Глава 1

Ирий… Это место овеяно легендами. Человеческие фантазеры, убежденно твердили, что здесь текут кисельные реки, что с небес сыплется манна, что мертвые здесь встречают живых…

Однако на деле все выглядит совершенно иначе.

Здесь и впрямь есть реки и небеса, горы, даже поляна с папоротником, который независимо от времени года (а здесь этого разделения нет), светится миллионами блуждающий огоньков в ночи.

Здесь цветут (точнее цвели) самые необычные и прекрасные цветы — их словно кто-то нарочно посыпал крошкой драгоценных камней. А сколько радуг в одночасье появлялось над озером, где высится черная башня! Да и строение это не было никогда таким страшным, как сейчас. Когда-то очень давно вокруг частично разрушенного замка плавало несчетное количество кувшинок. По темным стенам вверх тянулся вьюнок, распускающий в темное время суток голубые колокольчик, распространяющие сладкий запах.

Птицы ворковали, соловьи пели новые песни и не редко звучали старые, те, древнее которых не сыщешь. В небесах, ныряя и прячась в облаках, летали игривые ирийцы, а опускаясь на твердую землю, обращались в людей… счастливых людей.

Но в один момент все это исчезло. Радужный мир утратил краски, а врата рая заперлись изнутри, оставив прекрасный, чистый душой пернатый народ в заточении. Так должно было быть. К такому решению пришел владарь и спорить с ним никто не посмел, да и не хотел — птицы слишком уж боялись и ненавидели людей, хорошо изучив тех за долгие несколько веков соседства. Только смелые и отчаянные вылетали за границу, разведывая, не изменился ли людской мир. К сожалению, он менялся не в лучшую сторону…

Существа по обе грани возведенной стены в равной степени оказались в западне: птицы в человеческом мире утратили способность обращаться и говорить с людьми, а те, что живут в Ирие — пребывали в вечной печали за семью печатями. Страх и разочарование породили ужасную атмосферу в птичьем краю: здесь то и дело шли дожди, ирийцы прятались, и в то время как люди плодились и размножались, в райском месте почти не было слышно детского плача — птенцы были желанной редкостью.

Однако новый день многим показался началом светлого будущего. Обитатели Ирия получили небольшую надежду, когда темно-грязные, фиолетовые и серые тучи разошлись, пропуская солнце, которого здесь ждали сотни лет.

Прорываясь сквозь границы и выставленные стены, в Ирий, неведомо из какого мира, прилетел ветер. Не ураган. А скорее ветер перемен к лучшему. Он пронесся над спокойной гладью бескрайнего озера, всколыхнув его воды, разметал тучи, подул на них, прогоняя, очищая небо. Здешние люди-птицы и позабыли, какое оно — синее чистое небо. Когда лучики ласкового солнца пробрались в дома на деревьях и в гнезда на верхушках, мало верилось, что оно задержится надолго, это тепло. Все живые существа выбрались порадоваться свету, серебристые рыбки выпрыгивали, изгибаясь в воздухе, и вновь опускались в водоем. Красиво затянули песни соловьи на одном берегу, и на другом тут же подхватили мотив.

Боясь упустить такой славный момент те, кто был людьми, хорошенько разбежались, оттолкнулись от грязной земли, и взмыли в небо, расправляя крылья, подставляя их ветерку. Они кружили, ныряя в потоки воздуха и выныривая, как те самые рыбки в озере.

Смех разнесся по округе, подхваченный ветром, и стало казаться, что это он заливисто хохочет, радуясь тому, что есть с кем поиграть.

Пригревшее и приласкавшее всех солнышко, собрало на ветвях огромного дуба сплетниц. Синяя птица, усевшись рядом с невеличкой — красной, растеряла перья и превратилась в миниатюрную женщину, с не менее яркими и красивыми глазами, как ее недавнее оперение. Она поведала о дивном существе из человеческого рода, поселившемся в башне владаря.

— В башне ребенок! — Хвастала новостями синеокая.

— Ребенок? Человечий? А как зовут его? — задумалась черная ворона.

— Элишка, кажется, — ответили ей, и черная призадумалась. Она полетела к башне, чтобы посмотреть на новую жительницу Ирия. А пока летела, по всему раю разнесся слух, что маленькая девочка принесла с собой солнце, и тем самым дитя заранее заслужило любовь и почет всех жителей здешних мест.

Ворона покружила вокруг башни, заглянула в каждое окошко, и робея, приземлилась на подоконник покоев владаря. Он спал в постели, укрытой черным одеялом, будто сотканным из тех мрачных туч, которые так долго поливали Ирий дождями. Сон правителя был безмятежен и светел. Его не нарушало ни игривое солнце, ни пение развеселившихся соловьев, ни плетение косицы из его длинных волос и уж тем более не беспокоил нехитрый напев:

«Ну да! — подумалось вороне. — Принцу нужно быть очень смелым, чтобы посвататься к нашей Марфуше… Особенно, когда она проснется и начнет метать гром и молнии…»

На последней веселой ноте рукодельнице-мастерице пришлось спрятаться. Потому что сон владаря мигом прошел. Повелитель сел на постели, потянулся. А в распахнутую дверь влетел сокол, и кружа под крышей, начал свой доклад.

— Весна в Ирие! Птицы поют! Вода от берегов отходит. Многие из гнезд повыбирались. Все оживает, хозяин!

— Кажется, я слышал соловьев. — Расправил плечи, потянулся за сложенными в кресле вещами повелитель, и быстро облачился в свои черные одежды, оповестив верного друга: — Слетаю к горам, посмотрю…

И сокол посмотрел… на владаря. Опустил голову, мазнул взглядом по черной шевелюре хозяина, и с карканьем, больше свойственным вороне, ухнул на пол.

— Что с тобой, Бориска? — участливо спросил правитель.

— Что-то перед глазами все закружилось. — Молвил сокол, пристально разглядывая новый облик владаря. — Не бери к сердцу.

Владарь уж было шагнул за порог, как услышал еще кое-что:

— И корону-то надень! — чуть тише добавил: — А то еще не признают без венца-то…

Повелитель Ирия водрузил на голову черную корону, так и не обратив внимания на косы, умчался облетать свои владения… Бориска тем временем, осматривал его покои.

— Вылезай, а то клюну куда попаду! — предупредил он того, кто скрывался под кроватью, и конечно, желающих выбраться под пристальные очи сокола не обнаружилось. Наоборот, рукодельница отползла к центру, чтоб птица не смогла ее достать, как бы ни засовывала морду под ложе. — Вылазь, кому говорят! Я тебе покажу, как из владаря чучело делать!

— Я хотела, чтоб он красивым был! — заревели из-под кровати.

— Святые яйца! — воскликнул сокол, взмахнув крыльями. — Она еще и в слезы ударилась! Значит, как из повелителя посмешище делать — нам весело, а как по заднице за то получать — так плачем!

— А что же вы, Борис Васильевич, сами ему позволили в таком виде из башни отбыть? Посмешищем по горам летать… — спустилась с подоконника темноволосая девушка. Вопли из-под мебели прекратились. Сокол напыжился, заквохкал, однако объяснить, почему допустил такой опрометчивый поступок, не удосужился.

— А ты чего ж видела и промолчала? — повернул к ней голову он.

— Ну так меня-то здесь и быть не должно… — пожала плечами девица.

— Ага-ага… — ворчал Бориска, но к чему прицепиться не нашел. А его собеседница, которой и быть в покоях владаря не положено, заглянула под кровать.

— Эй, проказница, выходи, будем вместе от этого старого ворчуна отбиваться!

— Кто это тут старый?

— Видишь, с тем, что он ворчун — согласился! — подмигнула ребенку девушка, и помогла выбраться. — Меня Аннуткой звать, а тебя — Элишкой? Мама так назвала? Ты ведь дочка Аглаи?

— Мою маму Лииной звали, — лопотала малышка.

— А еще ее и Аглу когда-то нарекли. Лииной — это у вас в деревне кликали. Мы ее тут Аглаей именовали. А как ее по обиде кликали, я тебе не скажу… Потому как маленькая еще! — Уже вполне спокойно оповестил сокол, деловито расхаживая по комнате.

— Ты зачем владарю косы заплела? — спросила новая знакомая.

— У него волосы длинные, красивые… А мне… — замялась девчушка.

— Скучно тут одной, — догадалась Аннутка. — Пойдем, сделаем тебе куклу какую-нибудь, с длинными волосами.

— Как у владаря? — обрадовался ребенок.

— Ну почти, — замялась немного девушка, а сокол порадовался, что ножниц в башне нет, и на шелковые локоны господина никто не покусится.

Шитье куклы заняло несколько часов. Ворона слетала куда-то, и разноцветные птички, воротившиеся вместе с ней, принесли: кто по конному волоску, кто тряпицу какую, кто иголки да нитки, кто пуговки — все, что только смогли в клювах через грани перенести. А еще ягод собрали для маленькой девочки. И теперь она сидела довольная, счастливая, сытая, играла своей новой куклой, пока Аннутка застилала краденными из других миров тканями и одеялами наскоро сделанную для девочки кроватку, больше напоминающую гнездо.

— Погулять пойдем? — спросила Элишка, с надеждой уставившись на девушку.

— Эт, вряд ли! — скептично отнесся к возможности их прогулок занудный сокол, посмотрев в окно. Огромное черное пятно, машущее здоровенными крыльями, приближалось, суля горе и наказания. А гром, содрогавший ясное небо, лишь подтверждал:

— Ой, ждет тебя расправа, малявка! Вон — летит твой ужас на крыльях ночи! Али лучше сказать «Красота на крыльях ночи»???

Зря только старый сокол запугивал ребенка. Владарь никогда и руки на Элишку не поднимал, слова дурного не говорил… Он вообще с ней не говорил. Смотрел сурово, холодно, свысока, и девочке делалось совестно, дурно, и хотелось забиться в уголок, чтобы не злить владаря. Она и пряталась поначалу. Сидела в своей комнате, на холодном полу, куклу к себе прижимала, жаловалась ей, как подружке на долю свою сиротскую. Да так в обиде и слезах засыпала. Просыпалась в ночи, когда небо изливало собственные слезы. Вскакивала она от страха, потому что снились ей кошмары про маму, про папу, про Сережу и бабушку, про Любочку и Ванечку, дядю Алешу… Тогда она дрожа, шла по темным коридорам, по винтовой лестнице поднималась, останавливалась перед тяжелой деревянной дверью, с усилием толкала ее, пробиралась внутрь и забиралась под одеяло большого черного ложе. Так и засыпала до утра, пока солнышко не разбудит… Или недовольный владарь, в чью постель вторглись.

 

Глава 2

Вода достаточно глубокого озера была кристально чистой. Настолько, что было видно не только снующих туда сюда блестящих рыбок, но и само дно, покрытое мелкими камешками, а также части замка, ушедшие под воду. Зрелище представало такой чарующей красоты, что смотреть на подводный мир можно было часами. И Элишка, как завороженная, смотрела туда, свесившись с подоконника окна, которое находилось ближе всего к озерной глади.

За почти хорошее поведение (а может и просто потому, что владарь хотел хоть не надолго избавиться от присутствия надоедливого злокозненного ребенка) девочке разрешили не просто покинуть башню, а даже погулять по окрестностям.

Еще разок бросив взгляд на берег, где яркими, манящими цветами, цвели деревья (и ведь наверняка благоухали), Элишка опустилась на подоконник и нетерпеливо подергала Аннутку за руку.

— А как мы доберемся до того берега?

Дверей, выводящих наружу и моста до берега, не было предусмотрено конструкцией. Именно по этой причине Элишка свесилась из окна, чтобы поглядеть на озеро, примеряясь, доплывет ли.

— Эм… — задумалась девушка. — Здесь мостов почти нет. Так как мы летаем… А вот для тебя владарь…

— Пешком пойдешь! — опередил Аннутку Борис Васильевич, решив, что церемониться и сюсюкать с детьми бессмысленно, потому попросту вытолкнул девочку из окошка, как любого другого птенца. И это хорошо, что падать не высоко — каких-то пол метра до воды.

Упав, Элишка лишь стесала себе коленки, но устояла на воде, будто на земле или невидимом мосту. Подивилась такому событию…

— Владарь дозволил тебе ходить по воде! — Раскричалась вороной Аннуткой, кружа над девочкой.

«Раз так, то плакать не буду!» — решила получить удовольствие от удивительного дара малышка. К тому же, ранки все равно быстро заживали, и вскоре от них и следа не осталось на маленьких ножках.

С любопытством посмотрев вниз, Элишка попрыгала, проверяя воду на прочность. И к ее великому изумлению гладь не потрескалась, как лед, а девочка не ухнула под воду. Обрадовавшись сему факту, она пробежалась вперед и назад, и сделала несколько кругов вокруг башни, покрикивая и повизгивая от распирающего ее счастья.

Владарь высунулся из окна, чтобы посверлить взглядом создание, посмевшее так вопить в чудесный и спокойный денек. Убедился, что кроме Элишки устраивать хаос тут больше не кому и скрылся в полумраке своих покоев. Если бы в Ирие страдали от мигреней, то Квад непременно пожаловался бы на головные боли, возникающие от производимого девочкой шума.

— Извини, владарь! — не столько попросил прощения, сколько, судя по тону, поиздевался сокол Бориска. Обращаясь же к егозе, добавил стали в голос: — Пошли уже, чудное!

Жизнерадостное дитя, приплясывая, помчалось по водной глади, тешась волшебным даром…

Но, преодолев половину пути до берега, вдруг остановилась, подумала, а почему бы в такой славный денек не разреветься, крича белугой — села да и расплакалась.

— Ну, и по какому поводу хнычем? — лениво уточнил Борис Васильевич, убежденный, что в ребенке слишком много жидкости от того она ревет по причине и без.

— А я поплавать хочу! — заявила Элишка. — Но не могу!

— Зато не утонешь! — расхохотался сокол.

— Зато и не поплаваю! — продолжала реветь девчушка.

— Но, помыть то ее как-то надо. А то ведь попахивает… — отметила ворона.

— К роднику! — направил всех Бориска.

— Пойдем, вдруг, вода, струящаяся вниз, поведет себя иначе, и ты сможешь искупаться. — Оптимистично настроенная Аннутка привела девочку к удивительному роднику, бьющему из горы, которая спряталась в белой тучке. Правда идти к этому заколдованному месту пришлось так долго, что Элишка измаралась еще сильнее, по дороге гоняясь за ящерицами и мышками, объелась ягод и ими же испачкалась.

Совсем маленький водопад струился по камням горы, наполовину украшенной папоротниками, а наполовину — укрытой легким туманом. Идеальной формы пруд был любим многими птицами. К примеру, аистов здесь оказалось предостаточно, что позволило причислить их к числу настоящих ценителей здешних красот. Длинноногие птицы деловито вышагивали в воде, выискивая прыгучую пищу. Элишка, движимая исключительно хорошими намерениями, шмыгнула в озеро, пробежала с визгом под ногами аиста и рванула вперед за лягушкой, не обратив внимания на то, что позади творится: птицы стояли раскрыв клювы над рухнувшим в воду соплеменником и изредка посматривали на егозу, обратившую их обед в охоту.

Борис Васильевич лишь прикрыл глаза крылом от стыда…

— Простите ее. Она — просто ребенок. — Извинялась ворона.

— Вот! — радостное дитя хлюпнулось на коленки перед мокрым аистом, которого не так давно само же сбило с ног, и подсунуло (пожалуй, чтобы не обижался) ему крупную лягуху. Птица посмотрела на преподнесенный дар, на Элишку и не сразу сообразила, что полагается в подобных случаях делать. Во всяком случае «спасибо» застряло где-то в горле вместе с клекотом недовольства. Пока аист размышлял, прыгучая дичь взяла и ускакала, немного испугав, не ожидавшую такого подвоха девочку.

— Ой! — пискнула Элишка. — Сейчас я поймаю еще! — заявила она аисту и помчалась за новой добычей.

Ее так поглотила эта игра в догонялки, что порой лягушек и жаб вырывали из-под самого клюва уже намерившихся отобедать цапель. Те только и успевали грозно клекотать в спину егозе. Разумные птицы в итоге решили поберечься и вышли из воды. Без еды они не остались — целая горка слегка контуженных хладнокровных была выложена перед голодными пернатыми.

— Молодец, всех накормила! — похвалил, давясь смехом, сокол.

Цапли и аисты подбрасывали в воздух лягушек, и те вскоре пропадали в их клювах. Обедая, птицы еще и посмеивались, отмечая прыть и ловкость маленькой охотницы, а еще тот факт, что если так будет продолжаться, то все они ожиреют от лени, станут неповоротливыми и неподъемными. После чего попросили Аннутку и Бориса Васильевича приводить к водопаду маленькое создание только, когда в округе никого нет.

Выстиранное, разложенное на камнях платье сохло под лучами солнца. Элишка тоже пыталась согреться после купания, с загадочной улыбкой рассматривая радугу над водопадом. Черная ворона прохаживалась поблизости, хорошенько задумавшись над чем-то.

— Надо поискать тебе одежду… — Наконец проронила Аннутка. — Обязательно слетаю, поищу что-нибудь подходящее.

— Чем это плохо? — не понимала Элишка.

— Возможно, если бы ты в нем не ползала на пузе по земле, когда пыталась достать ежа, его можно было носить и носить! — ответил вместо вороны сокол.

Огромная дыра на ткани, появившаяся в ходе поисковых поползновений в кустарнике, пожалуй, была в две ладони размером. Кстати, эти самые ладошки-мерила, изрядно саднили после ласки колючек.

— Да, такой тряпкой можно теперь только полы мыть… — Комментировал изношенность наряда сокол. — Вот! Выводили на прогулку нормального ребенка, а приведем обратно оборванку какую-то!

— Не приведем… — выдала ворона.

— Правильно мыслишь! — обрадовался Борис Васильевич. — Оставим ее здесь и не будем заморачиваться по поводу одежды!

— Борис Васильевич, вы всегда таким были? — спросила вдруг чернокрылая.

Сокол замолчал.

— Во всяком случае, присмотрите за Элишкой. Я быстренько слетаю и вернусь! — и не дождавшись ответа, ворона взмыла в небо.

Оставшаяся за главного вредная птица пристально посмотрела на притихшую малышку.

— Вы меня не съедите! — уверенно заявила девочка.

— Это почему?

— Во-первых, вы уже кушали. А во-вторых, вы вовсе не злой. Просто вредничаете… — улыбнулась Элишка.

Сокол, которого совершенно внезапно перестали вообще воспринимать как угрозу, ошалело сел. Помолчал. Подумал. Придумал, как напугать ребенка. Раскрыл клюв и…

— А что делает владарь? — из-за вопроса пришлось отложить воспитательно-показательные ужастики, и уточнить:

— В смысле?

— Он же не сидит целыми днями в башне. Куда он летает? Туда, где мы с мамой и папой жили?

— К людям? — Борис Васильевич попробовал подобрать подходящие слова, чтобы объяснить маленькому созданию: — Он собирает чистые души. Детские души. Случается так, что девочки, вроде тебя, и мальчики в том мире, откуда ты пришла, болеют… и умирают…

— Как мама?

— Да, как мама, — вздохнул сокол. — Так вот, когда дети закрывают глаза, то их души улетают на свободу. Они становятся птицами.

— Когда мы летели сюда, я видела белых голубей! — поделилась наблюдениями Элишка.

— Именно голубями они чаще всего к нам и попадают. Владарь летит и собирает их в стаю, чтобы они не потерялись, не озлобились в одиночестве. Вместе с ним, они прилетают сюда. Здесь они успокаиваются, ждут своего часа и вновь улетают на землю, где опять рождаются и пробуют в очередной раз прожить чуть подольше, получить немного счастья, любви. Аннутка, к примеру, трижды возвращалась. Два раза умирала в возрасте шести лет. А на третий уже взрослой, и упросила владаря оставить ее тут.

— Три раза… — задумалась маленькая.

— А ты не хочешь обратно?

Элишка вдруг задрожала. Ничто ее больше не влекло в тот мир. Еще и вспомнилось мамино лицо… Не то, улыбчивое и красивое, а изуродованное огнем… Девочка расплакалась, чувствуя, что больше не может удерживать в себе эту боль.

— Да не бойся, никто тебя отсюда не выгоняет… — утешал ее сокол. — Пока! Пока ведешь себя хорошо!

И малышка мигом утерла слезы. Ведь нужно было вести себя так замечательно, чтобы уж точно и ни за что на свете ее не выгнали из птичьего рая, где так красиво и много добрых птиц.

— А взрослые?.. Почему взрослые не прилетают сюда? — успокаиваясь, она прятала свое горе за любопытством, которое очень быстро одолело печаль.

— Ну, потому что они уже не такие, как дети. Даже, если взрослые и кажутся хорошими, то со временем могут стать плохими. Им все надо менять, строить, переделывать, командовать. А тут такого не любят. Здесь никогда ничто не меняется, потому Ирий вечен. Все подчиняются владарю, никогда не сомневаются в нем или его решениях. Конечно, наябедничать на соседей могут. Но уважают его и его мнение. — Ответил Борис Васильевич. — Хотя… Погода у нас меняется… Вот и весь минус.

— А мама? Как же она здесь жила?

— Мама другое дело! Людей у нас тут очень-очень мало! Собственно, маманя твоя единственной и была. А теперь вот ты у нас тут шустришь… — Хмыкнул Борис Васильевич, заметив издали приближающуюся ворону, с какой-то тряпкой в клюве. — Аннутка наряд тебе где-то уже стырила… Эм… — покосился на девочку сокол. — То есть нашла. Сейчас примерять будем!

Черная птица летела над миром людей, обласканная нежными ветерками. Маленькие белые голуби, слетались под ее крылья отовсюду, будто их влекло к ней необъяснимой силой, той, что приманивает мотыльков к свету. Лишь один маленький голубь, когда другие вслед за черной птицей отправились к границе с Ирием, немного приотстал от клина, да и опустился в степь родную, где когда-то с сестрицей собирал ягоды и грибы.

Голубок опустился на веточку, осмотрелся, вспомнил еще что-то о жизни, столь скоротечной. «А ведь мама волнуется! Горюет!» — подумал он. И не желая расстраивать матушку, полетел к маленькому давно не беленому дому. Сев на подоконник он постучался клювиком в окно.

«Мама! Мама! — звал он. — Я здесь мама!»

Да только не слышали его люди в убогом домишке, занимались своими привычными делами, словно никогда тут не было Стёпки Семечкина. Хотя маленькая, старая кроватка и дырявый крошечный лапоть в углу, свидетельствовали о его существовании.

— Убери, Глаша! Выкинь, немедля! — пнув носком Степкин лапоть, приказала мама.

И Глаша, родная, милая сестричка, торопливо, сунула эту память в мешок, да понесла из дома. Отец лишь взглядом недобрым каким-то проводил ее.

«За что обиделись?» — не понимал голубь, постукивая клювом по стеклу.

— Гляди! — наконец, обратила на него мама внимание, и отца подтолкнула.

Вот тут то Стёпка обрадовался. Затрепетал крылышками, и только папа окно распахнул, полетел в мамины теплые руки. А те хвать его и к столу придавили.

— Глашка! Глашка! — окликала мама. — Подай доску и нож…

«Зачем?» — встрепенулся голубь. Как ни силился, не вертелся, а вырваться не мог. Оголодавшие люди слишком хотели есть. Даже голубь сгодился бы им для поживы. Жаль, наивный Степка не помнил, за какую вину его отвели в лес, и накормили плохими ягодами, от которых так сильно болел живот, а потом хотелось спать. Он просто, как и все хотел кушать. Глаша еще тогда, глотая слезы, отказывалась делить с братом ягоды, и щедро разрешила съесть и свою порцию…

Лезвие ножа поднялось в воздух, и собиралось опуститься прямиком на шею… Но одной рукой жизнелюбивую птичку удержать не удалось и голубь уперся лапками в стол, выскользнул из пальцев женщины, и сделав круг по пустому дому, вылетел в распахнутое окошко.

Степа еще долго-долго летал в поисках той черной птицы и горько плакал. А потом заплакал еще сильнее, когда понял, что остался совсем одинешенек в темном лесу.

 

Глава 3

Когда тебе нечем заняться, дни тянутся скучной и серой чередой. Только и можно бесконечно смотреть на блестящие волны, то ли целующие темные камни башни, то ли нарочно бьющиеся об стены, в надежде разрушить строение. Если то угрозы озера, то замку владаря было все равно до их осуществления. Он планировал простоять на своем месте целую вечность.

Элишка отошла от окошка, и осмотрелась, в поисках хоть чего-то интересного. Усилиями Аннутки и ее друзей в маленькой комнате появилась вполне удобная, мягкая постель, вешалка для одежды, и целых пять платьев (очень красивых!). Собственно, под единственный предмет мебели, девочка и заглянула: но ни котенка, ни Бабайки, там не нашлось.

Ей оставалось только одно — в тысячный раз заплести и расплести волосы любимой кукле.

— Эй! — позвали от окна.

С готовностью к новостям и играм, Элишка обернулась, точно зная, что с подоконника сейчас непременно спустится Аннутка. Девушка действительно прилетела к ней, и даже с гостинцем. Она протянула малышке несколько тонких и длинных угольков, больше похожих на черные палочки.

— Это тебе!

— Спасибо! — глаза девочки тут же загорелись от восторга, и погасли секундой спустя. — А что это?

— Это древесный уголь. Я видела, как один мужчина рисовал этими палочками. Очень красиво! Только рисуют на бумаге. Сейчас Илия принесет. Он следом за мной летел.

Другая птица — сизокрылый голубь — едва смог добраться до башни, и уронил рулон на пол, торопясь избавиться от ноши. Подняв скрученный листок, Аннутка аккуратно развернула его и разложила перед девочкой. Провела угольком по его поверхности, сделав несколько линий для примера, соединила их, добавила еще несколько, и так на бумаге появился домик. Элишка хлопала в ладоши от восторга.

— Теперь ты! — предложила Аннутка.

Элишка от усердия прикусила язык, вырисовывая палочки и кружочки, стараясь нарисовать солнышко и заборчик.

— Молодец! — похвалил, проникший в комнату сокол. — Нашла, чем занять ребенка! И тихо в башне, и владарь отдыхает, и я перед ним не краснею…

— А вы уже натворили чего? — заинтересовалась Аннутка.

— Ничего я не натворил! — запротестовал, отстаивая свою невиновность, Борис Васильевич.

— Как же, как же! Наслышана, с утра обо всем, чего вы только не натворили! — рассмеялась девушка. — Сова о том только и кричит!..

Даже перья сокола покраснели, стоило ему вообразить, чего бы такого могли порассказать о нем честному пернатому народу…

— Некогда мне с вами разговаривать! Дел у меня по горло! — выдал в итоге виновник некоего позорного события и торопливо вылетел в окошко. Только ветер и доносил его ворчание в полете: — Ну, Софья, ну не сова, а сорока! Опозорила старика!

— А что он сделал? — полюбопытствовала Элишка.

— Ну, скажем так: сходил в гости не совсем удачно… — хохотнула Аннутка. — Рисуй, не отвлекайся!

И Элишку полностью поглотило сие занятие: она нарисовала и кичливых павлинов, и гордого петушка, и… Хорошенько подумав, попробовала нарисовать маму. Но вот беда — мамино лицо уже не виделось ей так отчетливо и ясно. Пришлось даже обратиться к Аннутке — вдруг ее воспоминание более свежи.

— Что там у тебя? Мама? Признаться, я и сама ее плохо помню… Ты лучше у влада… — Запнулась ворона, и подумала, что уж такими воспоминаниями господина Ирия лишний раз отвлекать не стоит. — Ты другое что нарисуй! — предложил она. — Ты прости, — попробовала прогнать чувство вины перед малышкой Аннутка. — Тут никто не поможет, только на свою память рассчитывать и придется.

Она взяла протянутый листок, чтобы рассмотреть картинки, и весьма удивилась.

— Что это за птички?

Посмотрела… и захохотала, чуть ли по полу не каталась.

— Чего смешного? — не понимала причины такого веселья девочка.

— Покажи, покажи павлина еще раз! — попросила единственная подружка, встречавшая недавно самовлюбленного птаха с красивым хвостом (которому, кстати, этот хвост повыдергать и обещала). Посмотрела, и снова залилась смехом. — А можно я заберу у тебя этот кусочек?

Девочка согласно кивнула. Ворона аккуратно оторвала клочок с павлином, в клюве портрет зажала и растопырила крылья, готовая сорваться в полет.

— Полечу, покажу. Скажу: портрет твой, дружище! Полюбуйся, какой красавец! Хочу посмотреть, как его самодовольную рожу перекосит! Вот смеху то будет! — торопилась она.

— Ничего не понимаю, — повертела оставшийся листок Элишка. Ей собственные художества такими забавными не казались…

Через какое-то время следом за Аннуткой прилетали и другие почитатели художественного творчества, видевшие, как с павлина вся его гордая гримаса сползает. Каждая птица смотрела на листик, смеялась и просила оторвать, подарить особо полюбившееся изображение своего соседа или товарища, а то и недруга, чтобы ткнуть ему в самодовольное лицо или клюв. Так у Элишки остался совсем крошечный клочок бумаги.

— Эхе-хех! — вздохнула она. Бумага таяла на глазах, а вот желание разрисовать что-нибудь по-прежнему было велико…

— Что это? Что это за скалящаяся рожа, я спрашиваю?! — ткнул пальцем Борис Васильевич, в кой-то веки обратившись пухлым невысоким мужчиной. Его негодованию подвергся крайний верхний рисунок на стене около винтовой лестницы.

— Это не что! А кто! — гордо выпалила Элишка, чувствуя себя оскорбленной.

Аннутка, как виновница беспорядков, и собственно, подстрекатель к оным, стояла позади девочки, с любопытством осматривала шедевры юного художника и гадала «что есть что». Ну и пыталась особо не смеяться при догадках. Хотя улыбка так и растягивала губы, а щеки просто начали болеть от усердия.

— И кто? — зря спросил воспитатель.

— Вы! — огорошила девочка.

Тут и владарь невольно усмехнулся. Но мимолетно, так что почти никто не заметил его ехидной усмешки.

А сам оригинал, с которого было срисовано произведение, был готов рвать на себе волосы.

— Но-но, Бориска, так и лысым остаться можно! — ласково приговаривал Квад, не позволив своему помощнику обрести плешь.

— Я? — задыхался в гневе не оценивший мук творчества Борис Васильевич. — А почему я такой зубастый и кого-то ем?

— Это вы ругаетесь. — Поправила его художница.

— Ну да. Вполне привычное для вас состояние. — Вставила «словечко» в защиту Аннутка, и на нее посмотрели так… что она поторопилась отступить на шажок-другой.

— А это? Это что — черти??? — никак не мог умерить гнев Борис Васильевич, грозно тыча в следующее изображение.

Вот тут Элиша смутилась, и потупила очи.

— Это Ква… — промямлила она тихонько. — Это Квад…

Взрослые оторопели, а потом уставились на владаря, лицо которого слегка вытянулось.

— А рога где? — почему-то тем же шепотом спросил у автора рисунка Борис Васильевич.

— Ничего вы не понимаете! Это не рога, а корона! — раскричалась девочка.

— Отмыть! — прекратил споры о художественном видении мира владарь и удалился в свои скромные покои.

— Отмывайте, отмывайте! — напоследок злорадно пропел сокол и улетел за владарем.

Аннутке с Элишкой пришлось браться за тряпки, нанести воды и приниматься за уборку в помещении.

— Знаешь, — задумчиво протянула девушка, возя кусочком ткани (к слову — старым платьем Элишки) по камням вокруг жуткой рогатой рожицы. — Пожалуй, этот портрет стоит оставить… владарю, на память! Ну, чтоб хоть иногда менялся в лице, как сегодня, а не ходил все время с каменной миной! Ему полезно!

И расхохоталась, не обращая внимания на расстроенную подобной критикой девочку.

Маленькие шажки к изобразительному искусству не прекратились. Хотя бы потому, что ворона регулярно приносила и угольки, и бумагу. С каждым днем у Элишки все лучше и лучше получалось рисовать. Даже очень правдоподобные рисунки выходили из-под ее «пера». Только вот листики неумолимо заканчивались…

Тогда самостоятельная девчонка выходила на прогулку.

— Надо, что-нибудь белое! — осматривалась она.

Попытка порисовать на зеленых широких листьях лопуха не привела к желаемому результату. На камнях получалось краше. К примеру, лягушка вышла получилась натуральная… Цапля чуть себе клюв не сломала, когда пыталась поддеть примеченный «завтрак», прикорнувший на камне.

Аисты явились на столь редкое событие — аудиенцию у владаря — всем семейством: родители прихватили с собой все свои три яйца. Будущие птенцы были предъявлены хозяину Ирия, то есть, поставлены прямо на стол.

Борис Васильевич, вновь в облике человека, встал позади хозяйского кресла, принял, самую что ни на есть, серьезную маску лица, и кривил губы, покусывая, когда очень хотелось рассмеяться.

— Вот! Разберитесь! — выпалил папа-аист, подтолкнув корзину поближе к владарю. Тот с интересом заглянул… Чего он только ни ожидал увидеть: и огромных червяков, и пятнистых яиц, и чужих яиц (хоть бы совиных), даже дохлых мышей. Но яйца с глазами видел впервые.

— Могу представить, как он прилетает в гнездо, а оттуда на него таращатся эти! — все же хохотнул Бориска, и прежде, чем владарь признался бы, мол, не знает, что тут даже поделать (кроме как просто помыть скорлупу, ну и отлупить одну проказину), обратился к аистам: — А не надо, дорогие мои, оставлять яйца там, где любой дура… то есть ребенок достать может!

— Это где это? — возмутился аист. — На самой верхушке дерева?

— Ну, значит, дерево выбирайте повыше! — нашелся сокол.

Мужчины бы устроили веселенькое препирательство, измерили бы то самое дерево, на котором обитало семейство, если бы не вмешалась мама-аист.

— Вы уж объясните ей, — заговорила женщина. — Что так баловаться нельзя. Вы же сами знаете, как долго все мы ждали птенцов.

— Обязательно. Поговорю! — пообещал владарь.

Хотя их воспитательный диалог с Элишкой сложно было назвать успешным, да и долгим. Владарь явился в комнату с таким зверским видом, что девочке захотелось спрятаться под кровать. Она бы отделалась одним строгим взглядом, да только настроение господину подпортил второй ходатай — цапля с побитым клювом. В результате, Квад отобрал угольки, сказав: «Никогда больше! Не смей!». Да с таким рокотом звучали слова те, что даже гром во внезапно накативших тучах, и то тише шумел.

Владарь ушел.

Девочка проревела сутки. И небо вторило ей, щедро поливая Ирий дождем.

— Не отдаст он тебе больше твои палки-рисовалки! — припечатал откровением сокол, заглянув на вразумительную беседу. — А нечего по окрестностям шастать и народ пугать! В чем птицы виноваты???

Борис Васильевич уже подошел к завершению монолога о вреде рисования.

— И вообще, извиниться надо пойти: перед цаплей, перед аистами. Кладку трогать у нас нельзя!

— Святые яйца? — утирая слезы и сопли, Элишка припомнила любимое высказывание воспитателя.

— Да! У нас они священней некуда! Пол века, а то и больше, новых птенцов не было. А тут такое счастье привалило!.. И ты со своими художествами. Да аист чуть заикой не стал!

— Извините! — вновь разревелась девочка.

— Не у меня, дуреха! — брезгливо отшатнулся сокол, и торопясь скорее покинуть хнычущего ребенка, бросил наставление: — Посиди тут сама и подумай над своим поведением!

И Элишка долго думала. Плакала и думала.

И становилось ей так невыносимо стыдно, что еще задолго до рассвета она ушла из черной башни…

 

Глава 4

Ее звали Глашенькой. Шла она по лесу. Вышла засветло, пока другие в деревне не проснулись, чтобы в окутанном туманом, и таком привычном лесочке насобирать грибов для супа. Глаше очень хотелось кушать. Живот так и сводило от боли. Чтобы отвлечься хоть немножечко, девочка запела. У нее был удивительный тонкий голосок.

И вот она шла по тропинке, нагибалась то за одним грибочком, то за другим, да песенку пела. Как вдруг, обычный для здешних мест, туман разошелся, предоставив Глаше поглядеть на чудо: стоял напротив нее братец ее — Степка. Босоногий, улыбающийся, но такой бледный.

— Глашенька! — кричал он.

— Степка, — обрадовалась сестра, и бросилась к нему. — Как же ты?.. Жив! Прости меня, Степка!

Как же Глаша плакала, как ревела. А Степка, вроде и не понимал, отчего так мучится сестра его. Все успокаивал.

— Не волнуйся, Глаша. Я здесь пещерку нашел, а рядом поляна — сколько на ней ягод и грибов! Пойдем, покажу! — он взял сестренку за руку и повел за собой.

Туман обволакивал их, совсем укутав. Глаша наивно шла за братом, не подозревая, чем закончится короткий путь…

В Ирие второй день погода нагоняла тоску. Солнце лишь изредка выглядывало из-за тяжелых серых туч, чтобы приласкать смельчаков, высунувших нос или клюв на улицу из домов да гнезд.

В замке владаря, особенно в башне, стало холодно. Сам правитель, практически неуязвимый для ветров и сквозняков, передернул плечами, кутаясь в накидке из черных перьев. Он шел по лестнице, спускаясь вниз, и остановился перед дверью, за которой жило создание, сеющее хаос и неразбериху в его владениях. Прошел внутрь, ожидая увидеть то чудище еще спящим. Однако, ребенка в постели не было.

Посмотрев на угольки в собственной ладони, владарь Квад положил их на столик — еще один предмет мебели, появившийся благодаря местным умельцам. Взял один из листочков, вгляделся в черты весьма своеобразного портрета и узнал… По глазам, по их выражению узнал Аглаю. И внутри владаря разыгрался целый шторм, тут же усмиренный здравым разумом.

Вернувшись к себе и сев в кресло у окна, Квад не сразу понял, что тот листок, он так и держал в руках, принеся его с собой.

— В самом деле, что за напасть такая? Верните солнце, повелитель! Я знаю, вы можете! — не успев толком поздороваться, сокол начал разговор с требований. Он недовольно переминался с лапы на лапу, прохаживаясь по столу, и периодически струшивал прицепившиеся к перьям капли на бумаги и книги. — А что это у вас? Наше чудище запугивает очередным творческим порывом? Дайте-ка гляну… О! Наша маманя! А ничего — прогресс на лицо! Почти похожа. Глазами! Остальное смазалось, наверное, потому что забывает девка мамку-то!

— Вот, верни ей. — Попросил владарь, закрыв клюв соколу бумагой.

Обиженный подобным поведением помощник, не став спорить (да и не вышло бы — клюв то занят!), удалился. Вернулся же опять о чем-то досадуя:

— Дурная Аннутка! Ну, как можно шастать где-то с ребенком по такой погоде? Я вот бы сидел в тепле! Хотя, может я просто такой старый, что ничего не понимаю в подобной погоде?

Владарь не вслушивался, приказал только растопить камин (что случалось ой-как редко) и улетел в мир людской за новыми душами…

Маленькие светящиеся голубки прилетели в черную башню Ирия. И была в стайке той та самая девочка Глашенька, правда себя она уже не помнила. Да и зачем, когда тут ее уж точно никто не обидит, да и именем старым называть не будет.

Владарь опустился на ноги в своих покоях. Прошел к столу, уселся и задумчиво посмотрел на игривый огонь в камине.

— Поди, устали! — отозвался из полумрака комнаты Бориска. — Настоечки на шиповнике не отведаете?

Квад перевел взгляд на сокола, вечно пытавшегося накормить или напоить его чем-то.

— Заботливый! — заметил владарь.

— Сейчас схожу за настойкой, — пообещал Борис Васильевич, оборачиваясь человеком. У дверей в очередной раз посмотрел на окно и поежился. — Гроза будет! Вон какие тучи!

— Постой! — зачем-то остановил его Квад, задумавшись о грозе. — Вернулись ли Аннутка с Элишкой?

— Нет. Не приходили. Наверное, пережидают непогоду где-то…

Черные брови владаря вдруг сдвинулись к переносице.

— Отправь кого-нибудь за Аннуткой! Немедленно!

Пришлось Борису Васильевичу спускаться не только за настойкой, но и будить ласточку — Варвару. Она единственная вестницей оставалась при черном замке, тут и жила. Правда, работы ей толком не было.

Аннутка примчалась по зову владаря через каких-то полчаса. Все это время в холодном, почти каменном сердце правителя созревала сильнейшая буря, и даже Борис Васильевич начал сомневаться, что ужасная погода прекратится.

Прилетела ворона одна, и на вопрос, куда подевала несносного ребенка, честно ответа:

— Я к ней со вчерашнего утра не заглядывала. — И тут, прислушиваясь, как шумит за окном гром, она не на шутку испугалась. — Пропала, что ли?

Ответить ей никто не удосужился. Владарь, секундой назад сидевший в кресле, выпорхнул в окошко.

Кружил он, не опасаясь ни сильных порывов ветра, ни проливного дождя, ни молний, сверкающих то тут, то там. Только подталкивало его что-то, торопя, тревожа попусту. Час, два, три кружил владарь над землями и горам, лесами. А зоркие его глаза нигде так и не видели маленькой светловолосой девочки. Сколько бы он ни опускался ниже к земле, сколько бы ни летал у ущелий и пещер — не видать было Элишки.

Но ведь никуда она из Ирия подеваться не могла!

Владарь проверил каждый драгоценный камень в огромной системе, отделяющей Ирий от мира людей. Ни один не треснул, ни один с места не сдвинули — защита оставалась целой и невредимой.

Дважды возвращался владарь домой, чтобы узнать — не приходила Элишка.

— О чем ты говорил с нею в последний раз??? — напустился он на сокола, вжавшего голову от испуга.

— Я все правильное говорил: что нужно вести себя учтиво, что в гнезда чужие залезать нельзя, что яйца — не трогать и не раскрашивать!

— И все?

— А говорили вы тем же тоном? — уточнила Аннутка, не находившая себе места. Пусть болезней и смерти в Ирие не существовало, только наводнение и ветер могли принести не мало бед. Оттого-то гнезда, что дома местные жители строили высоко на деревьях. — Нормальным тоном я говорил!

— Потому она и сбежала. Вы ж ребенка запугали своими постоянными придирками. Ей играть хочется, чтобы кто-то восторгался ее картинками…

— Да уж пол Ирия в восторге. Причем поклонников творчества сразу видно: одни заикаются, другие хромают…

— Хватит! — одновременно с громовым раскатом прозвучал голос владаря. — Что еще ты ей говорил?!

— Что после таких выходок надо прощения просить… — чувствуя себя виноватым, ответил сокол.

Еще одна попытка. Полет с твердой уверенностью, что уж теперь пропажа непременно найдется. Владарь точно знал, куда надо лететь: в сердце правобережья, к раскидистому дубу. И там, на верхней, широкой ветви, в пустом гнезде, свернувшись калачиком, лежала маленькая светловолосая девочка. Созерцание настолько одинокого, оставленного и позабытого всеми создания, рождало в душе владаря пустоту.

Он опустился на ветвь, склонился над гнездом, чтобы подобрать смертное дитя…

Элишка проснулась там, где чувствовала себя наиболее защищенной. Черное, мягкое одеяло, обволакивало ее как тучка, однако теплая и славная. Это одеяло прятало от тревог. И только от владаря спрятать не могло. Он сидел в кресле, как в первый день ее пребывания здесь, смотрел пустыми глазами, погруженный в собственные мысли.

— Опять разочарование? — спросила Элишка, поймав слезинку, скатившуюся по подбородку Квада. — Я не хотела тебя расстраивать… — Принялась оправдываться она. — Борис Васильевич сказал, надо извиниться. И я пошла. Но в гнезде никого не было. Я решила подождать, когда все вернутся. Или они теперь там не живут? А ты искал меня? Да?

Квад хранил молчание. Слушал, но ничего не отвечал.

— Ну не грусти! — попробовала улыбнуться девочка и скорчила рожицу правителю. У того лишь бровь изогнулась… что тоже было результатом. Правда, потом его еще попробовали потрепать за щеки, чтобы растянуть улыбку, так сказать, вручную. Квад категорически отказывался улыбаться.

— Спи! — не став терпеть насмешек, хозяин Ирия поднялся, чтобы уйти, и поискать себе занятие, пока в его комнате будет властвовать маленькое проблемное создание.

— Не оставляй меня. Пожалуйста! — поймала край его рукава Элишка, требовательно оттягивая назад. — Посиди со мной, пока я не усну.

Владарь присел в кресло, и стал ждать.

— Ты далеко! — надула губки девочка, и мужчине пришлось пересесть ближе, на кровать.

Тогда малышка легла на подушку и, уставившись на правителя, попробовала уснуть. Честно попробовала, но ничего не получилось. Поворочалась с бока на бок, замоталась в одеяло, как в кокон, размоталась — сон не шел. Только признаваться, что выспалась, Элишка не стала — ведь выгнал бы ее владарь из комнаты. Потому пошла на хитрость и завела разговор:

— Расскажи про маму.

— Зачем? — немного удивился владарь.

— Я не помню… — призналась маленькая. — Забываю. Помню, мама пела, чтобы я уснула. А ты споешь мне?

Владарь лишь покосился на ребенка, дав понять, что за песнями стоит обратиться вовсе не к нему.

— Ничего, если ты не умеешь или не знаешь ни одной песенки. Я тебя научу…

Элишка с готовностью учителя села на постели, напротив мужчины. Прокашлялась и завела:

Скоро песня закончилась, и в комнате только потрескивал огонь, а владарь мирно спал.

— Хорошо, — пришла к выводу Элишка, убрав локоны с безмятежного лица спящего. — Я буду петь тебе колыбельные, а ты — под них засыпать!

И она умастилась у него под боком, взяв за привычку приходить каждую ночь, чтобы убаюкать повелителя Ирия, и конечно, уснуть около него на «черном облачке».

 

Глава 5

Каждый день маленький ребенок сидел у окошка и смотрел, как люди-птицы взмывали в небеса. Молодые днем и ночью могли кружить высоко над морем. А потом следом за ними поднимались и совсем малыши. Причем родители выбирали для учений полетам именно черную башню. Прилетали, садились на крыше и сталкивали птенцов вниз. Падая, те верещали сначала от испуга, но потом так весело! Эх, как же Элишка им завидовала! Она смотрела на свои тонкие белые ручки и ждала, когда они превратятся в крылья. Но перья никак не появлялись. Впрочем, с малышами такое случалось. Некоторые обзаводились крыльями лишь, когда их выталкивали из гнезда…

Элишку вытолкнуть было некому. По крайней мере, сейчас. Борис Васильевич, конечно, согласился бы оказать посильную помощь… Но почему-то, казалось девочке, что летать благодаря ему она бы не научилась.

«Надо попробовать самой!» — решила Элиша.

Встала босыми ножками на край кроватки и прыгнула. Приземлилась не совсем удачно. Разбила коленку, и только порадовалась, что ранка быстро заживет.

Именно этот момент выбрал ястреб Ора, чтобы навестить малышку.

— Ну, чего смотришь! — напустилась на него летунья. — Тебе хорошо, а у меня вот вавка!

И птице предъявили на обозрение боевой трофей. Ора даже попятился.

— Чего пугаешь пернатого?! — влез в их монолог сокол, решив вступиться за молчаливого собрата. — Если в голове вавка, то и ноги страдают! Ты это…

Борис Васильевич задумался.

— Чего ж я тебе сказать то должен был???

Походив важной птицей по подоконнику, он спустился на пол уже босыми ногами. Но при том был одет по какой-то старинной и дико забавной моде.

— А как вы в птицу превращаетесь? — пристала к нему любопытная девочка, окончательно выбив из головы мужчины мысли о важной теме разговора, и собственно цели посещения.

— В птицу? Не знаю. Само выходит, — ответил он.

— А почему сразу в одежде, когда человеком становитесь?

— Голышом холодно летать, знаешь ли. — Выпалил на одном дыхании Борис Васильевич. — К тому же, владарь так пожелал — чтобы тебя не смущать.

Элишка опять задумалась. И чего бы это ей смущаться?

— Знаешь, была б ты птицей, непременно сорокой обратилась! Любопытна слишком! И трещишь без остановки. — Нахмурился воспитатель. — Что же мне надо было?..

— Сорока… — смаковала эту идею Элишка. — Крылышки бело-черные.

И ей идея очень понравилась. Она уже вообразила себя двуцветной птичкой.

Миленькое личико девочки просияло коварной улыбкой, которую задумчивый взрослый как-то и не заметил. А уж то, что ребенок прошмыгнул в двери, и побежал вверх по лестнице, на крышу — вообще пропустил мимо внимания, как событие. Зато Ора проявил ответственность взрослого и разумного существа. Он полетел следом, и всячески пытался остановить Элишку.

Но ее-то даже притормозить, не то, что вразумить не вышло! Несмотря на усилия ястреба, Элишка упорно поднималась по лестнице, игнорируя пернатый мешок, прицепившийся к подолу ее платья. А когда мешок одумался и решил пожаловаться на малявку владарю или тому же Борису Васильевичу, Элишка уже добежала до круглой дверки, ведущей на крышу, и толкнула ее.

Прохладный воздух слегка холодил. Ветерок был сильнее, чем казался. Но так ведь оно и лучше! С крыши открывался такой чудесный вид, что Ирий просто таки хотелось обнять и «потискать, как котенка» (как выразилась бы сама Элишка).

Преодолев расстояние до обрыва, маленькая еще не оперенная девочка остановилась у самого края и посмотрела вниз. Волны бились об стены замка, будто сетуя, что не могут проникнуть внутрь. Боялась ли девочка высоты? Вовсе нет. Она была совершенно бесстрашна и уверена, что крылья непременно вырастут, когда она прыгнет. Широко расставив ручки, девочка полетела вниз. Отдалась во власть ветра… Но у того явно не было настроения играть с детьми. Так что малышка неумолимо падала и падала. И возможно, разбилась бы об твердую воду…

Не успела она испугаться, как все же взмыла вверх… Как же она обрадовалась!

— Я лечу! — радостно прокричала она.

— Ну да, ну да! — пропел ехидно сбоку сокол.

И тут Элишка поняла, что своим полетом обязана вовсе не ветру, не появившимся крыльям, а большой черной птице, ухватившей ее когтями за платье. И птица та была очень недовольна. Возможно потому, что вес ребенка казался ей тяжелым…

— А как тебе прилетит по заднице, когда обратно в башню вернешься! — насмехался Бориска.

Так что наслаждаться полетом было некогда. До конца перемещений по воздуху она провисела кулем, пока ее не поставили на ноги в замке. Элишке оставалось лишь смириться и принять очередное наказание: помыть стены, полы в башне. «Что у нас там еще не помыто?» — задумалась Элишка.

Хотя… все эти наказания — по части Бориса Васильича — все его выдумки. Уж тот на слова не скупился! А как пугал! Хотя дальше запугиваний никогда не переходил черту. Впрочем, на сей раз, решение о воспитательных работах принимал сам владарь. Он ухватил девочку под локоть и поволок куда-то вниз, а остановившись у темного коридора на этаже, самом близком к воде, еще разок присмотрелся к девочке.

— А что там? — насторожилась она.

— А у нас там подвал! А в подвале темница, где мы держим мелких пакостников, воришек и грубиянок, ну и таких несносных детей, как ты. — Услужливо пояснил сокол.

— Ой! — пискнула Элишка разом причислив себя ко всем категориям подлежащим заключению в подземелье, и немилосердный владарь, подтолкнул ее идти дальше.

— Ха! Сидеть тебе в темнице, красна девица! — насмехался в след сокол.

Элишка не на шутку испугалась — а вдруг и впрямь — не увидит больше солнышка! Будет томиться в подвалах, в цепях, как раба какая. Сразу заупрямилась, чуть ли за каждый камешек не цеплялась, когда ее волоком тащили на погибель. Девочку вели почти на самое дно башни.

Когда перед ней распахнули тяжелые двери, она уже готовилась разреветься и упасть на колени, умоляя господина Квада не наказывать и не запирать ее здесь. И хорошей, прилежной быть обещала, и клялась угольки в руки не брать!

Владарь молча слушал, нахмурив брови. И терпеливо ждал, когда весь этот спектакль закончится, а слезы прекратят изливаться потоками.

— Это наша Элиша? — ласковый голос полной женщины, очень напоминал бабушку Радмилу, и мигом остановил истерику ребенка. Девочка сразу успокоилась, когда увидела еще одну «заточенную невольницу». И уж если здесь ее держали против воли, то что-то слишком вольно и славно ей тут было: в комнатке было достаточно мебели и места, света от распахнутого окна на втором этаже.

Девочка дернула курносым носиком и с интересом уставилась на незнакомку, потом на владаря. Тот подтолкнул девочку к женщине.

— Проходи, моя хорошая. — Позвала Элишку она, протягивая руки.

Темница оказалась не страшной: вдоль стен комнаты стояли ряды полочек, а на каждой полочке — гнездо с яичком, в центре же помещения располагались уютные кресла и стол, на котором томился блестящий самовар. Да и прежняя заключенная выглядела очень хорошо: в чистеньком сарафане, в кружевном переднике и чепце. Румяная, пухлая, улыбчивая. Ей явно тут нравилось.

Женщина взяла Элишку за руку, и усадила себе на колени, вытерла подолом белого фартука с кружевами непослушную слезинку с розовой щечки.

— Вы не несносный ребенок! — сообразила девочка, дав повод взрослым посмеяться.

Только владарь недобро покосился на сокола.

— Конечно, нет! Я присматриваю за этими малютками… Я — нянюшка Пелагея!

Пелагея кивнула на ряды выстроенных вдоль стен на полочках яиц. От них исходил слабый мягкий свет. Спрыгнув с колен Пелагеи, Элишка прошлась вдоль полок, остановилась около одного особо светящегося яйца и замерла, рассматривая его. Потрогала. А там внутри будто бы кто-то шевелился, ворочался, как во сне.

— Святые яйца? — поинтересовалась Элиша, припомнив, как часто их поминал Борис Васильевич, а теперь она видела их наяву, те самые, пресловутые.

Пелагея рассмеялась.

— Ох, Борис Васильевич! Не язык — помело! — приговаривала она.

Элишка протянула руку к другому яйцу. Оно было теплым, и спал в нем кто-то до боли знакомый.

— Не стоит, моя, славная. Они сейчас спят. И будут спать сладко и долго, пока не придет их время.

— А что там? — заметив движение внутри полупрозрачной скорлупы, поинтересовалась девочка.

— Там? Такие, как ты, любопытные детки. Они ждут своей очереди, чтобы вылупиться, и спуститься обратно на землю. — Терпеливо рассказывала Пелагея, а Элишка очень внимательно слушала, раскрыв рот и опасаясь пропустить хоть одно словечко. — Будешь мне помогать?

— А что надо делать? Высиживать яйца? Я видела, как курочка у бабушки делала…

— Нет! — смеялась добрая нянюшка. — Высиживать не надо. Просто, как владарь голубей приведет, лови каждого, да и усаживай на полочку в свободное гнездышко. Он в яичко превратится. Ну и следи, чтобы оно не разбилось, чтобы никто его сон не потревожил. Согласна?

Элишка часто-часто закивала.

Пелагея ей очень понравилась. А еще она никак не могла заставить себя уйти от одного из тех яиц — оно будто светилось ярче остальных, будто бы и тепла от него больше шло.

— Почему ты не дашь ей крылья? — не мог понять Борис Васильевич, преследуя в коридорах господина.

— Зачем? Это опасно для нее. — Отвечал ему повелитель.

— Ага, ага! — от чего-то не поверил сокол. — А мне сдается, что ты просто не хочешь, чтобы она в один прекрасный день взяла да и улетела, как ее мать!

— Ты бы, слетал на собрание, Бориска. Узнал бы о чем птицы говорят. — Отослал докучливого помощника владарь. — Глядишь, меньше размышлять будешь, пока при деле!

— Не дождешься! — бросил на прощание Бориска, исполняя веление.

С того дня Элишка вместе с Пелагей ловили голубей, готовили для них гнезда из свежих, душистых трав и цветов (Элишка лично собирала вместе с Аннуткой и Орой), и усаживали на полочки. В этой работе не было ничего сложного. Наоборот, Пелагея уже не так скучала, да и ребенку нашли занятие. А после всех трудов нянюшка и ее помощница садились пить травяной чай за круглым столом в центре хранилища, и вели задушевные беседы: Элиша рассказывала о маме, о папе, о бабушке Радмиле, племянниках и братике — Сереже; о том, как впервые увидела Бориса Васильевича и очень его испугалась. Пелагея внимательно слушала, смеялась вместе с девочкой, и пыталась утешить, когда Элишка внезапно вспоминала, как оказалась в Ирие.

А вечером, когда нянюшка садилась за пряжу, малышка поднималась к себе, ложилась в постельку, укутывалась в одеяло, сшитое из цветных лоскутков. Но уснуть не могла. Сон будто нарочно обходил ее стороной. Тогда Элишка долго ворочалась с бока на бок. Без колыбельной сны не торопились прийти. Петь самой себе было немного странно, потому Элишка пробиралась в покои владаря. Обычно он сидел в кресле или за столом: перебирал красивые разноцветные камешки или что-то читал. Девочка присаживалась рядом в кресле или же засыпала в его постели, просто наблюдая за ним. А иногда усыпляла и самого владаря, напевая ему колыбельные.

Правда, утром ее непременно безжалостно будил Борис Васильевич.

— Что ж ты за создание такое тупо-умное! — ворчал он, отчитывая Элишку.

— Чё это вы не определитесь: тупое или умное я создание! — улепетывала от него девочка, прячась от воспитателя.

— Клюнуть тебя, что ли, в темечко, чтобы поняла? — прицеливался сокол. — Мальчики и девочки должны спать отдельно!

— Почему? — не понимала Элишка.

Сокол вдруг проглотил дальнейшие высказывания в адрес ребенка.

— Ну, потому что устроены по-разному! — выпалил он, не сумев толком разъяснить, в чем те отличия заключаются. — Тебе рано про то знать! Вот вырастишь, я тебе все объясню!

Ждать Элишка того времени не собиралась. И однажды, когда владарь спал в полной уверенности, что его не побеспокоят (три дня ему попросту не мешали высыпаться, да и заверили, мол, дитя тревожить более не станет — наивные!), Элиша пробралась в его покои. Вещи повелителя были аккуратно сложены на спинке кресла, а сам он спал, видимо, нагой.

Девочка отдернула одеяло. Посмотрела. Сравнила.

— Ну и не такие разные… Просто у него руки, ноги длиннее… И вообще, какая-то лишняя штучка есть!

Вернув одеяло на место, она вернулась к себе в комнатку, убежденная, что с владарем что-то не так…

 

Глава 6

Долгие дни Элишка присматривала за спящими душами, с нетерпением ожидая того дня, когда они, наконец, проклюнутся сквозь скорлупу и вылетят на свободу. Ей было крайне любопытно, какие существа появятся на свет.

Одно яичко никак не шло из ее головы. И стоило только девочке войти в комнатку, как ее просто таки тянуло к нему. Подойдя, она оглядывалась на Пелагею, и когда та не видела — водила ручкой по гладкой светящейся оболочке.

— Спи, маленький! Надеюсь, тебе снятся сладкие сны. А если и не снятся, то я расскажу тебе сказку! Жили-были в далеком краю…

Пелагея, занятая свои делами — а она частенько садилась за прялку — и сама прислушивалась, диву даваясь: какие интересные истории придумывает девочка. Вскоре она стала самым преданным слушателем маленькой сказительницы.

— Что ты прядешь? — спросила как-то Элишка, присев рядом в кресло, когда сказка закончилась.

Нити у Пелагеи были сплошь разные и необычные: серые, голубые, золотистые и серебряные, и другие. Она не пыталась создать из них какой-то красивый узор. Да и вязала нянюшка не носочки, не платочки, а какие-то странные веревочки.

— Судьбы вяжу, выплетаю! — улыбнулась Пелагея. — Каждая нить — богатство, упорство, удача, счастье, любовь, беды, голод, ненависть… Каждый цвет, что-то да значит…

— И мамину плела? — в лоб спросила малышка.

Нянюшка, вдруг остановилась. Горько и грустно ей сделалось.

— Плела. — Призналась она, и до того, как девочка сильно разобиделась на нее, объяснила: — Не я выбираю нити. Они сами мне в ладонь попадают. Как бы мне ни хотелось сплести славную судьбу, гладкую, чистую да ровную — все никак не получается.

Но Элишка уже затаила грусть, и объяснения не помогли от нее избавиться.

— Так не берись, если не получается! — нахмурившись, словно тучка, сказала девочка и ушла от мастерицы не умеющей плести достойные и счастливые судьбы.

Ушла, чтобы позднее, когда нянюшка отправится спать, вернуться и самостоятельно взяться за пряжу…

— И что за что отвечает? — задумалась девочка, стоя над корзинкой с клубками.

— Ненависть, зависть и несчастья? Больше вы никому не достанетесь! — решила она, выбрала все темные и серые нитки из корзины, да и выкинула их из окна. Посмотрела, как те идут на дно, опускаясь медленно в прозрачной воде.

— А это, наверное, богатство! — Потянула она за кончик золотой нити. — Сейчас мы сплетем тебе счастье! — пообещала Элишка тому самому яичку, которое выделяла из прочих, и принялась сплетать золотые нити с серебряными… и всеми яркими, которые только ей попались на глаза, считая, что чем ярче плетение, тем слаще и веселее жизнь сложится у будущего птенчика.

Только уже через пару минут пришла в такую ярость! Подлые нити не вязались в узелки и косички. Они рвались, путались, образуя дикий несуразный новый клубок. И чем больше Элишка пыталась его распутать, тем больше злилась, в итоге впала в такое отчаяние, что выть захотелось! Собственно, она и завыла, заревела во весь голос, надрывно и отчаянно, горько и тревожно, ненавидя клубки и собственные ручонки, которые не смогли сделать ничего полезного.

Девочка так громко плакала и кричала, что совсем не заметила, как задрожали стены, и полочки, прикрепленные к ним; как яйца в гнездах засветились тревожным желтоватым светом, и из них то же стали доноситься рёв и детский плач. А еще яйца опасно зашатались, норовя упасть на пол и разбиться.

— Прекрати! — приказ, внезапно появившегося в хранилище владаря и впрямь имел удивительно молниеносный эффект, утихомирив и стены, и крикливых созданий. Правда, замолчать Элишку заставил скорее страх, а не повеление. Она даже язык чуть не прикусила от неожиданности.

— Элиша! — за повелителем птичьего рая вовремя подоспела и нянюшка. — Что случилось?

— Лучше спросить: что происходит??? — сердился владарь Квад, вырвав из рук ребенка клубок спутанных нитей. — Что ты натворила?

— Ничего. — Испугано отпиралась девочка, но понимание, что ее застали на горячем, пришло очень быстро. — Я хотела сплести судьбу… — протянула она, вот-вот готовая к новому этапу истерики. И хуже всего то, что детские души в любой момент были готовы проявить солидарность, всласть накричаться со своей подружкой.

— Никто, кроме Пелагеи не может этого делать! Это ее работа! — сцедил Квад, и больно схватил малышку чуть выше локтя. Встряхнул, и насильно выволок из хранилища, чтобы более не возникало бунта.

— Квад! — кричала ему в след нянюшка. — Квад!

Но повелитель не останавливался — он быстро шел по коридору, свернул к лестнице и поднимался по ступенькам наверх, не отпуская хнычущего ребенка от себя. Отпустив девочку лишь в своих покоях, он заметался из стороны в сторону, когда Элишка упала на пол, села, поревывая и следя за владарем.

— Никогда больше не делай такого! — тихим и одновременно громким голосом, отчитывал ее Квад. — Твое поведение бесконтрольно. Ты причиняешь слишком много неудобств. Сеешь хаос! Устраиваешь неприятности там, где быть их не должно! Игры с нитями судеб — это верх наглости, самонадеянности и… и… глупости!

— Ты выгонишь меня? — испугалась девочка, быстро смекнув, чем теперь может обернуться ее вольность.

— Стоило бы! — рявкнул владарь.

— Я просто хотела сплести хорошие судьбы! — ответила в свое оправдание она и вопли зазвучали с новой силой, в более высоких тонах.

— Прекрати, сказал! — громыхнул его голос.

Элишка всхлипнула еще разок, испугавшись, что ее могут и отлупить. Мало ли на какие подвиги способен владарь в пылу гнева.

— Ты хотя бы представляешь, что могло произойти? Ты разбудила всех, хотя они должны были спать. А если бы хоть одно яйцо разбилось?!

— А если бы хоть одно яйцо разбилось?! — повторила за ним девочка, идя на поводу у любопытства.

— Те души были бы потеряны навсегда. — Словно сам испытывая боль, ответил на то хозяин птичьего рая. — И это случилось бы по твоей вине! Из-за тебя. Понимаешь?

Элишка покачала головой. Она не понимала.

— Взрослые, умирая в другом мире, больше не попадают сюда. Души детей, умирая здесь, исчезают из всех миров, без возможности родиться снова. Теперь ясно? — уточнил Квад, как никогда многословный.

— И я тоже?

— Ты не умрешь. — Коротко ответил он, немного лукавя, чтобы успокоить ребенка. — Ты попала сюда не так, как другие.

Сам, уняв гнев, сел за стол, в удобное кресло. Он мог вновь стать неразговорчивым и мрачным, однако проказливая и очень любознательная девочка не позволила. Элишка подобралась поближе, села у его ног и, заглянув в черные очи повелителя Ирия, спросила уже ровным голосочком, будто никогда не плакала и не устраивала истерик:

— А почему только нянюшка плетет судьбы?

— Потому что кто-то должен. Нити слушаются ее и сами собираются в корзине…

— То есть, те, которые я утопила, тоже вернутся? — скорее вслух подумала, чем спросила, она.

Бровь владаря дернулась вверх.

— Ой, — девочка поняла, что сболтнула лишнего, постучала ладошкой по губкам, и мигом перевела тему разговора.

— И твою судьбу она плела?

— Нет. — Владарь шумно выдохнул, все же, радуясь, что нити судеб и впрямь вернутся на свое место самостоятельно. — Мою судьбу сплели задолго до появления Пелагеи и Ирия.

— Кто?

— Тот, кто создал все миры.

— Как он выглядит? — Элишка положила голову на колени владарю и, не переставая, сыпала вопросами, а он терпеливо отвечал, будто соскучившись по долгим разговорам, словно молчал сотни лет, не имея возможности хоть с кем-то перекинуться парой словечек. Он рассказывал о том Ирие, который только-только появился, и о тех мирах, которые видел; о том, как все быстро стало меняться, и его это немного печалит, хоть он и считает перемены — поворотами к лучшему. Сам вернулся в эпоху воспоминаний, накрывших его с головой.

Когда он закончил свой рассказ, понял, что маленькая девочка, устроившая такой беспорядок и хаос в его доме, тихо и мирно спит. Квад поднял ее на руки и отнес в комнату, где положил на маленькую кроватку и бережно укрыл одеялом.

Коварные серые и черные нитки лежали в корзинке. Сухие. И определить по ним новые они или те самые, утопленные в озере, было нельзя.

— Зло возвращается! — заключила девочка, глядя, как Пелагея плетет веревочки. В новой вязке слишком уж много собралось темных нитей. — И кому достанется такая штука?

Она почему-то очень боялась, что незавидная, неказистая и скорее мрачная судьба уготована именно той душе, спящей в самом теплом и светлом яйце.

— Не знаю. — Ответила Пелагея. — Я лишь плету их. Голуби сами выбирают, какую веревочку взять.

— Вплети хоть одну белую! — умоляла девочка.

Пелагея опустила руку в корзину, и нити, будто бы прислушались к просьбам ребенка — нянюшка достала крепкую белоснежную ниточку. Улыбнулась светло.

— Крепкая вера. У этого малыша все будет хорошо. Он сам справится со всем, несмотря на все горести, которые выпадут.

Элишка была просто окрылена счастьем. Она даже бросилась в пляс вокруг кресла няни.

— Пожалуй, ты, когда попала к нам голубем, получила самую пеструю и яркую ленту! — проговорила Пелагея и осталась не услышанной, так как малышка слишком уж радовалась чужому счастью. — Чистый ребенок! — шептала нянюшка. И у нее был прекрасный повод порадоваться самой — все же нести свою ношу в компании гораздо приятнее, и дни больше не кажутся такими длинными, скучными и однообразными. Теперь все вроде как в новинку.

Повелителя, возвращающегося в башню, вполне можно было принять за черную большую тучу, неумолимо надвигающуюся, торопливую, быструю. И вся эта темная летучая громадина скользнула, уместившись в большом окне, почти до самого потолка. Но окно это располагалось вовсе не на последнем этаже, под потолком, где находились покои владаря, а на самом нижнем… прямо напротив коридора, ведущего к хранилищу. Уже скорее ведомый привычкой, бесшумно подкрался к дверям хранилища, чтобы подслушать.

Выводил мелодию тоненький голосок Элишки. Ее слушатели — спящие души, благодарно молчали, наслаждаясь песенкой, и платили мягким светом.

— Ты спишь или слушаешь меня? — заговорила девочка, прервав песню. Она остановилась около одного яйца на шестой полке. Зашептала ему. — Когда вылупишься, выбирай самую яркую и красивую веревочку! Ты непременно должен прожить жизнь полную счастья, без боли и грусти!

— Ну и ты тоже постарайся. — Обратилась она к другой душе, посчитав, что выделять любимчика некрасиво.

Потом отошла на несколько шагов назад. Поклонилась в подобие реверанса, и заявила аудитории:

— Странствующий бард, Элишка Чудесная, желает вам спокойной ночи, и отправляется отдыхать. До новых встреч! — уже стоя одной ножкой на пороге, она вдруг обернулась, чуть не позабыв оповестить: — В следующий раз я расскажу вам сказку.

Когда она вышла в коридор, то никого там не встретила. Хотя кто-то, все же, был. И прятался зачем-то в темноте, и смотрел вслед маленькой девочке, шагающей босыми ножками по черным каменным полам, и отчего-то улыбался.

А в хранилище совсем погас свет, стало темно…

И самое важное — черная башня, казалось, наконец, прогрелась теплом солнца. Согрелся каждый камешек, и каждая живущая здесь душа, даже душа владаря.

 

Глава 7

Пелагея кружила по комнатке, то и дело спотыкаясь об голубей, явно возомнивших себя камешками на ее пути. Каждый пернатый уже успел сорвать со стойки свою особенную веревочку, и Элишка привязала ее к лапке. Сама малышка, когда еще только увидела первого голубка, поторопилась вовремя закрыть окошко, чтобы души не разлетелись. Только потом она присела в большое кресло, боясь на кого-то ненароком наступить. Даже ноги под себя подтянула. Но шкодливые голуби, забрались даже на спинку мебели. Нянюшке пришлось браться за веник, чтобы прибрать скорлупу от яиц, из которых вылупились готовые к перерождению души. Следя за ней, и поглаживая одного из голубей, забравшихся ей на руки, Элишка задумалась:

— Матушка Пелагея, а почему замок под водой оказался?

— Эм… — задумалась нянюшка, и убедившись, что птички никуда не улетят без ее ведома, присела в соседнее кресло. — Попробую тебе объяснить. Когда-то очень давно мы жили с людьми. Все было хорошо. Пока владарь не подарил крылья Бориске… то есть Борису Васильевичу. Они часто беседовали на достаточно философские темы, и Квад посчитал его человеком чистым и добрым, потому и наградил крыльями. А Борис Васильевич… Не то, чтобы он ими сильно хвастался, просто другие стали завидовать. Тут еще вождь человеческой часто стал приходить к владарю в горы, и все просил дать крылья и остальным. Да не женщинам и детям, а именно воинам. Владарь видел его темную душу, знал зачем крылья воинам, и что одна человеческая стайка непременно нападет на другую. Вот и отказывался. Тот вождь (не знаю, как ему вообще пришла в голову такая идея) надоумил других поклоняться нашему владарю, посчитав, что простых слов и прошений мало. Не понимал, что крылья даются только достойным, тем, кто заслуживает их добрыми делами. Тот, дурачина, подумал, что нужно молиться владарю, как божеству. Вот и построил этот замок, якобы в его честь, и еще парочку. Потом и вовсе стал жертвы приносить. И не простые — фрукты, ягоды… Они клали на алтарь детей!

Глаза Элишки округлились. Она даже побледнела, представив на алтаре себя и некоего бородатого человека, заносящего над ней нож.

— Владарь не выдержал да и прогнал людей, а Ирий спрятал, чтоб не шастали сюда. Замок он затопил, оставил только башню по настоянию Борис Васильича. Все же, здесь удобнее, чем в пещерах жить, где мы раньше обитали. Вот с тех пор мы с людьми не особо ладим — жестокие они чересчур!

Девочка долго пыталась переварить услышанное, отогнать страшные образы, пока ее вновь не отвлек от раздумий голос Пелагеи:

— А-ну, глянь-ка, не прилетели ли аисты!

Элишка быстро поднялась по лесенке к окошку и выглянула. Птицы кружили высоко над замком, о чем девочка и поведала нянюшке.

— Лови их по одному и подавай мне! — говорила о голубях она.

И тут-то началась самая забавная часть работы в подземелье: Элишка гонялась за голубями, они убегали или прятались, но ей удавалось их изловить. Пелагея бережно брала голубя, шептала ему благословение на счастливую жизнь и выпускала к аистам. Так постепенно в небе выстроился целый птичий клин, который возглавляли взрослые, большие птицы.

— Хочешь, выпустить этого сама? — предложила Пелагея Элише.

Девочка посмотрела на птичку в своих руках и замерла, не решаясь отпустить. Так и хотелось сжать ручки сильнее. Глаза крошечного создания были такими знакомыми, что малышка неохотно дошла до окошка.

— Ну же, иди скорее! — поторапливала Пелагея.

— Говори ему: «Лети, душенька, горя не знай, да лиха не сей! Радость пожинай да любить умей!»

Девочка повторила, добавив от себя: «Лети, Сережка!» — и выпустила голубя, разревевшись.

— Чего ты? — принялась утирать ей слезы нянюшка.

— Братик то мой… был… — взвыла Элишка.

— Не плачь, моя хорошая! — успокаивала ее Пелагея. — Глядишь, он хорошую семью встретит, его там любить будут.

— Мы его тоже любили! — навзрыд ревела Элиша. — А нас всех убить хотели. Аннутка тоже за счастьем летала, пока сюда вороной не вернулась!..

— Но-но! Успокойся! Теперь-то все хорошо: и у тебя, и у Аннутки твоей, и у Сережи все будет хорошо! — гладила ее по головушке няня, только вселить в девочку покой так и не смогла. — Иди, отдохни немного!

Элишка, все еще, грустная и зареванная сначала отправилась к себе в комнату, но потом резко изменила курс. Оставаться в одиночестве, когда на сердце кошки скребут, никому не хочется.

Владарь сидел за широким столом, перебирая яркие камешки. Бросив мимолетный взгляд на ребенка, приоткрывшего дверь, решил не отвлекаться от своего занятия.

— Ты же не реветь сюда пришла? — спросил он.

Элишка всхлипнула тихонько, но удержалась от очередного слезливого порыва. Прошла в покои и облокотилась о стол.

— С ними можно играть? — сразу же оживилась она, потянувшись к каменьям.

Квад перехватил тоненькую ручку и покачал головой.

— Не играть!

— Тогда зачем они тебе? — вздохнула девочка, не понимая.

Поразмыслив на тему «А не выгнать ли мне сие создание?», владарь поберег нервы, осознав, что если не найдет ребенку занятие, то этот самый ребенок озадачит всех подряд… Квад усадил малышку в свое кресло и подтащил второй стул, куда уселся сам.

— Проведи рукой над камнями. — Показал наглядно он. — Если какой-то покажется тебе горячим, скажи мне.

Элишка поводила ладошкой над зеленым, синим и желтым. И только желтый оказался раскаленным, словно на огне подогрели. Девочка тут же одернула руку, пожаловавшись повелителю.

— Хорошо, — похвалил он, забрав указанный камешек, принялся выводить какой-то символ на боку драгоценности.

— А это зачем? — любопытствовала маленькая помощница.

— Из таких камней состоит граница Ирия… Это наши стражи!

И Элишка сразу вообразила себе огромную, высокую стену до небес из светящихся, красивых камешков. Глаза девочки так и загорелись.

— И плохие люди через нее не могут перейти. Но время от времени камни надо заменять. Сейчас мы выберем самые подходящие, я слетаю и поставлю их на место пустых.

Вспомнив об ужастиках, рассказанных Пелагеей, Элишка поняла, почему Ирий окружили волшебной стеной. И она взялась помогать владарю, лишь бы больше не подпустить злых людей к своему новому дому.

— Пользу приносишь? — ехидно прокомментировал помощь в поисках камней Борис Васильевич, влетев в окно.

Элишка показала ему язык.

— Не мешай, Бориска! — сразу остановил его владарь.

— Я? Да как я могу! — хохотнул сокол. — Занимайтесь, занимайтесь!

Он сидел рядом и терпеливо ждал, когда будет выбрано необходимое количество камней. А потом вместе с повелителем полетел к границе. Она очень отличалась от той, которую нафантазировала себе Элишка. Никакой стены вовсе не было. Камни лежали в специальных отверстиях в больших валунах на самой границе с белой мглой тумана. Стоило шагнуть в него, и незадачливый ириец попал бы в другой мир.

Владарь встал около одного из огромных валунов, ногтем поддел охолодевший за сотни лет камешек.

— Устал ты, братец. — Заговорил он с камнем. — Отдохни.

Бережно уложил отслужившего свое стража в траву и положил на его место в небольшом отверстии валуна новый.

— Боевая душа… — хмыкнул, как-то совсем не уважительно сокол. — Или лучше сказать демон?

— Смотря, какое понимание у тебя слова «демон». Он просто создание, такое, как ты или я. И отличается он от нас тем, что в нем больше чувства справедливости, еще немного больше гнева. Он прекрасно распознает черные мысли, сильно сердится на тех, кто обижает добрых и хороших. Потому я и прошу его и его собратьев стеречь наш дом.

— Ну да… А еще мы отличаемся тем, что они живут в камнях!

— Ну, замок тоже из камня! — пожал плечами владарь, шепнул что-то совсем тихое, и удовлетворенно осмотрел, видимую лишь ему стену, слегка дрогнувшую при смене демонического караула.

 

Глава 8

Под пение райских певцов, выводящих красивую мелодию на все лады, было легко предаваться воспоминаниям. А потом, какая-то особая нота заставила владаря взять в руки листок бумаги, поставить на стол чернильницу и начать писать письма в прошлое. Оказывается, ему было что сказать. И он выводил строчки одну за другой без остановки. В душе его что-то ворочалось, словно котенок, играющий клубком спавших эмоций.

— Что ты делаешь? — тонкий вкрадчивый голосочек настолько неожиданно ворвался в мысли повелителя, что он с трудом подавил желание, спрятать письмена.

— Пишу, — коротко ответил он.

— Красиво! — оценила девочка. — Я тоже так хочу. Научи и меня!

— Бориска справится с этим лучше. — Попробовал отказаться Квад, сбросив тяжкий груз — маленького недоросля — на птицу менее занятую и терпеливую (по его мнению).

Огромные круглые глаза Элишки гораздо четче ответили ему на то.

— Хорошо, — опустил голову владарь. — Садись рядом.

Собственно, Квад и сам понимал, чем кончится его затея: Элишка станет капризничать, Бориска — усердствовать, ругаться на нее, и в итоге — оба устроят беспорядок и шум в замке, от которого пострадает сам владарь. Потому он положил перед ней листок бумаги, дал в руки перо.

— Сперва, я научу тебя языку твоей родины. А потом… нашему языку. Но запомни: ты должна хранить его в тайне несмотря ни на что!

— Согласна! — заинтересовалась девчушка.

— Хотя, вряд ли ты будешь здесь с кем-то переписываться…

— Почему? — не понимала такого пессимистичного настроения ученица.

— Кроме меня мало кто использует письменность… — Вздохнул владарь.

— А я буду писать тебе! — заверила Элишка, чтобы он так не печалился. — Давай, учи меня! Быстрее научишь — быстрее напишу тебе письмо!

Владарь подчинился бесспорной логике, и рассмеявшись от души, принялся выводить буквы на бумаге, объясняя ребенку, что они означают, как читаются, как сочетаются, складываются в слова.

Спустя какую-то неделю, под дверью собственных покоев, терпеливый учитель письменности обнаружил загадочное послание. Точнее, заприметил его Бориска, и подал повелителю, а тот взялся рассматривать, ибо прочитать не смог. Хотя суть уловил.

— Что это? — заглядывал через плечо хозяина сокол.

— Письмо. — Вполне спокойно отнесся к получению таинственного сочинения владарь.

— Весьма странное. — Резюмировал Борис Васильевич. — Там, наверное, очень нехорошие слова написаны! — И рассмотрел внимательнее закорючки. — Может это проклятье?

— Отчего же! Судя по вот этой иллюстрации — вполне хорошие слова. — Усмехнулся загадочно повелитель Ирия, и они вместе с соколом спустились за разъяснением написанного к автору.

— Что тут непонятного??? — обиделась девочка и обратилась к Кваду. — Я написала тебе: «Доброе утро!». И солнышко нарисовала.

— Солнышко мы, как раз, поняли. — Кивал Борис Васильевич, потешаясь искренним недовольством ребенка. — Но не торопись писать письма. Не изводи бумагу. Сначала потренируйся. Продолжай заниматься! А то ведь ни одного слова не разберешь.

— А я вообще не вам писала! — оскорбилась девочка.

— Бориска прав, Элишка. — Сдерживая улыбку, заметил владарь. — Писать письма еще рано.

Элишка нахмурилась. Ей все было понятно… Хотя прочитать написанное она повторно не смогла…

Вытянула губки трубочкой, как стала часто делать, когда ее что-то не устраивало. И изобразила гордую, но оскорбленную птичку… то ли уточку, то ли павлина. До горделивого орла она попросту недотягивала — решил Борис Васильевич.

— Хорошо. — Все же прислушалась к совету повелителя девочка, и закрыла дверь перед носом взрослых.

— Вот же проблема у нас растет! — ворчал сокол, не обратив внимания в какой момент владарь легкой поступью ушел восвояси.

То самое первое письмо так и хранится у него. По сей день, в сундуке воспоминаний оно занимает свое законное место где-то между черепком яйца жизни и флейтой ветра.

Брат с сестренкой бегали по полянке. Старший все пытался найти достаточно хвороста. Холода пришли слишком быстро. А Веня был дома за старшего. Так что на его худые плечи и легла обязанность собирать хворост, топить печь, охотиться. Правда, сегодня повезло: мальчик поймал несколько белок. Младшая, егоза, прыгала из одного следа брата в другой, как лягушка и громко смеялась.

— Катюша, не отходи далеко! — просил ее брат.

— Я туточки! — кричала озорная девчушка с веснушками. — Веня, смотри — так зайка прыг-скок?

— Так, так! — кивал брат, даже не оборачиваясь.

— А мишка делает так? — и она растопырила ручки, приподняв их вверх, замычала, топая по хрустящему снегу.

— Да, да. — Соглашался Веня. Достаточно сухой хворост лежал целой кипой под елкой. И мальчик увлеченно его складывал на санки. — Все, Катюша, сегодня у нас будет тепло! Садись на сани!

Оглянулся… А Катюши и нет. Даже следа ее нет нигде.

— Катя! — закричал на весь лесок Веня.

Да только никто не отозвался.

— Это зайка? — радовалась увиденному русаку Катюша, пытаясь его погладить.

— Зайка. Хочешь маленьких зайчат увидеть? — спросил ее мальчик, одетый совсем не по погоде, да еще и босой.

— Хочу! — захлопала в ладоши девочка.

— Тогда бери меня за руку! — предложил ей новый друг.

И она доверилась ему, взяв за руку. Плотные, вязанные мамой варежки, не пропускали холода, исходящего от мальчишки, так внезапно появившегося в лесу, и совершенно не страшащегося морозов. Он повел Катюшу в самую чащу…

А потом туда же прилетела огромная черная птица.

Согретый солнцем Ирий не ведал суровости зим. Он цвел, пестрел яркими красками, благоухал миллионами прекрасных растений. В такой погожий денек грешно было сидеть в хмуром замке. И Элишка решила, что сможет заставить владаря хоть не на долго отвлечься. Она пришла в его покои, надеясь уговорить прогуляться вместе. Хотя… если честно, то ей очень хотелось полетать… Другими словами — оседлать самую большую птицу Ирия и покататься на ней по окрестностям. Владарь мог отказаться, но малышка бы прибегла к самому безотказному способу добиться своего — скорчила печальную мордашку, сделав вид, будто вот-вот заплачет… Неведомо почему, но отказать разобиженному ребенку Квад ни за что не мог… И уже через короткое время она непременно будет радоваться полету на спине черной красивой птицы.

«Коняшки» дома не было. Что очень огорчило ребенка. Элишка прошлась до кровати, провела ладошкой по гладкой ткани покрывала, шутливо отпустила щелбан черной короне, стоявшей на письменном столе, и зацепилась взглядом за стопку бумаг, исписанных почерком владаря. Подхватила все эти листки, встала у окошка, и принялась читать, уже вполне бегло составляя слоги.

«Твое имя до сих пор стоит комом у меня в горле, душит, не позволяет дышать ровно и свободно. Мне сложно произнести его. И я прихожу в негодование, когда его произносит Бориска. Скажи, отчего так больно? Из-за предательства? Ты ведь предала меня, мою милость, мой рай. Ушла. Сбежала. Отказалась от нас. От меня» — Писал кому-то он.

«И, все равно, я бы отдал многое, чтобы вернуть тебя. Мне не хватает тех вечерних бесед на крыше замка. Пусть я не понимал и не понимаю многого, о чем ты говорила мне. Пожалуй, просто не способен в виду того, что я вообще не способен чувствовать, как вы — люди. Но…

Я чувствую — что-то меняется. Даже солнце уже не так радует мой взгляд. А ведь сейчас здесь солнечно и хорошо. Ты бы порадовалась изменениям в Ирие. Непременно полетала бы со мной над горами и лесами. Вот уже который день ночные фиалки, твои любимые, обволакивают замок ароматом, создавая удушливый кокон для меня. И мне становится грустно, и тяжело дышать. Впервые воспоминания мешают мне существовать. Ты бы так это назвала — грусть… Может быть, потому что тебя нет — я грущу. Когда ты оставалась подле меня, было спокойно. Словно я — нерушимый камень на грани нашего рая. Теперь на камне трещина…»

О чем он, задумалась Элиша, о каком таком камне пишет?

— Кто позволил??? — громовой тон этого голоса, испугал девочку не на шутку. Она невольно содрогнулась и выпустила из рук бумаги. Письма подхватил шутник-ветерок и разбросал по глади воды. Они не долго продержались на поверхности, быстро намокли, став тяжелыми, как мысли и чувства автора.

Владарь перегнулся через подоконник, отбросив со своего пути ребенка. Но, увы, его письменный диалог с призраком пошел ко дну водоема.

Элишка же больно ударилась. На глаза сразу накатились слезы. А черные глаза владаря горели огнем ненависти, обжигали презрением. И не было похоже на то, что он бросится успокаивать ребенка. Наоборот, он разразился приступом гнева, отчего девочка совсем задрожала.

— От тебя одни проблемы. Сплошь хаос! До каких пор ты будешь бродить по моим владениям и нарушать покой всех, кто здесь живет? Кто сказал тебе, что тебе все дозволено? Кто ввел тебя в такое заблуждение? — теперь его голос уподобился змеиному шипению. А за окном стремительно сползались темные тучи, закрывая собой солнце. — Тебя приняли сюда из жалости, из почтения к твоей матери! Но ты не наше создание! Ты являешь собой пример человеческого невежества, глупости. Ты — болезнь, которую я лично принес сюда. Сколько я буду расплачиваться за это? Тебя стоило бы бросить там, где умерли твои родители, брат и вся семья! С такими как ты — разрушителями. Все, что ты только не возьмешь в руки, к чему только не притронешься ломается, крошится, портится.

Его светлое лицо потемнело, и стало страшным. А Элишка разревелась, тихо попискивая, и хватая ртом воздух. Даже дышать — и то было больно. Она забилась в угол и лила слезы, не прекращая, всхлипывая и дрожа. Из этого скромного укрытия девочку выдернули, больно схватив за руку. Дотащили волоком до порога и выставили прочь.

— Вон отсюда! — рявкнул владарь, захлопнув перед ней двери.

Элишка поняла одно: сейчас ее выбросили не только из комнаты, а предлагали покинуть рай, четко указав на ненужность.

Что чувствовал ребенок?

Что чувствовал ребенок, оставшийся без семьи?

Без мамы, которая могла бы согреть одним взглядом, даже не обнимая…

А обняв, прогнать болезни тела и души.

Что чувствовал ребенок, которому указали на то, что он не желанен, не нужен в этом мире, и в другом, да и места ему нет нигде?

Которому напомнили, что нет дома, нет ни одной родной души, с которой рядом тепло и спокойно…

Хотя был Ора. Но где его разыскать в такую непогоду? В горах?

Да и смогла бы птица заменить всю семью, в которой так нуждалась маленькая, одинокая девочка?

Черная башня вдруг превратилась в кусок льда, и даже стоять в, казалось бы, уже привычной комнате было тяжело, холодно и страшно.

Элишка решила уйти оттуда, где она — обуза для всех. Но куда? Куда ей деваться? У нее не было ни дома, ни угла, который можно было бы назвать своим.

В придачу к глобальному одиночеству лил этот противный, холодный дождь. И Элишка шагала под его безжалостными струями на берег, прочь от замка владаря. Шла, не оглядываясь, глотая слезы и обиду, иногда спотыкалась и проваливалась по щиколотку или по колено в воду, отчего ужас в сердце возрастал до заоблачных пределов.

Все же добравшись до берега, промокшая до ниточки, она зашла в самую глубь леса и остановилась на тропинке, задрав голову вверх. Дождь все лил немилосердно, смешиваясь с ее слезами.

Продрогнув, не чувствуя голода, она долго стояла под ледяными струями небес, глядела, как в домиках среди ветвей горит слабый свет и мамы укладывают своих птенчиков спать. Как же Элишка им завидовала! Ей оставалось только вспоминать маму… Да и то… Память о ней исчезала, будто ее нарочно стирали.

От этого стало еще больнее. Элишка заревела громче. Ей даже захотелось кричать. Но только она дала волю чувствам, как ставни домов быстро захлопнулись.

И она перестала так надрываться. Обхватив себя за плечи, будто пытаясь согреть и успокоить саму себя, девочка пошла дальше. К пруду, куда ее водила Аннутка. Ворона уже несколько дней не появлялась в замке, а где она жила, Элишка не знала — так бы уже давно отправилась к ней. Впрочем, даже птицы-одиночки в такую непогоду переселялись из обычных гнезд в дома. А домов здесь было слишком много, чтобы отыскать необходимый.

Временный и не слишком удобный приют замерзшая малышка смогла отыскала под большой, раскидистой ивой. Села под ее ветвями, прижалась спиной к стволу дерева, и плакала в сласть, пока, наконец, не выбилась из сил. Уже не хотелось выть или биться в истерике, кричать, плакать. Элишка отрешенно уставилась на капли в луже, завороженная магией воды.

— Не объяснишь, что на тебя нашло? — попытался воспитывать владаря Борис Васильевич. Его и самого погода раздражалась и заставляла ежиться при малейших дуновениях сквозняка.

— Не объясню! — отрезал тот, глядя на согнутую крошечную фигурку уходящую от замка по воде, босиком. Неоднократно мысленно одергивал себя и успокаивал, когда его колдовство поддавалось разрушительной силе гнева, и малышка проваливалась под воду.

Ярость немного утихла — девочка добралась до берега. Руки перестали дрожать. Он даже впервые испытал укол совести за свое поведение. Подумаешь — какие-то письма! Письма к человеку, которого уже давно нет. И чего только было так злиться?

— Она такая жалкая… — вздохнул сокол. — Такая маленькая и совсем одна.

— Бориска, уйди! — вновь не сдержался Квад, и небо рассекла молния.

Сокол не стал мешаться, напрашиваясь на лишние проблемы, а то и на место действующего громоотвода.

Девочка, шедшая по воде, испугано дрогнула, и поторопилась к берегу. Она действительно выглядела такой несчастной, что было бы у владаря сердце и разорвалось бы на части. Хотя… кто знает, может, именно оно сейчас и руководило его поступками, может именно оно велело ему обернуться птицей и лететь следом, наблюдая со стороны.

Сердце разорвалось, слезы кончились. Остались только дождь и пустота где-то внутри. Элишка отчаянно пыталась согреться собственным дыханием. Терла руки, плечи, ноги. Но так устала! Она бы уснула без единой мысли. Только…

Ноги… Черные высокие и очень знакомые сапоги она увидела прямо перед собой, и кто-то отодвинул ветви ивы, чтобы подойти ближе. Ей же захотелось подальше отодвинуться, однако всюду были лужи.

— Пришел, чтобы выбросить меня за грань? — спросила Элишка, в какой-то степени смирившись с тем, что совершенно никому здесь не нужна.

— Нет. — Ответил владарь, присел рядом.

— Тогда зачем?

Владарь молчал, тщательно подбирая слова, а может ему просто нечего было ответить, ибо он сам не знал причины. Вместо ответа в его голове колокольчиком прозвучал голос Аглаи, просившей отдать ее крылья дочери…

Он вдруг накинул на девочку часть своего пернатого плаща, придвинув ребенка к себе. Недоверчивая и строптивая, она попробовала отвернуться, выкрутиться и отодвинуться.

— Не надо! Я же — разрушительница. — Вновь всхлипнула она, однако владарь не позволил ей отвернуться, прижав к себе продрогшее создание.

— Я вечен… — ответил Квад.

Тепло и спокойствие сразу же проглотили девочку. Щечки ее вновь стали розовыми, а губки — алыми. И обида мгновенно уснула, спрятавшись в душе. Она положила голову ему на колено, спрятанная от стужи и ненастья.

— Ты больше никогда не станешь прикасаться к моим вещам… Без моего дозволения. Хочешь, что-то посмотреть — спроси! — Тихо говорил Квад. — Пока ты хорошо себя ведешь, ты можешь оставаться здесь.

— Не волнуйся, я буду помнить… откуда я… — сказала Элишка, проваливаясь в сон.

Ее слова почему-то кололись, как иголки ежа. И владарь не знал, как стоит принимать их. Одно было понятно — коротенькая фраза оставила после себя неприятный привкус на губах. И он возвращался постоянно, когда Элишка со странной грустью смотрела на повелителя или со всей покорностью соглашалась с любым приказанием.

 

Глава 9

Долгий путь к родственникам утомил не только Семена, но и его жену. Ей пришлось гораздо труднее — ее багаж давил и на плечи, и на ноги, и на мочевой пузырь. Это только Семен мог позволить себе снять с плеча мешок и отдохнуть, а Клава с большим пузом не расставалась.

— Ох… Почему мужики не рожают? — пыхтела она, присев на бревно в лесочке, которым они решили сократить дорогу до селения, где жили родители Семена.

— Делать нам больше нечего! — хмыкнул ее муж. — И вообще, не причитай! Я вот мешок тащу на себе, и не жалуюсь!

— А давай меняться? Я тебе пузо, а ты мне мешок! — оживилась Клава, массируя свою ношу.

— Ну да… — хмыкнул Семен. — Вот так снимешь и передашь.

— Жене помочь не хочешь, только и знаешь, что попрекать! — Протянула Клава. — И сколько нам еще идти?

— Не далеко… Тут… Близко. — Ответил ей Семен, озираясь. Признаться, он немного потерялся в лесу. К счастью, на прогалинку, где они устроили временное пристанище, выбрался мальчуган, собиравший то ли ягоды, то ли грибы. — Эй! Сорванец, поди сюда!

Ребенок боязливо подошел к незнакомцу, стараясь держаться на приличном расстоянии.

— Сколько идти до Багрянцево? Ты оттуда?

— Оттуда, — робея, говорил босоногий мальчишка.

— Небось, короткий путь знаешь, — подмигнул ему мужчина, и ребенок просто расцвел, готовый показать секретную тропку. Даже заплясал на месте, торопясь поведать этот секрет.

— Идемте, дядя, я покажу!

— Надеюсь, пацан у нас родится, — бросил желание на ветер Семен, помогая жене встать.

— Вот и роди себе пацана, а я — девку! — с большим трудом поднялась на ноги Клава. — Эй, пострел, не беги так, а то не все тут такие шустрые!

Они медленно пошли за ребенком в глубь леса, рассуждая и споря о том, кого принесет им аист. Только аист так и не прилетел…

— А вы хорошими родителями будете? — спросил проводник.

— А как же: лупить буду, если нашкодит, и пряника давать, если порадует! — усмехнулся Семен.

— То кнут, то пряник… Все вы такие. — Бормотал ребенок. — Никак не определитесь… Как с собаками!

— Что говоришь? — навострила уши Клава.

— Говорю, мои родители тоже строгие… — громче говорил мальчик, и все вел случайных встречных в топи….

Годы в Ирие минули незаметно. И почти ничто не изменилось за то время. Почти…

Владарь, как и прежде, собирал детские души, приносил их в башню и отдавал на попечение нянюшке. А потом, тихо и беззвучно передвигаясь по винтовой лестнице, поднимался в свои покои и, сбрасывая накидку, останавливался у постели. Знал, что его ждет… она — уже не маленькая девчушка, а белокурая молодая девушка. Только ее, пожалуй, и касались перемены — бескрылой крошечной птички, потерявшей свое гнездо. Она спала сладко, замотавшись в черное одеяло. Длинные вьющиеся золотистые локоны, как бесчисленные золотые ленты разметались по темным подушкам. Квад смотрел на нее и думал…

Она открыла голубые глаза, потянулась и села. Владаря рядом не было, что очень ее расстроило. Девушка рассчитывала проснуться рядом с ним, улыбнуться ему и пожелать доброго утра, расспросить о полетах в другой мир.

— Утро доброе! — поприветствовали ее.

— Борис Василич? — спохватилась девица, и мягко улыбнулась ему. — Доброе! А где Квад? Разве он не вернулся?

— Вернулся. Вот собрался себе около флюгера гнездо вить. С утра размышляет, где ему спать теперь, раз ты его покои заняла.

— А разве здесь, со мной нельзя? — не понимала Элишка, ласково погладив черную перину.

— Да будет тебе известно, что приличные незамужние девицы не спят в одной постели с мужчинами, с которыми не связаны никакими узами! — принялся поучать ее мужчина.

— А с чего вы взяли, что я приличная? — выдала несносная девчонка, и ее выдворил из кровати ударами ремня, ради чего сокол в кой-то веки превратился в человека, даже вспомнил такую процедуру привития разума, через ремень приложенный с силой к мягким частям тела.

— Все! Достаточно! — забилась в угол Элишка, и Борис Васильевич обрадовался, что наука пошла в прок…

— Значит, мы с Квадом станем замужними! — определилась девчонка с решением проблемы.

— Бестолочь! — сокрушался горе-учитель. — Прежде, чем делать такие заявления, нужно узнать, хочет ли он сделать тебя своей женой!

— Тогда я пошла… — подскочила к дверям Элишка, и потянула ручку на себя.

— Куда? — опомнился воспитатель.

— Узнавать! — выдала она, припустив по лестнице вниз.

Владарь Квад стоял на крыше, у самого края, устремив взор в бескрайнюю синь безмятежного горизонта. Славный день не предвещал дурных событий. Ветер играл облаками и сплетал ароматы цветов в один удивительно бодрящий и заставляющий любить жизнь. Улыбка так и растягивалась по лицу хозяина птиц, когда светловолосый вихрь распахнул круглые двери, вырвавшись на небольшое пространство, и уставившись на мужчину горящими глазами, спросил:

— Женишься на мне?

Подбежавшему к тому моменту Борису Васильевичу показалось, что господарь пернатого народа готов упасть с обрыва.

— Что это значит? — достаточно грозно спросил Квад, причем у Бориски тут же пожалевшего о своих нравоучениях.

«Молчать надо было про замужество!» — вбивал себе в голову мысль Борис Васильевич.

— Не обращайте внимания. Просто вопрос социального воспитания и роли женщины в обществе, ее правах, обязанностях… — пробормотал учитель. — Мы разберемся со всем сами, в другом месте. Пойдем!

И попробовал увести взбалмошную девицу. Однако та ухватилась за дверь, намереваясь остаться в помещении подле владаря. На мгновение Бориска подумал, что девчонку придется волочь вместе с дверью.

— Женишься?

— Нет! — не задумываясь, рявкнул Квад, и пальчики девушки соскользнули с дерева.

На нее было больно смотреть. Элишка помрачнела ликом, позволила увести себя прочь от черствого мужчины.

— Сама напросилась! — сказал утешительное воспитатель. — О таких вещах не так узнают!

— А как? — она вновь преобразилась, став любознательной и веселой, за что Борису Васильевичу захотелось отлупить эту непостоянную особу. — И вообще, вы мне много чего обещали рассказать! Например, чем мужчины и женщины отличаются! Так я уже взрослая! Я готова слушать!

Она уставилась на него светлыми, наивными голубыми глазами. А Борис Васильевич…

— Может, ты уши себе и отрастила, а я вот, не готов тебе что-то рассказывать! — выпалил он до того, как обернуться соколом и улететь.

— Были бы у меня крылья, вы бы от меня так просто не отмахнулись! — вздохнула Элишка, пригрозив кулачком подлому воспитателю, и подумала, что непременно ощиплет вредного птаха.

Богатый лес. Красивое поле цветов. Две девушки шли через него, собирая травы и плетя… не венки, как делали бы обычные нормальные девушки в человеческом мире, а гнезда, ибо эти красавицы жили в Ирие. Да и гнезда на головы они не примеряли, а складывали аккуратно в корзину, чтобы потом отнести в хранилище душ.

Поблизости, не улетая слишком далеко, охотился Ора — верный ястреб.

— Да ты с ума сошла! — ужасалась Аннутка, выслушав последнюю весть о переполохе в черном замке.

— Почему сразу с ума сошла? Никуда я не уходила. Я все еще на своем уме стою! — не понимала девушка. — И вообще я обижена. Если б не Борис Васильевич, с его постоянными нотациями… Тоже мне воспитатель нашелся!

Она резко остановилась и уселась в своем красивом платье прямо на траву. А та была так высока, что совсем спрятала белокурую красавицу. Аннутке тоже пришлось сесть напротив, чтобы заглянуть в глаза глупой собеседнице и убедиться в отсутствии проблеска здравого смысла.

— И как мне теперь жениться на владаре? — охала Элишка. От досады она быстро сплела очередное гнездо, которое потом надлежало поставить на полочку в хранилище.

— Дуреха! — потешалась подруга. — Ты хоть знаешь, что такое замужество?

— Кажется, мама и папа были замужем. И ничего — жили счастливо, спали рядом. Все время вместе были, за руки держались, смеялись…

— А тебе просто хочется спать около владаря?

Элишка кивнула. И всего на секундочку Аннутка представила себе весьма колоритную пару — светловолосую, сияющую и улыбающуюся Элишку и владаря… Нет! С владарем все было сложнее. Вообще вообразить его подпрыгивающим от радости, с ухмылкой на обычно каменной физиономии, и с искрами в черных (абсолютно черных, без белков) глазах оказалось еще той сложностью!.. После недолгих стараний Аннутка прыснула со смеху.

— Чего ты смеешься-то! — толкала в плечо подругу Элишка. — Около него тихо, хорошо, тепло и совсем не страшно. И кошмаров никаких нет! И сны снятся красивые.

— Ты еще такая маленькая птичка! — рассмеялась заливисто Аннутка, утирая подступившие слезы, и попробовала унять эмоции, чтобы совершенно серьезно поведать: — Замужество — это нечто большее. Это когда ты становишься единым целым с другим человеком. Ты несешь за него ответственность, а он — за тебя. Все беды вы делите поровну. То же и с радостями.

— Единым целым? — проронила белокурая девушка, пока слабо понимая, как достичь такого единения. Но быстро нашла вариант. — Понадобиться метра три-четыре веревки…

— Зачем? — не сразу сообразила старшая подруга.

— Чтобы стать единым целым, чтобы примотать к себе… — Выдала Элиша.

— Знаешь, я сейчас воспользуюсь методом Бориса Васильевича, и стукну тебя! Ты вообще о чем думаешь?! — рассердилась собеседница.

— Ну, где бы веревку достать… — честно ответила Элишка, и получила законную затрещину, впрочем, так и не вернувшую благоразумие белокурой головушке.

— Ай! — потирала голову девушка.

— Владаря нельзя связывать! И вообще, я не о том! Для того, чтобы с кем-то соединить свою душу, тебе не понадобится веревка. Есть всего одно условие, чтобы стать цельным созданием!

— Какое?

— Любовь!

— А что это? Где это найти? — и она сразу заозиралась, завертелась, осматриваясь, не завалялась ли где-нибудь клейкая субстанция, именуемая любовью.

— Вот тут! — ткнула пальцем в грудь Элишке подруга. — Это чувство, когда ты томишься вдали от любимого, когда тебе больно оттого, что больно ему, когда тебе хочется обрушить весь мир из-за того, что кто-то причинил ему зло. Тебе хочется, чтобы он улыбался и никогда не огорчался. Хочется следовать за ним повсюду. Когда ты таешь от прикосновения его рук. Когда хочется смотреть на него, любоваться им, как диковинным цветком. И ты знаешь, что он один может прогнать твое одиночество. А еще очень боишься, что однажды этот цветок завянет или его оборвут.

Что такое одиночество Элишка знала прекрасно. И оно будто отзываясь при упоминании собственного имени, больно сжало сердце, настолько, что перехватило дыхание и слезы накатились.

— Ты любишь кого-то? — спросила девушка подругу.

Аннутка смутилась и опустила глаза. Задумчиво посмотрела вдаль, будто могла отсюда увидеть того желанного и далекого мужчину.

— Есть один человек, — с болью вздохнула она. — Там, за гранью…

— И ты потому летаешь туда каждый день? Потому почти перестала приходить ко мне?

— Ты сейчас помогаешь Пелагее, тебе все равно не до меня.

— Работы, и правда, прибавилось. Знаешь, меня это даже немного пугает. Что же там такое происходит, что столько душ к нам летит?

— Всякое может быть: болезнь какая, война… — Подумала она вслух, а еще взмолилась: «Лишь бы войны не было в Полесье! Лишь бы Полесья не коснулось!».

А Элишка вдруг расплакалась, что встревожило ворону.

— Ты чего? — спохватилась Аннутка.

Даже Ора прилетел к девушкам, с интересом заглядывая в лицо хозяйки. В последнее время он обитал в замке, будто его специально позвали и велели не выпускать из внимания Элишку. Она понимала, что теперь ястреб следит за ней, вроде бы ненавязчиво. Но с другой стороны, радовалась, что может поговорить о сокровенном хотя бы с ним.

— Сколько же эти малютки пережили! — плакала она, не забыв и собственный опыт до сих пор обжигающий душу.

— Да успокойся ты. Пережили. Теперь-то они тут. Здесь их никто не обидит… Кроме тебя. — Брякнула подруга, и слезы моментально прекратились — исключительно из-за неожиданных и беспочвенных обвинений.

— С чего мне их обижать? — не поняла белокурая, решив разобидеться.

— А кто душам в хранилище глаза нарисовал? Скажешь, Борис Васильич?!

Девушки на минутку замерли и разразились смехом, потому как вообразить ворчуна, крадущегося с угольком для рисования в хранилище, было настолько забавно, что фантазеркам даже удалось представить его с выражением шкодливого ребенка на лице.

Отсмеявшись, Элишка все же решила оправдаться.

— Ну, когда беседуешь с кем-то приятно видеть лицо…

— Почему-то Пелагея итак справлялась. И только ты без чудачеств не обходишься! Разве со спящими можно беседы вести?

— Знаешь, как они меня слушают! — вскочила Элиша.

— Да они спят! — не верила ей ворона.

— Ничего они не спят!

Чтобы доказать Аннутке свою правоту, Элишка привела ее в хранилище, усадила в кресло перед многочисленными полками, и предложила завести диалог… Конечно, односторонний. Подруга посмотрела на полки с гнездами, на девушку, и покрутила пальцем у виска. Блондинка начала вскипать от злости.

— Вот смотри. — Элишка приготовилась, и повернувшись к полкам лицом, заговорила. — Какую сказку вы хотите сегодня послушать? Про бычка?

Тишина.

Пелагея даже начала посмеиваться, наблюдая за устроенным представлением. Но больше всего веселила реакция Аннутки, с подозрением глядящей то на нянюшку, то на когда-то вполне нормального человеческого ребенка. Она явно приходила к мысли, что с возрастом человеческие существа прибавляют в росте, не теряют в разуме.

— Может о птице счастья? — Расспрашивала Элишка, оборачиваясь и подмигивая Аннутке.

В ответ — тишина.

— Тогда я расскажу вам о…

— Вон тот мне подмигнул! — подпрыгнула в кресле Аннутка, указывая пальцем на одно из яиц с глазами, явно решив подыграть подружке, чтобы не обижать лишний раз. Да и вообще — с помешенными связываться — себе дороже.

— Он не мог! Глаза же у него нарисованы! — нахмурилась та.

— Вот и я о том. — Скрестила руки на груди девушка, прекратив притворство. — Они не могут тебя слушать и отвечать — они спят!

— Если они спят, это не мешает им слушать меня! — утверждала Элишка.

— Не будь глупой! — упиралась подруга.

— Все! Девочки. Не спорьте. — Примирила их нянюшка Пелагея. — Лучше чаю липового попейте… А то и драться начнете…

— Ага… — кивала Аннутка. — Сразу после чая.

Элишка нахмурилась, и правда подумала, выдать парочку щедрых тумаков вороне, чтобы ее мозги встряхнулись и начали воспринимать окружающее правильно. Впрочем, точно о том же подумывала и Аннутка. И девушки за чаем странно таращились друг на друга. Пелагея осуществила мысли обеих — выдав подзатыльники, так что драка автоматически отменялась.

«Ладно, ладно — подумалось Элишке. — Я найду твое гнездо, приду к тебе ночью, и когда ты будешь спать, буду тебе сказку рассказывать!»

«Только бы ночью не приперлась со своими сказками!» — подумалось вороне.

Квад стоял у окна, наблюдая за неровными полетами молодых птиц на фоне заката. В Ирие было тихо и удивительно хорошо. Все находилось на своих местах, как тому и положено.

— Привет! — поздоровалась Элишка, бесшумно прокравшись в покои.

— Если ты собираешься… — начал владарь.

— Не собираюсь. — Перебила его она. — Прости. Аннутка объяснила, как глупо это все выглядело утром. — Сдалась на милость правды девушка, про себя мысленно добавив, что если бы попробовала провернуть тот же фокус, к примеру, вечером — получила бы совершенно иной ответ от повелителя.

Владарь итак не сердился, ибо о мыслях бескрылой птички ничего не ведал, и быстро выкинул из головы утренний эпизод.

На какой-то промежуток времени хозяин Ирия и девушка замолчали, любуясь райским пейзажем. За окном так красиво кружились пары в пушистых облаках, и успокаивающе сладко пели. Только не всем было так радостно. Например, одной девушке у окошка, постоянно чувствующей тень одиночества за спиной.

— Какое твое одиночество? — задумчиво протянула Элишка, заставив Квада хорошенько задуматься над философским вопросом.

— Похоже на гром и дождь. И пустота тут… — ответил коротко владарь, постучав пальцем по собственной груди.

— А мне тепло и спокойно, когда идет дождь… — Проронила она. — Ты пробовал заполнить свою пустоту? — сыпала вопросами девушка. Она уперлась спиной в стену и сползла к полу, присев. Пожаловалась на собственные попытки избавиться от одиночества. — Когда болезненно пусто… Это словно что-то изнутри тебя поедает. Или кто-то душу вытягивает… Пелагея, говорит, это голод мучит, и я ем ее пироги, но еда не помогает. Наполняется желудок, но не сердце. Конечно, я не говорю ей, что мне все равно больно. Ем вприкуску со слезами.

Квад повернулся. Красивый вид за окном больше не привлекал внимания. Теперь он смотрел на хрупкую девушку, которая, как выяснилось, стала мудрее, несмотря на детские поступки.

— Когда рядом Аннутка или Борис Васильевич — не так больно. Когда я смотрю, как плетет нити Пелагея, даже становится немного легче. Но, когда они все уходят… И я опять остаюсь одна.

Она замолчала, вспомнив, как в такие страшные минуты, когда кажется, что тьма высасывает из тебя силы, и каждая тень — голодный монстр, поднималась по витиеватой лестнице, и проскальзывала в приоткрытую дверь, откуда всегда шел слабый свет свечи. И непременно заставала владаря за книгой, сидящим в кресле, за столом.

Теплые чувства, окутавшие ее, уничтожили, подступивший к горлу комок горечи. Девушка попробовала улыбнуться. Посмотрела на владаря.

— Но ты чаще один, чем я. — Продолжила говорить Элиша. — Наверное, тебе больнее. Если ты позволишь… — Она прикусила губу до боли, и все же сказала: — Я попробую заполнить твою пустоту… Не буду надоедать. Просто буду рядом… Не гони меня.

Она ухватилась за его руку. В глазах владаря отразилось удивление, и разобраться насколько оно приятное или наоборот, Элишка не смогла. Все ждала, когда он так же бессердечно и холодно прогонит ее, не моргнув и глазом.

А Квад… Он и в этот раз промолчал, не дав никакого ответа на ее слова. Впрочем, девушка расценила молчание, как согласие.

Хозяин птиц присел напротив, вытер проступившую на ее губах кровь, и помог подняться. Элишка хотела прижаться к нему, но не позволила себе такой вольности. С благодарностью приняла ту маленькую жалкую подачку, которую позволил себе сам повелитель — он чуть крепче сжал ее ладонь в своей.

Поздней ночью, в полумраке, в отблеске луны, двигалась по тропинке к поляне тень. Она лихо забралась по дереву в чей-то дом среди ветвей, и… встав у изголовья спящей девушки… начала рассказывать сказку:

— Жили-были в царстве, что под небесами, царь, царевич и собачка Жужа!

— Ааааааа! — возопила неблагодарная слушательница, подпрыгнув, и свалилась с кровати. — Да чтоб тебя! — выругалась она, опознав демона ночи.

— Чего ты так реагируешь? Это добрая сказка… — удивился тот, женским тоненьким голоском.

— Зато я — злая! — ответила Аннутка, ухватив подушку за край, и как размахнулась!

— Не буду тебе сказки больше читать! — кричала Элишка, убегая от разгневанной подруги.

— Обещаешь? — допытывалась та, в очередной раз опуская «инструмент мести», в роли которого выступила подушка, на голову безрассудной девушки.

 

Глава 10

Любимое занятие — чтение — увлекло хозяина птиц. Он перелистывал ветхие страницы книги, за которую в иных мирах продали бы не только собственный дом, но и жизнь. Когда-то вороны принесли сей труд человеческого ума, выкрав из другого мира. И поначалу, владарь отругал воришек… А потом зачитался… С тех пор маленькое хобби ворон и сорок, (назовем это взаимствованием) процветало — повелитель просто закрывал на то глаза, лишь просил не тащить в Ирий непотребство и опасные предметы. За книги же благодарил… И иногда, после прочтения, отдавал с просьбой вернуть.

От захватывающей истории его могли отвлечь лишь две вещи: непосредственные обязанности господина рая и неуемный нрав скучающей молодой особы. Особа, словно нарочно, испытывала терпение Квада. Она сидела на полу, у его ног, облокотившись о колени мужчины, и преспокойно рисовала.

— Тебе не надо помогать Пелагее? — спросил он, подсмотрев рисунок. Сегодня на листке расцвели дикие цветы дальнего широкого поля, близ гор.

— Если бы было надо, то ты тоже не сидел тут с книгой в руках! — заметила девушка, продолжая наносить штрихи крошечным кусочком уголька. Тонкие длинные пальчики она измазала настолько, что реши сейчас почесать нос…

— Держи! — Квад выдал ей платок.

— Спасибо, — поблагодарив, художница тут же замарала вещицу.

Оба вновь замолчали, каждый вернулся к своему занятию. Однако владарь, достаточно хорошо знакомый с характером взращенного в домашних условиях светловолосого создания, просто ожидал, когда посыплются докучливые вопросы или просьбы. И вот первый:

— Кто такой любовник?

Квад прикрыл глаза и сосчитал до трех, после чего поинтересовался:

— Кто именно удосужился тебе о таком рассказывать?

— А это плохое слово? — искренне изумилась Элишка, уставившись на владаря в надежде, что ее просветят на данную тему. — Я думала, что любовник — это тот, который всех любит… Я не права?

Владарь подавился подкатившим к горлу комком.

— Почти права. Любовник — это враг мужа. — Влетел в комнату, нарушив идиллию, сокол, и сразу начал с пояснений.

— Но у Аннутки нет мужа… — брякнула, не подумав, при ком отпускает такую ценную информацию, Элишка.

— Зато любовник есть! — хохотнул Борис Васильевич. — И мозгов — ни на грош!

— Ворона! — сцедил владарь и поднялся с кресла.

— Ой… — осознала ошибку болтушка, и ухватила повелителя за сапог. — Ты куда?

«Делать из вороны сороку! Чтоб новый облик соответствовал старому наполнению! — подумал владарь. — А может и ощипанную курицу!»

Но, посмотрев на девушку, немного замялся с ответом. Не одобрила бы она нового вида подруги, и устроила бы такой крик!..

Мужчина перевел взгляд на картинку и протянул руку:

— Вставай! Полетаем.

Элишка несказанно обрадовалась. Это ж событие века — владарь сам предлагает немного отвлечься и полетать!

— Ты только плащ возьми, чтоб не замерзнуть! — успел напомнить сокол, когда девчонка, не своя от счастья, бросилась к повелителю обниматься.

— На крыше? — уточнила она.

Владарь кивнул. По его глазам, Элишка заметила, как он улыбнулся, хоть губы его остались неподвижными. Она выскочила за двери… и буквально секундой спустя, вновь заглянула:

— Ты же не полетишь без меня??? — не верилось ей в такую щедрость.

— Я буду ждать наверху. — Коротко ответил владарь.

Тогда Элишка помчалась со всех ног к себе в комнату и быстро достала из сундука плащ, набросила на плечи, потуже завязала, чтобы не спадал капюшон, и не менее быстро побежала обратно вверх по витиеватой лестнице, к круглой двери, ведущей на широкую площадку. Владарь уже ждал там, сурово косясь на сокола.

— Да разберусь я. — Говорил Бориска. — Не изволь так беспокоиться.

Краем глаза заметив Элишку, Квад прекратил все разговоры. Протянул руку ладонью вверх, предлагая девушке опору. Она с удовольствием ухватилась за такую возможность — почувствовать прохладную ладонь повелителя. И, взявшись за руки, они подошли к самому краю. Элишка нетерпеливо, с замиранием сердца посмотрела вниз на воду и камни.

— А можно я… — начала она.

— Нет! Никаких прыжков! — на корню отрезал ее идею он, даже не дождавшись конца предложения. Однако, увидев, как надула алые губки белокурая девушка, отступил назад, уступая ее желаниям. Элишка встала лицом к мужчине, а в следующую минуту, широко расставив руки, отдалась во власть ветра и притяжения земли, полетев в пропасть.

— Я бы на твоем месте ее не ловил! — посоветовал Борис Васильевич.

Но Квад всегда поступал по своему разумению, отпустил соколу недовольный взгляд, дескать тебя-то ловить и не просили, и сам прыгнул вниз. Он обрушился камнем следом за Элишкой. Легко и быстро догнал ее в свободном падении к воде.

Кроме прохлады ласковых ветров девушка в какой-то момент почувствовала, как время замедлило свой ход (это словно все на мгновение замерло, даже ветер и полет, шум птиц умолк), и широкие ладони с длинными пальцами крепко обхватили ее за талию. А потом одним рывком маленькую фигурку забросили назад, за спину, сотканной из воздуха черной птицы. Вот уже парой секунд спустя в небо взвилась гигантская тень с белокурой наездницей на спине.

За некоторым исключением можно было бы сказать, что картина, нарисованная грифелем, ожила, обрела множество красок… С одним лишь дополнением — в этом безупречном пейзаже появились горы, и самое главное — в самом центре живописи — стройная, бескрылая фигурка, пляшущая в море цветов. Пожалуй, во всем Ирие не нашлось бы ни единой души, которая не оценила бы ее красоты. Сейчас владарь был самым главным ценителем. Ему казалось, что его край расцветает вместе с этой девушкой, что растения набираются от нее жизненной силы, чтобы благоухать и радовать, вдохновлять. Да и сам повелитель чувствовал себя сильнее. Такое непривычное явление, как улыбка, медленно и уверенно расползалось по лицу обычно скупого на проявление эмоций хозяина Ирия.

Он любовался человеком, будто чудом, а не призирал.

Ее светлые волосы на фоне немного помрачневшего, фиолетово-розового неба, казались золотыми нитями. И почему-то, улыбка, казалась, намного красивее любого здешнего цветка. Вполне возможно, что владарь уже слишком привык к голосу этого создания, и слушал бы с удовольствием вместо трелей соловьев.

— Иди сюда! Потанцуй со мной! — звала повелителя оторваться от насиженного места Элишка. А так как он танцевать не умел…

— Ты просто не пробовал! — заявила она, не принимая отказа, и потянула за собой. Но большая, грациозная черная птица была таковой только в небе. На поле, заменившем танцевальный пол, владарь стоял, словно вкопанный сторожевой валун, а юная белокурая девушка плясала вокруг него. Хотя иногда он кружил ее, чувствуя себя действительно вовлеченным в затейливый танец, и даже получал сомнительное удовольствие, рвущееся наружу едва заметной улыбкой. Но в итоге, она все равно отпустила его руку и долго парила, как бабочка, среди трав и цветов, ткани длинной юбки развивались, будто крылья.

Квад стоял в центре поляны, завороженный, и жадно слушал переливы ее смеха. На мгновение, он задумался о том, какие бы крылья подарил наивному созданию: пожалуй, у нее были бы золотистые, переливающиеся на солнце перья… или бирюзовые, и голубые, с раскраской, как у павлина, а на головке птицы непременно появилась бы корона-хохолок, как у венценосного голубя. В воображении повелителя Ирия нарисовался образ новой дивной птицы, похожей на многих и в то же время единственной, неповторимой. Правда, цвет ее оперения так и остался неясным. Впрочем, птица получилась бы действительно красивая и необычная… но немного неуклюжая. Выплясывая и кружась, Элишка внезапно пропала в волнах трав…

— Со мной все в порядке, я просто споткнулась! — заверила владаря, склонившегося над ней. — Немного ударилась локтем…

Она, как в детстве, продемонстрировала ему покалеченную руку, и владарь, наверное, по привычке подул на локоть. Элишка растянула на лице довольную улыбку, так и не решив подняться с земли. Квад понял, что его поймали на очередную женскую хитрость. Чтобы укорить в коварстве белокурое создание, он нахмурился.

— Не злись! — щелкнула его по носу девушка, чем могла бы разозлить еще больше. Однако владарь не стал обижаться. Наоборот, замер, размышляя над чем-то…

— Захотела бы ты себя сейчас нарисовать? — вслух задумался Квад. Элишке очень нравилось смешение цветов на закате, безмятежная и прекрасная глубина озера, загадочность туманов, и непременно она оценила бы мягкие переходы тонов: собственной нежной кожи, золотых прядей волос и засохших трав с голубыми и красными цветами на веточках. Ее глаза стали такими яркими сейчас.

— Если бы ты видела себя, как вижу я… — невольно сорвалось с губ владаря, и его рука коснулась нежной щеки, залившейся румянцем.

Впервые его взгляд смутил Элишку. На краткий миг она замерла в смятении. Но оно уступило место сладкому теплу, будто медом, пролившемуся по сердцу. И тогда девушка приподнялась, потянулась, прикоснулась губами к щеке владаря, и медленно отодвинулась, чтобы рассмотреть в его глазах…

Только вот не было в них ни любви, ни ласки. Они пугали холодом, отчужденностью и мраком, ибо непроницаемо черные они смотрели куда-то за горизонт Ирия.

Тело его напряглось, окаменели мускулы. Он более не любовался красотой природы и девушки, а весь обратился в слух — где-то в другом мире повелителя пернатых призывали детские души.

— Тебе надо лететь. — Поняла Элиша, ощутив укол разочарования.

— Ты не доберешься до башни сама. До дождя. — Огляделся владарь. Тучи сгущались, обещая непогоду.

— Ты же можешь развеять тучи? — с надеждой спросила она.

— Не сегодня. — Покачал головой он. Времени оставалось совсем мало.

— Тогда я полечу с тобой! — решила упертая девушка, уверенно поднимаясь вслед за повелителем. Владарь не стал долго раздумывать — не до того ему было — повернулся спиной к собеседнице, и она, привстав на носочки, крепко обхватила его за шею. Короткий прыжок — и над поляной распахнула крылья черная большая птица. Элишка с горечью обернулась назад, уже пролетая над «пристанищем счастья», наградила поляну взглядом сожаления: как бы ей хотелось подольше оставаться на земле рядом с Квадом!.. Увы, повелителя душ часто отвлекали и сопротивляться зову смерти он никак не мог.

Девушка пригнулась и накинула капюшон, чтобы не замерзнуть — ветер между мирами был ледяной.

 

Глава 11

Маленькая церквушка уже догорала, превращаясь в пепелище. И, пожалуй, никто из свидетелей (уцелевших свидетелей) этого пожара не смог бы точно сказать, сколько человеческих жизней отныне будут развеяны ветром по всей земле. Впрочем, владарь насчитал около десятка лишь одних детских душ.

— Они все сгорели заживо? — хриплым голосом проронила Элишка, невольно сжимая перья, как гриву лошади, в кулачках.

В воздухе пахло гарью и смертью. Горло саднило и стыло сердце. Девушка почувствовала как оледенели ноги от страха перед встречей с собственным прошлым, лицом к лицу.

Черная птица, приметив еще два столба дыма, и мелькающие на их фоне белые светящиеся пятнышки, отчего-то свернула в сторону лесного холма, выделявшегося на фоне верхушек деревьев, подальше от мрачных картин вольного художника по имени Смерть.

Там на широкой площадке черная птица приземлилась. Девушка осторожно скатилась со спины по боку повелителя птиц, понимая, что эта вынужденная остановка сделана ради нее.

— Оставайся здесь! — приказал владарь.

— Ты же вернешься? — холодея от дурного предчувствия, спросила девушка, и стиснула зубы, когда очень захотелось прокричать: «Не улетай! Не бросай!». Голос дрожал, впрочем дрожь охватила все тело.

Квад не сказал ничего, казалось все итак понятно. Он непременно вернется…

А меж тем в селениях разгоралась бойня. Люди убивали друг друга. И причиной тому была болезнь — жуткая, беспощадная, не делающая исключений ни перед детьми, ни перед седой старостью. Владельцам же этих земель было все равно, сколько живых заразилось и сколько выстояло в борьбе с болезнью. Они опасались, что чума распространится по всей стране. Лекаря, успевшего спасти три десятка несчастных, убили первым, не позволив ничего объяснить.

Крики отчаяния и боли, ненависти, страха заменили и оттеснили птичий галдеж. Хотя пернатым не хотелось участвовать в сюите смерти. Лишь стервятники ожидали своей очереди кормиться, но сидели на ветках молча, провожая огромную черную птицу скучающими взглядами.

От ужасных криков в жилах Элишки стыла кровь. Даже с холма ей было прекрасно видно все то, что происходило в деревнях. И голова кружилась, и из тумана разума вдруг стали проявляться багровые картинки.

Девушка упала на колени перед ужасом. Закрыла уши руками и крепко зажмурилась, до боли.

— Я не хочу вспоминать! — приказывала себе Элишка, но память упорно подбрасывала одно видение за другим в костер боли: мама, охваченная огнем, отец, которого не стало совсем внезапно, без прощаний и слов, брат… Вот и все — только пустота… Постоянная и заменившая родных.

Владарь летал к границе и обратно трижды. Вселенная словно сговорилась, выпустить на волю доселе запертое зло. Оно не на шутку разбушевалось, устроив игрища на территории людей. И везде, где древнее создание прогуливалось размеренным шагом, разгорались пожары. В какой-то момент Кваду показалось, что человеческий мир напрочь окутало плотным дымным кольцом, через которое не проступает ни один лучик света. Возможно, вскоре там вообще не останется живых существ — все задохнутся в дыму, в гари… Все…

— Элишка! — с ее именем на устах Квад вновь прорвал серое удушливое полотно смога, словно в одном из тех заколоченных зданий, была заперта и его бескрылая птичка. Потому, гонимый несвойственными чувствами, он вначале кружил над догорающими храмами, прислушиваясь, вглядываясь. И, признаться, забыл, где оставил белокурую девушку. Потому немного полетал там и сям, пока серая мгла, застившая обзор, не поредела, превратившись в подобие прозрачного шелка. В хаосе проявился одинокий, покошенный шпиль храма — того самого, первого, на который они смотрели, спустившись сюда из рая. Владарь свернул в противоположном направлении, к холму, который не спутаешь ни с каким другим. Черная птица коснулась лапами травы, повертела головой на длинной шее, прошлась до деревьев и чуть ли не заглянула под каждый куст, подумав, что снесла бы всю мешающую растительность, лишь бы поскорее найти девушку.

Не обнаружив оставленного человечка, птица снова завертелась по округе, как собака, взявшая след, прислушалась. Девушки нигде не было, и Квад искал следы, любой намек, который подсказал бы, где крошечная и такая уязвимая пропажа. Потерявшуюся Элишку куда проще было бы отыскать, если бы все это случилось в Ирие, где от взора владаря ничто и никто не сможет укрыться, где все подчиняется законам, его законам. Но в людских пределах с девушкой могло приключиться что угодно.

Потемневшее небо, обрастало звездами. С наступлением ночи ветер принес потоки холода, явно нарочно доставленные из мест обитания вечной зимы. Белокурая девушка дрожала, забившись в угол небольшой норы, принадлежавшей либо волку, либо лисице с ее потомством. Вздрагивала и плакала, выставив вперед себя рогатину. С другой стороны входа усиленно разгребая лапами землю работал голодный одичалый медведь, ревел, злился, но не прекращал попыток добраться до пока живой свежатинки. Элишка понимала его стремление поскорее поужинать, вот только сама не хотела быть главным блюдом. Она не знала, питаются ли медведи людьми, но проверять догадки на практике поостереглась. Впрочем, убедить зверя поискать что-то повкуснее, чем тощая девчонка, не получилось.

— Уходи! Уходи! — только и могла кричать она медведю.

А тот ревел, мол, никуда не пойду, пока не порву на части хоть кого-нибудь!

А Элишка ревела, в свою очередь, объятая истерикой.

— Пошел, пошел! — мелодию двух голосов разбивал третий — мужской, уверенный и свирепый. Медведь, хотел того или нет, но внял сему гласу — резко развернулся, напоровшись на весьма наглого и смелого охотника… трех охотников. И каждый так и норовил ткнуть ему в грудь чем-то острым. Коварные люди окружили зверя, заставляя самого разрываться на части… потому как не знал он на кого первым наброситься.

— Давай руку! — прикрикнул еще один мужской голос, и в проеме норы показалось вполне приветливое лицо, с яркими голубыми глазами. — Да не бойся ты!

И благодаря этому незнакомому человеку, Элишка в мгновение оказалась в безопасности, на воле, на свежем, ободряющем воздухе. А охотники дразнили медведя, распаляли в нем злобу, чтоб совсем лишила головы, и он сам напоролся на острые лезвия, услужливо выставленные мужчинами вперед.

— Они же его убьют… — промямлила Элишка.

— Конечно. — Согласился с ней ее спаситель. — Зато ты цела. Похоже, кто-то сегодня просто обязан лишиться жизни: либо ты, либо он! Выбирай, хочешь жить?

Признаться, Элишку очень пугала смерть. Она и раньше вдоволь насмотрелась на ее представления, чтобы совершенно точно понимать, насколько отныне и навеки любит жизнь… Но медведя тоже было жалко… Кто ж виноват, что он сильно голоден и уже не различает съедобное и не очень.

Вдруг собеседник, ухватив девушку за подбородок, развернул лицом к себе. Элишка не успела даже возмутиться. Просто замерла в изумлении от такой близости к кому-то еще, кроме трех единственных близких существ, которых можно было сосчитать по пальцам одной руки.

Мужчина рассматривал ее с живым интересом, совершенно непривычным и несвойственным ни владарю, ни Борису Васильевичу, ни… Да, не с кем было сравнить этого незнакомца. Он был совершенно другим, непривычным.

— Красивая. — Ухмыльнулся мужчина, хорошенько ее рассмотрев с ног до головы. — Признаков болезни нет. Ты не из ближайших деревень, не так ли?

Элиша кивнула.

— Откуда такая здесь?

Девушка прикусила язык. Она тоже внимательно рассмотрела молодого мужчину: волосы цвета спелой пшеницы, колючий взгляд, темные брови, орлиный нос и ямочка на подбородке. Наверное, (а если бы Элишке попадалось больше человеческих мужчин, она бы знала совершенно точно) его можно было бы считать красивым. Хотя, ей привычней и приятней, а главное ближе, была темная красота владаря. И воспоминание о нем ледяными ладонями одиночества и предательства сжало ее сердце. Сделалось так больно, что Элишка ощутила горячие слезы на глазах.

— Я… — мямлила девушка.

— Не плачь, канареечка. Испугалась, небось! — ободряюще приобнял ее мужчина, и вытер блестящие слезы. — С неба свалилась, что ли? — развеселился он, иногда отвлекаясь и посматривая на охотников.

Элишка кивнула.

— А крылья где? — насмешливо подмигнул он.

— Не выдали. — Вздохнула спасенная, честно жалуясь на такую несправедливость.

— Забавная. — Одобрительно улыбнулись ей.

Медведь, наконец, выбрал жертву из числа охотников и бросился в атаку. Чуть было не разодрал в клочья. Бравые друзья вступились за товарища, и поступили как зверь — пошли на голодного и сердитого медведя, не жалея животного.

— Сейчас вернусь. Извини меня… — попросил прощения незнакомец и присоединился к охотникам, оставив ненадолго Элишку.

Пару мгновений она постояла, глядя на всю эту неразбериху, ужаснулась жестокости… людской. Медведя, который мог ее загрызть, ей отчего-то было жальче. Но помешать его смерти ей не хватило духа.

Позади зашуршали листья и сухие веточки, будто под натиском чьих-то ног, а может и от натиска ветра, напоминая о ком-то. И Элишка спиной, нет всем своим естеством, почувствовала присутствие владаря. Каждая частичка ее тела пожелала сейчас обернуться и бежать скорее туда, где находится повелитель птиц. Зачем же сопротивляться собственной воле? И девушка побежала, не жалея ног, по зову сердца.

— Куда ты? — кричал ей охотник с колючим взглядом, бросаясь вдогонку.

А она торопилась, боясь, что владарь улетит без нее.

К тому времени, как она выскочила на небольшую лесную прогалинку, облилась горючими слезами. Увидев Квада, стоящего с отстраненным задумчивым видом около срубленного дерева, она не останавливаясь, подбежала и бросилась в его объятия, ткнувшись головой в крепкую грудь повелителя.

— Ты вернулся… — шептала она, красная, задыхающаяся от бега и переживаний. Крепко, сильно и властно, жадно сжала в кулачках ткани его черного кафтана, потянув на себя. Подняла голову, чтобы посмотреть в черные глаза. — Полетим домой??? Пожалуйста!

Его взгляд был пуст. Квад отстранился…

К тому моменту, как охотники добрались до той самой прогалинки, куда мчалась странная белокурая девушка, местность оказалась опустевшей: ни птиц, ни животных, ни, тем более, юных красавиц. Черная птица давно унесла свою добычу в родное гнездо — в Ирий.

— Может почудилось? — вслух задумался охотник, почесав затылок.

— Жениться тебе надо, Илья! — насмехались друзья. — А то бабы в усадьбе томятся по тебе, а ты за русалками гоняешься!

— Давай поворачивать к дому, Ванька ранен. — Кивнул в сторону пострадавшего, которого поддерживали товарищи, Кирилло.

— Непременно женюсь — вот только найду эту русалку! — усмехнулся Илья, решив поспорить с судьбой.

А в Ирие, ступив на крышу башни, Элишка расцепила крепкие объятия.

— Как полетали? — спустился на крышу и сокол Бориска.

Да только сразу понял, что стряслось что-то. Девчонка глаза опустила, ни на кого не глядела, сжалась вся то ли от холода, то ли от страха.

— Хорошо, Борис Васильевич. — Тише комарика пропищала она, и бросилась наутек.

— Прогулка на пользу, видать, пошла. Присмирела девочка. — Сказал сокол, хотя никакой радости не испытывал. Так — по привычке сыпал колкостями. Только не услышал привычное от владаря: «Бориска!».

Квад стоял пред ним, глядя на круглую дверь. И был он пуст и потерян во тьме собственных дум. А над головой повелителя Ирия уже смыкались темные тучи. Летний гром грозил жителям рая ненастьем. На берегах торопливо сбрасывали крылья, оборачивались людьми и торопились спрятаться в теплых уютных домах. Те же, кто птичий облик предпочитал людской плоти, искали себе сухой кров.

— Понятно. Лучше б вы дома посидели! — нахохлился сокол, торопясь за хозяином в башню, к огню.

В раз помрачневшая комната показалась такой сырой, что к слезам Элишки добавился и насморк. Как маленькая девчонка, она забилась в угол рядом с кроватью и разревелась надрывно, горько.

А на полу валялась изорванная тряпка, которая некогда была любимым плащом, сшитым собственными руками. Элишка вообще мечтала сжечь эту пакость, чтобы огонь уничтожил не только ткань, но и воспоминания о дне, когда ей преподнесли самый жестокий урок.

 

Глава 12

Черная башня, непривычно тихая, хранила молчание, которое не нарушалось ни криками птиц (опасающихся летать вокруг черного пика), ни заливистым смехом или сказками, песнями одной белокурой девушки. В полной тиши лишь слышен был мерный разговор двух сторожил рая, разместившихся за столом в хранилище душ.

— Непривычно как-то, — передернул плечами Борис Васильевич. — Аж мурашки по коже. Аж мурашки от этой тишины!

— А ты спой, Борис Васильевич! — усмехнулась Пелагея, налив в блюдце горячего чая, и сдула пар.

— Эт тогда не чай пить надо! А настойку на хмеле! — сощурился он.

— А чай тебе, значит, не угодил! — хмыкнула женщина. — Рассказывай, сплетница наша, что там приключилось?

— Кто это тут сплетница! Я к твоему ведому, сокол, а не сорока! Да и не знаю я. Ибо не делилися они со мной. Прилетели оба пришибленные какие-то. Одна нос из своей коморки не показывает, второй, как туча грозная сидит на крыше или в покоях запирается, да пишет, пишет что-то. Сказитель!

Борис Васильевич с большим удовольствием уничтожал приготовленные женщиной сладости, жалуясь на хозяина.

— Вкусно-то как! — хвалил он. — И когда только успеваешь, и прясть, и готовить, и с душами разбираться!.. — Меж словом нахвалил нянюшку сокол-мужчина. — В общем, заметил я, что руку он повредил где-то. Представляешь? Прилетели, она — к себе в комнату спряталась, а он — стоит, главное, смотрю — а у него рука правая в царапинах, даже какие-то щепки из ран торчат…

Пелагея чуть чай на себя не опрокинула. Владарь во все века считался существом вечным, не подвластным никому и ничему, кроме своего долга.

— Он рукой так дернул, — повторил движение владаря Борис Васильевич. — Щепки разлетелись, раны затянулись… Впервые такое видел!

— Выходит, в том мире его беда ждет! — с долей страха осознала нянюшка, и сердце ее кольнула боль.

— Та не! Думаю, то он сам себе от дурной головы вавку сделал!

— Это как? — нахмурилась Пелагея.

— А не скажу. Но если у мужика в голове вавка есть, то тут только сама вавка все исправить может. — Туманно объяснил Борис Васильевич и, чтобы не вдаваться в подробности о том, кто такая Вавка, где она живет, принялся нахваливать угощения.

А Пелагею все не покидало дурное ощущение, и весь тот день она посылала мольбы во все миры разом, чтобы силы Вселенной собрались, и сделали владаря сильным, не подвластным горестям и напастям… ну и пресловутую вавку вылечили.

Квад впервые коротал время не за книгой, и, не любуясь небесами, но при том, стоял у окна. Он следил, как маленькая тонкая фигурка, кутаясь в платок, идет по глади озера к берегу, в который раз стараясь сбежать из замка. Верный ястреб тенью скользил в потоках воздуха над ней, сопровождая маленькую хозяйку.

С некоторых пор, владарю в голову стала приходить одна неприятная мысль, которую он записал на листе бумаге:

«Аглая, Аглу… Я чуть было не потерял ее — твой драгоценный подарок, часть тебя… Кажется, зря ты вручила мне свой маленький дар, свою дочь. Вначале, я думал, что эта ноша не по мне, что это мое наказание. Не понимая, как с ней обращаться, я постепенно научился говорить с ней, слушать ее, заботиться о ней, понимать, чего она хочет. Но, наверное, я не способен защитить ее так, как того хотела ты. Когда я должен был сделать это, пришел другой, и у него получилось лучше. Сейчас, глядя на нее, я все больше нахожу в ней твоих черт. Вы обе умеете любить и знаете что-то, о чем не ведаю даже я — тот, кто рожден раньше всего и всех в десяти мирах! Хуже всего то, что я вижу еще одну твою черту — вам обеим здесь душно, вы будто задыхаетесь взаперти. Совсем скоро настанет время, и ей тоже захочется улететь… Как тебе, когда я был вынужден запереть тебя. Прости. Мне не стоило тогда так поступать с тобой. Надо было дать тебе свободу… Судьба, все равно, расставила все на свои места. И ты не примешь моих извинений, потому что тебя нет… И я не смогу тебя вернуть…»

Там, где заканчивалась тропинка, где росло много ив, стоял большой-большой дуб… Впрочем таких дубов в Ирие было более, чем достаточно для того, чтобы на широких, крепких ветвях любой птичьей паре можно было свить свое гнездо, либо построить вполне удобный домик. Вот только в округе, в данном случае, был всего один дом: маленький, серенький, худо сколоченный, зато увешанный разными забавными побрякушками, которые при дуновении ветерка мелодично позвякивали.

И вот около этого самого дома, рядом с дубом, стояла, пригибаясь время от времени к земле, белокурая девушка. Пригибалась, прикрывая буйну голову руками, чтобы одна озлобленная птица не вцепилась ей в волосы когтями, не исцарапала лицо и не клюнула в темечко. А ведь именно такими были намерения злой птицы.

— Да чего ты бесишься??? — не понимала Элишка. — Уймись! Я к тебе, как к подруге, а ты… «волосы повыдергаю, парик себе сделаю!». Зачем тебе парик такой??? Тебе своих волос мало?

— К подруге? — возмутилась ворона, и осуществила очередной налет. — Отлично! Лысая подруга будет у меня! Тряпочку подарю, чтоб лысинку натирать до блеска!

Девушка пригнулась.

— Кто наябедничал на меня владарю??? Кто спрашивается??? Подруга! Лысая подруга! Я тебе по секрету рассказала про своего человека!

— Надо было сразу сказать, что это секрет! — бормотала под нос Элишка. — Я же не знала. Ты ж не сказала!

Выдержав небольшую паузу, в которой Аннутка припомнила, что и впрямь не уточнила некоторых деталей, смягчилась и решила на глупых девчонок не обижаться. Спрыгнула с ветки уже девицей, и предстала, недовольно щурясь, перед Элишкой. Ну и отпустила подзатыльник, вместо теплого дружеского приветствия, после чего поинтересовалась:

— Так зачем пришла?

— Просто поговорить… — вздохнула девушка. Да так печально вышел этот вздох, что Аннутка забыла о мечте отлупить одну светловолосую бестолочь.

— Поднимайся! — кивнула ворона, приглашая в гости. И вытаскивая веревочную лесенку, ворчала. — Почему я-то с тобой нянчусь???

Вопрос был риторическим, ибо ответ на него Аннутка знала давным-давно. Аглая — вот кто просил приглядывать за малышкой, будто она уже тогда знала, что ее чадо так или иначе окажется в Ирие, будто ученица шамана ведала о своей судьбе.

— Я получила свой урок. Жестокий. — Часом позже подытожила историю о своих приключениях в другом мире Элиша, болтая ногами и сидя на ветке, с высоты которой открывался великолепный вид на черную башню в окружении поблескивающей воды.

— Глупости! — заявила на услышанное Аннутка. — С чего ты взяла, что он решил тебя проучить и бросить там одну? Думаю, владарь вовсе не хотел тебя там оставлять. Он, наверное, сам растерялся…

— Да? Я поняла, что не нужна здесь, когда… — Она вспомнила холодный дождь, и как пряталась от сурового повелителя, разом излившего на нее все свои мысли о вредном ребенке, совавшем нос куда не следует и выкинувшем письма в воду… — Я видела это в его глазах. И не раз. Иногда мне хочется его тепла, и я мечтаю…

— Ну да, а потом бежишь к нему с глупыми вопросами про свадьбу! — хихикнула Аннутка.

— И получаю отказ, который бьет больнее пощечины! — чуть не заплакала девушка.

— Но все равно любишь его…

— Он — все, что у меня есть! А что тебе сделали, когда узнали о твоем человеке из того мира?

Настроение собеседницы мигом изменилось, и заступаться за повелителя птиц уже не хотелось. Она села удобнее, чтобы не сползти с ветки. Гордо выровняла спину и выдала:

— Да, сокол наш ясный, мозг мой несчастный вынес весь! Напрочь! — сквозь зубы сцедила ворона. — Сказал, есть два варианта: либо я остаюсь здесь и забываю о человеке, либо я отказываюсь от крыльев и могу жить так, как мне нравится…

Элишка раскрыла рот.

— Жестоко! Что ответила?

— Что подумаю. В общем, в опале я теперь. Владарь думает, я на тебя дурно влияю! — опустила голову, уставшая Аннутка, посмотрела вниз, а до земли было далеченько! — Может не стоит нам видеться пока? Посидишь тихонько в башне. Все успокоится…

— А ты за это время возьмешь, да и улетишь к своему человеку. И останусь я опять одна? Нет уж! — решила Элишка. — Будешь лететь — забери меня с собой, пожалуйста!!! Ну, прошу тебя!

— И что ты будешь делать там? А? Мы будем… эм… жить… Детей нарожаем. А ты…

— А я буду помогать тебе их воспитывать.

— Владарю кто поможет, если ты со мной уйдешь?

— Разве у него мало помощников? Вон: Борис Васильевич, Пелагея…

Пожалуй, Пелагеи ей бы и впрямь не доставало. Элишка непременно бы скучала по нянюшке. А о злобном соколе можно было смело забыть!

Девушка опустила плечи, ежась от холода.

— И что ж делать-то теперь? — задумалась Элишка, чуть не ухнув с ветки. — Никому я не нужна…

— Тебе — быть тише воды, ниже травы. Глядишь, и оставит тебя здесь. А мне… Мне — решать.

Почему-то такая перспектива выглядела для Элишки серой и мрачной. Ей не хотелось быть незаметной для владаря, и почему-то подумалось, что Аннутке не будет мил Ирий, если в нем нет того человека, ради которого бьется сердце птички. Рано или поздно, ворона точно сделает выбор… Выбор в пользу своего человека. Тогда у Элишки больше не будет подруги.

Обе девушки вонзили взгляды в черную башню…

И, наверное, впервые владарю икнулось… Неоднократно…

 

Глава 13

Владарь редко занимал это кресло в центре хранилища. Он чувствовал себя не так удобно, как хотелось бы. Да и, признаться, не хотелось ему сейчас находиться здесь — летел бы он прочь, куда глаза глядят.

Утром он привычно спустился, чтобы подсмотреть, а точнее проверить, пришла ли сюда белокурая девушка, рассказывает ли сказки, поет ли. Но вместо ее голоса, он услышал песнь пожилой нянюшки, а потом и:

— Входи, коль пришел. Ты, все ж, хозяин здешний, а не воришка какой.

И владарю пришлось открыться, выйти из темноты. Потом его к столу пригласили, да настойчиво так, что он не успел и опомниться, как сидел в кресле, испытывая на себе любопытный взгляд Пелагеи. Ни спрятаться, ни скрыться от этого взгляда не получалось, и понятно теперь почему Творцы выбрали именно эту женщину Мастерицей судеб. Она отчетливо видела все, что творится на душе любого существа.

— Поделиться ничем не хочешь? — спросила она.

Владарь покачал головой — он был жадным на слова и эмоции.

— Да ты, как мальчишка себя ведешь! — усовестила няня. — Из тебя все щипцами тащить надо? Пораниться в другом мире как смог?

Владарь невольно опустил взгляд на собственную руку, сжал правую в кулак и разжал.

— Дерево упало…

— Прям тебе на руку?

— Нет. Дерево упало из-за меня…

— А с каких пор это повелитель птиц в дровосеки подался?

Владарь нахмурился — не воспринимал он человеческие шуточки, которыми то и дело сыпали Пелагея с Борисом. Зато нянюшка в волю посмеялась, и Квад в самом деле стал чувствовать себя мальчишкой.

— Рассердился.

— Когда? Сейчас или тогда?

Черная бровь мужчины дернулась вверх. Пелагея сдержала ехидную улыбку.

— А до гнева, ну то есть, до того, как ты дрова пошел рубить голыми руками, что ты такого увидел?

— Ничего! — соврал владарь и отвернулся. Прошелся взглядом по комнате, и все же спросил: — Почему она не приходила сегодня?

— К тебе или ко мне? — уточнила нянюшка, ухмыляясь чему-то своему. — Ко мне она спускалась. На рассвете. Не спалось ей. Посидела немного, и ушла куда-то.

— К вороне! — сразу догадался Квад.

— Не ты ли недавно сказал, что она плохо влияет на девочку? Они уж давненько не видались, чтоб тебе не перечить.

— Разве они меня слушались хоть раз? — хмыкнул владарь.

— Ну, теперь слушаются.

Гордости от этого он почему-то не испытал. Если две девчонки вели себя смирно — значит, задумали что-то грандиозное, что Кваду не понравится.

— Если не у вороны… У нее еще есть друзья? — вслух задумался он.

— Нет… — покачала головой Пелагея. — Наверное, хочешь узнать, где она сейчас…

И заливисто рассмеялась. Да так, что мужчина, сидящий перед ней, мог бы покраснеть, если бы умел.

Проводить дни в одиночестве… стало уже вполне привычно. Не весело, но и не так больно.

Она усаживалась на большом валуне около речушки на возвышенности, откуда открывался прекрасный вид на горы. И подолгу смотрела вдаль, не шевелясь. Слушала птиц, смотрела, как под легким ветерком колышутся травы и листья. Кажется, во всем этом великолепии было проще смириться с мучившей ее пустотой. Теперь одиночество было чем-то родным, неотделимым. Единственное — справиться с тягой к черной башне оказалось трудно. Иногда Элишка поворачивалась назад, глядела на черный пик, тянущийся к облакам, вздыхала и вновь отворачивалась. Ора вскрикивал где-то впереди, кружа над водами реки, хвастая, какой он умелый рыболов.

— Чего там уметь! — ворчала на хвастуна Элиша. — Рыба сама вон из воды выпрыгивает… Глупая! Ты б ее под водой поймать попробовал!

Ора подхватил ту самую глупую рыбину и сел на камешек неподалеку, чтобы с большим удовольствием съесть свою добычу. С ворчливой девицей делиться он не планировал — пусть сама себе ловит еду!

Элишка только хмыкнула. Достала из мешочка листки, кусочек гладкой коры, грифель, и глубоко вдохнув, принялась выводить на бумаге… К собственному удивлению — не лицо матери и не владаря, а того человека из другого, жестокого мира. Его черты, будто сами собой, проступили на листе, будто всегда жили там, и теперь, со временем стали четче. Острые скулы, завивающиеся волосы, ровный нос и губы, слегка изогнутые в насмешливой улыбке. Глаза (они удавались Элишке лучше всего) смотрели с картины прямо на художницу. Правда, черный грифель не мог передать красоты их цвета. Но она-то помнила!

Мужчина на рисунке протягивал руку, словно звал, войти в картину и сбежать из Ирия, от холодного владаря, и возможно, найти счастье, свое место, но в другом мире. Элишка сама поверила своему таланту, и потянулась пальчиком к нарисованным пальцам мужчины…

— Это что-то новое! — у самого уха раздался голос Аннутки. Да так напугал завороженную картиной подругу, что та свалилась с валуна, разбросав листы по всей поляне.

— Дура! — выругалась художница, торопливо подбирая рисунки, пока ветер не решил ими поиграть.

— Ты гляди, хоть что-то от меня почерпнула! — посмеивалась ворона, подняв с земли изображение незнакомца.

— А что это ты сегодня такая довольная? Случилось что-то хорошее?

— Расскажу, как только ты мне поведаешь, что это за красавец у тебя тут нарисован! — выдвинула свое условие Аннутка, усевшись в траву. — Слушаю внимательно!

— Ох! — вздохнула Элишка, и села рядом, устремив взгляд к горизонту. Ора расправился с рыбой, и парил над водой уже просто так — ради удовольствия. Вода блестела под лучами солнца, и в воздухе пахло сладко. Захотелось сделать еще один глубокий вдох, от которого на сердце станет легче. Но там давно лежал неподъемный груз. — Я не знаю ни его имени, ни того, кто он. Это тот человек, который спас меня.

— Ты не говорила, что он настолько красив.

— Разве красив? — как-то безразлично отнеслась к этому открытию Элиша.

— Ну да. Тебе ж подавай пернатого, мрачного, неразговорчивого. — Хмыкнула Аннутка, и чуть не наговорила лишнего. — Упертого ду… душой.

Подруга только вздохнула тяжко.

— Так что тебя обрадовало то? — постаралась отвлечься Элишка, уверенная, что любая весть от вороны порадует ее не менее чем саму Аннутку.

— А я послезавтра ухожу… Ну чего лицо так вытянулось? Чего глазки-то пучишь? И не надо так рот открывать — червячка тебе никто не принесет. Хотя, если попросить Ору… Эй! Дружок!

Элишке показалось, что в нее попала молния и сожгла дотла. Она смотрела на подругу, с ужасом, не желая верить в то, что та радуется собственному изгнанию из рая.

— Ты… Ты… Ты предательница! — выпалила Элишка, ударив счастливую Аннутку по лицу. Все веселье разом пропала. — Ты бросаешь меня!

— А я не обещала твоей матери, нянчить тебя целую вечность! — сквозь зубы проговорила недавняя подруга, удерживая в узде бурю эмоций. — Видят боги, я хотела спокойно попрощаться.

— Не хочу я прощаться! Не хочу! — Протестовала упрямая девушка, топая ногами. Вырвала рисунок из рук Аннутки и побежала к черной башне. Ей хотелось крушить все подряд, метать молнии, не оставить и камня на камне от этого лживого рая! Но на деле… На деле, она просто в очередной раз пролила литры слез… на подол Пелагеи. Ведь первым делом пришла к нянюшке, упала на колени перед Мастерицей судеб. Пелагее пришлось отложить нити и клубки обратно в корзину.

— Скажи, няня. Почему мне нигде нет места? Почему все меня отталкивают, гонят прочь?

— Как это нет места? — поглаживала ее по голове нянюшка.

— Для меня нет! — Элишка подняла голову, чтобы пожаловаться: — Все здесь мамино. А мне нет места. Моя жизнь осталась там, где она умерла. Там, где все они умерли. Тут же все ее… Квад забрал меня, потому что она просила. Аннутка со мной дружит, потому что она просила… Они все смотрят на меня, и ее видят. А меня — никто, никто не видит, не видит какая я…

— А какая ты? — внезапно спросила Пелагея.

Вот и настало время крепко задуматься, да поискать источник проблем не вокруг себя, а в себе. И что же Элишка могла сказать о себе?

«Грубиянка, эгоистка, плакса?!» — внутренний голос, был уж больно суров и похож на Бориса Васильевча. Девушка покрутила головой, прогоняя его, отсела, вытерла слезы, стала гадать, кто она такая: уж не птица точно. Человек ли — неведомо.

— Не печалься, душенька моя! — обняла ее Пелагея и усадила в кресло. Сразу чаю налила, варенье поставила. — Этот ответ много времени требует. У некоторых вся жизнь на поиски его уходит. Но ты не торопись. Подумай, что делала плохого, и больше так не поступай. А потом, подумай о хороших своих делах. Взвесь, чего больше: дурного али хорошего. Поймешь, кто ты. А там, глядишь, и Судьба тебе на твое место укажет.

О себе, как и о судьбе, думалось плохо. Зато сладкое яблочное варенье быстро исчезало, приглушая вкус горечи. А спокойный и мягкий голос нянюшки усмирял бушующие эмоции. Так что Элишка пережила предательство подруги быстро и вполне спокойно. А уж потом попробовала разобраться в себе… Натурой она оказалась очень сложной, и до самого утра так и не определилась, кем является, в чем ее талант, за что ее стоит любить… В общем, она и сама разлюбила себя. Да настолько, что не только начала понимать Квада, но и чуть не плюнула в собственное отражение в чаше с водой.

«Зачем ему держать в своих владениях такое бесполезное создание?» — пришла мысль в ее голову. Ответ она узнала сегодня — все в Ирие исполняли матушкин завет.

 

Глава 14

Владарь стоял в глубокой пещере. Прямо перед ним, где должен был бы начаться перекресток ходов, испалинская огненная птица расправляла крыла. В ее глазах сверкали миллионы звезд. Она внимательно смотрела на пришедшего к ней мужчину. Он не шевелился, то ли заколдованный ее взглядом, то ли окутанный страхом.

Квад опустил голову, прикрыл веки и выставил руки ладошками вперед, прося огненное создание, и не произнося ни слова. Птица и сама опустила голову, а потом к ногам мужчины выкатилось будто изнутри светящееся яйцо, размером со страусиное. Он поднял его, рассмотрел, удивившись тому, что скорлупа испещрена тонкими круговыми узорами, словно искусной вязью. Еще раз поклонился огненной птице, и укутав в свой черный плащ необычный подарок, поторопился уйти, оставив в покое самый большой секрет Вселенной.

Столько всего этим утром радовало Элишку! Она проснулась от яркого света, потому что на небольшом, из свитых прутьев и круглого тонкого камня столике, стоял особый светильник — чудное и красивое яйцо. Когда Элишка его впервые увидела, то подумала, что это чья-то удивительная душа спутала окошко, и не долетела до хранилища. Но потрогав скорлупу, не ощутила привычного трепета или сердцебиения. Яйцо было тихим… Так что ни для чего, кроме как для освещения комнаты оно не годилось. Зато теперь, Элишка могла рисовать даже по вечерам и ночам, и не приходилось тратить свечи! Хотя были в этом и минусы — свечение не прекращалось, когда отчаянно хотелось спать. В такие минуты, Элишка доставала кусочек ткани, и накрывала этот подарок.

Вторая причина порадоваться — ожерелье из жемчуга. Каждая бусинка так блестела и переливалась на солнце, что заставляла улыбаться. Маленькие кругленькие перламутровые шарики на ниточке казались чем-то волшебным. Их бесконечно хотелось рассматривать, любоваться ими, перебирать. А надев на шею, Элишка не переставала поглаживать ожерелье.

Она собрала свои рисунки, и засобиралась к единственной подруге, чтобы если и не уговорить остаться, то хотя бы примириться перед прощанием, ну и поблагодарить за ценные подарки.

— Эй! Сумасшедшая! — позвали из окна, и Элишка обернулась на зов…

— Кто это здесь сумасшедший! — насупилась она.

— Да живет тут одна… — рассмеялась Аннутка, усаживаясь на подоконник. — Иди, хоть попрощаемся как подобает.

— А если я не хочу прощаться?

Детский вопрос и глаза полные слез. Аннутка и сама чуть не заплакала. Но постаралась улыбнуться, ведь лить слезы было не в ее привычке.

— Иногда приходится. — Сказала она, подвинувшись, чтобы Элишка присела рядышком. — Сложно быть одиноким всю жизнь. Это важно, быть кому-то нужным. Я люблю человека, я нужна ему, а он — мне, и я пойду за ним, куда бы он не отправился… Когда-то давно, твоя мать помогла мне и просила присмотреть за бескрылым созданием, которое появится в Ирие. Я тогда удивилась. Теперь понимаю, что она прекрасно знала, на что идет, когда решила остаться в том мире и родить тебя. Она знала, что наверняка умрет, что лишится всего, и опять будет страдать… — Голос Аннутки дрожал, будто она смотрела в собственное будущее уже зная, что ничего хорошего ее не ожидает за гранью.

— Ты боишься? Ты ведь тоже знаешь, что тебя там ждет. — Элишка крепко-крепко сжала ее холодную руку.

Страх, муки и боль — вот все, что было в том, в другом мире, откуда пришла и сама Элишка. И она дорожила Ирием, хоть и понимала, что в раю, где живут крылатые создания, ей нет места.

— Страшно. Но страшнее остаться и прожить целую вечность с черной дырой вместо сердца. — Порывистым внезапным движением, Аннутка прижала к себе девушку, зашептав: — Мне страшно до смерти (а я ведь не раз умирала там!). Я точно знаю, что уже не вернусь сюда. Но если, однажды, сюда попадет мой ребенок… Пожалуйста, будь для него другом, как я для тебя!

— Обещаю. — Также шептала в ответ Элишка, и пошла вместе с подругой на крышу. А там еще раз крепко обняла, пообещав: — Я никогда не сниму эту…

— И правильно, — улыбнулась Аннутка. — Красивые бусы! Приятно знать, что владарю не чуждо раскаяние. Правда, мириться, подкупая девушку безделушками… Хотя… Он же не знает, как правильно поступать. Ты его не зли сильно… Он не особо сведущ в делах человеческих, мало соображает в том, что чувств касается…

— Владарь… — непонимающе протянула Элиша. — А я думала, это ты принесла мне.

— Нет. Я до того на тебя рассердилась, что сидела, не вылезая из гнезда… — Честно выдала ворона. — А он заботится о тебе. Так что помирись с ним. Хватит прятаться каждый в своем углу. А теперь… Прощай, моя единственная подруга!..

Аннутка сорвалась с крыши и улетела. А Элишка следила за ней до тех пор, пока маленькую черную точку не поглотила пелена тумана. И сразу стало вдвойне пусто на душе. Настолько одиноко, что вновь захотелось разреветься. Девушка поторопилась спуститься вниз, обратно в башню… Толкнула одну дверь, пробежала по ступенькам, и потянула ручку другой. А когда увидела владаря… Слезы сами полились, прямо как из водопада, впадающего в озеро. Он не успел толком встать с кресла, как хныкающая девчонка уткнулась ему в грудь и надрывно ревела, все прижимаясь, требуя внимания и тепла. И это вместо «Извини!» или «Давай помиримся!». Все извинения и долгие речи просто утонули в слезах. Впрочем, и владарь боялся в них захлебнуться.

Как и прежде, когда так сильно хотелось сбежать от кошмаров или одиночества, она спешила укутаться в маленькую черную тучку — в темное одеяло на большой кровати. И с удовольствием, умилением, подолгу смотрела в лицо строгого, взрослого и такого далекого сердцем мужчины. Сейчас он не спал, а лежал рядом, и Элишке было позволено вглядываться в его совершенно черные глаза, гадая о том, что же скрывается за этой тьмой.

— Борис Васильевич говорил, что ты выбрал маму своей… — шепотом проронила она, боясь, что владарь не просто уйдет от неприятной темы, но и покинет ложе. — А значит, ты дорожил ею. Тебе было также больно, как мне сегодня, когда улетела Аннутка? Хотя глупо спрашивать такое. Она была важнее подруги. Так ведь? Я помню… Помню, как ты плакал, в тот день…

Чтобы не оставить Кваду шансов, девушка перебралась поближе. И обеими руками ухватила его за руку.

— Ты можешь не признаваться. — Предупредила она. — Я все понимаю. Пусть другие уходят, но я тебя не оставлю. — Элишка подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я не хочу, чтобы тебе опять было больно… как тогда.

Владарь смотрел на нее пристально и долго.

— Ты не причинишь мне боль. — Сказал он. — Никто не может этого сделать.

Элишка улыбнулась, хотя не поняла о чем говорил Квад. Наивное белокурое создание снова опустило голову на подушку и с чистой совестью уснуло.

— Жесток ты, владарь! — заявил Бориска, спрыгнув с подоконника. — Она к тебе с раскрытым сердцем, а ты… Ты б ее еще послал куда, сразу. А то туманно так все…

— Ты случаем, не знаешь, какая птица пронырлива, и любопытна? — аккуратно встал с постели владарь, чтобы не потревожить сна девушки.

— Если та птица, еще и побрякушки блестящие любит — то, то ворона или сорока! Скорее всего, сорока! — заключил Бориска.

— Вот и я думаю, что сорока, но никак не сокол! И зачем только позволил тебе самому выбирать! — покачал головой Квад. — Сделал бы сразу сорокой…

Сокол раскрыл клюв и смешно растопырил крылья. Даже перья стали дыбом. Он хотел протестовать, мол, дареного не воротят, но тут повелитель задел плащом перевязанные лентой листы, которые Элишка всюду носила с собой. Они повалились на пол, не плотная перевязь ленты соскочила, и картинки раскрылись перед взором владаря. Квад взялся их поднимать. Многие из пейзажей и лиц он уже неоднократно видел, как и цветы, изображенные грифелем. Только один портрет ему ранее не показывали… И Квад понимал почему…

— О! Это чего у нас за мужик тут нарисован? — оценил произведение болтливый сокол. — Тьфу, какие у нашей девицы фантазии. Не-е, этот прынц явно не из нашего гнезда вывалился!

Квад в эту минуту не слушал Бориску. Он сверлил взглядом спящую девушку.

Элишка проснулась совсем одна. Сквозняк прогуливался по комнате. За окном лил дождь, постукивая по камням и воде. Ее рисунки лежали на краю одеяла.

— Квад… — позвала она, но никто не откликнулся. — Борис Васильевич!

Но и воспитателя не было. Хотя обычно именно он будил ее и выставлял за двери, долго читая нравоучительные речи.

Невольно ей подумалось, что башня опустела.

Как в кошмарном сне, Элишка в полумраке пошла вдоль стен, спускаясь вниз, в хранилище. Толкнула дверь, огляделась… И чуть не завыла от горя, когда и Пелагеи не обнаружила.

— Ты чего бродишь, как призрак? — однако нянюшка никуда не делась — она просто отлучалась. Вот и вернулась обратно, и вместе с ней вернулось приятное тепло. — Садись, чай пить будем! Пусть ворона от нас улетела, но мы расстраиваться не станем! Мы будем радоваться за нее. Нашла девочка свое счастье — это ж хорошо!

Приговаривая еще что-то воодушевляющее и бодрое, Пелагея быстро водрузила на стол самовар. По хранилищу потянулись приятные ароматы варенья из роз. Все, что тяготило душу Элишки ушло.

— Ну что? Помирились вы с владарем? — расспрашивала нянюшка.

— Да, — счастливо улыбалась Элишка, не догадываясь, что за то время, пока она спала, уж больно много в мире изменилось…

Подлая призрачная птаха пряталась где-то среди коряг у болот. Она так отчаянно сопротивлялась зову черной птицы, что в результате смогла осилить инстинкт полного и беспрекословного подчинения. А черная огромная птица все не улетала. Она бродила вдоль болота, да всматривалась в каждую корягу. И от одного вида на этого исполинского монстра голубю становилось страшно. Ему казалось, что вот он на секундочку выглянет из убежища, и огромный клюв распахнется, поглотит его…

— Так эти болота столько ужаса наводят на людей? — поблизости послышались голоса. Черный птах взлетел на высокие ветви засохшего дуба и притаился. По кочкам, по камешкам осторожно ступая, из-за ближайшего пожухлого камыша выбрались мужчины. Один из них был светловолос и улыбчив, что совершенно не вписывалось в мрак и сырость местного окружения. Этот человек и его спутники остановились около болота.

— Осушить бы здесь все. Вырубить с корнями этот гадюшник, а там, глядишь, и получится, что путнее тут построить. — Предложил один из спутников.

— Не знаю, что и сказать. — Почесал в затылке светловолосый, и огляделся: вокруг было как в сказке… в жуткой такой ее части, где добрый молодец обычно встречает привратника потустороннего мира.

— Соглашайся, барин! — уговаривал проводник.

— Илья. И правда, чего ломаться? Дай ему денег. Убьешь одним выстрелом двух зайцев: и от нехорошего этого места избавишься, и прибыль получишь…

— Если, конечно, Фадей сам потом в Ягулишну какую-нибудь не превратится! — смерил проводника взглядом барин.

— Что ты! Побойся бога, барин! — осенил себя знамением Фадей, и тихо так выдал: — А коли и превращусь, то неизменно в казну платить буду…

И мужики рассмеялись, сдобрив смехом сделку.

— Хорошо. Будут тебе гроши! — согласился Илья. Проводник Фадей бросился целовать ему руки. Однако светловолосый барин отступил назад. — Не надо этого!

— А чем же благодарить тебя, барин? — не унимался радостный мужик, будто не болото выцыганил, а настоящий прииск с золотыми копями.

— А ты, как Ягулишной станешь наколдуй ему бабу… — посоветовал Кирилло — товарищ верный барина.

— Какую? — сразу приготовился Фадей.

— А такую, чтоб волосы — золотыми волнами. Чтоб глаза — голубые, как озеро чистое, или как небо ясное. Стан тонкий — тростиночка… Голос — нежный да ласковый… — описывали уже оба друга Ильи, то и дело посматривая на него, не рассердится ли, как его же описание девицы исказили до сказочного. А птица черная слушала и кого-то ей портрет словесный напомнил. Потому повелитель пернатых внимательнее присмотрелся к людям.

— Где ж такую сыскать? — пожал плечами Фадей. — Я б тебе, барин, дочь свою предложил. Да она рыжая…

— Не надо мне! Я эту найду. Даст бог. Найду! И коли уж найду — никуда она от меня не денется… — Поклялся Илья.

— Просто в прошлый раз он ее упустил. На медведя отвлекся… — шепотом пояснил Кирилло.

— Вот с тех пор и ищет! — хихикнул второй товарищ.

«Ищи, ищи!» — подумалось черной птице, резко и шумно сорвавшейся с ветки над головами людей. Мужчины невольно присели, прижимаясь к земле, а потом подняли взгляды ввысь.

— Может зря ты тут хозяйничать решил? — спросил Илья. — Дичь тут странная… Демона больше напоминает.

— Да деревья вырублю, болота засыплю, и дичь нормальная станет! — оптимизму этого человека можно было только позавидовать. А маленькая призрачная птичка, радовалась своей свободе и уже искала новых жертв, которые непременно сгинут в этих проклятых болотах!

 

Глава 15

Она сидела на постели, ожидая его возвращения…

Она бродила из стороны в сторону, уже начиная подозревать, что владарь нарочно не торопится домой…

Она рисовала…

Она сидела с тоскливым видом на подоконнике и глядела в небо…

Потом ей все надоело, и девушка села за стол, взяла стопку бумаг…

Вот тут-то он и появился. Перехватив листы из ее рук, быстро спрятал в сундук свои письма.

— Я ведь просил!

— А я тебя, между прочим, ждала! — поднялась она, упершись руками в столешницу, вознамерившись устроить маленький скандальчик, чтобы успокоить собственные нервы и подпортить чужие.

— Зачем? — хмыкнул он, и внезапно замер, будто изваяние, услышав совершенно искренний и немного обескураживающий ответ:

— Соскучилась!

Квад удивительно долго смотрел в глаза девушки, наверное, пытаясь отыскать ложь. Но не было и намека на нее. Элишка тепло улыбнулась и подошла, обхватив теплыми ладошками холодные пальцы владаря. Ее тепло быстро передавалось повелителю, чуть ли не раскаляя кожу, как огонь накаляет металл. Неприятно не было. Просто это тепло, как-то быстро распространялось вверх от ладони, к груди, горлу, лицу…

— Можно я побуду эгоисткой? — испросила она разрешения. — Пелагея говорит, это плохо. Но я не могу иначе.

Темные брови владаря вопросительно поднялись.

— Я хочу отобрать тебя у всего мира. Для себя. Хотя бы на чуть-чуть.

«Интересно, как…» — подумал Квад.

— Побудь со мной сегодня, хоть немножко. Давай полетим на поляну! — упрашивала Элишка, и глядела такими сияющими глазами, в которых отражался лишь владарь. — Я не прошу ничего больше. Я буду тихой, не буду доставлять проблем. Просто побудь рядом, только моим.

Она странным образом влияла на него, подчиняя своей детской воле, капризам. И что являлось ее орудием против владаря, он никак не мог понять. Может быть, он чувствовал в ней частичку Аглаи, и потому не был способен отказать ей… Временно, Квад отдался в рабство прелестной бескрылой птахе.

Он сидел в высокой траве, устремив взгляд к горизонту. Его владения были прекрасны. Они вдохновляли красотой и яркими красками. Они заставляли ее улыбаться. Она поразительно вписывалась в окружающий мир, как рожденная здесь, сотворенная самой Вселенной ради этого места. Сам владарь выглядел, как большая черная клякса на изысканной картине… Впрочем, Элишка попробовала исправить ситуацию, и наскоро сплела венок из трав и цветов, водрузила его на голову мужчины. Потом, с чистой совестью, уселась напротив и принялась рисовать портрет Квада.

— Не шевелись, пожалуйста! — просила она, улыбаясь и щурясь от яркого солнца.

Квад мог по долгу не двигаться и оказался прекрасным натурщиком для юной художницы. Он с интересом наблюдал за ее увлеченностью, за тем, как ее взгляд скользит по его шее, запоминая, как фокусируется на его подбородке и губах. Взгляд был настолько ощутимым, словно прикосновение — мягкое, нежное, ласковое, теплое. И ощущение его будоражило и приятно пьянило владаря. Он передвинулся ближе, протянув руку к девушке, чтобы сравнить чувство реальное и навеянное.

Элишка оторвала взгляд от рисунка и посмотрела на Квада, застывшего с протянутой к ней рукой. Он не шевелился, а она… Прикрыла веки и потерлась щекой о его ладонь. Это касание было куда приятнее выдуманного…

Решив не упускать такой шанс, Элишка бросила в сторону рисунки и кусочек коры, который служил ей подставкой, уголек.

Но как-то импульсивно, не рассчитав силы, метнулась к владарю, чтобы упасть в его объятия… Упала в прямом смысле слова, потому как Квад, поймав ее, рухнул на спину, погрузившись в траву.

— Не ударился? — испугалась она.

— Нет, — поджал губы он, не сознаваясь, что острый маленький камешек уперся в бок.

Девушка положила голову ему на грудь и попробовала поймать его взгляд. Сейчас Квад был более теплым и близким, даже расслабленным, будто его не отягощали заботы собирателя душ и повелителя рая. Он смотрел на Элишку, и хоть его черные глаза не выдавали никаких эмоций, девушке чудились веселые искорки и нежность. Его рука нежно поглаживала волнистые золотые кудри на ее голове.

— Спасибо, — проговорила она, счастливая. — За то, что подарил себя пусть и ненадолго.

Она приподнялась на локтях, любуясь его безмятежным лицом.

— Квад, — произнесла Элишка. — Я, кажется, люблю тебя. Знаю, ты пока не можешь этого принять. Ты любил маму… Но я буду терпеливой. Я буду ждать. И буду любить. Если ты мне разрешишь…

Она наклонилась, вознамерившись прикоснуться к его губам поцелуем… Но вдруг приподнявшийся навстречу этому жесту вдадарь стал непроницаемо холоден. Его глаза смотрели куда-то мимо Элишки. Она даже оглянулась, опасаясь увидеть какого-то страшного зверя. Да только не было никаких животных позади. А вот разбросанные портреты и пейзажи — да. И среди множества знакомых лиц, владарь остановил внимание на одном… Количество портретов этого человека увеличилось с последнего раза.

Он резко поднялся.

— Достаточно глупостей! Я не хочу больше ничего слышать!

— Глупости?! — рассердилась Элишка, устав от его недоверия. Она была готова бороться с самим владарем, доказывая ему свои чувства. Точнее навязывая их. Поймав его за локоть, она заставила смотреть себе в глаза. — Ты вообще слышал меня? Я тебе тут в любви признаюсь! А ты — бесчувственный чурбан! У тебя что, камень вместо сердца??? Или ты… — она заговорила более тихо, едва сдерживая праведные слезы. — До сих пор думаешь только о маме?

— Я ни о ком не думаю! — сцедил Квад, вырвав руку из ее захвата, но так и не отвел глаз от портрета, который сейчас до безумия хотелось сжечь!

— Ну и дурак! Придурок! — выпалила вроде бы взрослая девушка, и топнула ногой. — Ну и сиди сам в своей башне! Мучайся от одиночества!

А потом еще чуть не бросилась постучать кулачками по широкой груди владаря. Но он резко поднялся в небо и исчез в неизвестном направлении.

Элишка добиралась до башни сама. И потратила на это полдня. Вернулась уставшая, злая, и с четким планом мести. Она вознамерилась вернуть владарю все его подарки. Хоть было их и не так много. К собственному удивлению, обнаружила повелителя птиц в его покоях. С ходу выдала:

— Забирай! — и сорвала с себя бусы, рассыпавшиеся по полу перламутровыми шариками. А потом и швырнула яйцо-светильник, да так, что разбила его об стену. После чего гордо удалилась, оставив после себя не просто беспорядок, а хаос… хаос в душе владаря, который никак не мог понять…

— Она… — обалдело протянул сокол, склонившись над черепицей, оставшейся от яйца. — Она разбила его? Вот так запросто? Целый подаренный мир???

Владарь сидел на корточках, собирая кусочки почти готового к рождению нового мира. И лишь исполинская огненная птица — мать всех миров — знала, скольких усилий ему стоило получить этот шанс на новую жизнь для ненормальной девчонки.

— И какой он должен был быть? — заинтересовался Бориска, опуская клюв чуть ли не в ладонь Квада.

Владарь сосредоточился на блеске во внутренней части скорлупы и замер. Мир был ярок. Ярче Ирия, светлее, краше, просторнее. Там росли странные деревья с сиреневой листвой, а вместо простой травы, вся почва была покрыта цветами. В озерах стояла прозрачная вода…

— Красивый, но пустой и бесполезный мир… — вздохнул Квад.

— Значит, это не ее судьба. — Философски подметил Бориска.

— Пойди и объяви ей, что завтра она отправится за Грань… Ей пора вернуться к людям. — Удивил своим решением владарь.

— Ты что же? Выгнать ее решил? — испугался сокол.

— Она сама хочет туда. Просто еще не осознает. — Ответил повелитель, разложив осколки не рожденного мира на своем столе. — Настанет день, когда она придет и скажет это. Так зачем ждать…

Во дворе суетилась прислуга, которая никогда не знала покоя: вечные дела, которым нет конца. Барыня приказала к празднику последнего тепла навести порядок, наготовить угощений, да созвать музыкантов. Не забыла она позвать и гостей, среди которых числились самые завидные невесты с не менее завидным приданым. Но не столько приданое девушек интересовало Софью Илларионовну, а титулы. После смерти супруга она вдруг совершенно иначе зажила, перед ней открывались новые горизонты, которые мог расширить для своей маменьки любимый сын — Илья. Правда, он пока об этом ни сном не духом не ведал!

— Голубчик мой, ну, что же ты не весел? Такой праздник впереди. Ты вот с такой кислой миной и проходишь? — беспокоилась мать. — Ты мне всех невест распугаешь! — и она вполне добродушно отвесила ему подзатыльник, что мигом привело молодого человека в чувства.

— К чему все эти смотрины? Я уже решил на ком женюсь! — хмурился светловолосый молодой помещик, посматривая в окно.

— Я уже сотню раз слышала о твоей призрачной нимфе лесной! Но, милый мой, стоит ли гоняться за каким-то призрачным видением, когда вокруг столько аппетитных девушек в самом расцвете! Я внуков хочу! — не стареющая Софья Илларионовна, совсем уж по-детски положила голову на плечо сына, и забавно надула пухлые губы.

— Вот не представляю вас, маменька, бабушкой! — усмехнулся сын.

— Ну, я ж не буду его кормить и нянчить. На то тебе жена дана. А я буду этого карапуза баловать! — она щелкнула его по носу веером, и приказала. — Иди к себе, и чтоб вечером все девушки, при одном взгляде на тебя падали в обморок!

— Слушаю и повинуюсь, — в шутку отвесил поклон сын, поднимаясь в свои покои на втором этаже. Лишь из любви и уважения к матери, он был готов терпеть светских львиц, их дурнушек дочерей и, возможно, даже женился бы на одной из них… Но увы, он никак не мог выбросить из головы образ белокурой лесной колдуньи, которую вырвал из лап медведя. Почти каждый раз, когда появлялось свободное время, Илья Андреевич собирался с друзьями и отправлялся на охоту в тот самый лес, близ сожженных деревень. Уже второй год он не мог найти ее… И начинал понимать, что день за днем становится одержимым желанием, жаждой обладать ускользающей мечтой. Не редко он выходил из себя из-за очередного провала поисков. От одержимости можно было избавиться только одним способом — заполучить ту девушку…

Или жениться на другой — так считала Софья Илларионовна, и как раз делала все от нее зависящее, чтобы спасти сына.

Дом наполнился малознакомыми людьми. Приглашенные музыканты играли популярные в столице мелодии. Однако не все слушатели оказались благодарными. Мужчинам было наплевать на музыку, они оккупировали карточный стол и уже делали ставки. Женщины с неодобрением смотрели в их сторону. Так что некоторым представителям пола сильного, но покладистого, все же пришлось отказаться от привычных утех и присоединиться к женским компаниям. Естественно, Софья Илларионовна, в своем новом, купленном в городе платье, находилась в центре всеобщего внимания. Илья смотрел, как овдовевшие и холостые мужчины, включая даже молодых парней, суетятся вокруг его матушки и думал, что ей впору еще разок выскочить замуж. Но отчего-то Софья Илларионовна даже и думать о том не хотела. Либо считала брак предприятием не прибыльным и бессмысленным, либо отчаянно скучала по почившему супругу. Последнее казалось Илье глупостью. Отец держал всех в ежовых рукавицах и не позволял даже вздохнуть без его приказа. Илья спасался вылазками на охоту, которые затягивались на месяцы. Жил с товарищами в охотничьих сторожках и чувствовал себя вполне счастливым, пока не возвращался домой. Мать ему было жаль — она всегда оставалась верной своему супругу. Так что, если сейчас ей хотелось насладиться свободой, то пусть радуется!

— Илья Андреевич! — обратилась к нему дама, кажется княжна Анастасия. Рядом с ней, стыдливо пряталась за веером, девица лет семнадцати. Глаза у нее были красивыми, а вот на счет всего остального Илья имел сомнения.

— Илья Андреевич! — обратив на себя должное внимание, и получив приветственный поклон, княжна уверенно подхватила молодого человека под локоть, направив к окну. — Ваша матушка, сказала, что у вас диво, какие окрестности. Может быть, вы покажете, что-нибудь интересное Анне Максимовне?

Илья посмотрел на младшую дочь баронета Максима Южкина. Судорожно вспоминал, что такого стоит показывать приличным дамам. Однако, кроме конюшни, да странного леса с заколдованными болотами, ничего придумать не смог.

— Ну, покажите, хотя бы звезды! — подталкивала чуть ли не в спину его княжна, подсказывая выход… а точнее указывая на выход из дома.

Помещик устало посмотрел на лучащуюся от счастья мать. Та кивком головы указала на двери, мол, иди, проветрись. Так что тяжко вздохнув, Илья галантным жестом, положил ладонь юной спутницы себе на локоть:

— Скажите, Анна Максимовна, как давно вы любовались звездами?

Девушка и пикнуть не успела, оказавшись во дворе. Фантазия сразу же нарисовала ей романтичную иллюстрацию из книги: звездное небо… Нет! Лучше закат, и на его фоне, красавец блондин, крепко прижав ее к своей груди, скажет…

— Навозом что-то попахивает. Да не обращайте внимания. В деревенской местности, это нормальное явление. Станете здесь жить, привыкните…

Анна Максимовна решила упасть в обморок, ибо вся романтика разбилась вдребезги об эти несколько предложений, нарисовав крайне удручающую картину возможного будущего в компании супруга-деревенщины.

— Вот и зря, — вздохнул Илья, поднимая увесистое женское тело с земли. Основной вес, видимо, тощей фигуре Анны Максимовны добавляли юбки, расшитое платье и корсет. — Испачкаетесь же!

Но девушка его не слышала. Она очень поторопилась прочь от реальности… в небытие.

— Эй! Мужики! — окликнул помещик, и на его зов из сеновала выскочил крупный парнишка в потертой желтоватой от пота рубахе. — Пахом, ты что ль?

— Ага, — закивал тот, уже догадываясь, о чем его попросят. Старательно вытер руки об штаны и протянул вперед.

— Отнеси даму в покои к нянюшке. Пусть присмотрит. — Распорядился Илья.

Анну Максимовну легко подняли крестьянские могучие ручищи и бережно транспортировали в дом. Илья Андреевич же, наконец, остался один. Присел на скамейку за сеновалом, и решил поразмыслить. Ведь вернувшись в дом, ему умело подсунут очередную впечатлительную девицу, которую матушка и княжна прочат Илье в спутницы жизни. А он так же легко согласится прогулять ее до сеновала, расскажет о чем-нибудь дурно пахнущем и результат вновь унесут к нянюшке…

— Да постой же! — с таким вот требованием мимо Ильи внезапно пронеслось белокурое видение, и помчалось за псом.

Илья поднялся. Сердце его зашлось в сумасшедшей пляске. Он чувствовал, он понимал, что лесная фея… Она сама нашла его! И молодой помещик бросился вдогонку, стараясь не выпускать женский силуэт из поля зрения. Он бежал, сломя голову. Боялся, что вот-вот и не успеет поймать ее.

Коварный пес свернул за угол конюшни. Девушка потеряла его из виду. Стала, озираясь. И немного испугалась, когда ее внезапно схватили за руку. Она дрогнула и попятилась, потому Илье пришлось поймать ее в объятия, прижав к себе крепко.

— Теперь ты никуда от меня не денешься! — пообещал Илья.

— Ой! — испугалась девушка, и сейчас, в хорошем освещении луны, он рассмотрел ее. У нее были очень красивые большие голубые глаза, слегка вьющиеся длинные локоны, широкие темные брови и алые губы… Но это была не она! То есть не та лесная дева, занимавшая все мысли Ильи. Очень красивая, и очень похожая на ту самую… Но не она!

И сердце вновь провалилось куда-то в пропасть. Захотелось крушить и ломать все вокруг от обиды на такую несправедливость. Он ума не мог приложить, где же еще стоит поискать…

«Похоже, ты никогда ее не найдешь!» — обреченно подумал помещик.

— Кажется, я вас знаю! — обрадовалась девушка. — Вы ведь сын Софьи Илларионовны! Мне ваша маменька много о вас рассказывала.

— А вас, простите, как зовут? — с трудом скрывая разочарование, протянул Илья.

— Простите, — высвободилась девушка, отошла на шаг, чтобы присесть в легком реверансе и представиться, как подобает. — Анастасия Алексеевна Камышкина, младшая дочь герцога Алексея Ярославовича.

— Что ж… — протянул Илья, расценивая ситуацию не как худшую. — Почему бы и нет…

Он вернулся к матушке, заявив, что устал метаться в поисках от одного разочарования к другому, что матушка, без сомнений, права, и он выбрал, наконец, девицу, на которой хочет жениться. Настенька была счастлива, встретив сватов у порога своего дома…

 

Глава 16

Ей хотелось реветь навзрыд. Хотелось схватить владаря за плечи, потрясти в надежде, что лед, крепко удерживающий его эмоции, потрескается и рассыплется, освободив настоящего, доброго и теплого Квада… Такие мысли посещали Пелагею, глядящую на ссутуленную фигурку девчушки, отправляющейся в ссылку. Ради прощания с ней нянюшка вышла из Хранилища и сейчас стояла у каменных валунов на краю озера.

Крепко прижав к себе изгнанницу, Пелагея зашептала:

— Он еще сам не понимает, какую ошибку совершил! Но он поймет. И очень скоро. А ты — держись. Знаю, будешь скучать по нему. — Женщина вложила в маленький чересплечный мешочек Элишки несколько черных перьев. — Как захочешь увидеть его — брось перо в сосуд с водой. Как перо коснется поверхности, так рябь пойдет, а потом увидишь его, где бы ты ни была.

— Зачем он так со мной? — не понимала девушка.

— Глупый потому что! — подмигнула нянюшка, и снова обняла. Чмокнула в макушку. — Иди детка! Я верю, что однажды ты вернешься в Ирий!

Элишка шагнула к каменным великанам и остановилась, в последний раз бросив взгляд на черную башню. Ей не верилось в счастливое возвращение. А владарь… не пришел даже попрощаться. Он прогонял ее из своего рая…

С опаской сделав шаг вперед, девушка услышала крик птицы. Но это всего лишь Ора решил, что отправится вместе с ней и разделит ее участь, какой бы та ни была. С верным ястребом уходить было немного спокойнее. И Элишка ступила за Грань…

— Ох, зря мы это сделали! — ворчал сокол.

— Ты из гордой птицы превращаешься в курицу-наседку! — Заметил владарь, пытаясь погрузиться в чтение. Но буквы будто разбегались перед взглядом, а прочитанное вообще не укладывалось в голове. И после двадцатиминутных попыток, он закрыл книгу. — Она — человек! Пусть находится среди своих.

— Ну да… Пусть посмотрит на людей, — остановился на подоконнике сокол, присмотрелся к владарю, и развил тему. — На мужиков. Авось кто ей и приглянется.

Теперь Бориска и впрямь заметил насколько изменился за это время повелитель. Его лицо перестало быть каменной маской. Мышцы непослушно выдавали все кипящие внутри эмоции. Видимо, повинуясь внезапному порыву, он поднялся на ноги и подошел к окну. Но сделал себе этим хуже…

На той стороне озера изгнанница обернулась, чтобы последний раз посмотреть на черную башню, где прожила долгих шестнадцать лет, а потом взяла, да и прошла через Грань… Внутри владаря дрогнула пустота и стала разрастаться. В Ирие быстро собрались темные тучи, плотно укутывая голубое небо, словно солнце ускользнуло из рая птиц следом за маленькой белокурой девушкой, решив спрятаться в ее мешочке.

Снега выпало так много, что ноги проваливались до колен в этот пушистый покров. Красота, посеребренного леса завораживала и радовала, придавала воодушевления. А вот дикий, кусачий холод — нет. Буквально сразу пришлось достать из мешка плащ, и спрятать под него Ору. Птице такая погода никак не нравилась. Уже через каких-то пару часов прекрасная и ослепляющая зима совсем разонравилась одинокой путнице.

Пробираться через лес неведомо куда было трудно. Элишка не знала, в какую сторону идти, где искать место для ночлега. Пальцы на руках и ногах сначала жгло от холода, а потом она и вовсе перестала их чувствовать.

Сгущались сумерки. Поднималась метель и заметала следы одинокой девушки, бредущей через лес не имея цели. И холод теперь пронизывал насквозь. Хотелось расплакаться. Но Элишка понимала, что слезы быстро превратятся в сосульки. Впервые она остро ощущала, что такое голод. Он мучительно больно сжимал желудок.

На пару мгновений зубы перестали выстукивать затейливый ритм на потеху вьюге. Но только ради того, чтобы девушка чихнула. И укутавшись в плащ плотнее, прижала покрепче такую же околевшую птицу. Попробовала подтянуть ткань к лицу повыше, дыханием согревая Ору. Однако ноги уже почти не слушались. И появилось странное желание остановиться и больше не двигаться.

— Я не могу больше! Нет сил! — пожаловалась она Оре.

Околевшая птица ободряющее клюнула в руку, намекая, что необходимо двигаться вперед. Потому Элишка заставила себя идти дальше.

Пришлось преодолеть длинный путь (или он просто таким показался), но наконец, впереди замаячил теплый свет. Путница ускорила шаг, немного подпрыгивая, чтобы не застревать в сугробах.

Это был небольшой составленный из бревен и мха дом. В его окнах горел добродушный свет, зазывая войти. И добравшись до порога, Элишка не медля ни секунды, постучалась. Тяжелая дверь распахнулась и ее окутало тепло.

— Здравствуйте, люди добрые! — жмурясь и улыбаясь, поздоровалась она. — Не откажите в гостеприимстве! Приютите сироту!

И поклонилась до самого пола, как учили ее Борис Васильевич и Пелагея.

— Здравствуй, здравствуй! — пробасил мужской угрожающий голос, и дверь глухо захлопнулась.

В комнате у камина, за столом и на лавках сидели мужчины. Человек десять, а то и более. И совсем уж не дружелюбно смотрели они на девушку. Улыбались, только как-то неприятно.

Борис Васильевич отодвинулся от большой круглой чаши на столе и заметался по комнате.

— Вот! Наивный ребенок попался в первую же ловушку. Ей же никто не рассказал о том, какие люди бывают!

Он хотел адресовать владарю очередной укор, только уже было некому. Секунду назад сидевший в кресле Квад исчез.

— Дурень! Ты теперь так каждый раз метаться будешь??? — вздохнул Борис Васильевич и снова прильнул к чаше, со всем вниманием следя за тем, как белокурую наивную девушку, испуганную до слез, закрывают в крошечной комнатушке с крысами, а ее ястреба пытаются изловить здоровенные мужики.

Она сидела в темной каморке, будто поглощенная тьмой. Прислушивалась к каждому шороху, и беспокоилась о ястребе. Судя по голосам, доносившимся из-за двери, Ору поймали, но мужчины очень сомневались, что мясо дикой птицы будет вкусным. Потому просто решили продать достаточно драгоценное животное.

Элишка задрожала. Сердце подсказало, что ее судьба в мире людей закончится быстро и трагично. И она не вернется никогда-никогда в Ирий. Заплакав, вспомнила лицо владаря. Губы сжала, чтобы не позвать его — а ведь так хотелось, прокричать его имя, позвать, чтобы спас. В ту же минуту стало очень обидно от мысли, что единственный, кому она доверяла и рядом с кем хотела быть, не придет, не станет помогать и защищать, ведь сам изгнал из своего рая, своего сердца.

Пропев эти тоскливые строки, она заревела сильнее от жалости к самой себе. И, похоже, была готова прореветь всю ночь напролет… Если бы у предводителя шайки в этот вечер не дрогнуло сердце. А вместе с ним нервы… И кажется, даже мозги немного задрожали…

Мечтая поскорее прекратить собственную головную боль, он отправился к ее причине и распахнул дверь, напугав пленницу. Он мог бы ее ударить, но понимал, что истерика станет только громче и сильнее. Потому решил заговорить.

— Ну что ж ты воешь??? — воззрился на нее он. — Мы ж тебя не убиваем… — и чуть подумав, уточнил: — Пока еще…

Элишка взвыла громче, постепенно впадая в истерику.

— Тише ты! Оговорился я. Не будем мы тебя убивать. Продадим…

Такой вариант пленница тоже не одобрила, о чем свидетельствовал новый вой.

— Вот интересно, ты еще громче можешь? — потирая виски и жмурясь, исключительно у самого себя поинтересовался атаман. Ответ был более чем утвердительным, а истеричный вой — впечатляющим. — Все! Сдаюсь. Продавать не будем. Хочешь с нами жить? Мы тебя разбойничать научим.

Элишка резко оборвала самозабвенное «Ыыыыыы», и внимательно, с интересом посмотрела на мужчину. Он присел на корточки напротив девушки. И сейчас не выглядел пугающим или злым. Наоборот. Усталый дядька, с любопытством и добротой рассматривал пленницу.

— Хотя, какая из тебя разбойница?! — проронил он и подмигнул. — Готовить умеешь?

— Пироги. — Честно призналась она. — С ежевикой.

— С ежевикой? Это хорошо. Только где ж ее достать зимой-то! — хмыкнул атаман. — А что еще умеешь?

— Сказки рассказывать. — Пожала плечами честная пленница.

Атаман заливисто рассмеялся.

— Пойдем-ка. Голодная небось, сказительница. — Он протянул широкую шершавую ладонь, помогая девушке встать. Вывел из темницы и, как маленькую, подняв под руки, усадил прямо на стол. Достал из сундука кусок хлеба и немного сыра. Вручил девушке, а сам сел на стул и приготовился слушать. Откусив поочередно то одно угощение, то другое, Элишка успокоилась.

— Когда-то давно… Жили на свете крылатые люди…

Спавшие до того разбойники, один за другим начали подниматься на лавках, усаживаться удобнее. Уже к середине рассказа спящих в доме не было. Кто-то достал кувшин с хмелем и разлив в несколько кружек, пустил по кругу. Грозные и страшные тати слушали сказочницу словно дети: удивляясь, печалясь и смеясь.

— Знаешь, Иже, — обратился к атаману Рыжий Ванька. — Хорошая она… Юродивая, конечно, но хорошая. Сказки у ней чудные. Одежда у ней чудная. Негоже нам над юродивыми издеваться.

— А мы и не станем. Выгонять девку тоже не будем. Видать, ее и семья нарочно выгнала в такой холод. Надеялись, что не вернется. — Стараясь не отвлекать сказительницу, шепотом отвечал атаман. — Жалко ее. А сказки у нее забавные. Пусть остается. По хозяйству помогает. Да и нам веселее будет.

— Только остальным строго накажи, чтоб не обижали! — напомнил Ванька.

— А ты ей, наверное, на чердаке комнатушку сделай. Сена там набросай. Бардак разбери. — Кивал Иже.

— Сделаю, — согласился Ванька, поднимаясь на ноги. И обходя под стеночкой, чтобы никому не мешать, удивился тому, насколько странным выдался вечерок, и как чудно ведут себя его соратники. Да когда б они вот так чинно сидели да слушали байки какой-то бабы? А тут — даже рты пораскрывали.

— А владарь поднимется, крылья черные свои расставит… — повествовала Элишка.

— Эх, чудно! — вновь повторил Ванька, забираясь на чердак по приставленной лесенке. Взглядом мазнул по запорошенному окошку и померещилась ему тень черная. Моргнул — пропала тень. — Ох, чудно! — приговаривал он, осеняя себя священным знамением, отгоняющим бесов.

Черная тень облегченно вздохнула. Устало опустила голову на грудь. Прикрыла глаза. Вновь вздохнула. Да и решила лететь обратно — в птичий край, где ей и место.

Илья Андреевич измерял шагами двор, запорошенный снегом. И измерения привели его к интересной мысли, что ходит он кругами. Потому решил остановиться. Вдохнул холодный морозный воздух, охолодил заодно разум. Но чувства вновь вскипели, а тело напряглось, будто бы струна, когда в доме на втором этаже закричала роженица. И вот, не сдерживая желаний, молодой помещик бросился на крыльцо. Толкнул дверь, пробежал в просторную гостиную и замер, приметив на верхней ступени лестницы матушку, вытирающую руки полотенцем. Она подмигнула сыну задорно, и позвала подниматься в комнаты. Илья быстро преодолел все сорок с лишним ступенек и оказался в покоях жены.

Служанки расторопно уносили воду, окровавленные тряпки, замывали полы какими-то пахучими растворами. Так что в душной комнате уже сносно пахло. Супруга, Анастасия Алексеевна, обессиленная, взмокшая, с побелевшими губами, бледная, лежала на постели.

— Радуйся, зять наш! — тут же подскочила к нему герцогиня. — Наследник у нас!

— Не у вас. А у нас! — уточнила Софья Илларионовна.

— Как Алексей Ярославович-то обрадуется! — не обращала на нее внимания герцогиня Камышкина, еще не представляя, чем обернется явление на свет наследника.

Илья же вообще не замечал женщин. Он взял на руки тяжелый сверток с ребенком и вгляделся в морщинистые черты. Сходства он пока не замечал, но чувствовал доселе не ведомое желание защищать и беречь это маленькое существо. И, конечно, он был горд, как все отцы.

— Что с ней? — кивнул в сторону кровати счастливый отец.

— Ничего. Устала. После родов такое случается. Измоталась. Ты не тревожь ее пока. Пусть отдыхает. Пару дней и она в себя придет! — заверили матушки. И Илья поверил. Ушел, отмечать с мужиками рождение сына.

 

Глава 17

Софья Илларионовна, кажется, не спала всю ночь. Сначала отдавала распоряжения, потом следила за тем, как идет подготовка к приезду гостей. Гости были не простыми — сам герцог Камышкин решил наведаться в имение к своему зятю и посмотреть на внука. Сначала Софья Илларионовна думала, что брак ее сына будет прибыльным и во всех отношениях счастливым. Однако герцог оказался до безобразия жадным. Из приданного у Анастасии Алексеевны были подушки, перины, сервизы, зеркала, совсем немного серебра и украшений, лошадь да единственная служанка, которая проболталась о том, что любимец царя-батюшки недавно проигрался в карты. Так что на приданном для любимой дочери решил сэкономить, отдавая немалые карточные долги.

Как мать, Софья Илларионовна желала сыну добра и лишь всего самого лучшего. Как женщина, она так же хотела лучшего для себя. Потому ночь на пролет она думала, как убить двух зайцев одним выстрелом. И план созрел. Хоть он категорически не нравился Софье Илларионовне. Хотя, чего греха таить, однажды она уже прибегала к нему, чтобы освободиться…

— Как только, они уедут, я тоже не стану сидеть дома. — Не здороваясь, без излишних приветствий в комнату вошел хмурый Илья. Он давно не высыпался, да и ходил в последнее время, будто в воду опущенный. Матушка уж и не знала, чем ему помочь. Хотя подозревала о причине такого настроения.

— На охоту отправлюсь! — выпалил сын.

— Правильно. — Ласково улыбнулась ему Софья Илларионовна. — Молодому мужчине не зачем целыми днями в доме сидеть! К тому же, когда маленький ребенок шумит по ночам, тут и не до сна. Жена вся в заботах, некогда тебе внимания уделить. И впрямь, развейся! Я сама за всем присмотрю!

Илья поцеловал руку матери и отправился проведать супругу. А Софья Илларионовна достала из ящичка стола небольшой флакончик с бесцветной жидкостью. Подумала немного, и спустилась вместе с ним на кухню.

По тракту из города Белозерска в сторону, наверное, Каменного или же Белых Столпов, ехала груженая карета. На крыше было полно свертков да сумок. Кучер контролировал дорогу лишь одним глазом, ибо вторым досматривал слишком уж интересный сон. Иногда ему хотелось полноценно поспать (двумя глазами сразу), да только в постоянной тряске это не удавалось. Впрочем, сон как рукой сняло… Увесистой рукой с дубиной. Причем последняя угодила прямо по темечку, когда лихой народ выскочил из леса около дороги и, напугав коней, остановил карету.

Тати, скрывшие свои лица грязными тряпками, отворили двери салона под визг двух женщин и недовольное ворчание двух пожилых мужчин. Причем один, в тонком монокле на цепочке, вещал о жутком наказании, властях, которые не потерпят такого поведения!

— Потерпят. И вы потерпите. Мы быстро! — пообещал один из разбойников, сунув нож под горло умнику. — Отдаем все, что не жалко. А что жалко — отдаем обязательно!

И второй тать тут же протянул большой холщевый мешок. В него полетели деньги, кольца, сережки и бусы, все содержимое кошелей.

— Мадам, спускайтесь! — выделив одну из женщин, третий вор, вдруг вывел ее из кареты. И дама откровенного говоря взмолилась, когда ее придирчиво осмотрели с ног до головы. — Раздевайтесь! — велел наглый тать.

— Что? Позвольте! Вы разговариваете с дамой! — тут же вступился дяденька в монокле… И уже через секунду ему пришлось надеть монокль на другую сторону, так как второй глаз внезапно перестал видеть. Опешившей и побагровевшей от позора даме пришлось раздеваться…

В маленьком, занесенном снегом, домике горел огонь в камине, пахло кашей и пряностями. Варился в котле компот из сухофруктов. А единственная хозяюшка этого местечка занималась уборкой. Девушка отставила метлу в сторону и утерла пот со лба.

— Умаялась? — усмехнулся атаман.

— Нет. — Покачала головой Элишка. — Еще надо к речке сходить.

— Возьми с собой Игната. — Он сразу кивнул мужчине, все это время игравшему в карты с дружками. Игнат сбросил последнего туза с рук и радостно оповестил об окончании игры! Взял корзину с бельем и направился к двери. Только вот пришлось повременить со стиркой. Двери распахнулись и через порог переступили Василь, Степан и Владязь.

— Элиша! Гляди, какие мы тебе гостинцы принесли! — радостно выкрикнул Владязь, достав из мешка красивое, голубое цвета платье и черный, обшитый кружевами плащ.

Девушка всплеснула руками. За месяц, из пленницы она стала любимой воспитанницей или даже дочерью в глазах мужчин. Они регулярно покидали дом, неведомо куда уходя, и всегда возвращались с чем-то интересным. Сегодня вот платье подарили. А в прошлый раз Ванька принес Элишке заколку. И она радовалась, как маленькая. Чувствовала себя нужной, важной. Тут же, поднялась к себе на чердак, надела обновку и похвасталась перед мужчинами.

— Прям царевишна! — нахваливали они, смущая девушку.

— Спасибо, Владязь! — чмокнула в щеку щедрого татя она. — Садитесь кушать. Каша готова. А я пока к реке сбегаю, вещи постираю.

Набросила на плечи кушак и вместе с Игнатом отправилась вниз по протоптанной тропинке. Стараясь не упасть, поскальзываясь, она преодолела горку, потом прошла по сбитым доскам, оставшимся от мостка, и принялась стирать, не зная, какие разговоры ведутся в ее отсутствие.

— Грустит она что-то. Чай, не совсем дуреха. Понимает, что выкинули ее как собаченку. — Вздохнул Ванька, присев за стол рядом с атаманом.

Иже кивнул. Бросил кусок вяленого мяса ястребу, поймавшему лакомство.

— Жалко девку.

— Может, в город ее сводим, на ярмарку? — предложил Степан.

— Только мы все потом с ярмарки-то не вернемся. Наши физии теперь на каждом столбе висят! — вздохнул атаман. — Затаиться бы пока.

В ледяной воде полоскать рубахи и штаны — мало приятного. Руки стынут, и постоянно приходится согревать их дыханием. Элишка никогда раньше не испытывала такого холода. Она помнила о зимах, проведенных еще с родителями. Но раньше это казалось лишь счастливым и красивым сном, где дети играют в снежки и папа катает на санках. Теперь же холод затмевал все: и красоту леса, и сияние снега.

Игнат попробовал оказать посильную помощь, но только упустил одну из рубах. И ему пришлось гнаться за ней по бережку. А Элишка, воспользовавшись его отсутствием, отыскала небольшую лужицу в снегу и опустила в нее черное перышко. Оно закружило на поверхности и показало желанный облик для Элишки.

Сердце сжалось. На поверхности воды появился владарь. Казалось, будто Элишка наблюдает за ним через крошечное окошко. Квад занимался привычными делами — что-то писал, сидя за столом.

«Наверняка, очередное письмо маме» — подумала она. Потянулась рукой к его лицу. Хотела коснуться того, кто каждую ночь появлялся во сне, и из-за кого совершенно не хотелось просыпаться, вновь возвращаясь в мир, где нет владаря. Притронулась и будто бы Квад почувствовал — повернул голову, отвлекаясь от письма.

— Я скучаю по тебе. — Сказала Элишка лужице, едва не расплакавшись.

— Да чего уж там. Я ж недолго бегал. Вот достал! Только ее опять полоскать придется, потому как пока шел — уронил малехо! — подоспел Игнат, размахивая рубахой с отпечатками его же сапог. Элишка вздохнула, постаралась улыбнуться и быстро вытащила перышко, отрусила от воды и спрятала за пазухой.

— Вот и славно. — Сказала она, вновь принимаясь за полоскание.

Квад отложил бумагу. Отодвинул и коснулся пальцами щеки. Она словно хранила память о недавнем прикосновении. И вызывало оно странную тревогу.

Поддавшись желанию срочно чем-то заняться, владарь подумал, что стоило бы вернуть солнце в Ирий. Ибо в последнее время здесь шли, не прекращая дожди. Они все моросили и делали жизнь взаперти невыносимо тоскливой.

Достав из сундука флейту ветра, Квад поднялся на крышу башни. Встал на краешке перильца, задумался. Оглядел земли свои — серые да мрачные, вновь окутанные тоской, непогодой и сыростью. Собрал воздуха в легкие, приставил флейту к губам и заиграл.

Нежная мелодия. Печальная. Разнеслась она над водами озера, попала даже в самый отдаленный уголок Ирия. Призвала она ветер сильный, что стал дуть, что есть мочи, тучи грязные отгоняя, небо отчищая.

Выглянуло солнышко ласковое, но будто бы обиженное, что долго не звали. Поцеловало лучиком владаря и прильнуло к деревьям, воде да цветам.

— А что, уже самому тучи прогнать не под силу? — на крыше приземлился сокол Бориска. — Хотя, хорошо, что о флейте вспомнил! А то я уж думал, что с этими дождями, мы скоро из птиц в рыбу превратимся!

Владарь не слушал его — смотрел вдаль.

— Скажи, Бориска, неужель и раньше здесь так пусто было? — спросил он внезапно.

Бориска тоже всмотрелся в ту же сторону. Кажется, ничего не изменилось. Серость, мрак и мрачные краски совсем недавно яркого рая.

— С чего ж тебе пусто? Все тут есть… — да осекся. — Кроме одного — того, владарь, к чему твое сердце прикипело. Да ты сам эту драгоценность выбросил. Так что мучаешься… Вернул бы, а?!

— Я не о том спрашивал! — нахмурился Квад.

— А об чем же?

Да только владарь к двери пошел, да по лесенке потопал, убегая от разговоров с верным, прозорливым соколом.

— Пусто ему! — хмыкнул Бориска. — Дурить не надо было! Вот что!

Герцог Камышкин не мог нарадоваться, набаловаться дитем крошечным. Все приговаривал, что дочь его, наконец, принесла папеньке удачу и подарила наследника. И обмолвился, что уже отписал мальцу все свое состояние.

— Только пришли слухи из Каменного, мол, его светлость все деньжата проиграл. Имение задолжал купцу из Северного, а земли, что к Стародолу протянулись, отписаны князю Велимиру в уплату очередного долга. Так что внуку он может оставить разве что портки свои… — шепотком поведала ключница своей госпоже — Софье Илларионовне. Госпожа изогнула тонкую бровь, призадумавшись. Велела проверить слухи. Да уже во время ужина поняла — правдивы они. По тому, как гости едят все ведь понять можно. Обычно господа из высших сословий кушают, что воробышки. По крайней мере, их жены… А вот герцогиня Камышкина сейчас набивала рот туго, вызывая у Софьи Илларионовны отвращение. Нарезав тонкими ломтиками кусочек мяса, она пришла к весьма занятной мысли, что ее новые родственники стали совсем стары и похожи на хряков. Причем на хряков с которых ни сала, ни мяса поиметь нельзя. А на кой такой убыток иметь?

Так что взмахнув рукавом над кувшином с вином и пожелав сладких снов своячнику, отправила его подарком на ночь в покои гостей. И ни капли не расстроилась, когда спустя неделю пришла от Камышкиных весть о скорой кончине герцога.

Теперь Софья Илларионовна размышляла над другой дилеммой. Осталась у нее невестка… Бестолковая невестка… Слабенькая…

 

Глава 18

Элишка видела счастливые сны и потому не хотела просыпаться. Она была счастлива вне реальности. Ведь только там к владарю можно было прикоснуться, обнять, прижавшись к его груди, и верить, что он принадлежит только ей. Во снах он всегда излучал особое тепло и никогда не отвергал ее. И она, прислонившись к нему, рассказывала обо всем, что приключалось с ней за прошлый день.

— Тебе нравится здесь? — спрашивал Квад, интересуясь ее новой жизнью среди людей. Хотя вряд ли стал бы распрашивать и проявлять участие в реальности.

— Возможно, — соглашалась девушка. — Они хорошие и добрые люди. Пытаются угодить. Я никогда раньше столько подарков не получала… Но твои подарки были для меня желанней и дороже.

— И все же, ты разбила подаренное яйцо. — Упрекнул владарь.

— Прости. Я рассердилась на тебя… — опустила она глаза и немного отсела, больше не опасаясь, что он исчезнет. Владарь пропадал лишь с рассветом, когда сама Элишка просыпалась.

— Почему ты выгнал меня?

— Я не выгнал. Отправил туда, где тебе положено быть. Среди своих.

— Моих здесь нет. — Покачала головой она.

— Есть. Скоро ты перестанешь грустить, и забудешь об Ирие. — Твердил который сон подряд Квад.

— Не забуду! — уперто убеждала и себя, и его Элишка.

Так они и спорили до тех пор, пока петух не запел, предвещая рассвет. И девушка проснулась в слезах, потому как рядом не было самого важного… Она накинула на плечи плотную шаль из собачьей шерсти и посмотрела в крошечное окошко. Метель решила все укрыть снегами и лютовала, сердясь на что-то. Но, несмотря на такую погоду, Элишке пришлось подниматься, одеваться и идти кормить курочек, которых принес Радмир. Птиц поселили в недавней темнице и теперь они через день давали яйца. Только Элишка к ним не прикасалась. Птиц кормила, а яйца собирать отказывалась и на остальных ругалась. Все приговаривала: «Святые яйца! В них души!» Мужики только переглядывались, не спорили… Но стоило юродивой отойти (белье выстирать или погулять по лесу), как они тут же готовили себе яичницу и ели быстро, пока девчонка не вернулась. Когда же она спрашивала, куда яйца подевались, отвечали, мол, души вылупились и улетели. И она верила…

Да на сей раз, как на зло, метель разбушевалась.

Иван, что лис, бродил около курятника, нервируя петуха. Девчонка варила кашу. Но мужикам хотелось мяса и яичницу. Потому они нервно бродили по дому, измышляя, как бы и куда спровадить девушку, чтоб и с ней все в порядке было, и самим пожрать!

Вот Степан и придумал.

— А ты не хочешь на белок пойти поглядеть?

— Так метет же, — пожала плечами Элишка и продолжила варить кашу.

— Так ведь уже перестало. — Взглянул на окошко Владязь.

— В такую пору, говорят, в лесу можно много чего интересного встретить. — Поддержал Святозор. — Например, белок не рыжих, а огненных, что снег растопить могут.

— А еще оленя с золотыми рогами! — с горящими глазами повествовал Гуля, и мужики покосились на него, что на дурака деревенского. Атаман чуть подзатыльник не отвесил.

— Правда? — Элишка тоже посмотрела так, что здоровые мужики вдруг подумали: «Знает, что врем и считает нас полными идиотами!». Даже совестно стало перед ребенком. Но через мгновенье и ее глаза заблестели — уж больно захотелось оленя диковинного повстречать.

— Ой! А можно мне погулять? Посмотреть? — подпрыгивала от восторга перед встречей с легендами лесными девушка, и атаман отказать ей не смог.

— Радмир, с ней пойдешь! — приказал он.

У голодного татя на физиономии такое несчастное выражение застыло. «За что?» — читалось по этому лицу.

— Сходи, сходи, проветришься. А кашу мы тебе оставим! — похлопал его по плечу атаман Иже.

И пришлось Радмиру водить юродивую по лесу, пока все нормальные мужики вкушали мясо и яичницу!

Метель действительно улеглась, и девушка весело шагала по снегу, двигаясь вглубь леса. Снег хрустел под ее ногами, переливался и блестел. Элишка торопила скучающего Радмира. Он кутался в тулуп, ворчал себе что-то под нос, но смиренно брел следом.

Огненные белки уперто не хотели попадаться девушке на глаза, потому она решила искать следы золоторогого оленя. Правда, отличить след оленя от следа того же волка не могла, и встретив чей-то отпечаток на снегу, тут же дергала Радмира.

— Олень? — спрашивала она, тыча пальцем в углубление в снегу.

— Заяц.

— Олень?

— Ежик! — качал головой Радмир. Потом, подумав, решил нарисовать на снегу олений отпечаток, чтобы его более не доставали каждые пару шагов дурацкими вопросами.

— Понятно! — сказала она, и дальше, натыкаясь на чьи-то следы, произносила вслух: «волк», «заяц», «ежик», «человек», «много людей»…

— Стой! — приостановился Радмир, внимательно рассматривая отпечатки целой компании топтателей снега. И сапоги те были не простыми, не сельскими. Да и тропки вели в другую сторону от тракта. И шли эти люди под деревьями все…

— А знаешь, что… — стараясь не терять спокойствия, сказал Радмир. — Если спрятаться под той елью и сидеть тихонько-тихонько, то олень с золотыми рогами непременно появится. Он просто решит, что его больше никто не ищет. И не станет бояться. Ты садись тут. А я спрячусь в другом месте. Только потом никуда не уходи. Хорошо?

Элишка кивнула. Наивное дитя присело, прячась под еловыми ветками, и затаило дыхание. А Радмир скрылся за деревьями и быстро побежал к логову татей, тревожась о том, что не поспеет вовремя и не предупредит друзей.

Городская стража Белозерска старалась не шуметь, чтобы не спугнуть татей, которые не давали дышать свободно местным жителям. Охотник из местной деревеньки привел их прямиком к логову атамана Иже. И теперь собирался удрать, пока не началась заварушка.

Мужчины достали мечи, и ступали, приближаясь к хижине, почти неслышно. Окружили дом, встали у окон, у дверей. Да с налету распахнули, бросившись в атаку.

Иже вскочил первым. Правда, испугался он, что то Элишка вернулась и вот-вот застанет его за поеданием яиц. Да только не она то пожаловала… А тяжелую чугунную сковороду с остатками еды пришлось бросить прямо в гостя. Бросил метко — угодил прямо в голову. Дальше… Все завертелось ураганом в маленькой обители воров и разбойников. У стражей были мечи, с которыми толком и не развернуться, не замахнуться в помещении. А у татей были кулаки, да лавки, столы и всякая утварь…

Когда Радмир добежал до дома, то замер на пороге, не веря своим глазам. Долго и тяжело дышал, сползая по стенке. Весь пол был укрыт кровью и трупами. Так что зрелище было не из приятных. Но душу Радмира грела единственная радостная мысль, что распластались тут не его друзья.

— Фух… Я уж думал… — выдохнул он.

— Элишка где? — бросил на него беглый взгляд Иже, вытирая кровавый нож, и отдавая распоряжение. — Выносите их и прикопайте где-нибудь подальше. Ваня, Серый, приберите здесь!

— Я ее под елью оставил.

Тати споро справлялись с заданием.

— Хорошо, что ее не было. Мы сейчас здесь порядок наведем, а потом надо бы придумать, куда девчонку пристроить. Если одни проведали о том, где мы, то и другим труда не составит.

— У нас есть день, два от силы. — Согласился с атаманом Рыжий Ванька.

— Иди за девочкой. Веди ее не торопясь! — уставший Иже присел на лавку, утираясь грязной тряпкой. Он пока смутно представлял, что делать дальше. Может быть, поискать какую хорошую семью в деревне? Да разве ж она там выживет?.. С собой ее тоже не возьмешь. Подарить ей, что ли, милостивую смерть?

Мужчина тяжело вздохнул и самому от себя дурно сделалось. Вот мужику глотку перерезать — это да. А такую наивную девчонку тронуть и рука не поднимается. И в чем только причина?

Начинало смеркаться и холодать. Золоторогий олень так и не появлялся. Элишка было подумала, что Радмир подшутил над ней, а еще подумала, что вернувшись в хижину, непременно отругает его. Однако около ели кто-то появился… И девушка, обрадовавшись, выглянула, готовясь либо схватить за рога оленя, либо подергать за волосы коварного лгуна.

Однако снег скрипел вовсе не под копытами мифического зверя, и не под сапогами человека. Белое снежное покрывало топтали волки. Целая стая окружила Элишку. Мохнатые хозяева леса скалились и рычали. Оголодали совсем. Как тот медведь, что чуть не разорвал Элишку в прошлом. Она замерла, не решаясь шевельнуться. Понимала, что крикнет или сделает хоть шажок и волки атакуют. Сердце зашлось в приступе страха. Сдавило горло. И подмоги ждать ей было неоткуда. Единственное, что могла бы сделать девушка, так это забраться на дерево. Да вот только, успеет ли?..

Сделала едва заметный шажок назад. Ветки кольнули в спину. Оглянуться было страшно. Однако Элишка попробовала побежать… И свернув влево наткнулась на волчицу. Та оскалилась. По зубам ее стекала слюна.

Откуда-то сверху, камнем упало что-то черное. Упало беззвучно и растеклось черной кляксой поднимающейся вверх, вырастающей в человека. И этот черный человек закрыл собой Элишку, оказавшись прямо перед волчьей стаей. Лишь волчица не позволяла девушке убежать. Впрочем, она и не собиралась больше мчаться прочь сломя голову.

— Квад! — обрадовалась своему спасителю девушка, припав к его спине.

— Не двигайся! — попросил он. Извлек из кармана маленький костяной свисток, подул в него. Нехотя волки подняли головы. Перестали рычать. Волчица отбежала подальше и позвала стаю за собой. Люди стояли и не шевелились до тех пор, пока последний зверь не ушел своей дорогой.

— Ты пришел за мной! — шептала Элишка, пряча лицо в пернатой накидке владаря. — Пришел! Я знала, что ты заберешь меня!

— Нет! — коротко ответил он. Но медлил, хоть и собирался уйти. Чувствовал, как сильно она сжимает в кулачках его накидку. Держится, отказываясь отпустить. А потом ее хватка ослабла, и она добровольно сделала шаг назад.

Квад обернулся, хотя мог вновь улететь, как делал всегда. Но сейчас он смотрел на нее. Она стояла, опустив голову, не поднимая на него глаз. Будто виновата в чем-то. Да разве ее в том вина, что она человека, рождена среди людей и потому может предать, обмануть, как все люди. У них это в крови. Квад понял это еще с того самого момента, когда человек впервые пришел к нему…

Сейчас же, вопреки знаниям и рассудку, ему хотелось утешить ее, протянуть к ней руку… Однако, это значило бы, что он дает ей надежду… Но Элишка никогда больше не вернется в Ирий! Так было решено, и ничто этого не изменит. Ирий простоит еще долгие века без нее. Никаких предательств, никакого обмана! Никаких людей в царстве птиц!

— Не ходи в лес одна! — сухо сказал владарь, и исчез.

Элишка зажмурилась — глаза пекло и щипало, слезы копились, собираясь сорваться и потечь по щекам.

— Эй, ну что, красавица? — раздался голос Радмира где-то близко. — Ну что, являлся тебе олень с золотыми рогами?

Девушка утерла слезы. Подняла голову и молвила:

— Являлся… Только не олень то… А козел! Злой и бесчувственный! Пойдем отсюда. Домой хочу.

Бойкая и решительная она направилась вперед, торопясь вернуться в хижину, где все привычно, и никто ее не гонит прочь.

— Эй! Не торопись так! — не поспевал Радмир, уговаривая остановиться. Да чтобы хоть немного ее замедлить пришлось смять снег и бросить в нее комом. Так игра в снежки позволила мужчине выиграть немного времени для уборки в доме. А Элишке запомнилась, как самый счастливый момент, ради которого стоит дожидаться зимы.

— Помоги! — только и могла говорить белокурая девушка, уходя под ледяную воду. У нее не было сил сражаться за собственную жизнь. Намокшая одежда сковывала движения и тянула вниз, на дно.

— Помоги! — в последний раз попросила она, чувствуя, что пальцы соскальзывают по льду.

Но ребенок, сидевший напротив, и так легко одетый для холодной зимы, безучастно смотрел на нее, замерев в нескольких шагах. Под ним не трескался лед, он вообще не отбрасывал тени. Он смотрел пустыми глазами на путницу, которую хитростью заманил к реке. Это была очередная жертва маленького призрака. Загубленных по его вине душ становилось все больше и больше. И он всех их ненавидел. Особенно взрослых. Особенно мужей и жен. И вот таких вот юных девушек…

 

Глава 19

Они снова встретились. Увы, лишь во сне. Сидели на крыше черной башни, окруженной водами самого прозрачного и кристально чистого озера. Вели разговоры, сидя бок о бок, и любовались красотой рая.

— Почему мама хотела уйти отсюда? — не понимала Элишка, глядя на красивое рассветное небо. Звезды все еще украшали небосвод, но и солнце, вступая в свои права, принималось за работу искусного художника, окрашивало часть небес, что ближе к воде, нежнейшими розовыми и желтыми красками.

— Ей не хватало того, что есть в том мире. — Отвечал владарь.

Элишка взяла его за руку. Подняла, рассматривая длинные мужские пальцы, намного длиннее ее собственных. Она запомнила каждую деталь, ведь любила его руки и желала их тепла.

— Что там такого?

— Люди. Она нашла там твоего отца. — Его голос звучал странно, когда разговор заходил об Аглае. Будто слегка подрагивал, как лист на слабом ветерке. — И ты тоже найдешь…

— Но я не хочу искать. — Качала головой Элишка, крепко переплетая их пальцы. — Я хотела остаться с тобой. Там ничего нет. А здесь есть ты…

— Но там твое место. — Уперто твердил владарь, не желая слушать другого мнения.

— Ты совсем меня не слышишь! — рассердилась она, и устав от этого диалога, проснулась. Укусила подушку, представив на ее месте владаря.

Спустилась вниз сердитая. Принялась за готовку, да так гремела посудой, что мужчины замерли, боясь даже спросить, отчего такое настроение у девушки.

— Что в реальности, что выдуманный! Глухой! Непроницаемый! — ворчала она.

— Кто обидел тебя? — осторожно поинтересовался Иже.

— Сон. Сон меня обидел. — Ответила Элиша, поставив на стол уже готовую кашу и ложки. — Кушайте!

Но мужчины как-то засомневались, стоит ли прикасаться к еде, поданной таким образом.

— Ты не заметил, она туда ничего не подсыпала? — осторожничал Иже, ведь кто знает, что может прийти в буйную голову.

Ваня только плечами пожал.

— Эй! Кто дома? — в распахнутую дверь проскользнул холод. А снег тут же высыпался на порог. Всеслав был слишком весел для человека, вернувшегося из деревни, где каждый готов убить татя или сдать страже за награду.

— Элиша. Иди, надень самое красивое платье, и тот плащ, что как для принцессы шитый! И спускайся скорее! — прокричал он.

— Зачем? — недоумевала девушка.

— Велено тебе, сходи, принарядись! — подтолкнул ее атаман, и нахмурился. Элишка не стала спорить с ним. Поднялась наверх, достала подаренное голубое платье и красивый плащ, подколола волосы, спустилась. А все уже топтались во дворе. И заприметив девушку, расступились, пропуская ее к белой заседланной лошадке.

— Красивая? — спросил Всеслав. — Она твоя.

Элишка помнила лошадей… Но других. Больших, с мощными копытами и не менее крупными шеями. Таких лошадей, каких обычно запрягали в повозки в деревнях и с какими вспахивали поля. А эта… Эта лошадка была иной: будто вылепленной из снега, тонкой и изящной. Девушка погладила ее по лбу.

— Ну чего стоишь? Залезай в седло! — подбадривал Иван.

Кто-то из мужчин подхватил ее на руки, и поднял вверх, посадив в седло. Степан поставил ее ноги в стремена. Всеслав подал поводья. Элишка огляделась. Теперь она была выше всех, и смотрела на мужчин с высоты не малого лошадиного роста.

— Пяточками немного ударь по бокам, и она поскачет. — Приговаривал Иван. — А остановиться захочешь, потяни на себя поводья. Да смотри, из седла не выпади.

— Я ее повожу немного, — вызвался Степан, понимая, что сперва стоит дать девушке привыкнуть, и направил лошадку по тропинке.

Довольная Элишка, восседала на спине дивной лошадки. Лучезарно улыбалась. Тати смотрели ей вслед и, сквозь улыбки, шептались.

— Зачем коня привел? — спросил Иже у Всеслава, готовясь прибить идиота. Прокормить лошадь итак голодающим мужик будет сложно, особенно в зиму.

— Раз нам прощаться сегодня. То пусть хоть какая-то приятная память у нее останется. В деревне, дружбан мой согласился взять ее к себе. Но только за плату. Вот и пришлось коня украсть. Приведу девочку. Отдам коня.

— Ты дружбану намекнул, что если пальцем ее тронет… если хоть словом-взглядом обидит, мы все за ним явимся? — уточнил атаман.

— А то… — Ухмыльнулся Всеслав, припомнив, как побелел его деревенский товарищ и потом долго клялся.

Но, все равно, болело у старого Иже сердце за это наивное дитя. Будто собственную дочурку оставлял босой и одинокой сиротинушкой.

Поводив немного лошадку по заснеженной поляне, и дав Элишке привыкнуть к седлу, Степан, вдруг хитро улыбнулся и спросил:

— Может с ветерком?

Не зная еще, что ей предлагают, девушка радостно улыбнулась. И тать ударил ладонью коня по крупу. Тот встал на дыбы, заставив наездницу прижаться к конской шее и крепче перехватить поводья. А потом сорвался в бег, и помчал по лесу. Сначала Элишке было страшно… Да и Степану, не ожидавшему такого от смирной коняшки дурно сделалось. Он хотел было броситься вдогонку… Но куда ему состязаться в прыткости со зверем!

— Я лечу! — скоро девушка вскрикивала от счастья, а вовсе не от страха.

— Лети, соловушка! — весело откликнулся Степан, повернув к дому. — И не поминай нас лихом!

Скакать через лес оказалось сродни полету. И Элишка сразу же полюбила езду верхом. Она смогла обуздать коня, и он немного сбавил скорость. Девушка выровнялась в седле, наслаждаясь движением и красотой вокруг. Ее красотой тоже наслаждались, но издали, ничем себя не выказывая. Этот ценитель красоты летел следом, не отставая от наездницы.

Скакун вошел во вкус, чувствуя свободу. Он лихо брал любые препятствия, будто не замечал ни коряг, ни вывернутых деревьев. Но вот впереди оказался поваленный дуб — мощный и широкий. Элишка натянула поводья, пришпорила коня и прижалась к его шее, предвкушая очередной прыжок. Животное преодолело препятствие. И… лишилось наездницы. А та повалилась на снег, крепко ударившись головой о корягу.

И тот час наблюдатель спустился вниз, чтобы упасть рядом на колени.

Она лежала у его ног. Румяная. Золотые локоны разметались по белому снегу, словно по подушке. Владарь протянул к ней руки, чтобы бережно и аккуратно поднять девушку…

Ей привиделся он — темный, холодный и красивый. Такой родной. Совсем близко.

— Владарь, — простонала она, понимая, что на самом деле его больше не увидит.

Тот, кто сейчас удерживал ее в объятиях совсем не походил на властителя птиц. Этот был румяным, светловолосым, кудрявым, и его глаза весело ей улыбались. В них не было ни льда (как в черных глазах владаря), ни укора. Лишь веселые смешинки и живой человеческий интерес.

Элишка смутно припоминала этого мужчину. Раньше они уже встречались. Она попробовала сесть удобнее, чтобы рассмотреть внимательнее лицо человека, но сделать это оказалось сложно. Девушку везли на каурой кобыле, чеканившей шаг по большому тракту.

— Кто вы? — испугалась она.

— Тот, кто искал тебя очень и очень долго! — загадочно пояснил мужчина.

— А зачем? — наивно спросила она, прикоснувшись к ушибленному виску.

— Чтобы быть с тобой. — Честно и уверенно ответил незнакомец, сияющий ярче солнца. — И больше я не позволю тебе улизнуть от меня!

— Ты… Я видела тебя. В лесу! — припомнила Элишка и попыталась отстраниться. — Ты — охотник!

— Илья! — назвался он. — Так меня зовут. А как твое имя?

— Элишка… — растеряно проронила она, и вдруг вспомнила еще кое-что. — Пусти меня! Мне надо домой. Меня ждут!

— Кто?

— Друзья.

— И где твой дом?

Девушка оглянулась по сторонам. Но местность была совершенно незнакомой. И пришлось признать, что отыскать хижину татей не сможет. Потому лишь пожала плечами.

— Не волнуйся! Я дам тебе дом. Я дам тебе все, чего ты только пожелаешь! — пообещал ей Илья.

Но чего Элишка хотела, так это вернуться к владарю. Хотела и прекрасно понимала, что никто не подарит ей этого.

Она тяжело вздохнула и отдалась на волю нового знакомого.

Тати двигались вдоль деревьев, следом за небольшой компанией конных. Судя по виду, были те ребята не из бедных, да и возвращались с охоты, прихватив с собой диковинную белокурую дичь.

— Ладно. Все равно, нам бы пришлось отправить ее к кому-нибудь. — Вздохнул атаман Иже.

— А этот вроде приличный мужик. Вон как бережно ее придерживает. — Подметил Всевлад.

— Да. И сияет, как начищенная монета! — сплюнул под ноги Степан.

— Пойдемте, братцы, — подтолкнул всех атаман. — Видать, судьба у нее такая. Может, еще и лучше нас заживет!

Лихой народ вновь скрылся в чаще лесной, чтобы попрощаться с родным логовом и покинуть его.

Он прилетел домой тихий и мрачный. Сел за стол. Посмотрел на письма. Взял чистый листок, перо… И не нашелся, что написать. Мысли покинули его голову. Сбежали в другой мир, где белокурую девушку забрал в свой дом помещик Илья Кручинин.

 

Глава 20

Она ранее не видела таких больших домов: словно дом на доме выстроен — два этажа, да еще и чердак. Сколько в нем комнат, Элишке и представить страшно было. В самой большой комнате, с круглым ковром в центре, стояли большие резные, до блеска начищенные, столы. Стулья здесь были тоже чудные. Пожалуй, лишь у владаря в комнате Элишка видела подобные: большие, с мягкой спинкой и удобным сидением. На стенах висели картины. Правда, странные люди, изображенные на них, пугали девушку. Так что она отвела взгляд. И принялась рассматривать людей живых. А здесь их жило так много! Еще во дворе к приезжим сразу поспешили ребятишки и мужчины, которые быстро перехватили поводья, забрали у охотника Ильи вещи, и также скоро поторопились скрыться в доме. А когда Элишку провели внутрь, то тут она повстречала множество женщин. Одни носили одежду, другие натирали полы, третьи торопились с подносами в руках. У каждой свое занятие… И каждая взглядом неприятным по незнакомке мазнула. Совсем молоденькие девчонки зашептались у стены, посмеиваясь, и бросая на Элишку недобрые взгляды. От такой «приветливой» встречи, захотелось укрыться где-нибудь в укромном местечке, да хоть бы и за плечом мужчины. Только Илья радостно улыбался и, перехватив крепко руку Элишки, повел ее по лестнице наверх. Да шел так быстро, что и попросить его медленнее двигаться не удавалось. Толкнув одну из больших резных дверей, он уверенно прошел в светлую комнату, в которой дивно пахло цветами, хоть и не было их здесь, ведь где ж зимой отыскать!

На стенах портреты висят, да картины с природой. Окна тканью красивой прикрыты. Хотя… Цветы все же обнаружились. На подоконнике стояло несколько маленьких горшочков. Вот только не пахли бутоны.

— Матушка! — поклонился Илья, дернув и Элишку.

Та чуть на колени не упала. А потом подняла голову и внимательно посмотрела на женщину, которую назвали «матушкой». Была она моложава, строга ликом. Спину держала ровно, будто все время на коне, в седле проводит. Ее длинную косу густыми гребешками расчесывали девки. Женщина сидела в кресле у камина и лишь уголками глаз следила за Элишкой.

— Я нашел ее, — радостно провозгласил Илья, бросившись целовать мамины холеные, белые руки, увенчанные перстнями и браслетами.

— Встань, девонька. Дай-ка на тебя посмотреть! — попросила матушка. С кресла поднялась, обошла Элишку, за волосы подергала, за подбородок лицо приподняла, чтобы в глаза посмотреть. — Выйди, Илья Андреевич. Дай нам поговорить. И вы, девки, идите!

Все комнатку покинули, а матушка в кресло обратно присела. И Элишку к себе поманила. Да она прямо так, на пол и присела рядом с креслом, чем развеселила женщину.

— Любишь сына моего? — спросила строго матушка.

— Должна?

Брови матушки вздернулись от такой прямолинейности… или глупости.

— Раз привел сюда, стало быть, должна. Но с этим не мне разбираться… — И немного помолчав, решила уточнить. — А что жена у него есть знаешь?

— Нет… — покачала головой Элишка.

— Что ж ты за незнайка такая? — с досадой, немного раздраженно дернула ее за подбородок матушка. — Родители твои кто, где они? Откуда сама? Или тоже не знаешь?

— Я… — хотела она сказать, что из Ирия, да вовремя язык прикусила. — Из леса я. Нет у меня родителей. Откуда они не помню. Давно умерли.

— Сиротка значит. Что ж… Я бы тебя не приняла… разве что в девки дворовые. Но какая из тебя холопка? Личико светленькое, губки алые, волосы — золотые. Стан тонкий. Больше на дворянку похожа. Мужики бы тебе горя понаделали… — Шумно вздохнув, и задумавшись о чем-то своем, Софья Илларионовна, все же, пришла к определенному выводу. Громко кликнула сына. Илья тут же оказался рядом. Нелепо присел на пол рядом со своим чудом лесным.

— Коль дорога она тебе так… Пусть остается. Скажем, что она любимая двоюродная сестра твоей жены. Камышкиных, кажется, совсем не осталось, чтоб подтвердить то. Нам того и надо. Так что, говори всем, что она приехала за родственницей ухаживать, да дитя нянчить. И никому про свои нелепицы «нашел-потерял» ни словом не обмолвись! Да в руках себя держи. Нам слухов лишних не надо! — наказывала она. — А ты, детка, теперь о спокойной жизни забудь.

— Матушка! — просил Илья.

— Полно тебе. Не загоняю я же ее до смерти. Мелочь всякую выполнять будет. — Она вновь повернулась к Элишке, и та понимала, что прячется за тоном, за голосом ее любезным что-то скользкое и неприятное. — Жить будешь в комнатке маленькой, но одна. С девками дворовыми говори поменьше. Никуда сама не ходи. Меня зови Софья Илларионовна. Будешь за нашим сокровищем присматривать, ну и за мамкой его. Поняла меня? А там… если все будет тихо и гладко, может и поженитесь…

Элишка мало что поняла, кроме одного: ее оставляют жить здесь и хотят, чтобы она за кем-то присматривала.

«Что лист на ветру… — подумалось девушке о собственной судьбе. — Куда занесет, там жить и придется…» И грустно сделалось, потому как не было у Элишки места, куда она могла бы вернуться и сказать: «Вот мой дом! Здесь меня ждут».

Его жена… Женщина, которая принадлежит ему, а он — ей… Та, чье место теперь по немыслимым, непонятным причинам должна была занять Элишка. Хотя надобно ли оно ей? Мил ли ей Илья? Красив. Нет в том спору. Любоваться им хочется. Теплый он. Совсем не похож на владаря, который более камень, что у границы Ирия стоит, напоминает… Но любовь? Сердце уклонялось от ответа и вело себя тихо. Так что девушка решила разобраться во всем позже. А сейчас она вошла в темную комнату, где дурно пахло, и кто-то стонал во сне.

Жена Ильи была совсем бледной и лежала в постели, в полумраке. Ее будто нарочно прятали от солнечного света, и потому завесили окна плотными шторами, которые не пропускали и крохотного лучика. Да и вряд ли проветривали это помещение — воздух был совсем затхлый, противный, вязкий. Войдя, Элиша закашлялась.

«Не мудрено заболеть!» — подумалось девушке, и она отодвинула тяжелую ткань от окна, пустив слабый зимний свет в покои.

— Илюша, — слабо позвала женщина.

Элишка сразу же подошла, присела у кровати, подав стакан с водой.

— Простите, что разбудила. — Извинилась искренне.

Сонная Анастасия Алексеевна попробовала приподняться, чтобы рассмотреть говорившую. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к освещению. А потом… Ее опухшие глаза сверкнули неистовой яростью, обидой и ненавистью. Она оттолкнула стакан, и тот упал на пол, излив всю воду.

— Кто ты? — спросила она, впрочем, не надеясь, что ей вот так прямо возьмут, да и выскажут правду: «Любовница я вашего супруга! Будем знакомы».

— Я… — Элишка замялась, припомнив разговор с Ильей, привезшим ее в этот дом со странными людьми.

— Я расскажу тебе все, душа моя! Без утайки. Я хочу быть честным с тобой. И ты отплати мне тем же! — он все держал ее за руки, будто боялся отпустить, и эта близость заставляла немного подрагивать глупое сердце, радостно трепещущее, словно поддакивающее внутреннему голосу: «Хоть кому-то мы нужны! Возрадуемся же!». — С той встречи в лесу, я долго искал тебя. Прочесал весь лес и окрестности. Но о тебе никто не слышал, никто никогда тебя не видел. И я отчаялся. Даже и впрямь подумал, что ты мне привидилась. Но ведь друзья мои тоже тебя видели! Ты стала мечтой. Я видел тебя во снах. Ты дразнила меня и пряталась в лесу. А я не мог за тобой угнаться… Вот сейчас ты — моя реальность. Но уже немного поздно. Когда думал, что тебя больше не увижу, встретил ее. И решил, уж лучше с ней, чем одиночество и мука без тебя…

В этом Элишка частично могла его понять. Она даже подумала, что сейчас поступает также: лучше оставаться рядом с этим Ильей, чем без владаря, в одиночестве, в неизвестности… одной.

— Я не люблю ее… А тебя — да!

— Но ты даже не знаешь меня… — удивлялась Элишка.

— А разве для того, чтобы полюбить кого-то нужно изучать его? Любовь либо есть, либо ее нет. — Ответил Илья, в сотый раз целуя ее руки. — Прости, что тебе придется ухаживать за ней. В этом мало приятного. Она совсем больна. Ей не долго осталось… Она будет спрашивать: кто ты, откуда… Говори, что ты присмотришь за ней. Что сиделкой будешь. И все.

Так она и поступила.

— Меня зовут Элишка. Я буду присматривать за вами. Если вам что-то понадобится — зовите меня.

— Уходи! — потребовала Анастасия Алексеевна, если б силы позволили, бросила бы чем-нибудь в девушку. А только дверь прикрылась, как ударилась она в плач, и проплакала до самого рассвета. И сделалось ей от того хуже.

Элишке было жаль эту несчастную женщину. И потому она пришла на следующий день, полная решимости: несмотря на недовольство затворницы, прибралась. Мыла полы, песню напевала (и только в этот момент Настасья молчала), окна распахнула, воздух свежий пустила, одеяла вытрусила, подушки выбила… А Анастасия Алексеевна все сидела в постели, на подушечки опираясь, и сверлила ее злым взглядом.

— Вот сейчас мы порядок наведем, и вам сразу легче дышать станет! А как легче станет, так мы и подниматься из постели начнем, а там, глядишь, и вовсе на прогулку пойдем! Вы же давно по двору не ходили?..

— Позови ко мне Илью! — не дослушав, потребовала женщина.

И все настроение Элишки сдулось, как лопнувший пузырь.

— Хорошо, — и опустив голову, пошла к хозяину.

Тот сидел в своем кабинете, на первом этаже, и просматривал отчеты купцов, да старост. Прежде чем войти, Элишка постучалась. И мужчина сразу поднял голову, оторвавшись от бумаг. Улыбнулся ласково и приветливо. Когда он улыбался, его глаза искрились радостью. И вся она принадлежа одной девушке — Элишке. Удивительно, насколько приятно было открытие, что ты вызываешь у другого человека столь приятные чувства!

— Входи скорее. И дверь прикрой! — попросил он. — Да не бойся! Иди ко мне! — увидев, что она мнется на пороге, Илья позвал к себе. А потом и вовсе усадил на колени, крепко обнял и уткнулся носом в ее волосы, чтобы жадно вдохнуть аромат. Неловко сделалось Элишке. Она здесь, принимала ласку мужчины, жена которого терзалась от неведомой болезни наверху. А другой мужчина, чьего внимания хотела она сама, даже не вспоминал о ней и всегда был холоднее камня.

— Соскучился. Не видел тебя всего лишь полдня. И забоялся, что ты пропала. — Говорил Илья. Тоже он произнес и утром, когда тихонько прокрался в ее комнату с целым подносом сладостей, чмокнул ее в лоб и вновь ушел. — Ты устала? Ничего. Сейчас я со счетами закончу… И, как стемнеет, мы с тобой верхом прокатимся.

Он оказался добрым и заботливым. Всякий раз, когда Элишка встречалась с ним взглядом, этот человек так улыбался, и так на нее смотрел, что она чувствовала себя особенной. Ведь другие девушки (а Элишка слышала, как они шепчутся) завидовали, и жаловались друг дружке, что и в былые годы, до того, как хозяин женился, ни на кого так не смотрел. К слову, о жене…

— Она зовет тебя. Видеть хочет. Сейчас. — Сказала Элишка, и заметила, как быстро изменилось приветливое и сияющее лицо мужчины, он стремительно мрачнел. Помолчал некоторое время, а потом с какой-то горечью поцеловал девушку в щеку, и вместе с ней поднялся из-за стола.

По лестнице он поднялся быстро, словно хотел поскорее разобраться с проблемой (в основном с собственной совестью) и забыть обо всем. Свернул направо, прошел до резной двери и замер. Сделал вдох. Принял более добродушное выражение лица. Подмигнул Элишке перед тем, как спрятаться за дверью в покоях супруги…

А дальше… Элишка слышала, как Анастасия Алексеевна кричит на мужа, попрекает его любовницей, которую притащил в дом, и не стыдится своего греха! И, что ее он тем самым обидел. И, что у девки сей, шалой, ни капли совести нет! И, что стоило бы ее пороть, а потом выбросить на пороге более подходящего для такой проходимки заведения…

Элишка понимала… Нет, скорее чувствовала, что все эти обидные слова о ней. И теперь вспомнился ей разговор с Аннуткой, а потом и с Борисом Васильевичем, который объяснял, кто такой любовник. Оказывается, не такой уж это и хороший человек — тот, кто больно другим делает, кто семьи разбивает и заставляет мучиться. Вот и Элишка сейчас тоже — плохая. Из-за нее страдает Настасья Алексеевна. А Элишка… «Дрянь!», как выразилась та бедная женщина.

Оттого захотелось плакать и бежать прочь.

Не выбирала она для себя такой судьбы. И уйти бы, сбежать от этого позора рада. Да только некуда, разве что и правда — в то присловутое «подходящее заведение». Только ведь Элишка даже не понимала, почему оно «подходящее», где находится, чем там занимаются. А вот, что поступает дурно — сознавала. И по всей видимости, это дурно началось с момента ее рождения… Мигом воскресли в памяти счастливые дни в отцовском доме, светлые лица родных… А вслед за счастливыми воспоминаниями, не позабыла отозваться и яростная боль потери.

Жалость к себе пришлось придушить в собственном сердце. Ведь в соседней комнате крики родителей поддержал и малыш, забытый отцом, матерью, няньками. Он самозабвенно вопил в колыбели, оставшись совсем один, призывал на помощь хоть кого-то, кто смог бы защитить его от пустоты и одиночества.

— И куда только нянька подевалась? — заглянула к нему Элишка, утирая собственные слезы рукавом.

Ребеночек лежал на мягких подушках, дергал пухлыми ножками и ручками, выбравшись из пеленок. Щеки малыша покраснели, голос уж совсем охрип. А няньки нигде не было.

— Тебе тоже грустно? — заговорила Элишка, покачивая кроватку.

Мальчик прислушался к ее голосу, распахнул пошире маленькие глазки, и будто бы признал девушку. Смолк. Да и Элишке показался он до боли знакомым.

— Не печалься. Все пройдет. Завтра солнышко взойдет…

Элишка подняла его на руки и прижала к себе. Он был теплым, тяжелым и беззащитным. Кажется, раньше ей не приходилось возиться с такими маленькими людьми. Но это было приятно. Сразу появилось чувство собственной важности, словно ты необходим кому-то, и только ты являешься чьей-то защитой, стеной, ограждающей от бед и ненастий.

Элишка улыбнулась ребенку, а он ей. И все тревоги девушки улетучились.

— Вот видишь! Нет ничего страшного. Я побуду с тобой! — пообещала девушка, и запела, как когда-то для владаря, чтобы прогнать его тревоги:

Прохаживаясь по комнате туда и обратно, Элишка остановилась. Посмотрела на ребенка в собственных руках, так доверчиво прислонившего тяжелую головушку к ее плечу. Он сладко спал. Ни тени обид и горя не опускались на его безмятежное личико.

— Вот и славно, — сказала она, осторожно укладывая в постельку малыша, и укрывая одеяльцем. — Спи, мой хороший. Ты вырастишь хорошим, смелым…

Она вдруг осеклась, внимательно присматриваясь к малышу и гадая, могла ли судьба так причудливо сплести их жизни, и может ли этот несчастный малыш быть…

— Сережа? — спросила она, будто ребенок мог вот так запросто открыть глазки и признать ее — свою сестренку младшую…

— Дмитрием его звать. Твой голос успокаивает… И не только его! — раздалось от неприкрытой двери, испугав девушку. Она обернулась, встретившись взглядом с Ильей. Он стоял, опираясь плечом о дверной косяк, и внимательно следил за Элишкой.

— Няни тут не было и я вошла… — сбивчиво объясняла она, смущаясь под пристальным взглядом. — Почему его к маме не приносят?

Илья протянул руку, призывая ее подойти, а, взяв ее маленькие пальчики и сжав в своей широкой ладони, вывел в коридор, на ходу объясняясь:

— Никто толком не знает, чем она больна. Несколько лекарей осмотрели, но сказали лишь, что это послеродовое, что все пройдет со временем. Однако ж, с каждым днем ей все хуже. Если же принести Димку… Вдруг, он тоже заболеет. И что тогда? Дети даже простуду с трудом переносят.

— Но ей бы стало легче. — Подумалось Элишке. — Хотя… Не хотелось бы, чтобы такой малыш мучился.

Илья остановился, поцеловав ее руку.

— Моя жалостливая! — усмехнулся он, поймал взгляд девушки, и осторожно потянул к себе. Элишка даже подалась. По необъяснимой причине, она доверяла ему — незнакомому, странному.

Но тут на нижнюю ступень лестницы ступила одна из служанок, с полной корзиной уже сухого белья. Сперва она глядела под ноги. А когда подняла глаза, Илья сразу же отстранился. Да нахмурился. Служанка же, женщина крупная, румяная, с любопытством осмотрела их. Хихикнула и поторопилась к госпоже.

— Нужно быть осторожнее… — покачал головой, недовольный чем-то мужчина, стоило только служанке удалиться. — Теперь пересуды пойдут!

И пересуды не просто пошли, а полились, что грязная вода из ведра.

— … А они стоят на лестнице, милуются. Меня заприметили, и сразу — лица каменные, разве что присвистывать не стали, дескать, случайно тут столкнулись. — Хохотала та самая румяная женщина, сидя на кухне, и помогая поварихе начищать картошку.

— С кузиной своей жены! — покачала головой повариха.

Девки, сидевшие при них, и тоже помогавшие с заготовками на день грядущий, слушали, раскрыв рты. Иногда кивали и поддакивали. Вносили свою лепту в эту историю, допридумывали. Наутро в коридорах, в каждом уголке, уже будет рассказана иная, более равернутая версия любовного романа, и каждая служанка будет твердить, что лично видела, как хозяин тискал любовницу чуть ли не на глазах законной супруги, девка хохотала, злорадствуя, а хозяйка плакала и просила не мучить ее.

— Да какая она кузина! — всплеснула руками прачка. — Думаешь, благородных дам привозят вот так: на одном коне со встречающим, так еще без всего полагающегося барахла? Она ж приехала без сундуков, без служанок.

— Ага, ага! — зловещим шепотком поддержала ее рыжая девка. — А я слышала, как хозяин с хозяйкой из-за нее ссорились! Как кричали! Она ее шалой обозвала! Дрянью!

Дверь в кухню резко распахнулась. Звук получился настолько громкий и устрашающий, что Элишка в своем закуточке, в углу у печи, дрогнула. А как подпрыгнули на своих местах женщины!

— Сплетни готовите? — уточнил хозяин. — Как бы завтра самим не пришлось ими питаться…

И уточнил где именно будет проходить трапеза (в чулане, а может и в темной), если пустоголовые бабы, рты свои, черные, не закроют! Бабам это не понравилось (хоть они мигом и подсчитали, что чуланов на всех не хватит), так что предпочли помалкивать, пока хозяин кричит, да батогом размахивает.

Даже позже в такие моменты Илья казался Элишке страшным. Потому она говорила с ним тихо, кротко опустив голову. Сейчас же, тихонько покинула кухню, спряталась в своей комнате, стараясь унять дрожь.

— Теперь я понимаю, почему люди Ирий раем называют. — Вздохнула она, протянув Оре, сидящему на подставке около окошка, пойманную в мышеловке мышь. — Но даже из этого кошмара мне больше некуда пойти… Разве только в… смерть.

Она всхлипнула. Ора склонил голову на бок и что-то проворковал утешительное, а может винил девушку в излишней плаксивости, которая никогда не приводит ни к чему хорошему.

— Ты прав… — утерла лицо от слез девушка. — Если я буду полезной здесь, то меня больше не выгонят.

До нее еще долго доносились крики, обещания высечь кого-то. И когда шум, наконец, прекратился, и свет везде погас, а слуги разбрелись по своим комнатам, Элишку сморил сон. И в том сне она отчаянно пыталась догнать владаря… Да только она бежала по земле, где под ноги все время то кочка попадется, то камень, то коряга, то ямка… Черная птица-владарь летел себе в ясном небе, и даже головы не поворачивал. Как бы Элишка ни кричала, а он так ее и не услышал.

— Элишка! — ласковый голос, и мягкое прикосновение к лицу, пробудили ее. Сквозь пелену сна, она разглядела мужчину, склоняющегося к ней через подоконник. Поймала его за руку, боясь отпустить… А вдруг улетит?

— Не уходи! Не бросай меня! — плакала и молила она.

— Я не собираюсь никуда уходить! По крайней мере, без тебя. — Пообещали ей. — Плохой сон приснился?

Элишка протерла глаза. Мужчина, столь нежный и близкий, оказался Ильей, а не владарем. И от осознания того сердце больно сжалось, а потом и вовсе провалилось во тьму.

— Я помогу тебе забыть о нем! — сказал Илья, сам не подозревая от чего собирается спасть несчастную. — Одевайся потеплее, проветримся.

Он отличался от того, каким был несколько часов назад на кухне. Улыбался, как прежде — ясно и тепло, обещая прогнать боль и пустоту, и забыть вовсе не о плохом сне, а о том, о чьем существовании даже не подозревал. И Элишка согласилась. Ей это было необходимо — забыть о боли и жить дальше, как то делают все нормальные люди…

Она скоро оделась, и выскользнула в окошко, прямо в широко распахнутые объятия Ильи. Он отпустил ее совсем не на долго, лишь, чтобы ставни и окошко затворить. А после, вновь взял за руку, и побежал, увлекая за собой, к воротам. Там уже скучали, переступая с копыта на копыто, две красивые, оседланные лошадки. Илья поднял Элишку, усадив в седло, и сам быстро взобрался на спину каурого скакуна.

— Поехали! — сказал он, ударив зверя по бокам.

А дальше… Пленительное ощущение полета, холод ветра и бесконечная дорога…

Заснеженные окрестности выглядели сказочно. Каждый кустик, каждое дерево вдоль сельской дороги, были щедро осыпаны серебром зимы, и поблескивали при свете круглой луны.

Всадники галопом промчались до села Вязьма. Эта короткая поездка принесла девушке настоящую радость, ведь нет ничего лучше свободы. Все осталось позади, и совершенно не хотелось возвращаться к прошлым печалям. C тех самых пор, как впервые села в седло, она полюбила конные поездки за схожесть с полетом, о котором так мечтала в Ирие. Вот только мысли о птичьем рае утяжеляли некий призрачный груз на сердце. Из-за него становилось трудно дышать. И потому Элишка сбавила ход, чтобы восстановить дыхание.

Приметив укрытый, словно одеялом, лес, кони перешли на легкий прогулочный шаг, позволив наездникам завести разговор.

— Не каждой женщине нравится конная прогулка. Да еще и ночью. — Заметил Илья. — Но ты другая. Расскажи мне о себе все. Я хочу узнать тебя. Что ты любишь? Что приносит тебе радость? Чем тебя порадовать? Мать сказала, что у тебя нет никого. Где ты жила все это время?

Элишка задумалась. Почему-то ей не захотелось рассказывать об Ирие, и о Кваде. Потому она обошлась такими словами:

— Мои родители умерли, когда я была маленькой. А меня забрал к себе мамин друг. Он ее очень любил и любит до сих пор, потому взял меня к себе в память о ней. Там все грустили о ней… А я… Я была не нужна. Так что однажды меня выгнали.

Эти слова порезали нежное сердце не только самой Элишки, но и Ильи, который не понимал, как можно было вот так запросто выгнать нежное создание. Он высек бы каждого, кто осмелился навредить белокурой девушке. От ярости он сжал в побелевших кулаках поводья.

Она остановила коня, быстро разобравшись как управлять четвероногим другом. Лес кончился. Впереди, где-то далеко на горизонте, виднелся город с высокими каменными домами и припорошенными крышами. От него исходил свет, словно среди этих домиков прикорнуло солнышко, и через пару часов поднимется, чтобы осветить небосвод.

— Нам надо разворачиваться, — осознал Илья, подсчитав, что рассвет и впрямь не за горами. И к тому моменту, следовало бы вернуться домой, причем сделать это до того, как слуги проснутся.

— Может поедем дальше? — с надеждой спросила Элишка.

— Не хочешь туда? — догадался Илья, кивнув в сторону дороги к имению. — Понимаю. Матушка встретила сурово. Настасья Алексеевна… неприветливые слуги… — Перечислял он, а Элишка добавила бы в список собственные кошмары, но промолчала. — Потерпи немного. Матери придется принять тебя. Слуги будут в ноги кланятся. А Настасья… — Он не договорил, опустил взгляд на собственные руки, и сцепил челюсти так, что мышци на скулах подрагивали. Через секунду он отвлекся от собственных тяжелых дум, спрыгнул на землю, и спустил Элишку, чтобы идти дальше держа ее за руку. Они вели посторонние разговоры, смотрели себе под ноги… И чем ближе становилось поместье, тем замедляла шаг девушка. Так что вскоре мужчине пришлось вернуть ее в седло и гнать лошадок до самого дома.

Увы, как бы ни хотелось Илье поспеть до пробуждения дворовых и прочих, но несколько слуг их приметили, и не забыли донести о том Софье Илларионовне… Так что на следующий день у Элишки стало вдвое больше обязанностей.

 

Глава 21

Настасья Алексеевна сверлила свирепым взглядом свою невольную няньку, даже не замечая, что злость сия прибавляет ей сил и здоровья. К примеру, появилась мощь в руках, чтобы вот так запросто дотянуться до стакана на столе и демонстративно его уронить на пол. Стакан вдребезги, нянька — за веник и тряпку.

— Чтоб ты поранилась и кровью истекла! — пожелала Настасья Алексеевна.

Элишка и поранилась. Палец к губам приложила, и ничего не ответила хозяйке. Но следующий стакан принесла покрепче — он упорно не хотел биться при столкновении с полом. Зато в полу едва ли ямка не образовалась.

— Давайте-ка, Настасья Алексевна, сядем! — заботливо подсела к ней девушка, отбросив веник с савком, и крепко обняв за плечи, как дитя, попробовала усадить. Больная не теряла времени даром, и плюнула сопернице в золотые волосы… Элишка скривилась. Подавив желание найти кляп для подопечной, потому отыскала для себя косынку и спрятала локоны.

— Вы б еще кусались, как лошадь дурная! — посоветовала девушка, и глаза Настасьи Алексеевны кровью налились, а рот раскрылся… Дальше звучали традиционные вой, ругань… К которым Элишка быстро привыкла, и обращала на них внимание не больше, чем на докучливую муху в свинарнике, куда частенько приходилось ходить, кормя поросят по приказу Софьи Илларионовны. Впрочем, после стирки белья, чистки картошки и выгребания печной золы, уборки в комнате хозяйки, ее сынишки, Элишка от усталости мало на что обращала внимание.

— Что стряслось? — ворвался в комнату Илья, и тоже много чего выслушал. С тем, что он изменник, сукин сын и предатель, спорить не стал. Покивал головой, со всем соглашаясь, и присел на край постели, приобняв супругу.

— Элишка помогает тебе и делает все, чтобы ты поправилась. Зачем ты так с ней? — приговаривал он, а сам то и дело посматривал с нежностью на девушку, которая отвернулась ко всем спиной, снимая паутину в углах.

— А мне ее расцеловать прикажешь? — запротестовала, спихивая мужа с постели, Настасья. — Это уж ты без меня и сам сделаешь! Что так смотришь на меня? Или считаешь, будто я не знаю, чем вы вечером занимаетесь, уезжая на конях?

— К вашему сведению, — не выдержала Элишка. — Мы просто катаемся на лошадях и все! Вот вы выздоровеете, и вас с собой возьмем. А то совсем бока себе отлежали. — И притопнула. — Хватит валяться на подушках! А-ну, поднимайтесь!

— Да я тебя… — больная огяделась, выискивая тяжелый предмет, коим смогла бы прибить любовницу мужа.

— Все! Успокойтесь обе! Элишка, пойдем. — Увел ее Илья и притворил дверь. — Не вступай с ней в перепалки. Она больная женщина. Ей нужен покой…

— Я сейчас встану и упокою ее! — закричали за дверью.

— Жду с нетерпением, когда вы от постели оторветесь! — выкрикнула в ответ Элишка.

— Да что ж тут творится? — вышла в коридор Софья Илларионовна, привлеченная шумом. — До коли в нашем доме этот балаган будет продолжаться? Илья, вернись к работе, дружочек. А ты, — она смерила взглядом девушку, да таким, что ничего хорошего ожидать от истинной хозяйки дома не следовало. — Пойди ко мне. Поговорим.

— Матушка! — предупредительно выступил вперед, заслоняя собой Элишку, мужчина.

— Ты свои дела решай, а мы — свои решим. Поручение у меня к Элишке. Вот и все. — Ласково говорила Софья Илларионовна, и пришлось ей уступить. Да поручение оказалось угрозой…

— Мне Настасья уж тоже поперек горла стоит. Да только еще хоть раз скандал затеешь, и вас обеих в доме моем не будет. Тебя продам в красный дом, а ее со свету сживу! Уяснила? — больно дернула за косу Элишку матушка Ильи. — А теперь иди в конюшню, поможешь стойла чистить.

— Поделом тебе, девонька! — приговаривал старый конюх, водя поскребком по бокам ретивого жеребчика. Он вдоволь нахохотался, когда девчонка, сосланная в его попечительство спросила о красном доме. Правда, более ретивого и молодого конюха, Ваньку, осадил, когда тот пообещал наглядно ей показать, чем в том доме занимаются. — Неча помеж мужем и женой лезть!

— А я и не лезу, — отозвалась Элишка, сгребая на лопату пахучие удобрения, на которые расщедрились коняшки. — Оно само так получилось…

— Ну да… Вот потому и тут ты очутилась! В следующий раз зашлет тебя Софья Илларионовна в коровник. А оттель и в псарню переселит насовсем.

И злобно расхохотался. А мальчишка, который тоже при конюшне находился, толкнул девушку под ноги, и она, не удержав равновесия, упала прямо на колени в смрадную кучу. Чем позабавила тружеников. Наверное, Настасья Алексеевна смеялась бы также, подумалось девушке. А вот Элишке начинало казаться, что лучше уж жить с собаками, чем с людьми. Она поднялась, и чтобы не выказывать обиды и горечи, гордо подняла голову.

С закатом солнца прислуга торопилась в свои постели, чтобы выспаться перед весной, когда работы прибавится на порядок. Так что Элишке уже легче дышалось. Она забралась в банную комнату, долго, остервенело натиралась сухой мятой, украденной на кухне, мылась холодной водой, потому как подогреть ее было некому. Застирала одежду, выветрила на подворье, унесла к себе в комнату, и развесила перед окном. Подкормила пойманной в конюшне мышкой Ору, и в чистом, торопливо поднялась по лестнице, отыскав спасение в комнате самого маленького хозяина этого дома. Дмитрий Ильич сразу проснулся, услышав знакомые шаги, и попробовал встать, опираясь на стенку колыбели.

— Привет, дружочек! — радостно поздоровалась она, присев на пол, рядом с ним. — Плохо, что здесь ты маленький. Был бы большим — защитил бы. Вырастай поскорее! — Протянула руки, освободила малыша из его заключения и позволила вволю поползать по теплому ворсистому ковру рядом. — Хоть ты меня рад видеть! А то я уж думала, что совсем никому не нужна.

— Мне нужна! — ответил ей голос старшего хозяина.

Илья едва слышно ступал по деревянному полу. Закрыл двери, чтобы ни у кого не возникло желания, зайти в спаленку его сына, и присел позади девушки, подвинув ее к себе. Она оперлась на него спиной, чувствуя поддержку и тепло. Согрелась после купания в холодной воде.

— Ты совсем холодная. Не заболела? — встревожился он, крепче обнимая ее, растирая худенькие плечи, белые, мозолистые руки. — Я поговорю с матерью, чтобы избавила тебя от работы.

— Не говори! — воспротивилась она, опасаясь, как бы ей не прибавили еще заданий. — Все хорошо. Честно. Я… я справляюсь…

— Агу… — заискивающе заглянул ей в глаза ребенок, упершись ручками в колени девушки, а ногами в ковер. — Пррр…

— Хочешь попрыгать? Иди сюда! — взяв его под ручки, Элишка поставила мальчика себе на ноги, и время от времени приподнимала. Он пружинисто отталкивался, поднимался вверх, весело смеялся и пускал пузыри изо рта в знак наивысшего удовольствия.

Илья, не менее счастливый в такие тихие минуты покоя, поцеловал девушку в шею.

— Такой я и представлял себе семейную жизнь… — признался мужчина. — Только с тобой, а не с ней. — Шептал он, одаривая ее поцелуем в висок.

— Стой! — отстранилась Элишка. — Все эти люди правы. Я встала между вами. И это неправильно. Перестань. Пересуды опять пойдут. Настасья плакать будет. А ей нервнчать нельзя. Мне нужно уйти…

— Куда? Тебе же некуда идти. — Напомнил Илья. — К тому же, я не отпушу тебя. Я полюбил с первой встречи, когда отвоевал тебя у медведя. Думаешь, у всех моих домашних не отвоюю? Потерпи просто.

Он вернул ее на прежнее место, сжав в своих объятиях. И дальше говорил, обжигая дыханием:

— Сегодня я ездил по делам. В Вязьмах был. Видел там мастера, который камни ценные добывает и из них красоту всякую делает. Был у него один камешек, который мне напомнил о твоих глазах. — Повествовал Илья. — Так вот сделал мне мастер кулон. Вот этот…

Илья достал из потайного кармашка подвеску с бирюзой дивного цвета на шнурке и, показав Элишке, быстро надел ей на шею.

— Когда совсем устанешь от слуг, от поручений маминых, посмотри на камешек, и вспомни обо мне. Иди и жалуйся, а я со всеми разберусь! — говорил он мгяким шепотом. — Я не дам тебя в обиду! Я — твоя защита от всех!

Элишка грустно улыбнулась. Его сын забрался девушке на руки, и умастившись, сладко засопел курносым носиком. Девушке только и оставалось быть счастливой, осознавая свою необходимость… Но сомнение и страх копошились в сердце.

— А ты моя защита! Когда ты здесь, мне легче. Нет никакой пустоты и не хочется срываться с места, чтобы бродить по лесу в поисках неизвестно чего… А ведь раньше я так и делал. Как зверь… Понимаешь?

Илья не дождался ответа. Элишка спала на его груди, удерживая ребенка. И надо было бы ее разбудить, переложить сына в колыбель, а девушку отправить в ее комнату. Но ему не хотелось упускать такое маленькое счастье из рук, вот так резко прерывать их умиротворенный сон и лишить себя самого удовольствия видеть любимую женщину, ощущать ее. Пахла она сегодня иначе… И он точно знал, кому за сие надо сказать спасибо. Потому решил поутру переговорить с матерью. Сейчас же крепче обнял и Элишку, и ребенка, уткнулся носом в ее волосы и облакотился плечом о колыбель. Им оставалось несколько часов беспечного сна перед буднями полными новых сплетен и обвинений, душевных мук…

* * *

— Ей, ей! Вот те крест! — клялась толстая тетка Мотря, время от времени переходя на высокие нотки, когда за рассказом переставала отдавать себе отчет в том, где находится. Мотря намывала пол в коридоре, у приоткрытой двери. Рядом с ней на коленях, с тряпкой в руке сидела и Зойка.

— Да ну! Неужто у них совсем совести не осталось? — раскрыла рот Зойка.

— Совсем ни капли. Вот утром, зашла Люська, к мальцу, хотела его покормить…

— А чего это Люська его самого на ночь бросает-то? — не понимала Зойка.

— Дык, Софья Илларионовна, велела девке той за малым приглядывать по ночам. А Люська на радостях теперь с Ванькой-конюхом развлекается. — Хихикнула Мотря. — Так вот чаво я хотела сказать. Значить, вошла Люська, а эти двое на полу спят! Представляешь! Тут и гадать не надо, чем они всю ночь баловались, что ажно на полу спать полягали! Видмо, совсем без сил остались… — заржала баба, и быстро рот грязной тряпкой закрыла, озираясь по сторонам.

— Жалко нашу хозяюшку! — взвыла Зойка, посматривая на дверь. — Болезная такая. А муж совсем загулял. Еще ладно б, где на чужой стороне. А так через стенку! Совсем здоровый розум потерял!

— Да ну! То девка его не иначе как заколдовала! И Софья Илларионовна так думает! Недавеча сама так и сказала… — клялась Мотря.

— Бедная Настасья Алексеевна! — причитала Зойка.

Слушая этот разговор, Настасья Алексеевна сразу почувствовала, что ей очень хочется сделать кое-кого другого бедным и несчастным! Более того — неживым!

— Поедь, Илья Андреевич, в Каменный! Разберись там с нашими купцами. В гильдию надо взнос подать, связи завести полезные. Надо! — настаивала матушка после того, как поутру нянюшка застала хозяина с любовницей в детской спаленке. Илья мешкал с ответом. Не хотел уезжать. Да матушка заверяла: — Присмотрю я за твоей девкой. Никуда она от тебя не денется! Ты пойми, чем больше ты к ней внимания проявляешь, тем хуже и себе, и ей делаешь. Ты езжай. Я с Настасьей проблему решу, а вернешься, женишься на своей сиротинушке и будете жить счастиво! — пообещала она, только про себя подумала: «Жить счастливо, но не долго… Глядишь, наскучит тебе вторая жена, заведем третью — знатную, богатую…»

— Ну чего молчишь? Езжай, купишь ей чего красивого: обновки, украшения… — Уговаривала Софья Илларионовна. — А то ведь она у тебя бесприданница. Только птица бестолковая при ней и все.

Илья усмехнулся, представив Элишку в новом небесно-голубом платье или в костюме для конной езды, и как они вместе скачут по полям да сельским дорогам, как гуляют по лесу, и какой она будет — лучезарной, светлой, желанной.

— Хорошо. Но ты отвечаешь за нее. С ее головы не должен упасть ни один волосок. — Пригрозил Илья. — Руки должны быть нежные! Никаких конюшен, хлевов и прочего!

— Все будет, как ты хочешь, душа моя! — согласилась матушка. И Илья первым делом побежал к своей птичке. Она сидела в комнате, все еще немного напуганная после утреннего разноса, учененного Софьей Илларионовной. Каждой клеточкой тела ощущала ненависть, пропитавшую не только сердца здешних обитателей, но и стены, пол, потолок этого дома. Ворвался, широко распахнув двери, встал на колени перед ней, взял ее тонкие ручки в свои, поднес к лицу, и потерся о них, словно кот. Поцеловал каждый пальчик.

— Мне придется уехать и оставить тебя одну. Я постараюсь вернуться, как можно скорее! — говорил он — единственное светлое пятно для Элишки во всем этом мраке. — Матушка присмотрит за тобой… Так что ничего не бойся.

Но именно этого Элишка и боялась больше всего — его матушки. Строгая, холодная женщина внушала ей ужас. От нее словно исходил зимний холод, так что, находясь в одном помещении, хотелось поскорее подойти к камину. И что с ней произойдет за время отсутствия Ильи было подумать страшно.

— Не едь! — вцепилась в его ворот девушка. — Не оставляй. Ты говорил, что ты моя защита! Или возьми с собой. Пожалуйста! Ты ведь говорил, что я нужна тебе.

— Успокойся, моя птичка. — Поцеловал ее в щеку Илья, немного испугавшись горячного згляда девушки. — Она обещала заботиться о тебе. А когда вернусь, привезу тебе наряды…

— Мне не нужны наряды! — протестовала Элишка. — Не бросай меня!

У Ильи сердце обливалось кровью. Он закусил губу, и был готов пойти на попятную, отказавшись от навязанной матерью поездки в Каменный.

— Давай договоримся, когда я вернусь, мы поженимся! — предложил он.

— Но у тебя есть одна жена. Разве можно и вторую завести? — удивилась Элишка, толком не знакомая с правилами этого мира.

— Я обещаю, что ты будешь единственной! — сказав эту загадочную фразу, он поцеловал ее в лоб, и ушел, оставив на один безумно долгий и мучитеьный месяц…

* * *

На кухне кипела работа. У каждого была своя обязанность: рыбу почистить, нарезать, пожарить, кашу сварить, котлет налепить да пожарить, овощей начистить, бульон сварить, пирогов напечть и т. д. Элишка то бегала в подвал за овощами, то мыла посуду, по подметала пол, на который постоянно сбрасывалась кожура, рыбные очистки или крошки. Иногда все перечисленное летело прямо на спину девушке, когда она занималась уборкой, и очень хотелось выпрямиться, закричать: «За что вы так со мной?». Но она-то понимала, что ответ ей не понравится, что слуги злятся потому, что хозяева гневаются. И Элишка молчала… Все, о чем думали слуги, вслух произносила Настасья Алексеевна рано утром, потом в обед и вечером, когда девушка наведывалась к ней, чтобы поубирать, принести поесть, помыть сварливую женщину, переодеть, вынести за ней ночной горшок, сменить постельное белье. Еще неделю назад она ревела в три ручья от несправедливости, от жестокого обращения, от того, что очень болят руки и, порой невозможно разогнуть спину, но теперь сносила все молча, а вечером приходила и падала от усталости, погружаясь в пустой сон, будто в омут. А утром просыпалась с дохлой мышью на подушке — заботливый Ора сам находил себе пропитание, а отныне пытался подкармливать и хозяйку, которая сама редко вспоминала о еде. И недоумевал, когда она, подавив вопль, неблагодарно отказывалась от «завтрака», бросая его на пол. «Ну и ходи голодная!» — мог бы сказать он.

— Эй, государыня! — позвала ее повариха. С недавних пор Элишку сначала за глаза, а потом и напрямую стали называть «государыней помоев». И ей приходилось глотать обиду, отмалчиваться на оскорбления. — Метнись в подвал, мне нужна картошка! И грибы!

Элиша безропотно отложила веник и савок. Поторопилась в подвал, подхватив корзинку с пола. Она уже давно не слушала их злых речей. Просто выполняла задания, пропуская колкости и ругательства сквозь уши.

— Зачем в подвал? — повернулся к поварихе Сенька, прозванный рыбником за его умение покупать свежую, вкусную рыбу и готовить ее. — В чулане же все есть.

Повариха толкнула его в бок так, что тот чуть не порезался собственным ножом.

— Ты работай, болтай — меньше! — шикнула на него другая повариха. — Девка молодая, пусть ножки разомнет!

Картошку она собрала в глубокую корзину с ручками, а грибы долго не могла найти в полутьме. Осилив это задание, продрогнув немного от подземного холода, метнулась к двери, чтобы поскорее вернуться на кухню и там согреться. Уперлась рукой в дверь, толкнула… Двери не отпирались. Тяжелые, дубовые — их можно было отпереть только хорошенько уперевшись, двумя руками. Причем, Элишка помнила, что оставила одну дверь приоткрытой… И как она так тихо сама затворилась? На всякий случай, девушка, отставив корзину, попробовала толкнуть дверь снова. Однако ничего не изменилось. Теперь Элишка удостоверилась, что ее нарочно заперли.

— Эй! — кричала она в наивной надежде, что непременно появится хоть один здравомыслящий человек, и освободит ее. — Кто-нибудь!

Но никто не откликался. Ни час спустя, ни два часа… Ни когда стемнело.

Все ненавидели ее. Все, кроме Ильи и его сына…

Но единственный защитник был слишком далеко, и честно признаться, она не надеялась увидеть его снова.

Лишь крысы проявляли интерес к ее персоне.

Очень быстро она устала кричать, и просто села на ступеньках, пытаясь согреться, обхватила плечи руками…

Холод не отступал. Он взял девушку в крепкие объятия.

— Где эта девчонка, я вас спрашиваю??? — раскричалась Софья Илларионовна, Дмитрий Ильич изволили громко кричать и плакать, и никакие мамки-няньки в такие минуты не могли на него повлиять, кроме Элишки. Хозяйка давно заметила эту особенность, приговаривая «Ну хоть на что-то сгодилась!». А так ребенок, и вместе с ним чуть ли не все поместье, не только не спали, не ели, не пили, так еще и за головы держались, пытаясь унять боли второй день к ряду. Под эти же крики, вся дворня была построена у крылечка, стараясь понять, на что ж так сердится Софья Илларионовна.

Кто-то из сорванцов, стыдливо опуская глаза, проблеял, дескать, видел, как любовница господская спускалась в подвал, шла за картошкой, да так оттуда и не вернулась. Шла она туда еще утром прошлого дня.

А вот искать ее решили следующим вечером, и Софья Илларионовна всерьез занервничала, представив, как находят они труп девичий в подвале, и как терзается в трауре ее сын, слишком уж привязавшийся к сироте. Меньше всего на свете хотела она увидеть его вновь таким безучастным ко всему, каким он был до свадьбы и до появления этой безродной дворняги.

— Немедля в подвал! — рявкнула она на слуг, и обернулась к девкам. — А вы ванную теплую готовьте! Да камин топите. И на всякий сучай, знахорку зовите. Живо!

Прислуга засуетилась, успевая шептаться о любовнице хозяина, из-за которой всем на орехи перепало, и уж лучше бы она куда подевалась и исдохла там, разлучница-проклятая!

Когда распахнули тяжелые двери — нашли пропажу: бледную, с посиневшими губами, искусанными крысами пальцами. Она сидела на ступеньках, прислонившись спиной к холдоной стене, тяжело дышала, и не открывала глаз. Вдохи и выдохи давались ей тяжким трудом, с хрипом, через кашель. Выглядела девчонка очень плохо, и вызывала опасения на счет здоровья…

Софья Илларионовна прикусила до боли губу. Потом раскричалась на прислугу, кому-то даже отпустила оплеуху. Приказала отнести девушку в дом, помыть, отогреть, накормить, напоить и предоставить местной знахарке.

Девчонку немилосердно мучил жар, по ночам посещали кошмары. И хотели того девки и прочая прислуга, или нет, а сидели над ней, обтирая, уговаривя отвар лечебный испить. Не спали денно и нощно… Дмитрий Ильич вопил во все свое мощное детское горлышко, требуя подать ему сию же минуту любимую няньку! А знахарка разводила руками, признавая бессилие, мол, девица хоть и молода, да только жить не хочет, потому и поправляться не собирается.

— Лихорадка эта зверская, — поясняла бабка. — А девка — нежная. Сожрет ее болячка. И сроку отведено на то — два дня!

— Да за что ж это все на мою голову? — упала в кресло подле постели больной Софья Илларионовна, бросив на девушку сердитый взгляд. — Невестка одной ногой на том свете, так и эта туда же решила… Что ж с Илюшенькой будет?

Ей как раз пришло письмо от сына, где он интересовался домашними делами и состоянием своей любовницы. Как на грех, матушка отписалась, дескать, все отлично, живем счастливо: не ссоримся, вышиваем, хозяйством опекаемся. А тут… словно накаркал кто. Впрочем, она безошибочно угадала чьи козни привели Элишку в подвал, и почему уж два дня туда больше никто не ходил.

— Настасья Алексеевна, голубушка, — ласково говорила с ней Софья Илларионовна, поглаживая по головушке. — Как здоровьице ваше?

— Отлично, матушка, — с невинным видом отвечала невестка. — Чувствую, скоро поправлюсь. Спится хорошо. Слабость отступает.

— Хорошо. Вот только, если вы, милая моя, — Анастасия Алекссевна почувствовала, как тонкие пальцы свекрови впиваются в волосы, засталяя откинуть голову назад, — еще хоть раз позволите себе подобную выходку, то отправитесь вслед за этой девчонкой раньше отведенного вам срока! Уяснили? В моем доме, без моего ведома, никто не смеет наказывать кого бы то нибыло! Все ли вам понятно? — больно дернув невестку за волосы, поинтересовалась матушка.

— Но она же… — заикнулась болезная, в слезы бросаясь.

— Ничего не хочу слышать! Пусть хоть сто любовниц заводит, а сын мой должен быть счастлив! Не моя вина в том, что ты такая слабая оказалась. — Выпалила безжалостная хозяйка. И поспешила к себе, на ходу отдавая приказания прислуге: — Если еще хоть одна душа выполнит приказ этой стервы, или заговорит с ней — получит плетей, а потом будет искать себе нового хозяина… если жив останется!

Дмитрий Ильич все кричал и кричал, призывая Элишку. Но она не слышала его. Она бродила в бреду в туманах сноведений, потерянная, с одним лишь именем на устах. Звала, окликала и плакала, потому что он, как и раньше, был глух к ее мольбам…

Измотанные слуги, уверенные в том, что любовница хозяина не жилец на этом свете, с чистой совестью отправились спать, оставив девчонку в одиночестве, в темноте.

Потому в эту ночь никто не заметил, как окошко в комнате Элишки распахнулось настежь, пропуская не только холодный, уже пахнущий весной ветер, но и черную тень, заполнившую все пространство помещения, потушившую единственную свечу на столе. Тень приобрела очертания мужчины в высокой черной короне. Он сел у постели, склоняясь над больной, положил руку ей на лоб, и прикрыл глаза. Он стоял так долго. Пока жар не отпустил свою жертву. Девушка дышала ровно и спокойно, погружаясь в здоровый сон. Мужчина в черном тяжко вздохнул, еще какое-то время посидел рядом с больной, поглаживая ее искусанные крысами пальчики. Задумчиво рассматривал их, бережно, нежно поглаживал… С пересохших, потрескавшихся губ девушки вдруг сорвалось: «Квад!» — словно она почувствовала его, безошибочно угадала повелителя птиц…

— Спи спокойно, бескрылая. — Прошептал он, и на рассвете покинул мир людей, не дожидаясь предупреждения петухов о восходе солнца.

Софья Илларионовна встала с постели, предварительно позвонив в колокольчик. В доме было на удивление тихо. И женщине даже не сразу поверилось в столь удивительное умиротворение.

Девки тут же оказались рядом, подали таз с водой, чтобы хозяйка смогла умыться, вычесали длинные локоны, уложили в прическу и подали платье.

— Как там наша больная? Жива? — осведомилась она, еще вчера продумав, как объяснит смерть девчонки сыну.

— Жар спал. — Оповестили ее, и хозяйка решила проведать несчастную лично. Вошла в комнату величаво… Да только пустую кровать и застала. Бросила непонимающий взгляд на служанок, те головы в плечи вжали, сами не понимая, как упустили…

— Найти! — рявкнула Софья Илларионовна.

Да искать особо не пришлось. Девушка не пряталась… Хозяйка нашла ее по голосу — дивная нежная песня, которая уже стала привычной в этой доме, звучала в детской. И хозяйка остановилась у порога комнатки на втором этаже, тихонько приоткрыв дверь, чтобы убедиться: девушка, едва только встав на ноги, пришла к ребенку. Она пела для него, сидя на полу, у колыбели. А малыш внимательно слушал ее, опираясь на перильца, и улыбался от счастья.

— И что ж в тебе только находят наши мужчины? — хмыкнула Софья Илларионовна, но спустя секунду улыбнулась с облегчением. — Приворожила, что ль?

Признаться, на нее саму голос этой девчонки производил довольно странный эффект. Успокаивал, подчинял. Только по этой причине Софья Илларионовна, давно отвыкшая подчиняться, и злилась. Но сегодня она простила этой странной девчонке все. Ведь все складывалось лучше некуда: ребенок остался при няне и больше не тревожит никого криками, сын — при драгоценной любовнице, а сама Софья Илларионовна…ей не придется оправдываться перед сыном.

 

Глава 22

Она передвигалась по кухне, с веником и савком, как и прежде собирая мусор. Не обращая внимания на тычки и оскорбления… будто бы случайные. Это не так тревожило ее, как подозрительно внимательные взгляды и тишина. Все были увлеченно сосредоточены на передвижении Элишки.

Казалось, все занимались своими делами: повариха готовила обед, поварята метались по кухне, норовя утощить хоть что-то вкусненькое, за что не получат оплеуху, уставшие после работы мужики, наскоро перекусывали борщом, сидя за столом около окна. Лишь один сегодня будто и не планировал уходить с кухни — Ванька-конюх. Он не сводил глаз с Элишки, пожирая взглядом. И все тайком посмеивались, наблюдая то за ним, то за ней, будто знали что-то и предвкушали.

— Тут еще грязь осталась. Смотри. — Указал Ванька на горстку луковой шелухи у своих ног.

Сердце Элишки ушло в пятки, как только она подумала о том, что надо сделать шаг в его сторону. Кожей почувствовала всеобщее напряжение. Нож перестал стучать по деревянной дощечке, ложки — скребсти по мискам, а кот — мяукать, требуя кусочек мяса. Элишка сделала два, три, четыре шага к Ваньке, медленно, с опаской наклонилась, готовая отпрыгнуть в любую минуту… Но ее быстро и ловко схватили за волосы на затылке, заставив сесть на колени и поднять голову на уровне пояса мужчины.

— Не пискнула даже. Видать, привычна! — хохтнул Ванька. — И главное, вровень так стоит! Будто для того и создана!

Мужики у окна не сдержались от смешка. А Ванька ткнул девчонку себе в пояс. Элишка взметнула вверх руку, в которой сжимала веник и угодила им в лицо мужчины. Неожидавший такого поворота событий, конюх разжал хватку, что позволило девушке вырваться. Правда, ей это стоило клока волос. Она быстро отползла подальше.

— Су… — высказался Ванька, отплевывая попавшие в рот клочья мусора и кошачьей шерсти. — Только под хозяев стелишься?

— Не мил ты ей, Ванечка, — повариха усмехнулась и вернулась к прежнему занятию, нарезая тонкими ломтиками мясо.

— Еще бы! Ты ж не барин! С холопами, вроде нас, она не водится! — кивал старик Феня, зачерпывая ложкой густой, наваристый борщ.

Элишке очень захотелось закричать, выругаться, перебить всю посуду на кухне, высказать этим негодяям все, что накипело в ее душе. Но трезво рассудив, что завтра ей вновь придется находиться среди этих людей, ужаснулась и прикусила язык. Бросила веник и савок, мысленно послав всех подальше, и развернувшись на пятках, быстро побежала прочь. Преодолев гостиную, взлетев по лестнице, словно за ней погоня, она прошмыгнула в комнату Анастасии Алексеевны, куда по велению Софьи Иллариононы никто из слуг более не имел права входить. Захлопнула дверь и сползла по стене, сев на пол, обхватила колени руками. Чуть не расплакалась…

— Что не сладко живется? — ехидно, смакуя каждое слово, обратилась к ней хозяйка покоев.

— Слаще некуда! — из вредности выпалила Элишка, и стиснула челюсти так, что больно стало.

— Хлебай ложечкой! — рассмеялась Настасья Алексеевна, и отвернулась на другой бок, злорадствуя. Душа ее пела от восторга — разлучница сполна получала по заслугам. И это не могло не радовать законную супругу.

Тут уж ее противница почувствовала приступ ярости. Она решила, что еще и от этой противной женщины терпеть оскорбления не станет! Увы, они в одной лодке. Им стоит примириться друг с другом.

— Дура набитая! — не осталась в долгу Элишка.

Настасья даже развернулась к ней лицом, чтобы видеть глаза этой хамки.

— Шлюха! — ответила ей на то Настасья Алексеевна.

И соревнование в оскорблениях продолжилось, затянувшись на час. В процессе выбора оскорбительных сравнений, Элишка заметила, что перестала бояться, злиться и даже немного расслабилась, выбросив из головы случившееся в кухне. Перекрикивание постепенно превратилось в вялое перебрасывание словами, и пока победителей в соревновании не намечалось, а слова иссякали.

— Ненормальная! — устало резюмировала жена Ильи.

— Что ж, — не стала спорить с этим Элишка, и поднялась. — Либо вы, Настасья Алексеевна, встаете и переодеваетесь самостоятельно, либо вам придется терпеть меня!

— Идиотка, я не могу встать! Если б могла, думаешь, я бы тут валялась сутками? Тебе придется меня переодеть! — позволила Настасья, злобно прищурившись. И даже улыбнулась. Это очень не понравилось Элишке. Она подходила к больной, как несчастный идиот, которому доверили кормежку жуткого дикого зверя в клетке — взяв свежую ночную рубаху со стула и вытянув ее впереди себя, словно пытаясь ею защититься. Шла медленно, крадучись, выверяя каждый шаг, будто боялась, что Настасья Алексеевна в любой момент бросится и укусает ее. Ловила себя на мысли, что наступает на знакомые грабли… «Грабли» все слаще ухмылялись.

Как только девушка попробовала переодеть прикованную к постели женщину, та действительно укусила ее за ухо. Испуганная Элишка, продолжая удерживать одежду, вскрикнула и повалилась на пол. А учитывая, что ночную рубаху она почти надела на противницу, то потащила ее за собой. Та всячески брыкалась, кусалась и плевалась… Так что пришлось отомстить ей тем же. Разнимать барышень никто не торопился — после приказа Софьи Илларионовны, кроме Элишки в покои жены Ильи Андреевича никто не входил. Склочницы отпряли друг от друга сами, изрядно искусанные, исцарапанные, и переодевать теперь нужно было обеих: платья изорвались до состояния ветоши. На голове Элишки не доставало еще одного клока волос, и она опасалась, что такими тепмами останется лысой. А Настасья Алексеевна выглядела будто ее лишай побил.

— Да… — рассмеялась своим мыслям Элишка, представив, как они обе выглядят со стороны. — Видел бы нас сейчас Илья…

Настасья недовольно фыркнула.

— Лягаетесь вы как совершенно здоровая! — заметила Элишка, придерживая руку у ребер.

— Так тебе и надо! — плюнула в ее сторону Настасья.

С минутку обе помолчали, разглядывая собственные ссадины и синяки. Потом Элишка решила пойти на мировую, и подсела чуть ближе.

— Может, хватит ссориться? Я же не по своей воле здесь. Просто идти больше некуда. — Сказала она.

— Можно подумать, ты мужа моего тоже против воли собственной соблазнила. Дескать, само так вышло! — передернула плечами вынужденная собеседница, но с пола самостоятельно подняться не смогла. Потому решила гордо уползти обратно к кровати. Вышло гордо и до боли смешно.

— Я его не соблазняла… Хотя бы по той причине, что не знаю, что это! — поведала Элишка, подхватив женщину под руки, и приподнимая. Но Анастасия Алексеевна оказалась достаточно тяжелой, потому перенести ее к постели не удалось. Элишка ее попросту доволокла. — К тому же, я с ним раньше познакомилась, чем вы…

И словами этими заслужила еще один плевок, на сей раз угодивший прямо в лицо, ибо к тому моменту, Анастасия Алексеевна уже возлежала на своем месте.

— Вот, честное слово, я вам кляп сделаю! — пригрозила Элишка.

— Но тебе ведь все равно придется его снимать, чтобы накормить меня! — ехидно заметила Настасья и подтянула одеяло.

— А кто сказал, что я буду вас кормить? — ответила тем же ненавистная любовница, и после продолжительной паузы добавила: — Согласитесь, что мы с вами друг от друга зависим. Я могу у вас спрятаться, а вы только от меня получите еду, питье и одежду. Только я могу растопить для вас камин.

— И только ты будешь выносить за мной горшок! — зловредно добавила Анастасия Алексеевна.

— Я думаю, нам стоит попробовать существовать мирно. — Проигнорировала ее Элишка. — Знаю, что вы очень хотите увидеть своего сына, и сильно по нему скучаете…

Девушка заметила, как лицо собеседницы исказили боль и ненависть. Она видела своего малыша лишь один раз, сразу после появления на свет. А потом его унесла Софья Илларионовна, и больше никто не показывал ребенка матери. Даже, чтобы покормить не приносили. Она отвернулась, чтобы любовница мужа не видела ее слез. Но уже секундой спустя, почувствовала теплые объятия и легкий поцелуй в темечко. Элишке было ее жаль больше, чем себя саму. Настасья страдала, не могла подняться и покинуть комнату, не могла нянчить собственного сына, не могла рассчитывать на любовь мужа… И точно также, как Элишка, находилась на чужой территории, среди людей, которым до нее дела нет. Сейчас она была изгоем. Немного иным, чем сама Элишка.

— Я обязательно его принесу. — Пообещала она. — Но тебе надо поправиться.

— Не принесешь, — всхлипывала Анастасия. — Не разрешат!

— Я ни у кого спрашивать не собираюсь! — уверила ее Элишка. — Если тебе нужно ненавидеть меня, чтобы подняться с этой кровати — ненавидь на здоровье.

И Анастасия Алексеевна решила не пренебрегать предложением — спихнула девушку со своей постели. Та упала прямо на копчик, ушиблась и скривилась от боли.

— Чего расселась? Окошко открой — душно же! — потребовала она. Элишка поднялась с пола, потерла ушибленный бок, и ворча, ковыляя, как старуха, пошла к окну, чтобы впустить свежий воздух, пропитанный ароматом сладкой весны. Сделала глубокий-глубокий вдох, уговаривая себя прожить еще один день здесь, собрать волю и смелость в кулак, и выйти за двери этой комнаты, сходить на кухню за едой для Настасьи…

Недалеко от Багрянцево в небольшом лесочке уже таял снег, а сквозь него пробивались первоцветы, жаждущие ласки солнца. Пробуждались животные. И, казалось, что сам лес просыпается от долгого сна, оживает голосами птиц и ручьев. Лес дышит и тянется верхушками деревьев к яркому небу, сбросившему серый наряд, сотканный из туч. Нина чувствовала это. Она всегда любила весну, больше, чем лето или осень. Хотя у последней тоже были преимущества, к примеру, золотые и красные цвета ее убранства, прохлада и большой урожай грибов и ягод.

Хорошая погода вдохновляла. Нина шла по тропинке, подбирая подсохший хворост, напевала веселую песенку. Она совсем не чувствовала страха перед лесом, прозванным деревенскими Проклятым. Поговаривали, что здесь постоянно пропадают люди, в основном дети и семейные пары. Потому сюда почти никто не ходил. По крайней мере, исключительно по надобности выбирались большими компаниями и старались держаться все вместе. Нина не считала себя трусихой. Последние несколько лет никто не пропадал. И она считала, слухи просто страшилками.

Собрав приличную связку, Нина остановилась около дуба, залюбовавшись белочкой. Ярко-рыжая зверушка весело прыгала по веткам.

— Ааааааа! — по нарастающей заголосил кто-то, испугав красивую белочку настолько, что она едва не свалилась с дуба. Нинка тоже подпрыгнула на месте. Оглянулась. В нескольких шагах от нее, под березкой стоял маленький мальчик и самозабвенно вопил, потирая красные от слез глаза. Видимо, не только Нинка считала себя смелой и сильной, и пошла в лес одна. Но она дорогу помнила. А этот маленький путник позабыл. Потому и горестно подвывал, пугая лесных жителей.

— Чего ревешь? Заблудился? Зачем же сам в лес пошел? — расспрашивала Нинка. — Ты вроде не из наших. Из Грибовихи, что ль? Хочешь отведу домой?

Малыш закивал, и ухватил девушку за руку, изъявляя полное согласие двигаться в сторону родного дома и мамки.

— Ты, что-то совсем не по погоде одет. Вон и руки ледяные. На вот мой кожух. — Она быстро укутала ребенка, и ласково ему улыбнулась…

Вместе они пошли по тропинке через поляну первоцветов. И Нинка улыбалась, увидев их, как дурочка…И это была ее последняя улыбка, которая сменится гримасой ужаса, застывшей навсегда.

 

Глава 23

В круглой чаше из меди с позолотой отражался другой мир — мир людей, где все не так сладко и красочно. Там слишком много боли… И ее всю, без остатка, давали испить бескрылой девочке. Пелагея видела, как Элишка каждый вечер плачет в подушку, жалуется Оре на свою судьбу, латая платье, разорванное «по чистой случайности» вредными поломойками, кухарками, и прочими слугами, которые считали своим святым долгом пнуть, толкнуть девушку, наступить на подол ее платья. И не важно, что Элишка уже укоротила его на ладонь, не позволительно открыв щиколотки! А сколько щипков приходится вытерпеть этому ребенку от каждого мужчины, что живет и работает в поместье! Как часто девочку колят иголками или булавками, «невзначай» ошпаривают кипятком из чайника, «совершенно случайно» опрокидывают на нее помои…

Нянюшка быстрыми шагами забралась по витой лестнице, удержав в узде желание громко стукнуть кулаком в дверь комнаты владаря, деликатно постучалась. Прошла, встретив его удивленный взгляд и, присела напротив за стол. Квад отложил бумаги, камни, и внимательно посмотрел на женщину.

— Что заставило тебя подняться сюда? — спросил он у той, которая практически никогда не покидала хранилища.

— Квад, — обратилась она, проигнорировав титул и прочие любезности, положенные повелителю птиц. — Я люблю тебя и почитаю, не только, как мудрого правителя, отца народа и хранителя душ… Я отношусь к тебе, как к дитяте… — Ласково ворковала она, и глаза ее горели материнской любовью. — К дитяте глупому, и не разумному…

Владарь было раскрыл рот, но ему просто не позволили слова молвить.

— Исключительно по собственной глупости ты потерял бесценный подарок Аглаи. Да-да! Подарок! Ибо самой Аглае никогда не было здесь места. Она это прекрасно понимала, потому и сбежала. Потому и подарила тебе бесценное — часть себя, и ту, что станет частью тебя…

— Я сейчас очень плохо понимаю о чем ты, нянюшка! — стиснув зубы, проронил Квад. Но одно только упоминание о двух запретных женщинах мигом испортило ему настроение.

— Я говорю о том, — сердито вскрикнула Пелагея. — Что ты может и мудрый, сильный правитель, существо высшее… и все такое. Но в делах любви глуп до безобразия. Вот за что ты девчонку к людям сослал? А? А я тебе скажу! — не дождалась ответа женщина. — Из чистой ревности! Уж не знаю, чего тебе в твою коронованную голову пернатую взбрело, а идиотская то выходка была.

— Вы пришли оспорить мое решение? — нахмурился владарь и за окном полыхнула молния, на мгновение утихомирив разгневанную женщину.

— Поспоришь тут с тобой! — вклинился в разговор Борис Васильевич, сев на подоконник и струсив капли с перьев на стены и пол. — Самодур ты наш!

— Что? — вскочил владарь. — Вы сегодня сговорились, что ли? Я отправил ее туда, потому что она человек. Как и ее мать! И должна находиться там, среди таких, как она…

— И потому, что ты боялся, что она предаст тебя, также, как ее мать… — подытожил Бориска, и несмотря на молчание повелителя, дождь красноречиво забарабанил по подоконнику, выдавая секреты мужчины.

— Все люди стремятся к своим. — Спокойно говорил Квад. — Аннутка прожила с нами достаточно долго. Сколько раз она возвращалась?

Бориска и Пелагея не нашлись с ответом. Аннутка, по их мнению, была еще глупее Квада и Элишки вместе взятых.

— К тому же, Она получила то, что хотела. — Сказал владарь, опустив голову, чтобы никто не заметил ярости в его глазах.

— Она — это Элишка? — уточнила нянюшка. — И чего же она хотела? Чтобы над ней каждый день издевались, ноги об нее вытерали?

Пелагея была готова расплакаться, броситься повелителю в ноги и молить, вернуть девушку домой, в Ирий. Впрочем, она не стала игнорировать собственные порывы.

— Верни девочку! — плакала на коленях Пелагея. — Здесь ее лилеяли, своей считали, а там — ненавидят, унижают, боль причиняют.

— Не могу. — Отвечал владарь, поднимая женщину. — Ее место там!

— Да с чего ты взял??? — придя к выводу, что слезы не имеют никакого воздействия, женщина вновь вернулась к крикам. Рассердилась, хлопнула дверью так, что вся башня и затонувший замок дрогнули от ее ярости. Ушла, решив более с повелителем не говорить! Бориска, чтобы не нарываться на гнев правителя тоже быстренько исчез.

Элишка вернулась на кухню. К счастью девушки, мужчны уже покинули теплое помещене и отправились выполнять свою работу. Так что у столов да печи в основном крутились женщины.

— Мне бы ужин для… — подала голос Элишка, но кухарки были так заняты, что не услышали ее. Пришлось повторить, да еще и голос повысить. — Ужин для Настасьи Алексеевны!

— Ща, будет ей ужин! — отвлеклась баба Варя, махнув на нее тряпкой, и суетливо переставила одну кастрюльку, потом вторую.

— Подай, картошку. Вон она, в миске! — попросила ее другая кухарка. Элишка ступила ближе к столу. Подхватила большую миску, наполненную нарезанной картошкой, и передала тетке Алёне. Но тут же последовала следующая просьба: «Нож. Большой. На полке». А потом: «Доска!», «Ведро с очистками подвинь!», «Тушку придержи!»… И вот она оказалась в водовороте работы, которую и выполнять-то не должна была. Но делала все, что ни просили. Делала быстро, не задумываясь… Так что, когда баба Варя сказала «Держи!» — протянула руки вперед. В ладонях оказался казанок… Только что снятый с огня.

Раскаленное железо впилось в нежную кожу, как змея молниеносно впивается в тело жертвы, оставляя раны.

Вскрикнув, Элишка обронила казанок, вывернув все содержимое на пол. Горячая каша с мясом растеклась по полу. Женщины, вскрикнув, бросились в стороны.

— Растяпа! — припечатала девушку по голове Алёна. И стало в два раза обиднее — красные полосы на ладонях немилосердно горели, вздувались страшными волдырями. Горьке слезы полились по щекам.

— Чего уставилась? Вон ужин для Настасьи Алексеевны. Неси. А то пришла сюда. Прохлождается… — ворчала баба Варя, попутно поднимая казанок. А тетка Алена, не обращая внимания на ожоги девушки, вложила в раненные руки поднос. Да подгонять стала. Поломойки быстро принялись за дело, убирая горячую кашу из-под ног поварих, да ворчали, мол, нельзя пускать на кухню всяких безруких идиоток.

— Неси, живее! — подтолкнула в спину Элишку тетка Алена.

Не скрывая слез, девушка вновь поднялась по лестнице, бледнея с каждым шагом. Поднос так и дрожал в раненых руках. Движения давались с огромным трудом… Но она открыла дверь на втором этаже, и вошла в покои заточенной здесь госпожи. Дрожа, словно осиновый лист на ветру, дошла до постели больной, поставив на стол ношу. И очень быстро ушла, не дожидаясь, когда еще и здесь на нее набросятся. Заперлась в своей комнатке, села на кровать, долго плакала и дула на раненые руки, дрожа от несуществующего холода. Ора закричал рядом, соскочил с подставки, прошелся по постели, заглядывая в ладошки девушки, но помочь ничем не мог. Потому только возмущенно кричал и размахивал крыльями. Его участие и забота не приносили облегчения. Только сон помог забыться. Сон внезапный и болезненный…

Ее знобило. Лоб покрылся испариной. Кошмары терзали душу. И как любой ребенок (не важно сколько лет ему исполнилось) она звала во сне единственного, кто мог подарить тепло и защиту — маму. Но вовсе не мама принесла ей успокоение — другой дух. Темный. Он опустился на колени у ее постели, взял тонкие израненные руки и накрыл своей большой ладонью. Жар медленно исчез, пропала боль и даже волдыри исчезли. Остались только красные полосы, как напоминание о недавних ожогах.

Он коснулся губами ее лба, прогоняя кошмары и боль.

Поцелуй пробудил в спящей иные волнения. Надломленный голос произнес слово, всколыхнувшее чувства, воздух и мир в целом: «Квад!». Слезы, горючие, горькие полились на подушку. А, когда она открыла глаза, с жадностью взирая на реальность, готовая поймать темного призрака за ворот пернатой накидки — сжала в руках только воздух. Удивилась, что пальцы сгибаются без боли, и, что волдыри пропали. Хорошенько осмотрела руки, не веря в такое невероятное исцеление. Сердце, знающее правду, уже забилось сладко и быстро: «Он был здесь! Ради тебя!» — приговаривало трепетное, ретивое. И жить стало веселее от одной только мысли о присутствии в этом и других мирах одного единственного, важного нечеловека.

— Ора! Ты же видел его? — едва не набросилась на птицу девушка, чтобы выбить признание и просто потискать, как какого-то котенка. К счастью Оры, Элишка еще ни разу не позволила себе такой глупости. Хотя… ястреб не был хорошего мнения об ее умственных способностях. Потому и присматривал за слишком подвижным человеческим созданием, очень напоминающим прежнего хозяина.

Прибывая в замечательном настроении, она едва сдерживала желание запеть какую-нибудь веселенькую песню. Мурлыча на ходу, оправила платье и выглянула за дверь комнаты. В доме было подозрительно тихо. Только сейчас Элишка осознала, что в бреду пролежала до самого заката. А значит, слуги и хозяева спят. Настасья, наверняка, так и осталась голодной. Взволнованная этой догадкой, девушка, как мышка, тихонько прокралась на кухню, наскоро собрала хлеба, сыра, колбасы, прихватила кувшин и чашу, быстро поднялась по лестнице, кое-как открыла двери, удерживая продукты, чтобы ничего не уронить, и вошла.

— Явилась! Я тут с голоду должна умереть? Грязную посуду оставила тут… Даже попить принести забыла! — в полумраке зажглась свеча, у самой кровати больной.

— Типун вам на язык, как любят говорить ваши кухарки. — Усмехнулась Элишка. — Просто случилось кое-что. Задержалась. — Призналась она. — Но все хорошо закончилось… А вы прошлое подношение уже съели?

— И что такого приключилось, что ты аж светишься в темноте? — Настасья была готова даже пооткровенничать, лишь бы больше не сидеть в одиночестве, в темноте. В последнее время мрак действовал ей на нервы. Все казалось, что тени живут своей тайной жизнью и замышляют против нее нечто плохое. И вообще, до умопомрачения хотелось выбраться из постели, комнаты и дома, пойти на улицу, вдохнуть свежего воздуха!

— Ничего особого… — не стала делиться Элишка. Отчего-то она боялась говорить об Ирие и владаре здесь, не доверяя испорченным людям. — Ты хорошенько кушай, а я сейчас…

Выбравшись в коридор, она постаралась меньше шуметь, едва касаться пола ногами, лишь бы никого не разбудить. Толкнула дверь в соседнюю комнату, добралась до колыбельки малыша, радуясь, что никакие мамки-няньки сегодня не спят подле хозяйского наследника. Протянула к нему руки, шикнула на дитя, шепнув ему, что это она — его любимая нянюшка, пришла. Взяла ребенка и отнесла родной матери.

Настасья Алексевна полусидела в постели и, как раз ела, когда вдруг увидела в полумраке служанку с ее сынишкой в руках. Задрожала, смахнула внезапно накотившую слезу, и даже с кровати встала сама, чуть не обронив тарелку. Метнулась вперед неуверенно и быстро, опасаясь, как бы видение не пропало, охваченное коварными тенями, как бы не проснулась свекровь. Подхватила ребенка на руки и… Элишке пришлось удерживать уже двоих, потому как Настасье стоять на ногах давалось большим трудом.

— Тише ты, резвая кобылка! — проворчала Элишка, шатаясь под натиском двух тел. — Никто не должен об этом узнать. А если ты сейчас на пол рухнешь, то весь дом разбудешь!

— Я тихо… — клятвенно обещала Настасья.

— Тихо упадешь? — хмыкнула любовница. — Не стоит! Лучше на кровать тебя вернуть…

Так что Настасья Алексеевна не без помощи ненавистной ей дряни добралась обратно до постели, где удобно уселась, приняв в объятия драгоценное чадо.

Дмитрий Ильич глядел большими круглыми глазами на мать, и пока не решил: плакать ему или не надо. Женщина, державшая его на руках была ему плохо знакома. Хотя… Что-то все-же закомое он в ней распознал и улыбнулся. Не очень уверенно, и криво. Но старательно.

— Мой хороший. — Расплакалась Настасья, и пожаловалась Элишке. — Его ж от меня сразу забрали. Даже покормить не приносили. Так даже звери не поступают…

Она говорила горячо рыдая, шептала тихо и быстро, чтобы никого не разбудить и ненакликать беду.

— Не реви! Все хорошо! — уговаривала ее Элишка. — Это наш большой-большой секрет!

И почти до самого утра смотрела, как мать тешится с ребенком на руках, думая о том, что, наверное, и ее мать вот так улыбалась, когда баюкала…