, когда уставший Тимоша объявил антракт. — А я бы, наверно, могла слушать вас целый день.

— Лучше купите магнитофон, — честно посоветовал Тимоша. — У него звук чище. Или проигрыватель.

Девочка улыбнулась ему и покачала головой.

— Нет, я буду прилетать только к вам.

— Прилетать?

— Да. Больше мне нельзя задерживаться, но, может быть, завтра…

— А вы уже уходите?

— Мне пора.

— Но мы же ни о чем не договорились! Как будем отсюда смываться? На чем? Ведь если честно сказать, то завтра…

— Ой! — воскликнула девочка, посмотрев на часы. — До завтра, до завтра.

И она побежала в глубину садика. Потом на мгновенье задержалась, но только для того, чтобы крикнуть ему из-за кустов:

— А все же «не счесть алмазов в каменных пещерах» — это явная ошибка. Нет ничего на свете, чего нельзя было бы счесть.

Несколько секунд спустя за деревьями раздалось негромкое жужжание, над листвой поднялся крошечный красный вертолетик, и за стеклами кабины Тимоша увидел девочку, махавшую ему рукой.

— Постойте! Возьмите меня! — завопил он. — Почему же вы ничего не сказали про вертолет? Я буду петь и играть вам сколько захотите! С утра до вечера!

Но девочка, видимо, не слышала его.

Она помахала ему еще раз, надела свои очки, вертолетик зажужжал по-пчелиному, начал подниматься, набирая скорость, уменьшаться и, точно шарик, сносимый ветром, — боком, боком, — исчез за соседними крышами.

 

Новая опасность

— Слушай, а в вашем училище на вертолетах не учат летать?

Это было первое, что Тимоша спросил у Желтенького, когда тот вернулся.

— Вот еще, — с презрением фыркнул Желтенький. — Ты, наверно, спутал — просто их училище рядом с нашим. Мы их, знаешь, как дразним, этих вертолетчиков? Саранча зеленая.

— А они вас?

— Ползунки желтоголовые. Глупо, правда? И еще сыплют нам на головы всякий мусор, когда пролетают. Но мы им еще покажем.

— Чего это ты так расхрабрился? — удивился Тимоша.

— А ничего. — Желтенький даже пританцовывал на месте — так ему не терпелось чем-то поделиться. — А я знаю, кто ты! — выпалил он вдруг. — Ты и есть тот опасный преступник, которого все разыскивают. Скажешь, не так? Не правильно?

Тимоша посмотрел на него и ничего не ответил. Сознаваться ему не хотелось, а врать просто не было больше сил.

— Правильно, правильно! — запрыгал Желтенький. — Это правда, раз молчишь, — значит, правда.

И он повалился на спину, болтая ногами от удовольствия.

— А ты-то чему радуешься? — уныло спросил Тимоша.

— Как «чему»? Ведь это я сам! Сам додумался. Со-о-бра-зил. Все сопоставил, как ты не пошел домой, как прятался у меня, как обманул доктора Плюса, — и сделал вывод. Правильный вывод! Значит, я умею соображать. Пусть теперь мне кто-нибудь скажет еще раз, что я бестолочь, пусть попробует.

— Ты у нас просто гений, — насмешливо сказал Тимоша. — А ты не попробовал соображать дальше? Что теперь с тобой сделают, если узнают, что ты прятал опасного преступника? Что давал ему свою курточку? Что не пошел сразу к докторам и не рассказал про него?

Желтенький перестал болтать ногами и уставился на Тимошу с таким ужасом, что Тимоша пожалел о своих словах, — веселый Желтенький ему гораздо больше нравился, чем напуганный.

— Но ведь ты… Ты меня не выдашь? — пробормотал он.

— А ты — сам себя?

— Ах, если бы я был такой, как ты! — воскликнул Желтенький. — Если б умел скрывать свои мысли от докторов!

И он снова начал ныть и жаловаться на свою судьбу, — казалось, что ему даже доставляло какое-то удовольствие жалеть себя и оплакивать.

— Помолчи и не мешай мне, — строго оборвал его Тимоша. — Я должен подумать.

— Правильно или наоборот?

— Конечно, правильно. Мне нужно обдумать один план.

В сущности, планом это нельзя было назвать. «Пораскинуть мозгами», как сказал бы папа. Раз тут есть вертолеты, рассуждал Тимоша, на которых могут летать даже девчонки, почему бы ему не попытаться спастись на вертолете? Оставалось только две проблемы: как до них добраться и как запустить мотор. Без помощи Желтенького ему ни за что с этим не справиться. Желтенький, конечно, поможет ему, но что-то здесь не нравилось Тимоше. Он даже не знал уже толком, хочется ли ему лететь одному. Ах, если бы можно было полететь вместе с девочкой в пестрых погончиках! Но где ее найти? Ждать же еще один день до завтра было страшно — хитрые доктора могли придумать что-нибудь новое и сцапать его в любой момент. Тут Тимоша спохватился, поднес к глазам телевизор-бинокль, лежавший на столе, — и очень вовремя.

— …сделано все, — говорил диктор, — чтобы схватить опасного преступника сегодня же ночью. Он будет найден с помощью инфракрасных прожекторов. Приборы инфракрасного виденья в сплошном мраке воспринимают все живое как вспышку света. Поэтому выходить на улицу опять можно только тем, кому жизнь надоела.

Тимоша выключил бинокль и незаметно спрятал его в карман. Как хорошо, что Желтенький ничего этого не слышал и не видел! За окном уже смеркалось, еще немного — и начнется настоящая инфрачерная ночь.

— Пошли, — приказал Тимоша, решительно поднимаясь со стула.

— Куда? — спросил Желтенький.

— Приводить в действие мой спасательный план. Если ты мне поможешь, я постараюсь научить тебя выдумывать и фантазировать.

— Ура-а! — закричал Желтенький, вскакивая вслед за ним. — За это — что угодно!

И они оба, застегнув куртки и надвинув кепочки на глаза, вышли из дому.

 

На пути к спасению

Стена была абсолютно гладкая, но невысокая: Тимоша подсадил Желтенького, тот легко взобрался на нее и втащил Тимошу за собой. Только они спрыгнули вниз, как на улице погасли все фонари. Наверно, их выключили, чтобы они своими видимыми лучами не мешали инфракрасным, невидимым.

— Скорей! — прошептал Тимоша и потащил Желтенького под прикрытие каких-то баков.

Большое здание вертолетной школы темнело на фоне неба, и только под одной дверью слабо светилась красная надпись: «Влет воспрещен». Желтенький поколдовал над замком, пробубнил какие-то цифры, и дверь бесшумно открылась. Они вошли в длинный полутемный коридор и, крадучись, пошли вперед мимо таблиц и плакатов, развешанных по стенам. Моторы и механизмы, изображенные на плакатах, были аккуратно разрезаны, словно яблоко ножом, и каждая деталь для большей понятности окрашена в свой цвет, но у Тимоши только рябило в глазах и никакой понятности не прибавлялось. Он вспомнил моторку, которая отказывалась слушаться его, — что если и вертолет в воздухе начнет выкидывать какие-нибудь фокусы? Разве сумеет он разобраться во всех этих рычагах и колесиках и заставить их работать как надо? Но отступать было некуда — уж лучше разбиться, чем сидеть сложа руки и ждать, когда тобой… пренебрегут?

— Наверно, сюда, — сказал Желтенький и толкнул железные ворота в конце коридора.

За ними открылся полутемный зал.

Пол в нем был сделан из больших квадратных плит, и на них в шахматном порядке стояли вертолеты. От потолка к плитам тянулись блестящие металлические тросы — видимо, для того, чтобы поднимать их вместе с вертолетами на крышу.

Вдруг раздался негромкий щелчок.

Тимоша вздрогнул, но это просто переключились светящиеся часы на стене.

— Ну, — сказал Желтенький, делая широкий жест рукой. — Выбирай, какой тебе больше нравится.

Вертолеты все были одинаковые, и сколько Тимоша ни всматривался, он так и не увидел среди них ни одного красненького: все они были выкрашены одной и той же скучно-зеленой краской — и правда, как саранча. Поэтому он залез в первый попавшийся и смело взялся за какой-то рычаг.

— Осторожней! — взвизгнул Желтенький, сбрасывая его руку. — Ты что? Захотел головой прошибить потолок? Дрыбадан! Неужели вас не учили, как управлять такой простой машиной?

— Учили когда-то, — смутился Тимоша. — Но я все забыл. Ты бы не мог мне напомнить?

Желтенький даже надулся от важности и удовольствия — видимо, ему и в голову не приходило, что этот бесстрашный и мудрый Тимоша может не знать чего-то, что знает он, обыкновенный ученик автошколы. Он начал подробно объяснять, какой кнопкой включается мотор, как надо управлять высотой, когда поворачивать рычаг, чтобы лететь быстрее или медленнее, и Тимоша старательно все запоминал, повторяя по нескольку раз про себя. Когда же обучение было закончено, Желтенький умоляюще посмотрел на него и спросил:

— А ты? Ты научишь меня, чему обещал?

— Ну, это очень просто, — весело сказал Тимоша. — Вот смотри: часы показывают двенадцать ночи, так? Теперь повторяй за мной: часы показывают половину второго.

— Половина второго, — с готовностью повторил Желтенький.

— А теперь то же самое скажи не вслух, а подумай в уме.

Желтенький наморщил лоб, закрыл рукою глаза, изогнулся так, будто поднимал тяжелый чемодан, и застыл в этой позе. Казалось, он делает какую-то тяжелую работу, которая ему не по силам, — даже пот выступил на губе.

— Нет, не могу, — жалобно произнес он наконец. — Ведь они ясно показывают двенадцать. Две-над-цать!

— Да ты постарайся, — убеждал его Тимоша. — Ты напряги свое воображение.

— Я стараюсь. Я очень стараюсь, но, наверно, у меня нет этого… как ты сказал?

— Воображения.

— Наверно, у меня его нет. Никогда я не смогу этому научиться. Никогда. Лучше и не пытаться.

Он понурился и грустно уставился себе под ноги.

В зале было тепло, электрические часы ритмично пощелкивали, и вскоре они незаметно уснули в мягком сиденье. Тимоше всю ночь снилась девочка: то она убегала от доктора Плюса, гнавшегося за ней с котом на поводке, то вдруг превращалась в учительницу и строго спрашивала Тимошу о чем-то, а он не знал, как ответить, то садилась к роялю, нажимала пальцем на клавишу и радостно смеялась. Когда он проснулся, за окнами уже рассвело и Желтенький тормошил за плечо, приговаривая:

— Вставай, вставай. Уже солнце взошло, можно лететь.

Тимоша протер глаза, вспомнил, где он и что ему предстоит, и в груди у него тоскливо заныло.

Еще хуже стало, когда Желтенький включил подъемник и их площадку рвануло вверх, к самому потолку, в котором уже автоматически открылся нужный квадрат. Мгновение — и они вместе с вертолетом оказались на плоской крыше училища. С той стороны, где всходило солнце, Тимоша увидел настоящий город с высокими домами, телевизионной башней и еще какими-то неизвестными сооружениями — может быть, теми самыми, инфракрасными, которых сейчас можно было уже не бояться. С другой стороны лес, видимо, заслонял от него озеро-океан. Почему-то ему казалось, что лететь надо именно туда, за лес. Во всяком случае, поднявшись повыше, он, конечно, сумеет сориентироваться, а может, сразу увидит свой поселок и даже свой дом, узнает по свежевыкрашенной крыше и полетит прямо туда, плавно опустится на улицу перед окнами дома, и сразу сбегутся все соседи и ребята, и мама с бабушкой выйдут на крыльцо, а он как ни в чем не бывало откроет дверцу, заглушит мотор…

— Ну, что же ты?! — встряхнул его Желтенький. — Скоро занятия начнутся — нельзя больше ждать.

Действительно, внизу по улице уже шли первые ученики и, показав пропуск сторожу, один за другим входили в калитку.

— Подожди, я сейчас, — сказал Тимоша и, отстранив Желтенького, подкрался к самому краю.

Осторожно высунув голову, он стал вглядываться в лица входивших. Все ребята были одеты в одинаковые зеленые курточки, и девочки тоже, но ни одна из них не была похожа на ту, которую надеялся увидеть Тимоша. Потом по улице прошло несколько взрослых в мундирах, видимо, преподаватели. Они остановились у калитки и стали о чем-то оживленно говорить со сторожем, размахивая руками и указывая пальцами на крышу — видимо, заметили вертолет.

Времени больше терять было нельзя.

Залезая в кабину, Тимоша успел заметить, что мундиры и сторож бегут через двор к зданию училища. Он нажал кнопку «пуск». Мотор послушно завелся, винт начал вращаться над головой, но в то же время на пульте зажглась какая-то дощечка, про которую Желтенький ему ничего не рассказывал.

— Проверка перед вылетом. Проверка перед вылетом, — раздался у него над ухом радиоголос. — Пятьсот тридцать восемь умножить на триста двадцать семь, разделить на три.

— Семью восемь, — забормотал в отчаянии Тимоша, — пятьдесят шесть. Шесть пишем, пять в уме. Семью три…

— Цейтнот! — рявкнул голос. — Вторая проверка.

И высыпал на светящуюся табличку новую порцию чисел.

— Да что я вам — счетная машина?! — закричал Тимоша. Он попробовал нажать педаль вылета, но она была зажата намертво, и в Тимошиной голове сами собой всплыли слова из папиных рассказов про работу: «автоматическая блокировка».

— Третья проверка, — не унимался голос.

Тимоша сделал последнюю отчаянную попытку сосчитать, но на первом же умножении раздался вой сирены, цифры пропали с дощечки и вместо них загорелась зловещая надпись: «Провал». Площадка дрогнула, начала опускаться вместе с вертолетом, медленно, потом быстрее. Мелькнул лес, открытое небо, которое уже было так близко, Желтенький, прижавший рупором ладони ко рту (наверно, пытался подсказать), и запертый в кабине Тимоша плавно опустился назад, прямо в руки к мундирам, только что вбежавшим в зал.

 

Турнир докторов

— Вы упрямая жердь! Вы зануда! Консерватор и рутинер! — выкрикивал доктор Плюс, расхаживая широкими шагами по кабинету. — Поймите, наконец, что пренебречь — это старо. Это не эффективно. Это уже ни на кого не производит впечатления.

Доктор Минус, весь залепленный пластырями, злобно следил за ним из-за стола и упрямо твердил свое:

— Пренебречь, только пренебречь. Пусть старо. Пусть не эффективно. Но это мой преступник. У меня с ним счеты. Личные. Пренебречь и только. Без пощады.

— Какая пощада? Кто здесь говорит о пощаде? Но эффект! Вы представляете, какой эффект даст приумножение? Как он раздуется на глазах всех зрителей Парадного поля и лопнет, словно воздушный шар.

Тимоша, сидевший тут же в углу, при этих словах весь съежился: приумножение показалось ему куда страшнее пренебрежения.

— Нет, нет и нет, — стоял на своем доктор Минус. — А мой позор? Мои раны? Я должен отомстить. Я — и никто другой.

— А я? Разве я не должен отомстить? Вы посмотрите, что он сделал с котюней. Животное утратило нюх, все таланты и вообще вкус к жизни. Чего стоят по сравнению с этим ваши болячки.

— Не болячки, а раны.

— Жалкие царапины.

— Все равно, пренебречь.

— Приумножить.

— Стереть в порошок.

— Нет, развеять по ветру.

Они долго еще так препирались, пока вдруг доктор Плюс не остановился и не хлопнул себя по лбу.

— Идея! — завопил он. — Колоссально! Мы устроим с вами соревнование. Турнир! Вы только представьте себе.

— Какое еще соревнование?

— Небывалое! Сверхэффектное! Вы и я — кто кого? Преступника ставим между нами — вы пренебрегаете, я приумножаю. И кто кого пересилит. Ну, как? Годится?

— Хм-м. Действительно. Это может быть любопытно.

— Любопытно? — передразнил его доктор Плюс. — Гениально, а не любопытно! Неужели вы не можете хоть раз в жизни пересилить свою зависть и честно признать мои заслуги?

— Но ведь я готов согласиться. Я уже почти согласен.

— Еще бы вы не были согласны! Да что бы вы вообще делали без меня с вашей паутиной вместо мозгов, с вашим убожеством, узостью интересов…

— Короче — чего вы от меня еще хотите?

— Признания, — устало сказал доктор Плюс. — Ни орденов, ни почестей — только признания. Чтобы люди, с которыми я вынужден работать, умели хотя бы ценить талант. Чтоб кто-нибудь, кроме меня самого, восклицал: «Гениальная мысль, изумительная штука…».

— Ну, хорошо, хорошо, — попытался успокоить его доктор Минус. — Идея, и правда, замечательная. Думаю, мы с вами от души позабавимся.

— Наконец-то, — вздохнул обиженный доктор Плюс.

— Если хотите, я даже возьму на себя всю подготовку. Думаю, двух часов мне хватит.

— Да, прошу вас. Я как раз успею отдохнуть от умственного напряжения. Впрочем, сомневаюсь, чтобы вам было известно, что это такое.

И он, подхватив кота и гордо задрав голову, вышел из кабинета.

…Два часа спустя все было готово.

Трибуны Парадного поля были полны, зрители галдели, ссорились из-за мест, покупали у разносчиков стаканы с торчащей трубочкой и сосали кому что нравится. Хлопали флаги, изукрашенные столбцами разноцветных чисел. Посреди зеленого поля стоял специальный пластмассовый помост, на который с двух сторон вели ступеньки, покрытые ковром. Когда Тимошу вывели на помост, по трибунам пронесся шелест изумления — никто не ожидал, что знаменитый преступник окажется просто-напросто десятилетним мальчишкой. Но все равно никому, по-видимому, не стало его жалко: как Тимоша ни всматривался, он не увидел ни одного человека, который бы перестал болтать, смеяться или сосать что-то через трубочку из своего стакана.

Он пытался найти взглядом Желтенького — не потому, что надеялся на какую-то помощь от него, но чтобы убедиться, что тот на свободе и ему не грозит никакая опасность. Впрочем, если бы Желтенького схватили, он бы скорее всего стоял сейчас рядом с ним на помосте. «Может быть, ему все-таки удалось улизнуть? — с надеждой подумал Тимоша. — Все же я его чему-то научил…»

Когда же появились оба доктора, Плюс и Минус, их встретили дружными аплодисментами и растягиванием губ в улыбку. Все с нетерпением ждали необычайного соревнования.

— Друзья! — сказал доктор Плюс, поднявшись по ступенькам на помост. — Вам уже известны страшные дела этого маленького негодяя. Теперь вы сможете наглядно убедиться в последствиях его злодеяний. Дорогой доктор, продемонстрируйте вещественные доказательства.

Доктор Минус задрал штанину, показал синяк на колене, потом поднял над головой две щепки и объявил:

— Макеты заноз. Вытащенных из моего живота. Стократное увеличение.

— Ух, ты! Вот это да! Глядите, глядите, — прокатилось по трибунам.

— Теперь преступник в наших руках, — продолжал доктор Плюс, — и будет немедленно предан заслуженной казни. Как говорится, любил кататься, люби и саночки возить. У-ха-ха-ха!

Оба доктора стали по краям помоста и уставились на Тимошу.

— Прошу вас, начинайте, — сказал один.

— Нет, давайте вы, а я за вами, — сказал другой.

— Слишком большая честь для меня.

— Но ведь вы ее вполне заслужили.

На людях они не ссорились, не ругались, а изо всех сил изображали дружбу и предупредительность.

— Ну, хорошо, — сказал наконец доктор Плюс. — Уговорили.

А Тимоша? Неужели он уже смирился, неужели стоял и покорно ждал наказания, которого не заслужил?

Нет, конечно, нет. Он стоял, весь напрягшись, как маленькая пружина, готовый к борьбе, и упрямо повторял про себя: «Не сдаваться, не сдаваться».

— Я тебе покажу «не сдаваться»! — сказал доктор Плюс и начал растопыривать руки.

Но Тимоша напрягся, сосредоточился и, глядя ему прямо в глаза, вообразил себя танком с ревущим мотором и сделал несколько шагов вперед.

— Помогите! — завопил доктор Плюс, бросился бежать и кубарем свалился с помоста.

Тимоша, не теряя времени, «развернулся и поехал» в другую сторону. Но доктор Минус, делая огромные прыжки, уже несся прочь от него, подобрав плащ до самых подмышек.

На трибунах смеялись, вытягивали шеи, тормошили передних — никто не понимал, что произошло.

Караульные в растерянности метались вокруг помоста: одни поднимали доктора Плюса, другие держали Тимошу, третьи пытались успокоить публику. Общее замешательство длилось до тех пор, пока толстый Плюс не пришел в себя и не влез снова на помост. В Тимошину сторону он старался не смотреть.

— Друзья! — воскликнул он. — Да это мы нарочно! Это шуточный номер. Заранее задуманный аттракцион, чтобы вы сами могли убедиться, как опасен преступник. А теперь мы начнем по-настоящему. Принесите мысленепробиваемый колпак.

Двое караульных поднялись на помост, неся в руках что-то прозрачное, похожее по форме на рыцарский шлем, только без всякой щели или забрала. Они надели этот шлем-колпак Тимоше на голову и пристегнули ремнями.

— Ха-ха! — торжествовал Плюс. — Теперь посмотрим, помогут ли тебе твои хитрости.

Тимоша поглядел на него сквозь прозрачные стенки, попробовал по очереди вообразить себя танком, пушкой, пулеметом — ничего не помогало. Вещество, из которого был сделан колпак, действительно не пропускало ни одной мысли.

Оба доктора снова вернулись на свои места. Публика на трибунах успокоилась и ждала, затаив дыхание. Даже флаги перестали биться на ветру.

«Ну, все, — с ужасом подумал Тимоша. — теперь уж точно конец».

Он обвел взглядом все поле, людей на трибунах, поднял глаза к небу и тут…

Если б на нем не было колпака, он бы протер глаза, чтобы убедиться — это не фантазия.

В небе появилось и начало быстро расти красное пятнышко.

Вертолет!

Это был тот самый вертолет, на котором прилетала девочка! И он летел прямо к нему. Неужели она решила спасти его?

«Скорей, скорей!» — мысленно умолял ее Тимоша.

Доктора уже начали растопыривать руки, и черные их плащи превращались в огромные плюс и минус.

Вертолет был теперь совсем близко, и Тимоша мог ясно разглядеть за стеклами кабины знакомый профиль и даже ленту в волосах. Да, это была она — девочка из сада! Ах, если б она догадалась подлететь поближе и сбросить ему лестницу. Ведь руки у него были свободны — он бы уцепился и мигом вскарабкался наверх, и они были бы спасены. Если б только она догадалась!

Но что же она делает?!

Зачем опускается на поле? Зачем заглушает мотор и открывает дверцу? Ведь он не может добежать до нее — его схватят… Ой — зачем она выходит сама? Сейчас ее заметят! Да, уже заметили — мерзкие докторишки сбегают с помоста и бегут в ее сторону. Сейчас они добегут, сейчас схватят и ее тоже. Вот они уже рядом, сейчас…

 

Приснилось или не приснилось

Но они не схватили ее.

Не добежав несколько шагов, оба доктора остановились, приподняли шляпы и согнулись в низком поклоне.

Девочка вышла из вертолета и сразу же стала что-то сердито им выговаривать, а они только разводили руками и кланялись.

Тимоша смотрел и не верил своим глазам.

— Ваше арифметическое сиятельство, — доносилось до него. — Как мы счастливы вас видеть… Такая честь… Мы ждали вас только через неделю, но уже готовились… Почему же вы не предупредили?! Мы бы устроили торжественную встречу.

— Вы и так здесь… устроили! — гневно сказала девочка, указывая на Тимошу. — Немедленно освободите его.

— Но, ваше сиятельство…

— Как можно?

— Это опасный преступник.

— Ос-во-бо-ди-те! — топнули ножкой их сиятельство. — Вы даже не умеете отличить Неизвестного Пришельца от собственного подданного — стыдитесь!

Двое караульных по знаку девочки сняли с Тимоши мысленепробиваемый колпак.

Оба доктора в страхе попятились от него, но у Тимоши уже не было никаких сил напрячь свою фантазию и хорошенько пугануть их за все, что они с ним сделали. Он только смотрел на девочку во все глаза и чувствовал, что в горле у него опять начинает щипать оттого, что она такая красивая.

— Не бойтесь, — сказала девочка, улыбаясь и беря его за руку. — И не сердитесь на нас, если можете. Ведь я тоже не сразу поняла, кто вы и откуда.

Она потянула его за собой, и они, держась за руки, прошли мимо ошарашенных и кланяющихся докторов к вертолету. Публика на трибунах поднимала свои стаканы, размахивала руками и приветствовала девочку восторженными криками, но она не обращала внимания.

— Передайте мой нижайший поклон ее математическому величеству, — просил доктор Минус. — Мой личный нижайший поклон.

— Вы прилетите к нам снова? — кричал сквозь шум доктор Плюс, забегая вперед и распахивая перед ними дверцу. — Когда нам ждать инспекции?

— В любой момент, — сказала девочка, пропуская Тимошу впереди себя в кабину. — В любой момент дня и ночи. Вы меня поняли?

— Поняли, поняли, — кивали и кланялись доктора. — Сегодня начнем готовиться, непременно. Счастливого вам пути.

Они выглядели такими растерянными, беспомощными, что Тимоша не мог больше на них сердиться и даже помахал рукой.

— В какую точку пространства и времени вас доставить? — спросила девочка.

— Чего-чего?

— Где ваш настоящий дом?

— В поселке Глубоком.

— А где это?

— Наверно, на полпути из пункта А к пункту Б. - догадался Тимоша.

— Хорошо. А когда?

— Что «когда»?

— В какое время вам нужно там быть? В прошлом? В будущем?

— «В будущем!» — хотел крикнуть Тимоша, но вспомнил про родителей, наверно, сходящих с ума от волнения, со вздохом сказал:

— В прошлом. В прошлое воскресенье, часа в два дня.

Девочка кивнула и повернула какие-то стрелки на пульте управления. Потом нажала кнопку — мотор у нее включился сразу без всякой «проверки перед вылетом». Лопасти винта завертелись и как бы растворились в воздухе, вертолет качнулся, земля с зеленой травой стала уходить вниз; оба доктора со шляпами в руках, караульные, публика на трибунах, флаги — все теперь сверху казалось маленьким и чистеньким, как игрушечное. Слева остался город с трубами и мачтами, с зоопарками и школами, внизу проплывал ровными рядами лес, сосны, березы, ели, а вот показалась и вода, она ослепительно сверкала на солнце, и это сверкание мешало разглядеть другой берег, если его вообще можно было увидеть.

— Как грустно, — сказала вдруг девочка, не поворачивая головы. — Как это грустно, что нам с вами нельзя быть вместе. Мне так понравилось то, что вы называете музыкой.

— Но почему? — воскликнул Тимоша. — Кто сказал, что нельзя?

— Ее математическое величество, моя мама. Я рассказала ей о нашей встрече, и она… Она пришла в ужас.

— Моя тоже — чуть что, сразу в ужас приходит.

— Она сказала, что это совершенно недопустимо, что вам ни в коем случае нельзя у нас оставаться, и хотела послать целый отряд интегралов, но я упросила ее, чтобы она разрешила мне самой…самой отвезти вас, куда вы пожелаете.

— Но почему? Почему?

— Потому, что вы можете нарушить весь строгий порядок, царящий в нашей стране. И это правда — вы пробыли совсем недолго в пункте Б, а устроили там настоящее столпотворение.

Тимоша виновато потупился, и в голове его сама собой зазвучала очень грустная мелодия.

— Нет-нет, прошу вас! — воскликнула девочка и даже заткнула уши. — Этого мне тоже нельзя. Я обещала маме, что не буду слушать никакой музыки. Лучше попросите меня о чем-нибудь. Мне бы так хотелось сделать для вас что-нибудь приятное.

— Приятное? Вы и так уже спасли меня — разве мало?

— Какие пустяки. Доктора бы все равно не могли вам ничем повредить. Они страшны только тем, у кого в голове все подчинено числам. Скорее, я не вас спасла, а их. От позора.

— Тогда скажите им, чтобы они не наказывали Желтенького за дружбу со мной.

— Обязательно. А можно я награжу вас орденом?

— За что?

— Не знаю. Все просят у меня орденов — я думала, это каждому приятно. Смотрите, какие есть красивые (она открыла специальный ящичек под штурвалом): первой степени, второй, третьей. А вот еще очень важный логарифм.

— Мне больше нравится вон тот, — сказал Тимоша.

— Орден Равенства? Награждаю вас им за… за смелость, за сообразительность и за прекрасный концерт. И еще за то, что вы такой хороший и необыкновенный.

— Спасибо, — смутился Тимоша. — Я бы тоже хотел вам что-нибудь подарить, но с собой у меня ничего нет. Вот дома…

— Ага, смотрите! — воскликнула девочка. — Так я и знала.

Впереди показался берег озера, но Тимоша не узнал его — там не было ни улиц, ни домов, — только трава, камыши и кусты.

— Видите, видите, — говорила девочка. — Вон там, правее, пространственно-временная трещина. Через нее-то вы и попали к нам.

— Но отчего она могла образоваться?

— Вы слишком напряженно думали над задачей в тот момент, когда она вдруг почему-то испортилась.

— Я уронил на нее кляксу.

— Все ясно! Задача превратилась в неопределенность, а напряжение мысли было слишком велико — вот вам и трещина. Я подлечу поближе, остановлюсь прямо над ней — тогда прыгайте.

— А вы?

Девочка только вздохнула и покачала головой, будто упрекая его за непонятливость.

— Но почему? Неужели вы не можете даже зайти ко мне в гости? Хоть ненадолго? Я бы сыграл вам по-настоящему на пианино, познакомил с бабушкой, мы бы могли на футбол…

Тимоша так разволновался, что, уговаривая, схватил девочку за руку, лежавшую на штурвале, — вертолет сильно качнуло.

— Осторожней, — попросила девочка. — Мы уже почти у цели. Вот сейчас… еще немного… Так — хорошо. Теперь прыгайте, пока нас не отнесло.

Тимоша выглянул в окно.

Кругом был пустынный берег, колеса вертолета почти касались высокой, давно не кошенной травы, в которой можно было различить узкую тропинку — видимо, протоптанную АБ. Тимоша обернулся к девочке, хотел сказать, что они залетели куда-то не туда, что он не видит здесь ни пространственно-временной трещины, ни своего дома, и что он вообще не хочет с ней расставаться, но ничего сказать не успел, потому что девочка вдруг нагнулась к нему и поцеловала.

Все слова застряли у Тимоши в горле.

Сколько раз он видел по телевизору и в кино, что люди целуются, и всегда ему было только смешно, в тут…

Тут он совершенно растерялся, и ему захотелось то ли убежать, то ли запеть, то ли самому поцеловать девочку, и тогда в полном смятении, почти ничего не соображая, он открыл дверцу и прыгнул.

В тот же момент трава, берег, вертолет — все исчезло, и он упал на пол в своей комнате.

…Казалось, здесь ничего не изменилось за время его отсутствия.

Так же стояли все вещи, так же лежали на столе его тетрадки и раскрытый задачник. За окном шел Венька Корабликов и с отрешенным видом лизал мороженое.

Тимоша подбежал к столу, раскрыл задачник, вписал над кляксой слово «вдвое» и прочел еще раз условие. Задача показалась ему смехотворно простой, он в одну минуту решил ее и написал ответ: три четверти часа. Потом встал, снова оглядел всю комнату, обошел углы, заглянул под кровать и. уже почти успокоившись и решив, что все ему только приснилось, вдруг с изумлением застыл перед зеркалом, уставясь на свое изображение.

На груди его блестел и переливался орден Равенства…

Час спустя бабушка Тимоши звонила в город и просила папу и маму срочно вернуться.

— Да не пойму я, что случилось, — кричала она, прижимая слуховой аппарат к телефонной трубке, — а только мальчик сам не свой… Нет, не кашляет. И температуры нет… Железы? Щупала — нормальные. А только задумчивый очень… Чего? Вам-то хорошо, а мне на него глядеть — сердце кровью обливается. Уж такой задумчивый, такой! — два обеда съел в задумчивости и не заметил. Как это «ничего страшного»? Когда ж это было, чтоб ребенок столько съедал? А потом я ему говорю: ну что, Тимоша, небось на футбол теперь побежишь? Так знаете, что он мне ответил? Нет, говорит, бабуся, неохота. Я, говорит, лучше музыкой пойду позанимаюсь. А?.. Это же надо! Я чуть кастрюлю не выронила… Что-что? Как это «пусть занимается»?! Да вы что… Ведь он сам — без приказа… Неужто и после такого не помчитесь домой? Ну, знаете… Ребенок два обеда съедает, музыкой сам занимается, а им хоть бы что! Изверги вы, а не родители…

И, с досадой бросив трубку на рычаг, бабушка побежала посмотреть, не случилось ли чего-нибудь еще более страшного с ее ненаглядным, бессердечным Тимошей.

Конец