Тяжелая ладонь с размаху приложилась к бледной и дряблой щеке матери. Казалось, такая оплеуха способна вывернуть шею, но мать покорно молчала, с непонятной апатией подставляя другую щеку для следующего удара. Отец бил неистово, сильно и методично. Он только распалялся при виде беспомощно мотающейся головы жены и, сатанея, выплевывал в распухающее немолодое лицо самые отборные и грязные ругательства.

Но это не был рядовой мат не помнящего себя после очередного стакана закоренелого алкоголика. Истязание было осмысленным и шло из темной глубины уязвленного мужского самолюбия. Со сладострастным садизмом отец выспрашивал все новые и новые живописные подробности очередной вымышленной связи своей якобы неверной супруги.

Он не просто допрашивал, а с наслаждением смаковал каждую только что родившуюся в пьяном угаре особо изощренную деталь. Досконально обсасывал собственный бред, красочно расписывая самые похабные, самые непристойные позы и способы плотской любви. И отпускал несчастную женщину только после полного, чистосердечного признания. Всего лишь за тем, чтобы загнать ее на ночь в ванную.

Следом летел Он. Под яростный матерный рык: «Щенка своего с собой забери! Он не мой!»

А потом они с тихо плачущей матерью всю ночь сидели, обнявшись, в темной клетушке, с затаенным ужасом ожидая очередного вторжения разошедшегося папашки. Тот мог ворваться в любую минуту. И начать все сначала.

Скрипнула на ветру распахнутая форточка. Щемящий звук до странности походил на тоскливо безнадежный плач в очередной раз избитой матери.

Вздрогнув, Он широко распахнул глаза. Прищурился, привыкая к окружающей темноте. Даже сейчас, спустя много лет, мучительные воспоминания вызвали знобкую дрожь в позвоночнике. Возможно, в чем-то папашка был прав. Согрешила маманька по молодости. Не так, быть может, как старый алконавт расписывал. Но что-то наверняка было. Иначе откуда такая покорность?..

Отогнал Он от себя неприятные мысли. О благословенном прекрасном будущем решил помечтать. Все равно сон не идет.

С некоторых пор будущее начало рисоваться еще более чудесным, дух захватывающим. Осязаемо шикарным и уже совсем недалеким. Месяцы какие-то остались. Но мечталось плохо. То и дело в сладкие видения вихрем вторгались кошмарные сцены из далекого детства. Особенно досаждал брызжущий вонючей слюной пьяный отец с налитыми кровью белками выпученных глаз.

Плюнул Он. Покрыл матом даже после смерти не оставляющих в покое папашку с мамашкой, на улицу засобирался.

Сравнительно недавно это стало Его новым увлечением. Бродить по ночным улицам возле мест развлечений, за богато одетыми, сытыми и беспечными людьми незаметно подсматривать.

Прохаживающиеся в тех же местах проститутки Его не интересовали вовсе. Не то чтобы Он боялся уличных девок, нет, но ненавидел лютой, непреходящей ненавистью. Дешевки! Шкуры продажные! Грязные, больные! СПИДом всех заражают!

А вот большие, солидно темные, все как одна новенькие, мощно урчащие моторами шикарные машины вызывали неподдельное восхищение. И выходящие из них с брезгливо-утомленным выражением ухоженного лица породистые красотки — тоже. Ему нравилось любоваться этими недоступно высокомерными чужими женщинами, оценивать с видом знатока стати, наряды, драгоценности. И всегда с горделивой тайной радостью признавать — Королева лучше! Ни одна в подметки не годится.

Но еще больше Он любил рассматривать сопровождающих дам мужчин. Эти выпяченные подбородки, властный хозяйский взгляд, мясистые, утонувшие в широких плечах крепкие затылки. Уверенная поступь и небрежно поданная на чай швейцару сложенная бумажка.

Придет время, и Он сам станет одним из них. И тоже будет цедить, не раскрывая рта, указания личному шоферу. Выигрывать астрономические суммы в рулетку и тут же спускать их в благодарно гудящем ресторане: «Всем шампаньскава! Плачу я!»

Екнуло внезапно засбоившее сердце. Колючий холодок мурашками по хребту побежал. Из только что подкатившего громадного лимузина вышел жгучий кавказец-брюнет в сопровождении очаровательно полураздетой, гибкой и стройной красавицы… Его… Королевы.

Мазнул «черный» орлиным взором по прячущейся в углу смутной тени, даму с видом собственника за руку схватил. Мгновенно вокруг парочки возникла непробиваемая стена из настороженно усатых телохранителей.

Минуты не прошло, скрылась вся компания за гостеприимно распахнутыми дверями мигающего огненной рекламой увеселительного заведения. Успел Он разглядеть лицо смуглого красавца. И даже вспомнить, где его видел. Понял с отчетливой ясностью, вот оно — следующее препятствие. Очередной барьер на пути к высокой Цели. Преодолей его, докажи, что ты настоящий мужчина. И награда не замедлит тебя ждать.

Бессильный гнев туманил разум, с головой захлестывая удушливой волной не рассуждающего бешенства. Внезапно появившаяся перед глазами картина разнузданных оргий из очередного фильма вызвала небывалый, почти неконтролируемый приступ дикой ярости.

Хотелось немедленно вбежать в проклятый вертеп, расшвырять тусующихся веселой толпой ненавистных гуляк, терзать голыми руками горло горбоносого мерзавца. А потом припасть к ногам раскрывшей благодарные объятия Королевы, позвать ее за собой к ослепительным вершинам безмерного счастья.

Стиснул Он до боли скрипнувшие зубы, сведенные в судороге кулаки в карманы поглубже затолкал. Замер, сгорбившись, неслышно шепча отвердевшими губами:

— Рано, рано, рано!

И это было правдой. Ждать оставалось почти год. Чуть меньше. А пока нужно было планомерно убирать всю эту надоедливую накипь, без спросу липнущую к одинокой и такой беззащитной Королеве. Оградить ее от похабных и ненасытных извращенцев, укрыть за широкой спиной от наглых домогательств.

Вот тогда Он добьется своего! Влюбит в себя Королеву, швырнет к стройным ножкам будущее несметное богатство. И скажет скромно: «Вот он я — твой кумир! Все могу, все умею! Хоть на полу, хоть на крыше. Айда, покажу!»

И пусть вместо еще одного «дела» станет два! Или три. Да даже пять! Это совсем не важно! Он все исполнит, на все пойдет, лишь бы…

Прервали полет дерзновенной мысли — тихий женский голос в мечты вторгся.

Повернулся Он на звук. Различил в окружающем мраке раскованно выставившую вперед обнаженную ногу уличную проститутку.

Женщина повторила вопрос. На этот раз чуть громче:

— Ты че молчишь, дядя? Есть зажигалка, нет?

В небрежно откинутой руке путаны смутно виднелась неприкуренная сигарета. Шлюха терпеливо ждала ответа, лениво разглядывая случайно попавшегося на глаза очередного двуногого. Общаться, а тем более предлагать себя подозрительно скрывающемуся в темном закутке типу видавшая виды девка не собиралась. Просто она страшно устала. Устала от бесконечного топтанья на пятачке, от превратившегося в тяжкую повинность механического секса с неизменно противными потными мужиками. Устала терпеть унижения от глумливых клиентов и регулярные побои жадных до чужих денег сутенеров.

Сейчас женщине хотелось одного — упасть камнем в кровать и хотя бы на одну эту ночь забыть о нескладной, до смерти опостылевшей безрадостной жизни. Не помнить натужные попытки разыграть взаимную симпатию; липкие чужие руки, без стеснения шарящие по самому интимному. Надсадное хаканье или слабосильное пыхтение взгромоздившегося сверху нетерпеливого самца. И всегдашнюю прижимистость с напускным недовольством, появляющуюся при окончательном расчете. Твари они — все мужики. Твари…

А Ему неожиданно захотелось испытать себя. Попробовать на продажной шлюхе один из досконально изученных по видику бесчисленных изысков. Просто так, ради тренировки. Посмотреть, каково оно на практике.

Пожала путана плечами. Почему бы и нет? Тут темно, никто не помешает. Даже хорошо. По крайней мере — ехать никуда не надо. И быстро. Если постараться — в пять минут управимся.

Прижалась женщина спиной к бетонной стенке. Юбку аккуратно до талии подвернула, ноги пошире послушно расставила. Закурить только не решилась. Вдруг клиент обидится? Мучайся потом с ним, расчет полный выпрашивай. Будто не заработала честно…

А мужик вдруг замялся чего-то. Топчется рядом, в ширинке расстегнутой ковыряется. Бормочет зло, психовать потихоньку начал.

Поняла проблему клиента многоопытная проститутка. Успокоила, как могла. Дело, мол, обычное, со всяким иногда случается. Давай-ка, миленький, помогу. Ты, главное, не нервничай. Тогда нормально все будет. Второго захода еще захочешь. Расстаралась добросовестная путана. Надбавку как-никак обещали. И так пыталась, и этак. Все без толку. Не наблюдается шевеления. Наглухо машинку заклинило. Тогда последний способ применила. На премию дополнительную понадеялась.

Дернули женщину с силой за волосы. Оплеуху страшную неизвестно за что вкатили. Вскрикнуть не успела — вторая плюха прилетела. Хотела отползти — не дали. С колен кое-как поднялась — все равно голову не отпустили. И бьют зверски — будто убить хотят.

Он рассвирепел. При виде униженно склонившейся шлюхи жгучий стыд за собственную неспособность мгновенно перерос в безрассудную злобу и бешеное желание растоптать, уничтожить немедленно свидетеля позорной слабости. Пробилось сквозь слепящий глаза кровавый туман отчетливое, удивительно ясное открытие — у него ничего не получится! Ни с кем! Только с самой Королевой…

Но вспыхнувшая молнией мысль тут же исчезла, безвозвратно потонув в настигшем Его гигантской волной внезапном чувстве огромного наслаждения.

Ощущение было настолько глубоким, настолько захватывающим, что Он даже приостановился. Взглянул непонимающе на распяленный в воющем крике разбитый женский рот, вновь полностью отдался новому кайфу.

Бил и бил не переставая, пока кто-то очень сильный не вывернул Ему руки, одновременно ударив с размаху головой об каменную стену.

Это подоспевшие на помощь качки-сутенеры выручили наконец избитую до полусмерти несчастную подопечную. Посветили фонариком на лицо садиста, плюнули с брезгливым отвращением в безумные глаза.

Хмурится грозовой тучей воровской «положенец». Обидой злой наливается. Доложили урке в тот же день, что подруга его новая с наркодельцом Муратом в казино заявилась. Среди ночи. Бабок кучу в рулетку просадили. Целое состояние.

Вот профура прокоцанная! Небось и зверька на рыжье раскрутила. Уж Камыш-то знает, без брюликов к дамочке даже не подходи. Мигом отбреет.

И на хрен он стерву смазливую на «стрелку» с барыгой брал? «Женьтельмента» решил из себя покорчить, благородным разбойником прикинуться. Вот и докорчился. И спать не спал, и рога уже навесили.

Надавать бы по сопатке оторве, ребрышки пересчитать… Нельзя. Авторитет уронишь. В лицо, конечно, никто не засмеется, а в спину только ленивый не ткнет.

Мурата надо стопорить. Дать по ушам, чтоб к чужой бабе лапы грязные не тянул. Но — аккуратно. Не проливать же кровь из-за крученой вертихвостки. Бизнес страдать не должен. И фурсетку жадную проучить не мешает. Фасад не портить, а так, помять слегка. Слезу выдавить — и хорош.

Хватит динамить! Нашла кому голову морочить! Не шкет сопливый — сам пахан тебя зовет! Выбрал из толпы, честь великую оказал. Цени! Изволь соответствовать, не то быстро на место… опустим.

Извелся «положенец». Размышлениям многомудрым предался. Выгадываниям привычным.

Как бы так исхитриться, стервочку красивую в угол загнать? Чтоб сама в постель попросилась? В ногах чтоб валялась, сука такая! Прощения вымаливала!

Может, мэра припрячь? Или на иглу посадить?..

Сам не заметил уркач, как зацепила его за живое смазливая бикса. Вроде баба как баба. Среди путан не хуже есть. И помоложе… Только цыкни, вперед паровоза прыгнут. И кочевряжиться не станут…

Застит желание глаза воровскому авторитету. Сам не понял, когда с пути праведного сбился. Много у «смотрящего» прав. И власти много. Одного ему нельзя — дело с забавами путать. Закон не дозволяет. И так слухи стремные по городу ползут. А следом — рога ветвистые.

Закону следуя, должен бы «положенец» взреветь немедленно лютым зверем, аре Мурату на место его истинное указать. Попробует вякнуть, грохнуть без базара. Другого вместо зарвавшегося хачика поставить. А бабе вертлявой попросту башку оторвать. Чтоб не блудила, воров честных меж собой в разберушки не вмазывала. Иначе нельзя. Любой другой вариант на слабость «смотрящего» указывает. А это — кранты. Вилы сплошные.

Разброд пойдет в стройных рядах, шатание. Каждый в свою сторону потянет. Самое страшное наступит: вместо порядка и процветания — битвы жестокие за передел власти. «Шестерка» последняя паханом себя возомнит.

Молодняк нынче сплошь отмороженный пошел. Обязательно попробует свои порядки завести. Такие порой среди шпанюков попадаются — вообще никого не признают. Беспредел голимый.

Это у государства проигравший в отставку уходит. И то шанс имеет — назад к кормушке вернуться. Самое худшее, что неудачнику светит, — лет несколько льготного режима.

У урок все по-другому. «Смотрящий» либо на коне, либо в земле. Третьего не дано.

Уже десятки самых авторитетных воров в законе на том свете кантуются. А все потому, что власть им данную из рук выпустили. Не справились с кодлой, порядок железный поддержать не смогли. И Камышу та же участь светит. Если мер немедля не примет.

Все понимает матерый уркач. «Черный» Мурат вызов ему бросил. Внаглую к биксе «положенца» клеится. А та дура — че с нее взять?

Жлобство природное женское задавило. Решила и хачика на брюлики обсосать. Одно слово — стерва!

Но маячат перед стареющим уркой обворожительные синие глазищи. Фигурка подбористая. Речи колкие, смелые.

Проститутка — че? Что ни скажешь, все «ага». Перебазарить с шалашовкой не о чем. Пока с мыслями соберешься, что бы такое вумное ляпнуть — она уже последнее с себя стащила. Стоит голая, товар предлагает. А главное — всего боится. Боится не так повернуться, не то сказать. Боится не угодить, боится, что побьют. На хор со зла пустят или изуродуют.

Отсюда — страх, почти животный. В глаза никогда не глянет, шевелится кое-как. Будто тормозная. Улыбки настоящей хрен дождешься. Так, оскалится изредка. И то пригнувшись. Как украла… Че с такой делать? То-то и оно…

А вот Александра… Как глянет — мотор трепыхаться начинает. Жить сразу охота. Ничего для занозистой не жалко. Все бы отдал! Без базара…

Вроде ничего такого не делает. Так, одни ля-ля, тополя. Зыркнет глазищами, попкой вильнет. Или ладошку легонькую на кисть сверху положит. Просто так, за ради смеха. Ненароком вроде как. И все. Хитра-а-я, спасу нет!

На этот раз «стрелка» проводилась по-деловому. Без всяких ненужных выкрутасов типа отдельного зала в загородном ресторане и расфуфыренных телок.

Не смог унять накопившееся раздражение Камыш. С ходу его выплеснул:

— Ты чего мутишь, Мурат? Договаривались же в прошлый раз, на этой неделе — полный расчет!

Смерил внимательным взглядом авторитета наркоделец. Отметил про себя непривычную нервозность «смотрящего». Стареет городской пахан. Выдержку растерял. Положению высокому не соответствует.

Вскипела мгновенно горячая чеченская кровь. Вот гад! Ни хрена ведь не делает, только «дай» орет. Ты сначала попробуй ответь — на что?! Ментам на подогрев? Дам. Но не столько. Хватит с них и трети. Чтоб с жиру не лопнули, волки позорные. Сидельцам на зону? Тоже не откажу. Но тем и десятой части за глаза хватит. Пусть сами как хотят крутятся. Лохов тряханут, молодняк к делу пристроят. Чтоб письма слезные домой родным писали. Ходов много, мозгами только раскинуть надо. Ты лучше ответь — остальное куда? Биксам на рыжье?! Хренушки! Из своего кармана отстегивай.

Но не стал бакланить по-пустому кавказец. Предъявки объявлять, на самого «смотрящего наезжать. Лицо горбоносое непроницаемым оставил. Ответил вору ровно, ни жестом не выдав бушующей в груди ярости:

— Ты же знаешь, Камыш, менты на меня насели. Совсем оборзели, собаки. Проходу не дают. Бабок каждому отстегнул — немерено. И все мало. Помоги с волками порешить.

Хмурится недовольно «положенец». Прав, к сожалению, Мурат. Из-за новой войны на Кавказе ментов на горцев спустили. Хватают всех подряд, без разбору. Неважно, лезгин он или чечен. Один хрен виноват. И повод козырный — проверка паспортного режима. Не подкопаешься. А это плохо. Даже очень. По делу сильно бьет.

Развел беспомощно руками авторитет:

— Не могу, брат. Сам знаешь, с самой Москвы указание дадено. Здешние никто отменить не захотят. Погоны пожалеют. Пережди, кипеж сам скоро стихнет.

— Тогда и ты с долей подожди, — налились кровью миндалевидные глаза с поволокой.

Взорваться бы тут вору. Гнев неукротимый выказать, матом сорокасемиэтажным зарвавшегося ару покрыть. Но не тот сегодня Камыш. Расслабился в последние дни. Не хочет сейчас собственную войну затевать.

Сильны кавказцы. Общностью родовой спаяны. Их крошить, половину перестрелять надобно. Первого — Мурата. Правило тут простое — сначала валят главаря.

Прочих перед выбором жестким поставить: или — или. Или в «общак» положенное сдают, или бегут из города куда глаза глядят. Пока последнего не кончили.

Кровавое это занятие — воровские разборки. Денег больших стоит. Опять же бизнесу сплошные убытки. Потому каждый смотрящий обязан до последнего пытаться миром все вопросы порешать.

Хмыкнул вор со значением, терпение проявляя:

— Скольких я твоих из клетки вытащил, Мурат? Че могу — делаю. А ты грубить начинаешь, невозможного требуешь. Смотри, менты по-настоящему еще не злились.

Понял намек с полуслова кавказский наркоделец. Действительно, в случае чего не только урки — мусора с утроенной силой насядут.

Тех только подразни. А у Камыша дури хватит — подложит сам бомбу, после на чечен свалит. Громче всех глотку драть начнет: «Бей черных! Они кругом виноваты! Мурат Басайке лепший кент!»

Что было, то было. Ходил Мурат с Шамилем на Буденновск. Лицо маской прикрыв. Летчиков российских самолично поймал. Расстрелял возле забора. Ни одна сволочь о том не знала. Только — свои. А вот вор проведал как-то. Ухмыляется теперь гадко. Чуть что, сразу за ментов базар со значением заводит. Мол, не дергайся лучше, браток. Пальцы-то — вот они! Возле самого горла!

А после первой войны Шамиль с родней героином занялись. Лабораторию прямо в доме поставили. Кого им бояться? Не Масхадку же! Тот со своей президентской гвардией и близко к владениям братьев подходить боится. Знает прекрасно, со всех наличных стволов их встретят.

А Мурата сам старший Басаев в Россию отправил. Героин самодельный распространять. Джихад у Шамиля такой, с бизнесом перепутанный. Неверных травить, а заодно бабки с них рубить.

Выполнил в точности хозяйскую волю чечен. Не стал с местными ворами ссориться. Мосты наладил, закону мирно подчинился.

Так неблагодарный Камыш буреть внаглую начал. Долю уже в третий раз увеличил. А как от ментов отмазать — его нет! На хрена такой «смотрящий» дался?

Знает Мурат, можно было бы попробовать пахана опрокинуть. На смех его уже поднял. Пустил через своих парашу, вроде как у «положенца» рога выросли. Если его теперь убрать, у многих сомнения возникнут. Мысли задние, расчеты личные. Не всякий, далеко не всякий очертя голову в драку кинется.

Только знает Мурат, не одобрит суровый хозяин самовольства. Шамиль жестокостью знаменит. В первую очередь — среди своих. Железной рукой Басаев правит. За любое неповиновение к стенке ставит. Долго не разбирается — чечен или не чечен. Из родного тейпа или чужого. Если припрет, братьев кровных не пожалеет. Потому и дисциплина в его отрядах крепкая. На крови настоянная. Одно слово — несостоявшийся коммунист. Хоть кандидатом всего лишь побыл, но духу партейного, самого отборного, нахвататься успел.

Вспомнилась тут некстати Мурату последняя встреча с воровским авторитетом. В пустом банкетном зале. Шуршание шелка бодрящее, смех колокольчиком. Глазки веселые, голос задорный. И маленькое черное платье в ночном казино. Когда все только на них глазели. Как взгляд черный от ярости застилало, каждого убить хотелось. Мое! Не трожь! Глазеть так нагло не смей!

Успокоился неожиданно женолюбивый кавказец. Сделку «положенцу» предложил.

Отстегнет он долю в «общак». Сегодня же рассчитается. Но пусть Камыш девку из мэрии ему отдаст. Хотя бы на время. Так справедливо будет. Баш на баш.

Думалось Мурату, пойдет навстречу местный авторитет. Поймет горца правильно. Чечены — они же гордые очень. Нельзя их обижать. Пусть хоть в чем-то пахан уступит.

Просчитался горбоносый горец. Перемудрил. «Смотрящий» тоже кое-что помнил. И амбиций у него побольше оказалось. Да еще скрытая обида за оскорбительный ночной кутеж с воровской подругой сказалась. Вскипел наконец-то урка. Заревел яростно могучим басом:

— Ты че гонишь, в натуре?! Нюх потерял?! С кем кроить вздумал?! Короче — бабки на стол! И к Александре не лезь.

Пояснил кратко, темня для пущей важности:

— Там — дело. А не шашни.

Притих самолюбивый чечен. Хвост поджал. Понял, что загрубил. Сам у вора выпросил. Хорошо хоть, свидетелей нет. Иначе как потом в глаза землякам смотреть? Позор-то какой…

Но тонок слух у горца. Уловил некую нотку неуверенности в последних словах «положенца». Решил после обкашлять. Наедине с собой.

А пока смириться. Для виду. Оружие любимое — коварство — применить.