Она передвигалась по кухне, с веником и савком, как и прежде собирая мусор. Не обращая внимания на тычки и оскорбления… будто бы случайные. Это не так тревожило ее, как подозрительно внимательные взгляды и тишина. Все были увлеченно сосредоточены на передвижении Элишки.

Казалось, все занимались своими делами: повариха готовила обед, поварята метались по кухне, норовя утощить хоть что-то вкусненькое, за что не получат оплеуху, уставшие после работы мужики, наскоро перекусывали борщом, сидя за столом около окна. Лишь один сегодня будто и не планировал уходить с кухни — Ванька-конюх. Он не сводил глаз с Элишки, пожирая взглядом. И все тайком посмеивались, наблюдая то за ним, то за ней, будто знали что-то и предвкушали.

— Тут еще грязь осталась. Смотри. — Указал Ванька на горстку луковой шелухи у своих ног.

Сердце Элишки ушло в пятки, как только она подумала о том, что надо сделать шаг в его сторону. Кожей почувствовала всеобщее напряжение. Нож перестал стучать по деревянной дощечке, ложки — скребсти по мискам, а кот — мяукать, требуя кусочек мяса. Элишка сделала два, три, четыре шага к Ваньке, медленно, с опаской наклонилась, готовая отпрыгнуть в любую минуту… Но ее быстро и ловко схватили за волосы на затылке, заставив сесть на колени и поднять голову на уровне пояса мужчины.

— Не пискнула даже. Видать, привычна! — хохтнул Ванька. — И главное, вровень так стоит! Будто для того и создана!

Мужики у окна не сдержались от смешка. А Ванька ткнул девчонку себе в пояс. Элишка взметнула вверх руку, в которой сжимала веник и угодила им в лицо мужчины. Неожидавший такого поворота событий, конюх разжал хватку, что позволило девушке вырваться. Правда, ей это стоило клока волос. Она быстро отползла подальше.

— Су… — высказался Ванька, отплевывая попавшие в рот клочья мусора и кошачьей шерсти. — Только под хозяев стелишься?

— Не мил ты ей, Ванечка, — повариха усмехнулась и вернулась к прежнему занятию, нарезая тонкими ломтиками мясо.

— Еще бы! Ты ж не барин! С холопами, вроде нас, она не водится! — кивал старик Феня, зачерпывая ложкой густой, наваристый борщ.

Элишке очень захотелось закричать, выругаться, перебить всю посуду на кухне, высказать этим негодяям все, что накипело в ее душе. Но трезво рассудив, что завтра ей вновь придется находиться среди этих людей, ужаснулась и прикусила язык. Бросила веник и савок, мысленно послав всех подальше, и развернувшись на пятках, быстро побежала прочь. Преодолев гостиную, взлетев по лестнице, словно за ней погоня, она прошмыгнула в комнату Анастасии Алексеевны, куда по велению Софьи Иллариононы никто из слуг более не имел права входить. Захлопнула дверь и сползла по стене, сев на пол, обхватила колени руками. Чуть не расплакалась…

— Что не сладко живется? — ехидно, смакуя каждое слово, обратилась к ней хозяйка покоев.

— Слаще некуда! — из вредности выпалила Элишка, и стиснула челюсти так, что больно стало.

— Хлебай ложечкой! — рассмеялась Настасья Алексеевна, и отвернулась на другой бок, злорадствуя. Душа ее пела от восторга — разлучница сполна получала по заслугам. И это не могло не радовать законную супругу.

Тут уж ее противница почувствовала приступ ярости. Она решила, что еще и от этой противной женщины терпеть оскорбления не станет! Увы, они в одной лодке. Им стоит примириться друг с другом.

— Дура набитая! — не осталась в долгу Элишка.

Настасья даже развернулась к ней лицом, чтобы видеть глаза этой хамки.

— Шлюха! — ответила ей на то Настасья Алексеевна.

И соревнование в оскорблениях продолжилось, затянувшись на час. В процессе выбора оскорбительных сравнений, Элишка заметила, что перестала бояться, злиться и даже немного расслабилась, выбросив из головы случившееся в кухне. Перекрикивание постепенно превратилось в вялое перебрасывание словами, и пока победителей в соревновании не намечалось, а слова иссякали.

— Ненормальная! — устало резюмировала жена Ильи.

— Что ж, — не стала спорить с этим Элишка, и поднялась. — Либо вы, Настасья Алексеевна, встаете и переодеваетесь самостоятельно, либо вам придется терпеть меня!

— Идиотка, я не могу встать! Если б могла, думаешь, я бы тут валялась сутками? Тебе придется меня переодеть! — позволила Настасья, злобно прищурившись. И даже улыбнулась. Это очень не понравилось Элишке. Она подходила к больной, как несчастный идиот, которому доверили кормежку жуткого дикого зверя в клетке — взяв свежую ночную рубаху со стула и вытянув ее впереди себя, словно пытаясь ею защититься. Шла медленно, крадучись, выверяя каждый шаг, будто боялась, что Настасья Алексеевна в любой момент бросится и укусает ее. Ловила себя на мысли, что наступает на знакомые грабли… «Грабли» все слаще ухмылялись.

Как только девушка попробовала переодеть прикованную к постели женщину, та действительно укусила ее за ухо. Испуганная Элишка, продолжая удерживать одежду, вскрикнула и повалилась на пол. А учитывая, что ночную рубаху она почти надела на противницу, то потащила ее за собой. Та всячески брыкалась, кусалась и плевалась… Так что пришлось отомстить ей тем же. Разнимать барышень никто не торопился — после приказа Софьи Илларионовны, кроме Элишки в покои жены Ильи Андреевича никто не входил. Склочницы отпряли друг от друга сами, изрядно искусанные, исцарапанные, и переодевать теперь нужно было обеих: платья изорвались до состояния ветоши. На голове Элишки не доставало еще одного клока волос, и она опасалась, что такими тепмами останется лысой. А Настасья Алексеевна выглядела будто ее лишай побил.

— Да… — рассмеялась своим мыслям Элишка, представив, как они обе выглядят со стороны. — Видел бы нас сейчас Илья…

Настасья недовольно фыркнула.

— Лягаетесь вы как совершенно здоровая! — заметила Элишка, придерживая руку у ребер.

— Так тебе и надо! — плюнула в ее сторону Настасья.

С минутку обе помолчали, разглядывая собственные ссадины и синяки. Потом Элишка решила пойти на мировую, и подсела чуть ближе.

— Может, хватит ссориться? Я же не по своей воле здесь. Просто идти больше некуда. — Сказала она.

— Можно подумать, ты мужа моего тоже против воли собственной соблазнила. Дескать, само так вышло! — передернула плечами вынужденная собеседница, но с пола самостоятельно подняться не смогла. Потому решила гордо уползти обратно к кровати. Вышло гордо и до боли смешно.

— Я его не соблазняла… Хотя бы по той причине, что не знаю, что это! — поведала Элишка, подхватив женщину под руки, и приподнимая. Но Анастасия Алексеевна оказалась достаточно тяжелой, потому перенести ее к постели не удалось. Элишка ее попросту доволокла. — К тому же, я с ним раньше познакомилась, чем вы…

И словами этими заслужила еще один плевок, на сей раз угодивший прямо в лицо, ибо к тому моменту, Анастасия Алексеевна уже возлежала на своем месте.

— Вот, честное слово, я вам кляп сделаю! — пригрозила Элишка.

— Но тебе ведь все равно придется его снимать, чтобы накормить меня! — ехидно заметила Настасья и подтянула одеяло.

— А кто сказал, что я буду вас кормить? — ответила тем же ненавистная любовница, и после продолжительной паузы добавила: — Согласитесь, что мы с вами друг от друга зависим. Я могу у вас спрятаться, а вы только от меня получите еду, питье и одежду. Только я могу растопить для вас камин.

— И только ты будешь выносить за мной горшок! — зловредно добавила Анастасия Алексеевна.

— Я думаю, нам стоит попробовать существовать мирно. — Проигнорировала ее Элишка. — Знаю, что вы очень хотите увидеть своего сына, и сильно по нему скучаете…

Девушка заметила, как лицо собеседницы исказили боль и ненависть. Она видела своего малыша лишь один раз, сразу после появления на свет. А потом его унесла Софья Илларионовна, и больше никто не показывал ребенка матери. Даже, чтобы покормить не приносили. Она отвернулась, чтобы любовница мужа не видела ее слез. Но уже секундой спустя, почувствовала теплые объятия и легкий поцелуй в темечко. Элишке было ее жаль больше, чем себя саму. Настасья страдала, не могла подняться и покинуть комнату, не могла нянчить собственного сына, не могла рассчитывать на любовь мужа… И точно также, как Элишка, находилась на чужой территории, среди людей, которым до нее дела нет. Сейчас она была изгоем. Немного иным, чем сама Элишка.

— Я обязательно его принесу. — Пообещала она. — Но тебе надо поправиться.

— Не принесешь, — всхлипывала Анастасия. — Не разрешат!

— Я ни у кого спрашивать не собираюсь! — уверила ее Элишка. — Если тебе нужно ненавидеть меня, чтобы подняться с этой кровати — ненавидь на здоровье.

И Анастасия Алексеевна решила не пренебрегать предложением — спихнула девушку со своей постели. Та упала прямо на копчик, ушиблась и скривилась от боли.

— Чего расселась? Окошко открой — душно же! — потребовала она. Элишка поднялась с пола, потерла ушибленный бок, и ворча, ковыляя, как старуха, пошла к окну, чтобы впустить свежий воздух, пропитанный ароматом сладкой весны. Сделала глубокий-глубокий вдох, уговаривая себя прожить еще один день здесь, собрать волю и смелость в кулак, и выйти за двери этой комнаты, сходить на кухню за едой для Настасьи…

Недалеко от Багрянцево в небольшом лесочке уже таял снег, а сквозь него пробивались первоцветы, жаждущие ласки солнца. Пробуждались животные. И, казалось, что сам лес просыпается от долгого сна, оживает голосами птиц и ручьев. Лес дышит и тянется верхушками деревьев к яркому небу, сбросившему серый наряд, сотканный из туч. Нина чувствовала это. Она всегда любила весну, больше, чем лето или осень. Хотя у последней тоже были преимущества, к примеру, золотые и красные цвета ее убранства, прохлада и большой урожай грибов и ягод.

Хорошая погода вдохновляла. Нина шла по тропинке, подбирая подсохший хворост, напевала веселую песенку. Она совсем не чувствовала страха перед лесом, прозванным деревенскими Проклятым. Поговаривали, что здесь постоянно пропадают люди, в основном дети и семейные пары. Потому сюда почти никто не ходил. По крайней мере, исключительно по надобности выбирались большими компаниями и старались держаться все вместе. Нина не считала себя трусихой. Последние несколько лет никто не пропадал. И она считала, слухи просто страшилками.

Собрав приличную связку, Нина остановилась около дуба, залюбовавшись белочкой. Ярко-рыжая зверушка весело прыгала по веткам.

— Ааааааа! — по нарастающей заголосил кто-то, испугав красивую белочку настолько, что она едва не свалилась с дуба. Нинка тоже подпрыгнула на месте. Оглянулась. В нескольких шагах от нее, под березкой стоял маленький мальчик и самозабвенно вопил, потирая красные от слез глаза. Видимо, не только Нинка считала себя смелой и сильной, и пошла в лес одна. Но она дорогу помнила. А этот маленький путник позабыл. Потому и горестно подвывал, пугая лесных жителей.

— Чего ревешь? Заблудился? Зачем же сам в лес пошел? — расспрашивала Нинка. — Ты вроде не из наших. Из Грибовихи, что ль? Хочешь отведу домой?

Малыш закивал, и ухватил девушку за руку, изъявляя полное согласие двигаться в сторону родного дома и мамки.

— Ты, что-то совсем не по погоде одет. Вон и руки ледяные. На вот мой кожух. — Она быстро укутала ребенка, и ласково ему улыбнулась…

Вместе они пошли по тропинке через поляну первоцветов. И Нинка улыбалась, увидев их, как дурочка…И это была ее последняя улыбка, которая сменится гримасой ужаса, застывшей навсегда.