Я приехала к дому родителей Юры Кузнецова рано утром. Без пяти девять. А что? По моим меркам это очень даже рано. Я в такое время только просыпаюсь окончательно. Поднимаюсь часа на два раньше — мне же сына в садик нужно отвести — а вот просыпаюсь только к девяти. Подниматься в квартиру мне не хотелось. Очень хорошо я помнила вязкую от горя атмосферу этого дома. Оказаться там второй раз и снова страдать от невозможности хоть как-то помочь этим людям было просто невыносимо. Поэтому я решила дождаться кого-то из Кузнецовых во дворе, у подъезда. Ведь выходят они из дома когда-нибудь. Хотя бы за хлебом.

Я уселась на скамейку возле нужного подъезда и приготовилась ждать. Для этого натянула на голову капюшон куртки и сунула руки в карманы — по утрам было уже совсем холодно.

Грохот подъездной двери вывел меня из оцепенения, в которое я впала незаметно для себя. Может, я уснула на этой скамейке? Я тряхнула головой, прогоняя остатки сна, и повернулась, чтобы увидеть, кто вышел.

Лучше бы я и дальше спала на этой чертовой скамейке, тогда бы у меня был шанс остаться незамеченной.

Прямо ко мне, широко улыбаясь, шла Лида Новикова. Лучше бы я к Кузнецовым поднялась.

— Здравствуйте! А вы опять к нам? — Лида, похоже, была очень рада неожиданной встрече.

— Да нет, я просто мимо проходила, — внезапно сообразив, что сидя на скамейке, нельзя «проходить мимо», я поспешила исправиться, на сколько это возможно в такой дурацкой ситуации. — Я здесь недалеко была по делу, да вот присела отдохнуть. Красивый у вас двор.

Лидочка обвела двор удивленным взглядом. Две реликтовые скрипучие качели, песочница со слежавшимся до твердости базальта мокрым песком и пара скамеек. Любоваться было особенно нечем. Но Лида Новикова была патриоткой. А может, просто не захотела меня расстраивать, поэтому согласилась:

— Да, у нас уютно. А может, ко мне поднимемся? Чайку попьем.

— Я бы с удовольствием, да времени совсем мало. А вы ведь тоже куда-то спешили?

— Да нет, я просто прогуляться вышла. Заодно хотела печенья купить к чаю.

Она села рядом и закинула ногу на ногу. Печеньем она решила пожертвовать ради интересного разговора. Я в пятьдесят второй, наверно, раз пожалела, что не пошла сразу к Кузнецовым.

— Лида, а вы кем работаете? — спросила я для поддержания разговора. — Вам на работу сегодня не надо, что ли?

— Так я же продавцом в гастрономе. Неделю работаю, неделю дома. У меня выходной сегодня.

Да уж, отделаться от Лиды не так-то просто. Я смирилась с тем, что все мои планы летят кувырком, и приготовилась слушать соскучившуюся по общению Лидочку. Правда, через какое-то время мне снова удалось впасть в то благостное оцепенение, из которого меня вывела хлопнувшая дверь. Я пригрелась в капюшоне, вытянула ноги, откинулась на спинку скамейки… Лидочкино жужжание убаюкивало, солнышко пригревало, жизнь была вполне сносной.

— А как он ее любил! Мама дорогая, такое даже представить трудно. Вроде сопляк совсем, класс пятый или даже четвертый, а уже любовь. Причем, настоящая, не детские глупости какие. Все как положено. Да он ради нее на все готов был. И сейчас тоже. А она дура! Вот чего, спрашивается, не пошла тогда замуж? Ведь ясно же, что никто ее так любить не будет, как он. Вот чтобы про себя совсем не думать, а только чтобы ей было хорошо.

— Это вы о ком сейчас рассказываете? — проснулась я. Что-то заинтересовала меня эта история про настоящую любовь с четвертого класса.

— Ну как же? — опешила Лида. — Про Ольгу с Леликом, конечно. Вы же сами спросили, как они познакомились. Вот я и рассказываю, как он к нам в четвертом классе пришел и сразу в Ольгу втюрился.

— Погодите, Лида. Что значит, к вам в класс? Вы с Ольгой Кузнецовой одноклассницы, что ли?

— Конечно! А откуда же я, по-вашему, это все знаю? Мы с Ольгой с первого класса дружили. Сейчас, конечно, редко видимся. Работа там, дела всякие. А раньше-то, в школе, каждый день или я у нее, или она у меня. Она и с Юркой у меня познакомилась. Вернее, вот в этом самом дворе, где мы с вами сидим. Это уже после школы было. Она ко мне в гости забежала как-то, а тут Юрка. Ну и покорил. Мне иногда кажется, что она и замуж за него пошла потому, что он на Лелика совсем не похож был. Ну поведением, я имею в виду. Лелик-то за ней просто хвостом ходил, а Юрка независимый. Сразу и не поймешь, нужна ты ему или нет. А Ольге к тому времени Лелик надоел со своей любовью хуже горькой редьки. Вот она и пошла за Юрку. Только знаете, мне кажется, она потом сто раз пожалела об этом. Мне-то, конечно, не признавалась, да только я и сама все видела. Ей такой, как Лелик нужен. Чтобы заботился, всего себя отдавал. А она ищет непонятно что.

Вот это да! Хорошо, что Димыч меня сейчас не видит. Он бы надо мной всю оставшуюся жизнь потешался, если бы узнал, какой неожиданностью стало для меня известие о том, что Новикова и Кузнецова — бывшие одноклассницы. Ведь я уже второй раз с этой Лидой разговариваю, терпеливо выношу ее болтовню, даже вот спать под нее пытаюсь. И мне даже в голову не пришло поинтересоваться, откуда она знает про сердечные дела Ольги Кузнецовой. Нет, Димычу об этом рассказывать нельзя. Нечего давать лишний повод для насмешек.

Пока я мысленно ругала себя последними словами, подъездная дверь снова открылась, выпуская пожилого сутулого мужчину. Я вгляделась повнимательнее и узнала в нем отца Юры Кузнецова. Сейчас, при солнечном свете, да еще на открытом пространстве двора он казался гораздо меньше, чем при нашей первой встрече. Меньше и жальче. Я бросилась за ним вслед, вспоминая на ходу, как же его зовут. Борис Владимирович? Борис Андреевич? Отчество вылетело из головы начисто. Кажется все-таки Владимирович.

— Борис Владимирович, здравствуйте! Вы меня помните? Я к вам с милицией приходила.

Кузнецов молча кивнул.

— У меня к вам вопрос очень важный.

Он и не думал останавливаться, брел, как и прежде, в сторону проспекта. Я крутилась вокруг него, путалась под ногами и пыталась поймать взгляд. Бесполезно. Кузнецов Борис Владимирович (все-таки он Владимирович, теперь я это вспомнила отчетливо) не собирался отвечать ни на какие мои вопросы. Он меня вообще как будто не замечал.

— Борис Владимирович, что случилось с Рексом?

Он резко остановился и оглянулся на меня.

— Что, простите?

— Что случилось с Рексом? Куда он подевался? Ведь он был не старый.

— Не помню.

Я забежала вперед и преградила ему дорогу.

— Вы врете, — сказала я не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Плевать, что он меня в два раза старше. — Вы не можете этого не помнить. Ваш сын очень любил эту собаку. Это не школьный учебник и не спортивная форма. Это был его друг. Возможно, единственный. Они на всех фотографиях вместе. А в десятом классе его нет. Куда он делся?

Кузнецов поднял на меня глаза, совсем прозрачные и тоскливые.

— Отдали мы его, — сказал он тихо.

— Как отдали?

— Думали, десятый класс, в институт поступать, готовиться надо. А Юрка все с собакой возится. Боялись, что времени на уроки не будет, а ведь поступать. Вот и отдали Рекса, чтобы не отвлекал.

— Как отдали? Кому?

— Не помню.

Он обогнул меня и пошел дальше, сутулясь и шаркая ногами. Я снова припустила вслед.

— Подождите! Да стойте вы! А Юра? Он как к этому отнесся?

Кузнецов не отвечал, делал вид, что не слышит и не видит меня. И тогда я, разозленная не столько его поведением, сколько мелькнувшей догадкой крикнула ему вслед:

— Я знаю, что было дальше! Юра не простил вам, что вы отдали его единственного друга. Поэтому и в институт не пошел. Ему не нужен был институт такой ценой. Он вас не простил!

Кузнецов вздрогнул и остановился. Постоял, не оборачиваясь, пару секунд и побрел дальше, сутулясь еще сильнее.

Поднявшись со скамейки и открыв от удивления рот, эту безобразную сцену наблюдала Лидочка Новикова, про которую я совсем забыла.

Я ворвалась к Тане Ковалевой все еще клокоча от недавнего разговора с отцом убитого Юры. Разговором это, правда, назвать трудно. Как вспомню себя, орущую вслед сломленному горем человеку, так стыдно до тоски. Но еще тоскливее становилось, когда начинала думать, как оно все было много лет назад. Когда заботливые родители, конечно же желающие своему ребенку только добра, лишили его самого главного в жизни. Я была уверена, что именно в этом причина того давнего конфликта, о котором родители постарались забыть. И мне нужны были подтверждения моим догадкам.

— Таня, — выпалила я с порога, — вы единственный близкий для Юры человек!

Кажется, я попала в точку. С тем, что она была Кузнецову близким человеком, Таня согласилась сразу же. Только удивилась немного. Интересно, что она вкладывает в это понятие?

— Только вы мне сможете помочь. Вернее, рассказать. Вы знаете о том, что его родители отдали кому-то собаку, когда Юра был в последнем, выпускном, классе? Чтобы Рекс не мешал ему к институту готовиться.

— Знаю. Только они его не отдали. Это они так говорят.

— А на самом деле?

— Юра считал, что Рекса убили. Некуда им было отдавать. Юра тогда всех знакомых объехал, никто ничего не знал. Не отдавали они его.

Потом мы сидели с Таней рядком на диване и ревели на пару. Слезы будто смыли барьер, которым Таня отгородилась от наших расспросов в прошлый раз. И она рассказывала, рассказывала. Про то, как вернулся шестнадцатилетний Юра Кузнецов от тетки, из деревни, куда отправили его на неделю за какой-то хозяйственной надобностью. Как удивился еще в прихожей, когда Рекс не выбежал ему навстречу. Как родители отводили глаза и рассказывали про институт и необходимость серьезной подготовки к нему. Как врали о том, что отдали Рекса хорошим людям в деревню, где ему будет гораздо вольготнее жить. О том, что родители ему врали, он догадался, холодея от мыслей, почти сразу. Но не хотел верить в жестокое предательство родных людей. И потом две недели, когда метался по городу, расспрашивая всех знакомых о судьбе собаки, не хотел верить, что поиски его бессмысленны. Понимал, что случилось самое страшное, но верить не хотел. Как скандалил и плакал бессильными мальчишескими слезами, умоляя рассказать, что случилось на самом деле. Ну может, под машину попал? Может, украли? Родители молчали и предложенных вариантов не подтверждали, стояли на своем. И именно это упорство окончательно убедило Юру, что Рекса он потерял навсегда. Верного пса принесли в жертву ради светлого будущего хозяина. Родителей Юра возненавидел. И от светлого будущего такой ценой отказался.

— Так значит, он поэтому в институт не стал поступать?

— Да. Для него это вообще таким ударом стало. Как-то же это называется у психологов. Психотравма, что ли. Он про тот случай даже говорить спокойно не мог. В лице менялся. Знаете, как будто мертвый. Смотрит на тебя и будто не видит. И монотонно так рассказывает, к кому сначала побежал про Рекса узнавать, к кому потом. Вот честно, страшно было за него в такие моменты. Знаете, я думаю вот эта его привычка ничего никому не давать как раз оттуда родом. Он потерял однажды что-то для себя дорогое, и теперь боится, что снова придется.

— Ну вы сравнили! Там собака, живое существо. А тут сумка какая-то.

— А все равно, — упрямо тряхнула головой Таня. — Мне кажется, это все оттуда идет. Он ведь и к собакам старался не привыкать именно поэтому. Всех ведь невозможно себе оставить, рано или поздно придется отдать. Вот он и не привыкал, чтобы не считать своими. Поэтому, может, и заводчиком не стал.

— Потому что щенков жалко отдавать?

— Ну да. И отдавать жалко, и выбраковывать.

— Как это?

— Ну как… — замялась Таня. — Для заводчика ведь главное породу сохранять и по возможности улучшать. Если, конечно, это настоящий заводчик, а не разведенец, которому главное денег побольше получить. Поэтому у настоящего заводчика должны быть только «правильные» щенки. По крайней мере, здоровые. А в любой породе не бывает без брака.

— Это как? — все еще не понимала я.

— Больные, с врожденными дефектами. Иногда даже окрас может быть браком. Оставлять таких щенков нельзя. Приходится выбраковывать. Без этого нельзя быть заводчиком. А Юрка не мог. Вот не мог, и все. Потому и щенки у него были только алиментные. А мог бы стать классным заводчиком, с его-то чутьем. Вы слышали, как он щенков выбирал?

— Слышала. А выбраковывать — это значит…

— Убивать, — закончила за меня Таня и посмотрела прямо в глаза. — Что, жалко? Вот и Юрке было жалко. Людей он никогда не жалел, а собак любил. Вот хоть Райса взять. Юрка его не продал вовремя, как других щенков, и прикипел сердцем. Он его и не продавал поэтому. А многие думали, что просто покупателя ищет побогаче, или, что из вредности не продает. Мол, просто Коля Юрке не нравился, вот он над ним и измывался таким образом.

— А это не так?

— Не так. Может, покупатель ему и не нравился, только собаку Юрка не поэтому не хотел продавать. Просто это была его собака. Его, понимаете. И он его никому отдавать не хотел.

* * *

Димыч моему рассказу ничуть не удивился. Обрадовался, это да. Но не удивился совершенно.

— Я же тебе говорил, что финтят они чего-то, — сказал он удовлетворенно и от души, с хрустом, потянулся. — И стыдно им, дуракам, до сих пор за содеянное. Потому и не рассказывают никому. Отмазки лепят как в детском саду: не видели, не помним, ничего не знаем. Само упало и само разбилось. Испортили пацану жизнь своей заботой.

Димыч с силой потер ладонью затылок и добавил уже другим, деловым, голосом:

— Ты молодец. Вот только информация эта нам никак не поможет.

— Почему это?

— Ну а как это может вывести нас на убийцу, сама посуди? Сто лет назад родители угробили у Кузнецова по сути единственного друга. Да-да, характер у него всегда был сложный, так что особых друзей среди ровесников и не было никогда. Пес этот был. Для Юрика он был другом, а для родителей его — помехой в учебе. Убрали они эту помеху, парень на них обиделся, ни в какой институт поступать не стал. Стал заниматься тем, что ему нравилось — собаками. Это все. Больше ничего мы из этой истории не выжмем. Теперь понятно, почему он в техникум пошел с такой-то светлой головой. Но до сих пор не понятно, кому он так насолил, что чудак за спортивный пистолет схватился? И главное, где он пересекся-то со стрелками этими? Пока у нас только один стрелок на примете, вернее два: Коля Рыбкин и Игорь Сиротин. У одного был мотив, но, похоже, не было возможности. У второго как раз могла быть возможность, если он в толпу зрителей затесался, но непонятно, нафига ему было Кузнецова убивать. Они ведь даже знакомы не были.

— А вы этого Сиротина еще не допрашивали?

— А что мы ему можем предъявить? Видел я его, поговорили. Кузнецова он знать не знает, приходил к Рыбкину, с которым лет десять не виделся. Хотел подработать немного, но понял, что с собаками у него не получится ничего. Боится он их с детства, и никакой защитный костюм этого страха не перебьет. Непонятно, правда, зачем он вообще тогда к Рыбкину поперся, но это уже его дела. Мало ли, на что не пойдешь, если деньги нужны. А так обычный мужик. Спокойный, рассудительный. Я бы даже сказал, хладнокровный. Но это и понятно, он же стрелок, там нервы нужны крепкие и выдержка. А он мастер спорта, между прочим. С Кузнецовым он вообще никак не пересекался. Это даже и доказывать не надо, когда он на тренировку приходил, Кузнецов его видел и не узнал.

— Может, он киллер?

— Иди ты нафиг с киллерами своими, — ласково посоветовал мне Димыч. — Везде они тебе мерещатся. Ты поменьше сериалов по телевизору смотри, а побольше думай. Кому надо этого Кузнецова заказывать? Он кто? Крупный бизнесмен или политик? Или криминальный авторитет? Он дрессировщик собак всего-навсего. При такой работе самым реальным кандидатом в его убийцы был Кравчук. И то только в состоянии аффекта. Но с Кравчуком мы в пролете, сама знаешь. Он очень вовремя ногу сломал. Слушай, а может это он и нанял Сиротина?

Димыч посмотрел на меня пару секунд и, не дождавшись нужной реакции, сам и заржал над своей шуткой. Тоже мне, остроумец выискался. Я хоть какие-то версии предлагаю, а он сидит и талдычит одно: «Некому было убивать дрессировщика Кузнецова».

— А кстати, почему ты говоришь, что Кузнецов не был бизнесменом? Ты же собирался с его компаньоном пообщаться. С тем, который хотел весь бизнес себе захапать.

— С компаньоном я пообщался. Ты, кстати, помнишь, что о его подлых намерениях нам говорила только бывшая жена убитого? Ни Ковалева, которая знала Кузнецова лучше всех, ни родители об этом ни словом не обмолвились.

* * *

Сергей Долгунов оказался мощным, заметно растолстевшим к неполным сорока годам мужиком. Поначалу, когда он ввалился в их небольшой кабинет, закрыв собой весь дверной проем, Димыч решил, что ему предстоит иметь дело с типичным представителем бандитской части населения. Очень уж типаж был подходящим: плотный, круглоголовый со сломанным сто лет назад, слегка кривоватым носом. Прямо мечта оперативника. Димычева душа радостно затрепетала в предвкушении.

Правда, за то время, что Долгунов шел от двери до стола и осторожно, словно боясь раздавить, усаживался на хлипкий «свидетельский» стул, радость несколько поблекла. А потом и вовсе испарилась, уступив место предчувствию обычной рутинной работы. Бандитом, ни бывшим, ни настоящим, Сергей Вадимович Долгунов не был. А был он простым российским мужиком бульдожьей породы. Небось, и нос ему сломали в уличной драке.

Долгунов положил на стол паспорт и повестку, сложил руки на коленях, как школьник. Даже на спинку вальяжно не откинулся, чем окончательно убедил Захарова в том, что и на этот раз он тянет пустой билет.

— Вы спортом каким-нибудь занимались? — спросил он без особой надежды.

— Ага. Вольной борьбой. И самбо немножко.

— Нос там сломали? — Димыч злился на себя за бестолковые вопросы. И на Долгунова злился за то, что тот старательно отвечает и даже вида не подает, что удивлен. А может, и не удивлен он нисколько. Может, хочет искренне помочь следствию, вот и припоминает сейчас, где его угораздило свернуть нос набок.

— Нет, это в армии, — ответил он смущаясь. — Там случай такой был…

Димычу стало совсем тоскливо. Чтобы избежать подробного рассказа про случай в армии, он поскорее задал следующий вопрос:

— С Кузнецовым давно знакомы?

— Так с армии. Мы же земляки. Нас в роте всего двое было, с одного призыва. Вот и держались друг за дружку.

— А после армии часто виделись?

— Часто. У нас же бизнес с ним был. Ну как бизнес? Не то, чтобы вместе работали, но виделись часто, конечно.

— Давай про бизнес подробно, — потребовал Димыч, незаметно для себя переходя на ты.

Он приоткрыл окно, с силой дернув размокшую старую раму, и поставил посередине стола пепельницу.

Долгунов обрадовано полез в карман за сигаретами, закурил и начал подробно:

— Мы с Юркой после армии и не виделись почти. Я, как вернулся, сначала две недели гудел, всех знакомых обошел, к себе в гости зазвал. Девчонки там, все дела. Потом время прошло, надо как-то устраиваться. А я до армии училище закончил, на автомеханика. Права получить успел. Сначала думал водилой куда устроиться. У меня же все категории были открыты, кроме автобусов. Думал даже подучиться, чтобы и на автобус можно было. А потом посмотрел вокруг, людей послушал — ни черта водилой не заработаешь. Это же в девяносто третьем было. Зарплату никому не платили по полгода. Один был выход — левачить, да бензин потихоньку продавать. А я же молодой, страшно чего-то стало. Да и противно, честно говоря. Нет во мне коммерческой жилки, видно.

Димыч хмыкнул, услышав это заявление от владельца сети автосервисов, но промолчал, стал слушать дальше.

— А тут бати моего знакомый автосервис открыл, люди нужны были. Вот батя меня туда и пристроил. Там с зарплатой проблем не было, клиенты же деньгами рассчитывались, а не обещаниями. Вот я там пару лет и кантовался. Сначала-то думал, сервис, бизнес, не для средних умов занятие. А потом присмотрелся — ничего там сложного нет. Если сам в этом деле сечешь, то и другими руководить можно. Этот батин знакомый еще в Советском Союзе на станции техобслуживания автомехаником работал. А тут в люди выбился, начальником стал. Нет, вы не думайте, мне на него обижаться не за что. Зарплату всегда вовремя платил, премии там за срочность. Нормальный хозяин был, чего там. Только у меня все время мысль свербила, что и я так мог бы. Чего там сложного? Тем более, я у него за два года не только механиком, но и жестянщиком поработать успел. А когда покрасочную камеру купили импортную, он меня на нее поставил, чтобы разобрался и других научил. Я и разобрался. Опять ничего сложного. Там вообще ничего сложного, если оборудование нормальное, а не на коленке все делать. Вот в оборудовании главная загвоздка и была. А я вам не сказал, разве, что решил свой сервис открыть? Ну как решил? Мысли такие были, мечты, можно сказать. Все думал, что будь у меня свой сервис, вполне бы я справился. Я даже в бухгалтерию потихоньку лезть стал, только там у меня облом случился, — Долгунов засмеялся добродушно, вспоминая. — Бухгалтерия мне не далась. Там с этими их бумажками сам черт ногу сломит. Я-то думал поначалу, что все просто. Вот нам деньги заплатили, вот мы за запчасти отдали, разницу себе. А там столько всего. Нет, бухгалтера надо толкового искать, не экономить на этом. Это я сразу так решил. А только толку с моих решений тогда не было никакого — денег-то нет. Зарплату я, конечно, получал вовремя. Да только скопить все равно никак не удавалось. То одно, то другое. Да еще женился я, пацан родился, потом второй. Семью кормить надо. А чтобы сервис открыть совсем другие деньги нужны, по десятке с зарплаты не наоткладываешься. И взять негде. В долг тоже никто не дает, отдавать-то мне пока не с чего.

Долгунов затушил сигарету, с силой вдавив ее в пепельницу. Окурок после этого выглядел совсем жалко, как пожеванный. Димыч оторвал от него взгляд и поторопил предавшегося воспоминаниям собеседника:

— Ну а с Кузнецовым как?

— Ну так я же уже почти дошел до того места, — ничуть не обиделся Сергей и продолжил с прежним энтузиазмом. — Думаю я, значит, где денег взять на оборудование. Ничего придумать не могу, уже всю голову сломал, а никаких идей. Хоть плачь. И тут встречаю случайно на улице Юрку. Мы с ним два с лишним года не виделись. Как дембельнулись, так все времени не было созвониться. Хоть в одном городе жили, идиоты. Ну, встретились, разговорились, пива выпили. И выясняется, что у Юрки-то как раз деньги есть. Он собак дрессировал, платили за это хорошо, вот и скопил. И лежат они у него просто так. Говорит, надо бы вложить куда, да думать неохота…

— Это что же, он на дрессировке собачек хорошо зарабатывал? Да еще в девяностые, когда собак этих кормить не на что было, не то что дрессировать. Ничего не путаешь?

— Не путаю, — замотал головой Долгунов. — Он же просто так дрессировал — «сидеть-лежать». Он в частном порядке собак готовил крутым всяким. Слыхали про собак-телохранителей?

— Ну слыхал. Только ведь туфта это все. Легенды. Не бывает таких собак.

— Да как же не бывает, когда Юрка мне сам рассказывал? И откуда тогда у него деньги, сам посуди?

Димыч неопределенно пожал плечами, и Долгунов стал доказывать с еще большим жаром.

— Да были такие собаки, зуб даю. В самый разгар девяностых. Это теперь говорят, что легенды. А тогда вполне реальные были собачки. Насмерть жрали просто. Юрка рассказывал, что дрессировали они их сразу в горло вцепляться и рвать. И платили за это, конечно, по особому тарифу. Вот тогда он и заработал нормально. Только семьи у него тогда не было, а на себя он особо не тратил. Потому и деньги лежали нетронутые. Вот тогда он мне и предложил вместе поработать. Вернее, работать буду я, а оборудование на его деньги купим. Ну, и с крышей обещал договориться, чтобы не сильно наседали. У него среди заказчиков на собачек полно было нужных знакомств.

— Значит, Кузнецов свои деньги в бизнес вложил, так?

— Так.

— А работал ты.

— Я. И еще несколько человек, которых я нанял.

— А прибыль как делили? Поровну?

Долгунов, открывший было рот, вдруг замолчал на полуслове и уставился на Димыча недоуменным взглядом.

— Да вы чего, думаете, что это я Юрку замочил, что ли?

Димыч молчал, наблюдая за догадливым свидетелем. Долгунов беспомощно оглянулся на сидящего за соседним столом Толика, но тот тоже молчал, в упор глядя на него.

— Да вы чего, мужики? Мне-то это зачем? Да мне, если хотите знать, от Юркиной смерти одна сплошная головная боль. Ну, вы даете!

— Тогда расскажи нам подробно про эту свою головную боль. Чем так невыгодна тебе смерть компаньона? По-моему, наоборот, сплошное удовольствие. Прибылью-то теперь делиться не надо ни с кем, все тебе достанется.

— Да какой там прибылью, — продолжал причитать Долгунов. — Оборудование-то все — Юркино. Я его, типа, в аренду у него брал. И платил, как за аренду, конкретную сумму. А все, что кроме этого — мне оставалось. Он сразу сказал, что в бизнес мой лезть не собирается. Не понимает он в этом ничего, и вообще, с собаками ему интереснее, чем с железяками. Он просто хотел деньги пристроить так, чтобы какой-то навар с них иметь. Ну не в банк же ему их было нести, сами посудите. Вот мы и договорились, что сервис мой будет, он и по документам мой, можете проверить. Юрка и не был там учредителем никогда. Я вообще индивидуальный предприниматель. А оборудование я у Юрки арендую по договору. Да у нас все оформлено, мы договор каждый год новый заключали, и сумму в нем указывали. Зачем мне его убивать?

— А чего же ты до сих пор на чужом оборудовании работаешь, не пойму? Сколько лет уже прошло, дела идут нормально. Давно бы уже сам все купил и не платил ничего Кузнецову.

— Умные вы какие! — насупился Долгунов. — Со стороны-то, конечно, все всем понятно. Чужие деньги все считать умеют. А нету у меня своих денег на оборудование. Мы что заработали, во второй сервис решили вложить. И опять Юрка все купил. И в третий, и в четвертый. Потом автомойку открыли — снова Юрка вложился. Я же говорю, он деньги особо не тратил. К тому же, оборудование всегда продать можно, так что считай, те же деньги. И мне проще было, затрат-то меньше гораздо. А скопить никак не получалось. У меня же семья, да мама, батя помер два года назад, да сетра младшая с мужиком своим разошлась, трое детей — тоже я кормлю. Вот и посчитайте, сколько их у меня. Три женщины да пятеро ребятишек, если с сеструхиными считать. А добытчик один я. Какое уж тут свое оборудование? Да Юрка для меня просто находкой был. В дела не лез, раз в месяц деньги получал и никаких тебе разборок. А вот как сейчас все повернется, я и не знаю.

— А что сейчас? В чем загвоздка-то. И кому это оборудование достанется, кстати?

— Вот в том-то и дело! Наследникам оно достанется. А наследники там родители. А мамаша Юркина давно его подзуживала, что я его обманываю, типа, мало денег плачу. Все ей казалось, что я сыночка ее накалываю. И не объяснишь ей ничего. И как теперь быть мне? Выкупить у нее это оборудование не смогу — денег у меня нет таких. На пару сервисов, может, и наскребу. А остальные? А за аренду получать вдруг не захотят? Или захотят, но больше, чем я Юрке платил? Да и вообще, как с ними разговаривать, не знаю. Упертые они какие-то, если втемяшат себе что, не сдвинешь.

Долгунов закурил еще одну сигарету и сказал с тоской:

— И зачем Юрка с бабой своей развелся? Не развелся бы — она бы наследницей была. Уж с Ольгой я как-нибудь договорился бы. А сейчас не получит она ничего, уж мамаша Юркина за этим проследит. Жадная она, не приведи господь.

— Ольга замуж собралась за границу. Ей наследство это ни к чему.

* * *

— Думаешь, он не врет, Долгунов этот?

— Думаю, нет. Он потом документы все принес. Свидетельства всякие о регистрации, договор аренды. Они все оформляли, как положено, Кузнецов на этом настоял с самого начала. И алиби у него имеется. Он шестого числа весь день с семьей на даче был, соседи его видели.

Да, не тянул Сергей Долгунов на убийцу.

— Дим, а может, он просто скрывает что-то? Почему вы так сразу ему верите?

Димыч посмотрел на меня ласково, как на душевнобольную, и успокоил:

— Мы никому сразу не верим. Мы всех проверяем. И Долгунова этого тоже. Но ты не забывай все же, что про якобы разногласия их с убитым Кузнецовым мы узнали только от Ольги.

— Думаешь, она хотела выставить убийцей Долгунова? Зачем ей это?

— Кто ее знает. Может, искренне считает, что только ему это выгодно. Может, зуб давний на него имеет, мало ли. А может, хочет направить нас по этому пути, чтобы мы не пошли по правильному. Как тебе такой вариант?

— Ты что же, думаешь, ей самой убийство бывшего мужа было выгодно? Чем? Она же теперь не наследница.

— Она нет. Но ты не забывай, что у них дочка имеется. И ребенок — наследник в любом случае. Даже если бы Кузнецов завещание написал и все свое имущество, включая замечательную собаку Райса, отписал первому встречному, несовершеннолетний ребенок все равно получает какую-то там часть. В любом случае.