Глава первая

И СНОВА АСМОДЕЙ

Легенда о том, как князь Тьмы и властитель демонов Асмодей изгнал царя Соломона с его трона и в течение нескольких лет правил от его имени, является, пожалуй, одним из самых известных и интересных преданий, связанных с героем этой книги. Будучи в той или иной степени переиначен, этот сюжет встречается в фольклоре многих народов и только в XX веке использовался в десятках литературных произведений самых различных жанров — от поэмы до юмористического романа-фэнтези. Так что было бы просто нелепо, если бы мы обошли эту легенду молчанием и не попытались выяснить, не стоят ли за нею какие-то реальные события.

Итак, как рассказывают талмудический трактат «Гитин» и ряд других еврейских источников, после того как Ванея пленил Асмодея и тот поведал Соломону тайну червя Шамир, Соломон не освободил князя Тьмы, а поселил его в специально поставленном шатре в дальнем конце своего прекрасного сада. Скованный цепью с надписью «Шем хамефораш» — сакральное имя Всевышнего — Асмодей не мог разорвать эти путы и оставался жить в шатре. Соломон любил время от времени навещать повелителя демонов и вести с ним беседы о тайнах мироздания. А так как на пальце царя также было кольцо с именем Творца, то Асмодей вынужден был покорно отвечать на его вопросы. Каббалистические источники утверждают также, что то ли Асмодей сам передал Соломону, то ли Соломон на основе своих бесед с князем Тьмы написал колдовскую «Книгу Ашмодея». Официально эта книга считается утерянной, но известный писатель и знаток еврейской мистики Александр Рыбалка утверждает, что, вероятно, «Книга Ашмодея» или какая-то ее часть, пусть и в не очень адекватном переводе, все же сохранилась и ходит по рукам адептов различных тайных учений.

Магические печати Соломона: 1 — печать достатка; 2 — печать дружбы (для установления дружеских и гармонических отношений с окружающими); 3 — печать душевного равновесия; 4 — печать исцеления; 5 — печать любви (для сохранения силы чувства или преодоления робости и других препятствий, мешающих объясниться с любимым человеком); 6 — печать изобилия и успеха в делах.

Магические печати Соломона: 1 — печать сватовства и семейной гармонии; 2 — печать от сглаза; 3 — печать защиты (от всевозможных опасностей); 4 — печать исполнения сокровенных желаний; 5 — печать сохранения здоровья; 6 — печать исцеления от бесплодия, плодородия и исполнения заветных желаний.

Но как только Соломон спрашивал о природе демонов, а также о том, в чем заключается тайна их силы, столь великой, что в некоторых случаях они оказываются могущественнее ангелов небесных, князь Тьмы уклонялся от прямых ответов.

Однажды царь Соломон пришел в очередной раз навестить Асмодея. День был жаркий, а потому царь был бос и одет в простое платье, поверх которого он накинул легкую льняную накидку, обшитую по краям золотом. Увидел Асмодей царя и стал молить освободить его из плена.

— Хорошо, — сказал Соломон, — я выполню эту твою просьбу, но только если ты раскроешь мне то, почему вы, демоны, сотворены так, что бываете подчас могущественнее ангелов небесных, и покажешь, каковы пределы вашей силы.

— Как же я могу показать пределы нашей силы, если я опутан цепью с именем Бога и перстень с этим именем надет на твой палец, так что я чувствую себя слабее комнатной мыши?! — с усмешкой ответил Асмодей.

Тогда снял Соломон с пальца свой перстень, подошел к Асмодею и сбросил с него цепь с именем Всевышнего. В тот же момент подскочил повелитель демонов к Соломону, выхватил из его руки кольцо и зашвырнул далеко в море. Затем в мгновение ока принял он свой любимый облик — двукрылого гиганта, каждое крыло которого вверху достигало до неба, а внизу касалось преисподней. Расхохотался Асмодей, сорвал с Соломона сначала его корону, а затем льняную накидку, схватил израильского царя и зашвырнул его на расстояние четырехсот парсангов от Иерусалима.

На какое-то мгновение потерял Соломон сознание, а когда очнулся, увидел себя лежащим в одной тонкой рубашке и в холщовых штанах посреди совершенно незнакомого ему места.

А Асмодей принял облик царя, набросил на плечи его накидку, обшитую по краям золотом, надел корону, направился во дворец и уселся на трон. Никто из придворных не заметил подмены, так как внешне демон был неотличим от царя, говорил его голосом, да и манера, в которой он вел беседу, была такая же, как и у Соломона. Конечно, если бы кто-нибудь из придворных направился в сад и обнаружил исчезновение Асмодея, то он мог бы заподозрить неладное. Но в том-то и дело, что все придворные смертельно боялись демона, и никто, кроме Соломона, не захаживал в тот конец сада, где жил пленник.

Тем временем Соломон пришел в себя и стал обдумывать то, что с ним произошло. Вроде совсем недавно он был царем в Иерусалиме, владел несметными богатствами, решал судьбы своего народа и всего мира, ел на золоте и носил роскошные одежды — и вот он лежит в грязи, в простой рубахе, без гроша за душой, без крыши над головой, ничем не отличаясь от всех прочих нищих. В эти горькие минуты, говорит предание, и произнес Соломон те самые слова, которые потом записал в великой Книге Екклесиаста: «И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребыла со мной. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!» (Екк. 2:9—11).

Вместе с тем, продолжает мидраш, и в таком отчаянном положении Соломон отнюдь не разуверился во Всевышнем и не отрекся от Него. «Прав ты, Господь, во всем, что свершил со мной, и справедлив Твой суд! — воскликнул Соломон. — Ты вознес меня и Ты ниспроверг, чтобы стал я беднейшим из бедняков; Ты дал мне всё и забрал у меня всё за грехи мои, да будет имя Твое благословенно!»

Поднялся Соломон с земли, нашел посох, чтобы опираться на него, и направился к ближайшему городу, чтобы попросить там милостыню на пропитание. Так и стал он бродить вместе с другими нищими по городам и весям, выпрашивая кусок хлеба. При этом он решил, что при всех обстоятельствах будет говорить правду, и когда его спрашивали, кто он такой, то Соломон отвечал: «Я — Соломон, который был царем в Иерусалиме!»

Разумеется, люди не верили этим словам, принимали его за юродивого и из жалости бросали подаяние. Но бывало и так, что мальчишки увязывались за ним по улице, всячески дразнили и издевались, а порой и ради забавы забрасывали камнями.

Однажды одна милосердная женщина зазвала Соломона к себе в дом, усадила за стол, дала полную тарелку пшеничной каши.

— Скажи, — спросила она, когда ее гость насытился, — почему ты вынужден просить милостыню? Как ты дошел до жизни такой?

— Я — Соломон, бывший царем в Иерусалиме, — как обычно ответил Соломон.

Услышав это, женщина пришла в такую ярость, что схватила палку и стала избивать Соломона, приговаривая: «Убирайся отсюда, грязный недоумок! Как у тебя только повернулся язык говорить про себя такое?! Царь Соломон сидит на троне в Иерусалиме, в сиянии славы!»

И все же в одном городе нашлись два человека — один богач и один бедняк, — которые, услышав, как Соломон называет себя царем, подумали: «А что, если это правда?! Кто знает, может, и в самом деле что-то неладное случилось в Иерусалиме и Соломона свергли с трона, а народу об этом не сказали? Но если он действительно царь, значит, ему положены царские почести!»

В один из дней подошел богач к Соломону и пригласил его к себе в гости на трапезу.

— Только, — попросил он, — будь осторожен, постарайся, чтобы за тобой не увязалась уличная шпана, а то если они начнут бросать в тебя камни, то могут побить стекла в моем доме.

Прислушался Соломон к этой просьбе и явился в дом к богачу так, что никто этого не заметил. В доме его ожидал роскошный стол — хорошее вино, множество искусно приготовленных блюд из рыбы, мяса и птицы. За столом повел богач разговор о том, как жилось Соломону в дни его царствования; каким могуществом он обладал; какие вкушал яства…

Горько стало Соломону от этих воспоминаний, так что кусок застрял у него в горле и пропал всякий аппетит. А богач все продолжал и продолжал расспрашивать о царской жизни и выражать сочувствие Соломону, пока царь не разрыдался в голос и не поспешил покинуть этот дом.

Прошло несколько дней, подошел к Соломону на улице бедняк и с почтением попросил стать его гостем.

— Зачем ты приглашаешь меня? Чтобы напоминать мне о прошлом и унижать меня, подобно тому богачу, что пригласил меня недавно? — спросил Соломон.

— Я не богач, — ответил бедняк. — Нет у меня в доме ничего, кроме хлеба и зелени, но то, что едим мы, подадим и тебе, а унижать тебя никто и не думает.

Когда пришел Соломон в гости к этому человеку, тот омыл ему руки и ноги и усадил за стол. Во время трапезы хозяин дома выразил уверенность, что даже если Соломон потерял власть, то это ненадолго — придет время, и он снова воссядет на престоле. Возвеселилось сердце Соломона от этих слов, потекла за столом дружеская беседа, а затем, чтобы повеселить гостя, попросил бедняк двух своих маленьких сыновей спеть и сплясать.

До поздней ночи засиделся Соломон в гостях у бедняка, от души насмеявшись и отбив ладони, аплодируя его детям. Когда же пришло время ложиться спать, бедняк с женой уступили Соломону свою кровать, а сами улеглись на полу.

Согласно мидрашу, именно этих богача и бедняка вспоминал Соломон, когда писал в своих «Притчах»: «Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, но при нем раздор… Лучше неимущий, ходящий в своей непорочности, нежели богатый, коварный устами и притом глупый…» (Прит. 17:1; 19:1).

Затем, как уже догадывается читатель, забрел Соломон в своих странствиях в Аммон, в столицу этого вассального ему царства Равву Аммоните кую. Здесь он помог однажды царскому повару поднести вещи с рынка, и тот оставил бывшего царя прислуживать при кухне. Как-то Соломон вызвался помогать в приготовлении блюд, а так как он знал немало кулинарных секретов, то приготовленная им пища так понравилась царю, что вскоре Соломон был назначен первым помощником главного повара.

Словом, его жизнь стала постепенно налаживаться, но тут однажды в кухню заглянула юная царевна Наама и без памяти влюбилась в помощника повара. Когда она сообщила отцу, кто является ее избранником, тот пришел в ярость и сначала хотел казнить обоих влюбленных, но затем передумал и велел просто отвезти их в самое сердце безводной пустыни и там бросить.

С большими трудностями Соломон и Наама добрались до города, и здесь Соломон, чтобы прокормить себя и жену, стал промышлять рыболовством. И вот однажды в сети Соломона попалась большая рыба. Принес он рыбу домой жене, стала Наама ее чистить и нашла в желудке массивный золотой перстень и протянула его мужу. Как только увидел Соломон эту находку, сразу признал в ней свое магическое кольцо с именем Всевышнего. Понял царь, что за годы скитаний искупил свои грехи и теперь может вернуться обратно.

Впрочем, другой вариант легенды историю с Наамой пропускает, видимо, помня, что аммонитская царевна была первой женой Соломона, и поженили их, когда они оба еще, по сути, были детьми. Этот вариант после долгих странствий просто приводит Соломона сначала в землю Израиля, а затем и в Иерусалим, причем никакого кольца с именем Всевышнего при этом у него не имеется.

Добравшись до своей столицы, Соломон явился на заседание синедриона и заявил, что он — царь Соломон и вернулся, чтобы воссесть на престоле. Посмеялись члены синедриона над юродивым и велели вывести его из дворца. Но Соломон явился в синедрион и на следующий день, и история повторилась.

Так продолжалось в течение многих дней, пока один из членов синедриона не догадался пусть с издевкой, но все же спросить:

— Если ты — царь Соломон, то кто же сейчас сидит на твоем троне?

— Это Асмодей, князь Тьмы, повелитель демонов! — ответил Соломон и стал рассказывать всю историю с начала и до конца: о том, как поручил он Ванее пленить Асмодея, как был доставлен тот в Иерусалим, как поведал Асмодей о черве Шамире; как после этого он, Соломон, поселил его в шатре в дальнем углу своего парка и как Асмодей уговорил его снять кольцо и развязать цепь…

Было в его рассказе столько подробностей, о которых мог знать только царь Соломон да его приближенные, что члены синедриона стали многозначительно переглядываться между собой.

— Хорошо! — сказали они наконец. — Мы выслушали тебя, а теперь дай нам время подумать и проверить, есть ли правда в том, что ты говоришь.

Когда Соломон ушел, вызвали члены синедриона к себе военачальника Ванею и спросили, давно ли царь в последний раз вызывал его к себе на беседу.

— Вот уже три года, как царь не зовет меня к себе и не разговаривает со мной. И это тем более удивительно, что прежде не было и дня, когда царь не вызвал бы меня для совета или какого-либо поручения.

Тогда вспомнили мудрецы, что даже если демоны принимают человеческий облик, они не могут изменить форму своих ног — те у них все равно остаются такими же, как у птицы.

Вызвали мудрецы слуг царя и спросили, давно ли те видели его ноги.

— Давно, — ответили слуги. — Раньше повелитель и в самом деле любил летом ходить босым по каменным плитам, но последние три года он ходит только в длинных носках или сапогах.

Теперь уже окончательно поняли члены синедриона, что приходивший к ним нищий вовсе не так безумен, как поначалу казалось, и велели они позвать его с улицы.

— Если ты и в самом деле царь Соломон, — сказали они, — то значит, ты — мудрейший из мудрых. Тогда дай нам совет, как прогнать с трона Асмодея, но так, чтобы он в ярости своей не уничтожил Иерусалим?

— Я один прогоню Асмодея в преисподнюю, где ему самое место, но только приготовьте мне цепь и кольцо, на которых будет начертано имя Всевышнего, — ответил Соломон.

Когда на следующий день его просьба была выполнена, Соломон надел кольцо на палец и в сопровождении вошел в тронный зал. Едва увидел Асмодей цепь и кольцо, взревел он громовым голосом от ужаса, затем сильный грохот потряс дворец, едкий дым застил тронный зал, а когда дым развеялся, Асмодея и след простыл.

Только после этого все окончательно поняли, кто сидел на троне в Иерусалиме все эти годы, и что нищий, бродивший из города в город и называвший себя царем Соломоном, говорил правду.

С тех пор, говорит мидраш, царь Соломон и окружил себя шестьюдесятью богатырями-телохранителями, сопровождавшими его всюду, куда бы он ни пошел. И еще, добавляет мидраш, с того времени царь Соломон уже никогда не был весел, как прежде, меньше времени проводил в пирах и забавах, а по ночам его часто мучили кошмары.

***

Таково изложенное в Талмуде устное предание. Причем раввинистические авторитеты отнюдь не настаивают на том, чтобы его понимали буквально — будто Асмодей и в самом деле правил Иерусалимом (хотя, конечно, есть и такие). Вопрос, повторим, заключается в том, что скрывает за собой эта легенда, каковы ее корни.

Одна из наиболее распространенных в современной гебраистике версий заключается в том, что имя «Асмодей», звучащее в оригинале как «Ашмодей», произошло от персидского выражения «Аишма дэва» — «гневливый демон». Как следует из этой версии, легенда об Асмодее, как, впрочем, и все остальные легенды о царе Соломоне, родилась после Вавилонского пленения, в VI веке до н. э., когда евреи оказались расселены на просторах Персидской империи. Живя в Персии, считают адепты этой школы, потомки Авраама сохранили верность своей религии, но вместе с тем восприняли многие местные мифы и суеверия, которые и заложили основу еврейской демонологии.

Однако такая версия не дает ответ на вопрос: что же могло послужить основой для легенды об узурпировании трона Асмодеем? Вдобавок ко всему само имя «Ашмодей» с легкостью производится от ивритского слова «шмад» — «уничтожение», то есть Ашмодей — этот тот, кто «уничтожает» человека, способствует его падению.

Вчитываясь в эту легенду, невольно понимаешь, что вся она создана ради финала, когда выясняется, что в течение трех лет тот, кто сидел на троне владыки Израильского царства, вел себя несколько иначе, чем вел себя царь Соломон все предыдущие годы. Говоря по-другому, Соломон вдруг стал не похож на самого себя — чурался старых друзей, избегал появляться на людях, перестал устраивать пиры и т. д. Естественно, все это не могло породить сначала во дворце, а затем и по всей стране сплетни и толки, что царя «подменили», и по мере своего распространения слухи эти приобретали все более причудливый и фантастический характер, пока, наконец, не превратились окончательно в пересказанную выше прекрасную сказку.

Возможно, что в своем первоначальном варианте это была история о «дибуке» — злом духе, вселяющемся порой в того или иного человека и начинающего управлять всеми его поступками. То есть не исключено, что в первой версии легенды Асмодей не изгонял Соломона из дворца и не принимал его облика, а просто вселялся в его тело — и теперь, для того чтобы вернуть прежнего Соломона, из тела царя надо было изгнать Асмодея.

Кстати, именно в таком ключе трактует эту легенду Коран: «Испытали Мы уже Сулаймана и поместили на троне его тело, а потом он обратился» (Сура 38. Аят 33 [34]Адаркон — золотая монета времен персидского царя Дария весом в 80–90 граммов. Явный анахронизм, связанный с тем, что книга Паралипоменон («Диврей ха-ямим») создавалась уже после возвращения евреев из Вавилонского плена.
).

Одновременно все вышеизложенное позволяет предположить, что подлинной причиной всех перемен, случившихся в тот период с Соломоном, была охватившая царя тяжелая депрессия.

Не исключено, что после почти четверти века неустанного труда ради возведения Храма, возвеличивания Иерусалима, процветания страны, объединения нации и т. п. Соломон вдруг задался вопросом: действительно ли он всей этой своей деятельностью принес благо своему народу? Изменил ли он жизнь людей к лучшему и стали ли они от этого лучше? Оставит ли он по себе добрую память у потомков, впечатает ли свое имя в века, а если нет, то для чего были нужны все его усилия? Вот он вроде бы выполнил то, для чего был предназначен еще до рождения, но что дальше? Ради чего стоит жить? И есть ли вообще в человеческой жизни какой-то смысл?!

Эти и другие вопросы вновь и вновь терзали его душу. Вдобавок на него навалился знакомый многим монархам синдром, когда все привычные царские игры, включая женщин, пиры и охоту, пресыщают и становится ясно, насколько они однообразны. Оценивая прожитую жизнь, Соломон все чаще и чаще приходил к пессимистическим выводам: само существование человека казалось ему бесцельным и бессмысленным.

Видимо, не случайно и то, что Талмуд напрямую связывает легенду о узурпаторстве трона Асмодеем со многими стихами из другой великой книги, приписываемой Соломону, — «Екклесиаста». Вспомним, что одним из важнейших признаков депрессии является снижение у больных ею людей «интенсивности восприятия»: «окружающее представляется им серым, однообразным; прожитая жизнь оценивается как неправильная, ошибочная, настоящее — мрачно и ужасно, будущее — безысходно».

Но ведь все эти мотивы как раз необычайно характерны для многих страниц «Екклесиаста»! Таким образом, не исключено, что именно затянувшаяся на несколько лет депрессия Соломона и привела к рождению одной из величайших книг в истории человечества.

Впрочем, прежде чем делать подобные заявления, было бы неплохо доказать, что царь Соломон и в самом деле является автором Книги Екклесиаста. А заодно попытаться понять, о чем же на самом деле говорит эта книга.

 

Глава вторая

ВРЕМЯ ИСКАТЬ И ВРЕМЯ ТЕРЯТЬ

«Слова Коэлета, сына Давидова, царя в Иерушалаиме» (Екк. 1:1) — так начинается книга, носящая в подлиннике название «Коэлет» («Кохэлет», «Кохелет»), но известная европейскому и русскому читателю как «Екклесиаст», или в другой транскрипции «Экклезиаст». Таким образом, в первой же строке книги называется ее автор. Но только один сын Давида был царем в Иерусалиме и, значит, «Коэлет» — это царь Соломон. Проблема заключается в том, что ни в иврите, ни в каком-либо другом языке… нет не только имени «Коэлет», но и такого слова.

Попытки М. Эльоенае и некоторых других исследователей доказать, что речь все же идет об имени собственном, близкому к древнееврейским именам Кехат или Йекутиель, выглядят крайне неубедительно, а потому почти никем из гебраистов не воспринимаются всерьез. Большинство и комментаторов, и переводчиков Писания сходились на том, что слово это произведено от глагола «ник-h-ал» — «собираться», родственного слову «ка-h-ал», то есть «община», «собрание». Исходя из этого оно и было переведено на древнегреческий как «Екклесиаст», то есть «выступающий в собрании», «проповедник».

Однако еврейские комментаторы указывают, что даже исходя из такой версии, слово это можно понять и по-другому — скажем, как «собрание мудрых мыслей», своего рода записную книжку, или, даже если угодно, дневник, с которым автор этого делился жизненными наблюдениями и размышлениями.

Наконец, высказывалась и версия, что в само это слово вкралась ошибка: вместо первой буквы «куф» в начале в нем была буква «каф», также звучащая в начальной позиции как «к». В этом случае слово «коэлет» следует понимать как «слова старца», или «размышления старца», подтверждая тем самым известное изречение раввина Ионатана о том, что «Песнь песней» Соломон написал в юности, «Притчи» — в зрелости, а «Коэлет» — в старости. Если, конечно, возраст, в котором он ушел из жизни, можно считать старостью.

Впрочем, и эта версия звучит не очень убедительно. Продолжая игру в этимологию, можно вспомнить, что слово kehe означает на иврите «темный», и, стало быть, kohelet можно истолковать и как «темный», «мрачный», «пессимистичный», что вполне соответствует общему настроению этого произведения. Но все это опять-таки будет не более чем очередной спекуляцией. Таким образом, вероятнее всего, значение названия этой книги так и останется неразрешимой загадкой.

Другая загадка связана с вопросом о том, кто же на самом деле является автором этой книги и когда она была написана. Еще в 1644 году Гуго Гроций опубликовал исследование языка «Коэлета» и пришел к выводу, что эта книга содержит многие слова, встречающиеся лишь в книгах пророка Даниила и Ездры, то есть в самых поздних книгах Библии. А значит, считал Гроций, она не могла быть написана царем Соломоном или даже в эпоху царя Соломона. Другие гебраисты также пришли к выводу, что «Коэлет» написан на необычайно элегантном, «модернистском» иврите, который сформировался лишь к III веку до н. э., то есть вновь наотрез отказали Соломону в праве на авторство «Екклесиаста».

При этом часть исследователей сходилась во мнении, что книга написана в период Вавилонского пленения, на территории Персидской империи, а часть (в том числе и такие видные библеисты, как Генрих Грец и Марк Леви) утверждала, что она была создана под влиянием древнегреческой поэзии и философии. Но если в качестве доказательства первой из этих версий приводились хотя бы обнаруженные в оригинальном тексте «Екклесиаста» заимствованные из фарси два слова — «пардес» («сад») и «питгам» («поговорка», «крылатое выражение»), то для обоснования второй не было и этого. В тексте «Екклесиаста» нет ни одного заимствования из древнегреческого языка. В нем есть лишь перекличка некоторых идей с греческой философией, но это, как известно, еще ничего не значит. Да и перекличка эта, как показал в свое время Сергей Сергеевич Аверинцев, весьма условна, и правильнее, скорее, говорить об «Екклесиасте» как об антитезе классической греческой философии.

«Автор, собственно, жалуется не на что иное, как на ту самую стабильность возвращавшегося к себе космоса, которая была для греческих поэтов и греческих философов источником успокоения, утешения, подчас даже восторга и экстаза, — подчеркивает Аверинцев. — Природные циклы не радуют „Кохэлета“ своей регулярностью, но утомляют своей косностью. „Вечное возвращение“, которое казалось Пифагору возвышенной тайной бытия, здесь оценено как пустая бессмыслица. Поэтому скепсис „Книги Проповедующего в собрании“ есть именно иудейский, а отнюдь не эллинский скепсис; автор книги мучительно сомневается, а значит, остро нуждается не в мировой гармонии, но в мировом смысле. Его тоска — как бы подтверждение идеи от противного той идеи поступательного целесообразного движения, которая так важна и характерна для древнееврейской литературы в целом, постольку он остается верным ее духу».

«Несмотря на разногласия по вопросу о датировке книги „Кохэлет“… большинство современных исследователей относят ее к середине I тысячелетия до н. э., то есть к Осевому времени, одним из главных признаков и достижений которого был переход от мифологического мышления, где доминирует абсолютная истина, к научно-логическому мышлению, признавшему также значимость истины относительной», — пишет Вейнберг, подводя итоги научной дискуссии вокруг датировки «Екклесиаста».

Но дело ведь заключается в том, что книга «Екклесиаст» не просто в первых строках указывает на Соломона как на ее автора, но и многие другие ее стихи, написанные от первого лица, это авторство подтверждают. В самом деле, только Соломон из всех царей израильских мог сказать про себя: «…собрал себе серебра и золота, и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц, и услаждения сынов человеческих — разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме, и мудрость моя пребыла со мною» (Екк. 2:8–9).

С. С. Аверинцев предложил изящную гипотезу, позволяющую вроде бы объяснить этот парадокс. «Обычай приписывать сборники сентенций мудрым царям былых времен искони существовал в древнеегипетской литературе и оттуда перекочевал в древнееврейскую (о значении имени Соломона как собирательного псевдонима для всего сословия хахамов сказано выше, в связи с „Книгой притчей Соломоновых“). Но здесь перед нами совсем не то, что в „Книге притчей Соломоновых“ или „Песни песней“. Автор не просто надписывает над книгой своей имя Соломона, но по-настоящему „входит в образ“ великолепнейшего из царей Израиля, вводя неоднозначное сопряжение двух планов: исповедально-личного и легендарно-исторического. Традиционный образ Соломона сознательно взят как обобщающая парадигма для интимного жизненного опыта. Эта сознательность приема есть черта столь же необычная на общем фоне древневосточной литературы, сколь и подходящая к облику скептического мудреца, написавшего в IV или III веке до н. э. „Книгу Проповедующего в собрании“…»

В том же ключе, но с некоторыми нюансами объяснял происхождение «Екклесиаста» и Фридрих Тибергер. Согласно его гипотезе, эта книга связана с Соломоном именно потому, что она является коллективным произведением учеников и преподавателей некой созданной именно Соломоном в Иерусалиме «школы мудрости». «Школы мудрости, — напоминает Тибергер, — были распространены на всем Древнем Востоке. К 3000 году подобные учреждения существовали при дворе фараона; в будущем, после обучения слушатели становились государственными чиновниками. В этих школах приобретали навыки в составлении деловых бумаг, обучали истории и праву. О таких школах говорится в „Истории“ Иосифа Флавия. Известно, что они существовали в Вавилоне: одна, известная как Дом закона, была при храме Бога писцов в Езеде».

По версии Тибергера, сообщество преподавателей и учеников этой школы и называлось «собранием», а Соломон как ее первый руководитель (а возможно, и последующие главы школы) именовался «коэлетом» — «главой ассамблеи», «проповедником собрания». Соломон, таким образом, по этой версии, заложил основу еврейской риторики, принципы ведения дискуссии, когда глава школы выдвигает какой-то тезис, обосновывает его, а остальные должны этот тезис опровергнуть, выдвинув контрдоводы. На этом основании он действительно может считаться если не автором, то вдохновителем «Екклесиаста».

В пользу этой версии говорит само построение «Екклесиаста», текст которого порой напоминает даже не диалог, а «полилог» — беседу со множеством участников, выдвигающих противоположные и противоречивые точки зрения. Тибергер напоминает, что подобные диалоги были характерны для литературы Древнего мира, и прежде всего для египетской и вавилонской (например, «Диалог между уставшим от жизни и его душой», датируемый около 1580 года до н. э.). Проводит он также и любопытную и весьма обоснованную параллель между текстами «Екклесиаста» и древнеегипетским «Плачем Хекхепера» (около 1900 года до н. э.).

Таким образом, если следовать Тибергеру, не исключено, что текст «Екклесиаста» и в самом деле начал складываться в эпоху Соломона, но затем многократно дописывался, редактировался и приобрел знакомую нам форму никак не ранее 500 года до н. э., будучи в любом случае продуктом коллективного творчества.

Что ж, повторим: речь вновь идет о весьма изящной, но все же отнюдь не бесспорной гипотезе. В IV или III веке до н. э. поэты и философы обладали уже достаточным самолюбием, чтобы отдавать авторство своих произведений кому-либо другому, пусть даже и царю Соломону. Да и при всей внутренней противоречивости книги единство ее не только стиля, но и самого строя поэтического мышления наводит на мысль, что она все же написана одним автором.

Поэтому попробуем поставить вопрос по-другому: «А могла ли эта книга быть написана царем Соломоном?»

И ответ будет однозначен: «Да, такая вероятность и в самом деле существует».

Каким бы модернистским ни казался ее язык, он все равно был понятен современникам Соломона — за исключением, пожалуй, некоторых явных неологизмов, которые, кстати, нигде, кроме «Коэлета», больше и не используются. В то же время на два заимствования из фарси в «Коэлете», как показал американский семитолог Митчел Дахуд, содержится множество слов из финикийского языка, да и морфология и синтаксис этого языка явно оказали свое влияние на текст «Коэлета». Но ведь наиболее интенсивное сообщение между Израильским царством и Финикией, а значит, и взаимовлияние еврейской и финикийской культур приходится именно на эпоху царя Соломона!

Наконец, еще одна важная особенность этой книги: ее универсализм.

Текст «Коэлета», в отличие от других книг Танаха, обращен ко всему человечеству а не только к еврейскому народу; Бог в нем — это Творец мира, Владыка всего сущего и Господь всех народов, так что призыв трепетать перед Ним и следовать Его заповедям также обращен ко всем людям. Но подобными космополитическими настроениями в древней еврейской истории отличался только один человек — все тот же царь Соломон!

Таким образом, ни однозначно опровергнуть, ни однозначно доказать, что именно Соломон является автором «Екклесиаста», невозможно. Нам остается лишь констатировать тот факт, что имя Соломона навсегда останется связанным с этим «одним из самых замечательных произведений мировой литературы», и, исходя из этого факта, познакомить читателя с некоторыми из его основных идей и мотивов.

***

Подробный литературный и философский анализ «Екклесиаста» не входит в задачу этой книги, да и при всем желании автор вряд ли осмелился бы соперничать на этом поприще с целым рядом выдающихся раввинов, философов и литературоведов, посвятивших такому анализу целые тома.

Но первое, что хочется здесь отметить: завораживающая сила этой книги заключается именно в том, что она представляет собой выдающееся художественное произведение. При этом, пожалуй, трудно сказать, идет ли речь о ритмической прозе или о философской поэме, написанной белым стихом.

Автор позволит себе высказать крамольную со всех существующих точек зрения на «Екклесиаста» мысль, что подлинное величие этой книги заключается отнюдь не в том, что она содержит в себе глубокую философию. Если отставить в сторону доступную немногим каббалистическую трактовку ее текста, то становится ясно, что «Коэлет» содержит в себе не так уж много «мудрых мыслей». Вся сила этого произведения для непосвященного читателя (как и в случае с «Песнью песней») как раз заключается в том эмоциональном воздействии, которое она оказывает при прочтении. Она, эта сила — в исповедальной искренности и магии языка книги; в его афористичности; в виртуозном владении автором всеми средствами поэтического выражения. Вспомним хотя бы известные почти каждому образованному человеку слова:

Именно в художественной силе, а не в философской глубине кроется разгадка того, что «Екклесиаст» потрясает почти каждого, кто его читает. Каждый новый читатель этой книги невольно начинает примерять на себя жизненный опыт его автора и спорить или соглашаться с ним. Не случайно на протяжении всей человеческой истории было так много попыток художественного перевода «Екклесиаста» и в прозе, и в стихах, но ни один из них, как и в случае с «Песнью песней», нельзя признать удачным.

Первая глава книги отражает ту безысходность, ощущение бесцельности существования, а также смятение и разочарование от тщетности усилий создать что-то поистине новое и оставить по себе память в этом мире, которую испытывает автор:

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми он трудится под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: 'смотри, вот, это новое', но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Екк. 1:2—11).

Это депрессивное настроение нарастает по мере движения текста. В какой-то момент «Проповедующий в собрании», кажется, начинает обвинять Бога в том, что Он подарил людям жизнь — ведь зачем она человеку, если в ней нет никакого смысла: «…тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать» (Екк. 1:13–15).

Кажется, подлинную радость человеку могло бы принести познание тайн этого мира; мощь его интеллекта, отделяющая его от животных. Но нет — и это не приносит ни счастья, ни радости, ни удовлетворения: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екк. 1:17–18).

Во второй главе «Проповедующий» перечисляет те материальные забавы и блага, в которых он пытался найти смысл жизни или, по меньшей мере, отвлечь себя от поисков этого смысла — он «пытался увлечь свою плоть вином», умножал свои земельные угодья, стада, сокровища и прочие богатства, он «завел себе певцов и певиц», искал мудрости…

Именно потому, что все это говорится от имени Соломона, у которого вроде бы и в самом деле было в жизни все, чего он желал, эти слова приобретают особо весомое значение. И дальше следует горький вывод о несправедливости устройства этого мира с его неотвратимостью смерти забвения, а также о бессмысленности накопления любых материальных благ и даже знаний: «И сказал я в сердце моем: „и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?“ И сказал я в сердце моем, что и это — суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и томление духа. И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли он будет, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это — суета!» (Екк. 2:15–19).

Но в этой же главе, пока только контрапунктом, входит мысль, что все вышесказанное верно лишь, если забыть, отринуть от себя мысль о существовании Бога и о том, что без Него невозможно ни подлинное благополучие, ни подлинная радость, ни, тем более, подлинная мудрость: «Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это — от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость, и знаниє, и радость; а грешнику дал Он заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму перед лицом Божиим. И это — суета и томление духа!» (Екк. 2:24–26).

В третьей главе автор сам же опровергает выдвинутые им ранее тезисы и формулирует постулаты, которые можно назвать квинтэссенцией еврейской философии. Он говорит о том, что подлинная мудрость — в познании воли Бога; что Его деяния совершенны и всегда направлены на благо людям, что Всевышний в итоге всегда восстанавливает справедливость, но человеку в силу ограниченности и его века, и его разума не дано понять этого. А значит, ему не остается ничего другого, как наслаждаться жизнью и делать добрые дела по отношению к другим людям, так как это угодно Богу: «Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том. Все соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца. Познал я, что нет для них лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей. И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, это — дар Божий» (Екк. 3:10–13).

Далее автор продолжает этот диспут с самим собой или незримым оппонентом.

«Еще видел я под солнцем место суда, а там — беззаконие; место правды — а там неправда» (Екк. 3:16), — говорит он.

«…Праведного и нечестивого будет судить Бог, потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там» (Екк. 3:17), — следует возражение.

На таких доводах «за» и «против» и построен «Екклесиаст», доказывающий бессмысленность погони за богатством, почестями и прочими благами и завершающийся знаменательными словами: «Бога бойся и соблюдай Его заветы, потому, что в этом вся суть человека». Одновременно книга эта пронизана призывом «жить, пока живется», любить эту жизнь и наслаждаться дарованными человеку простыми радостями, семьей и любимым делом, и вместе с тем быть всегда готовым предстать перед Богом в «белых одеждах», не запятнанных грехами: «Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни… Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Екк. 9:7—10).

Противоречивый, явно полемический характер «Екклесиаста» не мог не породить и два прямо противоположных подхода к этому произведению.

К примеру, советская атеистическая школа видела в «Екклесиасте» богоборческую, едва ли не еретическую книгу, отразившую разочарование ее автора в основных догмах еврейской религии.

«Эмоциональное отношение человека к богу выражено у Екклесиаста словами „бойся бога“ (5:6). Значит ли это, что человек должен бояться наказания от бога за свои прегрешения? Что бог высоко ценит в человеке праведность и благочестие? Вряд ли. В одном месте (7:16) автор довольно иронически рекомендует своему читателю не быть слишком праведным (именно так! В СП это место передано неверно: „слишком строгим“). Мало уважения проявляет Екклесиаст и к принятым в его время формам благочестия: молитвам, обетам, жертвоприношениям (4:17, 5:1), потому что, объясняет он, „бог на небе, а ты на земле“. Объяснение это означает только то, что дистанция между богом и человеком слишком велика, бог слишком трансцендентен, чтобы следить за поведением каждого человека и соответственно его награждать или наказывать, и вообще наводить порядок и правосудие в мире людей, поэтому и царит между ними зло… А вместе с тем эти два замечательных произведения (Книга Екклесиаста и Книга Иова. — П.Л.) явственно обнаруживают тот тупик, в который зашла религия Яхве в послепленный период в связи с дискредитацией ее основной догмы — прижизненного воздаяния от бога каждому „по путям его“», — писал известный советский библеист Моисей Иосифович Рижский.

Но если это и в самом деле так, то почему «Екклесиаст» был включен в библейский канон? А ведь еврейские мудрецы самым тщательным образом отбирали, какие книги должны войти в Танах, а какие нет, отказавшись при этом от включения в Библию целого ряда весьма достойных произведений. Но в том-то и дело, что раввинистические авторитеты всегда смотрели на эту книгу совершенно иначе, чем неискушенный в еврейской философии читатель.

«Царь Шломо составил книгу „Коэлет“ для того, в основном, чтобы люди думали, что этот мир ничтожное ничто, и чтобы использовали этот мир только для служения Создателю. Он объявил об этом в начале книги и сообщил об этом в конце ее. В начале книги он сказал: „Ничтожное ничто, — говорит Коэлет, — ничтожное ничто и все ничто“. И сказали мудрецы: „Если бы другой человек сказал так, мы бы сказали, может, он не скопил и двух грошей за свою жизнь, поэтому мир кажется ему ничтожным“. Но это сказал царь Шломо, который (Млахим 1 10:27) „сделал в Иерусалиме серебро равноценным простым камням“, это он сказал, что мир есть ничтожное ничто. И в конце своей книги сказал то же самое…» — писал раввин Иона Гиронди.

Протоиерей Александр Мень в свое время пытался примирить две эти точки зрения. «Не раз поднимался вопрос, для чего составители Библии включили эту меланхолическую поэму, говорящую о „суете“, то есть бесплодности и эфемерности всех человеческих дел, — писал он. — Многие интерпретаторы считают, что „Экклезиаст“ был принят в собрание священных писаний как своего рода контрапункт, как предупреждение, как диалектический момент развития всего библейского мировоззрения. Первоначально это мировоззрение видело в земном благополучии знак небесного благословления. Тем самым почти абсолютизировалась ценность богатства, успеха, продолжения рода в детях и т. д. Но в какой-то момент обнаружилось, что эти ценности отнюдь не абсолютны. Нужно было искать иной, духовный смысл человеческого бытия. И в контексте всей Библии „Экклезиаст“ обозначает ту пограничную веху, с которой начались эти поиски».

***

Невозможно также оценить всю мощь «Екклесиаста», во-первых, если рассматривать его вне контекста еврейской мистики, согласно которой «этот мир — лишь коридор, ведущий в мир будущий» (Авот 4:21), а во-вторых, если не читать его на языке оригинала.

К сожалению, как уже было сказано, ни на одном языке до сих пор не создано перевода, приближающегося к оригиналу, хотя бы, что называется, во втором его приближении; отражающего хоть в некой малой степени его глубинные смыслы.

Это достаточно хорошо показал в своей статье о «Екклесиасте» французско-еврейский философ Андре Неер, сосредоточившийся на проблемах перевода, по существу, всего лишь двух парафраз книги: начальной «суета сует» и почти заключительной «выслушаем сущность всего».

«Тема судьбы монотонным рефреном звучит в неутомимом повторении слова hevel, — пишет Неер. — Встречаясь на каждом шагу, оно как бы скандирует весь ход рассуждений Кохелета. В каком бы направлении мысль ни развивалась, она в конце концов наталкивается на hevel, и это не просто препятствие, а прямо-таки западня: стоит мысли соприкоснуться с hevel, как она тут же исчезает вместе с ним. Ибо этимологически слово hevel значит „пар, дыхание, дуновение, выдох“, то есть то, что сразу же исчезает, что по природе своей обречено на исчезновение (то есть это тот самый „сон, утренний туман“ Пушкина или „с белых яблонь дым“ Есенина, и лучше этого не скажешь. — П. Л.). Слово hevel принято переводить с иврита на другие языки как „тщетность, суета“. Такой перевод более чем неточен: он привносит оценочную категорию, которой нет в оригинале; привносит возможность выбора, что, в свою очередь, выражает как бы наше превосходство над hevel, наше доминирующее положение относительно него. В самом деле, всякая тщета или суетность рассматриваются как нечто бесполезное, а бесполезное может оставаться и неизведанным; ведь я волен отстранить от себя суетность, избавиться от нее на своем жизненном пути, а то и вовсе не приступать к тщетному действию. Всех этих нюансов нет в слове hevel. Hevel — понятие роковое, захватывающее меня раньше, чем я успеваю это осознать. Но и осознав, я ничего не могу сказать о нем, кроме того, что оно от меня уходит. Так же, как я дышу не в силу волевого акта, а в силу физиологической потребности, так и hevel приходит ко мне независимо от моей воли. Так же, как дуновение проносится передо мною и, сливаясь с неосязаемой атмосферой, перестает самостоятельно существовать, так и за hevel я могу следить лишь взглядом и видеть, как он исчезает.

Стало быть, и судьба, о которой складывается представление по ассоциации с hevel, суть провал, поражение. Это путь, о котором только то и известно, что он идет по нисходящей линии и неминуемо где-то должен оборваться. От такой судьбы у нас остается лишь одно реальное ощущение: она приближает нас к небытию. Пронизанная этим hevel Книга Кохелет есть монотония поражения».

Далее Неер напоминает, что hevel на иврите это еще и Эвель, библейский Авель, и показывает, какие значительные выводы следуют из этого созвучия.

Наконец, он переходит к заключительным словам «Соф давар аколь нишма» (12:15). Неер приводит пять различных переводов этой простой фразы, обычно сводящихся по смыслу к следующему: «Выслушаем же заключение всей книги…» Но любой мало-мальски знающий иврит человек переведет эти слова буквально как: «Конец дела (или слова — в иврите слово „давар“ употребляется в обоих этих значениях. — П.Л.) все услышано». И это мгновенно все меняет!

«А если таково заключение книги, то оно как нельзя более соответствует введению, которое вне всякого сомнения представляет тему „Все — пар, дуновение“, начинающуюся со строфы 1:2 и затем без конца повторяющуюся, — пишет Неер дальше. — Выражения „аколь Эвель“ и „аколь нишма“ симметричны между собой, они служат рамкой книги, а ее содержание составляет рассуждение, которое начинается со „все — пар, дуновение“ во введении и приводит ко „все услышано“ в заключении.

…„Все есть Авель“, констатирует Кохелет. Даже Каин и Шет (Сиф) суть Авель. Однако если равнозначность между Каином и Авелем доказывается лишь конечным поражением Каина, то равнозначность между Шетом и Авелем устанавливается самим присутствием Шета в мире. Шет воплощает в себе то, что было услышано от Авеля. Голос детей Авеля взывал не тщетно. Бог его услышал. И Шетово человечество (единственное существующее в наши дни) все целиком, и в каждом отдельном человеке, в каждой отдельной частице своей судьбы представляет известную нам форму бытия исключительно потому, что Бог услышал. Все есть „услышано“».

***

Разумеется, мудрецы Талмуда, определяя библейский канон, не могли не понимать всей «скользкости» книги «Коэлет». Как и в случае с «Песнью песней», по вопросу о том, включать «Коэлет» в Танах или не включать, разгорелись нешуточные дискуссии между двумя ведущими талмудическими школами — Гилеля и Шамая.

Мудрецы, принадлежащие школе Шамая, потребовали не больше и не меньше, как «похоронить» Книгу Екклесиаста, так как она выражает сомнение в справедливости Всевышнего. Школа Гилеля в целом отвергла это мнение, но любопытно, что рабби Акива, этот столп талмудической учености, тот самый, кто заявил, что вся «Песнь песней» — это «Святая святых», неожиданно занял в этом споре позицию школы Шамая и потребовал предать «Екклесиаста» забвению.

Решающая точка в этом споре была поставлена много позже, когда раввин Элазар бен Азария стал председателем синедриона в Явне вместо раввина Гамлиэля II. Именно он, обладая непререкаемым религиозным авторитетом, настоял на том, чтобы «Коэлет» был включен в корпус книг Танаха и определил его место там — между «Книгой Эйха» и «Книгой Эстер». Решающим аргументом при этом послужило то, что «книга „Коэлет“ начинается со слов Торы и завершается словами Торы», то есть никак не может считаться еретической. «Приходится порадоваться, — писал С. С. Аверинцев, — что они (мудрецы Талмуда. — П. Л.) все же включили ее в канон и тем спасли для нас одно из замечательных произведений мировой литературы».

Но следует еще раз подчеркнуть, что еврейские мудрецы толковали текст «Проповедующего в собрании» совершенно иначе, чем это принято в кругу философов и филологов. Так же, как и в «Песне песней», они находили в каждом слове и каждом выражении этой книги тайный, эзотерический смысл, укрепляющий авторитет Соломона как величайшего мудреца и мистика своей эпохи.

Именно эта его репутация, согласно легенде, и привела к его двору царицу Савскую, о которой и пойдет речь в следующей главе этой книги.

 

Глава третья

ЖИЛИ-БЫЛИ ЦАРЬ И ЦАРИЦА

Как ни трудно в это поверить, но весь рассказ о визите царицы Савской в Иерусалим и ее встрече с Соломоном умещается в Библии всего в пару десятков предложений. Ни в Третьей книге Царств, ни во Второй книге Паралипоменон не приводится даже ее имени. В тексте этих книг нет ни одной детали, описывающей ее внешность. Мы не знаем, была она низкой или высокой, худой или полной, красивой или не очень. Мы даже не знаем, существовала ли она вообще: историкам известны имена Савских царей лишь с VIII века до н. э., и все они до единого — мужчины.

И вместе с тем не только у евреев, но и у арабов, берберов и эфиопов существует необычайно большое множество легенд о царице Савской, о ее великой мудрости, ее путешествии в далекий Иерусалим и страстном романе с царем Соломоном. Несомненно, в этих легендах немало вымысла. Но вместе с тем, если бы они были одним сплошным вымыслом, столь далекие друг от друга и географически, и ментально народы не настаивали бы на их правдивости. Между тем жители Эфиопии, например, настолько уверены, что их цари ведут свой род от сына царицы Савской и царя Соломона Менелика, что в 1955 году в этой стране был принят закон «О необходимости сохранения и продолжения царской династии, происходящей от Менелика I, сына царицы Савской и царя Соломона».

Все это невольно наводит на мысль о том, что за рассказом Библии, Корана, за эфиопской и арабской версиями манускрипта «Кебра Нагаст» («Книга царей»), многочисленными сказками и легендами скрываются некие реальные события и что фигура царицы Савской — отнюдь не только плод народной фантазии. Но, для того чтобы прикоснуться через это наслоение мифов к реальной истории, хорошо бы для начала понять, где именно располагалось то самое Савское царство, которым правила эта великая царица.

Для Иосифа Флавия ответ на этот вопрос был, похоже, однозначен. «Когда же царствовавшая в то время над Египтом и Эфиопией и отличавшаяся особой мудростью и вообще выдающимися качествами царица узнала о доблести и необычайных умственных способностях Соломона, то желание лично познакомиться с тем, о котором она ежедневно слышала столько необычайного, всецело овладело ею», — пишет Флавий в «Иудейских древностях».

Как видим, для Флавия не было сомнений в том, что царица Савская правила «Египтом и Эфиопией», то есть, как считают эфиопские христианские историки, Эфиопией и отвоеванной ею частью Египта. По их версии, царицу звали Македа, и вскоре после своего воцарения она построила новый город на юге, который назывался Ашебой (Азебой). За это Македе и был присвоен титул «царицы Ашебы», или, как ее называет Библия, «малкат Шеба» — «царица Савская».

Однако большинство современных историков сходятся во мнении, что Флавий все-таки ошибся. Ошибся, разумеется, ненамеренно — просто к его эпохе в еврейской среде уже прочно утвердилось мнение, что царица Савская правила именно Эфиопией. Однако на самом деле под Савой, считают они, следует понимать государство в южной части Аравийского полуострова, то есть территорию современного Йемена. Самые ранние дошедшие до нас тексты, в которых упоминается Савское царство, датируются IX веком до н. э., но имя ее северного соседа — Минеи — встречается и на артефактах XII века до н. э.

Савское царство и его соседи.

Так что вполне вероятно, что Сава была мощным процветающим государством уже в дни Соломона. Основными источниками этого процветания была торговля пряностями, благовониями и золотом, а также доходы, получаемые как с приезжающих сюда за товарами, так и с двигающихся транзитом на север купеческих караванов.

Активизация Соломоном и Хирамом морского сношения между Африкой и Евразией не могла не нанести удара по доходам Савы от международной торговли, а значит, и по экономическому благополучию страны в целом. Решить возникшую проблему военным путем было невозможно — слишком уж далеко находилось Израильское царство от Савского. Следовательно, оставался только один выход — договариваться, убедить Соломона отказаться от предоставления своего торгового флота иноземным купцам, чтобы те по-прежнему вели караваны через Саву. При этом правящей верхушке Савы было понятно, что просто так, задаром, Соломон от своих доходов не откажется — ему надо будет как-то компенсировать эти потери, или, как было принято говорить на языке политкорректное™ того времени, смягчить его сердце щедрыми подарками.

Таким образом, визит царицы Саве кой в Иерусалим был продиктован суровой экономической необходимостью и преследовал вполне конкретные цели. Царице надо было убедить Соломона не расширять свою торговую экспансию в Красном море, причем постараться сделать это за как можно меньшую цену. Ну и заодно попытаться обрести в Израильском царстве нового торгового партнера.

Эта поистине непростая дипломатическая задача и потребовала визита на высшем уровне, то есть личного приезда славящейся своим умом правительницы в Иерусалим. Впрочем, некоторые историки считают, что на самом деле эта женщина отнюдь не была царицей, а получила такой высокий титул исключительно на время своей миссии.

И вот такой сугубо прагматичный, продиктованный высшими государственными интересами визит заморской гостьи Библия чуть маскирует дымкой романтики, а фольклор вообще расцвечивает всеми цветами радуги, превращая каждую деталь библейского текста в отдельную историю — фантастическую и романтическую одновременно.

«Царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками. И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями, и великим множеством золота и драгоценными камнями; и пришла она к Соломону и беседовала с ним обо всем, что было у нее на сердце» (3 Цар. 10:1–2).

Судя по всему, визит царицы оказался удачным — она достигла с Соломоном желанной договоренности: «И царь Соломон дал царице Савской все, чего она желала и чего просила, сверх того, что подарил ей царь Соломон своими руками…» (3 Цар. 10:13).

Но и цена, уплаченная за этот договор, была достаточно высока: «И подарила она царю сто двадцать талантов золота и великое множество благовоний, и драгоценные камни; никогда еще не приходило такого множества благовоний, какое подарила царица Савская царю Соломону» (3 Цар. 10:10).

Сто двадцать талантов — это ни много ни мало, а больше четырех тонн золота. И это при том, что и благовония в ту пору ценились на вес золота!

Комментаторы Писания утверждают, что царица Савская прибыла в Иерусалим, очарованная рассказами о мудрости Соломона. Причем под мудростью в данном случае следует понимать его славу ясновидящего и мистика. Она сама увлекалась различными мистическими культами, обладала большими познаниями в этой области, и, естественно, ей было интересно проверить, насколько слухи о величии Соломона соответствуют реальности, и, возможно, даже поучиться у него чему-то новому.

Ривка Клюгер трактует историю взаимоотношений Соломона и царицы Савской в духе юнгианской философии. По ее версии, путешествие царицы в Иерусалим и последующий роман с Соломоном означали для царицы преодоление своей животной, языческой природы и подъем на духовные высоты монотеизма. Для Соломона этот роман, наоборот, был как бы данью всегда имевшейся внутри него языческой тяге к природе, к первобытным страстям — и с этой точки Клюгер трактует символику всех легенд, связанных со встречей великого царя и великой царицы.

Близкую, но вместе с тем принципиально иную трактовку взаимоотношений Соломона и царицы Савской дает в своей книге «Из Библии — с любовью» израильский писатель Рам Орен.

Вслед за историками Орен считает, что визит царицы носил в первую очередь экономическую подоплеку. Отсюда — все эти богатые дары, груженные на множество верблюдов и представляющие собой, как уже говорилось, по сути дела, отступные, плату за согласие царя учесть интересы Савского царства.

Торговые операции Соломона.

Но вот дальше, по версии Орена, происходит нечто неожиданное: Соломон, возможно, впервые в жизни влюбляется. И не просто влюбляется, но и теряет голову от любви к своей гостье, а та отвечает ему взаимностью. Именно так, дескать, и надо понимать следующие слова Библии: «…и беседовала с ним обо всем, что было у нее на сердце. И объяснил ей Соломон все слова ее, и не было ничего незнакомого царю, чего бы он не изъяснил ей» (3 Цар. 10:2–3).

Причем, считает Орен, психологически все это легко объяснимо. Соломон к моменту их встречи был чуть старше сорока, то есть вступил в пору зрелости. Большая часть его жизни была позади, теперь он обладал не только умом, но и необходимым жизненным опытом и вместе с тем был все еще полон сил. Будучи обладателем бесчисленного множество жен и наложниц, он до того видел в женщине лишь средство для удовлетворения похоти и заключения политических союзов. Царица Савская стала первой женщиной в его жизни, оказавшейся равной ему и по положению, и по интеллекту. Той женщиной, с которой ему было интересно беседовать на самые различные темы; с которой он вдруг ощутил душевную и духовную близость. Женщиной, которая понимала его настолько, что он впервые решился поделиться с нею самыми сокровенными движениями своей души. И одновременно ее экзотическая красота, исходивший от нее запах неведомых благовоний вдруг заново пробудили его, казалось бы, пресытившееся плотскими утехами воображение, и вслед за жаждой исповедоваться Соломон ощутил и жажду обладать этой женщиной.

Но и царица переживала схожие чувства. Ей тоже в те дни было около сорока; в ее жизни тоже было немало мужчин, но ни одному из них до сих пор не удавалось по-настоящему тронуть ее сердце. И вдруг такой мужчина, с которым она готова говорить сутки напролет «обо всем, что было у нее на сердце», находится. Его близость кружит ей голову; ей вдруг хочется стать простой женщиной, постоянно находящейся рядом с любимым, но она понимает, что это — невозможно; что на первом месте для нее должны быть интересы своего государства и своего народа. И эта невозможность брака лишь придавала их любви еще большую остроту.

И вот тут автору снова не остается ничего другого, как пригласить своего читателя в сказку. Легенды, разумеется, рисуют историю встречи, любви и расставания царя Соломона и царицы Савской по-другому.

Совсем по-другому.

***

Как-то раз, рассказывает еврейская легенда, царь Соломон устроил в своем дворце очередной пир, на который пригласил множество царей, королей и князей с разных концов света.

Гостям царя подавали самые изысканные яства и напитки, а развлекали их, участвуя в грандиозном представлении, не только обычные певцы и танцовщицы, но и всевозможные бесы и демоны, а также диковинные птицы и звери, явившиеся во дворец по приказу Соломона. Наконец, захотел Соломон порадовать своих гостей танцем Дикого Петуха, но тут выяснилось, что хотя тому и было приказано прилететь во дворец вместе с другими пернатыми, Дикий Петух приказа не выполнил.

Сильно разгневался Соломон на Дикого Петуха и, когда тот влетел в окно его дворца, велел немедленно зарезать ослушника и сварить из него суп. Затрепетал Дикий Петух, услышав вынесенный ему приговор, и дрожащим голосом произнес:

— Господин мой, царь! Позволь, прежде чем меня сварят, сказать несколько слов в свое оправдание. Я не сумел выполнить твое повеление вовремя, потому что три месяца я летал по всему белу свету, не ел и не пил, чтобы не терять времени и узнать: есть ли где-нибудь на земле царство, где не слышали бы о твоей мудрости и величии? Так, летая, достиг я страны, которая называется Китур, и скажу тебе честно, что в жизни я не видел места прекраснее и богаче. Золото и серебро лежат на улицах этой страны как простой мусор. Деревья, которые там растут — это деревья из самого Райского сада; их благоухание распространяется на много парсов вперед, а плоды их вкусны необычайно. Жители той страны живут в счастье и довольстве, не зная войн и других бедствий. Стало мне любопытно, кто же правит этой чудесной страной, и оказалось, что правительница ее женщина, которую все называют царицей Савской. И оказалось, что ни она, ни ее подданные ничего не знают ни о твоем царстве, ни о твоей мудрости, ни о твоем величии. Позволь же мне прежде, чем из меня сварят суп, вернуться в страну Китур и от твоего имени повелеть царице Савской признать над собой твою власть.

Услышав это, Соломон отменил свое решение сварить суп из Дикого Петуха и даже похвалил его за верность и усердие. Затем слуги принесли Дикому Петуху попить и поесть из золотой посуды, а когда тот насытился, к его лапе привязали письмо, которое Царь Соломон написал для царицы Савской. И было в письме сказано следующее:

«От Царя Соломона — Царице Савской.

Мир тебе!

Творец Всего Сущего поставил меня царем над многими народами, и все цари с Востока и Запада, с Севера и Юга являются ко мне, чтобы выразить свое уважение. И всех животных, которые на земле, и птиц, которые в поднебесье, Господь подчинил мне, и они выполняют все мои желания. И если ты явишься ко мне с людьми своими, чтобы выразить мне уважение, окажу я вам такие великие почести, какие не оказывал ни одному царю до сего дня. Но если ты откажешься выполнить это мое повеление, то пошлю я к тебе огромную армию, подобную которой ты доселе не видела. И будет эта армия состоять не только из солдат, но и из демонов, а также хищных птиц и зверей, и станут твои подданные их добычей».

Поднялся Дикий Петух с этим письмом в небеса и призвал множество птиц самых различных видов лететь с ним в страну Китур. Собралась из этих птиц огромная стая и полетела вслед за Диким Петухом.

А царица Савская каждое утро выходила на балкон своего дворца и смотрела на Солнце, ибо в ее стране поклонялись богу Солнца. И вот когда приблизились птицы к стране Китур, велел им Дикий Петух расправить свои крылья, а когда десятки тысяч птиц выполнили этот его приказ, то заслонили собою Солнце и посреди бела дня в Китуре наступила ночь.

Испугалась царица Савская и в страхе разодрала на себе одежды. Тут Дикий Петух слетел к ней с небес, увидела царица на его лапке письмо, а когда прочла его, то немедленно собрала царский совет — чтобы решить со своими министрами, что делать дальше.

Почти все царедворцы сошлись во мнении, что царица Савская не должна отвечать на это письмо.

— Мы не знаем, кто такой царь Соломон, и никогда о нем не слышали. Пусть он себе бахвалится, а если он и в самом деле придет сюда с войском, то мы сумеем дать ему достойный отпор! — сказали министры.

Однако царица рассудила по-другому. Немедленно велела она снарядить корабль, нагрузить его сандаловым деревом, золотом и благовониями и отправить в Израильское царство, к царю Соломону. Затем собрала она большой караван с подарками и велела отобрать из детей Китура шесть тысяч отроков и отроковиц, родившихся в один день, и одеть их всех одинаково, так чтобы нельзя было отличить юношей от девушек.

После этого направила царица Савская царю Соломону ответное послание. И было сказано в нем следующее:

«Великому царю Соломону от царицы Савской.

Мир тебе!

Хотя наши государства разделяют семь лет пути, но мне так хочется встретиться с тобой и услышать твои мудрые речи, что я проделаю этот путь за три года».

***

Кораническая версия о знакомстве Соломона с царицей Савской в целом совпадает с еврейской, но содержит ряд дополнительных подробностей. Вот как пересказывает 27-ю суру Корана «Муравьи» М. Б. Пиотровский:

«Потом он стал делать смотр своим войскам и обнаружил, что среди птиц нет удода. Царь разгневался и обещал примерно наказать его. Через некоторое время удод вернулся и стал оправдываться тем, что принес весть о вещах Сулайману неизвестных. Он побывал в стране Саба и видел женщину, правящую там. У нее великий трон. Она и ее народ поклоняются солнцу, ибо Шайтан отвратил их от веры в Аллаха. Сулайман решил проверить слова удода и приказал ему лететь обратно, бросить на землю письмо от него и посмотреть, что скажут сабейцы.

Царица подняла письмо и показала его своей знати, испрашивая у нее совета. Письмо гласило: „Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Чтобы вы не превозносились предо мною, и приходите предавшимися“ (27:30–31). Сулайман требовал покорности и подчинения. Знать ответила царице, что решение принимать ей. Они же считали, что обладают достаточной силой. Она сказала, что цари, приходя в селения, губят их и уничтожают жителей. Поэтому лучше послать к Сулайману подарки и посмотреть, с чем вернутся послы.

Сулайман отверг подарки, заявив, что в богатстве не нуждается, ведь Аллах даровал ему больше, чем другим. Он приказал передать царице, что явится к ней с войсками, против которых устоять невозможно, покорит и изгонит из собственной страны ее народ.

Потом царь обратился к своим приближенным с вопросом, кто сумеет доставить к нему трон царицы прежде, чем она явится сама. Ифрит из джиннов пообещал сделать это прежде, чем Сулайман встанет со своего места. Однако некто другой, имевший „знание из Книги“, вызвался доставить трон раньше, „чем вернется к тебе твой взор“. Трон был доставлен. Вид его несколько изменили и так показали царице, когда она прибыла к Сулайману. Она узнала трон и объявила, что теперь ей открылась истина, она покоряется и отвергает свою прежнюю ложную веру.

Потом ее ввели во дворец, где пол был из гладкого хрусталя. Царица приняла его за водную пучину и открыла свои голени (подняв подол платья). Узнав о своей ошибке, она еще раз осознала свои прежние заблуждения и обратилась к Аллаху с молитвой как новообращенная, принявшая веру Сулаймана».

Арабские сказки и легенды расцвечивают образ царицы Савской все новыми и новыми подробностями, наделяя ее демонической природой и называя по имени богини Балкис, культ которой был распространен у ряда семитских народов, а порой и отождествляя с легендарной Семирамидой. В арабских и абиссинских легендах царица при всей ее внешней красоте обладала тем или иным физическим недостатком. По некоторым из них, у нее были необычайно волосатые ноги; по другим — все ее тело было покрыто волосами гуще, чем у любого мужчины; по третьим, у нее вообще на ногах были копыта, то есть она являлась, что называется, демоницей в чистом виде.

Правда, арабская версия книги «Кебра Нагаст» объясняет этот врожденный дефект по-другому. Согласно этой версии книги, в древности Абиссинией всегда правили женщины-царицы, использовавшие мужчин только для рождения следующей наследницы престола. И вот одна из этих цариц, мать царицы Савской, будучи беременной, загляделась как-то на очень красивого козла и даже в душе возжелала его. В результате у ее новорожденной дочери одна нога была человеческой, а другая козлиной. Из-за этого царица Савская носила длинные одежды и оставалась девственницей, не желая открывать кому-либо из мужчин свою тайну.

Абиссинская легенда, родившаяся явно уже в христианскую эпоху, связывает уродство царицы с кровью дракона. По ее версии, царица Этье Азеб (то есть «царица Юга») была девушкой из племени Тигрэ, поклонявшегося дракону. Все мужчины этого племени по очереди должны были поднести своих старших дочерей в жертву дракону вместе со сладким пивом и молоком. Когда пришла очередь Этье Азеб, ее привязали к дереву, к которому дракон приходил за пищей, и ушли. Вскоре на это место пришли семеро святых и сели в тени дерева. Когда на них упала сверху слеза девушки, они посмотрели вверх, освободили ее и стали расспрашивать, как она попала на дерево. Этье Азеб рассказала им, что ей уготована участь жертвы дракона. Тогда святые дождались прихода чудовища, ударили его крестом и убили. Но кровь дракона попала на пятку Этье Азеб, и ее ступня превратилась в ослиное копыто. После этого святые велели девушке возвращаться в деревню, но жители деревни решили, что она сбежала от дракона, и прогнали ее, так что Этье Азеб пришлось провести ночь на дереве. Но на следующий день она привела людей из деревни к дереву, показала им мертвого дракона, и тогда они провозгласили ее царицей, а Этье Азеб сделала своей помощницей женщину, подобную себе.

Еще одно отличие эфиопской и арабской версий легенды о царице Савской от еврейской заключается в том, что в этих версиях она отправляется к Соломону не по его приказу, а по собственной воле. Наслышавшись от бывавшего в Иерусалиме торговца о мудрости еврейского царя и его великих способностях к врачеванию, царица прибывает в Израильское царство с надеждой, что Соломон поможет ей избавиться от уродства, а также для того, чтобы поучиться у него мудрости. Возможно — и не без тайной, или не вполне осознаваемой мысли зачать ребенка от столь великого человека. В «Кебра Нагаст» царица обращается с прощальной речью к своим подданным, объясняя им, что отправляется к Соломону в поисках высшей мудрости, признаваясь при этом, что наслаждение от интеллектуального общения с мудрецом вполне сравнимо с сексуальным, и они могут как взаимно заменять, так и взаимно дополнять друг друга:

«Мудрость величественна и богата. Я буду любить ее как мать, и она обнимет меня, как свое дитя. Я буду следовать по стопам мудрости, и она навсегда пребудет со мной… Будем искать ее и найдем; будем любить ее, и она не отдалится от нас; будем преследовать ее и поймаем ее; спросим и получим ответ; повернем головы свои к ней и никогда ее не забудем… Почитать мудрость — значит почитать мудреца, а любить мудрость — значит любить мудреца. Люби мудреца и не отдаляйся от него, и, увидев его, ты станешь мудрой; слушай слова его и сможешь стать подобной ему; смотри туда, куда он ставит ногу свою, и не оставляй его, и тогда ты сможешь обрести крупицы его мудрости. И я люблю его, едва услышав о нем, еще не увидев его, и весь рассказ о нем, который мне поведан, подобен желанию сердца моего, подобен воде для жаждущего…»

В эфиопской версии легенды об Этье Азеб царица вместе со своей ближайшей подругой переодевается в мужчину, тщательно гримируется под него и является ко двору Соломона как царь, а не как царица — с мечом в руке. Едва Этье Азеб ступила на порог дома Соломона, как она исцелилась — ее ослиная нога превратилась в человеческую. Дальше между Соломоном и «абиссинским царем» завязывается беседа, во время которой Этье Азеб старается изо всех сил поддерживать созданный ею образ.

Разумеется, Соломон был достаточно проницателен, чтобы понять, что и «царь» и его «оруженосец» — женщины. Однако, ничем не выдав догадки, царь решил поймать обманщиц в ловушку.

Для этого он велел поставить две постели для своих гостей в собственной спальне, а к потолку подвесил бурдюк с медом. В бурдюке была проделана маленькая дырочка, из которого мед стекал в предусмотрительно поставленный на пол сосуд. Ночью царице и ее подруге захотелось испить меда, но, взглянув на царя и увидев, что его глаза полуоткрыты, они не решились встать.

Между тем дело заключалось в том, что Соломон всегда спал с полуоткрытыми глазами. Проснувшись, он закрыл глаза и притворился спящим. Увидев это, женщины вылезли обнаженными из постелей и стали пить мед. Тут поднялся и Соломон. Он увлек двух прекрасных эфиопок на свое ложе и до утра занимался с ними любовью.

Впрочем, скажем честно, что при всей замысловатости этой истории еврейские и арабские легенды, а также эфиопская версия книги «Кебра Нагаст» являются куда более изящными, и потому нам стоит вернуться к тому, что рассказывает о приключениях царицы Савской в Израильском царстве фольклор этих народов.

***

Спустя три года, повествует мидраш, царица Савская вместе со своей огромной свитой, с нагруженным дорогими подарками караваном добралась до Иерусалима.

Услышав о ее приезде, Соломон послал Ванею к воротам города, чтобы тот встретил царицу, отдал указания о размещении ее свиты, а саму высокую гостью вместе с ее самыми приближенными лицами проводил до царского дворца. Но когда царица увидела у ворот Иерусалима одетого в дорогие одежды, статного и ослепительно красивого Ванею, то решила, что он и есть царь Соломон. Немедленно велела она своим слугам сойти с коней и преклонить колена, и сама вышла из роскошного паланкина и направилась к Ванее.

— Почему ты велела слугам остановиться и вышла из паланкина? — спросил, склонившись перед царицей в поклоне Ванея.

— Чтобы отдать почести тебе, царь Израильский! — ответила царица.

— Но я — не царь! Я только один из множества множеств слуг его! — ответствовал Ванея.

— Но если так выглядит лишь один из слуг царя, как же должен тогда выглядеть сам царь! — воскликнула царица.

Тем временем в царском дворце произошло ужасное происшествие: какая-то пчела забралась в нос Соломона и ужалила его. От этого нос царя распух, он потерял свою красоту, и ему совсем не хотелось представать в таком виде перед высокой гостьей. Вдобавок Соломон страдал от боли, а потому в ярости велел всем окрестным пчелам явиться к нему во дворец и потребовал признаться, которая из них его ужалила.

— О царь! — сказала пчела. — Из твоего носа шло такое благоухание, что я приняла его за цветок. Прости меня, царь, и пощади, а я отплачу тебе за твое милосердие.

Не секрет, что Соломон был падок на лесть. Он прекрасно понимал, что пчела подхалимничает, но, как это часто бывало, решил пощадить ее за умение красно говорить.

— Хорошо, — сказал Соломон. — Я дарую тебе жизнь. Но чем ты, ничтожное создание, можешь отплатить мне за это?!

Но вот царица Савская прибыла во дворец. К ее приезду Соломон велел сделать в тронном зале пол из хрусталя так, чтобы под ним располагался гигантский аквариум и казалось, что царь восседает посреди озера. Вот почему, когда царица вошла в зал, она невольно приподняла подол платья и обнажила свои волосатые ноги.

Но царь, продолжает мидраш, отнюдь не пожелал насладиться тем чувством неловкости, которое испытала в этот момент его гостья. Сбежав с трона, он двинулся ей навстречу по хрустальному полу и, взяв за руку, повел к поставленному рядом с его троном трону царицы, доставленному из ее дворца по воздуху с помощью магии. И уже после этого осторожно заговорил о мучающей царицу деликатной проблеме.

— Твоя красота — красота женщины, но твои волосы — мужские. Волосы украшают мужчину, но уродуют женщину, — сказал Соломон, после чего приказал демонам приготовить средство для удаления волос. Так, согласно легенде, впервые была создана и использована «нура» — самое популярное среди женщин Древнего Востока средство для эпиляции, представляющее собой смесь мышьяка и негашеной извести.

Обменявшись с царем первыми фразами, царица призналась, что хотела бы испытать царя загадками, чтобы узнать: действительно ли он так мудр, как об этом говорят?

Согласно достигнутому между ними договору каждый день царица должна была загадывать царю одну загадку, а он должен был в тот же день разгадать ее.

— Но знай, — сказал Соломон, — что вся моя мудрость — от Господа. Он будет подсказывать мне ответы, и я буду говорить только то, что Он вложит мне в уста.

Шесть тысяч отроков и отроковиц, как уже было сказано, прибыли вместе с царицей Савской в Иерусалим. Все они родились в один день, были одного роста, одного телосложения, одеты в одинаковые одежды, так что внешне не отличались друг от друга. В этом и заключалась первая загадка царицы Савской: Соломон должен был отделить юношей от девушек.

Услышав это, Соломон велел подать гостям полные вазы с орехами. Часть из них взяла горсть орехов в руки и отошла от ваз, а часть стала набирать орехи и класть их за пазуху.

— Вот и ответ! — сказал Соломон. — Те, что кладут орехи за пазуху — это юноши, а те, что ограничились горстью — девушки. Но чтобы окончательно убедиться в этом, подайте в зал воду для умывания.

Принесли слуги тазы для умывания, и те из свиты царицы, что ограничились горстью орехов, омыли осторожно лицо и руки, а затем вытерли его подолом платья. А вот те, что набрали орехи за пазуху, брызгались в воде руками, бросали ее горстями себе в лицо, а затем так и остались стоять растерянными, не зная, чем же им обтереться.

— Еще одно доказательство! — констатировал Соломон. — Девушки знают, что в крайнем случае можно вытереться подолом, а вот юноши привыкли, что им подают полотенца.

На следующий день спросила царица Соломона:

— Кто это — тот, кто не родился, не умрет, но в то же время жив и будет жить вечно?

— Это — Господь Бог! — ответил Соломон.

— А кто те трое, что не родились и не умрут и вообще не люди и, тем не менее, им пришлось однажды есть пищу так же, как ее едят все люди? — задала царица следующую загадку.

— Это три ангела, что явились к нашему праотцу Аврааму после обрезания: и сидели они с ним за столом и ели, как обычные люди, — дал ответ Соломон.

— А что это за существо, в котором был дух жизни, хотя он и не рождался? — продолжала допытываться царица.

— Это Золотой телец, которого сделали сыны Израиля в пустыне. Хотя он и был сделан из золота, был в нем дух жизни! — снова разгадал загадку Соломон.

Разгадал Соломон и следующую загадку царицы: «Что это — жидкая как вода; создана из праха, но может осветить весь мир?» — царь понял, что его гостья имеет в виду нефть.

— Что это за вода, что взята не с неба и не с земли; порой она горька, а порой сладка нам? — прозвучала следующая загадка, и Соломон ответил, что это — человеческие слезы, текущие как от горя, так и от радости.

В другой раз царица велела внести в тронный зал две корзины цветов, неотличимых друг от друга, но, как оказалось, в одной корзине цветы были живые, а в другой — искусно сделанные рукой савских мастеров. И предложила царица Соломону отделить живые цветы от искусственных, не подходя к корзинам, а оставаясь сидеть на троне.

Задумался царь Соломон, как же ему разгадать эту загадку царицы, и вдруг увидел, как над одной из корзин вьется пчела.

— Вот в этой корзине живые цветы, а в той — «мертвые»! — воскликнул Соломон, и пчела тут же поднялась в воздух и прожужжала ему на ухо: «Вот я и отплатила тебе, царь, за твое милосердие!»

Еврейские мидраши, а также идущие по их следам арабские источники приводят и другие загадки, заданные царицей Савской Соломону:

— Что это такое: семь выходящих и девять входящих; два источника утоляют жажду, а один пьет? Какая женщина сказала своему сыну: «Твой отец — мой отец; твой дед — мой муж, ты — мой сын, а я — твоя сестра!»?

И отвечал Соломон, что «семь выходящих — это семь дней, в течение которых женщина должна очищаться после менструации, чтобы стать разрешенной для мужа; девять входящих — это девять месяцев беременности; два источника — это две груди, а один — это младенец, который их сосет.» Что же касается женщины, имевшей право сказать подобные слова сыну, то это одна из дочерей Лота, которые, согласно Библии, зачали своих сыновей, напоив допьяна отца.

В повести «Суламифь» А. И. Куприн, основываясь на изученных перед ее написанием источников, рассказывает, что еще до своего появления в Иерусалиме царица загадала Соломону несколько загадок. Первой была уже приводившаяся выше загадка, требующая отделить мальчиков от девочек. Вторая и третьи загадки были не менее интересными:

«Затем прислала она Соломону большой алмаз величиною с лесной орех. В камне этом была тонкая, весьма извилистая трещина, которая узким тонким ходом пробуравливала насквозь все его тело. Нужно было продеть сквозь этот алмаз шелковинку. И тут мудрый царь впустил в отверстие шелковичного червя, который, пройдя наружу, оставил за собой следом тончайшую шелковую паутинку.

Также прислала прекрасная Балкис царю Соломону многоценный кубок из резного сардоникса великолепной художественной работы. „Этот кубок будет твоим, — повелела она сказать царю, — если ты наполнишь его влагою, взятою ни с земли, ни с неба“. Соломон же, наполнив сосуд пеною, падавшей с тела утомленного коня, приказал отнести его царице».

Еще множество разных загадок загадала царица Соломону, и на каждую из них он дал ответ. После этого признала она великую мудрость царя и стала задавать ему вопросы обо всем на свете, и наслаждалась его ответами. И училась царица Савская у Соломона великим тайнам бытия и оставалась в его дворце гостьей много месяцев.

Покидала царица Иерусалим с явным сожалением, не скрывая своего восхищения увиденным и того переворота в ее религиозном мировоззрении, который произошел, пока она гостила у Соломона:

«И увидела царица Савская мудрость Соломона, и дом, который он построил, и пищу за столом его, и жилище рабов его, и чинность служащих ему и одежду их, и виночерпиев его и одежду их, и ход, которым он ходил в дом Господень, — и была она вне себя. И сказала царю: верно то, что я слышала в земле моей о делах твоих и о мудрости твоей, но не верила я словам о них, доколе не пришла и не увидела глазами своими; и вот, мне и вполовину не сказано о множестве мудрости твоей: ты превосходишь молву, какую я слышала. Блаженны люди твои, и блаженны сии слуги твои, всегда предстоящие пред тобою и слышащие мудрость твою! Да будет благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Свой… По любви Бога твоего к Израилю, чтоб утвердить его навеки, Он поставил тебя царем над ним — творить суд и правду» (2 Пар. 9:3–8).

Как видим, царица не скрывала, что с удовольствием бы осталась при дворе Соломона навсегда и что она завидует царским рабам. И дело тут явно не только в том, что царица восхищена мудростью Соломона — не исключено, что ей было крайне тяжело прощаться с любимым…

***

Согласно эфиопской версии книги «Кебра Нагаст», поняв, что он влюбился в свою царственную гостью, Соломон придумал хитроумный способ, как овладеть ею. До глубокой ночи продолжался очередной пир, данный царем в честь царицы, причем на этот раз на нем подавались особо острые и соленые блюда.

Когда же все гости разошлись, царь предложил царице не утомлять себя походом в отведенную ей часть дворца, а лечь спать в его личной просторной опочивальне; на отдельной, укрытой от любопытных глаз балдахином кровати.

— Поклянись мне Богом своим, Богом Израиля, что ты не возьмешь меня силой! Ведь если я, дева, буду совращена, то мне придется возвращаться домой в скорби и печали! — сказала царица Савская Соломону в ответ на это его предложение.

— Я клянусь тебе, что не возьму тебя силой, но и ты должна поклясться мне, что ты не возьмешь силой или просто без моего разрешения ничего из того, что в моем доме! — ответил ей Соломон.

Слова эти изрядно насмешили царицу.

— Ты мудрец, а говоришь, как глупец! — воскликнула она. — Неужели ты думаешь, что я могу что-то украсть или взять отсюда нечто, чего царь не давал мне?! Мое царство так же богато, как твое, и мне нечего желать — у меня все есть! А приехала я сюда в поисках не богатства, а мудрости!

Но острые и соленые блюда сделали свое дело — царица проснулась посреди ночи с ощущением необычайно острой жажды. При неясном свете масляной лампады она увидела возле кровати царя столик, на котором стоял кувшин с водой. Решив, что царь спит и ничего не заметит, царица направилась к ложу царя. Но в тот момент, когда она взялась за ручку кувшина, на ее запястье властно и нежно легла рука Соломона…

Царице не оставалось ничего другого, как признать, что она пыталась взять без разрешения царя воду в его доме. А владевшая ею жажда тем временем становилась все мучительнее.

— Я освобождаю тебя от твоей клятвы, только дай выпить мне воды! — взмолилась царица.

«И он разрешил ей выпить воды, а после того, как она выпила, сделал с ней то, что хотел, и они спали вместе», — говорится в эфиопской «Кебра Нагаст».

Арабская версия в целом повторяет эту историю, разве что в преамбуле делает царицу еще более неуступчивой. «И Соломон страстно любил женщин, и когда она стала посещать его, он очень сильно возжелал ее и просил ее отдаться ему, — говорит арабская версия. — Но она не желала этого и сказала ему: „Девой, девственницей приехала я к тебе; неужели я должна вернуться лишенной девственности и презираемой в своем царстве?“ И Соломон сказал ей: „Я возьму тебя в законные жены. Я — Царь, ты же будешь Царицей“. Но она ему не ответила. „Заключи со мной соглашение — я возьму тебя в жены, только если ты сама этого пожелаешь. Вот условие этого соглашения: если ты придешь ко мне ночью, когда я буду лежать в постели своей; тогда станешь ты моей женой по Закону Царей!“ — предложил Соломон. И вот заключила она с ним это соглашение, решив про себя, что сбережет от него свою девственность. И Соломон многие дни обучал ее своей мудрости, и больше не требовал, чтобы она отдалась ему, и ей показалось, что это хорошо, потому что она решила, что он выкинул ее из головы».

Ну а затем снова следует история о пире с острыми и солеными блюдами, о предложении Соломона остаться на ночь в его спальне, чтобы не утомлять себя — и все повторяется…

Ривка Клюгер, безусловно, права, когда, разбирая эту историю, говорит, что само согласие царицы остаться в покоях Соломона означало ее тайную жажду близости с ним. Та же чудовищная физическая жажда, что заставила ее подняться посреди ночи с постели, была не чем иным, как «заменителем „отсутствующего эроса“, жаждой сексуальной».

***

С пребыванием царицы Савской в гостях у Соломона связана еще одна забавная еврейская сказка, которую в наши дни вряд ли можно назвать политкорректной, так как в ней явственно ощущается антифеминистский подтекст.

В те дни, рассказывает эта сказка, когда царь Соломон путешествовал вместе с царицей Савской по стране, показывая ей красоты земли Израиля, увидели они как-то простую женщину, которая работала в саду, разговаривая сама с собой.

— Чего еще желать мне в этой жизни?! — рассуждала женщина. — Муж мой работает в поле, сын пасет скот, а я занимаюсь домом. Муж меня любит, сын почитает, всего у нас вдоволь, а когда вечером мы садимся за семейный ужин, нам хорошо вместе. Поистине мы счастливее царя Соломона, хоть он и живет в роскошном дворце, а мы — в скромной хижине.

Услышала царица эти слова и улыбнулась.

— Разве не ты, царь, — сказала она, — написал в своем «Екклесиасте» «Мужа одного из тысячи нашел я, а женщины ни одной из всех этих не нашел я»? (Екк. 7:28). Что ты скажешь теперь? Разве не поражает тебя сейчас мудрость и скромность этой женщины, которая умеет быть счастливой, довольствуясь тем, что у нее есть? Похоже, даже премудрый Соломон иногда ошибается!

— Что ж, — ответил на это Соломон, — давай войдем в их дом, и я докажу тебе, что был прав: и на эту женщину не стоит особенно полагаться; и она не так добродетельна, какой кажется на первый взгляд.

Увидела женщина подходящих к ее калитке мужчину и женщину в царских одеждах, поспешила им навстречу, провела в дом, накрыла для них стол и подала воды для омовения.

— Милая женщина! — сказала царица Савская. — Случайно подслушали мы твой разговор с самой собой, и слова твои пришлись мне по душе. Может, ты хочешь еще что-нибудь к ним добавить?

Продолжила женщина рассказ о своей жизни, поведала о своей любви к мужу и вновь сказала, что она счастлива и никому не завидует.

— Неужели и после этого ты будешь утверждать, что «Мужа одного из тысячи нашел я, а женщины ни одной из всех этих не нашел я»? — спросила царица. — Вот перед тобой женщина, верная мужу, добродетельная во всем и живущая пусть небогато, но в довольстве и в мире с самой собой.

Затем вышли царь Соломон с царицей в сад, и сказал тогда Соломон:

— Вижу я, что ты желаешь, чтобы я испытал эту женщину, но не знаю, стоит ли это делать, чтобы не вносить раздора или унижать эту счастливую семью.

Однако царица выразила уверенность, что эта женщина с честью выдержит любое испытание и что Соломону нечего опасаться.

Улыбнулся в ответ Соломон и сказал:

— Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

Выйдя из сада, направился царь в ближайший лес. Вскоре он вернулся, неся в руках небольшую шкатулку, в которую посадил пойманную им белую мышку, не забыв щедро насыпать ей хлебных крошек.

После этого поспешили Соломон с царицей назад, в дом этой женщины, а тут как раз вернулись в него с работы ее муж Авиэзер и сын Ахиэзер.

— Да живет царь Соломон! — сказал Авиэзер, склоняясь в поклоне. — Добро пожаловать в мой скромный дом!

— Как ты узнал, что я царь? — спросил Соломон.

— Ну как же! — ответил Авиэзер. — Трижды в год мы отправляемся на праздники в Иерусалим, и там, в Храме, не раз я видел тебя, о царь, во время молитвы. Как же я мог тебя не запомнить?!

— Ну, если ты узнал меня, — ответил Соломон, — позови скорее сюда свою жену, потому что есть у меня к вам личная просьба.

Когда предстали перед ним оба супруга, сказал царь Соломон:

— Хочу я оставить у вас на хранение на три дня эту шкатулку. Через три дня я приеду и заберу ее у вас. Но при этом предупреждаю, что вы не имеете права трогать шкатулку и, тем более, ее открывать. Выполните это условие — получите щедрую награду, а не выполните — ждет вас суровый приговор.

Сказав это, отдал Соломон ключ от шкатулки Авиэзеру, а сам с царицей Савской направился в Иерусалим.

Не успел царь отъехать, как овладело женщиной любопытство: страсть как захотелось ей узнать, что же скрывается в шкатулке? Весь следующий день она только и думала, что об этой шкатулке, а вечером, когда Авиэзер вернулся с поля, сказала:

— Послушай, что же такого спрятано в шкатулке? Может быть, драгоценные камни, подобных которым нет на свете? Или те вещи, с помощью которых царь Соломон колдует и так обретает неземную мудрость? Вот бы взглянуть на это хоть одним глазком!

— Нет, дорогая жена, — ответил Авиэзер. — Мы не будем нарушать приказ царя и не притронемся к оставленной нам на хранение вещи. Постарайся избавиться от этой мысли!

Женщина и в самом деле попыталась честно забыть о шкатулке, но у нее ничего не получилось. Всю ночь проворочалась она с боку на бок, думая, какие же тайны скрывает в себе эта изящная вещица, да и весь следующий день эта мысль не шла у нее из головы. Когда в полдень пришел Авиэзер с поля на обед, увидел, что жена ходит по дому мрачнее тучи. На вопрос о том, что с ней случилось, женщина честно ответила:

— Разные мысли не дают мне покоя, как только я вижу шкатулку. Может, в ней сидят черти и злые духи, которые вот-вот сломают крышку, вырвутся наружу и нападут на нас?

— Успокойся! — ответил Авиэзер. — Даже если там черти, великий Соломон знает, как с ними обращаться и как их запереть на замок. Постарайся не смотреть на шкатулку.

Но любопытство продолжало одолевать женщину настолько, что она забросила все домашние дела, перестала готовить обед и ужин для мужа и сына и несколько раз в течение дня приближалась к шкатулке, но вспоминала слова царя про суровый приговор и отходила от нее.

Наконец, когда вечером вернулся Авиэзер с поля, она дрожащим голосом сказала:

— Авиэзер, я больше так не могу! Если я не узнаю, что находится внутри шкатулки, я умру! Неужели ты хочешь, чтобы я умерла?!

— Дорогая! Остался только один день. Завтра царь приедет, заберет шкатулку и ты перестанешь так мучиться! — постарался успокоить жену Авиэзер.

— Нет, давай хотя бы немного приоткроем крышку. Я взгляну на секунду одним глазком, что там внутри, и мы тут же ее закроем! — предложила в ответ супруга.

И так долго и страстно она умоляла, что Авиэзер сдался. Дрожащими руками достал он ключ от шкатулки, открыл ее и осторожно-осторожно приподнял крышку… Но этого оказалось достаточно: крошечная мышка выскочила из шкатулки, махнула хвостиком — и была такова.

— Ой, что же ты наделал?! Почему ты не успел захлопнуть крышку?! Что теперь с нами будет?! Теперь царь вынесет нам свой суровый приговор! — воскликнула женщина.

Однако Авиэзер сохранил присутствие духа и попытался успокоить жену.

— Будем надеяться на Господа! — сказал он. — Если Бог захочет, то смягчит сердце царя и тот не станет нас наказывать.

На следующий день в доме супругов снова появились царь Соломон с царицей Савской. Увидев их, женщина тут же разрыдалась и сказала:

— Господин мой царь! Прости нас, ибо мы не выполнили твоего приказания. Но это не я открыла твою шкатулку!

— Кто же осмелился сделать это, несмотря на мое предупреждение? — грозно сдвинул брови Соломон.

— Жена моя так молила меня открыть шкатулку, что я не выдержал и сделал это! — сказал Авиэзер. — Прости нас! Но если ты хочешь кого-то наказать, вот я перед тобою. Сделай со мной, что хочешь, но пощади мою супругу!

Посмотрел царь Соломон на царицу Савскую и сказал:

— Именно это я имел в виду, когда написал: «Мужа одного из тысячи нашел я, а женщины ни одной из всех этих не нашел я»…

***

Эфиопская версия легенды утверждает, что по прошествии нескольких месяцев, почувствовав, что она беременна, царица Савская засобиралась домой. На прощание царь Соломон подарил ей кольцо со своей руки и велел, если родится мальчик, прислать к нему сына вместе с этим кольцом.

Своего сына царица назвала Байне Лекхемом, и когда мальчик подрос, он стал донимать мать вопросами о том, кто его отец. Царица долго отнекивалась, но однажды рассказала сыну о своем романе с царем Соломоном и о его прощальном подарке. И когда Байне Лекхему исполнился 21 год, он отправился к отцу в Иерусалим, где и был с любовью принят Соломоном. Причем принц был так внешне похож на отца, что Соломон признал в нем сына еще прежде, чем тот протянул заветное кольцо. Байне Лекхем был помазан на царствование своей страной в Иерусалимском храме, после чего вернулся на родину. Однако, уезжая от гостеприимного отца, утверждает эта легенда, Байне Лекхем выкрал и взял с собой главную еврейскую святыню — Ковчег Завета — и доставил его в Эфиопию, а вместо него положил в Святая святых искусную копию.

После смерти матери Байне Лекхем, вошедший в историю как «нгусэ негест» («царь царей») — Менелик I, утвердился на престоле, прервав таким образом традицию, по которой Эфиопией правила женщина, и положив начало династии эфиопских царей, ведущих свой род от царя Соломона. Потомки Соломона, как считается, и правили Эфиопией до 1855 года (с конца VIII века — чисто номинально). На их гербе был изображен лев — символ Иерусалима и колена Иуды, к которому принадлежал Соломон.

Вместе с Менеликом, согласно легенде, в Эфиопию отправились первосвященник Азария и представители 12 знатных еврейских семей, под влиянием которых значительная часть населения Эфиопии приняла иудаизм. Уже после того, как жители Эфиопии приняли христианство, те, кто считал себя потомками Соломона, сохранили верность иудаизму и стали называться «фалаша» — «эфиопскими евреями». По одной из версий, именно к «фалаша» принадлежал прадед Александра Сергеевича Пушкина Абрам Ганнибал — и потому Петру понадобилось его крещение.

После возникновения христианства царица Савская стала героиней множества христианских легенд. В одной из этих легенд, заимствованной из арабской версии «Кебра Нагаст», царица идет к Соломону не по хрустальному полу, как в еврейском фольклоре, а по дереву, принесенному не откуда-нибудь, а из райского сада. Прикосновение к этому дереву чудесным образом исцеляет ее ногу, а позже, согласно легенде, из этого дерева был сделан крест, на котором распяли Христа.

По другой версии легенды, когда царица Савская направлялась к Соломону, она дошла до реки, через которую вместо моста было перекинуто бревно. В этот момент ей было явлено пророчество о том, что из этого дерева будет сделан крест для Христа. Охваченная благоговейным страхом, царица решила переходить реку вброд, приподняв подол платья. И в тот миг, когда она вступила в воду, ее перепончатая нога превратилась в человеческую.

В ряде христианских источников царица Савская отождествляется с Сивиллой — прародительницей всех волшебников.

Многовековой налет вымысла, лежащий как на арабских и христианских, так и на еврейских легендах о царице Савской, очевиден. Но столь же очевидно и то, что за этим вымыслом стоят, вероятнее всего, вполне реальные события.

***

Как уже было замечено выше, по мнению большинства историков, возможность визита дипломатической миссии Савского царства в Иерусалим в X веке до н. э. весьма вероятна. Для Савы крайне важно было как защитить свою экономику от торговой экспансии Соломона и Хирама в Африке, так и заручиться наиболее выгодными условиями для пропуска своих караванов через Израильское царство в Сирию и Финикию. Хотя у нас нет однозначного подтверждения, что Савой в тот период правила женщина, учитывая распространенный в ней культ женских божеств, это тоже весьма вероятно. В то же время, как уже указывалось, нельзя исключать, что женщина, стоявшая во главе миссии, просто представилась царицей, получив на это право как полномочный представитель царя Савы.

Разумеется, слова о том, что путь от Савы до Израильского царства занял у царицы три года — не более чем художественное преувеличение. По всем оценкам, в эпоху царя Соломона дорога от Савы до Израильского царства должна была занять порядка двух месяцев, что, согласитесь, тоже совсем немало. С учетом этого факта эфиопская версия о том, что царица, покинув Иерусалим на четвертом-пятом месяце беременности, родила сына уже по прибытии на родину, выглядит вполне вероятной.

В волосатых ногах царицы тоже нет по большому счету ничего особенного: такие случаи гипертрихоза у женщин давно и хорошо известны в медицине, и наиболее приемлемым путем решения этой проблемы и в самом деле является только эпиляция.

Что касается загадок, то подобная игра была широко распространена на всем Древнем Востоке. Соломон, видимо, любил эту игру и играл в нее и с тирским царем Хирамом. Но Ривка Клюгер совершенно верно замечает, что одновременно за этой игрой стояла борьба за власть и за обладание чем-либо. «Если ты загадаешь кому-нибудь загадку, которую он не сможет отгадать, ты несомненно обретешь над ним власть, — поясняет она. — Более того, можно добавить, что, признаваясь в незнании ответа, человек подчиняется более могущественному знанию загадавшего загадку. Царица Савская провоцирует царя Соломона своими вопросами; нетрудно почувствовать, что за этим скрывается соревнование двух волшебников, а это чрезвычайно важно.

Похоже, что за этой ширмой просматривается полустершийся, но не потерявший своего значения образ Сфинкса: дело не только в самих вопросах, перечисленных в легенде, которые отчасти похожи на загадки Сфинкса (запутанные вопросы об очень простых вещах), но и в том, что вопросы царицы Савской — испытание для Соломона. Согласно библейскому тексту, она приехала, чтобы „испытать его сложными вопросами“. Подобное испытание — архетип, и побежденный обязан платить, он должен отдать нечто, находившееся в его обладании, и плата может колебаться от какого-либо предмета до самой жизни побежденного».

Мы не знаем, действительно ли между царицей Савской и царем Соломоном возник бурный роман, как не знаем и того, действительно ли она забеременела от него будущим наследником престола (хотя, по некоторым версиям, именно это, помимо, экономических интересов, и было целью ее визита). Никакие исторические документы не подтверждают факта визита Менелика в Иерусалим и его отъезда в сопровождении сына первосвященника и свиты из знатных израильтян. И уж само собой нет никаких достоверных источников, подтверждающих «факт» кражи Менеликом Ковчега Завета. Но вот то, что абиссинцы на протяжении столетий исповедовали иудаизм и его влияние чувствуется в их жизни до сих пор — это и в самом деле неоспоримый факт.

«Абиссинцы, — писал Дэвид Бакстон, — в действительности считают себя настоящими преемниками Израиля, верят в происхождение их царского дома от царя Соломона и используют табот в их христианском богослужении, который символизирует Ковчег Завета. Они почитают Ветхий Завет так же сильно, как и Новый, и включили в свою социальную систему множество Моисеевых заповедей, взятых из Книги Левит и Второзакония. (Примерами могут служить диетические запреты, особенно на свинину; практика обряда обрезания на восьмой день от рождения; концепция ритуальной нечистоты, запрещающая появляться в церкви после сексуальных сношений и т. д.; практика женитьбы на вдове брата; практика применения телесных наказаний.)

В церкви тоже проявляется еврейское влияние, особенно в соблюдении правила двойной субботы (субботы и воскресенья). Существует и церковный танец абиссинцев, исполняемый дабтарами перед таботом (подобно тому как этот ритуал мог исполняться левитами перед Ковчегом Завета)…

Таким образом, не существует никакого сомнения относительно глубокого влияния Ветхого Завета на различные аспекты жизни абиссинцев, здесь чувствуется библейская атмосфера».

Само это влияние наводит на мысль о том, что между Абиссинией и Израильским царством и в самом деле еще в глубокой древности существовали довольно тесные связи. И никакой другой версии зарождения этих связей, кроме как версии о визите царицы Савской в Иерусалим, у нас нет. В то же время, начиная с античного периода, связи эти просматриваются довольно четко.

Разумеется, история царицы Савской напрямую связана и с историей Эфиопии в целом, и с захватывающей историей эфиопских евреев в частности, но пересказ этой истории — тема для другой книги. Остается лишь сказать, что когда в 1991 году было решено вывезти большинство эфиопских евреев в Израиль, над кодовым названием для операции по их спасению из осажденной Аддис-Абебы никто долго не думал. Она была названа «Мивца „Шломо“» — «Операция „Соломон“».

Потомкам любвеобильного царя пришло время возвращаться на землю своего великого предка.

***

Завершая рассказ о таинственных взаимоотношениях Соломона и царицы Савской, автор считает несправедливым обойти в этой главе молчанием версию Иммануила Великовского — вне зависимости от того, как официальная наука относится к личности и трудам этого исследователя.

Как известно, Великовский отрицал общепринятую хронологию Древнего Египта, считая, что целые династии фараонов попросту выдуманы египтологами. В своей книге «Эдип и Эхнатон», развивая эту гипотезу, Великовский утверждает, что царица Савская — не кто иная, как правительница Египта Хатшепсут. То, что период правления Хатшепсут обычно датируется 1505–1484 годами до н. э., то есть, по мнению египтологов, между ней и Соломоном пролегало порядка шестисот лет, Великовского не смущает. По его мнению, речь как раз и идет о тех самых шести столетиях, которые «возникли» в египетской истории благодаря фабрикации научных фактов.

Доказательство правоты своей точки зрения Великовский начинает уже с цитированного здесь Флавия: историк однозначно говорит, что царица Савская правила Египтом и Эфиопией, но единственной известной нам женщиной, которая и в самом деле являлась владычицей обеих этих стран, напоминает Великовский, является только Хатшепсут.

И уже затем Великовский делает следующий, с одной стороны, удивительно простой, а с другой — поистине сенсационный ход. Он утверждает, что имеется документальное подтверждение, что Хатшепсут и есть царица Савская, и этот документ — не что иное, как знаменитые росписи и надписи на стенах храма в Деирэль-Бахри, описывающие путешествие царицы Хатшепсут в загадочный Пунт. Великовский отрицает общепринятую версию о том, что Пунт находился где-то в глубинах Африки, напоминая письмо некого чиновника шестой династии, утверждавшего, что он в течение короткого времени «посетил Библос и Пунт одиннадцать раз». Если Библос и Пунт упоминаются рядом, делает логичный вывод Великовский, то значит, и расположены они были неподалеку друг от друга. Но местонахождение Библоса, этой древней столицы Финикии, хорошо известно — его руины располагаются в 18 километрах от современного Бейрута. А оттуда уже рукой подать до Акко, Яффо и других древних городов Финикии и Израильского царства! Кроме того, Великовский обращает внимание на то, что Пунт в египетских надписях называется также «Божественной страной», «страной Бога» и т. д., но так — «Землей обетованной Богом» и «Святой землей» называли свою страну именно древние евреи!

Далее, по версии Великовского, Хатшепсут отправляется к Соломону по Красному морю и прибывает в тот самый Елафский (ныне Эйлатский) порт, который Соломон построил для своих совместных торговых экспедиций с Хирамом.

«В нижнем углу барельефа в Деирэль-Бахри, — пишет Великовский, — изображена пристань. Справа выступает „царский посланник“ во главе своих воинов; слева приближается какой-то начальник. Линия воды с плавающей повсюду рыбой должна подчеркнуть, что место это находится на берегу. Начальник назван „начальником Пунта Переху“ (или Паруахом)…

…Паруах, должно быть, был представителем Соломона в Идумее, возможно, идумеянином, его вассалом.

Среди двенадцати правителей царя Соломона — в последний период его царствования (когда некоторые из этих должностных лиц были его зятьями) — один был сыном Паруаха (3 Цар. 4:17). Иосафат, сын Паруаха, был правителем в Ецион-Гавере и Елофе; его отец, похоже, управлял этим же регионом».

При этом в Елафе путешествие явно не закончилось, что следует из надписи на стене храма: «Я вел их (участников экспедиции) по водам и по земле…» — то есть далее, до Иерусалима, путешествие продолжилось по земле. Сама экспедиция Хатшепсут включала в себя пять кораблей — их груз, по Великовскому, и был тем «большим богатством», которое привезла царица Савская-Хатшепсут в дар Соломону.

Далее Великовский начинает сравнивать тексты Третьей книги Царств и Второй книги Паралипоменон с текстами на барельефах египетского храма, и картина и в самом деле получается удивительная:

Барельеф Пунта

«При ее приезде царь принял ее особенно ласково, был с ней необычайно любезен и предупредителен и разрешил предложенные ею загадки, благодаря своему необыкновенному уму».

Библия

«Царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками. И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями, и великим множеством золота и драгоценными камнями; и пришла она к Соломону и беседовала с ним обо всем, что было у нее на сердце» (3 Цар. 10:1–2).

Барельеф Пунта

Царица восславила «невероятные чудеса, которые с нею произошли», и написала: «Ничего подобного не происходило при всех богах, которые прежде были с самого начала».

Библия

«И увидела царица Савская всю мудрость Соломона… И не могла она более удержаться» (3 Цар. 10:4–5).

Барельеф Пунта

«Об этом передавалось из уст в уста, от молвы предков…»

Библия

«И сказала царю: верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей…» (3 Цар. 10:6).

Барельеф Пунта

«Это величественный край земли Бога. Это действительно место, меня восхитившее… Я прониклась к ним любовью, которую они могут отдать во хвалу тебе».

Библия

«Блаженны люди твои и блаженны сии слуги твои, которые всегда предстоят пред тобою и слышат мудростью твою! Да будет Благословен Господь, Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Израилев! Господь по вечной любви Своей к Израилю поставил тебя царем творить суд и правду» (3 Цар. 10:8–9).

Барельеф Пунта

«Подсчет количества предметов, сложение его в миллионы, сотни тысяч, десятки тысяч, прием чудесных подарков Пунта».

Библия

«И царь Соломон дал царице Саве кой все, чего она желала и чего просила сверх того, что подарил ей царь Соломон своими руками…» (3 Цар. 10:13).

Барельеф Пунта

«Груз судов с большим количеством чудесных даров из земли Пунт, со всеми славными деревьями Божественной земли, пучками камедного дерева и зеленого древа анти, с эбонитом, с чистой слоновой костью, с зеленым золотом земли Аму, с деревом корицы, с деревом кезит, с бальзамом, канифолью, с цинноцефалами, обезьянами, борзыми собаками, со шкурами южных пантер, с обитателями (южной) страны и их детьми. Никогда не привозилось всякой всячины с тех пор, как существует мир».

Библия

«Ибо у царя был на море Фарсисский корабль… привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов» (3 Пар. 10:22).

Таким образом, по Великовскому, Соломон щедро поделился с царицей богатством и диковинными животными, доставляемыми ему из Африки, и именно появление этих животных на фресках и привело к ошибочному выводу, что Пунт находился в Африке.

Великовский обращает также внимание и на то, что нигде на египетских барельефах Пунт не называется иностранным государством, и это тоже понятно с точки зрения данной версии: Хатшепсут вполне могла считать Израильское царство чем-то вроде своей вассальной территории. Наконец, вспомним, что царица Савская в легенде поклоняется богу Солнца, но именно поклонницей бога Солнца Ра была и Хатшепсут. И последний удар: на многих барельефах она изображается… с бородой, то есть египетская царица отличалась повышенной маскулинностью — как и царица Савская в легендах!

Само ивритское словосочетание «малкат Шеба», был убежден Великовский, следует переводить не как «царица Савская», а предельно близко к оригиналу: «царица Шева». А «Шеба» — это не что иное, как две последние буквы имени Хатшепсут — с учетом, что конечное «т» не произносилось.

Совпадений между образом царицы Савской и царицей Хатшепсут, согласитесь, получается слишком много, чтобы свести их к случайности. И в то же время пока не будет подтверждена главная идея Великовского об ошибочности хронологии Древнего Египта, никто не будет воспринимать всерьез и другие его теории.

 

Глава шестая

ГРОЗОВЫЕ ОБЛАКА

Сорок лет правления царя Соломона принято представлять как период мира и благоденствия, когда евреи забыли о войнах и жили, наслаждаясь мирным трудом, не зная нищеты и голода. На деле это было не совсем так, а некоторые исследователи считают, что и совсем не так. Да и Библия, в общем-то, не скрывает этого.

Как уже отмечалось, покоренные евреями во времена Давида народы находились в дискриминированном положении по сравнению с евреями, и в период Соломона эта дискриминация усилилась за счет введения новых налогов и трудовых повинностей, от которых евреи были освобождены. Немудрено, что время от времени эти народы поднимали бунты, которые Соломону приходилось жестоко подавлять. Причем наиболее серьезная угроза для его империи возникла сразу на двух ее окраинах — в Идумее и Сирии.

«И возвиг Господь противника на Соломона, Адера Идумеянина, из царского Идумейского рода. Когда Давид был в Идумее, и военачальник Иоав пришел для погребения убитых и избил весь мужеский пол в Идумее, — ибо шесть месяцев прожил там Иоав и все Израильтяне, доколе не истребили всего мужеского пола в Идумее, — тогда сей Адер убежал в Египет и с ним несколько Идумеян, служивших при отце его; Адер был тогда малым ребенком. Отправившись из Мадиама, они пришли в Фаран, и взяли с собою людей из Фарана и пришли в Египет к фараону, царю Египетскому. Он дал ему дом, и назначил ему содержание, и дал ему землю. Адер снискал у фараона большую милость, так что он дал ему в жены сестру своей жены, сестру царицы Тахпенесы. И родила ему сестра Тахпенесы сына Генувата. Тахпенеса воспитывала его в доме фараоновом; и жил Генуват в доме фараоновом вместе с сыновьями фараоновыми. Когда Адер услышал, что Давид почил с отцами своими и что военачальник Иоав умер, то сказал фараону: отпусти меня, я пойду в свою землю. И сказал ему фараон: разве ты нуждаешься в чем у меня, что хочешь идти в свою землю? Он отвечал: нет, но отпусти меня» (3 Цар. 11:14–22).

В сущности, перед нами — личная и политическая драма, которая еще не раз будет повторяться на протяжении всей человеческой истории.

Идумеяне (эдомитяне) и евреи были близкородственными народами, что не мешало им, мягко говоря, не любить друг друга. В ходе своих завоевательных походов Давид покорил Идумею, но ее народ не желал смириться с участью побежденных. В то самое время, когда Давид и главнокомандующий его армией Иоав вели войну на два фронта — с аммонитянами и сирийцами одновременно, в Идумее был поднят мятеж. Восставшие перебили немногочисленные еврейские гарнизоны и бросили трупы израильтян на съедение птицам и зверям.

Эти события вынудили Иоава прервать военную кампанию и бросить свои основные силы в Идумею. Похоронив убитых товарищей («…и военачальник Иоав пришел для погребения убитых»), Иоав начал огнем и мечом расправляться с мятежниками. При этом израильтяне убивали исключительно тех, кто оказывал им вооруженное сопротивление, и именно так следует, по мнению комментаторов и историков, понимать фразу «и избил весь мужеский пол в Идумее».

Шесть долгих месяцев ушло у Иоава на войну с действовавшими партизанскими методами идумеями и создание в этой провинции новых, куда более мощных, чем прежде, охранных гарнизонов. Наконец, после гибели царя Идумеи, видимо, руководившего этим восстанием, оставшаяся в живых часть его войска, признав свое поражение, вместе с маленьким принцем Адером (Ададом) бежала через Синайский полуостров в Египет.

Фараон, разумеется, сразу же понял, что горящие жаждой реванша эмигранты могут стать выгодными союзниками в случае возможной войны с Давидом и пригодиться в будущем для создания марионеточного Идумейского государства, играющего роль буфера между Египтом и Израильским царством. Именно поэтому он дал приют идумеям, оказал Адеру полагающиеся ему царские почести и фактически создал при своем дворе идумейское правительство в изгнании.

Шли годы. Адер рос, одержимый ненавистью к захватчикам-израильтянам и мечтой вернуть себе трон отца. При этом фараон продолжал всячески привечать принца и даже отдал ему в жены свояченицу, а его детей воспитывал вместе с собственными детьми, то есть тоже как принцев. Известие о гибели Давида, воцарении малолетнего Соломона и последовавшей вскоре после этого казни Иоава привело Адера к мысли, что пришло время для исполнения его заветных мечтаний. Адер стал просить фараона разрешить ему пуститься в военный поход для освобождения своей родины и, разумеется, рассчитывал, что владыка Египта пошлет вместе с ним и часть своей армии.

Однако, если придерживаться принятой в академических кругах датировки и считать, что фараоном в тот момент и в самом деле был последний представитель XXI династии Сиамун, то он был слишком слаб для такой авантюры. Вдобавок ко всему вскоре между Сиамуном и Соломоном начались интенсивные переговоры, завершившиеся политическим союзом и объявлением о браке еврейского царя с дочерью фараона. Нам остается только догадываться, какие интриги плел Адер, чтобы предотвратить такое развитие событий, означавших крушение всех его надежд.

Разумеется, после превращения Соломона в куда более близкого родственника фараона, чем Адер, заключения между двумя монархами военного и экономического союза фараон никак не мог одобрить поход идумеев на земли своего зятя. Но если эта версия и датировка этих событий верны, то в 945 году до н. э. ситуация должна была коренным образом измениться. Именно в том году Сиамуна сменяет на египетском троне первый фараон XXII династии Шешонк (Сусаким). Не испытывающий никаких сантиментов по отношению к Соломону, более того — крайне недовольный его торговой экспансией в Африке и на Аравийском полуострове, которые египтяне всегда считали своей зоной влияния, Шешонк поддержал решимость Адера отвоевать престол и дал «добро» на военный поход против Израильского царства.

Флавий утверждает, что Адер так и не сумел найти поддержки своим планам среди местного населения, а без этого справиться с оставленными еще Иоавом и достаточно многочисленными еврейскими гарнизонами было невозможно. Не говоря уже о том, как все могло обернуться, если бы Соломон послал на помощь гарнизонам регулярные части с их колесницами. Поняв обреченность своего предприятия, Адер бежал в Сирию, где нашел новых союзников.

Однако, как всегда, находятся историки, оспаривающие эту точку зрения Иосифа Флавия. По их мнению, во второй раз восстание, поднятое Адером, оказалось удачным. Это, считают они, следует из самого строя библейского текста, разбросанных по нему намеков (прежде всего, из фразы о том, что Адер «причинил зло» Соломону), а также из того, что в конце своего правления Соломон прекращает отправку кораблей в Африку через Красное море. Объяснить это можно только одним: Адер вывел Идумею из подчинения Соломону и тем самым отсек израильтян и от медных рудников Тимны, и от Эйлатского порта. Что, соответственно, вернуло египтянам их былое господство над Красным морем.

***

Еще одним «сатаном» — «противником, ненавистником» — царя Соломона в регионе стал некий Разон (Резон), сын Елиады (Эльяды). Вот как об этом повествует Библия:

«И воздвиг Бог против Соломона еще противника — Разона, сына Елиады, который убежал от государя своего Адраазара, царя Сувского, и, собрав около себя людей, сделался начальником шайки, после того, как Давид разбил Адраазара; и пошли они в Дамаск, и водворились там, и владычествовали в Дамаске. И был он противником Израиля во все дни Соломона. Кроме зла, причиненного Адером, он всегда вредил Израилю и сделался царем Сирии» (3 Цар. 11:23–25).

Этот отрывок в оригинале синтаксически крайне запутан, и понимать его можно по-разному. Флавий это понял так, что Адер, потерпев поражение в Идумее, бежал в Сирию, там скооперировался с Разоном, затем захватил Дамаск и стал в нем царем. Однако достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, насколько нереально было бежать из Идумеи в Египет через все еврейские земли, а Адер явно не был самоубийцей.

Поэтому куда более логичной кажется иная трактовка этих событий. Имя Адраазара (Ададэзера) хорошо знакомо читателю Библии по «Второй книге Самуила» (в синодальном переводе — Вторая книга Царств). Это — тот самый царь Сувы (Цовы), который был убит царем Давидом при взятии этого города. Разон был его вельможей, видимо, одним из немногих придворных Адраазара, которым удалось спастись и скрыться в окрестных лесах. Здесь он создает свою партизанскую армию, которая время от времени совершает набеги на израильские гарнизоны, а когда эта армия стала достаточно многочисленной и боеспособной, освобождает Дамаск и объявляет себя его царем. И уже с Дамаска Разон начинает освобождение всей Сирии. Не исключено, что после этого Разон и Адер заключили между собой союз, призванный скоординировать их действия против Израильского царства.

Но примечательно другое: нигде в Библии мы не находим даже намека на то, что Соломон каким-либо образом попытался отвоевать у Разона потерянную им стратегически крайне важную территорию Сирии. Нет, Соломон предпочел не ввязываться в войну, остаться «мирным царем», а колоссальные убытки от потери налогов и таможенных пошлин, которые повлекла за собой утрата Дамаска, компенсировать расширением оставшегося под его властью Тадмора-Пальмиры и привлечения в него караванов в обход Дамаска.

Но насколько мудрой была такая политика?

Безусловно, война Давида с населявшими Сирию арамеями начиналась как вынужденная (последние выступили на помощь Аммону, опасаясь усиления Давида и стремясь нанести превентивный удар), но именно обретение Сирии позволило надежно укрыть земли еврейских колен от внешних врагов и обеспечивало Израильскому царству ключевую позицию в регионе. Отказ от Сирии и Идумеи, снова ставших самостоятельными и вдобавок откровенно враждебными государствами, вне сомнения, поставил под угрозу безопасность всех земель, населенных двенадцатью коленами Израиля. Кроме того, столь легко доставшиеся идумеянам и сирийцам победы не могли не внушить им мысль о слабости Израильского царства и не подвигнуть их на новые войны — такой была психология народов того времени. На Ближнем Востоке она, в принципе, остается таковой и в наши дни.

Таким образом, отказ Соломона от войны, нежелание ответить на брошенный ему вызов был, по меньшей мере, недальновидным шагом. По большому же счету, если следовать мнению историка Натана Шора, бездействие Соломона свидетельствовало о том, что к концу своего правления он окончательно утратил чувство реальности, погряз в роскоши и пороках настолько, что перестал заниматься государственными делами. Армия Соломона, продолжает Шор, была деморализована многолетним бездействием и, как следствие, неспособна противостоять сколько-нибудь сильному противнику. Все это и предопределило будущую горькую участь Еврейского государства, и ответственность за это несет именно Соломон, убежден Шор.

***

Утрата Дамаска и Идумеи, резко ограничив доходы от внешней торговли, не могла не сказаться на экономическом положении государства. Казна Соломона стремительно пустела. Тем не менее он продолжал жить в роскоши, содержать конницу и одновременно вести интенсивное строительство новых городов, получая от тирского царя Хирама стройматериалы и пользуясь услугами его мастеров. Когда же стало ясно, что Соломон не в состоянии покрыть долги Хираму, отношения между старыми друзьями явно напряглись.

Видимо, необходимостью покрыть долги и объясняется то, что Соломон решил передать Хираму 20 «городов» Галилеи, большинство из которых располагалось в землях колена Асира. Непонятно, на каких именно условиях Соломон передавал эти «города», но, вероятнее всего, речь шла о долгосрочной аренде, причем под «городами» подразумевались деревни с прилегающими к ним сельскохозяйственными угодьями.

Так как Тир страдал от дефицита плодородной земли и жил на импортные продукты питания, то Хирам поначалу с радостью согласился на такую форму уплаты долга. Однако, прибыв для осмотра подаренных ему «городов», он быстро обнаружил, что Соломон его попросту надул: все они стояли на песчаных, малопригодных для ведения сельского хозяйства землях.

«…Царь Соломон дал Хираму двадцать городов в земле Галилейской. И вышел Хирам из Тира посмотреть города, которые дал ему Соломон, и они не понравились ему. И сказал он: что это за города, которые ты, брат мой, дал мне? И назвал их землею Кавул, как называются они до сего дня» (3 Цар. 9:11–13).

После того как Хирам демонстративно вернул Соломону его 20 городов, отношения между монархами еще больше ухудшились, хотя, видимо, потом Соломон каким-то образом сумел задобрить старого партнера и друга.

По одной из версий, Соломон попросту проиграл Хираму эти города, играя с ним в «загадки»: в ту самую игру, в которую он играл с царицей Савской и ставкой в которой, как уже писалось, могло быть что угодно — не только отдельные города-деревеньки, но и полцарства, а то и все царство.

Флавий отрицает, что ставкой в этой игре были города, но при этом предоставляет нам достаточно подробные сведения о ней с цитатами из финикийских летописей:

«Впоследствии царь Тира стал посылать Соломону различные хитрые загадки в форме запросов, прося отгадать их и тем помочь ему в его затруднении при решении этих задач. Но так как Соломону, при его необыкновенной даровитости, это не представляло никакой трудности, то он с легкостью отгадывал все их и свободно раскрывал тайный смысл этих задач. Об этих сношениях указанных двух царей упоминает также и Менандр, переводчик тирских летописей с финикийского языка на греческий, и сообщает следующее: „После смерти Абибала царство перешло к его сыну Хираму, который прожил пятьдесят три года и был из них царем в продолжение тридцати четырех лет. Он расширил посредством насыпей место, носящее название Еврихора, поставил в виде жертвенного дара золотую колонну в храме Зевса, лично отправился в рощу и приказал рубить на горном хребте Ливанском материал для сооружения крыши (иерусалимского) храма. Он же велел срыть старые капища и воздвиг храмы в честь Геракла и Астарты и первым установил праздник воскресения Геракла в месяце Перитии. Он же пошел походом против отказавшихся платить дань итикийцев и вернулся назад после их покорения. При нем жил Абдимон, который, хотя и был гораздо моложе, всегда отлично решал задачи, предлагавшиеся царем иерусалимским Соломоном“. Об этом имеется также упоминание у Дия, гласящее следующим образом: „После смерти Абибала на царский престол вступил его сын Хирам… <…> Сообщают, что иерусалимский царь Соломон посылал Хираму загадки и предлагал ему обмениваться загадками с тем, чтобы тот, кто не в состоянии будет их разрешить, уплачивал разгадчику денежную пеню. Так как Хирам, согласившийся на эти условия, не был в состоянии разрешить предложенные загадки, то ему пришлось расплатиться в виде пени большей частью своих сокровищ. Но потом некий тирянин, Абдимон, решил загадки и от себя предложил Соломону целый ряд других, которых Соломон не мог разгадать, так что был принужден приплатить Хираму еще много пени от своих сокровищ“. Таково сообщение Дия».

Как видим, Хирам и Соломон превратили разгадывание загадок в куда более азартную игру, чем карточная. Не исключено, что Соломон таким образом пытался поправить свои дела, но это ему не удалось. Но самое главное заключалось в том, что все эти внешние неурядицы были лишь отражением глубокого внутреннего кризиса, поразившего Израильское царство.

***

Библия в качестве главной причины раскола Израильского царства называет гнев Всевышнего за грехи Соломона и, прежде всего, его потворство культам языческих богов своих нееврейских жен. И здесь мы вынуждены вновь повторить уже приводившуюся выше цитату:

«И полюбил царь Соломон многих чужестранных женщин, кроме дочери фараоновой: Моавитянок, Аммонитянок, Идумеянок, Сидонянок, Хеттеянок, из тех народов, о которых Господь сказал сынам Израилевым: „не входите к ним, и они пусть не входят к вам, чтобы они не склонили сердца вашего к своим богам“; к ним прилепился Соломон любовью. И было у него семьсот жен и триста наложниц; и развратили жены его сердце его. Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, Милхому, мерзости Аммоните кой. И делал Соломон неугодное пред очами Господа, и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской. Так сделал он для всех чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам. И разгневался Господь на Соломона за то, что он уклонил сердце свое от Господа Бога Израилева, Который два раза являлся ему и заповедал ему о том, чтобы он не следовал иным богам; но он не исполнил того, что заповедал ему Господь. И сказал Господь Соломону: за то, что так у тебя делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну царство от тебя и отдам его рабу твоему; но во дни твои Я не сделаю сего ради Давида, отца твоего; из руки сына твоего исторгну его; и не все царство исторгну: одно колено дам сыну твоему ради Давида, раба Моего, и ради Иерусалима, который Я избрал» (3 Цар. 11:1-13).

По мнению комментаторов, пророчество, а точнее, приговор, вынесенный Всевышним, Соломону передал пророк Ахия. При этом сам характер приговора обусловлен тем, что Бог остается верным слову, которое Он дал Давиду: «Когда же исполнятся дни твои, и ты почиешь с отцами твоими, то Я восставлю после тебя семя твое, того, который произойдет из чресл твоих, и упрочу царство его» (2 Цар. 7:12).

Обещание же вечности права потомков Давида на царство теперь приобретает эсхатологический характер — оно исполнится, но исполнится в конце времен, через Мессию из рода Давидова.

Под «одним коленом», которое Господь решил оставить под короной потомка Соломона, явно подразумевается колено Иуды, однако его земли вместе с Иерусалимом включали в себя и земли колен Симона и Вениамина, так что, по сути дела, речь идет не об одном, а о «двух с половиной коленах».

Но если даже отбросить в сторону все теологические рассуждения о великом грехе впадения в язычество, которое допустил Соломон…

Если даже попытаться встать в позу его защитников из числа раввинистических авторитетов, утверждающих, что «Соломон был настолько праведен и мудр, что не нам, простым людям, судить о его грехах»…

Если даже последовать примеру других поклонников Соломона, видящих в нем первого космополита, великого либерала и плюралиста…

Все это не отменит того непреложного исторического факта, что к концу дней Соломона в народе не могло не нарастать недовольство его правлением.

Соломон упорно не желал замечать, что уже упоминавшийся разрыв в уровне жизни между столицей и провинцией увеличивался год от года. С одной стороны, благодаря многим годам мира, расцветшей торговле, строительству водохранилищ на случай засухи, стремительному вхождению Израильского царства в Железный век в стране почти никто не голодал, но с другой — тем больше бросалось в глаза то, что экономисты назовут потом «относительным обнищанием масс». В то время, когда жители Иерусалима без особых трудовых затрат (по меньшей мере, с точки зрения крестьянина) жили в неге и роскоши, жители провинции должны были довольствоваться удовлетворением своих первичных нужд, платить немалые натуральные налоги и отбывать трудовую повинность, тратя на то и на другое последние жизненные силы.

Не мог не вызывать возмущения — не только у священнического сословия, но и у простого народа — и образ жизни царя, открыто нарушающего Закон, которому он должен был беспрекословно следовать. Построенные женами Соломона на Масличной горе, совсем неподалеку от Иерусалимского храма, капища Хамоса (Кмоша) и Молоха были прямым вызовом идее монотеизма, и весь народ ждал, когда же Всевышний за это покарает царя. То, что Соломон продолжал жить и благоденствовать, израильтяне, вероятнее всего, объясняли тем обетом, который Господь дал Давиду и о котором Давид на второй коронации Соломона поведал людям.

В такой атмосфере в народных массах рано или поздно должен был появиться харизматический лидер, который попытался бы предъявить свои претензии на трон. Этим лидером и стал Иеровоам (Яровам), сын Навата.

***

История жизни Иеровоама уникальна и типична одновременно — это еще одна история человека, сумевшего благодаря своему уму и таланту подняться «из глубин» на самую вершину власти.

Принадлежавший к колену Ефрема Иеровоам был выходцем из знатной семьи, но мать его рано овдовела, так что он еще в детстве стал сиротой и познакомился с нуждой и бедностью. Видимо, еще совсем молодым человеком вместе с другими юношами из своего колена он был направлен на отбывание трудовой повинности по строительству стен Иерусалимского храма. Здесь Иеровоам быстро обратил на себя внимание своими лидерскими качествами и организаторскими способностями и вскоре был назначен бригадиром. Наконец, в один из дней на него обращает внимание приехавший инспектировать стройку сам царь Соломон, и он назначил Иеровоама «начальником» (прорабом) над тысячами рабочих, возводивших стены Иерусалима и закладывавших фундамент для будущего царского дворца.

Следующей ступенькой на пути Иеровоама к власти стало его назначение — опять-таки по прямому указанию Соломона! — «надсмотрщиком над всеми работниками из дома Иосифа». В этом качестве Иеровоам надзирал за тем, как отбывают свою трудовую повинность на строительных работах колена Ефрема и Манассии. При этом он, с одной стороны, ревностно следил за тем, чтобы представители этих колен добросовестно делали порученное им дело, а с другой — защищал их интересы, постепенно становясь их признанным лидером.

Первое открытое столкновение Иеровоама с Соломоном произошло после его брака с дочерью фараона: Иеровоам позволил себе вслух критиковать Соломона за то, что тот едва не проспал утреннее богослужение.

В эти дни и произошла встреча Иеровоама с пророком Ахией, предопределившая всю его последующую судьбу.

«В то время случилось Иеровоаму выйти из Иерусалима; и встретил его на дороге пророк Ахия Силомлянин, и на нем была новая одежда. На поле их было только двое. И взял Ахия новую одежду, которая была на нем, и разодрал ее на двенадцать частей, и сказал Иеровоаму: возьми себе десять лоскутков, ибо так говорит Господь Бог Израилев: „вот, Я исторгаю царство из руки Соломоновой и даю тебе десять колен, а одно колено останется за ним ради раба Моего Давида и ради города Иерусалима, который Я избрал из всех колен Израилевых. Это за то, что они оставили Меня и стали поклоняться Астарте, божеству Сидонскому, и Хамосу, богу Моавитскому, и Милхому, богу Аммонитскому, и не пошли путями Моими, чтобы делать угодное пред очами Моими и соблюдать уставы Мои и заповеди Мои, подобно Давиду, отцу его. Я не беру всего царства из руки его, но Я оставляю его владыкою на все дни жизни его ради Давида, раба Моего, которого Я избрал, который соблюдал заповеди Мои и уставы Мои. Но возьму царство из руки сына его и дам тебе из него десять колен; а сыну его дам одно колено, дабы оставался светильник Давида, раба Моего, во все дни пред лицом Моим, в городе Иерусалиме, который Я избрал Себе для пребывания там имени Моего. Тебя Я избираю, и ты будешь владычествовать над всем, чего пожелает душа твоя, и будешь царем над Израилем; и если будешь соблюдать все, что Я заповедую тебе, и будешь ходить путями Моими, и делать угодное пред очами Моими, соблюдая уставы Мои и заповеди Мои, как делал раб Мой Давид, то Я буду с тобою, и устрою тебе дом верный, как Я устроил Давиду, и отдам тебе Израиля…“» (3 Цар. 11:29–38).

Некоторые комментаторы считают, что эта встреча пророка Ахии и Иеровоама состоялась в дни, когда Соломон праздновал свадьбу с дочерью фараона. Пророк, разъясняют они, был в новой одежде потому, что находился в числе гостей на этой свадьбе. Но Ахия покинул свадебный пир, взбешенный как самим браком царя с иноземкой и языческим характером свадьбы, так и тем, что Соломон, в отличие от своего отца Давида, не желал прислушиваться к советам пророков. В крайне расстроенных чувствах Ахия вышел из города и встретил решившего отправиться в отпуск домой Иеровоама.

Другие комментаторы убеждены, что эта встреча произошла позже, но явно после какого-то праздника — иначе опять-таки Ахия не был бы в новых одеждах. Разрыв одежды как символ разрыва царства уже до этого встречался в Библии — когда Давид тайно отсек в пещере полу царского плаща Саула. Но если Давид не осознавал всей символичности этого своего поступка, то Ахия его, безусловно, сознает.

Разумеется, взгляды комментаторов Писания и историков на вышеприведенную сцену расходятся.

С точки зрения религиозного человека, совершенно не важно то обстоятельство, что сам Ахия как ревнитель монотеизма был недоволен Соломоном. В момент встречи с Иеровоамом он лишь открывает последнему то, что ему было открыто в пророчестве: за грехи Соломона Бог оставит во владении его сына земли только двух колен, а царем остальных десяти станет Иеровоам.

При этом с теологической точки зрения крайне важно то, что Иеровоам принадлежал к колену Ефремову, то есть являлся потомком Иосифа. Тут следует вспомнить, что праотец еврейского народа Иаков изначально собирался жениться на Рахили, а ее сестру Лию за него выдали обманом. Согласно еврейской мистике, первенцем Иакова должен был стать именно Иосиф. Ему же была уготована участь «царя», то есть главы над братьями — если бы все случилось так, как изначально хотел Иаков. То, что Иосиф родился у Рахили, когда Лия была уже многодетной матерью, а затем, после скандала между Иаковом и Рувимом, старшим над братьями стал Иуда, не отменяет «потенциала первенца» Иосифа и сохраняет за его потомками право на царскую власть. Вот почему, решив отобрать значительную часть царства у потомков Соломона, Всевышний передает ее именно потомку Иосифа — Иеровоаму.

Однако, повторим, с точки зрения рационального историка вся эта сцена выглядит совершенно по-другому. Ахия выступает в ней представителем тех кругов священнослужителей, которые (и небезосновательно) были разочарованы политикой Соломона, оказавшегося куда менее ревностным и верным слугой Всевышнего, чем его великий отец. В этих кругах постепенно начинала вызревать идея заговора. При этом противники Соломона не могли не понимать, что колено Иуды вряд ли поднимется против царя, так как оно чрезвычайно довольно предоставленными ему привилегиями. Но вот недовольство провинции, глухой ропот десяти колен вполне можно было использовать для восстания.

Для воплощения этого плана в жизнь заговорщикам нужен был харизматичный лидер, и в его поисках они обратили внимание на сделавшего стремительную карьеру Иеровоама. То, что он фактически уже стоял во главе двух колен, являвшихся потомками Иосифа, лишь усиливало шансы на то, что народ примет его в качестве претендента на престол.

Для сторонников этой точки зрения встреча Ахии и Иеровоама за стенами Иерусалима, да еще без свидетелей («на поле их было только двое»), была отнюдь не случайной. По всей видимости, Ахия назначил ее, чтобы посвятить Иеровоама в идею заговора и посмотреть, как тот на нее отреагирует. Не исключено, говорят они, что Ахия представил Иеровоаму свой замысел отторжения династии Давида от царства как данное ему пророчество и предупредил Иеровоама, что поддержка «партии Бога» будет обеспечена ему лишь в случае, если он проявит себя таким же ревнителем Всевышнего и Закона Моисеева, каким был Давид.

Но, так или иначе, ясно одно: разговор с Ахией оказал огромное впечатление на Иеровоама. Он мгновенно уверовал в свою миссию и стал жить мечтой о том дне, когда он воссядет на престоле. «Ободренный такими речами предсказателя и будучи по самому характеру своему юношей пылким и готовым на рискованные мероприятия, Иеровоам уже не был в состоянии успокоиться, но лишь только занял пост военачальника, вспомнил о предсказании Ахии и начал свои попытки склонить народ к отпадению от Соломона, причем побуждал народ передать ему, Иеровоаму, верховную власть», — пишет Флавий.

Не исключено, что заговор Иеровоама зрел годами, а Соломон, ни о чем не догадываясь, продолжал возвышать его.

В итоге, если верить версии Септуагинты, Иеровоам был назначен начальником всех армейских гарнизонов в землях всех тех же колен Ефрема и Манассии и решил, что время исполнения пророчества пришло (хотя в пророчестве ясно сказано, что Иеровоам станет царем только после естественной смерти Соломона). Опираясь на эти два колена, Иеровоам поднял мятеж, но Соломон жестоко подавил его. «Соломон же хотел умертвить Иеровоама, но Иеровоам встал и убежал в Египет к Сусакиму, царю Египетскому, и жил в Египте до смерти Соломоновой» (3 Цар. 11:40).

Шешонку-Сусакиму было уже не впервой давать приют и оказывать покровительство врагам израильского царя, который чем дальше, тем больше раздражал его. Соломон, безусловно, не мог не понимать всей опасности, которую представлял для его трона «окопавшийся» в Египте Иеровоам (а также, вероятно, большая партия его сторонников), но предпринять против него ничего не мог — особенно с учетом того факта, что его отношения с Египтом к этому времени разладились окончательно.

***

Показательно, что мидраш, в отличие от Флавия и Септуагинты, отнюдь не приписывает Иеровоаму попытки вооруженного бунта, рисуя его одновременно прямым и честным человеком.

Финансовые дела Соломона, говорит этот мидраш, в значительной степени пошатнулись из-за чрезмерных желаний его жен и наложниц, требовавших себе все новых золотых украшений, благовоний, рабов и рабынь. Особенно непомерной была в этих требованиях дочь фараона, которой было мало того, что она жила в роскошном дворце и что даже ее рабыни ели на золотой посуде. Когда дворец дочери фараона перестал вмещать всех ее слуг и служанок, она потребовала построить для них еще один дворец, и Соломон отдал указание выполнить это ее желание.

Однако место, которое он определил для строительства нового здания, перекрывало ту дорогу, по которой в Иерусалим обычно шли паломники, и это возмутило руководившего строительными работами в столице Иеровоама.

Кипя от гнева, Иеровоам явился к царю и заявил, что его отец, царь Давид, никогда не позволил бы себе принять подобное решение, с одной стороны, создающее неудобства для народа, а с другой — оскорбляющее Всевышнего, к Которому народ идет поклониться. В заключение своей речи Иеровоам попросил Соломона отменить решение о строительстве нового дворца для прислуги царицы.

Соломон сначала отпустил Иеровоама восвояси, но затем, будучи взбешен его дерзостью, повелел арестовать и казнить главного «прораба». Узнав об этом, Иеровоам и бежал в Египет, но прежде встретился в окрестностях Иерусалима со своим учителем Закона пророком Ахией.

Таким образом, и согласно мидрашу, встреча эта была отнюдь не случайной. Ахия Силомлянин должен был передать Иеровоаму посланное ему пророчество о том, что Небесный суд решил, что Иеровоам, вступившийся за Бога, достоин части царства Соломона. Вместе с тем, подчеркивает мидраш, на Небесах отнюдь не оправдывали ту дерзость, с какой Иеровоам позволил себе говорить с царем.

«По какому праву ты так говорил с Моим помазанником? — восклицает Господь в этом же мидраше. — Знай же, что когда Я отдам тебе часть его царства, ты окажешься куда менее достойным царем, чем Соломон!»

К этому времени дни Соломона были уже сочтены. На закате жизни он, если верить еврейским источникам, осознал всю тяжесть своих грехов и раскаялся в них. Во всяком случае, в третьей из предписываемых ему великих книг, в своих «Притчах» он предстает глубоко богобоязненным человеком и хранителем традиционных еврейских и общечеловеческих ценностей.

 

Глава пятая

КНИГА КАК УЧЕБНИК ЖИЗНИ

«Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского…» — так начинается Книга притчей Соломоновых, являющаяся в нашем сознании неотъемлемой частью библейского канона и служившая своеобразным нравственным компасом для многих поколений как евреев, так и христиан. Зачин этой книги вроде бы не оставляет никаких сомнений в том, что ее автором является сам царь Соломон, однако исследователи Библии, как уже догадался читатель, придерживаются по этому поводу несколько иного мнения.

Лингвистический анализ «Притчей» вскрывает разные временные пласты их языка. Самый ранний из них относится к X веку до н. э., то есть к периоду жизни Соломона, а самый поздний датируется едва ли не IV веком до н. э.

Таким образом, «Притчи» представляют собой не единую книгу, а некий сборник, своеобразную антологию морали-заторских поучений, формировавшуюся на протяжении нескольких столетий. Об этом свидетельствует уже тот факт, что название книги дано во множественном числе. Хотя не исключено, что книга получила свое название «Притчи» просто по своему первому слову — подобная практика была принята в еврейской традиции.

В современной библеистике утвердилась точка зрения, согласно которой «Притчи» вобрали в себя семь различных сборников поучений, три из которых и в самом деле либо лично принадлежат Соломону, либо написаны его придворными. Первый такой сборник охватывает главы «Притчей» с первой по девятую; второй — главы с десятой по 22-ю (десятая глава также начинается со слов «Притчи Соломона…»), а третий — главы с 25-й по 29-ю, претерпевшие определенную редакцию во времена царя Езекии (25-я глава начинается словами «И это — притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии, царя Иудейского…»).

Еще одна часть «Притчей», по мнению библеистов, является не самостоятельным сочинением, а переводом известного древнеегипетского сочинения «Поучения Аменемопе». Вероятнее всего, этот перевод также был сделан в период царствования Соломона и, возможно, по его прямому указанию — во всяком случае, интенсивный культурный обмен между Израильским царством и Египтом наблюдался только при Соломоне. При этом переводчик работал избирательно, оставляя неприкосновенными сентенции египетского мудреца, но отсеивая из его текста все, что противоречило идее монотеизма. В результате, как указывает Й. Вейнберг, «из тридцати глав оригинала он отобрал и переводил только 16 речений из разных глав, те, что были созвучны с древнееврейской — яхвистской системой религиозно-этических ценностей и норм, такие, например, как „Остерегайся грабить подчиненного и причинять зло слабому“, „Не дружи с гневливым и не общайся с мужем вспыльчивым“ и иные. Но он не переводил те речения, в которых древнеегипетские божества выступают как структурный компонент содержания или где возглашены специфические древнеегипетские религиозно-этические представления, например, о идеальном муже как о „муже тихом“, о божественной детерминированности человеческой жизни и деятельности. <…> Справедливость сказанного подтверждается также тем, как древнееврейский переводчик переводил древнеегипетский текст. Встречаются почти дословные переводы:

Поучение Аменемопе

Приклони ухо, прислушивайся к сказанному, обрати свое сердце, чтобы понять (1:9 и сл.).

Книга притчей Соломоновых

Приклони ухо твое и прислушайся к словам мудрости, И обрати сердце свое, чтобы знать Меня (22:17).

Но они сравнительно редки, преобладают переводы со значительными отклонениями от оригинала и дополнениями к нему… <…> Если, например, древнеегипетский мудрец мог ограничиться предупреждением „Остерегайся нарушать межи полей…“ (VII: 10 и сл.), то древнееврейский переводчик считал нужным добавить: „Ибо Защитник (Бог) их силен и Он оспорит твое дело“ (23:10 и сл.)».

30-я глава «Притчей» («Слова Агура, сына Иакеева…»), 1–9 речения 31-й главы («Слова Лемуила царя…») и величественный гимн-акростих женщине-хозяйке дома, который представляют собой 10–31 стихи 31-й главы, по мнению исследователей, являются включенными в «Притчи» отрывками из каких-то не дошедших до нас сочинений древности.

Окончательное формирование книги «Притчей» большинство исследователей Библии относят к периоду царя Езекии, известного своей любовью к литературе и создавшего при своем дворе обширный бейт-мидраш — дом учения, или «школу мудрости». Не исключено, что книга «Притчей» использовалась в последней как учебное пособие.

В то же время нельзя не упомянуть, что существуют и исследователи, убежденные, что «Притчи» были собраны именно Соломоном. При этом они ссылаются на известные слова Третьей книги Царств: «И изрек он три тысячи притчей, и песней его было тысяча и пять…» (3 Цар. 4:32). К тому же тот факт, что в «Притчи» включены вольный перевод из древнеегипетского сочинения и высказывания нееврейских мудрецов Агура и Лемуила (Лемуэйла), также говорит в пользу этой версии — подобная широта взглядов была свойственна именно Соломону.

Любопытно, что хотя по самому своему настроению и «степени богобоязненности» «Притчи» вроде бы представляют собой полную противоположность «Екклесиасту», еврейские мудрецы поначалу колебались в вопросе о том, стоит ли включать их в канон Танаха. Часть мудрецов считала, что в «Притчах» есть речения, противоречащие друг другу по смыслу, что и делает их непригодными для канона. В качестве альтернативы этой книге предлагалось включить в канон книгу притчей Иисуса, сына Сирахова (Иешуа бен Сираха), но в итоге, видимо, решающую роль сыграл тот фактор, что «Притчи» были освящены авторитетом царя Соломона. К тому же они куда более глубоко отражали именно иудейскую систему жизненных ценностей, чем книга Иисуса, сына Сирахова, превратившаяся в итоге в один из самых популярных апокрифов.

***

Читатель, который впервые откроет Книгу притчей Соломоновых, наверняка удивится, обнаружив, что в ней почти не встречаются притчи в современном значении этого слова. Но дело в том, что слово «машаль», обычно переводимое на русский язык как «притча», в древнем иврите означало «краткое афористичное выступление», «нравоучение», «сентенция», или, если угодно, соответствовало заимствованному из английского и прижившемуся в русском языке слову «спич».

С первых же строк книги (автором которых с большой долей вероятности является именно Соломон) определяется ее цель: «Чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума, усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; простым дать смышленность, юноше — знание и рассудительность…» (Прит. 1:2–4).

И уже в первой же главе книги идет обращение от имени Премудрости (Хохмы), взывающей к людям и обещающей тем, кто будет следовать ее путями, долгую и счастливую жизнь:

«Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою…» (Прит. 1:20–21).

И это — не просто поэтический прием. Выделение Премудрости — Хохмы — в особую сущность, стоящую выше простого понимания («бина») или знания («дэа») о тех или иных явлениях, имеет глубокий эзотерический смысл. Это становится предельно ясно во втором монологе Премудрости, где она предстает как некая духовная сила, сотворенная Богом прежде сотворения материального мира:

«От века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою. Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов, когда еще Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной. Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» (Прит. 8:23–30).

Учение об идеальных сущностях, в том числе о Мудрости, сотворение которых предшествовало Сотворению мира, в итоге стало одной из базовых составляющих как еврейской, так и христианской и мусульманской мистики. Вышеприведенный отрывок, с одной стороны, подтверждает уже высказанную на страницах этой книги мысль о том, что высшая мудрость Соломона заключалась в том, что он был, вероятно, одним из величайших мистиков своего времени, внесшим выдающийся вклад в сохранение и развитие древних эзотерических учений. Одновременно этот отрывок начисто опровергает расхожее мнение, что «Притчи» представляют собой сугубо «земную», исключительно рациональную книгу, содержащую практические советы на каждый день.

Эзотерический подтекст чувствуется и в неоднократно повторяющейся в «Притчах» мысли, что подлинная мудрость заключается «в познании Господа» и именно такая мудрость объявляется в «Притчах» высшей жизненной ценностью.

В целом «Притчи» утверждают еврейскую концепцию Бога как Абсолютно Справедливого во всех Своих проявлениях, Вершителя судеб всего мира и каждого человека. Соответственно высшей мудростью объявляется постижение законов Творца, следование этим законам с постоянным страхом их нарушить — что освобождает такого, полагающегося во всем на Бога, человека от всех остальных страхов и избавляет его от ошибок.

Вот только некоторые из содержащихся в «Притчах» сентенций на эту тему:

«Притчи» провозглашают благом все, исходящее от Бога, включая и те беды и неурядицы, которые Он обрушивает на человека в качестве наказания, ибо наказание — одно из проявлений Его любви. Такой подход определен уже самим восприятием взаимоотношений Бога и человека как взаимоотношений отца и сына: ведь последний наказывается только в целях воспитания, а не ради самого наказания:

Основной, многократно повторяемый лейтмотив «Притчей» заключается в том, что в итоге человек, ведущий праведную, высоконравственную жизнь, в любом случае выигрывает по сравнению с «нечестивым». Успех последнего — всегда обманчив и носит временный характер, в то время как следующего «путями Бога» человека всегда ждет награда, причем отнюдь не в загробном, а в этом мире. Награда эта не обязательно заключается в богатстве — она может проявиться в долголетии, в гордости за детей, в пусть и не богатом, но надежном и избавленном от страха за завтрашний день существовании, в спасении от бедствий. Этот лейтмотив звучит уже в первой главе «Притчей» и дальше только набирает силу:

В этом контексте чрезвычайно важен другой мотив «Притчей» — о том, что жизнь по законам морали куда более важна, чем показная религиозность, готовность принести жертвы Богу в надежде, что она искупит любые грехи:

И все же современный читатель не поймет всего значения этой книги, если не уяснит, что именно «Притчи» как бы еще раз кодифицировали и закрепили в расширенных формулировках ту содержащуюся в «Пятикнижии» систему ценностей, которая легла в основу еврейского и христианского мировоззрения. А затем, если угодно, и той буржуазной, «мещанской» морали, на которой основана современная западная цивилизация.

***

Одним из основополагающих столпов этой морали объявляется семья, в которой оба супруга хранят верность друг другу и вместе проходят по жизни до глубокой старости. При этом автор (или авторы) «Притчей» мечет громы и молнии по адресу тех, кто ищет наслаждений в объятиях блудниц и «чужих» женщин:

Еще более пространно опасность, которую таят в себе объятия «чужой» женщины, описывается в седьмой главе «Притчей». 27 первых стихов этой главы рассказывают о том, как «женщина в наряде блудницы, с коварным сердцем», «шумливая и необузданная», подстерегает «неопытных» (в оригинале — «простаков») и «неразумных юношей».

Сама Глупость как антипод Премудрости отождествляется с такой женщиной, и так же, как эта женщина, ведет к смерти:

Следует помнить, что во всех этих отрывках под женой «чужой» («зара») и «чужестранной» («нохрия») понимается именно женщина-нееврейка, и, таким образом, весь пафос вышеприведенных слов направлен именно против смешанных браков евреев с неевреями. Ряд библеистов сделали на этом основании вывод, что книга «Притчей» формировалась в период после возвращения из Вавилонского плена, когда Ездра (Эзра), почувствовав угрозу ассимиляции, объявил беспощадную войну подобным бракам. Но все серьезные исследователи отвергают эту версию, так как сама лексика «Притчей» свидетельствует о том, что эта книга была создана в эпоху Первого храма и ее автор (или авторы) не имел (или не имели) никакого представления ни о той страшной участи, которая постигла этот Храм, ни о последующем изгнании.

Тем не менее, видимо, угроза ассимиляции в той или иной степени стояла перед еврейским народом уже и тогда. Но самый сакраментальный вопрос заключается в том, действительно ли все эти сентенции против «чужестранной» жены могли быть написаны Соломоном. Ведь сам он, как известно, предпочитал брать в жены и наложницы именно чужестранок.

Как ни странно, многие раввинистические авторитеты как раз в эмоциональности этих предупреждений видят подтверждение авторства Соломона. Кто, как не он, говорят они, на собственном горьком опыте мог с полным основанием сказать, что подобные связи не ведут к счастью? Подлинное же счастье мужчины, провозглашают «Притчи», заключается в браке с любимой женщиной, с которой он проходит путь от юности до старости, и именно с ней он должен искать и телесные наслаждения:

Но в любом случае читатель во все времена воспринимал эти слова «Притчей» как гимн моногамии и супружеской верности с одновременным осуждением прелюбодеев, то есть мужчин, увлекающихся замужними женщинами:

Целый ряд стихов «Притчей» посвящен воспеванию простых радостей семейной жизни, по которым, вполне возможно, тосковал Соломон, и многократному утверждению, что хорошая жена — это источник всех радостей, а плохая — причина всех печалей мужчины:

Само семейное счастье объявляется в «Притчах» куда большей ценностью, чем богатство:

Завершается книга «Притчей» величественным гимном-акростихом в честь женщины — жены, матери и хозяйки дома, которая в конечном счете и определяет счастье и положение в обществе своего мужа:

Следующий аспект «Притчей», лежащий в основе буржуазной морали, — прославление трудолюбия как основы благополучия человека; объявление лености одной из причин бедности, а также многих пороков и безнравственности; концепция «честной бедности», противостоящей нажитому аморальными средствами богатству.

С прославлением труда тесно связан мотив необходимости честного ведения как торговли, так и других дел:

Сами бедность и богатство человека объявляются в «Притчах» исключительно прерогативой Творца, но Он сознательно вносит в мир несправедливость в распределении благ, чтобы путем благотворительности люди сами восстанавливали справедливость и совершенствовались нравственно:

Значительную часть книги «Притчей» составляют максимы, адресованные только вступающему в жизнь молодому человеку, призванные, с одной стороны, уберечь его от необдуманных шагов (например, взятия на себя роли поручителя), а с другой — дать ему предельно четко сформулированные нормы разумного и нравственного поведения. Таковы максимы о недопустимости высокомерия, вспыльчивости и потери самообладания в гневе, запрете на разглашение чужой тайны и т. д.

Многие максимы и афоризмы «Притчей» на протяжении столетий являются неотъемлемой частью еврейской и христианской этики; мы часто употребляем их, даже не задумываясь о том, откуда они взяты:

***

Если все же допустить, что непосредственным автором и составителем сборника «Притчей» был именно Соломон, то стоит обратить внимание на те стихи, которые касаются миссии царя. Да и в любом случае, учитывая значение «Притчей» для формирования норм морали и поведения на еврейскую и христианскую цивилизации, а также на формирование образа идеального царя, эти максимы представляются крайне важными.

Залогом мощи и стабильности любого государства «Притчи» объявляют власть закона, которому царь должен следовать так же, как и все его подданные:

Чрезвычайно важным для правителя объявляют «Притчи» умение не поддаваться влиянию своих подданных и критически относиться к их словам, так как неспособность лидера нации отличить правду ото лжи в итоге приводит к тому, что последняя начнет пронизывать все структуры власти:

Разумеется, на этих страницах просто невозможно охватить все этические и философские проблемы, затрагиваемые в «Притчах» — это тема для отдельного исследования. Однако крайне важно отметить (и это тоже можно считать косвенным подтверждением того, что эта книга или ее часть была составлена именно Соломоном), что «Притчи» изначально адресуются не только евреям, но и всему человечеству. Притом что слово «Бог» и те или иные его синонимы постоянно присутствуют в «Притчах», в них ни разу не упоминается Храм, не говорится о священниках и пророках, в них вообще почти нет чисто еврейских реалий.

«Ясно, что это не может быть вызвано случайной забывчивостью или упущением: дело объясняется незаинтересованностью творцов книги Притчи в указанных явлениях (чисто еврейских реалиях. — П. Л.) и обозначающих их словах», — пишет Й. Вейнберг.

***

В заключение отметим, что и христианские, и еврейские авторы сходятся во мнении, что книги «Притчи», «Екклесиаст» и «Песнь песней» (если они и в самом деле были написаны Соломоном) представляют лишь малую часть его литературного и философского наследия. Большая же часть творений самого Соломона и его сподвижников по созданной им школе мудрости, увы, по каким-то причинам была безвозвратно утеряна.

Одной из этих утерянных книг считается уже упоминавшееся нами сочинение, посвященное методам врачевания болезней, упоминание о котором содержат как еврейские, так христианские и исламские источники, а второй — «Книга деяний Соломона». Автор Третьей книги Царств («Первой книги Царей») говорит, что он пользовался этой книгой в своей работе, причем явно подразумевается, что речь идет о хорошо знакомом многим сочинении: «Прочие события Соломоновы и все, что он делал, и мудрость его описаны в книге дел Соломоновых» (3 Цар. 11:41).

Но вот автору Второй книги Паралипоменон эта книга уже была неизвестна, и он опирается в своем опусе то на ту же Третью книгу Царств, то на опять-таки утерянные затем архивные источники, а то и на народные легенды.

Что же содержала в себе «книга дел Соломоновых»?

По этому поводу, как нетрудно догадаться, существует множество версий, большинство которых сходится к тому, что, вероятнее всего, эта книга была неоднородной: она состояла из неких произведений самого Соломона, летописи его деяний, ведущейся его летописцами и, безусловно, носившей комплиментарный характер, а также из сочинений мудрецов созданной им школы мудрости.

Ряд современных израильских исследователей считают, что эта книга была известна во времена царя Езекии, при нем переписывались и 25—29-я главы «Притчей» — это как раз и есть часть «Книги деяний Соломона». Не исключено, что и истории о том, как Соломон вел суд, в том числе и рассказ о споре двух блудниц из-за ребенка — также отрывок из данной книги.

Существует также мнение, что книга эта была утеряна не случайно, а намеренно «похоронена», причем еще до определения еврейскими мудрецами канона Танаха. Нам остается только гадать, что могло стать причиной решения. По одной из версий, «Книга деяний Соломона» носила необычайно смелые для того времени мистические и религиозные идеи, отвечавшие космополитическим настроениям Соломона и его ближайшего окружения и призванные превратить еврейский монотеизм в подлинно мировую религию. Такие идеи, дескать, никак не могли вызвать симпатии у жреческой верхушки, вследствие чего «Книга деяний Соломона» сначала была запрещена к переписке и выносу с территории библиотеки дворца и Храма, а затем и вообще захоронена. Но никакого доказательства этому нет, и потому речь в данном случае идет исключительно о домыслах и спекуляциях.

Между тем, повторим, само значение дошедших до нас книг, неразрывно связанных с именем царя Соломона, настолько велико, что в подобных спекуляциях просто нет необходимости — они, безусловно, ничего не убавляют, но и мало что добавляют к его бессмертной славе поэта и философа.

 

Глава шестая

СМЕРТЬ

Обе книги Библии, в которых рассказывается о царе Соломоне — и Третья книга Царств, и Вторая книга Паралипоменон, — сообщают о его смерти всего несколькими скупыми фразами. «Времени царствования Соломонова в Иерусалиме над всем Израилем было сорок лет. И почил Соломон с отцами своими, и погребен был в городе Давида, отца своего, и воцарился вместо него сын его Ровоам» (3 Цар. 11:42–43) — вот и все, что говорится по этому поводу в Третьей книге Царств.

Но самое странное заключается в том, что и еврейская устная традиция, подробно описывающая обстоятельства кончины Иакова, Аарона, Моисея, Саула и Давида, хранит по данному поводу абсолютное молчание, хотя устных сказаний о Соломоне было создано больше, чем о ком бы то ни было.

Таким образом, почти единственное, что мы знаем о смерти Соломона из еврейских источников, — так это то, что он был погребен там же, где его отец, то есть в «городе Давида», на территории «исконного» Иерусалима. Но значит ли это, что Соломон был положен рядом со своим отцом? И вновь у нас нет ответа!

К тому же стоит вспомнить, что, согласно еврейской легенде, тело Давида, умершего совершенным праведником, не подвержено тлению — покойный царь все эти тысячелетия продолжает лежать на смертном ложе, подобно спящему глубоким сном человеку. Удостоилось ли, с точки зрения традиции, такой же чести тело царя Соломона? Одна из поздних еврейских легенд отвечает на этот вопрос утвердительно, провозглашая тем самым, что Соломон в конце жизни и в самом деле раскаялся, и это его раскаяние было принято Всевышним.

Такой же версии придерживается и исламская мифология. «Когда же Аллах послал Сулайману смерть, он стоял, опершись на посох. Так он и остался стоять мертвый, пока червь не проел посох и тело упало. Только тогда джинны узнали, что их повелитель мертв и они свободны» — так пересказывает кораническое сказание М. Б. Пиотровский. Черви проели посох, но не тело, которое и по прошествии многих дней продолжало внешне ничем не отличаться от тела живого человека — таков смысл этой легенды.

Загадкой, проистекающей из общей трудности, связанной с датировкой периода и событий жизни Соломона, является и возраст, в котором тот скончался. Как уже рассказывалось на страницах этой книги, согласно хронологии, разработанной еврейскими комментаторами Писания, Соломон умер в возрасте пятидесяти двух лет, а период его царствования датируется 2924–2964 годами от Сотворения мира по еврейскому календарю (836–796 годы до н. э.).

Каплинский, напомним, определял возраст вступления Соломона на престол 16 лет и потому убежден, что тот скончался в возрасте пятидесяти шести лет (хотя и не исключает, что Соломону могло быть и 52 года), и в качестве даты его смерти называет 930 год до н. э. По Дубнову, Соломону в момент смерти было 64 года. По Иосифу Флавию, единственному историку, утверждающему, что Соломон правил не 40, а 80 лет и прожил 90 лет, то есть скончался действительно в глубокой старости.

В то же время в любом случае смерть Соломона была внезапной и, возможно (учитывая плетущиеся в его дворце заговоры), противоестественной, так как, в отличие от своего отца Давида, Соломон не оставил завещания, в котором назвал бы наследника и указал бы приоритетные национальные задачи.

Впрочем, Каплинский убежден, что в ту эпоху любой человек старше пятидесяти лет считался стариком, и потому все вокруг были уверены, что великий царь умер именно от старости, а не от болезни. При этом он высказывает предположение, что Соломон был погребен неподалеку от своего дворца, рядом с Давидом, но не в одной могиле с ним. Обосновывая свою версию, Каплинский напоминает, что в 445 году до н. э., вернувшись с другими изгнанниками из Вавилона, Неемия укрепил стены Иерусалима «до могилы Давида», подлинное место погребения которого было тогда еще хорошо известно. Если бы Давид и Соломон лежали бы вместе, то об этом было наверняка упомянуто в Книге Неемии.

***

После смерти Соломона события развивались стремительно. Достаточно вчитаться в библейский текст, чтобы понять: все оппозиционные Соломону «партии» словно ожидали его кончины, чтобы начать действовать — и это снова наводит на мысль о том, что Соломон умер не своей смертью, а, возможно, был отравлен.

Не успел окончиться семидневный траур по Соломону, как старейшины израильских колен назначили общее собрание, но назначили его почему-то не в Иерусалиме, а в Сихеме (Шхеме) — столице колена Ефремова. Сюда прибыл в сопровождении своих придворных объявленный наследником Соломона Ровоам. Сюда же спешил из Египта и опальный Иеровоам, который тут же был произведен в члены собрания старейшин.

Ультиматум, который выставили старейшины Ровоаму, звучал в целом обоснованно: они заявили, что готовы признать над собой власть сына Соломона при условии, что он снизит налоги и отменит или существенно уменьшит трудовую повинность, наложенную его отцом на народ.

Ровоам попросил три дня на раздумья. Старейшины колены Иуды и верные придворные Соломона рекомендовали царю принять эти условия, однако друзья Ровоама по пирушкам начали убеждать его, что ему ни в коем случае нельзя проявить «слабину». Наоборот, твердили они, он должен продемонстрировать уверенность в себе и непреклонность. Они же подсказали Ровоаму, в каком стиле он должен дать ответ: «И говорили ему молодые люди, которые выросли вместе с ним, и сказали: так скажи народу сему, который говорил тебе и сказал: „отец твой наложил на нас тяжкое иго, ты же облегчи нас!“; так скажи им: „мой мизинец толще чресл отца моего. Итак, если отец мой обременял вас тяжким игом, то я увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами“…» (3 Цар. 12:10–11).

Это был плохой совет, но Ровоам решил ему последовать. Вот как рассказывает о том, что произошло дальше, Иосиф Флавий:

«Слова царя поразили всех как молния, и сперва все замерли, как будто их хотели подвергнуть предварительному испытанию. Затем вдруг все заволновались и стали выражать свое неудовольствие громким криком и грозным заявлением, что у них более не будет ничего общего с родней и потомством Давида… Вместе с тем они приготовились к открытому восстанию против Ровоама, и возбуждение и гнев их были настолько сильны, что, когда царь послал к ним для успокоения волнения и для смягчения настроения пылкой молодежи или вообще недовольных его ответом податного чиновника Адорама, они не только не стали его слушать, но немедленно закидали его камнями до смерти. Когда Ровоам это увидел, то испугался, как бы чернь не побила его самого камнями, подобно тому как сделала это с его подчиненным… немедленно сел на свою колесницу и спасся бегством в Иерусалим. Между тем колена Иудово и Веньяминово признали Ровоама своим царем, тогда как весь остальной народ с этого дня отложился от потомства Давидова и выбрал Иеровоама своим властелином».

Так сбылось предсказание Ахии, и единое Израильское царство раскололось на два государства — Иудею и Израиль. Вне всякого сомнения, в значительной степени такой ход событий был предопределен той роковой ошибкой (если не сказать больше), которую допустил Ровоам, общаясь с советом старейшин. Но нет никаких сомнений и в том, что семена этого раскола нации и государства были посеяны именно Соломоном, его политикой.

И если судить любого государственного деятеля по тому наследию, которое он после себя оставил, то итоги правления Соломона на первый взгляд оказываются плачевными. «После своей смерти Соломон оставил своему наследнику, Рехавааму, государство куда меньшее по размерам, чем то, которое вручил ему его отец Давид; государство, состоящее исключительно из земель еврейских колен, с пустой казной, с ослабленной армией, настроенным на мятеж населением и усилившимися на всех границах внешними врагами», — констатирует явно не испытывающий особой симпатии к Соломону Натан Шор.

Но если все и в самом деле обстояло именно так, то почему именно Соломон стал героем такого множества явно симпатизирующих ему народных сказок и легенд? Почему именно его имя более трехсот раз упоминается в самых разных книгах Ветхого Завета и именно время его правления закрепилось в народном сознании исключительно в идиллическом свете?!

Все дело в том, что, как и всякий государственный деятель, как любая выдающаяся личность, Соломон был далеко не однозначной фигурой.

Бесспорно, что никогда больше Израильское царство не достигало такого величия, как при Соломоне. Вся последующая история еврейского народа — это, в принципе, так и неудавшаяся попытка вернуться в его время, в эпоху всеобщего мира и благоденствия. Но если учесть последующие события, то плата за этот мир оказалась слишком велика. Если бы Соломон и в самом деле был мудрым государственным деятелем, он мог бы позаботиться о том, чтобы его смерть не привела к столь большим потрясениям, но он этого не сделал.

Вместе с тем никто не в состоянии вычеркнуть Соломона из памяти его народа и человечества как строителя величественного Иерусалимского храма, с которым в итоге оказалось так много связано в мировой истории. Как никто не может оспорить то, что книги, связанные с именем Соломона, являются одними из самых прекрасных драгоценных камней духовной сокровищницы человечества, оказавшими влияние на все последующее развитие его культуры.

И если эта книга подошла к концу, то история царя Соломона просто не может закончиться. Она будет продолжаться — в новых книгах, пьесах, фильмах, полотнах, попытках перевода «Екклесиаста» или «Песни песней»…

Нет никакого сомнения и в том, что значительная часть человечества жила и будет жить чаянием о приходе мессианских времен и строительстве Третьего храма. Помня при этом, что Первый храм построил именно он — Шломо хамелех, царь Соломон, Сулейман ибн Дауд, великий во всех своих взлетах и падениях.

***

Так что же, говоря словами Коэлета-Екклесиаста, мы имеем в остатке, когда вычтем ту разницу, которая отделяет человека от скота, а мудреца — от конченого дурака? Что в итоге осталось от царя Соломона?

…Давно уже сгнили в земле кости закупленных им в Египте и Киликии коней. Собранное им великое богатство было разграблено многочисленными завоевателями, топтавшими землю его царства. Построенные им города превратились в руины. Так что циничные историки и археологи, безусловно, правы, когда говорят, что мы не имеем ни одного или почти ни одного материального артефакта, доказывающего, что царь Соломон и в самом деле когда-либо существовал.

Остался лишь кружащий голову аромат тайны, окутывающей его имя. Остались приписываемые ему книги; слова Библии, Талмуда и Корана; многочисленные сказки и легенды, частично записанные, а частично все еще передающиеся из уст в уста. Слова и аромат, которые нельзя чем-либо взвесить или измерить; тот самый hevel hevelim', то, что подобно пару над полями, утреннему туману, дыму с белых яблонь — вот вроде бы оно только что было, и его уже нет.

Как ни странно, но вот этот hevel hevelim оказался прочнее и долговечнее всех храмов и городов вместе взятых. И какая разница, в чем заключены эти самые невесомые, неосязаемые слова — написаны ли они на пергаменте старинного манускрипта, отпечатаны ли на бумаге, зашифрованы на CD-диске, передаются ли по Всемирной паутине на экран компьютера…

Не так уж, поверьте, важно и то, каким образом они дойдут до тех, кто прочтет их через тысячу лет.

Главное, что они все равно будут. Ибо всё услышано, а то, что и в самом деле услышано, не подлежит забвению. Только оно и вечно, только оно и дарит нам подлинное бессмертие — это самое hevel hevelim. Ибо если оно и исчезает, то только для того, чтобы снова вернуться и быть услышанным.

«Суета сует — всё суета…»