На Арабском Востоке немного лидеров, о которых отзывались бы так противоречиво, как о лидере ливийской революции полковнике Муаммаре Каддафи. Сын бедуина он стал одним из тех, кто подготовил и поднял восстание в стране, где монархический режим не только не жалел средств на поддержание своей безопасности, но и, казалось, надежно охранялся американскими, английскими, французскими и итальянскими колонизаторами, чувствовавшими себя в Ливии как дома. На "обломках самовластья", свергнутого в 1969 г., М. Каддафи поклялся превратить свою отсталую, обремененную средневековыми пережитками родину в свободное, независимое, процветающее государство масс, которое он, добившись поставленной цели, назвал в 1977 г. "Джамахирией".

Фактически после свержения монархии, благодаря радикалистским усилиям революционного руководства, ливийская политическая структура претерпела невиданную в арабском мире эволюцию от элитарной кланово-феодальной системы через республику к "прямому народовластию".

И наряду с этим, несмотря на активное формирование институтов джамахирийской системы и широкие социально-экономические преобразования, нельзя было не обратить внимания на признаки относительной устойчивости ряда ливийских традиционных общественных структур, что значительно сдерживало процессы национальной консолидации, к которой призывали лидеры революции. На первых порах они явно недооценили живучесть региональных (провинциальных) кланово-племенных и этнических особенностей, стойкость пережитков кровно-родственных отношений на всех уровнях и в большинстве сфер социальной организации страны. Эти признаки в основном существовали в скрытых формах, и, видимо, поэтому их роль была мало изучена и исследователями новейшей истории Ливии. Между тем, влияние местных традиций проявилось уже на начальных этапах разработки М. Каддафи своей "третьей" теории. Сознавая, что режим нуждался в поддержке племен, Каддафи учел "анахроническое самосознание бедуинов и заложил его в основу своей политической теории".

Социально-экономическая структура Ливии подверглась двойному изменению: сначала на основе "Национальной хартии" Г.А. Насера, затем уже в свете установок "третьей теории" Каддафи. Относительно быстрая замена насеризма, по нашему мнению, была связана с тем неоспоримым фактом, что ливийское общество значительно отличалось от египетского: для него были характерны внутренняя сегментация (уклад жизни населения прибрежной полосы отличался от уклада жизни берберов пустыни); почти независимо друг от друга развивались исторически сложившиеся области, объединенные названием "Ливия" — Триполитания, Киренаика, Феззан; шла непримиримая борьба кланов за власть, и страна нуждалась в "сильной руке", чтобы покончить с местничеством; оно испытывало нараставшее давление иностранцев (европейцев и арабов-неливийцев) в экономической области и находилось под сильнейшим влиянием исламских фундаменталистов.

По существу Каддафи начал с главного: он объявил себя сторонником продолжения "перманентной революции" пророка Мухаммеда в новых условиях, когда "рутинному" традиционализму, изжившему себя, требовалось вдохнуть "новый импульс". На этой основе Каддафи объявил сенуситские мусульманские приходы (завии) главными виновниками социально-экономического застоя и в течение 1970-х годов распустил их. "Исламской улице", по которой призывали идти фундаменталисты, Каддафи предложил социальный партикуляризм, к чему исторически были склонны ливийцы, и это в какой-то степени импонировало им в создавшейся для них новой ситуации после свержения монархии.

Особенно значительно отличалось от египетского ливийское городское общество. Только 6,25 % всего населения страны можно было в 1973 г. отнести к классу эксплуататоров. Да и то это были в основном мелкие собственники или лавочники, среди которых всего лишь 6 % семей использовали наемный труд пяти и менее ливийцев. В сельском хозяйстве, где сенуситы десятилетиями поощряли коллективное землепользование и где сложившуюся структуру начали ломать только итальянские колонизаторы с 1930-х годов, передав часть земель в частное владение и создав таким образом группу крупных латифундистов. Только 3 % всех сельскохозяйственных угодий занимали крупные собственники, владевшие от 50 до 100 га земли.

Это означало, что и в городе, и в деревне лишь незначительная часть ливийцев была эксплуататорской по отношению к своим согражданам, зато около 30 % экономически активного населения страны составляли арабы-неливийцы, причем две трети рабочих нефтяной промышленности и 40 % занятых в других отраслях экономики были иностранцы, а 10 % самих ливийцев являлись служащими в административном аппарате.

Фактически ливийское общество в 1970-х годах почти не имело своей крупной финансовой или промышленной элиты, так же как малочисленна была и прослойка среднего бизнеса, занимавшегося в основном внутренней коммерцией. По численности все вместе они не превышали 1 % населения, большинство же частного сектора составляло приезжие коммерсанты. Революционное руководство, преобразуя общество, по существу расчищало дорогу национальным кланам, но оно мало влияло на качественные изменения внутри самого ливийского общества, особенно на его социализацию или пролетаризацию: скорее устранялись завалы на пути развития национального капитализма в стране.

Эти социально-экономические процессы были характерны для очень узкой, но наиболее развитой прибрежной полосы, где сосредоточено более 90 % всего населения страны. Остальная территория находилась в руках тех, кто жил в бедуинских палатках. На необъятных просторах пустыни и в оазисах пропагандировался лозунг Каддафи о том. что вся земля принадлежит Всевышнему и никому другому, и потому каждый верующий может обрабатывать столько земли, сколько ему это под силу. На языке жителей пустыни это переводилось как обещание не трогать бедуинских обычаев, а, значит, не трогать и берберскую элиту, что устраивало и центральные власти, и местные бедуинские кланы, и племенных вождей.

На начальном этапе существования нового режима бедуинские лидеры поэтому заняли нейтральную позицию, пристально наблюдая, как Каддафи и его сторонники укрепляли свою власть, расправившись сначала с представителями "старой" королевской знати, поднявшими бунт в Феззане, а затем и с военными группировками либералов, попытавшимися заменить леворадикальную часть СРК у руля управления страной.

Важной составной частью джамахирийской системы стала сеть революционных комитетов. Первоначально им отводилась пропагандистская и просветительская роль, но постепенно они стали выполнять функцию органов принуждения и безопасности на предприятиях, в учебных заведениях и в вооруженных силах. Революционные комитеты к началу 1980-х годов стали для Каддафи основным средством поддержки режима и борьбы с внутренней оппозицией.

Радикалы из ревкомов, как наиболее воинственные представители промежуточных слоев, претендовавшие на "место под солнцем" весьма ретиво захотели стать частью новой элиты. Но им не хотели уступать своих позиций и вожди племен, представители которых составляли революционное руководство.

Падение цен на нефть в начале 1980-х годов дало импульс более серьезным процессам базисного характера, что не замедлило сказаться на всем характере эволюции новой социальной интеграции, так ярко проявившийся в развитии капитализма в Ливии после 1969 г. Несмотря на имевшиеся достижения, экономика Ливии оказалась в тупиковом положении буквально через пять лет после "нефтяного бума". В условиях сокращения валютных поступлений и импорта, когда основной упор был сделан на внутренние силы, государственный сектор, монопольно владевший средствами производства и распределения, воочию продемонстрировал свои ограниченные потенции. На примере Ливии, осуществившей в 1980-х годах радикальными средствами монополизацию государственного сектора в ущерб всем остальным, была доказана невозможность эффективного строительства не только социализма каддафиевского, но и капитализма периферийного, даже такого, как ливийский.

Каддафи вовремя определил это и начал трансформировать свой "субъективный социализм", то есть радикальное обобществление средств производства, вспять — в концепцию многоукладности, восстановившую капиталистическую собственность в условиях тупиковой ситуации, сложившейся после "нефтяного бума" к концу 1980-х годов.

Такая амплитуда колебаний была связана с тем, что ливийское государство выступало как капиталистическое в рамках международного разделения труда, но как некапиталистическое с точки зрения социально-экономического развития. Она свидетельствует, на наш взгляд, не столько о понимании ливийским руководством разрыва между теорией и практикой, сколько о его повышенном внимании к складывавшейся в стране политической и социально-экономической конъюнктуре, которую оно весьма оперативно и прагматично учитывало.

К началу 1990-х годов революционное руководство добилось своих первоочередных целей: было ликвидировано засилье феодалов, финансистов, иностранного капитала, сломаны во многом социальные стены, создана модель общества, опирающегося на государственный капитализм, на привилегированные группы — бюрократию, офицерство, ревкомы, знать лояльных племен. Но дело в том, что "самостоятельность и самодеятельность" масс так и остались иллюзорными надеждами на "новое отношение к труду". После свержения монархии был проведен целый ряд "революций сверху", но даже радикальные мероприятия не препятствовали обогащению отдельных личностей и целых социальных групп, то есть они, эти "революции", не прервали развитие капитализма в стране, а, значит, и не способствовали развитию Ливии в каком-то "третьем" направлении, отличном от капиталистического или социалистического.

С принятием в 1987 г. решения о восстановлении частного сектора лидеры СНЛАД несколько изменили стратегию внутреннего развития: они окончательно пресекли развитие капитализма на неоколониалистской основе и развили его на национальной основе с помощью государства…

Теперь зададимся вопросом: "Каково место М. Каддафи, этого сахарского политического самородка, в ливийской истории и философии последних двух столетий?"

Совершенно неоспоримо можно выделить два главных этапа завоевания доверия обитателей пустыни: первый — это сенуситский религиозно-политический аскетизм, основанный на суннизме и суфизме, и второй — сменивший сенуситов — каддафизм, взявший за основу народовластие, как государственность, и "прямую демократию", как базу джамахирийской формы правления с сохранением исламских религиозных догм.

Выделим среди сенуситов главного из них — Али ас-Сенуси, основателя братства, не ливийца, но предложившего обитателям Ливийской пустыни свой путь к свободе и свою стратегию действий в своих сочинениях. Через сто лет, когда сенуситы выполнили то, что наметили, и обосновали сначала эмират в Киренаике, а затем Соединенное королевство всей Ливии, они постепенно сами стали анахронизмом для обновленного ими же общества и были отвергнуты.

Многие из тех, кто пишет об идеологии Муаммара Каддафи, указывают на сходство и возможное заимствование некоторых идей у сенуситского братства XIX в. В самом деле, для обоих характерно неприятие западного влияния и необходимость возвращения к аскетическому исламу. Независимо друг от друга оба по-своему интерпретируют и догмы ислама.

Сенуситы были известны своей оппозицией французской и итальянской колонизациям в Центральной Сахаре и Ливии, начавшейся примерно с 1900 г., за что в тогдашних европейских кругах их назвали фанатиками и религиозными мракобесами. Так же как современные радикал-националисты, такие как Каддафи, удостаиваются примерно такой же оценки.

Эволюция взглядов М. Каддафи тоже вполне объяснима, если взять ее на сенуситском примере. Сначала при использовании силы при перевороте 1969 г. он отдал дань уважения таким великим сенуситам, как Ахмед аш-Шериф и Омар аль-Мухтар, и в то же время закрыл все завии, хотя деятельность ордена после итальянского разгрома изменилась и восстановленные скорее номинально завии после получения независимости фактически не имели реального влияния 8. Потом Каддафи сделал все возможное, чтобы выбросить сенусизм как религиозное братство и политическую силу из новейшей ливийской истории, возможно сознавая, что повторяет отчасти путь, пройденный сенуситами.

В отличие от Каддафи король Идрис изначально сохранял доктринальную базу своего суфийского режима, традиции бедуинов, права кланов, свободу племен. Бедуин Каддафи, возглавив в 27 лет антимонархическую революцию (Идрис тоже в 27 лет стал эмиром Киренаики), обратился не к исламу, а к насеризму, и уже потом, столкнувшись с ливийской действительностью, начал искать для соотечественников приемлемую теорию, назвав ее "третьей", отличной от западного либерализма и коммунистического диктата, развивая фактически те мотивы сенусизма, которые не были пригодными сразу после свержения королевского режима, но оказались востребованными, когда власть народа в Ливии, в его воображении, восторжествовала.

Придя к власти, Каддафи быстро учел, что некоторые догмы раннего ислама могут быть "по-новому" прочитаны при исполнении той роли, которую он взял на себя после победы революции 1969 г. Уже в 1973 г. Каддафи почувствовал, какое преимущество он получит, если "шари'а" увидит, что революционная власть намерена соблюдать традиции в духе иджтихада. Именно в этом и состоял его призыв к учреждению народной демократии и строительству арабского социализма, или "иштиракии" (от араб, иштирак — соучастие в труде). По Каддафи, это соответствовало "умме" пророка Мухаммеда, "единственного" социализма, основанного на естественных законах, по которым жила и до сих пор живет бедуинская ливийская пустыня. В его "Зеленой книге" эти "естественные" законы были восстановлены, а социализм приравнен к социальному равновесию. То есть неписанные законы "улицы" (шари'а) и высокопоставленной знати (мадхабс) неким образом уравнялись. Об этом Каддафи заявил несколько позже в июле 1978 г., когда, участвуя в конференции улемов, он презентовал радикальную реинтерпретацию своих исламских терминов в дебатах по традиционному иджтихаду.

В борьбе за получение национальной независимости в прошлом веке ливийские лидеры вырабатывали свою модель государственности и национальной стратегии сначала на сенуситском толковании ислама. Это дало им возможность сплотить народ и бороться против внешних поработителей под знаменами Ахмеда аш-Шерифа, затем Омара аль-Мухтара. В этой борьбе, изолированной и потому безнадежной, Ливии для победы не хватало внешнего признания, что и учел последний великий сенусит XX века — король Идрис. Он занялся созданием имиджа Ливии на международной арене и за кулисами мирового сообщества и преуспел в этом, добившись независимости для своих соотечественников политической, но прозападной игрой.

"Зеленая книга" М. Каддафи, по-новому разъяснившая ливийцам в XX в. исламские ценности, и появившаяся в XXI в. его "Белая книга", — обосновавшая создание арабо-израильского государства на территории современной Палестины, — по существу это "новое прочтение" и сенусизма, и каддафизма, еще одна попытка вывести безнадежно изолированную к концу XX в. Ливию на международную арену так, чтобы ее имидж стал приемлемым для мирового сообщества.

В XXI в. объяснение этому — нефть, а именно — интерес к ливийским нефтяным ресурсам, а уж потом к тем, кто этими ресурсами владеет. Запад вдруг увидел, что государство Муаммара Каддафи остается прежним, его берберско-суфийская основа не изменилась, хотя в Триполи и делают время от времени заявления, обернутые в некую идеологическую оболочку, называемую "третьей теорией".

Запад до Каддафи более века присматривался к сенусизму, воевал с ним, потом носил его на руках, но так и не обратил гордых ливийцев в свою веру. Тот же путь Запад прошел и с Каддафи, ненавидя и заигрывая с ним одновременно. И только через сорок лет революции были, наконец, найдены условия сосуществования с той же самобытной, как прежде, но теперь еще и богатой нефтью страной бедуинов, которую ее лидер М. Каддафи сделал Великой Социалистической Народной Арабской Джамахирией.