Трижды Чайка возвращалась одна.

Второе звено потерял Зигфрид.

Звеньевая Чайкина едва могла набрать себе ведомых. Лишь наиболее задиристые, остро ощущающие скверну эмансипации летчики-петушки, чтобы доказать превосходство мужского рода, соглашались летать вместе с ней. Но как и у петушков, невелико было их летное время.

Трудно и Зигфриду стало комплектовать свои звенья.

И все потому, что в одном из боев германский ас, известный на фронте как Зигфрид, заглянул под фонарь одной из намеченных им жертв. Под фонарем сидела Чайка. А он думал — неуклюжий русский Иван.

Вышло так, что в тот день по возвращении на базу «вальтер» Зигфрида перебил половину общих запасов спиртного, вторую половину уничтожила его глотка. Сам Зигфрид был здесь не при чем.

Свалившись в одежде на кровать, он долго рассматривал старую почтовую открытку. Это была фотография Марлен. Как жаждал он еще тогда, до войны, чтобы эта девушка с большими влажными глазами и сильным скуластым лицом стала его. Он, Гюнтер Дюркгейм, ас, сын Отчизны, и она, воплощение Родины в прекрасную женщину — Марлен Дитрих, кинозвезда. Он думал тогда, в дни «бури и натиска», что отныне его ничто не испугает, что он вступит в рыцарское соперничество даже с самим рейхсфюрером, что для нес он станет первым крылом Великой Германии! Что покорит ей небо от тропиков до Антарктики! Доберется до Асгарда, отыщет Грааль. Приняв посвящение, станет «Зигфридом», но сохранит в новом теле часть прошлого, старого своего человеческого тела, для того лишь сохранит, чтобы остаться ее единственным рыцарем и… мужчиной.

И после всего этого Марлен сбежала. В теле валькирии жил тлетворный дух низкорожденной. С грязным вертлявым макаронником, или хуже того, с голливудским мойшей сбежала эта отступница!

Лишь большая война спасла его дух от разложения.

Но он знал, что истинная дщерь Германии, его Хильда, светлоокая валькирия, воинственно-нежная и сурово-прекрасная, еще встретится ему на пути.

И они встретились. Высоко-высоко, на пределе альтиметра, у порога солнечного Асгарда. Но только почему его мечта сидела в кабине русского самолета? И была она, как Марлен, в шлеме, с выбивающейся прядью светлых волос, с глазами, подобными холодным альпийским озерам. Русская?!

Четыре дымных хвоста прочертили тот день.

Да, она и есть та самая, его Хильда, о которой пророчествовал «Вель».

С каким-то жертвенным покорством лезли на нее его товарищи, и с каким-то нечеловеческим коварством и точностью, точно опытная проститутка, выскальзывала она из-под его насильников-молодцов, и еще до того, как Зигфрид успевал развернуться, дырявила их беззащитные тела.

Расправившись с его боевыми товарищами, Хильда пыталась сесть ему на хвост. Рискуя потерять управление, Зигфрид нырнул на своем «Ме-109» в крутое пике. Но красную валькирию не испугала близость земли: она заложила свой «Як» круче, а выровняла ниже. В баснословной спирали, брюхо к брюху, взмыли они вверх…

Расстреляв неуклюжих спутников Хильды, Зигфрид заблокировал гашетку. Один выход был у него — посадить красную летчицу у себя на аэродроме, а потом…

О «как» и «потом» думать не хотелось.

Только бы взглянуть на нее… в полный рост.

Он дал ей уйти, не мог он грубой, квакающей очередью прошить ее скрытое в кабине тело. Хотя бы взглянуть, поговорить с глазу на глаз. О языке Зигфрид не думал: ас всегда поймет асинью, асинья поймет аса. Зигфрид поймет Хильду, и Хильда поймет Зигфрида.

Но начальство, этот выводок штабных крыс, забывших, как пахнет расцвеченное трассерами нёбо, было им недовольно.

До командования дошли слухи, что он бережет русскую бандитку.

Дело могло кончиться переводом, а то и контрразведкой.

Разговоры с ней ничего хорошего не сулили.

И тогда на его! место, в его! звено напросился этот выскочка, Отто фон Эшенбах, племянник влиятельного Густава Эшенбаха.

Его, Зигфрида, не спросили, какая наглость! Какой-то птенец собирается исправлять его ошибки!

И как ни давил он в себе чудовищные сомнения, как ни вызывал духов Великой Германии, против искусительных мыслей не спасало ничто — в той или иной форме он желал успеха не своему соратнику, а жестокой и хищной русской валькирии.

Хильда. Твердо очерченный подбородок, свежие здоровые щеки, влажные глаза и губы.

Кто она, тельмановка-коммунистка, спасшаяся в России от гестапо, беглянка, пленница? Или? Или… Славяне тоже… люди? Ведь такие девушки не могут рождаться среди расового шлака. Есть в ней, есть чистый огонь нации… Хильда.

…Вместо Отто, не успевшего даже представиться летчикам из-за нестерпимой жажды победы, в часть прилетел его дядя, Густав фон Эшенбах, чтобы подняться в опасное небо и выбросить из кабины лавровый венок на недоступную и несуществующую могилу племянника.

Конечно, поступить как Отто мог каждый второй из их эскадрильи — дух нации подкреплялся еще и чисто половым стыдом за слабость сильного пола… И азарт набирал губительные обороты.

Зигфрид решил остановить волну самоубийств. Он подал командованию рапорт, где выразил мысль о том, что вопрос с русской летчицей уже давно вышел за рамки ее чистофизического уничтожения. Красную бандитку необходимо взять живой и заставить работать на Германию, и он, ас Зигфрид, берется сделать это…В помощниках не нуждается…

Отказавшись от бильярда и выпивки, Зигфрид как истинный рыцарь Грааля, валялся на своей койке, и то мечтательно грыз подушку, то записывал нервные строки скальдических виршей, посвящая их причине своей сумасбродной страсти.

И т. д.