В канун своего 75-летия популярый в мире русский композитор встретился с корреспондентом «КП».

Родион Щедрин с Майей Плисецкой в эти дни просто нарасхват. И обычные-то их приезды в Москву производят фурор, а во время юбилейного фестиваля, организованного Московской филармонией, все просто зашкаливает.

Но для «КП», как всегда, Родион Константинович выкраивает время. И мы сидим, говорим уже часа два, но заглядывает Майя Михайловна и усаживает за стол с шуткой: надо бы растворить плохой холестерин. Родион Константинович, разливая вино по бокалам, вспоминает:

– А знаете, откуда эта фраза? Когда Слава Ростропович ставил мою оперу «Лолита» в Стокгольме, он приходил в театр в полвосьмого утра и уходил глубокой ночью. И говорил: ну что, пошли растворять холестерин! И мы шли в ресторанчик. Он дирижировал 12 спектаклей подряд. Ни на одном месте он так долго не задерживался…

– Больше полугода молчит его виолончель…

– Это невосполнимая потеря. Я до сих пор не понимаю, как так – земля вертится, а Славы нет. Для музыки это просто черная дыра. Он столько давал жизни каждому! Мы осиротели. Он всегда был участлив. Множеству людей помогал.

– Вы ведь для него тоже писали?

– На фестивале прозвучит «Парабола» – концертная притча для виолончели с оркестром, ему посвященная. Моя виолончельная соната, концерт ему подарены. Слава дирижировал в 2005 году «Гамлет-балладу» – мое сочинение для тысячи виолончелей. Тогда я сказал: вот, мол, рекорд – 1167 виолончелей играют в концерте. «Нет, было 1168, – поправил Слава. – Я ведь тоже виолончелист, хотя и дирижировал». Это была моя последняя премьера под его рукой.

– Как удалось собрать на юбилейный фестиваль такое созвездие: Гергиев, Башмет, Темирканов, Плетнёв, Федосеев, Мацуев?

– Не буду кокетничать. Конечно, я радуюсь, что юбилей для моих коллег-музыкантов не прошел незамеченным. Но это заслуга дирижеров и директора Московской филармонии Алексея Алексеевича Шалашова – организатора фестиваля.

– Похоже, вас уже в живые классики записали? Одна из музшкол Москвы названа вашим именем.

– Когда мне говорят, что я живой классик, я отвечаю: «Больше всего радует первое – что живой. А потом уже классик». Хотя вот на днях в Малом зале консерватории классиком себя немножко почувствовал – студенты кафедры Сергея Доренского исполняли мои фортепьянные сочинения. Уровень игры был просто поразительный. В наше время так не играли. То, что обычно исполняют по нотам, они играли наизусть. Майя была просто поражена.

– Вас считают едва ли не последним романтиком из выдающихся русских композиторов. Где же новые Прокофьевы, Шостаковичи?

– Есть талантливые люди. Есть. Но время, которое сейчас на дворе, не способствует: это время сплошной коммерциализации. Раньше государство было спонсором. Сейчас композитор сам должен деньги искать. Получив идеологическую свободу, он попал в финансовую кабалу. И в свободном западном мире при очевиднейшей одаренности непросто прорваться.

– Время великих безвозвратно ушло?

– Знаменитый французский композитор Оливье Мессиан сказал: «Музыка всегда ждет нового гения». Но композитору, помимо таланта, нужны еще удача, счастливый случай. Артуро Тосканини – выдающийся итальянский дирижер – играл в оркестре на виолончели. Заболел дирижер. Отменять спектакль? «Да нет, – говорят. – Вон сидит Тосканини, пускай попробует». У многих великих исполнителей все начиналось со счастливого случая. Майя успешно снялась в «Бахчисарайском фонтане», потому что Алла Шелест попала в автокатастрофу, ей ветровое стекло разрезало лицо. Несчастный случай для одного становится счастливым для другого. В искусстве без этого не обойтись.

– Родион Константинович, вы ведь едва не стали композитором-песенником? «Не кочегары мы, не плотники…» на слуху до сих пор.

– При советской власти деньги можно было заработать только киномузыкой. Я получил за оперу «Мертвые души» – гигантскую работу – 80 тысяч рублей. Они все ушли на банкет в «Интуристе», который устроил я для всех участников – 550 человек. На серьезную музыку было не прожить. Шостакович же не зря написал музыку почти к 40 фильмам. Наша кооперативная квартира куплена на гонорары за киномузыку, машина, дача – тоже. Причем если фильм был успешным, как «Высота», «Коммунист», «Нормандия – Неман» или «А если это любовь?», то фильму присваивали первую категорию. Тогда ты получал еще больше. Когда вокруг запели «Не кочегары мы, не плотники…», стали платить авторские.

Майя Плисецкая и Родион Щедрин. 1971 г.

– И до сих пор идут?

– Идут…

Майя Михайловна, прислонившись к плечу Щедрина, засмеялась: «А мы пенсию вчера получили – 18 тысяч рублей на двоих…»

– Но вас никто не заставлял писать эту музыку?

– Это была мечта любого композитора – получить заказ.

– А как вам та музыка, что звучит сегодня в наших сериалах, фильмах?

– Это «консервная» музыка, которую производят на компьютерах, на синтезаторах из экономии. Ее невозможно слушать. Просто уши вянут. Пожалуй, единственное исключение – «Мастер и Маргарита», в котором написанная Корнелюком попсовая музыка смоделирована на классических образцах. И это точно совпадает со зрительным рядом.

– Говорят, что композитора-киношника коллеги и композитором не считают.

– У нас для кино писали музыку и Прокофьев, и Шостакович, и Шнитке. Это не считалось зазорным.

У меня в Германии есть друг Франц Хуммель, он написал оперу «Горбачёв», которая шла в Бонне с успехом. А он всегда очень бедствовал. Но потом написал мюзикл «Людвиг Второй», который идет уже пять лет каждый день. Все билеты раскуплены наперед. Хуммель купил дом, новую машину, поменял жену. Но из круга серьезных композиторов он сам себя вычеркнул. Его классическая музыка перестала исполняться.

Прима, спортсменка, красавица.

И в Голливуде, если вы написали музыку для кино, вас за композитора больше не считают. Ты приглашен туда – у тебя вилла, яхта. Но твоего имени в филармонических афишах нет. У нас такого выбора не было.

– Вы ведь мюзиклами тоже баловались?

– Это целая история. По сказке Маршака «12 месяцев». Я получил в 1988 году пригоршню приглашений от японцев прочесть либретто по этой сказке. Я решил, что меня разыгрывают: мюзиклов никогда не писал. И я не отвечал на их факсы и телетайпы. Потом из Министерства культуры попросили принять японцев, мол, это серьезные люди. Приехали три аккуратнейших японца, показали мне замечательное либретто. Вольготные условия, неплохой гонорар. Но я стал отказываться: сроки жуткие – надо за два месяца написать 35 номеров партитуры и клавир. Да еще на японском языке.

– И надо было еще ответить на анкету, где выясняли, пьете вы или нет?

– Ну им же важно было, чтобы автор вдруг, не дай бог, не запил. Ведь тогда он не успеет в срок. У них уже был назначен день премьеры, который предсказал астролог.

Меня Майя уговорила согласиться. Мне обещали дать музыканта-ассистента, владеющего русским и японским языками. И я рискнул поехать. И успел к сроку. Жил на берегу океана – в городе Шимода – с персональным поваром, все было организовано безукоризненно. Это было интересное испытание для меня. Последний номер дописал накануне премьеры.

– А почему японцы выбрали вас?

– Они сказали: ваше имя назвал компьютер. Начинал писать японский композитор, но он не мог передать русский дух. Через компьютер задали кучу вопросов, он выдал мою фамилию. Спектакль шел больше ста раз в Токио, а затем в Осаке. Когда-то Лиознова намеревалась сделать по этому мюзиклу спектакль.

– А у нас некуда повести детей, чтобы они увидели национальную сказку. В Большом шел ваш «Конек-Горбунок», но давно сняли.

– «Конек» был поставлен два раза. Первый раз (это была моя дипломная работа) с Майей. Он шел долгие годы.

Потом поставил Николай Андросов. Там были замечательные декорации Мессерера, Волочкова танцевала премьеру. Это была, на мой взгляд, ее лучшая партия. Ей очень подходила роль Царь-девицы. Но балетный мир и пресса отнеслись отрицательно к этой постановке. Хотя музыку не ругали, она давно написана. Валерий Гергиев говорит, что хочет «Конька» поставить в Мариинском театре. Было бы замечательно!..

– А как относитесь к экспериментам на сцене? Вишневская, возмущенная новой постановкой «Онегина» в Большом, даже пресс-конференцию собрала.

– В данном случае я с этой оценкой Галины Павловны не соглашусь. Если бы она сейчас посмотрела, что вытворили в Мюнхене с тем же «Онегиным», волосы встали бы дыбом. Онегина и Ленского сделали педерастами. Их дуэль – в постели. Зритель негодует, пресса плохая. Или возьмем поставленную в том же Мюнхене «Пиковую даму». Лиза – проститутка, Германн – милиционер советский с портфелем в руках. Он ее раздевает одной рукой, второй держит портфель. В спектакле «Риголетто» действие происходит на Марсе, все герои – обезьяны. Тенор отказался петь. А у Юрия Темирканова был примечательный случай. Он прилетел ставить «Пиковую даму» в Лион. И отказался, когда увидел, что творится на сцене. Оплатил неустойку. И сказал: «Это был самый дорогой отпуск за всю мою жизнь».

– Это что, такая мировая мода?

– Мода. Хотя и в ней иногда бывают художественные открытия, интересные трактовки. «Борис Годунов» в Зальцбурге, «Леди Макбет» – яркая постановка в Амстердаме.

– Люди ходят на это?

– Ходят. Ведь такая модернизация не меняет ни одной ноты партитуры. Как правило, участвуют первоклассные певцы, замечательные хор, оркестр, дирижеры. Если вы – как Гомер – будете только слушать, то получите огромное удовольствие. Высочайший уровень исполнения. Но чем громче скандал, тем больше людей это интересует. Когда украли Мону Лизу, у пустой рамы стояли толпы.

– В искусстве без скандала не обойтись? А у вас случалось в жизни такое?

– Премьера «Кармен-сюиты» была скандалом. Когда ставили мою первую оперу «Не только любовь» в Большом, она с треском провалилась. Четыре следующих спектакля были заменены «Травиатой». И Евгений Светланов часто мне говорил: «Меня один раз в жизни освистали, это была премьера твоей оперы в Большом!»

– Так зрителям не понравилась?

– Константин Симонов, который был на премьере, сказал: «Опера провалилась, потому что боялись секса». Что правда. Все репертуарные комиссии обрадовались, что это опера про колхозников. А в сюжете фрейдовский мотив – немолодая женщина полюбила 17-летнего паренька. Председательница колхоза в телогрейке – и вдруг в ней проснулась эта женская сексуальная тяга. Жажда материнства. В 1961 году для Большого театра то было абсолютным нонсенсом. Есть такой неприличный анекдот. (И с присущим ему мастерством Щедрин начинает травить: на танцевальной площадке танцует пара. «Как вас зовут?» – «Наташа». – «А где учитесь, работаете?» – «Я окончила Московский университет». – «А какой факультет?» – «Филологии». – «А где вы живете?» – «Я живу: Ленинский проспект, 13, квартира 6, шестой этаж». – «А почему вы так странно разговариваете?» – «Скулы свело, так е…ся хочу».) Опера была об этом.

В подмосковном лесу. 1962 г.

Режиссер Георгий Анисимов в ходе репетиций стал бояться этого конфликта. И сделал тенора такого же возраста, как героиня. В итоге пропало все – исчезла интрига. А там декорации делал Александр Тышлер. Единственная его работа в Большом. Дирижировал Евгений Светланов, пела Ирина Архипова.

– Многих композиторов советского времени до сих пор упрекают, что они писали музыку к датам.

– Я тоже написал «Ленин в сердце народном» в 1970 году. В 1968 году ввели войска в Чехословакию. И я отказался подписать письмо в поддержку этого. И «Голос Америки» каждый час говорил, что три представителя художественной интеллигенции отказались подписать: Твардовский, Симонов и Щедрин. С Майей в театре перестали здороваться.

В танцклассе Асафа Мессерера.

Надо было как-то выходить из положения. У власти всегда тысячи возможностей нас придушить. Андрей Вознесенский написал поэму «Лонжюмо». А тут как раз ленинский юбилей. Я взял документальный текст воспоминаний охранника Ленина, который оказался жив (из латышских стрелков по фамилии Бельмас). Я даже пригласил его на премьеру. Это его воспоминания в день смерти Ленина, когда он был на дежурстве в Горках. Это был мой компромисс для выхода из ситуации.

– И вас не терзают сомнения, что потратили свой талант на это?

– Мне не стыдно сегодня ни за одну ноту этого сочинения. Хотя сегодня я уже не буду писать о Ленине. Но в то время мы думали, что если бы Ленин остался жив, а не пришел бы тиран Сталин, то, может быть, все и по иному пути пошло. Идея была очень распространена. А музыкальные плюсы там, думаю, есть. Потому что я подружился после исполнения этого сочинения с Иегуди Менухиным. Ему музыка пришлась по душе. Она даже англичанами записана на компакт-диск. Дирижировал Рождественский, Зыкина пела бесподобно сказительницу Крюкову. Эйзен пел красногвардейца. Это было замечательное исполнение. Темирканов потом блестяще играл сочинение в Петербурге. Исполняли его и в Лондоне, и в Париже, и в Берлине.

– А это правда, что там оперную партию Лев Лещенко пел?

– Это было исполнение оратории во Владимире. После 6-летнего запрета. Люся Зыкина приехала, а вот Эйзен не смог. И вместо него действительно пел Лёва Лещенко. Он только появился. Мне его порекомендовали. А еще туда приехал Слава Ростропович. Он не слышал этого сочинения. Добирался на своем «Мерседесе». У него тогда уже жил Солженицын, так что его останавливали на каждом посту. Проверяли документы: куда едете? Он однообразно говорил: «Вперед!» Выпивка потом серьезная была. Лещенко смотрел на нас такими глазами. (Щедрин тут же показывает.)

– Шуман говорил, что музыканту нужны воздух и комплименты. А вам еще и муза по имени Майя?

– Нам хватит одного воздуха и совместных комплиментов на двоих.

– А тяжелые периоды в жизни были?

– У меня была очень сильная депрессия. Настоящая. Причина – усталость. Психолог Владимир Леви мне сильно помог. Я ему бесконечно признателен. Он меня просто поднял. Он мне сказал: «Лучшие свои сочинения вы еще напишете». А мне казалось, что я уже вообще ничего не могу написать. Это был 1979 год. Я до сих пор каждый день следую его советам.

– Например?

– Я пришел домой и переоделся во все домашнее. Даже если мне через три минуты уходить. И потом опять надеваю партикулярное. Это помогает мне. Он меня вытащил из этой депрессии. Приходил каждый день. Абсолютно бессребрено.

Майя Плисецкая:

– Он пришел к нам домой: можно я похожу, посмотрю. И говорит: «Вот это уберите…» А это был портрет Стравинского, который он мне подарил. С дружественной подписью. В Голливуде.

– И вы убрали?

Щедрин:

– Майя его отдала в Бахрушинский музей.

– В наступающем 2008 году у вас золотая свадьба?

– 2 октября.

– Родион Константинович, а помните первое признание Майе Михайловне в своих чувствах?

– Я просто помню, что я тогда написал музыку к фильму «Высота» и на гонорар купил себе «Победу». Даже номер помню – 74–44. Я ждал Майю у подъезда Большого театра, она меня пригласила на «Спартак». Мы уже были знакомы. Она выбежала в белой накидке, еще в гриме. Абсолютно ослепительная. Рыжеволосая, с огромными серо-зелеными глазами. Устоять было трудно.

Когда мы жили на даче в Снегирях, нам помогал по строительству некто Леша Леденев – славный русский парень. Он как выпивал хоть сто граммов, бил свою жену за то, что она отдалась ему в первый же вечер. Я Майю за это не бью.

Тут Плисецкая и Щедрин озорно засмеялись. И стало понятно, что они так же молоды и счастливы, как и много лет назад. Так же трепетно и восхищенно относятся друг к другу. Просто одно целое… Сама Плисецкая пишет в своей книге, что ее брат шутил: «Щедрину за Майю надо давать Героя Советского Союза!»

Им можно давно почивать на лаврах. А у них главный предмет – что в московской квартире, что в мюнхенской, что в литовском доме – открытый чемодан. И жажда жизни, жажда творить такая, что молодым остается только завидовать. Плисецкая не пропускает ни одного концерта Щедрина. Сидит каждый раз не шелохнувшись, словно впервые слышит его музыку. У них даже есть свой ритуал. Как только смолкает оркестр, Майя Михайловна тут же взмахивает вверх своей лебединой рукой, давая мужу понять: музыка опять удалась!

14 декабря 2007 г.

Увидев Плисецкую, Щедрин не смог устоять.