В грандиозный тур по городам России отправился «Русский Имперский балет» Гедиминаса Таранды с премьерой спектакля «На балу у Плисецкой». В нем участвует сама великая балерина.

Во время пресс-конференции в Нижнем Новгороде.

– В последние годы вы если и выступаете на родине, то лишь в Москве или Петербурге. И вдруг гастроли сразу в шести провинциальных городах России.

– Интересно посмотреть на людей, узнать, чем они живут. Как они реагируют. Мне всегда было это интересно. И еще как-то поддержать их. «Бал» состоит из «Болеро» Равеля и «Дивертисмента», сделанного Тарандой вместе со мной и Аллой Коженковой, модным, стильным художником.

– А вы не боитесь, что в зале будут сидеть одни новые русские? Самые дешевые билеты – 50 – 100 тысяч рублей.

– Недавно мне рассказали анекдот: двое новых русских пришли на симфонический концерт. Один другого спрашивает, показывая на дирижера: «Это Моцарт или Бетховен?» «Откуда я знаю, – возмущается тот. – Он же спиной стоит».

Новые русские тоже разные. Публика вообще не бывает плохой. Любой человек чувствует ненастоящее в искусстве. Я в этом убедилась за свою долгую сценическую жизнь. Когда я хуже танцую, то и меня хуже принимают. Говорят: человек ничего не понимает в искусстве. Но это даже лучше, когда в зале неискушенные люди.

Я не помню сейчас, кто из великих сказал, что, если пещерного жителя привести в картинную галерею, он ткнет пальцем в шедевр.

А уж где добывать деньги – дело импресарио. Я знаю, что вот в Нижнем Новгороде часть билетов благодаря спонсорам получила интеллигенция.

«Плисецкая – полюс магии».

– Вы теперь постоянно выступаете с труппой Гедиминаса Таранды?

– Как и все в жизни, это случайно получилось. Нас пригласил японский импресарио. Гедиминас сделал режиссерскую картинку. Получилось красиво. Я попросила срежиссировать мой юбилей. Он сделал очень хорошо. Потом еще один юбилей. В общем, мы уже три года вместе разъезжаем по всему миру. Они захотели, чтобы я была президентом. Я всегда поддерживаю молодое, новое. Мне интересно, что будет, а не что было. Труппа совсем молодая. Гедиминас серьезно отбирает артистов. Они приезжают из разных городов. Очень хороший репертуар. У Таранды есть вкус. Он приглашает хороших хореографов на постановки.

– Большой театр по-прежнему лихорадит, несмотря на обновление руководства.

– Заменить человека на посту – это не значит сделать лучше. Самое главное – в театре должен быть профессиональный хозяин. Вся беда в этом – нет хозяина, нет человека, который думал бы прежде всего о театре. Я Америки не открываю. Если этого не сделать, то будет все хуже и хуже. Что мы и наблюдаем. Жалко. Но что сделаешь?!

Вот в дореволюционной России был Всеволжский, директор императорских театров. Он Чайковскому заказывал оперы и балеты. Он был настоящим хозяином. Если же назначать все время то бывшего хореографа, то бывшего танцора или певца, потому что он хорошо пел или плясал, ничего не получится. Это ведь, знаете, совсем другая профессия.

Великие хореографы и режиссеры сами плохо танцевали. Как и педагоги в большинстве случаев. Это совершенно другое. И когда говорят: раз не может танцевать, пусть учит других, – это неправильно. У нас всегда это почему-то смешивалось. И все время плохой результат. Большой – самый изумительный театр на свете. Но балет и оркестр – почти все разъехались по миру. Это печально.

– А как вы относитесь к скандальным постановкам классики, как сделал Владимир Васильев с «Лебединым озером»?

– Мне кажется, Васильев не считает такой спектакль скандальным. Каждый создатель влюблен в свои творения. Но стоит ли утверждать публично, что только я один ставлю хорошо?

– Советский Союз, как известно, был по балету впереди планеты всей. А что Россия?

– Сейчас так все перемешалось. Русские танцоры есть в любой труппе по всему миру. И там они тоже многому научились. Вот тот же Ратманский, которого я высоко ценю. Он был несколько лет в Канаде. Приехал оттуда совершенно изумительным танцовщиком и хореографом. На моем юбилее в Большом театре танцевал с Филиппьевой в постановке Баланчина – «Тарантелла». Впервые я это видела в Америке в труппе самого Баланчина.

– Вы столько ездили и ездите по миру. А где вас лучше всего принимали?

– Наверное, вы удивитесь, если я скажу – в Японии. Это особая для меня страна. Я там была двадцать пять раз, собираюсь опять. Это взаимная любовь. Они первые перевели мою книгу. И уже четыре переиздания. Как на русском языке. Но у нас все понятно. А там я даже не знала, будет ли это интересно японцам. Оказалось, да. Они вообще много ездят по миру и смотрят балет. Приглашали многих педагогов. Они очень восприимчивые. Единственное, что у них не получается, – это с фигурами. Они ведь коротышки. А в балете ноги должны быть из горла.

То самое фото после пресс-конференции в Нижнем Новгороде, когда, узнав, что я из «Комсомолки», Майя Михайловна согласилась на интервью.

– Нет ли желания открыть школу Майи Плисецкой?

– При театре должна быть школа. А как отдельно я открою? Ну дадут кусок земли, и что дальше? Строительство ведь миллионы стоит.

– Во что вы верите в жизни?

– Правды мало. Я все-таки люблю правду, честность. Это сейчас все реже и реже. Говорят, что красота спасет мир. Я не знаю. Так воюют, дерутся, так ненавидят друг друга.

Перед тем, как уйти, Майя Михайловна одарила всех своей неповторимой улыбкой.

– Если красота не спасет мир, тогда для чего балет?

– Мы ведь существуем не для спасения. Если люди хотят это видеть, им надо показать. Они по-прежнему живут плохо. Пусть будет хоть какая-то радость.

– А как вы относитесь к нашей интеллигенции, которая, как многие считают, повинна в бедах России?

– Та интеллигенция, которая была до 1917 года, прозевала все и допустила революцию. Они ходили, переживали, влюблялись без взаимности друг в друга. Все как у Чехова. Вот все и прозевали. Сейчас новые люди, я люблю новых людей. Всегда интересуюсь, чем живут они, и особенно совсем маленькие.

Гастроли в ГДР – стране, которой больше нет: с Натальей Бессмертновой.

Мне кажется, что они более развиты, чем были мы. Интеллигентный человек должен быть интеллигентным в душе. Не стоит село без праведников. Конечно, это редкость – такие люди, но все же они есть. Иначе было бы совсем плохо.

– А не напоминают ли вам отношения интеллигенции с нынешней властью то же, что было раньше, в советское время?

– Да, наверное, то же самое. Человек не станет другим животным. Никогда. Вы посмотрите всю историю человечества. Абсолютно все то же самое. Возьмите Наполеона. Он был гениален, но назначил своего брата королем Испании!..

– Мотаясь постоянно из одного конца света в другой, вы успеваете видеться с мужем – композитором Родионом Щедриным?

– Я на днях в Амстердаме виделась с ним. Там исполняли «Запечатленного ангела»: в церкви, хор молодежи. Было так красиво. В конце зал встал. Потрясающе. Сейчас Щедрина очень много исполняют. Появился новый скрипач – Венгеров. Знаете, он планку так поднял, что все знаменитости во всем мире растерялись. Одна немка мне сказала: а я не знаю, играл ли так Паганини. Самые большие дирижеры приглашают Венгерова к себе, он нарасхват. Для него Щедрин написал сонату. Ростропович исполнил сейчас три новые вещи Щедрина.

– Вы продолжаете общаться с Карденом?

– Он построил на юге Франции театр: действительно двадцать первый век. Его это больше интересует. Сейчас он решил сделать ретроспективу моды – от 50-х годов до двадцать первого века. В Петербурге и Москве. Красотки модельерши и балерины. Будет спектакль. Начнется с того, что я выхожу с Карденом в платье 50-го года. На компьютерах, наверное, сделает это платье. Одним словом, Пьер задумал что-то невероятное. Билеты будут дорогие. Сбор пойдет в пользу конкурса «Майя» – для наград победителям.

– Какие надежды вы возлагаете на свой конкурс «Майя»?

– У меня вообще организаторских способностей не очень много, я – балерина, исполнительница. Как организатор я даже к своему конкурсу «Майя» не имею никакого отношения: мне не могло бы и в голову прийти – устроить конкурс в Петербурге. Это идея петербуржцев. Но дело оказалось плодотворным. Конечно, это был невероятный нонсенс, что он в честь московской балерины. Первый раз в Мариинку мы допущены не были, но гала-концерт был там. Должна сказать, что конкурс для меня важен тем, что открывает новые имена, которые мы раньше не знали.

Например, я очень люблю балерину Елену Филиппьеву из Киева. Так, как танцует Филиппьева, я вообще не видела. В Америке у нее был громадный успех, в Японии еще больше. Но Филиппьеву не узнали бы, если бы она не взяла «золото» на первом конкурсе.

– Говорят, что на любом конкурсе едва ли не все решается за кулисами?

– У нас очень престижный состав жюри – знаменитые, маститые хореографы. И если они так оценили – это значит действительно успех. Я вообще молчала! Они отдали в компьютер данные, и он ответил, кто победитель. Ни одна кандидатура вслух не обсуждалась. Да, обычно на конкурсе не так.

Помню первые конкурсы в Москве, когда я была членом жюри, – просто ужас. Так передергивали, как будто человек не набрал ничего. Делали, что хотели, со всеми. Был Джером Робертс, очень знаменитый хореограф. Он сидел, сидел и под утро уже, когда все передрались, сказал: «Поскольку я ничего не понимаю, что тут происходит, я голосовать не буду, просто хотя бы потому, что я не понимаю». И всегда я слышала про конкурсы, что это не слишком справедливо. В моем конкурсе компьютер победителя выдает. Члены жюри не видят ничьей оценки.

«Во многих легендах обо мне ни слова правды…»

Ведущие хореографы мира с удовольствием приезжают. В этот раз будет еще и Альберто Алонсо, постановщик «Кармен-сюиты». Нам в прошлый раз с изумительной любезностью и щедростью дирижер Александринского театра Савченко предоставил свою сцену. А теперь мы сами хотим эту сцену. Добрые дела нельзя забывать.

– Вы не устали от славы?

– Человеку свойственно любить славу. Но ты должен сам чувствовать, понимать и не думать, что делаешь все идеально. Нужно себя видеть со стороны. Не так давно одна балерина сказала, что Наде Павловой с таким лицом нельзя было выходить на сцену. Но она в сто раз хуже Павловой. Я хотела сказать: сама посмотри в зеркало.

– Где ваш дом все-таки?

– Конечно, в России. И все планы мои связаны с ней. У меня и культура российская. Я, кстати, вообще не говорю на иностранных языках. Очень ленивая, не смогла заставить себя выучить. Да и в балете репетировала немного всегда. Даже Левашов как-то сказал по телевизору, что я была с ленцой, а то бы многого еще добилась.

А когда мы все начинали работать, танцевать, то не полагалось знать языков. И даже было несколько опасно.

– У вас сильная обида на советскую власть?

– Чувство обиды – не то чувство, когда речь идет об НКВД, КГБ, ГПУ. Их заставили – такая власть. Но и люди сами по себе жестокие. Им было приятно измываться. Я не думаю, что наши люди, которые надо мной издевались, лучше, чем фашисты. Как приказывали, так и делали и те, и другие. Я вообще считаю, что советская власть изуродовала людей и в головах, и в душах: они изрезаны внутри, как Гуинплен у Гюго внешне.

Новое поколение, я думаю, будет другим. Нет такого адского страха. Когда Ойстраху задали вопрос: как вы могли подписать что-то ужасное, вступили в партию? – он ответил: у нас было девять этажей, где я жил, и каждый раз в пять-шесть часов утра где-то останавливался лифт. Это значило, что людей пришли арестовывать. Мы жили на девятом этаже. Идет лифт, и все не спят и думают: на каком этаже остановится. Все теперешние люди этого никогда не поймут. Этого адского страха. Когда сделали коммуналки, чтобы люди друг на друга доносили. На Западе до сих пор не понимают, как это можно жить в коммуналке, и считают фантастом писателя Зощенко. Не верят, что он писал правду.

– К Григоровичу ваше отношение не изменилось?

– Ну что вы, как это возможно?!

– Вы не раз выступали перед королевскими семьями. Это как-то влияло на спектакли?

– Как можно было не думать, когда я танцевала Марию Стюарт, а в зале сидела королева, герцогиня Альба, которая из Стюартов? Как это могло на меня не влиять? Конечно же, во время действия я о них думала.

– О вас ходит огромное количество легенд. Как вы к ним относитесь?

– Не так давно ваша газета напечатала одну статью, где как раз ни слова правды. Что якобы у меня в Мексике в отеле украли драгоценности, что Мария Шелл дом Щедрину подарила. Откуда это все? Пушкин когда-то сказал: «Я оболган хвалами». Вот это тот случай, автор похвалила так… А очень больная Мария Шелл просто спасла жизнь Щедрину, когда нужна была срочная операция в Германии. Она нашла в этот же день самого лучшего профессора. На нее молиться надо. А потом очень помогла мне, когда я работала в Риме и тогдашний директор Большого театра Иванов мне не платил зарплату. Приехав в Рим, Мария увидела, в каком жутком номере я живу и не имею денег оплатить даже такой номер… Она заплатила. Она абсолютный друг.

– Суламифь Михайловна Мессерер, ваша тетя, балерина и педагог, очень резко отзывается о вашей книге.

– Она иначе реагировать и не могла. О ней сказано то, чего бы она крайне не хотела. Я написала, что было, и отвечаю за каждое слово. Но ей это неприятно. И поскольку у нее очень скандальный характер, она это высказала. Это ее право.

– Чем вы снимаете стрессы?

– Ничем. Они есть – куда их денешь. Трудно себя уговорить, так живу.

Октябрь 1995 г.