Ольга Кузнецова брела по улице и пыталась унять колотившееся сердце. С чего она так разволновалась вдруг? Обычные формальности. Человек погиб – опрашивают родственников. Даже бывших. Вот зачем она за Кузнецова тогда замуж пошла? Не терпелось поскорее «окольцеваться». Вот и расхлебывает теперь. Главное, тревожиться совершенно не из-за чего. Обычные вопросы задавали, как всем. В конце концов, у них общий ребенок. Ксюша, кстати, наследница. Сама Ольга ни на что претендовать не может, она ему больше не жена. А вот дочка – вполне. Дети бывшими не бывают. Стоп! Вот про наследство-то она и не подумала. У Юрки ведь квартира была и машина. Вот и наследство. Да и деньги, наверняка, у него имелись. Не может быть, чтобы у такого, как Кузнецов, и не было чего-то в загашнике. Всегда прижимистым был, каждую копейку считал, чтобы лишнего не потратить. Да еще родители его говорили, что какой-то чудик к ним приходил, уговаривал пса Юркиного продать. Даром не стал забирать, хоть и предлагали, хочет, чтобы все по закону. А по закону если, так собака – это имущество, а значит, наследство. А значит, и Ксюшина доля во всем этом есть. Как же она раньше об этом не подумала?
Ольга остановилась. Не резко, словно наткнувшись на что-то, нет. Воздух вдруг стал вязким, словно в воду входила, и ноги, будто ватные. Каждый шаг давался все труднее, и в конце концов она остановилась посреди тротуара, оцепенев от ужаса. Как же она сразу не подумала про наследство?! Ведь это мотив. Пусть наследницей только Ксюша считается. Она маленькая, а Ольга – мать. И больше других заинтересована, чтобы дочка это наследство чертово получила. И значит, подозревать ее могут запросто. Наверняка, уже и подозревают. Опер этот сегодня хоть и спрашивал, сколько прожили, да почему разошлись, наверняка думает, что мотив у нее есть. Только виду не подавал. И баба эта еще, что под конец разговора пришла. Не просто так она села и на нее молча уставилась. Явно ждали, что Ольга нервничать начнет и себя выдаст. Хорошо, что она только сейчас об этом догадалась. А то, действительно, занервничала бы, начала мямлить, путаться. И тогда бы они точно решили, что она в смерти бывшего мужа была заинтересована. А что? Очень удобно. Бывшая жена убивает бывшего мужа, чтобы обеспечить наследство их общему ребенку. А то, что наследство там небольшое, так это не беда. Им, голодранкам, и это сойдет. Да им двухкомнатная квартира – просто подарок небес. И пойди потом, рассказывай, что не нужна тебе эта его квартира. И вообще ничего от него не нужно. Все, что тебе нужно сейчас – это свалить из этой страны как можно скорее, и забыть всю эту жизнь, как страшный сон. А наследство пусть родители Юркины забирают. И квартиру, и машину, и собаку эту, пропади она пропадом.
Трясущимися руками она достала из сумки пачку сигарет, долго не могла подцепить ногтями плотно прижатый к другим фильтр. Долго чиркала дешевой зажигалкой. Наконец закурила, с силой затягиваясь успевшей отсыреть сигаретой. А ведь собиралась бросить. Даже пачку эту покупать не хотела. В последний момент взяла, сама себя ругая за нетвердый характер. Бросать надо. Стиву-то она сказала, что не курит. Они же там, в Америке, на здоровом образе жизни помешаны все. Вот и приходится соответствовать. Она даже волосы отрастила подлиннее, потому что тетка в брачном агентстве сказала, что иностранцы в русских женщинах ищут мягкости и женственности. А феминисток у них своих хватает.
Ольга закрыла глаза и представила Америку, как она представляла ее последние полгода. Маленький домик на берегу океана, пляж и они с Ксюшей, бегущие по песку. И никакой долгой и снежной зимы, никаких промерзших насквозь трамваев по утрам, никаких слипшихся макарон вечером. Море, пляж и здоровый образ жизни. И последнюю сотню не надо будет растягивать до зарплаты.
В кармане запиликал мобильник. Ну конечно, Лелик. Кому же еще быть? Вот тоже напасть, не отвяжешься. Скорее бы уже уехать, забыть и Лелика тоже. Всего недельку осталось потерпеть, а там сядут они с Ксюшей на самолет и улетят в другую жизнь.
– Всего неделя, – проговорила она, как заклинание, и нажала на кнопку. – Ну, чего тебе? Я же говорила, чтобы ты мне не звонил больше.
* * *
Петр Алексеевич пошел проводить нас до крыльца. Стоял, сунув руки в карманы поношенной куртки, смотрел на резво бегущие по небу тучи.
– Смотри-ка, распогодилось. А уж думал, придется грязь месить. У меня группа сегодня в пять часов, – пояснил он. – Общий курс дрессировки, щенки в основном. А тут и солнышко даже проглядывает. Погодка, как по заказу.
Солнышко не просто «проглядывало» – оно пригревало уже совсем по-летнему, словно пытаясь напоследок, под вечер, загладить вину за нудный промозглый день. Мы топтались на невысоком, в две ступеньки, крылечке, не решаясь шагнуть на мокрую, скользкую землю.
– Петр Алексеевич, а какие отношения были у Кузнецова с Рыбкиным?
– Наболтали уже? – Покачал он головой. – Вот народ! Все выложат: и что было, и чего не было.
– Чего не было, можно не рассказывать. А вот, что было, хотелось бы услышать, – не унимался Димыч.
– Да никаких особых отношений не было у них. Сцепились пару раз, так этого у нас сколько угодно. Я тоже с Юркой ругался, бывало. Однажды чуть не подрались. Он мне потом сказал, что по морде не съездил только потому, что я его отца старше буду. Тоже мне, гуманист нашелся! Да я бы его сам отделал, мало не показалось бы. Возраст он мой вспомнил, сопляк! Так что, сложные отношения у Кузнецова были со всеми. Проще сказать, с кем он не ругался. Может, пара человек таких и найдется. А так, всех можно арестовывать. Меня первого – я сколько раз грозился его уволить к чертовой матери.
– А при чем тут «арестовывать»?
– Ну, вы же не просто так про их отношения с Рыбкиным спрашиваете. Вы же думаете, раз они друг друга терпеть не могли, так Коля запросто его убить мог. Тем более, Райс теперь ему достался. Ведь так? А я вам скажу, что ерунда это все. Не мог Коля никого убить. Не такой он человек. Я скорее поверил бы, что Юрка кого-то пришить может. А Рыбкин не такой.
– А какой он, ваш Рыбкин?
Давыдов задумался на секунду и сказал твердо:
– Добрый. Вот какой. Добрый и жалостливый. Бывают, представьте себе, и такие люди. Он, кроме нашего центра, еще во дворце пионеров кружок ведет. С ребятишками возится.
– Что за кружок?
– «Юный кинолог» или что-то вроде этого. Школьники туда со своими мелкими шавочками ходят. Общий курс дрессировки, аджилити, да всякие цирковые номера. Колька им про собак рассказывает, как ухаживать, да как воспитывать. Щенков каких-то вечно пристраивают. Ребятишки его любят, между прочим. Да и не только ребятишки. Светлый он какой-то. Нет в нем злости, что из Юрки лезла. Хотя, тоже бывший спортсмен.
– Рыбкин?
– Ну да. Мы и не знали, что он спортом серьезно занимался, пока дружок его по секции к нам не забрел.
Димыч передумал уходить. Оперся спиной о стену, протянул Давыдову сигаретную пачку, закурил сам. Петр Алексеевич от сигареты не отказался, затянулся с видимым удовольствием и продолжил, в ответ на Захаровский вопросительный взгляд:
– С месяц назад пришел к нам на занятие парень один. Мы как раз к соревнованиям готовились, собачек натаскивали. И Коля тоже в костюме бегал. Он его не сразу и заметил. А парнишка видно, что не наш. Без собаки пришел, и на чужих смотрел без особого интереса. К нам приходят часто без собак. Узнать, сколько занятия стоят, да в группу записаться. Но таких сразу видно – они на собак смотрят, щенкам умиляются. А этот сел на скамейку, как неродной, и сидит, по сторонам смотрит. А как у Кольки перерыв случился, так он прямиком к нему. Мне показалось, что Коля его и узнал-то не сразу. А потом ничего, разговаривают, смотрю. Потом парень тот ушел, а мы у Коли спросили, кто это был. Вот тогда он только и рассказал, что спортом раньше занимался, а парень тот, Игорь, по секции знакомый. Лет десять, говорит, не виделись, а тут вспомнил, появился.
– А зачем приходил, не сказал?
– Да вроде, фигурантом тоже хотел попробовать, приходил узнавать, что и как. Я Коле сразу сказал, что не выйдет из его знакомца фигуранта. Он собак боится, сразу видно.
– Больше не приходил?
– Да нет, приходил еще пару раз. Повертелся тут, посмотрел. И больше не появлялся. Понял, видно, что не для него это занятие.
– А каким спортом они занимались? – спросил Димыч как бы невзначай.
– Пулевой стрельбой. Никогда бы на Кольку не подумал, что он стрелок. Совсем не для его характера спорт. Может, потому и бросил.
Димыч вмял окурок в жестяную банку, стоявшую тут же, на перилах, и попросил:
– Петр Алексеевич, а вот те пара человек, что с Кузнецовым никогда не ругались, они кто?
– Какая пара? – не понял Давыдов.
– Ну, вы говорили, что проще назвать, кто с Кузнецовым не ругался.
– Так это я для красного словца, – засмеялся Давыдов. – А вы сразу и прицепились. Пару человек не назову, уж больно сложный характер у Юрки был, царство ему небесное. А вот, если хотите, что-то хорошее про него услышать, поговорите с Таней Ковалевой. Они дружили, вроде.
– В каком смысле «дружили»?
– Про смыслы не скажу, не люблю сплетничать. Но общались часто, и клиентов ей Юрка подкидывал, рекламировал, можно сказать. Татьяна – хендлер очень неплохой.
– Кто? – обессилено уточнил Димыч. – По-русски это как будет?
– По-русски это будет «демонстратор собак». Человек, который показывает собаку на выставке. Тоже целое искусство. Сейчас Татьянин телефон принесу, был у меня где-то, на всякий случай.
С Таней Ковалевой Димыч созвонился тут же, едва домик центра дрессировки скрылся за деревьями. Договорились встретиться завтра, часиков в двенадцать. Я сообщила, как бы невзначай, что свободна в любой день на этой неделе. Захаров сделал вид, что не понимает моих намеков и снова взялся звонить кому-то.
– Это Захаров из городского, – сообщил он собеседнику. – А организуй-ка ты мне этого вашего народного мстителя Кравчука на беседу. В добровольном порядке, для его же пользы. Как это не может? Я же тебе объясняю – для всех будет лучше, если он явится добровольно. В первую очередь для него. Чего? И когда? Ладно, отбой.
Димыч повернул ко мне обескураженную физиономию и сказал, разводя руками:
– Кравчук-то наш, похоже, ни при чем. Он четвертого числа ногу сломал, лежит дома в гипсе. Так что, никак не мог шестого на соревнованиях оказаться. А если бы и оказался, то мужика с загипсованной ногой мне бы несколько свидетелей обязательно вспомнили. Не из-за Джоника убили Юру Кузнецова, совсем не из-за него.
Справа от тропинки, по которой мы шли, показалась дрессировочная площадка. Барьеры, лестницы, бумы, вкопанные торчком в землю автомобильные покрышки. И среди всего этого великолепия – две неподвижные фигуры. Человек и собака.
– Давай подойдем, – сказал Димыч, вглядываясь. – На ловца и зверь бежит. Коля Рыбкин, стрелок-спортсмен, собственной персоной.
Мы свернули с тропинки и стали продираться сквозь мокрые кусты. Я вжала голову в плечи, чтобы уберечься от особенно крупных капель, и старалась держаться точно в фарватере Захарова. Это дало неплохой результат – Димыч собрал на себя почти всю воду и на выходе выглядел совсем удручающе. Как будто не пересидел дождь в теплой комнате, а терпеливо ждал под открытым небом. Я на его фоне выглядела гораздо благополучнее. Он заметил мою хитрость и помрачнел еще больше. А уж когда в паре метров обнаружилась тропинка, по которой мы могли бы пройти на площадку без всякого урона для себя, смотреть на Димку стало просто страшно.
Коля Рыбкин гулял с Райсом. Пес лежал почти в центре площадки, вытянув по земле шею и неподвижно глядя перед собой. А Коля бродил, загребая ногами листья в радиусе метров трех. Кто кого выгуливал, непонятно. Заметив нас, Коля пошел навстречу. Райс на наше появление никак не отреагировал. Ему было все равно.
– Скучает по хозяину, – объяснил Коля его поведение. – Ко мне пока не привык. Переживает. Он Юрку очень любил.
– Собака, излишне ориентированная на хозяина? – блеснул знаниями Димыч.
Коля молча кивнул и посмотрел на Захарова с интересом.
– А что делать будешь, если он к тебе так и не привыкнет?
– Привыкнет, – тихо сказал Коля. – Ему просто время нужно. Сейчас ему не до меня, у него весь мир рухнул. Вот как будто стоял дом много лет, в нем было тепло и спокойно, было куда возвращаться. А потом этот дом вдруг разрушился. И тебя обломками придавило. В такой ситуации надо сначала выжить, из-под завалов выбраться. А потом уже думать, как дальше жить, новый дом строить. Вот и он сейчас так, под завалами. Ему пока не до меня. Он вообще ничего не хочет: ни есть, ни гулять. Я его на площадку привожу, ему здесь раньше нравилось, а теперь с места не сдвинешь. Ляжет и лежит. Говорят, заставлять надо, на снаряды гнать даже силой – для овчарки работа прежде всего. А я думаю, ему отойти надо сначала. У него горе.
Коля говорил все это с виноватым видом, будто оправдываясь, поминутно оглядывался на лежащего пса, потирал ладонь правой руки большим пальцем левой. Нервничал? Боялся, что спросят, как у него оказалась собака убитого напарника? Или просто стеснялся незнакомых людей?
– Коля, что за приятель приходил к тебе в начале сентября? – прервал его Димыч. – Сюда, на занятия.
– Игорь, что ли? Да не приятель он. В одной секции когда-то занимались. Я потом бросил, а он остался. Мастера спорта закрыл даже. Мы не виделись лет десять.
– Десять лет не виделись, а тут вдруг объявился? Соскучился, что ли?
– Да нет. Он не ко мне пришел. Он просто пришел посмотреть, что это такое, работа фигуранта. Говорит, хотел устроиться, подработать немного. А меня тут случайно увидел, узнал. Вот и подошел в перерыве.
– Подработать хотел? Фигуранты хорошо зарабатывают?
– Да нет, – засмеялся Коля. – Больших денег на этом не заработаешь. Это со стороны кажется, что раз работа опасная, то и платить должны хорошо. А здесь деньги небольшие, все на энтузиазме. В фигуранты идут те, кто собак любит, или кому адреналина не хватает.
– А этот Игорь…
– Сиротин, – подсказал Коля.
– Ага, Сиротин Игорь. Он что же, раздумал в фигуранты идти? Или ты его отговорил?
– Я отговаривал, конечно. Он же собак боится, ему не надо на такую работу. Но он и сам передумал потом. Пришел несколько раз, посмотрел, и передумал. Хотел на соревнования прийти, но накануне позвонил, сказал, что уезжает куда-то, вроде.
– Не пришел?
– Нет, я его не видел. Говорю же, мы и не приятели, так, занимались когда-то вместе.
Коля вдруг замер на полуслове и уставился на что-то, позади нас. Мы, не сговариваясь, оглянулись.
Райс, лежавший до этого в нескольких метрах от нас, брел, понурив голову к ближайшему буму. Подошел, внимательно обнюхал наклонную доску с прибитыми поперечными брусками и шагнул на нее дрожащей лапой.
– Смотрите! – восторженно прошептал Коля. – Я же говорил, что оживет постепенно. Ты мой хороший!
Коля сорвался с места, не попрощавшись. Он вообще, кажется, про нас забыл. Носился кругами возле бума. Подбадривал идущего мелкими неуверенными шагами Райса.
Обратно сквозь кусты мы уже не полезли, прошли, как все нормальные люди, по тропинке.
– Неужели ты думаешь, что вот этот вот восторженный пацан мог застрелить напарника? – нарушила я затянувшееся молчание.
– Восторженность делу не помеха, – буркнул Димыч неохотно. – Я на всех думаю. У меня работа такая. Кравчука вот теперь вычеркиваем из списка подозреваемых, а остальных будем отрабатывать потихоньку. И Рыбкин, как бы он ни был лично тебе симпатичен, подозреваемый номер один.
– Почему это?
– Мотив есть.
– Райс? Ты что, всерьез думаешь, что можно убить человека из-за собаки?
– Да ты посмотри на него! – взорвался Димыч. – Он же на собаке этой просто помешанный. Маньяк кинологический. Вбил себе в голову, что ему нужен этот Райс, и несколько лет пытался его добыть законными способами. А когда потерял надежду решить дело миром, пришил несговорчивого Кузнецова и всего делов.
– Ты так говоришь, как будто уверен, что это Коля убил Кузнецова, – заорала я в ответ.
– Я пытаюсь тебе объяснить, почему его можно рассматривать в качестве подозреваемого. Мотив есть, это первое. Какое-то время они с Кузнецовым находились за щитом, где их толком никто не видел. И вдобавок, Рыбкин еще стрельбой занимался. А Кузнецова застрелили, если помнишь, из спортивного пистолета.
– Или из импортного малокалиберного, – напомнила я из чистого упрямства. Не нравился мне тон, которым Димыч о Коле рассуждал. А вот Коля как раз нравился. Поэтому хотелось спорить с Захаровскими доводами просто из принципа.
– Или из импортного, – согласился он. – Но скорее всего, это был спортивный пистолет.
– Ты сам себе противоречишь. – Я остановилась и повернулась к Димычу. – Сначала говоришь, что Коля оставался с Кузнецовым какое-то время за щитом. Потом вспоминаешь, что он спортсмен-стрелок. А разве для того, чтобы застрелить человека в упор (а именно так и пришлось бы стрелять Коле там, за щитом), обязательно быть спортсменом? Попасть в рядом сидящего человека можно и без специальной подготовки.
– Ну да, – Димыч картинно почесал затылок, но тут же нашелся: – Я не говорю, что надо быть спортсменом, чтобы попасть. Я в том смысле упомянул, что Рыбкину, как спортсмену проще было стрелять именно из спортивного пистолета. Он с ними знаком хорошо. Да и достать спортивное оружие ему, наверняка, легче. И к тому же, в такой костюм, что был на Рыбкине, спрятать пистолет с глушителем вполне можно. Туда хоть ручной пулемет можно спрятать.
– А почему именно с глушителем?
– Потому что выстрела никто не слышал. Значит, стреляли из оружия с глушителем. Тогда звук совсем тихий получается, его вполне можно было не услышать из-за собачьего лая и всяких там посторонних шумов.
– Там кроме собачьего лая еще и из стартового пистолета стреляли, – напомнила я.
Димыч посмотрел на меня подозрительно, потом кивнул.
– Точно, было. Значит, могли и без глушителя стрелять, если подгадать время. Но тогда Рыбкин не мог никого застрелить – он как раз из стартового палил в это время, да собаку на себе таскал. Но в любом случае, хоть Рыбкин убил, хоть кто другой, убийца наш – тип очень хладнокровный и выдержанный. Стрелять в таких условиях – это крепкие нервы надо иметь. И причину серьезную. Интересно, кроме Коли Рыбкина, у кого из стрелков-спортсменов могли быть счеты с Кузнецовым? И главное, где он спортсменам-то дорогу перешел? Сиротин этот еще зачем-то тут крутился. Раз на тренировки приходил, значит и Кузнецов его видел. А Сиротин, как я понял, особо и не скрывался. Какие у него могут быть причины Кузнецова убивать, если они даже не знакомы?