Полевая мышь, обнаружив в мусорной яме кусочек чёрствого хлеба, бежала домой, в свою норку, где её с нетерпением ждали маленькие, недавно произведённые на свет, мышата. Не забывая время от времени посматривать на хмурое недоброжелательное небо, откуда в любой момент могла спикировать смерть в виде орла или какой-нибудь другой большой птицы, как капелька ртути катилась она по известной только ей дорожке. Причём не забывала по пути придерживаться скоплений больших камней: под ними и между ними в случае внезапной опасности можно найти надёжное прибежище.

Ещё одна гряда, — обогнув её мышь выбежала на открытое место и… в этот момент на неё наехало равнодушное ко всему живому колесо автомашины чеченского полковника.

Уазик с лицами кавказской национальности, но разодетыми как российские федералы, разве что почище и все поголовно в натовском камуфляже, притормозил возле БМП, с которой разгружались прибывшие с гор уставшие милиционеры. На лобовом стекле машины видна бумажка с изображением российского флага и печатью — пропуск — значит союзники, иначе бы в группировку не пропустили. По всему видно — сидящие в машине люди не могут сориентироваться: озираются в открытые двери, вроде ищут что-то.

Сылларов, проходя мимо, проявил здоровое любопытство, при этом сам того не замечая ступил ногой на то что осталось от несчастной мышки (в природе всё взаимосвязано: трагедия этой серой мыши косвенно отразится на дальнейших событиях в героической жизни Владислава):

— Здгавствуйте! — заметив, что край накинутого на плечо солдатского одеяла волочится по земле — поправил; непроизвольно дал о себе знать ментовский рефлекс, — кого ищем?

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался и полковник, представился, — полковник Такой-то, чеченский УБОП, — на Владика это не произвело никакого впечатления: всяких насмотрелся, — а где здесь якутский командир?

Владик показал рукой направление:

— Во-он синий вагончик с антенной, там он, — и собрался было уже идти дальше, но полковник задержал:

— Слушай, тебя как звать, — полковник с виду мужик солидный, но в сером выцветшем камуфляже выглядит по боевому, простецки, — вы — ногайцы?

— Владислав. Якуты мы.

— Ого! — судя по всему полковник, да и не только он, тоже удовлетворил своё любопытство, махнул рукой, — поехали! — хлопнули двери, машина рванула в сторону вагончика, где проживали командиры группировки и отряда.

— Ого-ого… — задумчиво повторил Владислав вслед, и ещё раз погромче, но с нотками восхищения, — огого! — И направил стопы в сторону своей палатки, возле которой сидя на снарядном ящике, несёт нелёгкую службу молоденький мазутный вечный дневальный-постовой.

— Как дела, Костя, всё пучком?

— О, Владик, привет! Прибыли? — солдат заметил непорядок, — а у тебя одеяло по земле волочится!

— О, ёпти! — Поправил, — что делаешь?

— Да них… да вот, облаками любуюсь…

Вечный дневальный — это, конечно, громко сказано, всего лишь неполных два месяца — это намного точнее будет. Костя проходил учебку в танковых войсках, его натаскивали на командира танка Т-90. Буквально в последние дни перед выпуском командование решило провести учения максимально приближённые к боевым, и заодно принять экзамены на уже всемирно известном танковом полигоне в Дарьяльском ущелье. Ущелье это находится на территории Северной Осетии, в своё время там, в высокогорных условиях, проходили горную подготовку отправлявшиеся в Афганистан спецназовцы.

Генералы с полковниками в присутствии приглашённых телевизионщиков с наблюдательной вышки понаблюдали за слаженными действиями танкистов в горных условиях, восхищённо поцокали языками, надо бы это дело, по установившейся доброй традиции, и отметить. По окончании приготовленных заранее запасов подзывают к себе лучший Костин экипаж, суют им деньги наивных налогоплательщиков и отдают приказ как можно скорее доставить на вышку ящик водки. Ближайший интересный магазинчик находится выше — на территории Ингушетии, в мелкотравчатом посёлке Чми.

Танк вылетает из ущелья на шоссейку, мчится мимо серьёзно укреплённого пограничного блокпоста «Кавдаламит». Менты его не тормозят: мчится, значит так надо, даже в ответ на Костино приветствие руками помахали. И надо ж такому случиться — мужик, хозяин заведения, уже закрывает дверь магазина на замок — не успели! Костя, как самый главный в экипаже просит хозяина, поначалу вежливо: «извините, пожалуйста, будьте любезны» и т. д. Хозяин некультурный попался, хамит: «не видишь? Закрыто уже»!

А солдаты, надо сказать, весьма злые на местное население: не секрет, бывали случаи, когда солдатики частенько пропадали из этого ущелья, а «мирные жители» их потом либо перепродавали в рабство, либо требовали выкуп у родственников. Но власти с командованием, несмотря на то что контрразведка обычно о таких делах была прекрасно осведомлена, почему-то не торопились вызволять пленников. Правда, одному солдатику крупно повезло: с ним в зиндане сидел известный футболист — однофамилец, по получении денег за спортсмена по ошибке отпустили солдата: живи, говорят, свободным! Всем известный факт — продажа боевиками тел казнённых солдат за огромные деньги родным матерям — тоже бизнес, поставленный на конвейер.

Конечно, были случаи освобождения заложников, но в основном только силовыми методами: либо во время жёстких зачисток населённых пунктов силами федеральных войск, либо в результате предъявляемых злыми командирами подразделений ультиматумов главам администраций посёлков: «…или отдавайте нам пленных солдат, или разнесём ваш посёлок ко всем матушкам!».

Памятуя о таких случаях, а также о том, что генералы ждут-с, Костя, запрыгнув в башню, подаёт команду:

— Экипа-аж, на боевой расчёт перейти!

— Лязгают люки, механизмы.

— Наводчик, по вражеской цели — магазин сельпо, наводи!

Пока башня танка с угрожающим звуком разворачивается, поступает команда заряжающему:

— Кумулятивным снарядом!.. — ствол орудия уже упёрся в дверной замок, ещё немного и дверь, вместе с проёмом, попросту выдавится.

— Не нада снарядом! — хозяин грудью встал на защиту своего денежного станка и стал лихорадочно совать ключ в замок, — берите-берите, не нада денег!

Костя широким жестом барина отдаёт хозяину заведения деньги и летит обратно за получением благодарности от генералов, торопится. На обратном пути, на Кавдаламите, менты всё-таки осуществляют попытку остановить Т-90, оказывается, к ним тоже какой-то генерал прибыл с проверкой и со свитой, и необходимо, стало быть, показать ретивость в службе. Костя, чтобы никого не раздавить, подаёт команду остановиться, танк даже несколько занесло при торможении, отчего толпа бдительных проверяющих резво отскочила в сторону. Костя кричит из люка:

— Чего надо? — спрашивает услужливо так, с готовностью оказать любую посильную помощь, но в то же время с достоинством, — случилось что?

— Я генерал Такой-то (то ли Капустин, то ли Фаршев, прим., автора). Вы кто такие, почему не знаю, что тут ездите!?

Командир экипажа в клубах поднявшейся пыли всё же разглядел генеральские погоны, но эмблемы вроде не войсковые, эмвэдэвские:

— Очень Вас прошу (вырезано цензурой), будьте так любезны (вырезано цензурой), извините, пожалуйста (вырезано цензурой), торопимся, генерал! — и покатил дальше.

Через некоторое время после получения благодарности от командования последовало торжественное срезание сержантских лычек перед строем — это хозяин магазина с тем генералом пожаловались руководству воинской части на солдатский беспредел и хамство.

С тех пор Костя подходил к любимому танку только тёмными холодными ночами, пока никто не видит, да и то — разогреть двигатель машины. Но тот факт, что телевидение успело показать лучший Костин экипаж и крепкое генеральское рукопожатие, грел материнское сердце дома и долгими промозглыми ночами Костину душу.

…Милое дело — спустился по вырезанным в земле и ладненько устеленным ивовыми прутиками ступенькам — и ты уже в сухости и тепле, приятно пахнет печным дымком, свежей заваркой. Вроде как даже и надёжность ощущается: снаружи палатка мешками с камнями обложена. Его боевой товарищ, верный друг — Рома Дилань, уже находится там. Солдат в палатке нет — редкое явление, никто не шумит, дневальный на улице — никому не мешает, так что можно прекрасно выспаться в тишине.

Владик развесил под потолком влажную одежду, с которой тут же закапали капли воды, разогрели чайник, нашли в цинке от патронов, заменяющий сковородку, остатки кой-какой солдатской жарёхи, поставили на печку, вскрыли сухпай с литрой, расставили на столе посуду, нарезали хлеб, смахнули крошки и мусор в буржуйку. Все эти манипуляции делаются быстро, но без излишней суеты, движения чёткие, наработанные. Сели.

— Хмурые и вялые…

— Мы сидим усталые…

— Чтобы душу возродить, нужно рюмочку налить!

— Наливай!

— Ну, как говорится, — Рома поднял кружку, — «за спокойной ночи»!

Владислав стукнул по ней своей, согласился:

— Ага, «за п`иятных сновидений»!

Приступили к незамысловатой трапезе и умной беседе. С хорошим преданным и проверенным другом во время завтрака можно и подурачиться:

— Гом, я вот всё думаю, покоя себе не нахожу: что значит твоя фамилия — Дилань?

— А хрен его знает, так что спи спокойно, дорогой товарищ.

— Ну как же, у всех же своя семейная истогия должна быть… — хрум-хрум, — вот Владика Богомольцева же знаешь?

— Ну… — чавк-чавк, — знаю.

— Так вот он гассказывал: его пгадед очень пгаведным, вегующим человеком был — из це`кви не вылезал… ты наливай, не сиди… ну, значит, люди всё в`емя на него и спгашивают, мол, что это за богомолец там такой, на коленях всё сидит, лбищем об пол стучится, молится?.. ага… — кружками — туцк! содержимое — глык… — хо`ошо-о… ну, говогят: такой-то и такой, шибко вегующий, однако… вот и стал Богомольцевым.

— Ага, вроде слышал это где-то… а когда это было то?

— Ну, я же говогю — пгадедушка — давно значит. В то вгемя все в Бога вегили.

— Давно значит… Вот у нашего опера — Джавата Исмаилова, ну, ты его должен помнить, уехал куда-то, тоже фамилия какая-то, с Кораном связана. А твоя фамилия что означает?

— Сыллагов? Ну, это ничего библейского, это с якутского — Поцелуев, или Поцелуйчиков.

— Да-а!? — удивился Рома, — а как это прилепилось то?

— А у нас пгадедушка был, тоже тёмный, необгазованный… ты не сиди, наливай… Тоже в це`ковь постоянно ходил…

Рома, проявляя незаурядное мастерство, уже наливает: тютелька в тютельку — точнёхонько поровну, по самый ободок.

— …Батюшку всё п`еследовал, гучку всё лобызал.

— Из-за этого что-ли?

— Ну, давай тгетью, не чокаясь.

— Ага… — глык, — царствие им небесное.

С устатку друзей разморило, Владислава понесло в таком духе:

В старину его предки безграмотные были, тёмные, умели разве что батрачить да детей рожать. Долгожданный свет просвещения с собой принесли казаки, которые междоусобные войны и восстания подавляли, попы, крестившие людей целыми селениями, и при этом направо и налево неугодным фамилию Попов давали, а угодным — нормальные русские имена с фамилиями; и Екатерина II с последующими царями, которые ссылали на севера неугодных политических. А политические, в свою очередь, уже настырно занимались образованием туземцев и, озаботившись (неважно выглядящей цифрой статистики и внушающей тревогу демографической обстановкой), повышением рождаемости в среде местного населения.

А в известном 1812 году, этот самый предок, по имени Мефодий и по фамилии Попов, был призван в якутский полк и отправлен на войну. После того как он сколько то лет потоптался по Европам, вернулся в свой дремучий улус в каком-то унтер-офицерском звании, с ярким орденом на полгруди, кажется, второй степени чего-то, но при этом — сам не в себе: впечатлений же — уйма. Отстроил дом в своей деревне на манер европейских, одевался только в городе у модных в то время евреев-портных, благо денег с трофеями заработал предостаточно, батраков завёл с хозяйством, церковь исправно начал посещать в начищенных сапогах.

Благодаря благочестивости обрёл уважение в обществе. После литургии дома ужины званные устраивал; на местных женщин не смотрел, ни-ни: всё на жёнушек политических заглядывался да заигрывал с ними.

И надо ж такому случиться — одна полячка, из тех, про которых говорят — ягодка опять, втайне от благоверного ответила ему взаимностью. А надо отметить, — у северных народов в старину не принято было целоваться: носами тёрлись да нюхались — темнота — одно слово. Ну и до того Мефодию понравилось целоваться, дамочка же между делом приучила, что при любом удобном случае он нахрапом и лез ей в рот. Мир не без добрых людей, — доложили законному: вы тут, пан, сидите, чаи с брусникой распиваете, а паненка ваша вроде уже и не ваша, оне вроде как товой-то…

Дворянин с одышкой и в великом гневе, полный благородного негодования прискакал к Попову: так, мол, и так, в чём-то вы, пан, не правы, даже белую перчатку Мефодию в лицо бросил. Мефодий давай извиняться, лопочет: вы, пан, перчатку потерямши, я здесь вообще ни при чём; подобрал, отдаёт поляку, — не угодно ли чайку с брусничкой испить? А тот ещё пуще разъярился: к барьеру! Вы изволили унизить моё достоинство, моя честь запятнана самым бесчестным образом! Вы завладели… вы завладели… — здесь дворянин закашлялся, Попов его услужливо по спине похлопал, но тот в гневе отмахнул его руку, — Дуэль, только — дуэль! Завтра же, — вынул из кармашка атласного жилетика часы, посмотрел, — завтра же, без четверти семь, высылаю секундантов!

Что-то Роме в повествовании показалось подозрительным и, считая себя трезвым и реалистически мыслящим человеком, наливая следующую, перекрывает краник чистого потока:

— Ой, Владик, ну ты и мастер заливать-то!

— Ты Сегошевского читал? — невозмутимо отвечает Влад.

— Читал.

— Там этот случай досконально… — (туцк, глык, — хо`ошо!) — …описан. Книга называется «Польские двогяне в Якутии» — гекомендую. — И снова краник открывает:

Так вот: на следующее утро спозаранку прискакал пан дворянин с дружками, опять-таки с гневной одышкой да с пистолетами в чемоданчике. Видать так торопился, что даже сабельку нацепить позабыл.

— Ты чего гонишь то, — вновь перебил Рома, и, заразившись стилем речи товарища, спросил, — какая, таки, сабелька? Он же ссыльный, что за вздор вы, Владислав Зиновьевич, несёте, в самом-то деле!

— Как вам будет угодно, Гоман Г`игогьевич… Да х`ен с ней, с этой сабелькой, ему же не до этого!.. Чего это я?.. фабулу утратил… Ага, жёнушка его в сторонке стоит, лицом бледная, мнётся, нервничает, платочек теребит, сквозь вуаль слёзы поблескивают; отмерили десять шагов, бросили жребий, в результате чего пан перешёл в вечность. Дамочка — «Ах!» — платочек выпадает, тыльной стороной ладони ко лбу прикасается, и — в обморок. Естественно шум поднялся. Был бы Мефодий простым человеком, в лучшем случае — каторга, а так — вроде бы приближённый к знати, все же у него отобедывали, соболями с песцами одарены. Сам — герой войны, да и застрелил то, собственно — врага Отечества (ишь чего удумал — Польшу от России отделить)!

Роман Григорьевич вновь попытался перебить:

— Дык ить Польша то…

Владислав Зиновьевич не дал развить вопрос до конца:

— Я ещё не закончил, наберитесь терпения…

— Набрался…

Рома, видно, и в самом деле «набрался», а вот Владику — хоть бы что, крепкий парень:

— Вы, Роман Григорьевич не сидите, наливайте… значьтак, Глава Якутска — граф Не Помню Как — тоже из ссыльных, из немцев, но русский патриот — с главным попом его судьбу решали: каким-то образом задним числом, с помощью подкупленного, Мефодием же, губернского секретаря, произвели Попова в некое высшее сословие и порешили, что дуэль была на законных основаниях. А после того как Мефодий стал их с поцелуйчиками да со шкурами преследовать, так и вообще окончательно это дело замутили: фамилию ему сменили. А паненка, стало быть, недолго муженька оплакивала, отличалась необыкновенной кротостью и…

— Ну, ты и залива-ать… ладно, давай по последней, и — баиньки…

Рома уже примерился на розлив, но в этот момент в палатке нарисовался Кеша Топорков с болтающейся у колена огромной пошарпанной деревянной кобурой пистолета имени Стечкина:

— Ага… вот так значит!? — лоб прорезала исключительно государственная складка.

— Третьим будешь? — Рома встряхнул ёмкость, в которой тут же запрыгал заблудившийся солнечный зайчик, — но здесь мало осталось.

— Влад, тебя командир вызывает, срочно, прямо сейчас! — раз без умничанья — значит, реально срочно.

— Ёх`ёпти, без меня — никак!?

* * *

Стоявшие рядом с машиной чеченцы с каким-то заинтересованным любопытством проводили Владика взглядом.

Приоткрыв дверь, Влад аккуратно просунул голову в командирский вагончик:

— Вызывали, Павел Адольфович?

За маленьким столиком, на котором ещё скворчит в сковородке аппетитно пахнущая яичница, сидели: улыбчивый командир группировки гвардии полковник Семёнов, командир отряда майор Птицевский, и тот самый серьёзный чеченский полковник. Столик втиснут между двумя, стоящими у стен кроватями; рядышком примостилась невесть где раздобытая старенькая деревянная табуретка, на которой находятся не уместившиеся на столике тарелка с крупно нарезанными кусками хлеба и банка солёных огурцов. Разгрузки с оружием висят на вбитых в стену гвоздях. Лучи солнца, пробиваясь сквозь маленькие окна, преломлялись в початой бутылке водки, стоящей на том же столе. Отчего на стенах, крашеных краской цвета морской волны, плескались весёлые солнечные зайчики.

— Проходи Владик, садись, — Птицевский потянулся за дополнительной кружкой, — будешь?

— Нет, товагищ майог, — решительно отказался Влад, — я этого допустить не могу, только чай! Сами понимаете — служба.

— Наш человек, — одобрил ответ чеченец.

— Редкое явление в наших краях, и это похвально, — хрустя огурчиком, похвалил и гвардеец, и, похоже, совершенно непроизвольно выскочило, — наубля.

Птицевский подбоченился: вот, де, мы — такие! Предложил:

— Всё-равно садись, Владислав, можно и чайку, — майор пододвинулся на кровати, освобождая место. Влад не стал кочевряжиться и выяснять — откуда яйца, уже наминает, — это лейтенант Владислав Сылларов, наш, можно сказать, главный козырь! Назначен в отряде старшим группы, — представил командир своего подчинённого полковнику убоповцу.

— Угу, — мычит Владик.

— Знакомься, Владислав — полковник Такой-то Султан Баирович, зам начальника чеченского УБОП по СКМ. Губы у майора всегда поджаты, вроде как зубы стискивает, на переносице вечно хмурая складка — отпечаток оперативной работы, и выражение лица у него ни при каких обстоятельствах не меняется.

— Угу… — наконец прожевал, — очень пгиятно…

Полковник Семёнов сидит, молчит, улыбается. Султан Баирович взял слово:

— Вахид, можно тебя так называть? А то пока выговоришь… — и выговаривает довольно солидную фразу: — я из оперативного отдела по борьбе с бандитизмом и экстремизмом МВД Чеченской Республики.

— Лейтенант Сыллагов, товагищ полковник… — наконец до Владика начал доходить до сих пор непонятный и мутный смысл всего происходящего, — …конечно, можно… — в мозгу опытного мента выстроилась довольно дурно пахнущая цепочка: ингуши-Вахид-Торговкин-командир-УБОП, вспомнились фразы Торговкина: «…голову отрежут, оружие заберут…..вызывает, срочно, прямо сейчас!..»

Семёнов, взяв банку и сосредоточившись, пытается с помощью страшного, с пилообразным обушком, ножа, вытащить оттуда огурчик:

— Н-наубля!.. — наконец, разрезав продукт прямо в банке и вытащив на кончике ножа половинку, смачно захрустел, сморщился, — ядрёные, наубля.

Перед глазами Владислава в цвете встала жуткая картина (господи Иисусе!): одиноко стоящая БМП у дороги, обезображенные тела обезглавленных ребят, которые ещё сегодня утром, ещё живые, сменили его группу… А во всём он виноват — Владислав Сылларов: своим недостойным поведением преподал всему отряду отрицательный пример, усыпил бдительность товарищей, друзей; доверился оборотням в погонах: ингушам. Подпустил их близко, вступил с ними в товарищеские, чуть ли не в дружеские отношения. Потерял бдительность. А ведь Торговкин, хоть и сволочь ещё та, предупреждал. Стала понятна и психологическая подготовка: Птицевскому оперативного опыта не занимать — крайнего обязательно найдёт. А крайний — это он — Владислав, и Торговкин с радостью это подтвердит. Уже и конвой местный прибыл (Господи Иисусе, почему не наши!?)… Вон и Семёнов, военный, сидит весь зловещий — эвона как его перекосило то.

— Наубля, — полковник уже хрустит второй половинкой, — уксуса многовато, что ли…

Но мысли — это не слова, для того чтобы в голове прокрутиться, мыслям много времени не нужно — всё это крутанулось в мозгу у Владика буквально в какие-то тысячные доли секунды. Влад отложил вилку и, собрав всю свою волю в кулак спросил, как отрезал:

— А в чём собственно дело то, товагищ полковник? — (Время тянуть надо: ничего не знаю, ничего не ведаю! Думай, думай, Владик!)

Вопрос, вернее стальной тон вопроса, чеченцу явно понравился, продолжил:

— В наш СОБР водитель нужен — разнарядка пришла: с вашего отряда человека взять, — наконец прояснил обстановку Султан, — а ты в самый раз нам подходишь — за ногайца сойдёшь.

— Один из лучших и подготовленных, — вставил майор свою популярную фразу, — отличный водитель, оперативник, человек серьёзный: женат, дети есть, — секунду подумав, добавил, — пулевое ранение в шею — это в прошлом году в Гудермесе…

— Ага, дети есть, — машинально произнес и Владик, потому как мысли о своих детях тоже успели посетить его впечатлительную голову.

Птицевский замешательство лейтенанта понял по своему:

— Владик, ты сегодня спал?

— Нет ещё, Павел Адольфович, дрова пилили.

— А-а, ну иди тогда, собирайся, скоро выезжаете.

А что командир группировки полковник Семёнов? А ничего: сидит, молчит, слегка улыбается гостеприимно.

Так Владислав Сылларов стал бойцом чеченского УБОПа — невероятно, но факт. Конечно, он мог бы и отказаться от столь «заманчивого» предложения командования, и никто бы его за это не осудил. Но, во-первых: был не в состоянии сходу уразуметь смысл приказа, и, во-вторых: времени для раздумий не было.

Уже гораздо позже Владислав признался: было жутковато, но даже если бы и дали время для осмысления этого приказа, он бы не стал отказываться: стыдно же.

* * *

Майор Птицевский. По министерству ходили слухи, будто бывал он и в Нагорном Карабахе. Но сам про это никогда не рассказывал. Майор вообще никогда и ничего о себе не рассказывал. Придётся самому.

Дело было в середине мая на административной границе Чечни с Дагестаном, на сиротливом блокпосту за номером 47Д. Почему сиротливый? Огромная удалённость от штаба Мобильного Отряда, блокпост жил посреди голой степи своей, автономной жизнью. Высокие чины если и приезжали с проверками, то раз в месяц — это хорошо.

Примерно с неделю-две всё было спокойно, личный состав страдал только от жары, комаров, и нудного перекапывания окопов. Но однажды случилась, как это обычно бывает, внезапная перестрелка. Отряд понёс тяжёлые потери: один боец ранен и один погиб. Во время заварушки шальной пулей также был тяжело ранен и гражданский — молодой мужчина, дагестанец, работавший на близлежащей бахче. С этого момента и началась неприятная для всего отряда эпопея, продлившаяся до самого отъезда.

Итак, очередная война стихла, страсти улеглись. На пойманном на шлагбауме уазике раненых бойца и дагестанца отправили в Кизлярский госпиталь, тело погибшего на отрядной машине — в городской морг. С опергруппой прибыл зам по границе подполковник милиции Хасмагомедов Мухтар Эльдарович — серьёзный и довольно крепкий мужчина лет за пятьдесят. Пообнимавшись с майором члены группы приступили к осмотру места и расследованию.

— Как там Асхаб? — поинтересовался здоровьем бахчевода майор.

— Тяжёлый, — коротко, но ёмко ответил подполковник, — лёгкое пробито. Сейчас группа будет выяснять, с чьей стороны этот выстрел был.

— Пойдём, Эльдарыч, чайку пока попьём, — предложил Птицевский.

— Не откажусь, Паша.

Шло время, подполковник с майором режутся в нарды, выпита, наверное, уже десятая чашка чаю. В отряде — особая, непривычная, тревожная тишина.

Опергруппа закончила свою работу ближе к вечеру. Резюме: выстрел в дагестанца был произведён со стороны блокпоста.

Сразу же после отъезда местных милиционеров, командир поделил отряд на две смены: бодрствующая и отдыхающая. Нет, не из-за боязни нападения банд: из опасения мести со стороны родственников раненого дагестанца.

Стемнело. В степи раздался протяжный душераздирающий вой. «Шакалы», — поначалу подумали находящиеся в окопах и секретах бойцы. Вой повторился, но теперь он стал перемежаться какими-то возгласами и криками — это рыдала женщина! Такие вопли пробирают даже самые мужественные сердца — жуть!

На степных бахчах имеются своеобразные сооружения, представляющие собой что-то среднее между сараем и шалашом. Размером у основания примерно полтора на два метра, и высотой чуть выше двух метров, стены обшиты камышом. Примерно в метре от земли — настил для сна. Вот из такого шалаша, судя по всему, всю ночь и раздавались женские вопли и рыдания.

Рано утром командир выехал в Кизляр. Вернулся к обеду.

— Значит так, мужики, — Птицевский, заложив руки за спину, прохаживался перед мрачным строем, — я не знаю, с чьей стороны был выстрел, но родственники Асхаба утверждают, что стреляли с нашей. — Ничего удивительного: в тех местах родственник на родственнике, возможно, кто-то и из следственной группы являлся дальним родственником семье Асхаба. — Ничего от вас скрывать не собираюсь: требуют денежную компенсацию.

— Сколько? — спросил кто-то из строя.

— Десять тысяч рублей. — В те времена эта сумма была довольно внушительной.

Тишина. Майор продолжил:

— Эти деньги я отдам из отрядных, думаю, ничего страшного не произойдёт. А вот на памятник нашему погибшему товарищу нужно будет сброситься самим. Как считаете, мужики?

— Сбросимся.

После решения прочих злободневных вопросов, отряд приступил к обыденной работе. Памятник у дороги появился примерно через неделю. И в это же время стало известно — в больнице умер Асхаб! На следующее утро командир срочно выехал в Кизляр.

На вечернем построении Птицевский сообщил новость: родственники требуют компенсацию за умершего в размере тридцати тысяч.

Этот вопрос утрясли таким образом: половина денег отрядных, половина — вскладчину.

Прошла ещё неделя. Прибыл зам по границе Мухтар Эльдарович. Примерно с час шептался один на один с майором. Рано утром командир вновь выехал в Кизляр.

По возвращении Птицевский выдал новость: против отряда возбуждено уголовное дело. Для сверки свидетелями происшествия, следователь требует ксерокопии личных служебных удостоверений!

— Но ведь там наши фамилии, фотографии! — возмутились бойцы.

— Да, — согласился майор, — фотографии. Потому и требует, чтобы свидетели показали, кто именно стрелял в Асхаба.

— Да какие на хрен свидетели! Кроме Асхаба других гражданских то и не было!

— Это на контроле у местного министра, наше дело сдать ксерокопии…

С рассветом Павел Адольфович с бумагами вновь выехал в город. На вечернем разводе сообщил очередную новость:

— Так, мужики, даже не знаю, что и сказать… звучит кощунственно, но новость ладная: оказывается, Асхаб умер в больнице не от огнестрельного ранения, а от застарелой пневмонии. Я с патологоанатомом лично разговаривал, судмедэксперт ошибся и всё такое прочее…

Сколько ушло на этого сговорчивого патологоанатома, майор не уточнил. Наконец-то бойцы отряда вздохнули свободно. Очень своеобразный вздох…

Вязко текли обычные дни: проверялись машины, по степи шныряла разведка, выставлялись секреты, по вечерам на плечах набивались татуировки в виде волков и скорпионов.

За пару недель до отъезда отряда на родину, вблизи блокпоста появился молодой, чернобровый, с орлиным носом, незнакомый чабан по имени Анзор. Поначалу редко, а потом всё чаще и чаще стал подходить к несущим службу у дорожного КПП скучающим бойцам. Перезнакомился практически со всеми.

Как это обычно бывает у молодёжи, разговоры велись обо всём: о погоде, женщинах, автомобилях. Кто-то заметил — иногда Анзор как бы вскользь интересуется датой выезда отряда. Но точной даты даже сами бойцы не знали.

Слухи о любопытном Анзоре дошли до Птицевского, и он сделал вывод: Анзор либо человек бандитов, либо родственник безвременно ушедшего Асхаба. В любом случае для отряда это одно и то же: раздолбать отряд в день выезда с блокпоста в битком набитых машинах — минутное дело.

В результате недолгих размышлений майор решил: интерес Анзора — это очень даже хорошо, на руку отряду. И, как бы между прочим, на очередном вечернем разводе назначил «точную» дату выезда. Болтливые бойцы сообщили эту дату Анзору: дней на пять позже действительной.

* * *

Рома Дилань — любитель собирать всякие байки, однажды рассказал две в чём-то взаимосвязанные истории. Вот первая — легенда о том, как Чечня к России присоединилась:

Как-то во Владикавказ приехал известный русский генерал со свитой, остановились на окраине города Беслан. Владикавказ означает — владеть Кавказом, но в то время, при царе, русские ещё плохо знали кавказские народы, а чеченцев вообще не знали. Тем не менее, о прибытии генерала узнали все народы населяющие Кавказ.

Один молодой, но, вероятно благодаря своим ратным подвигам, очень уважаемый джигит решил, как сейчас говорят, представить свой чеченский народ перед представителем России. Джигит объехал пятьдесят селений, и каждое выделило ему по всаднику. Сам оделся во всё белое: снял зелёную тюбетейку, одел белую папаху и белую же бурку, тщательно начистил серебряные газыри. А остальным предложил нарядиться во всё чёрное. Правда, зачем он это сделал — до сих пор непонятно. Первое, что приходит на ум — хотел выделиться из серой массы: показать себя главным.

И вот в клубах поднявшейся дорожной пыли приближается конный отряд к лагерю генерала, тот удивляется:

— Вай, какие красивые джигиты! Особенно этот, который впереди на белом коне. Кто такие, почему не знаю?

Представитель и отвечает гордо:

— Мы — чеченцы! Но невезучий мы народ по жизни! — горячий конь под ним храпит, на месте устоять не может.

— Почему невезучий? — заложив руки за спину, проявил живой интерес генерал.

— Ну, вот, к примеру: наши на охоте много зверей настреляют, а какой-нибудь животный зверь обязательно хитрее их окажется: прикинется мёртвым и в самый последний момент — убежит. А после охоты, на ужине, джигиты начинают расхваливать свои геройства: кто как стрелял снайперски, кто как метко зверя сразил одной пулей, завалил, заломил в рукопашную, и тому подобное, а о убежавшем — ни слова! Почему? Да потому-что он, зверь этот, оказался гораздо умнее нас — вот на этого мудрого зверя и похож наш народ! У нас нет ни начальников, ни генералов, и никто никому не служит. Вот, мы такие! Менталитет, понимаешь, у нас такой, особенный. И вообще — любой из этих джигитов победит любого, даже самого великого и могучего твоего солдата! — конь рвётся, на дыбы встаёт.

Генерал последнему утверждению джигита не поверил:

— Не может быть, дорогой, а давай соревнование устроим, так сказать — товарищеский матч!

Джигит согласился, и его молодцы одержали убедительную победу над всеми русскими солдатами по всем спортивным показателям! Так давайте же выпьем за то… (Ой, это из другой оперы… Но, пожалуй, пусть остаётся).

Генералу это дело очень даже понравилось, и он попросил этого джигита, который в белой бурке, выделить для себя дюжину таких лихих джигитов. Джигит не жадный оказался. С этого исторического момента, говорят, Чечня и присоединилась к России; при дворе русского царя военные стали носить черкески, а тот джигит стал лучшим другом генерала: кунаком.

Очень интересная и познавательная легенда, — позже её Владу и сами чеченские собровцы частенько рассказывали в трёх экземплярах. И неоднократно. Но это — старинная красивая легенда. Ныне у них и начальники, и полковники, даже генералы имеются. Куда мир катится, где традиции? Затерялись традиции в толще временных слоёв. Сейчас из одежды современные джигиты отдают предпочтение натовскому камуфляжу, а из транспорта — джипам с перебитыми номерами.

Сколько было случаев: едут, к примеру, по горной дороге навстречу друг другу два чумазых грузовика, один с российскими омоновцами, другой с местными представителями «силовых структур». Омоновцы — понятное дело: оружие, потрепанная одежда без знаков различия, на головах банданы, ну, разве что если у кого панама или берет бывает, то на ней общевойсковая кокарда защитного цвета, либо милицейская. А у местных — всё почти то же самое, только на головах местами зелёные тюбетейки или повязки с арабской вязью мелькают, одежда почище, и никаких кокард! Вот и гадай: чьи это «силовые структуры». Чьи бы ни были, но настроены они весьма недружелюбно.

Был случай: проезжал отряд на «Урале» через бандитский посёлок, люди по обочинам стоят: дети, взрослые. Все настороженные, признаков гостеприимности и приветливости на лицах нет. Один из омоновцев решил приколоться: поднял вверх согнутую в локте руку со сжатым кулаком и крикнул: «Аллах акбар!», всё население механически в ответ тоже подняли руки и патриотически ответили: «Аллах акбар!». Вот так и проехали. Потом этот случай со смехом вспоминали.

А вторая рассказанная Ромой история такая — это уже в наше время происходило и, наверное, многие её должны помнить:

Был такой известный генерал, зам министра — то ли Капустин, то ли Фаршев. Уважением и авторитетом у рядовых бойцов не пользовался, но имел власть; был любителем строевых смотров, обожал ходить со свитой и принимать неправильные, заведомо провальные боевые решения, из-за чего весь войсковой люд на него огромное недовольство имел. Как-то раз он со своей свитой зашёл в столовую МВД, а там два друга — чеченских омоновца — никак откушать не могут: буфетчики им отказывают, мол, сейчас генерал сюда подойдёт, проваливайте, опосля придёте.

И генерал пришёл. Спрашивает этих парней:

— Вы кто такие, почему не знаю?

— Мы — чеченский ОМОН, — отвечают гордо, и тоже, — а вы кто такие?

— Я генерал Такой-то со своей свитой! — подбоченился, встал в выгодном ракурсе чтобы шитые погоны получше различимы были, — не видно разве!?

На что чеченцы и отвечают:

— Ну и пошёл на…i, генерал, вместе со свитой, где-то мы таких уже видали!

Возникла конфликтная ситуация, все же нервные — это дело перед самой сдачей Грозного происходило. Один из свиты только было собрался пистолет вытащить, а пистолет этот уже в руке у одного из омоновцев оказался, второй всю свиту на автоматный прицел взял. Генерал со свитой — тык-мык, ничего сделать не могут, МВД ведь тоже под охраной этого же самого ОМОНа. Невезучий генерал оказался: при любом удобном случае все обидеть его норовили. Но об этом — в другой раз…

* * *

Владиславу пришлось жить в Грозном на казарменном положении — дело привычное. Разве что в убоповской казарме ни одного русского: по вертикали и горизонтали все сплошь чеченцы. Все! Даже завалящего ногайца не имеется. Один Владик — якут. Чего греха таить — поначалу пробивал мандраж. Про особый мандраж в свете известных событий нужно остановиться и постараться осветить это дело, насколько позволит память, во всех мельчайших подробностях.

Уже в более-менее мирное время мне, с группой молодых товарищей, пришлось заночевать в моздокском войсковом отстойнике — на военном аэродроме. Сколько раз я там побывал — уже точно и не помню, поэтому, как свечерело, просто лёг на кровати в палатке, которую нам выделили и сладко уснул. Об оружии даже и не думал, повесил то ли на дужку кровати, то ли рядом на стульчик сложил — не столь важно. Поутру встал, занялся обычными утренними делами — помыться-побриться и прочее. Но тут заметил что-то неладное, долго не могло дойти. Оказалось вся молодёжь, те, кто в первый раз здесь, на Кавказе, причём на земле Северной Осетии, ходят кто в майке, кто в трусах — это нормально, но с пистолетами на поясных ремнях. Зачем, думаю, с оружием то ходить? В палатке вроде наряд находится, войсковые по нескольким периметрам охраняют неизвестно от кого: не то, что бандит, — мышь полевая не проскочет.

Стал невольно прислушиваться: ж-жесть, — говорят меж собой, — всю ночь не спал, пистолет под подушку, и это, товой-то — жду злого чеченца… В общем адреналина с впечатлениями даже там, в мирной обстановке, хватает. Если вспомнить свою первую командировку, то понять состояние ребятишек можно: страшно бывает, особенно когда в первый раз на Кавказе. Да если и не в первый — всё-равно страшно: даже на людных рынках в городах людей до сих пор воруют, ищи их потом, свищи. Так что по городу, если случается там бывать, сотрудники-силовики стараются по одному и без оружия не ходить.

После второй кампании во временные (всё что временно, то — навсегда) органы внутренних дел ЧР и в другие службы стали набирать сотрудников МВД по контракту — на год или на три. То есть личное дело сотрудника передавалось в отдел кадров МВД ЧР, и им на месте выдавались стандартные удостоверения сотрудников чеченской милиции. Да, так и ходили с двумя ксивами. Многим пришлось жить и работать с чеченскими милиционерами. Рассказывали всякое: были среди них нормальные люди (по нашим, среднестатистическим понятиям), находились и откровенные сволочи, в общем, всё как у людей, даже до стрельбы доходило. Но ничего, притирались, даже дружбу заводили. Но где-то в самом глухом закоулке души всё-таки шевелился червячок недоверия, опаски по отношениям к хозяевам. По себе прямо скажу, положа руку на сердце — в моём сердце, когда приходилось работать с чеченскими или ингушскими милиционерами, абсолютного доверия к ним не было. Так что на случай предполагаемой заварушки в виде боевых действий мы с ребятами заранее просчитывали такие варианты, где рассчитывать можно было только на себя, на свои силы и на своё оружие; в ночное время, к их удовольствию, на посты не ставили. Но надо признать какие-то симпатии и даже дружеские чувства я к ним испытывал, уверен, что и с их стороны было так же.

Чечня, и вообще Северный Кавказ, — выразил как-то своё мнение Владислав, — страна шиворот-навыворот. А за время войны стало просто откровенным зазеркальем: сколько было случаев, когда попирались священные, широко «рекламируемые» законы кавказского гостеприимства и прямо, к примеру, на свадьбе резали приглашённым русским гостям головы; мало того — друг друга убивают, похищают, насилуют. Милиционеры, вместо того чтобы защищать людей, оказывают пособничество бандитам, дерут взятки.

Но и это ещё не всё — чтоб поступить на службу, на должность простого милиционера нужно заплатить начальнику 1000 долларов как минимум — это не секрет, после чего доплачивать, отдавать ему свою зарплату. А зачем милиционеру зарплата: простых людей вокруг много — денег на жизнь, даже на красивую, вполне хватит, и с избытком; а с законным табельным оружием и крышевать кого-нибудь можно, и даже защищаться в случае чего от таких же земляков-«милиционеров». А людей, и в самой Чечне, и в соседних республиках, похищают все: и менты (ну, это он погорячился — не все, конечно), и банды — это ни для кого не секрет. И при этом и те и другие говорят про некий чеченский менталитет: «вам, русским, нас не понять. Пора бы уже давно уяснить, что мы не Россия, мы живем по другим законам и правилам, мы абсолютно разные и ничего общего у нас с вами нет. То, что для вас нормально — для нас и в мыслях непозволительно»! — Конечно, не понять, и не позволительно. Хоть в этом какое-то согласие имеется.

Говорят, до войны Грозный был самым красивым городом союза — город-сказка. Жили там прекрасные, добрые и славящиеся своим гостеприимством люди. И наши земляки в то время туда ездили, возвращались полные добрых впечатлений. И сейчас ездят… Верно говорят: «Если плюнуть в бочку с водой, то вода испортится, и из нее уже не будут пить». В свете последних событий отношение к этим людям изменилось кардинально и надолго.

А можно ли было вовремя остановить все эти события? Был же некий толчок отодвинувший камешек, который перекрывал выход тоненькой струйке воды. Но ведь вода и камень точит. Водичка расширила проход и со временем струйка превратилась в бурный, сметающий всё на своём пути, опасный и грозный поток.

А теперь представьте состояние нашего героя — Владислава: обладая подобными знаниями, и с избытком, ему пришлось с головой, которой он, кстати, как и все нормальные люди, дорожит, погрузиться в эту мутную зазеркальную жизнь. Хорошо хоть отдельную комнату для него выделили. Ни с кем не общался, жил сам по себе — обособленно от всех. Но за пару дней пообвык, притёрся, наладил контакты. С облезлым котом по имени Пират. Кот Пират стал его лучшим другом, а также причиной и следствием некоторых последующих событий, поэтому, считаю, кота, для начала, обязательно нужно каким-то образом, хоть и скупым абзацем, но обрисовать. Напомню ещё раз: в существующем мироздании всё взаимосвязано.

Пират, так же, всех казарменных, несмотря на то, что все поголовно — земляки, сторонился, жил в казарме обособленно, сам по себе. Имел обыкновенную кошачью полосатую расцветку, но не имел правого глаза и левого уха, хвост отсутствовал: то ли в боевых действиях поучаствовать пришлось, то ли какой садист тесаком баловался — про то неведомо. Уж, какой есть — это факт.

Возможно именно по этой причине, что они не такие как все, но лично мне кажется в большей мере из-за того, что Пирата привлёк свежий запах раздавленной на днях полевой мыши исходящий от подошвы Владова ботинка, — Влад с этим котом и сдружились. Даже мурлыкал безухий, когда Влад его поглаживал, с картавинкой. Вот провалиться мне на этом месте, если вру! Так оно и было!

Надо отдать должное Пирату: благодаря наличию кота, реактивное состояние у Владислава в убоповском коллективе никак не проявилось.