14.07. Борис Аркадьевич Лившиц, доктор, и мой друг Макс очень просили меня записать эту историю. Макс не уставал повторять, что это будет бестселлер, если его издать в настоящем издательстве: приключения — жанр вечный, а уж их-то на нашу долю выпало дохрена и больше. Только мне обязательно нужно припомнить всё до последней мелочи. Доктор почему-то настаивал на том же. Может, ему просто было интересно, как скажется на моем состоянии очистка чердаков памяти от всякого хлама?

В этот раз, проделав надо мной свои обычные манипуляции, Борис Аркадьевич снова завел разговор о литературе. Он даже предложил несколько вариантов, как начать наше повествование. Да, вот так он и сказал: «повествование».

— Первые строчки можно украсть у Стивенсона — все-таки классика, да и мне будет приятно, — посоветовал он, улыбаясь. — К сожалению, особых сокровищ не нашли, зато спасли мир. Этакий предкризисный экшн конца девяностых. А может, наоборот: мира не спасли, зато нашли сокровища. Или одно из двух. Плюс этот ваш секс на заднем сиденье автобуса… Тема модная. Отлично подойдет для тинэйджеров.

Доктор явно гордился своей осведомленностью. «И кто только успел ему настучать», — подумал я. А он продолжал:

— В следующий раз, если не забуду, принесу тебе роман «В дороге». Или вот был еще такой «Электрохимический кислотный тест»… Хотя не знаю, не знаю. Все повести о приключениях, что бы ты там ни говорил, строятся вокруг одного: вот как мучились парни без мобильных телефонов!

А я, собственно, ничего и не говорил.

Самодовольный, словоохотливый, доктор с удобством расположился в кресле напротив меня. Мой раскрытый нотбук он сдвинул на край стола.

За окном в саду пели птицы. Сад был ухоженным, с вылизанными дорожками, как и всё в этой гостеприимной стране. По дорожкам сновали бестолковые ручные белки и замирали, глядя на человека круглыми глазками. На прогулках я чувствовал себя совсем худо.

— Я видел — то есть, мне показали — твои последние литературные опыты, — проникновенно продолжил доктор. — Многое понравилось. Есть свой стиль. Не хватает — как бы это сказать? — внутренней логики. Для начала попробуй просто писать обо всем подряд, максимально откровенно. Методом свободного письма. В конце концов…

Тут он прикусил язык. Но я его отлично понял. В конце концов, дорогой Петр, времени у тебя достаточно, на ноги ты встанешь не скоро, так вот и развлекайся. Жми на клавиши хоть до потери пульса.

Борис Аркадьевич вышел, изронив еще пару напутственных слов. Я закрыл глаза. Из-за дверей доносился приглушенный разговор. Мать о чем-то расспрашивала доктора, тот что-то пространно отвечал. Лечи, лечи…

Прошло полчаса, и в доме стало совсем тихо. Я потянулся за нотбуком. Чуть не уронил. Но, как видите, набрал эти строки. Вскоре в окно заглянуло солнце, и смотреть на экран стало невозможно. Я подожду до вечера.

23.55. В последние месяцы мне снились тексты, которые я всё никак не мог заставить себя написать. Но вот, кажется, и решился. Если вы это читаете, значит, я все-таки взялся за наше драматическое повествование. (Я сперва написал «трагическое». Потом исправил на «драматическое». Без ошибок получилось со второй попытки. Как вы, любезнейший доктор, прикажете мне писать методом свободного письма, если я не умею работать на клавиатуре вслепую?)

Верно он говорит. Никакой бы истории не вышло, будь у нас мобильные телефоны.

Документ1. Это Максу первому пришла в голову идея купить собственный автобус. Он с детства мечтал научиться водить машину. Рисовал в тетрадках фантастические автомобили собственного изобретения. Почему-то особенно он любил рисовать автобусы в разрезе: «Вот тут, — объяснял он родителям, — будет кабина. А вот тут сиденья для пассажиров. А тут — кухня». Родители снисходительно улыбались. Машины у них не было.

Обеспеченный сосед по площадке иногда давал ему посидеть за рулем своих «жигулей» и даже научил переключать передачи. Когда на улицах стали появляться иномарки, сосед загрустил. Его больше не развлекало Максово любопытство. А потом и сам Макс подрос и перестал радовать взрослых.

Его семья предпочитала ездить на дачу на электричке, с традиционными для того времени тележками и сумками. В один прекрасный день он объявил родителям, что в электричке больше ездить не станет. И вообще ездить на дачу не станет, пока не купит свою машину. Я представляю себе четырнадцатилетнего Макса, рыжего, долговязого, — так и вижу, как он выступает перед родителями со своей декларацией независимости.

Меня в его возрасте такие вещи беспокоили не слишком сильно. Во всяком случае, не так сильно, как Макса. Мой папа часто катал меня на своем «форде» (до «форда», как я смутно помню, он возил товар на скрипучих «жигулях»). «Форд» был даже больше «волги». Лет в тринадцать я уже умел трогаться с места и более или менее уверенно ехать по пустой дороге, о чем с удовольствием рассказывал одноклассникам. Папа говорил, что отдаст мне этот «форд», как только мне исполнится восемнадцать. Когда этот день настал, все вышло не совсем так, как он задумал. Но об этом вы узнаете в свое время.

Второй наш приятель, Шериф, пришел в нашу школу классе в девятом. Он был тогда приземистым (да, в общем, он так и не вырос) темноволосым парнем, довольно мускулистым — кажется, там, откуда он был родом, он занимался боксом. Звали его Раиль. («Лёва», — представлялся он русским ребятам. Наши родители усмехались, а вот девчонкам было все равно). Оба эти имени, а также непростую фамилию — Шарафутдинов — мы как-то сразу исключили из обращения и звали его просто Шерифом. Это ему нравилось.

Шериф удивил нас, пожалуй, только однажды. Когда несколько школ нашего района вывезли за город на военные сборы, он прямо на полигоне ударил взводного в челюсть.

Про третьего нашего друга (считая со мной, нас было четверо) я расскажу вам позже. Костик был помладше класса на два и в нашей компании оказался в последний момент. Вот сейчас, написав эти слова, я почему-то вспомнил: Костик рассказывал мне, как в шестом классе он решил понюхать клей. И как его вырвало прямо в школьный рюкзак. И как утром он нашел его чисто вымытым: мать ничего ему не сказала, но это переживание мучило его долгие месяцы. Пока не было вытеснено другим — когда его застукали во время… гм… не слишком ли много времени я трачу на дурацкие подробности? Мы ведь еще даже не тронулись с места. Пожалуй, сейчас тронемся.

Эпизод1. Наш микроавтобус был покрашен дешевой белой краской. На боку еще виднелась замазанная красная полоса. Мнения по этому поводу разделились. Максу цвет не нравился, он предлагал разрисовать его поярче и покрыть борта символикой нашей банды: особенно ему хотелось нарисовать на капоте шерифскую звезду. Мне же (и даже самому Шерифу) все это представлялось художественным излишеством. Да к тому же еще и опасным.

Автобус стоял на заднем дворе поликлиники. В чахлых кустах скакали и верещали воробьи; к ним, прячась в тени автобуса, подкрадывался серый поликлинический котенок. Чтобы как следует проветрить салон, мы распахнули все дверцы, а сами развалились внутри на диванах. Проветрить, кстати, было от чего: внутри все еще попахивало какой-то медициной, плюс к тому воняло нагретым дерматином и тормозной жидкостью «БСК» (так сказал Макс). А еще — пивом, сигаретным дымом и копченой колбасой. Пива было еще много, жаркий июньский день клонился к закату.

— Это всё херня, — говорил Макс, как бы отвечая на чью-то мысль, уж не помню, на чью. — Я думаю, если денег не будет, всегда можно подхалтурить где-нибудь. Садоводов развезти по участкам. Пара кругов — на бензин уже хватит. А пойдет, так и покрутиться денек-другой. Там большие автобусы только по выходным ездят. А мы на буднях. Подольше постоять, народ наберется с телегами.

— Ага, постоишь полчаса, местные братки и подвалят, — равнодушно произнес Шериф. — С арматурой.

— Да говорили уже об этом тыщу раз, — сказал я. — Ты вчера что придумывал? «Сиденья снять, сзади матрас помягче положить». А сегодня — мужики с телегами.

— Он теперь на мужиков запал. С телегами. Это от пива бывает, — высказался Шериф.

— Я, блин, скоро на всех вас тут западу, если через день не поедем никуда. Не хотите деньги зарабатывать — ну и не надо. Мне наср…ть. Значит, просто подобьем бабки и поедем. — Макс глотнул пива и вгрызся в колбасу. От пива он краснел и начинал говорить громче обычного.

«Хорошо бы отец денег прислал», — подумал я.

— Я возьму денег, — это я сказал вслух. — Не парьтесь.

Мой отец был далеко — так далеко, что я даже не знал толком, где. Его последний подарок уже позабылся и порастратился. Но мне нужно было что-то сказать команде: если я не могу достать бабки, какой же я после этого руководитель экспедиции?

— Пит, погоди ты, — Шериф повернулся ко мне. — Ничего еще не решили. Мы только машину оформили. Покрасим, поездим туда-сюда. Неделю надо.

— Неделю как минимум, — согласился я.

— Да ладно, не будем ничего красить, — испугался Макс. — Красить за…бешься. Масло-тосол сменить, тормоза обязательно проверить. Так-то едет? Едет. Вправо уводит, но это, я думаю, резина хреновая. И развал бы сделать не помешало, но это надо в таксопарк съездить…

Макс, как я уже говорил, всерьез интересовался автомобилями. Годам к семнадцати этот интерес стал нестерпимым. Он уже накопил денег на жигули-лохматку, но как только свыкся с привалившим богатством, почти сразу загорелся новой идеей: ему страшно захотелось попутешествовать. А раз уж к этому времени наша компания состояла из трех постоянных членов и одного сочувствующего (о нем позже), то он думал недолго и на очередной сходке огласил свой замысел.

Пива в тот день было выпито не меньше, чем сегодня. Но и без пива все поняли, что тема вполне реальная: всего-то и требовалось скинуться баксов по пятьсот, купить микроавтобус, переоборудовать его по своему вкусу и поехать на нем всем вместе куда глаза глядят.

Нам двоим было по восемнадцать, а Шериф был постарше на год. Этой зимой все мы успели подзаработать денег в разных местах (об этом, если честно, мне лень рассказывать). Но рано или поздно такую работу планировалось послать подальше. Тем более, что осенью некоторым из нас всерьез светила армия. Шериф думал одну ночь, а на следующий день коротко сообщил, что согласен. «Сегодня деньги есть, завтра нет, потом опять будут», — так он сказал и недолгое время спустя сдал в общий котел шестьсот баксов. Макс тоже отдал свои накопления, и казна на некоторое время поместилась на моей книжной полке, между страниц набоковской «Лолиты» (мать эту книгу читать не стала, а любопытной сестренки у меня не было). Вложив в Лолиту еще несколько сотенных бумажек, я все же начал беспокоиться за ее сохранность. Почти как несчастный Гумберт.

Подходящий по цене небольшой автобус, не такой уж старый и с виду не слишком ржавый, как раз и продавался на медицинской автобазе по соседству. Редуктор подвывал, а из мотора сочилось масло, но в целом аппарат был даже получше иных городских маршруток. К тому же после покупки у нас еще кое-что оставалось.

Это и решило дело. Мы оформили автобус на меня (я уже говорил, что машины в нашей семье были делом привычным) и отправили Макса забрать наконец права: так у нас появлялось два водителя, которые могли бы сменять друг друга на трассе (это предлагал Макс).

Трасса тянулась от нашего города и на север, и на юг. Однако дальше двора автобазы мы еще не выезжали. Мы несколько дней чистили, мыли и как могли осваивали наш шаттл. В описываемый вечер мы уже в который раз собирались в узком кругу, вдали от районной молодежи, кучковавшейся, слава богу, в других местах.

И тут появился Костик.

Эпизод2. — Привет, — сказал Костик. Он стоял возле распахнутой двери и улыбался. Никто не заметил, как он подошел. Он был в светлых кроссовках, светлых джинсах и в новой футболке, черной, с надписью «5UCK MY D1CK».

— Ты бы еще стрелку подрисовал, — развеселился Макс. — И штаны приспустил. Это сейчас модно.

— Я не понял, — сказал Шериф. Ему объяснили. — А-а-а… А на спине что? Поцелуй меня сюда?

Костик охотно повернулся. Сзади у него действительно было начертано: «K155 MY A55». Шериф изловчился и дал ему хорошего пинка, тот охнул, сделал разворот на месте и напал на Шерифа. Конечно, впустую. Чуть погодя наш молодой и ультрамодный друг взмолился о пощаде и был принят на борт корабля.

— Ты потусоваться пришел или чего? — спросил Макс.

— Да нет, так просто, — нелогично ответил Костик. — Мать на даче. Я не поехал. Не могу дома один сидеть. Пива попьем?

— Неси, — сказал я. — У нас уже кончается.

— Его с такой надписью в магазине на х…й пошлют, — заявил Макс. — Скажут: какое тебе пиво? Соси сам чего у тебя там написано…

— Да я их сам на х…й пошлю, — отвечал Костик невозмутимо. — Что я теперь, должен у них футболку с Леонардо ди Каприо купить?

— А ты купи, — сказал Шериф. — И с надписью: «Я люблю тебя, Лео…»

— Короче, давайте на машине съездим до магазина, — предложил Макс. — Не по улице, а дворами. Спонсор у нас есть, только что пришел.

— На штраф у меня не хватит, — сказал Костик. — У вас права отберут, и п…здец, приехали.

— Да, блин, мы осторожно. Если что, из арки высунемся, посмотрим, — развивал план Макс. Он уже перешел на водительское место. — Дверку закройте.

Светловолосый, почти рыжий Макс за рулем выглядел солидным и озабоченным. На все свои восемнадцать, впрочем. Слава богу, у него почти не было веснушек, иначе бы он смотрелся совсем уж пацаном. А так, в общем, всё с нашим водителем было в порядке. Если не считать двух-трех банок пива в желудке.

Макс с третьей попытки завел мотор и несколько минут прислушивался к стуку двигателя. «Клапана надо регулировать. Но пока сойдет», — бормотал он. Он побрызгал на стекло, включил дворники, от чего легкий налет пыли тут же превратился в грязь. Затем утвердился на сиденье, огляделся по сторонам, посмотрел на нас и врубил первую передачу.

Мотор заревел, тяжелая машина тронулась и рывками поползла вперед, но Макс не опозорился: он включал сцепление как мог плавно и постепенно почувствовал, чего от него хочет старый низкооборотистый двигатель. Выжимая сцепление и успокаивая мотор, он осторожно выехал через ворота пустынной автобазы на разбитый проезд между домами. С усилием поворачивая руль, Макс находил дорогу поровнее. Автобус выл и скрипел, но неуклонно двигался к цели, а мы сидели, вцепившись в спинку переднего сиденья, и чувствовали себя космонавтами на взлете.

Ну, а для Макса это были и вовсе минуты беспредельного счастья (написал и вздрогнул. Подумать только, как позорно капитулируют слова под натиском новых смыслов). Одним словом, Макс был счастлив: мощная машина повиновалась его воле, и впереди были еще сотни и сотни километров горячего асфальта, придорожные кафе, сданные без боя городки с безлюдными улицами, захваченные в плен провинциальные девчонки. Все свои сокровенные мечты, впрочем, он уже транслировал нам не один десяток раз.

Мы проехали в арку между двумя большими домами и оказались на улице. Тут же Макс завернул в карман, прокатился сотню метров рядом с припаркованными грязными машинами и неожиданно резво подрулил к магазину. Я клянусь: у парня с девицей на тротуаре разом отвисли челюсти. Пацаны, выходившие из магазина с тяжелыми пластиковыми бутылками, замедлили шаг и воззрились на нас, как на сошедших на землю инопланетян. А мы уже спускались по трапу, одаривая аборигенов милостивыми улыбками.

— Деньги давай, за машиной смотри, — велел Костику Шериф. Тот вытащил из кармана смятые бумажки и протянул ему. Мы проследовали внутрь, а Костик остался и принялся важно прохаживаться возле автобуса.

Но когда мы спустя пять минут вышли из магазина, картина несколько изменилась. Первое, что мы увидели, была ментовская машина-жигули со включенной мигалкой, вклинившаяся прямо перед нашим белым луноходом. Пара рослых ментов в бронежилетах, оба с короткоствольными автоматами, захватили Костика, причем один крепко держал его за воротник знаменитой футболки и свободной рукой ощупывал карманы. Костик был бледен как смерть. Зрителей вокруг, как водится, уже не было. Мы даже ахнуть не успели, как второй мент повернулся к нам.

— Так, вы, стоять на месте, не двигаться. Все к автобусу, руки на капот. Я сказал, руки на капот!

— У нас права есть, — проговорил я, успев удивиться, как неубедительно это звучит на родном языке. Мы встали, как требовалось, причем Шериф аккуратно опустил пакет с пивом на асфальт возле себя, а Макс оставил посреди тротуара.

— Машину угнали? Где угнали? — тихо, но внятно спросил сзади мент. Он первым начал проверять карманы у Шерифа, нашел паспорт и передал первому. Тот занялся чтением. Краем глаза я видел, что Костик так и стоит рядом с ним. У Макса паспорта не было, зато нашлись ключи и свежевыданные права, и тогда мент заинтересовался мной.

— Ну-ка, блядь, быстро всё из карманов.

На счастье, документы на машину были у меня. А паспорт я старался всегда носить при себе. Мент передал все найденное своему товарищу, и тот стал изучать документы.

— Та-ак, есть такой Шарафутдинов, — прочитал вслух мент. Второй, тот, что стоял сзади нас, немедленно завелся:

— В горах был?

Шериф вздрогнул и втянул голову в плечи.

— Нет.

— Отставить пиздеть. В Чечне был?

— Мне там делать нечего, — проговорил Шериф. Я почему-то подумал: наверно, он часто вспоминает те места, где родился. У них это сильнее, чем у нас. И чего тогда уезжают?

— Х…йня, Стас. Не видишь, татарин, — успокоил второй мент первого.

— Татарин?

— Башкир, — сквозь зубы произнес Раиль.

— Я не понял. Еще раз по-русски.

Но Шериф не успел ответить. Заговорил Макс:

— Да чего вы, ребята, до нас докопались? У нас все документы в порядке, запрещенного ничего нет. Мы же местные, в этом районе все живем. Вы же нас видели сто раз.

Мент, быстро оглянувшись, врезал ему по шее ребром ладони. Макс ткнулся лицом в капот, попытался поднять голову и захрипел. Он повернулся ко мне, в его глазах был ужас: он, видимо, пытался вздохнуть и не мог.

Мент встряхнул его за плечи.

— Дыши, сука. Давай мне, сдохни еще тут.

— Вы чего, ох…ели? — прошептал я. — Вы чего творите-то?

Тот, что смотрел паспорта, развернул меня лицом к себе. Я решил, что тут же огребу по полной за свои слова, но он только прищурился и опять занялся документами. Я огляделся. Костик все так же стоял в стороне неподвижно и не говорил ни слова. Шериф тоже стоял, упершись руками в капот, его лицо было страшным. Когда-то на военных сборах он с одного удара вырубил дебила-взводного. За что — мы так и не поняли. Я больше всего боялся, как бы он не взорвался прямо сейчас. Но все кончилось неожиданно. Мент с паспортами тронул своего товарища за плечо.

— У них все нормально, Стас. Поехали.

— Чего? Да у них в автобусе героин, — начал было Стас. Но второй что-то шепнул партнеру на ухо. Тот посмотрел на нас, затем на автобус.

— Считайте, в этот раз повезло. Документы в порядке. Но я вас запомнил.

Второй сунул все документы мне. Я держал за плечо Макса, который уже слегка отдышался. Его рыжие волосы почему-то были мокрыми, из носа текла кровь. Менты, ни слова больше не сказав, забрались в свою тачку, погасили мигалки и уехали. Костик взял Макса за другое плечо и заглянул ему в лицо.

— Нос разбили? Суки.

— Это об дворник, — проговорил Макс. — Говорил же, валить отсюда надо. Валить. Прямо сейчас. Куда угодно.

— В машине тряпка есть, принеси, — сказал Костику Шериф.

Максу протерли лицо. Он взял тряпку, зажал себе нос и залез внутрь. Остальные разместились тоже. Я открыл дверцу и сел за руль.

— Глядите, а пиво-то мое спиздили, — вдруг сказал Макс.

— Мое не спиздили, — откликнулся Шериф. — Я за ним смотрел.

Мы помолчали. Потом Костик спросил откуда-то сзади:

— Пит, что ты им такого сказал?

— Я сказал, что они ох…ели.

— Да они тебя могли вообще убить, — Костик просунулся ко мне поближе. — Они же оба бухие. Мне прямо в лицо дышали.

— Не знаю, не знаю, — сказал я, заводя мотор. — Надо ехать, пока они ДПС не прислали.

— Не пришлют. Они в паспорте твою фамилию увидели, — ровно произнес Шериф.

— Мою? — спросил я тогда в полном изумлении.

— Твою.

— И что?

— А то, что твою фамилию они хорошо знают. И особенно отчество. Почему, кто его поймет. Не спрашивай.

— Надо валить отсюда, — сказал Макс. — Поехали. Только тихо сцепление отпускай.

Эпизод3. В тот же день вечером я сидел в своей комнате на диване, смотрел телевизор без звука, курил и размышлял.

Мы не боялись ментовских наездов. Мы давно привыкли к ним, как к взрывам петард на помойках: каждый самоутверждается как умеет. Ну, да, кому-то для этого выдают «калаши» с укороченным стволом, а кому-то нет. Что с того?

Но вот моя фамилия — при чем тут моя фамилия? Да еще отчество? Я думал, про моего отца в нашем городе давно и благополучно забыли. Оказывается, ничуть не бывало. Мне показалось, что Шериф что-то знает, но предпочитает помалкивать. Почему?

Единственным, кто мог кое-что объяснить, был сам отец. Но он, как я уже говорил, был далеко. Звонить ему было некуда. Письма от него приходили редко и без обратного адреса. Мало того: последние два дошли уже вскрытыми и заклеенными во второй раз.

Я вытащил из ящика стола самое последнее. Признаться, когда я его прочитал, я даже не понял, о чем оно. Среди описаний природы там нашлось одно странное место:

«Я рад, что ты уже купил компьютер. Здесь все парни твоего возраста постоянно играют в игры. Я выслал тебе один новый квест, очень занятный. Зайди на гор. почту, на Ленина, 35. Ты видишь, я еще помню, когда твой день рождения. Даю слово, скоро встретимся».

По ряду причин мне не верилось, что мы скоро встретимся. На почтамте мне сказали, что на мое имя ничего не приходило. Мой день рождения давно прошел. И у меня не было компьютера.

Тогда я подумал, что отец совсем забыл меня.

Я был уверен в этом и сейчас, перечитав письмо.

— Петя, ты ужинать будешь? — заглянула в комнату мать.

— Попозже, — отозвался я как можно ласковей.

Тут, вероятно, настало время объяснить кое-какие темные места моего повествования. Помните, я рассказывал, как мой отец обещал мне подарить свой форд, когда мне исполнится восемнадцать? С той поры, как он это пообещал, произошло много разных событий. Мне было лет пятнадцать, когда он, поднявшись на какой-то своей торговле, купил себе новую тойоту. Одновременно с этим круг его общения сильно изменился. У него появился жутко дорогой по тем временам мобильный телефон. Он стал подолгу пропадать в Москве, даже снял там квартиру. В довершение всего, что-то произошло между ним и матерью. Этих размолвок было на моей памяти столько, что я сбился со счета. Но с каждым новым разом трещина становилась все глубже.

Впрочем, он по-прежнему проводил с нами много времени. Пару раз мы все вместе съездили на Азовское море и даже в одно лето провели две недели на хорошем египетском курорте. Причем мне показалось, что на этом самом курорте он уже бывал, и не раз. Ни море, ни пирамиды не произвели на меня никакого впечатления.

Время от времени его посещала мысль ввести меня в курс своих торговых дел. И я скажу честно: мне очень нравилось ездить с ним по точкам и видеть, как администраторы, подчиненно улыбаясь, отдают ему пухлые пачки денег. В Москве схема расчетов несколько изменилась, но заискивающие улыбки остались прежними. Тогда я понял: если сам не хочешь улыбаться вот так, заставь это делать других. Промежуточных состояний нет. А твоя декларация независимости действует лишь до тех пор, пока всем на тебя наплевать.

Но были и другие люди, которые держались с отцом на равных, если не сказать больше. От этих он старался держать меня в стороне. «А вот наш исполнительный директор», — так назвал он крепкого короткостриженого блондина, который представился мне Владимиром. Его роль в истории стала для меня ясна с первого взгляда. Хорошо было хотя бы то, что прежняя крыша, по-кавказски крутая, с появлением Владимира куда-то резко съехала. Мы пожали друг другу руки. После этого отец отправил меня посидеть в машине, пока они с Владимиром решали кое-какие вопросы в полуподвальном кабачке.

Какие вопросы? Ну, об этом я знал понаслышке. На протяжении последних месяцев до меня доносились обрывки телефонных разговоров, которые я зачем-то запоминал, не пытаясь понять:

— Если мы, бл…дь, у черкизовских будем забирать, то откатим не меньше трети.

— Нихрена. У меня на аренду в месяц больше уходит.

— А за третьим кольцом — хули там ловить.

— Нет. Арслан не заглядывал. Да о чем мне с ним базарить, он и раньше-то по-русски один х…й выговаривал.

Последние фрагменты я запомнил только потому, что как раз в это время от нечего делать прочитал Толкиена, а заодно, на той же волне, — «Хроники Нарнии». Я долго хихикал, представляя себе черного властелина Саурона, удящего третье кольцо власти в мутных водах реки Андуин — а на пару с ним и говорящего льва по имени Арслан. Этот персонаж Клайва С. Льюиса, ясное дело, не вполне владел русским языком. Но главное волшебное слово уже знал, что не могло не радовать.

Короче, бизнес шел своим чередом. Мне было почти семнадцать. Я заканчивал школу и уже пользовался популярностью среди девчонок на класс младше (пару раз всё происходило прямо в физкультурном зале, на матах, вкусно пахнущих потом и резиной). Я вернусь к этой теме в дальнейшем, хотя она и не имеет прямого отношения к нашей истории.

Видите, как формально я только что обошел важнейший вопрос моей тогдашней жизни? Сейчас мне двадцать два, и я почти прикован к этому дивану и (что немногим приятнее) к красивому нотбуку с надгрызенным яблоком на крышке. За окном опять лето. Здесь оно проходит как-то легче. И тренажерный зал здесь совсем другой.

В общем, вы поняли. Вот только жалеть меня не надо.

Итак, я заканчивал школу. Обещанный мне форд куда-то незаметно сгинул, однако я, признаться, уже рассчитывал на более весомый подарок. Но тут пропал и сам отец.

Позвонив матери из Москвы, он сообщил, что у него возникли проблемы. Он хотел сказать пару слов и мне, но меня не было дома. Мать передала потом, что он собирался перезвонить уже из аэропорта (почему из аэропорта?) и напоследок пообещал, когда вернется (откуда?), поехать с нами на юг (на какой еще юг?).

Вскоре после этого он действительно позвонил, но не из аэропорта, а непонятно откуда. Позвонил, чтобы сказать: у него появились важные дела, очень срочные, в которые нас лучше не впутывать. Где он? В Чехии, да, но не в Праге, а где-то рядом. Звонить он не будет, потому что… потому что этими звонками могут заинтересоваться ненужные люди. И тем более не будет звонить с мобильного телефона. Звонки по роумингу (тогда я еще не знал, что это такое) отследить легче легкого. И все же есть одно важное дело, которое касается меня, но он постарается написать об этом в письме. Или еще как-нибудь.

Я, конечно, понял: решение некоторых вопросов пошло не по тому пути. И весьма возможно, что эти вопросы могли перевести на нас. Чтобы такого не случилось, и понадобился режим радиомолчания.

Ситуация выглядела не слишком красиво. Хотя (как матери сообщили те самые администраторы) основной удар стихии пришелся на московский офис. Возможно, партнеры решили, что отец, по тогдашней моде, оставил семью и теперь делит бизнес с юными сотрудницами. Возможно, они имели основания так думать (я тоже догадывался кое о чем, но матери не говорил). Короче говоря, про нас как будто забыли. Что нам делать дальше — администраторы не знали. Все они, по словам матери, имели вполне цветущий вид. Надо полагать, виртуальные пачки денег просто отправлялись теперь по другому адресу.

А на наш адрес посланий всё не было. Пришлось ждать полгода (запечатанный пакет пришел на почтамт, до востребования). В пакете были мирные открытки с изображением ничем не примечательных старинных домов (увы, название «Старе Място» напомнило мне несвежее мясо). Еще там было письмо с очередным обещанием вернуться и съездить на юг. Вскоре вдогонку прибыл и денежный перевод. Реквизиты отправителя нам ни о чем не говорили.

Время шло. Мы привыкли жить одни. Мама считала, что я совсем отбился от рук. Она даже не удивилась, когда я рассказал ей о нашем автобусе. Тем временем пришло еще одно отцовское письмо (без обратного адреса, но явно вскрытое). Оно никак не прояснило дела, а следующее — еще больше его запутало. Прочитав его, мать только и спросила меня: что такое «квест»? Было понятно, что она пришла к тем же выводам, что и я.

И вот в этот вечер, после стычки с ментами, мне вдруг показалось, что я зря недооценивал это последнее письмо. Вокруг нас явно что-то происходило. Да и в самом письме что-то было не так. А вот что?

Эпизод4. В течение следующего дня шел дождь. Макс лечил свой нос, а Шериф никак о себе не напоминал. Автобус накануне мы не стали загонять на базу, а поставили у меня под окнами.

Мне было грустно. Я глядел сверху на белую рифленую крышу, слегка тронутую ржавчиной. Казалось, внизу мокнет огромный советский холодильник, выброшенный из окна пьяными жильцами.

Телевизор работал без звука. Я сел на диван и стал соображать, чего я хочу. Можно было включить playstation, но, в общем, автогонки как-то не привлекали. Вчера я уже посидел за рулем. Я наудачу позвонил по двум номерам из телефонной книжки и выяснил, что Светки в городе нет и другой Светки — тоже. До остальных номеров дело не дошло. Во второй раз трубку взяла Светкина младшая сестра Марьянка, и я ручаюсь: не надо становиться никаким Гумбертом, чтобы уже сейчас ощущать сильнейшую тревогу по ее поводу. Еще немного, и она потеряет невинность прямо по телефону.

— А чего Костик делает? — спрашивала Марьянка.

— Чего делает. В компьютер, наверно, играет. Ему мать купила.

— Да я знаю.

— Зачем тогда спрашиваешь? Тебе так Костик интересен?

— Ну, он прикольный.

(Я напомню вам: «прикол» — это старый эмтивишный «pretty cool». Перевода нам никогда не требовалось).

— А ты что делаешь? — спрашивала Марьянка.

— Блин. Сижу на диване, развлекаюсь в одиночку. Всё как обычно.

На том конце провода, как обычно, слышался радостный смех.

— Петька, а скажи: ведь парни, когда это делают, всегда кого-то себе представляют? Ну, девушек?

— А уж это как повезет. Вот у меня сейчас в телевизоре Алла Пугачева. Ее и представлять не надо.

— Ты чего? Серьезно? (пауза). Ты врешь, нет нигде никакой Пугачевой. Ты, наверно, гонки в пустыне смотришь. По НТВ.

— Ну, допустим.

— И чего? Получается?

— А то. Какая скорость! Какие обороты!

— Слушай. А у тебя это… быстро заканчивается?

— Ты, мелкая, сейчас меня совсем разозлишь.

— А если бы я рядом была?

Я ответил довольно резко. Она не обиделась.

— Кстати, а чего ты сама-то дома сидишь? — спросил я.

— Светка с родителями уехала. Сегодня, правда, вернется. А я сказала, что голова болит. Не хочу я на дачу эту ездить.

— Ты прямо как наш Макс.

— А Макс ко мне приставал. Не помнишь?

— Мне-то что. Он тебе разве не нравится?

— Мне он не нравится. Он рыжий. Он постоянно изображает из себя какого-то супермена, как будто у него уже сто девчонок было, и все ему надоели… И еще он все время тебя копирует.

— Да где это он меня копирует?

— Ты просто не замечаешь. Потому что вы с ним с первого класса вместе. А со стороны все видно. Он даже говорит похоже.

Не скажу, чтобы это замечание оставило меня равнодушным. Но для порядка я сказал сурово:

— Ты мне на Макса не гони.

— Я его прогоню, если будет еще приставать. Мне другой совсем парень нужен.

— Это какой же?

— Как ты.

Здесь (почему бы и не здесь?) стоит дать пояснение.

Марьянке тогда было почти пятнадцать. При встрече со мной она хлопала красивыми синими глазками и несла полнейшую чепуху. Всё менялось, когда она говорила со мной по телефону (а это случалось подозрительно часто): здесь она не боялась ничего.

Конечно, это было неразумно. Всё следовало бы делать наоборот, но тут возникало целых три сложности. Первая: у нее пока не получалось общаться с взрослыми парнями так легко, как ей хотелось; может, и к лучшему. Вторая: мне общение с девчонками давалось гораздо легче. Третья, вытекающая из первой и второй: мне было неплохо со Светкой.

«Это проблема всех младших сестер, — решил я тогда. — Просто всё видят и ревнуют, а думают, что влюбляются». Мне казалось, я попал в самую точку. Охренеть какой психолог.

— Светке опять повезло первой, — грустно сказала, помолчав, ревнивая сестричка. — Но ведь она не понимает, как ей повезло. Завтра ты к ней придешь на день рождения, а она тебе опять какие-нибудь глупости станет говорить. Как в тот раз. Помнишь?

— Марьянка, ну хватит уже. Ну хочешь, я к тебе приду? Не к ней, а к тебе? Я тебе тоже подарок принесу.

— Не надо мне подарка. Я серьезно. Ты думаешь, я еще маленькая?

— Для чего?

— Для того, чтобы отбить парня у кого-нибудь.

— Зачем отбивать — просто чтобы отбивать?

— Не просто.

— А хочешь, я прямо сейчас к тебе приду?

Молчание.

— Я могу, Марьянка.

— Ты не можешь. И Светка скоро вернется.

— Тогда я продолжаю, — сказал я.

— Что продолжаешь?

— Ну, я от процесса отвлекся. Тут же такой Париж-Дакар, я просто не могу сдерживаться.

— Кончай уже, — ответила Марьянка и положила трубку.

Мне только и оставалось, что рассмеяться.

Потом… потом я вскочил и несколько минут кружился по комнате, нанося пустому пространству полновесные удары. Тяжело дыша, повалился на диван. Слегка попрыгал на нем. Прислушался, не идет ли кто по лестнице? На цыпочках пробрался в комнату матери и подошел к большому зеркалу. Снял футболку. Пригладил растрепавшиеся волосы.

«Вполне, вполне, — подумал я про себя. — Мускулы в порядке. Девчонкам особенно нравится, когда светлые волосы и темные глаза. А если долго не бриться, то щетина вырастет темная. Надо попробовать».

Иногда мать говорила мне, что я все больше становлюсь похож на отца. И когда говорила так, почему-то выглядела очень грустной.

Я сжал кулак и поднес его к самому своему отражению. Зеркальный двойник нахмурился.

— Нельзя ее трогать, — сказал я ему. — С ума не сходи.

«Можно», — уверенно ответил двойник.

Я вернулся к себе в комнату и в самом деле переключил программу на гонки в пустыне, когда позвонил Костик.

Оказывается, он раз в пятый набирал мой номер, и было занято! В его голосе слышалась обида. А еще я знал, что он страшно не любит оставаться один. Мне захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и я позвал его поиграть в playstation. Вот вам информация к размышлению: парень, у которого дома есть новый компьютер, стоял у меня в дверях уже через десять минут. Из них пять понадобилось ему на то, чтобы промокнуть под дождем и купить шесть банок в ларьке по пути. Футболка на нем была уже другая — на этот раз без надписей, глубокого бордового цвета. Темноволосый и бледный, Костик всегда считал, что темные рубашки ему очень идут.

Я уже говорил, что Костик хотел стать дизайнером? Он даже стригся, как художник — точнее сказать, старался не стричься до последнего. В подаренный матерью компьютер он вместо полезных офисных программ закачал все доступные на то время графические пакеты и даже где-то раздобыл дорогой планшет для рисования, с сенсорной ручкой вместо мышки. У меня этой ручкой рисовать не получалось. Получалось только писать всякие непристойности. Поначалу мы падали со стульев от смеха, когда волшебное слово возникало на экране монитора, написанное как бы японской кисточкой, или толстым малярным квачом, или плакатным пером — а то и просто в виде графического объекта. Рисовал обычно Костик: в этом предмете он скоро достиг совершенства. Он вообще, чтобы вы знали, замечательный художник.

Не помню, долго ли мы развлекались с телевизионной приставкой. Наверно, пока не кончилось пиво. Затем система начала подвисать. Мы обсудили быстродействие разных устройств, и в который раз Костик признал: пока что игры для playstation работают лучше. Вот когда появится новый пентиум, — сказал Костик, — тогда будет прорыв в скорости. Зато некоторые квесты для PC прорисованы просто офигительно…

— Слушай, — перебил я его. — Дело есть.

Я уронил на пол стул, добрался до письменного стола, вытащил письмо и прочитал ему вслух самые туманные строчки про квест и про почту. Костик задумался. Он был в курсе некоторых наших семейных вопросов, хотя и не знал подробностей.

— «Я рад, что ты уже купил компьютер». А перед этим он что тебе писал? Может, он деньги на компьютер высылал?

— Да нет. Перед этим писал, что хорошо бы завести свою связь, а то нашей почте он не доверяет. Я бы тоже не доверял. Конверт вообще весь порванный пришел.

— Почту свою, говоришь?

— Ну да. Он писал: все равно как если он кладет письмо в дупло, а я прихожу и забираю.

— Блин, можно и так сделать. Запросто. Открывается ящик свой. Ну, на бесплатной почте какой-нибудь или вообще на ftp-сервере. Оставляешь там сообщение. Потом пароль даешь другому челу, и он оттуда все, что надо, закачивает. Хотя, по-моему, проще по мылу письмо послать.

— Я ничего не понял. Я электронной почтой никогда не пользовался, — признался я, слегка устыдившись.

— Так я тоже не пользовался. Кто мне писать-то будет. Просто знаю, — сказал Костик.

Я положил письмо перед ним. Костик взял его в руки и внимательно рассматривал несколько минут.

— Не пойму. Но это все не случайно. Можно, я его домой возьму? Вдруг чего в голову придет. Мне просто уже идти пора.

— Да бери. Я наизусть выучил. «Зайди на гор. почту, на Ленина, 35. Я еще помню, когда твой день рождения». Думаешь, все это не просто так?

Костик кивнул.

Он аккуратно сложил письмо, спрятал в карман и отправился домой: он явно хотел улечься спать, пока мать не вернулась с работы — чтобы не слушать лишних вопросов.

Стоит ли говорить, что я поступил точно так же?

Перед тем, как заснуть, я еще и еще прокручивал в памяти текст. Мне казалось: вот-вот загадочные строчки засветятся огненными буквами, как надпись на кольце Саурона, — и сразу станет ясно, куда бежать и как спасти мир. Но нет: я не слышал в этих словах ни добра, ни зла, вообще ничего, что могло бы связывать меня с отцом, ничего, кроме неловкости и привычного непонимания.

«Даю слово, скоро встретимся».

Вот ведь херня какая.

Эпизод5. Наутро жизнь снова казалась простой и легкой. Была суббота, мать оставалась дома, и я пошел гулять.

Во дворе я встретил Светку. Я поцеловал ее, она оглянулась.

Не то чтобы она мне так уж нравилась. Но вы должны меня простить: нам обоим было всего по восемнадцать. Причем ей — с сегодняшнего утра.

— Ты приходи сегодня к семи, — сказала она. — Я всех к семи пригласила. А мать только завтра вечером приедет. Ты понял?

— Я не могу так долго ждать, — шепнул я ей на ухо.

День был теплым и обещал стать жарким. Мы шли по городу и болтали о пустяках: я рассказывал Светке о том, как мы в первый раз покатались на нашем автобусе и что из этого вышло. Забавно: я придумывал все новые подробности, и мне было весело от своего вранья. Так, в моем рассказе мы все-таки врезали ментам по разу, но от души, после чего те, посрамленные, забились в свои унылые жигули и уехали за подкреплением. Светка, конечно, не поверила. Но я был цел, невредим и горд собой, и она смотрела на меня и улыбалась. А чего мне еще было надо?

Наш город можно было пройти вдоль и поперек за час, как школьный курс астрономии. А если иметь цель — то и быстрее. Цель у меня была. Мне хотелось затащить Светку на речку, на наше излюбленное место (написал и скривился) — главное, чтобы там не оказалось других желающих.

Там не было никого. Мы продрались сквозь кусты и оказались на небольшой полянке, сухой и чистой, поросшей свежей мягкой травкой, как бывает только в начале лета. Прислушались. Всё тихо.

Через полчаса мы лежали рядышком, касаясь головами, и глядели на небо. От вчерашних туч не осталось и воспоминания: безграничный голубой экран наискосок пересекал след от реактивного самолета — две расходящиеся и тающие белые линии, как будто кто-то начал писать прямо по небу гигантский иероглиф, да так и не решил, какой. Я водил пальцем в воздухе, пока Светка не спросила:

— А что ты пишешь?

Я нарисовал знак вопроса.

— Ну что, что?

— ХЗ, — вычертил я.

— Это что такое?

— «Бмв X3». Куплю когда-нибудь, — сказал я.

(Не помню, существовала ли в то время такая машина или я сам ее придумал. Раз написал — наверно, уже была. На том и порешим. В моем повествовании встретится еще немало неожиданного).

Светка потянулась ко мне и что-то нарисовала пальчиком на моей груди.

— Это сердечко, — догадался я.

— А ты меня любишь? — прошептала Светка.

И я опять не знал, как мне ответить. В те времена мне казалось, что слово «люблю» в нашем языке придумано какими-то врагами и вредителями. Сами подумайте: чтобы сказать «люблю», сперва надо по-дурацки вытянуть губы трубочкой, а потом уже совершенно бесстыдно изобразить звук плевка: «п-плю», сложив при этом губы, как для поцелуя. Уж лучше просто поцеловать. Именно это я и собирался сделать — и тут совсем рядом послышался натужный рев мотора.

Машина двигалась вдоль берега, похоже, прямо к нам.

«Сиди тут», — сказал я Светке. А сам пролез между кустов, чтобы лучше видеть.

И то, что я увидел, мне не понравилось.

Длинный черный «бмв», едва не буксуя в песке, проехал вдоль воды и остановился. Из него вышли трое. Двоих я не знал: по виду это были обыкновенные бандиты с рынка, темноволосые и смуглые, в традиционных куцых куртках из плохой кожи. Третьим был Дима, или Данияр, старший брат Шерифа. Я замер.

Дима выглядел плохо. Даже очень. У него была рассечена губа, и приехал он сюда явно не по своей воле. Они продолжали разговор, начатый в машине: я не понимал на этом языке ни слова, кроме нескольких ругательных, которым меня научил Шериф. Хотя гортанная речь темных не была похожа на мягкое башкирское наречие Данияра, но говорившие явно понимали друг друга. Темные наседали. Дима отвечал коротко и нервно, иногда принимался оправдываться, но как-то неубедительно. Его трясло, как от холода. Он был близок к истерике, и я отлично знал, в чем тут дело.

Дима торговал наркотиками. Его мать, конечно, знала об этом. Еще пару лет назад он был общительным и дружелюбным, куда разговорчивее брата. Мы с Максом иногда просили Шерифа раздобыть чего-нибудь, и он брал это у Димы задешево, а чаще просто так; кроме того, Дима знал множество профессиональных анекдотов. Конечно, героин мы никогда не пробовали, он нам и не предлагал. У него была своя клиентура. До самого последнего времени.

Похоже, что теперь он не продавал, а покупал. И еще было похоже, что покупать ему не на что. Обычно таких дилеров-неудачников сдавали ментам, чтобы те выполняли свой план и не слишком задирали расценки на услуги. Но с Данияром все было серьезнее. Месяца полтора назад Шериф обмолвился, что с братом не все ладно: кажется, он попал на бабки, иными словами, не расплатился с хозяевами, и теперь у него возникли реальные проблемы. Эти проблемы решались сегодня прямо на моих глазах.

А может быть, и не решались. Базар крепчал. Должник просил об отсрочке, отсрочку ему не давали. Ему совершенно точно нужно было поскорее вмазаться, а взять было не на что, и темные отлично об этом знали. Как знали и то, что никуда от них он не денется. Время от времени до меня долетали русские слова, например, «комната приватизированный, да?», «п…дец» и почему-то «холодильник». Мне стало тревожно. А ну как этот несчастный торчок продаст комнату — где тогда будут жить Шериф с матерью? Наконец, Дима что-то такое сказал темным, что они переглянулись, засмеялись, а один даже хлопнул Диму по плечу и произнес по-русски:

— Ну, пилять, ты сам захотел, да?

И разговор как-то быстро закончился. Я нахмурился: перед тем, как прикрыть базар, темные несколько раз повторили имя «Раиль». Раилем Шарафутдиновым, как вы помните, звали нашего друга Шерифа. Я не знал, что и думать.

Дима о чем-то попросил, и ему разрешили. Все трое вернулись в машину. Что происходит за тонированными стеклами, я не видел. Минут десять спустя дверца открылась, и Дима, шатаясь, выбрался наружу. Укол подействовал, как выстрел: он сперва неловко опустился на песок, потом упал набок. Водитель вышел из машины, внимательно поглядел на лежащего, затем захлопнул открытую дверцу, вернулся и сел за руль. «Бмв» завелся и двинулся по песку прочь, выбираясь на дорогу. Я выбрался из кустов и бросился к Диме. Он так и лежал на песке без движения, с закрытыми глазами. «Надо посмотреть зрачки», — мелькнуло у меня в голове. Я встал на колени и попытался это сделать, но каким зрачок должен быть и каким не должен, я не знал.

«Светка», — позвал я, и она вылезла тоже. Увидев то, что видел я, она перепугалась до полусмерти. Мне показалось, что она вот-вот убежит. Я поднялся и постарался ее успокоить. А потом снова присел на корточки и попробовал найти пульс: запястье Димы было холодным, но какой-то пульс, кажется, прощупывался. Что делать дальше, я не знал. Ну, то есть, я знал только, что делают в подобных случаях те редкие люди, которые еще не привыкли находить на лестничной площадке или на автобусной остановке тела умирающих от передоза наркоманов.

Такие добрые люди вызывают врача. Они звонят по телефону, и скромный пожилой доктор приезжает в сверкающей белой карете (бог знает, почему эти неказистые машины называют каретами), и выходит из этой кареты, и оказывает больному свою скорую и бескорыстную помощь. Вот только добрые люди с некоторых пор встречаются редко. А на месте доктора обычно оказывается толстый медбрат с помятым после вчерашнего лицом, который и забирает страдальца в больницу для бедных.

Наконец, позвонить доктору мы просто не могли: как я уже говорил, сотовых телефонов у нас не было. В те годы они стоили немалых денег, и даже в лучшие времена отец так и не собрался подарить мне такой.

Но жалеть об этом сейчас было некогда. «Светка, я не могу его так оставить. Вызови скорую, — попросил я. — Или вон до больницы добеги. Сделаешь?» Она кивнула и, спотыкаясь и оглядываясь, пошла прочь от реки, в сторону городских кварталов, туда, где высилось серое здание городской больницы — это из ее пыльного двора мы совсем недавно выезжали кататься на нашем автобусе.

— Данияр, — позвал я. — Данияр, это я, Петр. Друг Шерифа… твоего брата друг. Ты меня слышишь?

Он не слышал. Я похлопал его по щекам, попробовал трясти по-всякому, как Джон Траволта эту телку в фильме «Pulp Fiction». Они там делали укол камфары прямо в сердце. Но их телка, эта глазастая Ума Турман, была птицей высокого полета, она клевала своим длинным носом совсем другие зернышки — куда уж нам, — так что способ мог и не сработать. Еще, как я знал, в таких случаях наркоманам и алкоголикам ставят капельницу с реланиумом. Ни камфары, ни капельницы под рукой не было. Оставалось ждать.

Пока я размышлял об этом, человек на песке шевельнулся, и его веки дрогнули. Вспомнив где-то слышанный совет, я переложил его на бок: вдруг у него начнется рвота? Он дернулся и поджал ноги. Живой, подумал я. Но радоваться было рано. Изо рта бесчувственного Димы текла слюна, он еле слышно хрипел. Мне пришло в голову: если он помрет, что я скажу Шерифу?

— И чем же он таким вмазался, — пробормотал я. — Или вмазали? Какая-то совсем убойная химия.

Дима едва дышал. А вокруг пели птички, доносился шум машин, на том берегу за обширными пустырями виднелся лес, и никому не было до нас дела, как обычно. Самолет не дописал свой иероглиф и исчез, появился новый, но я знал, что у этого тоже ничего не получится.

Через полчаса на дороге напротив нас наконец-то остановилась скорая помощь. Я помахал рукой. Врач, больше похожий на студента, вприпрыжку направился в нашу сторону. Добравшись и увидев скорчившееся на песке тело, только хмыкнул. Нужно было принести носилки. Потом дотащить больного до машины. Это заняло еще минут десять. Мне с вами поехать? — спросил я. А зачем, ответил врач. Дело привычное. Я позвоню родственникам, сказал я. Так вы знакомы? — спросил врач без интереса. Ладно, звони. Пусть родственники приедут, заберут. Выдача тел с трех до четырех. Это я так шучу, ты не подумай плохого. Работа собачья, сам видишь.

Я дал доктору немного денег, тот равнодушно взял и пообещал поставить капельницу прямо в машине.

Они уехали, а я отправился искать Светку. Встретил ее возле самой больницы.

— Они так быстро прибыли? — спросила Светка.

— Ага. Ты умница, — сказал я ей.

— Сегодня в семь, ты помнишь?

— Конечно, помню.

«А ведь Димка подставил Шерифа, — подумал я. — Продал за дозняк».

— Ты о чем задумался? — обиженно спросила Светка.

— О тебе, — сказал я. — Всегда о тебе.

Эпизод6. — А ты не думай, — устало сказал Шериф. — Не бери в голову.

Шериф крепко пожал мне руку и собрался уходить.

— В больницу, — пояснил он.

— Вместе пойдем?

— Не надо, Пит. Чего тебе на это смотреть. Мне-то не в первый раз.

Как я вам уже рассказывал, Раиль Шарафутдинов просил называть его Лёвой, но к нему само собой приросло прозвище «Шериф». Его определили в нашу школу в девятом классе, в середине года. Он выглядел хмурым, даже угрюмым, вдобавок был почти на год старше нас. Но назвать его тупым или тормозным никто бы не решился. Каким, к черту, тупым: ему легко давались все предметы, кроме литературы (тут мы были непохожи). Мне он показался скорее задумчивым, хотя его мысли не так ясно отражались на лице, как наши. Всё это меня заинтересовало.

Мы с Максом долго присматривались к Шерифу. Иногда, как я уже говорил, он отсыпал немного травы из закромов старшего брата и угощал нас. По этому делу у нас с Максом обычно развязывался язык, а еще мы любили слушать музыку. Шериф с удовольствием слушал нас, но сам откровенничал редко и как-то очень неожиданно. Так, покурив однажды очень хорошей травы (этой крылатой фразой могли бы начинаться все эзотерические учения), Шериф пристально поглядел на нас и сказал:

— У меня были два друга в Бугульме. Совсем как вы с Максом. Хорошие.

Мы удивились:

— Как это — были?

Шериф помрачнел.

— Я уехал. А их убили.

Мы похолодели.

— Что делать. Но мы-то живем, — сказал я тогда.

— Не надо нам здесь жить, — произнес Шериф спокойно и мягко. — Плохо здесь.

— В этом городе? — спросил я.

— Не знаю. В стране. И вообще в этой жизни.

— Кто же нам жизнь другую придумает, — грустно сказал Макс.

Жизнь в этот раз была придумана так себе. Данияр мало-помалу начал всерьез увлекаться черной и белой внутривенной магией, и в скором времени общаться с ним стало тяжело. Но Шериф держался. Может быть, и потому, что ценил нашу компанию.

Каким он был другом? Молчаливым. Да, пожалуй, так. Он не отличался чуткостью, в его дружбе не было и тени ухаживания, как это принято в упадочной европейской традиции. Так иногда дружат взрослые уличные псы, которые щенками играли в одном дворе. Или волки в стае — пожалуй, это было даже точнее, но дальнейший поток ассоциаций пугал меня.

Зато, получив как-то по случаю в морду от нашего местного гопника, я был поражен тем, что с ним сталось на следующий день. И тем, как он шарахнулся, завидев меня (единственным оставшимся в строю глазом). Эту историю разъяснить тоже не удалось, но я принял факт к сведению.

Мы расстались с Шерифом на улице. Поблизости жил Макс, и я отправился к нему. Макс был дома: он сидел на диване в обнимку с электрогитарой. Это был недорогой корейский телекастер, купленный года два назад в Питере — еще в те времена, когда Макс пытался собрать свою группу.

— Как нос? — спросил я.

Макс отложил гитару, потрогал нос пальцем и ухмыльнулся.

— Нормально. Только чешется теперь постоянно.

Похоже, его не особенно волновало, зачем менты нас поймали, за что врезали ему по шее, почему потом отпустили и кто заварил всю эту кашу.

«Всё верно, — подумал я. — Это мои дела. Докопаемся сами. Макса в эту тему втравливать незачем. Меньше знаешь — крепче спишь».

— Но вот что, Пит, если ты решил, что я из-за этих дебилов передумаю ехать, так ты даже не надейся, — продолжал Макс. — Я тебе говорил: надо валить поскорее. На все лето. Меня уже весь этот город достал. Еще немного, я тут сожгу что-нибудь. Или взорву.

Он взял гитару за гриф и поставил на пол, как винтовку. Самодельный усилитель («комбик», — называл его Макс) угрожающе зарычал. Макс повернул на гитаре ручку, и комбик притих.

— Мне денег прислать должны, — сказал я.

— Фигня. Костика разведем. Пусть мать потрясет. Интересно, как она его вообще с нами отпустила?

Я-то как раз знал, как все произошло.

Мать Костика хотела, чтобы он поступил в университет, причем непременно на экономический факультет. Рисование, пиво и общение с друзьями перспективным не признавалось, а Макса с Шерифом она вообще считала бандитами и хулиганами (здесь маскарад Макса сработал вполне). Со мной мать Костика общалась охотнее и видела во мне достойного старшего товарища, способного вытянуть ее сына из мутных волн богемы.

И вот с неделю назад она позвонила мне и строго спросила, про какую еще поездку только что проговорился ее сын? Я не стал врать и, как обычно, позволил себе только легкую вольность: я объяснил, что мы решили подработать летом, чтобы меньше зависеть от родителей, и для этого завербовались в археологическую экспедицию. Там мы сможем найти новых друзей и окрепнуть физически, — добавил я, и совершенно напрасно: услыхав про новых друзей, костикова мамаша не на шутку забеспокоилась. По счастью, мне удалось уверить ее, что девочки и мальчики, которые увлекаются историей, совершенно безвредны, а наш руководитель — тот и вовсе святой человек, подвижник. В ответ на вопрос: а кто же он такой? — я без зазрения совести нарисовал ей детальный портрет нашего знакомого доктора Бориса Аркадьевича Лившица.

— Я, короче, его матери наплел, что мы едем в археологическую экспедицию, — сообщил я Максу.

— И чего? Клад поедем искать?

Я засмеялся.

Макс между тем добыл из-под кровати довольно подробную карту автомобильных дорог и показал мне.

— Нам бы хотя бы километров за двести по трассе отъехать. Оторваться. А то мне иногда кажется, что мы тут как будто под колпаком живем. И воздуха становится всё меньше…

Он пошуршал картой и снова взглянул на меня:

— Помнишь, был фильм такой? Парень живет в городе, семья у него, все такое, каждый день на работу ходит… Но каждый раз, как собирается из города уехать, что-то ему все время мешает. То пробки на дорогах, то мать заболеет. А потом оказывается, что все это — телешоу, и родился он в телешоу, и прожил там все двадцать пять лет, все время перед скрытыми камерами… И никуда тебе не деться, ни тебе, ни детям твоим…

Конечно, я помнил этот трогательный фильм. Там вокруг города было море, а за морем стена, вроде экрана, на котором показывали небо — волю, одним словом. Доплывешь до горизонта и как раз упрешься рогом в экран. Неописуемое чувство, — думал я.

Сегодня утром, глядя со Светкой на небо, я размышлял примерно о том же. «Х…й тебе, х…й», вычерчивал на голубом экране самолет — лично для меня. Этот иероглиф я распознавал даже с закрытыми глазами.

— Макс, — сказал я. — Все равно прорвемся. Поедем путешествовать. На всё лето. Никто нас не остановит, ни менты, ни пробки, ни бутылки. Ты мне веришь?

— Прорвемся, — подтвердил Макс. — Дай мне ключ, я съезжу, тормоза сделаю. Вечером все равно на дне рождения встретимся. Хотя, сдается мне, там на самом деле только одного человека ждут. Зато сразу двое. Разве нет?

Эпизод7. — Я тебе говорю, ты бы слилась в туман, а? — сквозь плеск воды было слышно, как Светка сердится. — Ну что тебе, пойти не к кому?

— Не хочу никуда идти, — говорила Марьянка. — Чего это я должна уходить.

— Вот сучка. Получить хочешь, да? Сейчас получишь.

Тут мне надоело слушать, и я дернул ручку двери. Возня в ванной прекратилась, но задвижку открывать не спешили.

— Ну, кто там? — раздался светкин голос.

— Это я.

После паузы дверь распахнулась. Встрепанная Марьянка сидела на бортике ванны и поглядывала на меня, хлопая ресницами. Ее старшая сестра смотрела на нее с ненавистью.

— Погодите, девчонки, — решил я прикинуться чайником. — Вы тут, кажется, ссоритесь?

— Ничего не ссоримся.

— Вы когда идете куда-нибудь, трубку с собой берите. Там, в ванную или еще куда. Очень удобно. Вон, смотрите: одной рукой в носу ковыряешь, другой говоришь.

На день рождения я подарил Светке отличную вещь: домашний радиотелефон с двумя трубками. Несколько таких аппаратов мы позаимствовали в бывшем отцовском офисе, и один я сегодня утащил потихоньку от матери. Пользуясь двумя трубками, можно было переговариваться между собой дома, а можно было даже выйти во двор и делать вид, будто у тебя мобильный телефон. Это было весело. И к тому же получалось, что это подарок обеим сестрам: я счел это удачным решением. Хотя одну из двух трубок весь вечер таскал с собой.

— Мы без телефона уже поговорили, — сказала Светка. — Петь, ты чего хотел? Помыться? Сейчас я мелкую выгоню.

— А я и сама уйду, — сказала Марьянка, поднялась и прошла в дверь мимо меня, выразительно глянув мне в глаза. Я скрипнул зубами.

— Иди сюда, — тихонько сказала мне Светка. — Ты утром опять не ответил…

И мы заперли дверь на задвижку.

Перед этим мы часа на два завалились на дискотеку в «Прибой». «Прибоем» называлось несуразное здание красного кирпича, выстроенное недалеко от нас еще в советские годы. Больше всего оно походило на небольшой крематорий. Однако сперва там был кинотеатр (с тем же многозначительным названием), а теперь какие-то ушлые люди организовали местный центр развлечений. Кино там тоже показывали, но днем. А по ночам в фойе устраивали танцпол, врубали музыку, стробоскопы… В общем, всё как положено. Там же работал бар, где торговали пивом без ограничений — ну, и кое-чем торговали в темных уголках. Так вот: хорошенько приняв еще на дне рождения, мы всей компанией переместились в «Прибой» и танцевали, пока нас окончательно не прибило, как обычно. После чего, потеряв в дороге Костика и многих других, мы вернулись в Светкину квартиру — Макс, Светка и я. Справедливости ради надо сказать, что Макса почти что и не было: он еле шел, его тошнило, и было ясно, что в таком виде появляться дома ему незачем. Мы уложили его в задней комнате и надолго о нем забыли.

До тех самых пор, пока он не начал скрестись в дверь ванной.

— Да что же это, блин, такое, — ужаснулся я. Было понятно, что если ему не открыть, случится страшное. — Подожди минуту. Когда ж ты успел так нажраться?

Светка выскользнула. Макс ввалился в ванную, нащупал кран и включил горячую воду. Сразу после этого… словом, через минуту он опустил голову под струю и сидел так, мокрый и беспомощный, и выглядел настолько жалким, что я даже перестал злиться.

— Пит, — сказал вдруг он. — Я прошу тебя, давай свалим отсюда. Я не могу больше. Мне так х…ево.

Я ухватил его за волосы и повернул мокрой мордой к себе.

— Макс, всем х…ево. Кому теперь легко. Посиди тут. Может, тебе пепси-колы принести?

— Я сдохну здесь, — упрямо продолжал он, глядя куда-то в сторону. — Чего я умею? Ничего. Кому я нужен? Них…я никому. Ленка на дачу уехала, а я ведь говорил ей: останься, пожалуйста, мы на день рождения… на день рождения пойдем, я с тобой вместе, как раньше, а она… она тогда мне сказала, что я…

Тут он умолк и опять сунул голову под кран. Чуть не захлебнулся. Я вытащил его из воды и услышал продолжение:

— Она сказала, что вот мне уже восемнадцать, а мне ничего не светит вообще. Ты, говорит, осенью в армию пойдешь, а потом всю жизнь будешь камаз вонючий водить. Это она потому, что я… что я ей говорил, как мы поедем… столько раз рассказывал… а ей это неинтересно…

— Да и пускай идет лесом, — обиделся я за Макса. — Ей неинтересно! Пусть дальше с этими своими… уродами гуляет. Ты знаешь, что она с ними гуляет?

— Я… тогда не знал… какая теперь разница… а я-то ей песни на гитаре играл…

Он закрыл лицо руками. Потом внятно произнес:

— Знаешь, чего я хочу? Взорвать тут что-нибудь. И сразу сдохнуть. Без мучений.

— Слушай меня, Макс, — сказал я, дергая его за плечо. — Хватит уже с ума сходить из-за ерунды. Мы с тобой оба никому на х…й не нужны. И никто никому. Всё это только видимость, и любовь, и все такое… Но лучше, когда у тебя эта видимость есть, чем когда ничего нет. Только ты сам решай, кого слушать, в какую иллюзию верить… Кто тут тебе поможет?

Я чувствовал, что и сам начинаю нести какую-то чушь. Но Макс — я знал — слушал внимательно.

— Я сегодня видел, как Димка Шарафутдинов чуть не скопытился от своего героина. Понял? Он чуть не сдох. Тоже, наверно, думал, что ничего вокруг не осталось, только он один. Ты тоже так хочешь? Так я тебе не дам сдохнуть. Лично я. Вот хочешь верь, хочешь нет. Кто вместо тебя машину поведет?

Макс уперся руками в белый фаянс и засмеялся сквозь слезы.

— Я сильно пьян? — спросил он.

— Да ничего такой.

— А мне кажется, не сильно. Я бы за руль сел. Хочешь, покатаемся? Реально, по дворам чуть-чуть, и сразу обратно?

— Ты мне лучше, Макс, скажи, пока я не забыл: зачем ты к Марьянке приставал?

— Я приставал? — Макс нахмурился. — Да нет, просто поговорили. А чего к ней приставать. Один хрен, она только на тебя смотрит. Пит, почему у тебя в жизни все получается? А? С восьмого класса? Нет, ты объясни. Почему, когда мне девчонка нравится, она все равно тебе достается?

— Это потому, что тебе нравятся те же самые, — сказал я.

— Ну… типа того… — тут Макс опять засмеялся. — И все равно это неправильно. Я ведь сейчас откровенно говорю с тобой?

— Откровенно, ну и что?

— Так вот. Когда я у тебя отобью кого-нибудь, ты не будешь на меня гнать?

— Не понял.

— Ну, если она сама меня выберет, а? Скажи правду. Это важно.

— Хорошо. Я постараюсь, — ответил я серьезно.

— Забились.

И он снова сунул голову под струю горячей воды.

Затем поднялся с места, пятерней откинул со лба мокрые рыжие волосы и посмотрел на меня, улыбаясь.

— Поехали кататься, — сказал он.

— Ну, поехали. Что с тобой поделаешь. Девчонок не возьмем?

— А ну их.

Макс вытер лицо самым лучшим махровым полотенцем и твердым шагом вышел из ванной, а я вслед за ним.

Девчонки сидели в большой комнате и, кажется, смотрели телевизор. Уж не знаю, помирились они или нет. Мы с Максом, стараясь не шуметь, выбрались на лестничную площадку и осторожно прикрыли за собой дверь.

Стояла глухая ночь — не темная, а скорее бесцветная, как обычно бывает в наших краях в июне. Фонари плясали в тумане. Мы пошли напрямик мимо помоек, несколько раз вписавшись в грязь (Макс чуть не упал), миновали одну серую пятиэтажку, затем другую и, свернув за угол, оказались возле моего дома.

Наш автобус дожидался нас там. Макс нащупал в кармане ключ, открыл дверцу и уселся за руль.

— Мы недолго, — успокоил он сам себя и воткнул ключ в замок зажигания. Мотор недовольно фыркал и не заводился. «А, черт, забыл», — выругался Макс и вытянул на себя ручку воздушной заслонки. Снова заскрежетал стартер, и двигатель взревел на весь двор. Кто-то в доме напротив проснулся и включил свет.

— Слушай, что-то ты тормозишь, — сказал я Максу. — Может, я поведу?

— Не-ет, — помотал головой Макс. — Всё под контролем. Сейчас фары включим. Во, смотри, как хорошо. Всё видно.

Подождав пару минут, он задвинул ручку обратно, вывернул руль влево, и автобус тронулся. Мы пробрались по узкой дорожке мимо припаркованных машин, чудом никого не зацепив, и наконец выползли в широкий проезд. Макс поддал газу, и автобус покатился бодрее. Я следил за ним: его глаза блестели нездоровым блеском, но он действительно управлялся с машиной неплохо, лучше меня. Мы проехали мимо злосчастного магазина, где Максу разбили нос, и тут он процедил сквозь зубы:

— С-суки. Ненавижу это всё. Пит, ты слышишь? Ненавижу.

— Их нет, Макс, — сказал я.

— Они не дадут нам уехать. Мы катаемся по кругу. Как в цирке.

Я промолчал.

— Как лошади в цирке. А они все на нас смотрят из окон. И ждут, пока кто-то споткнется. Только этого и ждут.

— Макс, на дорогу смотри.

— А кто споткнется, того пристреливают. Да и то, Пит, я думаю: лучше бы сразу. Правда?

Ручаюсь, я точно запомнил его слова.

Мы свернули с улицы обратно во двор, спугнули кошачью парочку, расположившуюся прямо на нашем пути, проехали мимо очередной чадящей помойки и снова оказались возле Светкиного дома. Здесь Макс резко нажал на тормоз, и машина встала, как вкопанная, прямо перед бампером какого-то старого опеля. Двигатель заглох.

— Вот, видишь… а ты боялся… покатались, и отлично, — пробормотал Макс и уронил голову на баранку.

— Ну ты красавец, — отозвался я. Ответа не последовало.

Я улыбнулся. А потом вдруг подумал: ведь и правда, мы ездим по кругу среди этих пятиэтажных помоек, пьем пиво и все собираемся куда-то, и строим бесконечные планы. Что же должно произойти, чтобы мы решились?

Вдруг в кармане куртки что-то громко запело и запиликало. «Телефон», — вспомнил я и полез за пазуху. Наконец нашел трубку и поскорее нажал на кнопку ответа.

— Петя, это ты? — раздался Марьянкин голос.

— Ну да, конечно. Я трубку вашу утащил, — сказал я.

— Ты хитрый. Тут тебя Светка ищет. Сейчас трубку дам. Целую.

Я даже не успел ничего ответить.

— Вы что, в машине? — взволнованным голосом говорила Светка. — Я вас в окно вижу. Вы с ума сошли. Не уезжай никуда, слышишь?

— Я сейчас приду, — сказал я.

Тут Макс пошевелился, сполз с сиденья, взглянул на меня, чему-то улыбнулся и отрубился снова. Я все еще сжимал в руке телефонную трубку, когда увидел, что мимо нашего автобуса медленно проезжает белая пятерка-жигули с включенной мигалкой. Проезжает и останавливается.

Стекло поползло вниз. Милиционер по кличке Стас окинул меня внимательным взглядом, показал пальцем: ну-ка, открой. Я положил трубку на сиденье, нащупал ручку стеклоподъемника, покрутил, выглянул.

— Сидим? — неприязненно спросил Стас.

— Вроде того, — подтвердил я.

— Ты мне это брось, Раевский. Чтоб дома у меня ночевал, понял?

— У вас?

— Пошути еще, козел малолетний.

Похоже, он опять был под газом: вневедомственная охрана, как-никак. Охрана вне вашего ведома. Работа нервная.

— Да чего я вам сделал?

— Ты, бл…дь, еще них…я не сделал. И не сделаешь. Потому что — сидеть тихо. Шаг влево, шаг вправо… — Стас прочистил горло и длинно харкнул в мою сторону. Меня чуть не стошнило, как Макса в ванной. — Твое счастье, что Петрович тут не сильно наследил. А то бы ответил по полной.

Ему что-то сказал напарник, он отмахнулся.

— Меня по ходу не… колышет, парень, твоя личная жизнь, — продолжал он. — Мне надо, чтобы все было под контролем… Да ладно тебе (это он сказал невидимому второму). Потом у нас в армию пойдешь, и все. А до тех пор…

— Что до тех пор?

— Покойнику никто не пишет, — непонятно сказал Стас и загоготал. Тут лязгнула дверца жигулей, и его напарник выбрался на свет. Похоже, он все-таки был у них за старшего. Он встал, опершись на белую крышу с вертящейся мигалкой: я глядел на его лицо — то белое, то синее, — и думал, что если уж кто и похож на покойника, так вот он, передо мной.

— Ты, молодой, Стаса послушай, — сказал сине-белый. — Он иногда дело говорит. Тебе надо, короче, сидеть ниже плинтуса. И матери тоже. Вами серьезные люди интересуются. Будете себя правильно вести — так и без вас разберутся. Мы и сами ждем — не дождемся. Нам тут по району других забот дополна. Понял?

Я зажмурился. Цветомузыка продолжалась. Я снова открыл глаза.

— Значит, понял, — заключил командир. — А в общем… Живи, не кашляй. Зенит — чемпион.

Он убрался на свое место. Стас, задумчиво ковырявший в носу, прекратил свои изыскания, взялся за рычаг и тронул пятерку вперед, на ходу поднимая стекло. Красные фонари удалялись; вот машина свернула за угол и скрылась из виду. Телефонная трубка в руке еле слышно пищала. Я нажал на кнопку. Стало тихо.

Мой отец не любил, когда его зовут по отчеству, любил, когда по имени, Николаем. А Петровичем на моей памяти его так звал один человек — Владимир, исполнительный директор. Что, впрочем, ничего не объясняет.

Несколько минут я сидел в кабине, смотрел на темные окна домов и размышлял. Зажигание все еще было включено, фары горели. Я вылез, обошел автобус, взял за шиворот упирающегося Макса и поволок по лестнице на второй этаж, не забыв запереть дверцу на ключ.

Потом все было хорошо.

Документ2. Кадры мелькают и сменяют друг друга, а я не в силах ничего изменить. Мне хочется всё вспомнить и нарисовать картинки получше; но моя мысль спешит, и вот уже вижу я совсем другую ночь, и другое имя повторяют мои губы — это имя девушки, но вы ее все равно не знаете.

Как мне рассказать вам о ней? Мгновенная фотография, сделанная на южном вокзале раздолбанным «полароидом», и та откроет больше. Вот она, эта фотография, у меня на ладони. Полгода назад я попробовал оцифровать ее и поставить заставкой рабочего стола, но потом убрал и вообще стер этот файл. Почему? Я объясню вам.

Девушка на фотографии улыбается для меня. Только для меня. Я помню: пока внутри «полароида» шел патентованный химический процесс, мы заглядывали фотографу через плечо, смеялись и ждали. А вот мой новый японский сканер Minolta (дорогой, с хорошим разрешением) никогда не слышал твоего дыхания. В этом все дело. Можно называть это навязчивым состоянием или паранойей, но почему-то я верю только собственным фотографиям. Ну, или когда сам стоишь у фотографа за спиной, делаешь ему рожки или еще чего похлеще, дожидаясь, когда ты зафыркаешь от смеха, а фотограф сердито скажет — не мешайте работать, молодой человек, как будто я не вижу, чем вы там занимаетесь.

Вот сейчас я набираю эти строки, вглядываясь в клавиши своего замечательного нотбука (я уже говорил, что не умею писать вслепую), а пока я смотрю на эти клавиши, кто знает, что творится вокруг? Может быть, мои друзья уже ждут за дверью, а может, стоят сзади и заглядывают через плечо, — и Макс, и Костик, и другие, — и читают мою повесть, и узнают себя, и смеются?

Хотя вряд ли. Откуда им здесь взяться. То, что я пишу сейчас, в чужом доме, где из окна виден скучный регулярный парк с глупыми рыжими белками, — это и есть единственная реальность, которую я создал сам, а никакой другой не существует — по крайней мере, за пределами экрана и моей памяти.

Вот только хреновый из меня демиург. Ведь я даже не знаю, что происходит с моими героями, когда компьютер выключен. Может быть, с ними вообще ничего не происходит, и история останавливается: я помню отголоски спора каких-то книжных философов на ту же тему. Да, кажется, один говорил: а почем я знаю, может быть, предметы за моей спиной превращаются во что-то… Забыл. В какую-то ерунду… А действительно, почему бы и нет? Вот бы устроить телешоу: «За спиной».

Самое обидное, что там-то и происходит всё самое интересное, а ты этого не видишь. Мало того. Жизнь проходит за твоей спиной, и ей наплевать, обернешься ты или нет. А попробуй-ка обернись, когда ты почти не встаешь с постели, а по комнатам ездишь на инвалидной коляске.

Все-таки чертовски неудобная эта клавиатура. Пальцы ноют. Я продолжу утром.

Эпизод8. Утром в воскресенье — а точнее, около двух — я наконец возвратился домой и обнаружил на автоответчике сообщение:

«Пит, как вернешься, позвони мне срочно. Костя».

Оказывается, он звонил поздно ночью. Как раз пока я беседовал с ментами. Я тут же набрал его номер.

— С добрым утром, — послышалось в трубке.

— Кончай прикалываться. Что случилось?

— Я тут ночью все думал… И кое-что придумал. Не хотелось вас обламывать, поэтому…

— Я же говорю, заканчивай.

— Письмо. Я знаю, что это, — сказал он так, что я похолодел.

— Погоди, — сказал я ему. — Скоро буду.

Костик расхаживал по квартире в футболке с надписью «5UCK MY D1CK». Это могло означать только одно: матери нет дома. Поэтому мы без стеснения забрались к ней в бар, в котором нашлась бутылка бренди «Наполеон» — для гостей, — а затем, в компании с Наполеоном, завалились в Костикову комнату, где на столе стоял новенький компьютер. Он был включен.

— Чего ты мне хотел показать? — спросил я.

— Кажется, я догадался, — сказал Костик взволнованно. — Ты помнишь текст?

— Помню.

— «Зайди на гор. почту, на Ленина, 35». Гор. почта. Горячая почта. Хотмэйл. Он так и сделал.

— Хотмэйл?

— Это почтовый сервер. Он так и сделал, как говорил. Завел на нем ящик. На Ленина, 35 — это, наверно, просто адрес такой. Lenin-35. Или что-то в этом роде. Теперь смотри… Либо я совсем дурак, либо не совсем…

Костик со второй попытки подключился к интернету и набрал адрес: hotmail.com. На экране возникла заставка почтовой службы. Затем он вписал в нужное окошечко адрес ящика — lenin-35.

— Надо ввести пароль, — тупо сказал я.

— А ты вспомни. Пароль вы оба должны знать. Password. Он же так и пишет: даю слово!

— И что?

— Перед этим что он написал? «Ты видишь, я еще помню, когда твой день рождения».

— День рождения! Но ты же знаешь, когда у меня день рождения. Ты уже пробовал?

— Нет, Пит. Так нельзя. Я хотел тебя дождаться.

Я подсел к столу и двумя дрожащими пальцами набрал число из восьми цифр. Прошло несколько секунд, пока модем отсылал положенную порцию информации на сервер, и еще несколько, пока по старым медным проводам до нас дошел ответ: в вашем почтовом ящике одно непрочитанное письмо.

— Костик. Это просто офигительно, — сказал я. Голова у меня шла кругом. — Ты знаешь, что ты сейчас сделал? Ты, блин, разгадал какую-то очень важную вещь. Важную для меня. Я теперь для тебя что хочешь сделаю. Что попросишь.

— Да ладно, расслабься, — проговорил Костик, явно польщенный. — То ли еще будет. Мы с тобой прямо детектив пишем.

И ведь как в воду глядел!

Он вытащил пробку и предложил мне глотнуть. Меня не нужно было уговаривать. «Если потом долить чаю, то никто и не заметит, — подумал я. — К тому же мы готовимся к археологической экспедиции». Вслед за этим я нажал клавишу enter.

«Милый мой Петр! — писал мне отец. — Если ты это читаешь, значит, я все сделал правильно. Извини, что мне пришлось говорить с тобой загадками. Но ты ведь у меня понятливый парень, правда?»

«Ну да, понятливый, — думал я. — Только с задержкой в понятиях».

Пока я читал письмо, Костик деликатно смотрел в сторону, потом и вовсе встал с кресла и улегся на диван (на стене над ним был прикреплен болезненно-красный, как горло больного ангиной, постер с Энди Уорхоллом).

Отец писал:

«Если бы ты знал, как я сейчас волнуюсь за вас, ты бы простил мне то, что пришлось скрываться так долго. Я ведь и верно собирался перевести все дела в Москву, открыть реальную сеть магазинов, не чета нашей. Но тамошние партнеры захотели владеть всеми долями. И по-тихому решили меня слить. А ты знаешь, как у нас сливают? Ставят в такие условия, в которых сам все отдашь, да еще спасибо скажешь, что живой остался.

Не стану тебя особо загружать. Скажу только, что мою фирму они получили. Но чистую. На счетах — ноль. Основную часть средств я обналичил через одну дружественную контору. С потерями, конечно, но тут уж выбирать не приходилось.

И вот мои расчудесные друзья стали искать деньги. Весь офис разнесли, подняли все документы, но не нашли ничего.

Между прочим, речь идет о довольно большой сумме. Это такой тяжелый чемоданчик. В самолет не возьмешь, через таможню не пронесешь. Поэтому я спрятал его так надежно, как только смог.

К несчастью, они что-то почуяли. Они уверены, что вернуться незаметно у меня не получится. Думают, я выжду момент, выйду на связь и скажу вам, где надо искать. Так что, я уверен, за вами следят. Причем очень многие».

Я вспомнил про ментов. И про вскрытые письма. Всё складывалось одно к одному, как бетонные блоки в невидимой стене, выстроенной вокруг нашего города.

«Поэтому надо вести себя очень осторожно. Но, если все пойдет как надо, ты сумеешь найти эти деньги. Это будет твой приз за сообразительность… И тогда уже от тебя будет зависеть, когда и как мы встретимся в следующий раз. И чем потом займемся.

Теперь о том, как нам действовать. Ты ведь можешь уехать, не возбудив ничьих подозрений? Скажем, как бы в лагерь. В южном направлении. Через Волгореченск. Пока это всё, что я могу тебе рассказать. Я не могу подставлять людей, которым доверяю, как тебе. Они мне не чужие. Поэтому надо сохранять полнейшую секретность. Напиши ответ, я каждый день смотрю почту. Как только ответишь, я расскажу тебе, как добраться до места и как отыскать тайник».

«Не хватает только карты острова», — подумал я. Неумело прокрутив текст вверх, я обнаружил внизу еще несколько строк:

«И еще просьба. Когда будешь писать ответ, дай мне знать, что ты — это ты. Ну, скажем, напиши о том, что знаем только мы двое… Ты же хитрый, у тебя все получится».

Дальше было еще немного о личном.

Впрочем, я уже начал понимать шифр: чтобы попытаться провернуть наше дело и прикрыть тылы, мать нужно было на время поселить в безопасном месте. Отец имел в виду один лечебный курорт недалеко от Петербурга. Там главным врачом был его приятель, Борис Аркадьевич Лившиц. Я помнил эти места с детства. Корпуса были построены прямо на берегу залива. Далеко в море уходила коса, на которой были расставлены скамеечки: отдыхающие могли прогуливаться и загорать. Я бы сдох там со скуки, но именно поэтому место подходило как нельзя лучше.

— Спасибо, Костик. Я прочитал. А как ответить? — спросил я. Костик показал, как. Я ненадолго задумался.

«Привет, папа. Мы с мамой тоже очень беспокоились за тебя. Чтоб ты знал: она по-прежнему работает бухгалтером в бывшем нашем магазине…

Я подумал и удалил эти слова.

Извини, что не сразу догадался насчет твоего квеста. Ты все так зашифровал, хорошо еще, что мне помогли друзья…

Тут я остановился. И удалил эту строчку тоже.

Насчет того, что за нами следят — похоже, ты прав. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Напиши мне, куда ехать, я жду.

А вот тебе доказательство, что я — это я: помнишь, я с тобой ездил в Москву, и ты меня познакомил с исполнительным директором, с Владимиром? Я сидел в машине и ждал тебя. Так вот. После того, как ты вернулся, ты несколько минут не включал мотор. И молчал. А потом мы засели в „Четырех комнатах“ и слушали какую-то питерскую группу, и первый раз вместе нажрались — я с тобой за компанию. Ночью, я помню, мы стояли у реки и смотрели на Кремль. Потом, когда мы поехали на квартиру спать, тебя остановил ДПС и снял 200 долларов. А меня стошнило прямо в машине. Но ты об этом узнал только утром».

Эпизод9. Не помню, что было потом. Кажется, после пары глотков наполеоновского бренди я только и думал, что о предстоящем приключении. И о деньгах. Даже вчерашние угрозы как-то подзабылись. Я чуть не разболтал все Костику сразу же, не отходя от компьютера — но удержался.

Конечно, ситуация бредовая, немыслимая, — думал я. Но бизнесмены с деньгами не шутят, хотя бы из суеверия. А значит, всё это происходит на самом деле: где-то лежат и ждут меня большие бабки. Пройдя квест до конца, я получу их. Зароюсь по локти в сундук с золотом, как граф Монте-Кристо с книжной полки моей мамы. (Мне рассказывали, что эти книги еще до моего рождения покупались по талонам, в обмен на сданную макулатуру. Не могу себе этого представить. Тащить куда-то ворох картонок, среди которых стыдливо спрятаны пачки партийных газет, — и все это лишь для того, чтобы какой-то супермен девятнадцатого века мог перебирать бриллианты в своем сундуке? Ну да ладно).

Да, я хотел взять эти деньги. Такие забавные зеленые бумажки. Я уже вырос и теперь хочу денег. Что непонятно? Деньги — это ведь не талон на графа Монте-Кристо. Это право самому стать этим графом, дать ему пинка под зад, купить его остров, издать роман о своих приключениях, а также о злоключениях кинутого графа (так и быть, во втором томе), купить сколько потребуется рекламного времени и пространства и заставить читать свою книгу всё просвещенное человечество. И пусть где-нибудь в коммунистической Корее ее получают в обмен на пачки старых газет.

«Да ты не граф, а графоман», — усмехнулся внутренний голос, но тут же был грубо послан. «Есть такой миллиардер, — сообщил я внутреннему голосу. — В детстве тоже нихрена полезного не делал, правда, успел трахнуть дочку директора колледжа. Зато потом открыл свою студию, и фирму пластинок, и авиакомпанию… Назвал любимым словом: Virgin. Помнишь такого?» — «Помню, — ответил внутренний голос. — Ты на Светку намекаешь?» Мать Светки была директором нашей школы. «Ни на кого я не намекаю, — мысленно рассмеялся я. — Просто парень них…я не слушал, чего у него внутри происходит, зато приходил и брал, что хотел». — «Посмотрим, как это у тебя получится, мой юный Бонапарт, — тускло произнес голос. — Ты еще многого не знаешь… ни о себе, ни о других». — «Чего это я такого не знаю?» — «Ну, например, есть вещи, которые ты не сможешь получить ни за какие бабки. Станешь кусать локти, но все равно обломаешься». — «Забьемся, что не обломаюсь?» — «Не вопрос», — сказал внутренний голос и заглох.

Но и веселье как-то незаметно улетучилось.

Помню, что ночью долго не мог заснуть. Потом мне приснилась какая-то хрень: как будто все мы снова пришли в школу — и Шериф, и Макс, и некоторые другие одноклассники, и даже Костик, которому вообще с нами быть не полагалось, поскольку он был на два года младше. Во сне мы сидели перед пустой доской, никого из учителей не было, и я всё пытался понять: зачем мы здесь собрались? «Будем снова экзамены сдавать. В прошлом году не засчитали», — сказал кто-то, и все подозрительно быстро согласились. Что было дальше — не помню. Помню только, что Шериф обернулся ко мне и сказал:

— Пит, ты первый отвечаешь.

Сон, как видите, был символическим, даже слишком. Но теперь я думаю так: подобные сны регулярно снятся всем, кто неплохо учился в школе и в особенности тем, кто придавал этому процессу слишком уж большое значение. На самом деле, главное в этом сне — то, что в нашей школе и правда нет никаких учителей.

Но отвечать первому все равно приходилось мне. Причем по всей программе.

Когда я, по дурному своему обычаю, проснулся под утро, на меня внезапно накатилась запоздалая волна ужаса: и все-таки, во что же я ввязался? Да, я помню. Я должен отправиться за припрятанными где-то сокровищами. Почему я? Для чего отец придумал эту безумную поездку — пойди туда, неведомо куда, принеси то, не знаю, что? То есть, как это «не знаю что», — это деньги, Петька, деньги. Это будет твой приз за сообразительность. Но я никогда не любил эти игры! Охота на лис. Веселые, блин, старты. Что там еще? Одно слово это дебильное — «квест» — чего стоит («Каждый несет свой квест», — тут же подсказала услужливая память. — А вообще-то «conquest» означает «завоевание». По-испански «конкиста». А мы, значит, конкистадоры). Я вспомнил Макса. Если выиграешь игру, тебя выпустят из-под колпака, дадут глотнуть воздуха — так, что ли? Тогда я поеду. Я боюсь, но поеду. А если не выпустят? Ведь меня предупредили: покойнику никто не пишет. Интересно, кого они имели в виду?

Мысли накладывались одна на другую.

Я встал с постели, сел на подоконник и закурил сигарету. Внизу под окном смутно белела крыша нашего автобуса.

За дверью послышались шаги. Мать зажгла на кухне свет и, судя по всему, принялась разогревать чайник. На часах было пять утра. Выйдя на кухню, я подсел за стол.

— Что это ты так рано? — спросил я у матери. — Не спится?

— Не спится, — откликнулась она.

— Я получил письмо от отца, — сказал я, стараясь казаться спокойным.

— Замечательно.

— Он тебе ничего не говорил? Не звонил?

— Не говорил о чем?

— О деньгах. О своих деньгах.

— А что случилось с его деньгами? — ее голос звучал устало.

— Случилась странная история. Я хочу посоветоваться с тобой, что делать.

(Пять минут назад я не собирался ни с кем советоваться).

— История с самого начала была довольно странная, — заметила мать. — С самого первого дня.

Я налил себе кофе и долго дул на чашку, потом пригубил и тут же обжег язык.

— Деньги лежат в тайнике где-то в другом городе, не в Москве. И не у нас. Он их спрятал. Там почти все деньги со счета. Наличными.

Мать подняла глаза:

— Мне говорили, что он успел почти всё перевести куда-то на подставную фирму…

— Кто говорил?

— Да эти наши… магазинщики. Которые теперь уже не наши.

— В том-то и дело, что не успел. Так он мне написал. И еще написал: они, кажется, догадываются обо всем.

— Кто «они» — я догадываюсь. Я тебе не говорила — у меня тут наши… кровельщики и те каждый раз интересуются: «Когда за деньгами поедем, слюшай?» Это они шутят так. Я им пару раз ответила резко, теперь вроде перестали.

— Перестали интересоваться?

— Как бы не так. Перестали шутить.

— Вот он и пишет: за вами следят, и вполне возможно, что многие.

— Насчет многих — не знаю, — сказала она неуверенно. — А почему он пишет об этом тебе?

— Не мне, а нам. В Москве у него никого нет. Ты не думай. Всё кончилось еще до того, как заварилась эта каша. Он хочет, чтобы мы ему поверили.

(Если вы помните, в письме было много личного — и мне не хотелось бы сейчас рассказывать об этом. Я не умею описывать чужие переживания, да и не собираюсь учиться. Хотя бы потому, что мне довольно своих).

— А я думала совершенно другое. Между прочим, его московские сотрудники тоже куда-то делись. — Тут мать болезненно усмехнулась. — Ну, так скажем, некоторые из них. Особо близкие. И я решила…

— Мне кажется, он все-таки написал правду. Никого у него нет.

— И что ты собираешься делать?

— Сделаю то, что он просит. Поеду и найду эти деньги. Понимаешь, это огромные деньги. Мы сможем начать всё сначала. И бизнес, и всё. Я его понимаю: ему нельзя возвращаться. А я могу провернуть все незаметно.

(Еще полчаса назад я сильно в этом сомневался).

— Они читают его письма. Видимо, отслеживают международные звонки. Ты в курсе? — спросила мать.

— Я знаю.

— Они убьют тебя, — сказала мать глухо. — Оставь это дело.

— Еще кто кого убьет, — я глотнул остывший кофе и скривился. — Еще кто кого.

Эпизод10. — Он сам умер. Снова вмазался и умер. Они так говорят.

Шериф стоял у меня в дверях, сложив руки на груди, абсолютно спокойный с виду, как будто вовсе не его старшего брата Данияра нашли ночью мертвым на больничной лестнице, на площадке между восьмым и девятым этажом.

— Они говорят, — ровно продолжал Шериф, — что окно было открыто, он туда шприц выбросил. Милиция даже смотреть не стала.

— Шприц тонкий. Отпечатки пальцев не идентифицировать, — сказал я.

— Да им они и не нужны, — Шериф закрыл глаза. — Слушай, Пит, ты как думаешь, чего им надо от нас? Обыск был. Подписку взяли. Мать ничего не понимает, только плачет. А я… меня, похоже, под статью тянут. Сам колешься? — спрашивают. Нет? Не может быть, покажи руки. Да, странно. А что брату в больницу носил? Так они говорят.

— Я схожу к следователю. Я же все видел…

— Э-э, нет. Не ходи. Пит, спасибо, не ходи. Я сам дурак, зачем спросил. — Шериф скривился, как будто вспомнил о чем-то очень неприятном. — Это же кто был там в «бмв», ты знаешь? Это же люди Арслана были.

— Арслана?

— Ну да.

— Я слышал про Арслана. Что-то отец говорил. Сам его никогда не видел.

— Хорошо, что не видел. Под ним половина наших барыг ходит… Извини, Пит. Не обидел тебя?

— Да чего там, — произнес я. — Мне-то что. Это прошлые дела. Ты мне, кстати, скажи: при обыске ничего не нашли?

— У брата ничего не было. И денег не было.

— Не было — подкинут, — предположил я.

— Много в нашу комнату подкинешь?

— Тебе на срок хватит.

Шериф сплюнул.

— Я пойду, — сказал он.

— Погоди. Наши знают?

— Ты первый знаешь.

— Это… Хочешь, посидим вечером?

— Мы потом посидим, Пит. Я не смогу сегодня.

Я задержал его руку в своей:

— Раиль. Если я буду нужен — я приду в любое время.

А что мне было сказать еще? Я не знал. Шериф посмотрел на меня долгим взглядом и что-то сказал по-башкирски вполголоса — то ли просто попрощался, то ли не просто. Повернулся и пошел вниз по лестнице. Он держался прямо, только походка его изменилась.

Я постоял на площадке и вернулся в свою комнату. С невеселой усмешкой глянул на телефон, на старый добрый playstation. Потом распахнул дверь на балкон и уселся там на колченогую табуретку, положив руки на перила, а голову — на руки. Подо мной ходили люди. Счастливые парочки. Накрашенные бабы торгового вида. Полупьяные старики. Из открытого окна дома напротив тоже кто-то выглядывал.

Да. Окно на лестнице было открыто. Вон они, эти больничные окна, высокие и узкие, верхние этажи отсюда видны как на ладони. Обычно заперты. Значит, Данияр выбросил туда шприц. То есть — он встал, открыл два шпингалета (до второго даже я не сразу бы дотянулся), выкинул баян и уселся обратно на бетонный пол. А после этого взял и умер.

Sorry, chief. Неувязочка. Я же видел, после той вмазки, на берегу, он упал как пришибленный. Двух шагов не прошел. А там дозняк еще был не такой мощный, раз жив остался. Хотя, может, просто студент капельницу вовремя поставил.

Или он сперва окно открыл? Подышал, покурил, полюбовался пейзажем? Нет, он ни минуты не стал бы ждать. Не ждут они никакой минуты.

Другое дело, что он и вмазаться-то сам не смог бы. Вены ушли давно уже.

Ох, не знаю, не знаю.

И ведь кто-то пронес ему эту химию. Из двух вариантов про первый даже и думать не хочется, а второй наша местная милиция, вероятнее всего, предпочтет не рассматривать. К чему им ссориться с Арсланом, который по-любому отмажется, даже если (если верить отцу) знает по-русски не так уж много букв?

Я вздохнул.

У Шерифа было два друга там, где он жил. Их убили. Был отец. Он давно умер. Теперь и брата нашли мертвым. Не слишком ли много для одного?

Вот у меня не было брата. Ни старшего, ни младшего. Со старшим мы бы, наверно, собачились каждый день. Впрочем, нет. Он бы, наверно, уже женился. Обзавелся бы квартирой, машиной, ребенком, приходил бы к нам по выходным — важный, с женой и колясочкой. Ребенок бы пищал, недовольный дядей. Никогда не знал, что надо делать с младенцами, когда они пищат.

А вот младшего я бы любил, наверно. Ловил бы его за шиворот в школе, спрашивал: никто тебе, дураку, морду не успел набить, пока я уроки косил? Он бы говорил: нет, пусти, — а сам бы краем глаза посматривал на своих мелких одноклассников, как они завидуют, и жутко бы этим гордился.

Или он был бы уже постарше, я бы его учил всяким штукам, пиво бы с ним пил иногда. Как это было бы замечательно, и особенно для него, конечно.

Кстати: я же собирался пойти к Костику. Мы вчера договорились созвониться. Я вернулся в комнату и набрал его номер.

— Костик, у тебя интернет еще работает? — спросил я без предисловий.

— Еще работает, — отозвался он.

— Тогда мы идем к вам.

Во втором письме отец благодарил меня за находчивость и сообщал ценные сведения:

«Итак, я ехал на юг через Волгореченск, — писал отец. — Прекрасный город. Там у меня остались друзья еще со старых времен. Поезжай туда. Как доберешься, позвони по местному телефону (далее следовал шестизначный номер). Назовешь себя, тебе все расскажут. А со мной способ связи — прежний».

В письме было и кое-что попроще. Денег на дорогу отец обещал выслать в ближайшие дни.

Итак, меня ждала увлекательная поездка с промежуточным финишем в Волгореченске. Я смутно помнил этот город: по пути на Азовское море мы его проезжали. Неужели всё так просто? Мысли опять теснились в голове и мешали друг другу.

«Ерунда, — говорила одна. — Сядешь на поезд, прогуляешься к морю. Заберешь денежки где-нибудь в банковской ячейке, вот и молодец».

«Ага. Купишь билет, тут-то тебя и вычислят, куда собрался и когда, это дело нехитрое, — не соглашалась другая мысль. — У них везде могут быть свои люди. Даже на почте и на телефоне, ты же знаешь».

«Блин, ну что за лопух. Поезжай в Питер, купи билет там. Лети самолетом через Москву, наконец. Ну что они, в каждом аэропорту тебя стерегут? Не может быть такого».

«А компьютеры им на что? Есть такая единая служба заказа билетов. Помнишь, вы еще два года назад в Египет летали? Так вот: если поставлена задача и уплачены деньги, то человек у них под колпаком. Никуда и не высунется».

«Как Шериф под подпиской о невыезде?»

«Нет. Если Шериф слиться надумает, это его проблемы. Ему и отвечать. А вот если ты лыжи навостришь, то это проблема ихняя, и так просто они этого не допустят».

«И что же делать, а?»

«Хрен на. Откуда я знаю. Ну, например, проводнику дать денег и ехать. Никогда не пробовал?»

«На этом направлении летом не уедешь».

«Значит, много денег дать надо. Но не факт, что они эту тему тоже не отследят. Тебя на коротком поводке держат. Тебе что сказали? Не высовываться. Без тебя разберутся. Звоночки уже сам слышал, громче некуда. Кстати: ты не замечал в доме напротив, на третьем этаже, какого-то перца? Не слишком ли часто он на ваши окна заглядывается? Вот тебе информация, а ты поразмысли».

— Костик, — спросил я. — Ты же детективы читал? Как, по-твоему, человек может исчезнуть из дома, когда его пасут?

— Переодеться, загримироваться, поменять лицо, — откликнулся он, не задумываясь. — Самое простое решение для авантюрного сюжета.

— Для комедии годится разве что. А в натуре, как?

— А ты зачем спрашиваешь? Сбежать собрался? Знаешь, ведь у Светки мама — директор. И еще химию у нас преподает. Она тебя отравит, чтоб не убежал. Она…

— Хватит, я тебе говорю, прикалываться, — разозлился я. — Ты видишь, какая х…йня происходит? Письма загадочные. Пароли. Ты правильно понял, здесь что-то серьезное. Я бы тебе все рассказал, так ведь я и сам толком ничего не понял еще.

— Подожди, подожди. Ты про тех ментов? — Костик нахмурился. — Или про кого?

— Ну, как бы и про них. Они тут меня совсем достали. Только я тебя уверяю, я никого не убивал, не грабил. Так что закон тут ни при чем. Обычный рэкет.

— Тебе надо скрыться? Так поехали ко мне на дачу. Я матери скажу, она даже рада будет.

— Да нет, Костик, спасибо. Мне не прятаться нужно. Мне нужно съездить ненадолго… в одно место. А из города, похоже, не выбраться.

— Хм. Если у тебя мания преследования, тогда помочь нечем. А если…

— Я бы и рад, если мания. Только Димка, Шерифов брат, от такой мании уже скончался.

— Ты чего? Это тот самый Димка-дилер?

Собственно, вспомнил я, Костик и не знал Данияра. Так, иногда встречались.

— Он самый, — сказал я. — Найден мертвым в больнице, на лестнице. Этой ночью. К вопросу о химии.

— И что Шериф?

— Я боюсь, Шерифу тоже придется куда-то деться. Так, чтобы не нашел никто, — сказал я, а сам подумал: ведь так и есть. Не менты, так Арслан. Не Арслан, так менты.

— Это все очень плохо, — сказал Костик серьезно. — Даже не знаю, что сказать. Вот разве что…

Он прошелся по комнате, выглянул в окно, потом обернулся:

— Есть в детективах одна такая тема, которую авторы не очень любят. Точнее даже не тема, а сюжетный ход. Это когда главный герой всю дорогу думает, что сделает одно, а делает в результате совершенно другое. Если ты сам потерялся, кто тебя сможет найти?

— Что-то ты все запутал, — перебил я его. — Автор должен все заранее знать, кто куда пойдет и чего сделает.

— А если сам автор и есть главный герой?

Я только пожал плечами.

И написал ответное письмо:

«Буду выбираться. Пока не знаю, как. До связи».

Эпизод11. На третий день после похорон Данияра мы сидели у Шерифа, ели острый суп с пельменями, вкусные пирожки, которые мать Шерифа называла «баурсаки» — и молчали.

На столе перед нами стояло блюдечко с солью. Макс хотел макнуть туда пирожок, но Шериф прижал палец к губам, и Макс понял, что так делать не надо.

Мать, низенькая женщина в темном платке, не садилась за стол. Она принесла еду, потом скрылась у себя за занавеской и принялась то ли тихонько плакать, то ли молиться.

В последние дни мы почти не видели Шерифа. Он занимался похоронами. Как я догадывался, стоило все это довольно дорого, но у меня не поворачивался язык спросить, где они взяли столько денег. На кладбище я не пошел. Говорят, там было всего человек пять: все — знакомые матери. У Данияра друзей в этом городе не нашлось.

Мне давно не доводилось присутствовать на поминках. Когда хоронили бабку, мне было лет восемь, и церемония почти не запечатлелась в памяти — помню только страшный крематорий и то, как потом взрослые нажрались. Но сегодня все пили только чай.

Когда чай был выпит, Шериф все же предложил нам водки — тихонько, чтобы не слышала мать, — но мы, конечно, отказались. Вместо этого мы уговорили Шерифа пойти погулять: ему просто необходимо было развеяться.

Вечерело. Дом Шерифа стоял на окраине, у речки — недалеко от того самого места, где я видел Данияра в последний раз. За речкой было кладбище, где он лежал теперь. Шериф — я заметил — поглядывал туда с грустью. По железной дороге, там, далеко, за темными деревьями, изредка проносились электрички и с гулом проползали тяжелые товарные поезда.

— Может, поедем наконец куда-нибудь? — вдруг спросил Макс, и все посмотрели на него. — Ну, хотя бы в Питер, на выходные. А то ведь лето пройдет, а потом…

Каждый подумал о своем. Неожиданно Шериф проговорил:

— Можно и в Питер.

— Ночевать можно в автобусе, — вдохновенно продолжал Макс. — Но лучше вписку найти. Хотите, я найду?

— У твоих музыкантов, что ли? — спросил Костик.

— У них.

— Да мы там ужремся в хлам. На все три дня. Нечего и вспомнить будет.

— Да ладно, это же экстрим, — заявил Макс.

— Не надо нам такой экстрим.

— Тогда не будем пить, — не очень твердо сказал Макс.

— А что Пит думает? — спросил Шериф.

— Не знаю, — сказал я.

Костик кивнул.

Это был странный день. Я никак не мог решиться рассказать все своим друзьям, да и чем они могли помочь? Молчал Шериф, хотя у него на душе наверняка было не легче. Молчал и Костик: он ждал, чтобы я начал первым. В воздухе повисла недосказанность.

— Пошли тогда помойку взорвем, — предложил Макс.

Года три назад он очень любил это дело. Теперь новое поколение сменило нас на полях сражений, и было странно: с чего это детство вдруг ударило ему в голову?

Но я не успел об этом подумать. Шериф обернулся и как-то невесело присвистнул. Мы посмотрели туда, куда глядел он: нас нагонял блестящий черный «бмв» с включенным дальним светом. «Бмв» ослепил нас, притормозил, и темное тонированное стекло опустилось. Стала слышна музыка, играющая в салоне: это был восточный мотив, наложенный на идиотскую попсовую подкладку. Певец стонал и рыдал тонким козлиным голосом на непонятном языке, наверно, по-турецки.

А в машине, рядом с невидимым водителем, сидел довольно молодой горец с орлиным носом и цепким наглым взглядом. «Арслан», — почему-то сразу понял я.

И поежился: Арслан смотрел на меня в упор. Потом перевел взгляд на Шерифа и поманил его пальцем. Шериф послушно подошел, склонился к машине и сказал несколько слов; в ответ Арслан презрительно скривил губы и ответил длинной и какой-то лающей фразой. Говорили тихо, за поганой музыкой я почти ничего не слышал. Мы стояли втроем и как-то инстинктивно, не сговариваясь, жались друг к другу. Макс с Костиком умолкли и смотрели на меня, а мне было по-настоящему страшно.

Арслан стоял во главе боевой части диаспоры. Кажется, он контролировал все городские точки, где торговали наркотой, и держал под собой половину местных коммерсантов — в том числе, как вы уже поняли, и моего отца. Я никогда раньше его не видел, и отец старался никогда не упоминать о нем дома. Потом, когда отец начал раскидывать свою торговую сеть в Москве, между прежней и новой крышей, понятное дело, состоялась деловая встреча; в подробности я не был посвящен. С тех пор прошло довольно много времени, и я думал, что все кончилось. Хрен там был. Я недооценивал традиции нового русского бизнеса, в котором было не так уж много новых и не так уж много русских, но зато самого бизнеса было хоть отбавляй — и отбавлять выстраивалась целая очередь. Хорошо, если не автоматная. Потому что в этом бизнесе всё было сосчитано и взвешено, и каждый был кому-то должен, а кое-кто был должен всем.

Эти строки я пишу сейчас. А тогда просто стоял и ждал. Мыслей не было.

Наконец разговор был окончен. Музыка смолкла тоже. «Бмв», рокоча турбированным двигателем, унесся прочь, а Шериф остался стоять. Он смотрел на нас, и я в который раз не мог понять, о чем он думает.

— Это Арслан. Я ему говорил, что сегодня день такой, «очэсе», день поминания, что зря он наехал, — произнес Шериф, обращаясь почему-то только ко мне. — А он ответил… в общем, сказал, что ему очень жаль. Береги себя, сказал.

— Я схожу к следователю.

— Нет, Пит. Не надо. Он еще про тебя спросил.

— Что спросил?

— Да ничего. Спросил: этот молодой — Раевский? Я отвечаю: да.

— И больше ничего?

— Да так… Только усмехнулся.

Шериф замолчал. Макс давно уже открывал и закрывал рот, как будто хотел что-то сказать. Он и сказал:

— Мужики, всё. Валим отсюда. Садимся завтра в автобус — и ходу.

— Куда? — спросил Шериф.

— На трассу. А там разберемся.

Я подумал, что это неплохой выход. Хотя и совершенно безумный. Именно потому, что безумный. Я вспомнил про Светку. И про ее сестру. Тоже сплошное сумасшествие.

— Мне денег прислали, — заметил я. — Докуда-нибудь хватит.

— Это хорошо, — произнес Шериф.

— А я давно готов, — просто сказал Костик.

Эпизод12. Мы двигались по шоссе мимо пустынных высохших полей (далеко-далеко в поле без видимой цели полз одинокий трактор), мимо чахлых перелесков и болот, окруженных серыми, засохшими на корню деревьями, и дальше, мимо веселых зеленых холмов, обступивших извилистую речку (а вот и мост через нее, а под мостом — аборигены с удочками); за рулем сидел Макс, рядом с ним — Шериф, мы же с Костиком расположились сзади, возле складного столика. На столике стояла потрепанная магнитола и лежало еще кое-что по случаю. Радио здесь ловилось плохо, и магнитола проигрывала любимую Костикову кассету с малоизвестными британскими группами.

Хвоста за нами не было.

Сегодня утром я собрал спортивную сумку, покидав туда кое-что из одежды и личных вещей, и бодрым шагом вышел из подъезда. Мне было слегка не по себе, но я нарочно прошелся вдоль нашего дома, открыв всем любопытным, кому только мог, свои намерения: вот, все видят? Я иду на остановку питерской маршрутки. Да, именно на эту остановку, на перекресток возле универсама. Я еду в Петербург. А зачем это у меня такая большая сумка? А это потому, что я собрался не в Эрмитаж, а на Московский вокзал. Для самых продвинутых наблюдателей был готов еще один аргумент: только что я по телефону забронировал на вокзале билет на дневной поезд до столицы. Вот так.

Я не оглядывался по сторонам. На это меня хватило.

Посмотрев на часы, я не спеша подошел к перекрестку. Здесь уже собралось человек десять: маршрутки у нас ходили нечасто. Однако почти сразу к остановке подкатил замызганный микроавтобус с табличкой «на Петербург», дверца открылась, и народ, толкаясь, стал заваливаться внутрь — и я со своей сумкой в числе первых. «Проходим, проходим, рассаживаемся, — объявил водитель. — Мест не хватает? Сколько есть. Стоячих не беру, стоять нельзя». Он взглянул на меня, на мою сумку и мотнул головой: «Назад проходите».

Плюхнувшись на скользкое сиденье, я принялся озираться, и мне показалось, что где-то впереди мелькнула знакомая белая пятерка с мигалкой — обогнала она нас, что ли? А может, мне и померещилось, не знаю.

Автобус двигался по проспекту в сторону трассы. На последней остановке, на выезде из города, он вдруг неловко тормознул, скрипнув колодками, потом еще и еще раз, остановился. Водитель обернулся к пассажирам, сказал: «Минутку, сейчас все исправим» — и вылез из машины. Он открыл капот и углубился в недра мотора. Подождав с пять минут, люди с руганью засобирались на выход. Я видел, как водитель разводит руками, тычет пальцем куда-то под капот, потом с явным неудовольствием возвращает деньги. Вот он уже вытирает руки тряпкой и возвращается в кабину.

— А вы что, молодой человек, уснули? — это он мне. — Поезд дальше не пойдет.

— Это я, я стоп-кран дернул, — признался я, чуть не плача. — Я об него пиво открывал. Не высаживайте меня, товарищ командир, я больше не буду.

— Под трибунал теперь пойдете, — сурово сказал командир и пригладил рыжие волосы. — Бронепоезд вам не хрен, чтоб его туда-сюда дергать…

Этого я уже не выдержал и сполз с кресла от смеха.

— Деньги-то, деньги лохам вернул?

— Так точно, жертв и пострадавших нет, — развлекался Макс. Он уселся обратно на водительское место и завел мотор.

— Пошел ты… Бронепоезд… Нет, блин, как это у тебя: проходим, проходим, рассаживаемся… Стоячих не беру…

— Освободите задний проход! — гаркнул Макс.

— Внимание! Наш водитель без тормозов… Тормозит лаптями…

— Слушай, а дохрена бы денег захалтурили, а? — приговаривал коварный водитель, разворачиваясь прямо перед носом пассажиров. — Мне понравилось. Главное, хоть бы кто докопался.

— Ну да. С виду маршрутка и маршрутка. А табличку где спер?

— У знакомого мужика в таксопарке попросил.

— Кстати, Макс, а ты пятерку ментовскую видел? Может, мне приглючилось?

— Тогда мне тоже приглючилось. Она сразу вперед ушла. Наверно, на посту ГАИ тебя встречать. Или еще где-нибудь.

— Значит, все идет по плану. Даже не ожидал. У нас есть немного времени.

Мы подъехали к дому Шерифа (он жил дальше всех), приняли на борт его с Костиком, по грунтовой дороге через поля выбрались наконец на трассу и двинулись в путь — но не туда, где нас уже стерегли, а в противоположном направлении.

— На Москву! — вопил Макс, вдавливая педаль в пол.

— На Берлин! — вторил ему Костик. — Нихт фергессен Сталинград!

Ящик пива стоял под сиденьем. Интересно, как пассажиры не заметили? Запустив туда руку, я выдал по банке троим членам экипажа, не забыв себя, а Макса хлопнул по плечу:

— Надо хотя бы на полста километров оторваться. Там свернем куда-нибудь, затихаримся до ночи.

— Вас понял, — откликнулся наш бравый рулевой, облизываясь. — Если долго ехать — на легковой могут и догнать. Пока в зеркалах всё спокойно. Отдыхайте.

Услыхав это, Костик полез в сумку за любимой кассетой.

Как будущий художник, Костик долго заставлял себя полюбить альтернативную музыку. После некоторых усилий ему это удалось. Теперь он всерьез собирался нас просвещать и для этого взял с собой целую коллекцию в стиле эмбиент (Шериф называл такую музыку «загробной»).

«Альтернативная музыка, — объяснял мне Костик, — это такая, которую никогда не крутят на дискотеках. Это ритм другой жизни. Музыка для умных», — добавлял он не без гордости. Много позже я догадался: умные люди тут совершенно ни при чем. Они вообще не в бизнесе. Просто спонсоры независимых лейблов, издающих подобные вещи, торгуют альтернативными каннабиатами и галлюциногенами (под которыми, как известно, не потанцуешь), в то время как локомотивы шоу-бизнеса катятся по своему магистральному пути совсем на других колесах.

— Ты слышишь, как бас идет? — беспокоился Костик. — Нет, послушай. Это десятиструнный бас. На нем вообще мало кто умеет играть. Тони Левин, например.

— Десятиструнный? — удивлялся я.

— Да в этих динамиках ничего не разобрать. Надо активный сабвуфер поставить. Макс, мы сделаем сабвуфер?

— Хренуфер, — откликался технически подкованный Макс. — Принесу тебе советские колонки, положим под сиденье. В жопу даже лучше будет толкать. Главное, чтобы динамики не рваные были.

— Или жопа, — подсказывал Шериф.

— Да поставь ты что-нибудь пободрее, — взмолился я через двадцать минут.

Костик порылся в кассетах и врубил с середины какой-то нетипичный для себя, да и вообще нетипичный, старинный панк-рок с хриплой бас-гитарой и перегруженным электроорганом:

— Ты слышишь, тут гитара только на заднем плане, — жизнерадостно комментировал Костик. — Басист поет, Жан-Жак Бурнель.

— Ты что, вообще всех басистов выучил? — спросил я.

— Мне нравится, — отвечал Костик.

А мне вот что-то не понравилось, как этот маргинальный француз пел про Троцкого. По-моему, тема не была такой уж веселой. Я слушал дальше:

«Вот как, — подумал я. — И что же случилось с нашими героями? Их просто больше нет — и всё тут».

— Неправильная песня, — сказал я.

— Это почему же?

Я не стал объяснять. Костик все равно в школе учил немецкий.

Отмахав на хорошей скорости километров шестьдесят, мы сбросили газ и начали выбирать место для первой стоянки. Я внимательно разглядывал Максову измочаленную карту.

Карта, вроде бы, не врала, но как-то приукрашивала действительность. Несколько боковых грунтовых дорог, которым по карте полагалось уверенно вливаться в асфальтовую реку, при ближайшем рассмотрении оказывались заросшими тропинками с еле заметной колеёй. Поворачивать туда мы не рискнули. Свернув на другой проселок, пошире, мы проехали с километр и уже собрались было устроить привал — но тут издалека послышалось тарахтение трактора, а вскоре показался и он сам. Трактор куда-то тянул полный прицеп навоза, щедро расплескивая его направо и налево. Отсмеявшись и отдышавшись, мы развернулись (едва не заехав в канаву) и выбрались обратно на асфальт.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы нашли дорогу поприличнее. Карта обещала через три километра грунтовки привести нас в деревню Старое Колено (нежил.). Это было даже интересно. «Нежил.» нас не слишком огорчало. Опасаться (как сказал Макс) следовало живых людей.

Вскоре мы, и верно, въехали в покинутую деревеньку. Было в ней пять или шесть домов, серых от старости, с заколоченными окнами, да несколько разбитых дощатых сараев. Дворы заросли какими-то высоченными сорняками, иван-чаем, крапивой и бурьяном. Старые, полузасохшие яблони все еще пытались цвести, как будто специально для нас. Макс остановил автобус на широченной поляне посреди деревни. Он выключил мотор, магнитола смолкла, и нас охватила мертвая тишина. Даже кузнечики почему-то не стрекотали.

— Вот моя деревня, — произнес Макс. — Типа, дом родной.

— Не хотел бы я тут родиться, — ответил на это Костик. — Жуть берет.

— Здесь, наверно, конопля растет, — сказал Шериф. — Надо поискать. Хотя и не сезон.

Мы вышли из машины. Дверь хлопнула, и тут же какая-то тварь мелькнула в траве и исчезла в ближайших кустах.

— Крыса, — всполошился Костик. — Дикая. Дрянь какая!

— Дурак ты — крыса, — сказал Шериф. — Это жаба серая, травяная. В конопле отъелась.

— А ты где крыс домашних видел? — спросил я.

— Дома, — сказал Костик.

Мы прохаживались по заброшенной деревне, заглядывая во дворы. Вокруг не было ни души. Ни собак, ни кошек, ни ворон. Какие-то птицы всё же обитали в высоких кустах, но петь, видимо, боялись.

В полузаросшем пруду за домами лежала сгоревшая машина, похоже, жигули-копейка. Над стоячей водой виднелась лишь крыша и верх дверей с выбитыми стеклами. Подобравшись поближе, мы с удивлением заметили, что машину как будто вспучило изнутри — крыша была погнута и усеяна дырками с рваными краями, как от осколков.

— Ничего себе грохнуло, — произнес Макс.

— Не бак. Внутри, — уточнил Шериф, приглядевшись. — Если кто в ней и был, п…дец всем.

Проверять это нам не хотелось.

— А почему посередине пруда? — поинтересовался Костик. — Тушили?

— Да нет. Может, с зимы, — сказал Макс. — На лед заехали, и…

Я сказал мрачно:

— Самое место выбрали покататься.

— Экстремалы, — откликнулся Макс.

— Раз взорвалось, значит, была и взрывчатка, — сказал я Шерифу. Его брат успел отслужить в армии и кое-что об этом рассказывал. Кое-что неприятное.

— Точно. Похоже на мину противопехотную.

— Странно это все, — заключил Костик.

Мы убрались подальше от пруда. Пробравшись сквозь высокий бурьян, подошли к первой заколоченной избе. Макс нес с собой монтировку, и они с Шерифом в два счета отломали трухлявые доски и отворили дверь. Мы заглянули внутрь. Там было темно и пусто — ни стола, ни табуретки, только громадная печь с отломанными дверцами.

Стены затянуло паутиной. Кое-где на них сохранились обрывки обоев (светленьких, в полоску).

Макс достал из кармана фонарик.

Мы прошли во вторую половину дома и остановились перед лестницей на чердак.

— Слазим? — предложил я.

— Чего туда лезть, видно же — все расп…зжено давно, — сказал Макс. — Только шею сломаешь.

— Вот и все так думают. А там иногда всякие старинные штуки бывают, — не согласился Костик. — Иконы, книги…

— Пулемет. И скелет партизана, — проговорил Шериф и ступил на лестницу. Она заскрипела, но выдержала. — А тут ничего, нормально, залазьте, — донеслось сверху через некоторое время.

Мы по очереди поднялись на чердак. Дощатый пол был довольно чистым, через слуховое окно с сохранившимся стеклом виднелось багровое заходящее солнце. Никаких вещей, конечно, здесь не было.

Шериф прошелся по чердаку вдоль и поперек. Ощупал и зачем-то простучал кирпичную печную трубу, когда-то обмазанную известкой. С трудом открыл дверцу, за которой обнаружилось отверстие для прочистки — вьюшка, или как там она называется. Из отверстия посыпалась сажа.

— Что это там? — спросил он вдруг. Засучил рукав и просунул руку внутрь. И вытащил что-то завернутое в черную, заскорузлую, когда-то промасленную тряпку. Тряпка развернулась, и в руках у Шерифа оказался тронутый ржавчиной пистолет.

Макс уронил фонарь.

— Наган, — сказал Шериф.

Из тряпки высыпалось несколько позеленевших патронов. Костик, присев, собрал их с пола и протянул нам.

— Ничего себе зашли, — сказал Макс. — Это был типа сейф. А что же тут в других домах?

— Тут в лесах до сих пор люди роются, — объяснил я. — Это же Костяной Бор. Здесь целая армия в болоте потонула.

— Костян, в честь тебя бор, — сказал Макс.

— Целая армия? — переспросил Шериф. — Немецкая?

— Да сейчас тебе, — сказал я. — Советская. А генерал в плен сдался.

— Врешь ты, — не поверил Шериф. — Генерал бы застрелился. Или свои бы застрелили.

— Пистолета под рукой не оказалось. Один был на всех, и тот в избе спрятанный — только сейчас нашелся.

— У генерала «ТТ» должен быть, — серьезно сказал Шериф.

— Да я так просто пошутил, а ты и не догнал, — уступил я.

— Шутить не надо. Люди воевали. А сейчас…

Шериф сплюнул.

— Костяной Бор, — пробормотал Костик. — А деревня — Старое Колено. Ужас какой.

— Ладно, что не старый череп, — сказал Шериф.

— Пошли вниз, — предложил Макс. — Еще в других местах посмотрим.

— Какой козел в печку наган засунул, — пробормотал Шериф.

— Ну… там все-таки сухо, — предположил я. — Может, надеялся скоро забрать?

Шериф ничего не ответил.

Мы спустились по скрипучей лестнице и вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Костик остался стоять на крыльце.

— Почему же так тихо? — спросил он.

— Мертвая земля, — тоже тихо сказал я. — Сюда не скоро люди вернутся.

Макс обошел избу сбоку и толкнул дверь в сарай. Она подалась и со скрипом отворилась. Странно: сарай не выглядел таким уж покинутым. Здесь пахло керосином и еще чем-то очень знакомым, напомнившим мне военные сборы. И действительно, у стены стояла ржавая железная канистра, на полках — какие-то бутылки, а поодаль, в темноте, — несколько деревянных ящиков армейского образца.

Поддев монтировкой пробку, плотно приржавевшую к горлышку канистры, Макс нагнулся и понюхал:

— Бензин. Наверно, для той копейки.

— Заберем? — спросил я.

— Да ну его. Там меньше половины. Только карбюратор загадим.

Шериф прошел в глубину сарая и попробовал открыть ящик. У него не вышло. «Дай-ка», — попросил он монтировку, прицелился, приналег — и откинул крышку.

— Ох…еть, — сказал он. — Видали такое?

Макс посветил фонариком. В ящике, засыпанном потемневшей стружкой, лежало что-то черное и ржавое, похожее на широкую трубу с приделанными к ней ножками и рогульками.

— Миномет, что ли? — спросил Макс.

Я, приглядевшись, вспомнил картинку из какого-то недавно изданного альбома:

— Немецкий. Называется — легкий гранатомет. Несильно и проржавел, сволочь.

— «Ляйхте-гранатверфер», — перевёл Костик. — А где к нему гранатен?

— Слава богу, нету. И прицел отломан. У него сбоку должен быть.

— Надо взять для комплекта, — предложил Макс. — Это же антиквариат, он денег стоит. Не зря его тут складируют.

— Не надо брать, — хмуро сказал Шериф. — Не советую.

— Нахрена он нам в дороге? — спросил я.

— Хорошо. Как насчет вывезти и перепрятать?

Что поделаешь, Макс всегда был азартным. И к тому же любил технику.

— Ты его подними сперва, — сказал Шериф.

Они вдвоем приподняли ящик за ручки. Чуть не уронили другой, в котором что-то тяжело перевалилось. Макс отдернул руку, ящик упал Шерифу на кроссовку, и Шериф произнес на родном языке несколько знакомых мне слов.

— Сам тащи, — сказал Шериф.

— Ну извини, — огорчился Макс. — Просто я кисть потянул. Тяжелый, сука.

Он пнул ящик ногой. Я сказал:

— Ты бы это… не пинал их зря. Тут вон кто-то уже потаскал ящички. Еще до нас. Видел, там, в пруду?

— Ну а что? Просто ржавое железо, — ответил Макс с досадой. И открыл второй ящик.

— Пошли-ка отсюда, — сказал он сразу после этого.

В ящике лежала большая круглая мина.

Мы поскорее выбрались из опасного сарая и перевели дух. Собственно, ничего страшного и не произошло. Автобус стоял там, где мы его оставили. Ну да, вокруг по-прежнему было тихо и тоскливо, багровое солнце почти скрылось за лесом, тени сгустились. И деревья, и дома, и заросли иван-чая потеряли природный цвет и казались теперь какими-то марсианскими, красно-бурыми. А так — ничего особенного.

— Чего делать-то будем? — спросил Костик.

Мы с Максом молчали.

— Скоро спать пора. А сейчас траву соберем, заварим, — ответил Шериф, как ни в чем не бывало. — Я тут на соседнем дворе видел. Беспонтовая, но сойдет, если уметь. А пистолет спрячем куда-нибудь.

Эпизод13.

Everybody needs someone to live by,

Everybody needs someone… — печально повторял чей-то голос, жалуясь на неизбывное свое одиночество. Смысл остальных слов я не мог понять:

Пока совсем не стемнело, Шериф собрал недозрелый урожай и как-то очень быстро произвел из подручных средств мерзкое на вкус варево, которое и предложил нам. Загадочную, медленную, нервно пульсирующую музыку выбрал Костик. Вдобавок он зажег большую свечу, прилепив ее прямо к пластику стола.

Полчаса спустя автобус стал значительно просторнее. Разговоры смолкли. Мы смотрели на пламя, и в темных стеклах отражались измененные лица.

Отраженный в стекле Макс был похож на юного Курта Кобэйна, еще не вступившего в свою нирвану. На лицо Костика упала тень, и оно стало непривычно серьезным и взрослым.

Меня охватила странная тоска и жалость. Возможно, всему виной был голос неизвестного английского интроверта, все еще цеплявшегося за соломинки собственных изломанных строчек:

Костик чуть слышно повторял слова, как молитву.

Я подумал о том, что вера в бога лежит в нас слишком глубоко. Чтобы отыскать в себе эту веру, нужна английская поэзия, русский рок или хорошая порция дури — а чаще всё вместе. Но надо спешить. Пока тебе шестнадцать, тебе есть, о чем у него спрашивать. Ты вырастаешь, и вопросов остается все меньше. А потом вера кончается. А за ней и жизнь.

Тут я перевел взгляд на Шерифа и вздрогнул. Шериф, не отрываясь, глядел на пламя свечи. Он выглядел очень необычно.

Огонь как будто перенес его на несколько веков назад, в дикую башкирскую степь, где горят костры, а в табунах грызутся и храпят жеребцы. Здесь нет места жалости. Степная конница Юлаева разбита; взмыленная лошадь вынесла из боя юного стрелка: Раиль-мерген ранен в грудь царскими солдатами. Он не хочет умирать, он хочет вернуться и отомстить. Зачем его положили в железную повозку?

Я провел рукой по глазам. Шериф сидел, не двигаясь, и лицо его тоже было неподвижным.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, я разглядел сквозь сумрак темные силуэты брошенных домов. Вокруг по-прежнему не было видно ни огонька. Телеграфный столб без проводов торчал между деревьев, как кладбищенский крест.

Это было очень поэтично:

Рифма показалась мне необычайно интересной. Я тихо засмеялся, поискал, чем бы записать, но карандаша под рукой не нашлось. Тогда мне захотелось прочитать стихи вслух.

Но Костик и Макс полулежали на диванах и не слышали меня. С последними звуками музыки жизнь как будто покинула их. Шериф по-прежнему глядел в огонь. Никто не произносил ни слова.

Мои сомнения вернулись. Цель оставалась далекой и неясной. Да и что это за цель? Понятно, что любой восемнадцатилетний парень в радиусе тысячи километров дорого бы дал, чтобы только оказаться на моем месте: узнать, где спрятаны деньги, найти их и потратить свою долю, особо не беспокоясь. А я все думал о том, смогу ли я вдруг получить богатство, хлопнуть дверью и выйти из автобуса, оставив друзей с их пивом, травой и нехитрым щенячьим счастьем. Я-то стал взрослым. Мой разум был как никогда холоден. Деньги — это предательство? Нет. Я уже был в этой жизни бедным и никому не нужным. Удовольствие ниже среднего.

Магнитола дотянула кассету до упора и со щелчком выключилась. Костик открыл глаза и слабо улыбнулся.

И тут я понял, что оставить их я не смогу. И молчать дальше у меня все равно не получится.

— Давайте поедем по трассе… на юг, — проговорил я и не узнал свой голос.

— Когда угодно, — отозвался Костик.

— Куда угодно, — как эхо, повторил Макс.

— Нет, я о другом хотел сказать, — продолжал я. Мне казалось, что голос не звучит в воздухе, а только резонирует в висках. — Вы меня слышите? Правда, слышите?

— Говори, Пит, мы слышим, — без тени удивления произнес Шериф. — Говори.

— Вы еще не знаете. Только Костик знает… про письмо.

— Да, я помню, письмо на хотмэйле…

— Это было письмо от отца. Он спрятал очень много денег… Со своего бизнеса… Я знаю, где…

— Вот ведь тебя торкнуло. И не отпускает, — сказал Шериф.

— Я не хочу, чтобы это был базар по траве… Вы понимаете? Это было настоящее письмо, я его не придумал…

— Да, я тоже видел…

— Правда?

— Неделю назад…

— А потом он написал ответ. И там говорилось, что надо добраться до города Волгореченска… Там позвонить в телефон… Это на юге. Восемьсот километров.

— Восемьсот километров… Херня, в общем-то…

— И где-то там будут спрятаны деньги. Он сказал: место надо держать в секрете…

— Ну так и держи… Чего ты нам рассказываешь? Мы люди ненадежные, мы травой балуемся…

— Таких не берут в космонавты…

— А круто, наверно, курнуть прямо в корабле. В невесомости.

— Ха-ха…

— Что вы тут херней маетесь? Дайте послушать. Блин, ну почему никто серьезных вещей не догоняет?

— И тогда, он сказал, мы сможем на эти деньги новое дело открыть… Там же дохрена тысяч долларов… Сотни тысяч…

— Да это понятно. Если человек магазины держал…

— Погоди, погоди (это сказал Макс). Я не верю. Чтобы кто-то мог такие деньги просто так отдать. Даже если отец.

— Он обещал.

— Да, странно (сказал Шериф). И все-таки: зачем ты это нам рассказываешь?

— Мы найдем эти деньги. Там часть моя. Мы эту часть поделим вместе.

— Почему он сам-то не возьмется?

— Его здесь встретят и грохнут. Уже дали понять.

— Друзья, что ли?

— Они. Да много еще кто.

— Так, минуточку (это сказал Костик). А милиция тебя охраняет, что ли?

— Как-то слишком охраняет… Так охраняет, что еле вырвались…

— Ты чего, Костик, заболел? (сказал Макс). Кого это когда менты охраняли? Вот в морду ни за что — это да, это они могут…

— Я просто п-п… это… предполагаю…

— Менты сами в курсе (это сказал Шериф). Чего тут непонятного?

— Ладно менты. На почте и то письма вскрывают. У них, типа, везде свои люди.

— Мы вот тут сидим, а за нами со спутника смотрят…

— Достал ты уже со своим космосом…

— Нет, я все-таки не пойму (сказал Макс). Это что, все правда?

— Макс, это сотни. Тысяч. Баксов.

— Пит, и мы честно в доле?

— Я же сказал. Кто не хочет, может отказаться. Одна просьба: не п…здеть об этом. Узнают — мне плохо будет. Просто убьют, и всё.

— Мы на самом деле не из говорливых (сказал Шериф).

— Понимаешь, всё как-то неожиданно… Хотмэйл, письмо, деньги…

— Почему? Я догадывался (это сказал Костик).

— Ты, Костик, вообще самый первый все просёк.

— Даже не знаю (сказал Макс неожиданно серьезно). Восемнадцать лет чего-то ждем… А кому и за всю жизнь ничего не посветит.

— Блин, что-то у меня все равно в голове все путается (сказал Костик).

— Это потому что базар по траве… Вот ненавижу, когда такой базар. Давайте утром все решим…

И действительно, было уже совсем темно. Свеча догорала и чадила. Макс включил свой фонарик и кое-как переполз на переднее сиденье.

Костик тронул меня за плечо:

— Нет, Пит, ты не сомневайся… Мы с тобой поедем… Все равно ведь уже собрались…

— Я и не сомневаюсь…

— Автобус Максу купим собственный… Компьютерную студию откроем. Будем музыку записывать.

— Погодите, погодите… Какую студию, какой автобус… — Макс обернулся к нам. — Дотуда еще доехать надо. А вот у вас где-то хавчик был. Никто не помнит, где?

— Наверно, здесь… Ай, это пистолет…

— Спрячь поглубже, — сердито сказал Шериф.

— Не видно ни хрена… — Костик полез было под сиденье. — Ага, вот.

— И пиво давай.

Некоторое время все молча жевали колбасу с хлебом.

— Да, — сказал вдруг Макс. — Хотелось бы выпить за первый день на свободе. Оторвались все-таки, разве нет?

Мы посмеялись с набитыми ртами. Потом с хрустом сдвинули банки с пивом, да так сильно, что брызги полетели в разные стороны.

— Этот фонтан — праздничный салют, — провозгласил Костик, с удовольствием глотнув. — Фейерверк.

— Фейерверк, — повторил Макс. — Это круто.

— В Волгореченске я был, — произнес тут Шериф. — Хороший город.

— Посмотрим, — сказал я.

— На берегу Волги. Сам небольшой. А воздуха много. Уже степи вокруг начинаются.

— Степи — это экстремально, — сказал Макс.

— Да ничего экстремального. Просто хорошо.

— Погодите-ка. Я сейчас. Мне срочно, — сказал Макс. И выскочил, хлопнув дверцей. Было видно, как он включил фонарик, огляделся и пошел куда-то за ближайший дом.

— Во как пиво резко действует, — усмехнулся Костик.

— А то. Быстро залил — быстро отлил.

— Главное — было бы чем фонарь держать.

Так мы переговаривались, закусывая пиво колбасой, и выпили еще почти по банке, и совсем забыли про Макса, когда внезапно сзади что-то тяжело и мощно грохнуло, ближняя изба затрещала, — похоже, у нее наполовину сорвало крышу: на воздух взлетели доски, какие-то обломки и куски железа. Они падали совсем рядом с нами. Взрывы и треск продолжались. Тут же мы увидели огонь. Языки пламени вырвались из-за угла, они уже поднимались выше крыши, уже лизали крыльцо и заколоченные окна.

Я дернул ручку двери, выскочил и побежал прямо к дому. Шериф — следом. Фейерверк, подумал я. Мне хотелось убить Макса прямо сейчас, вот только уцелел он или нет? И тут Макс выскочил из-за угла, ошалевший от восторга, гребаный пироман. Он что-то вопил, но мы схватили его за воротник и потащили к машине. Шериф одним рывком открыл дверцу и принялся вталкивать Макса внутрь, а я влез на водительское кресло, нащупал ключ в замке и завел мотор. Тут снова раздался грохот, — наверно, взорвался еще один ящик, — обломок доски ударил прямо по крыше, как будто кто-то врезал по железу бейсбольной битой, а следующий пригрел Шерифа прямо по шее. Он только охнул, поскорее заскочил в автобус и захлопнул дверь. Я рванул машину вперед, на ходу включая фары. Мы выбрались на дорогу, и я затормозил и оглянулся.

— Шериф?

— Все в порядке.

— Макс, ты чего, совсем плохой? — заорал я тогда. Макс не ответил. Он обхватил голову руками и как будто что-то шептал. «Теперь сам на измену подсел», — подумал я. Мне же, наоборот, уже не было страшно. Просто теперь я совершенно ясно понимал, что наше путешествие не будет легким.

А позади уже половина дома была охвачена огнем. Взрывы, кажется, прекратились. Теперь там просто горело, пламя раздувал ветер, и искры летели высоко в темное небо. Сейчас и на соседние дома перекинется, понял я. Тогда п…дец всей деревне. Вот тебе и первый день, оторвались.

— Шериф, извини, — услышал я охрипший голос Макса. — Пит, ты тоже. Я не хотел.

Тут Костик сказал очень спокойно, как бы ни к кому не обращаясь:

— А если бы вас всех убило, а я один остался?

Несколько мгновений мы молча глядели друг на друга. Потом Шериф потер шею и сказал:

— Вопрос не в тему. Надо убираться отсюда.

Вскоре мы уже неслись по пустому шоссе, напряженно вглядываясь в плотную стену мрака: фары выхватывали из темноты неровный край асфальтовой ленты и полоску обочины. Пару раз в световое пятно попадала какая-то мелкая ночная нечисть и шарахалась от автобуса — кто в канаву, а кто и под колеса.

Шериф уселся у задней двери и, не отрываясь, смотрел назад.

Иногда мы пролетали мимо стоянок дальнобойщиков. В кабинах некоторых грузовиков горел свет, там, видимо, пили водку и слушали свою дальнобойную музыку, а может, занимались еще чем-нибудь полезным; но к людям нас пока не тянуло.

Так совершенно неожиданно началось наше долгое путешествие. Оставалось надеяться, что дорога и вправду ведет на юг. Мы еле успевали читать всплывающие из темноты подсказки, хотя названия мелких населенных пунктов нам все равно ни о чем не говорили.

Между тем страшно хотелось спать. Оставив позади три или четыре темные деревни, мы въехали в довольно большой поселок (название вылетело у меня из головы), с ходу форсировали широкий бетонный мост через какую-то реку, миновали придорожное кафе, хорошо освещенный ночной магазин, почту — и свернули в тихую боковую улочку.

Там мы вырубили мотор и, не сговариваясь, улеглись — кто где сидел.

Эпизод14. Я спал сладко, как в детстве. Оказалось, кто-то ночью прикрыл меня одеялом. Когда я открыл глаза, в машине никого не было. Я приподнялся и выглянул в окно. Никого.

Я натянул джинсы и футболку, распахнул дверцу и вышел.

Солнце светило уже по-дневному ярко. Автобус стоял на поселковой улице, в тени густых деревьев. В стороне по трассе проносились автомобили.

Вдоль шоссе тянулись разноцветные деревянные домики с наличниками на окнах, в палисадниках цвела белая сирень. Поселок явно был густо заселен дачниками. Вдали поблескивала река: не жизнь, а просто рай.

По эту сторону трассы домов было немного. За деревьями виднелось белое кирпичное здание («Почта», — понял я). В конце улицы я заметил пожилого аборигена на велосипеде. Молодняк, похоже, отсыпался после вчерашнего. Я вспомнил, что вчера мы проезжали ночное кафе — обычное место тусовки местных и особо продвинутых дачников.

Я решил пойти туда. Где еще оставалось искать пропавшую с корабля команду?

Фасад забегаловки, конечно, выходил на шоссе. Я обошел заведение с тыла и тут же увидел Макса и Костика. Они сидели за столиком под навесом и лопали мороженое.

Честно сказать, я попытался подслушать, о чем они говорят. Но они вели разговор негромко и почему-то смеялись. Как будто вчера ровно ничего не произошло. Я разозлился.

— Пломбиром поправляетесь? — поинтересовался я, усаживаясь на лавку. Парни смеяться перестали и даже слегка смутились.

— С добрым утром, Пит, — сказал Макс. — Мы как раз за тобой хотели вернуться.

— Мы просто с утра вылезли помыться и все такое, — поддержал его Костик. — А ты даже не проснулся. Ну, мы и решили: спи, а мы быстро.

— А куда Шериф делся? — спросил я.

— Он в магазин пошел, — объяснил Костик. — А то в баре все дорого.

Ну что же, подумал я. Ладно, вчерашнее не вспоминаем. Помирились так помирились.

— И ты знаешь, Пит, у нас тут еще разговор был, — уже без улыбки сказал Макс. — Про тебя.

— Я догадался, — произнес я мрачно.

— Просто ты нам вчера всё рассказал, мы боялись, что ты сам пожалеешь, — продолжал Макс. Я посмотрел ему в глаза. Он говорил совершенно серьезно. — И мы решили посоветоваться. А потом тебя еще раз спросить.

— Про деньги?

— Слушай, Пит, — Макс даже привстал, волнуясь. — Нам на деньги наср…ть, веришь, нет? Мы просто поняли одну штуку. Ты вписался в такую историю, где тебе никто не поможет. А грохнуть, между прочим, могут вполне реально. И ты знаешь, нам это… небезразлично.

— Я им сказал: если ты нас попросил помочь, пусть даже по траве, то это очень серьезно, — заговорил теперь уже и Костик. — И даже особенно если по траве. Для того, может, она и придумана.

— Пит, мы это всё к чему говорим? — Макс слегка понизил голос. — Если у тебя кто и есть, так это только мы. Уж какие есть, не обижайся. Вся эта херня, которая вокруг тебя происходит, это теперь и наша проблема тоже. А если нас найдут, то пусть, бл…дь, мочат всех вместе. Если смогут.

— Помнишь, я сказал тогда: мы с тобой как будто детектив пишем? — спросил вдруг Костик.

— Помню.

— Мне кажется, Пит, если в детективе главный герой обламывается, то это х…ёвый детектив.

— Это ты к чему?

— К тому, что у тебя всё получится.

Я улыбнулся. Логика этого парня меня потрясала уже не в первый раз. Я время от времени вообще забывал, что ему всего шестнадцать. В нашей команде он как-то быстро вырос. Вы помните: я всегда жалел, что у меня нет младшего брата. Он мог бы быть похожим на Костика.

Тут из-за угла появился Шериф, деловитый и даже причесанный. Он подошел к нам и окинул всю компанию внимательным взглядом.

— Пит, я так понял, тебе уже рассказали? Это хорошо.

Я вылез из-за стола. Макс с Костиком тоже поднялись со своей скамейки. Команда снова была в сборе. Мне захотелось произнести что-нибудь торжественное. Хотя, если честно, всё уже было сказано.

— Ну, в общем, попробуем, — наконец проговорил я. — А там как дела пойдут.

— Да, кстати, — сказал Шериф. — Я купил местного пива.

— Ага! — обрадовался Макс. — Тогда поехали на пляж, на девчонок посмотрим.

И я вам скажу так: после всех этих разговоров мы до вечера не вспоминали ни о деньгах, ни о вчерашнем фейерверке, ни о том, что за нами, может, быть, следят — хотя бы вон из того черного «гелика», остановившегося на мосту (нет, братки просто сменили друг друга за рулем и поехали дальше по своим делам; да пока и не верилось, что враг будет действовать с таким размахом). Весь день мы купались, обсыхали на пляже и снова лезли в воду.

Макс безуспешно клеил городских девчонок, дачниц. Те хихикали и принимали наше угощение, но покататься в автобусе почему-то не соглашались. Похоже, наш батискаф напоминал им обыкновенную маршрутку. Максу следовало подождать вечера, когда на пляж соберутся поселковые кадры — да и то, как цинично заметил Шериф, у них… Нет, с вашего позволения, я эту строчку уберу. Как будто он сам не катал девчонок на мотоцикле!

Часам к пяти нам всё это надоело. Мы взяли телефончики у нескольких школьниц, договорились встретиться в сентябре, откопали Костика из песка и уселись в автобус. У кафе уже начинали собираться местные любители культуры. Мы не спеша проехали мимо них. Один, похоже, хотел догнать нас на старой «яве», но дальше треска и вони дело не двинулось. Через пару минут поселок остался позади. Колеса закрутились, наматывая бесконечную асфальтовую ленту. Магнитола радостно пела. Трасса вела нас на юг.

Эпизод15.Ночь опустилась, а мы не проехали и трехсот километров. Мы остановились в раздумьях.

Впереди виднелся ярко освещенный городок дальнобойщиков, в нем было кафе, в котором можно было нормально пожрать (колбасы больше не хотелось). Макс предположил, что есть там и гостиница — ну, не гостиница, конечно, а обычная простецкая ночлежка, устроенная в вагончике, а может, даже в сборном домике с крохотными комнатами и общим сортиром: такие нам уже доводилось встречать на трассе. Я проверил финансы и решил, что на ужин и ночлег денег жалеть не стоит.

Мы тихонько подъехали к дальнобойщикам, свернули на стоянку и остановились за каким-то длинным грузовиком «вольво» — на всякий случай так, чтобы не было видно с дороги. Водитель копошился в кабине. Он поглядел на наш автобус и ничего не сказал.

На стоянке пахло едким дизельным выхлопом. Я запер дверь и попрыгал на месте, чтобы размяться. Парни тем временем уже подошли к кафе и ждали меня у входа. Тут же стояли и курили одинаковые с виду веселые шоферюги, пятеро или шестеро.

— Молодые понаехали, — сказал кто-то. — На личной маршрутке. Откуда сами?

— С Питера, — соврал Макс.

— Как там А. С. Пушкин? Всё стоит?

— Кто ж его посадит.

Шоферюги с готовностью засмеялись.

Мы еще немного обсудили питерские дела, а затем не спеша прошли внутрь кафе. Уселись за столик. Шериф отправился к стойке и заказал что-то на свой вкус: нам было все равно. С улицы потянуло дымом.

Спустя десять минут мы уже грызли шашлык и запивали — чем вы думаете? Горячим чаем из пластиковых стаканчиков. «Зашибись», — приговаривал Макс.

— А тут переночевать есть где? — спросил я у черномазого буфетчика.

— Пачему нэт, — сказал он. — Как вийдэш — налэво. Мэсто есть, не спэши, кюшай.

Покончив с шашлыком, мы вышли на воздух. Повернув налево, мы обнаружили за углом настоящий железнодорожный вагон — кажется, он даже стоял на рельсах, — с табличкой: «гостиница».

Возле вагона прохаживался мужик в камуфляже. Я опасливо покосился на него, но Шериф не стал медлить и пошел договариваться. Мы заплатили за купе (не помню уже, по сколько), и нам сразу выдали ключ. Купе запиралось на амбарный замок.

— Культурно, — оценил Костик. Но порадовался он рано. Как только, прихватив из автобуса пару сумок, мы забрались в вагон, — то поняли: сразу уснуть не удастся.

В соседних купе пили водку. Там постоянно лязгали двери, поселенцы ходили друг к другу в гости, мало того — визжали какие-то бабы. Ничего не оставалось, как взять водки самим.

Я очень ее не люблю, эту водку. От нее я становлюсь злым и несправедливым, а потом мне неизменно делается плохо и тошнит. А если еще и с пивом — то вообще хоть святых вон выноси, как говаривала моя бабка. Но нам было по восемнадцать, и как только мы не экспериментировали, как только не издевались над собой в те времена: мы пили всё, что только можно пить, мы могли затарить в магазине какой-нибудь мерзкий портвейн только ради новой этикетки, мы даже однажды загазировали водку в старом сифоне (убойная получилась вещь). Кажется, в детстве этим увлекались все? Не знаю. Одним словом, водку я ненавижу, но тут выпить пришлось.

Выпив же водки, мы взяли еще и отправились гулять. Бутылку нес Шериф. Сам он к ней почти не притрагивался. Макс бодрился, а Костик, пошатываясь, шел рядом и глядел на меня преданными глазами. Да, Костик, ты уж извини, но так оно и было. Мы прошли по обочине шагов сто, перебрались через кювет и зачем-то углубились в лес. Там немедленно потерялись и долго кричали и визжали, пока не выбрались обратно к дороге.

На стоянке произошли кое-какие изменения. У кафе было пусто: знакомые шоферюги то ли уехали, то ли отправились спать, а прямо на шоссе какой-то толстый мужик в засаленном комбинезоне держал за руку вырывающуюся девчонку, та — шипела и пыталась его ударить.

— Крыса, — пояснил мужик нам. — Я смотрю, по машинам крысятничает.

— Не брала я ничего-о, — ныла девка. В общем, довольно симпатичная. Ей было лет семнадцать, одета она была в какой-то мешковатый свитер и черные джинсы, темные волосы растрепались, и вид она имела довольно жалкий.

— Отпусти, — сказал Шериф. — Разберемся.

Мужик не стал связываться, дал девке напоследок затрещину и выпустил ее руку. Девица отскочила в сторону. Подхватила с дороги свой рюкзачок. Толстяк сказал:

— В мое время пару таких плечевых связали, горючкой облили — и…

Он плюнул и побрел куда-то к машинам. Видимо, просто устал, вспотел и даже рад был, что отвязался.

— Я, блин, ему не из этих. Я стопом на море еду, — заявила девка.

Макс смотрел на нее с интересом. Выпив, он всегда смелел и норовил знакомиться. Но Шериф хмуро глянул на него, потом на девицу и сказал:

— Не бойся. Зовут как?

— Маша. Спасибо вам. А вы с какой машины?

Шериф усмехнулся:

— Мы тоже не из этих.

— Не из… ну да. Ясно. А как вас зовут?

— Всех?

— Тебя.

— Раиль, — ответил он, сделал к ней шаг и взял за руку повыше локтя. Слегка пожал.

— Нет, — сказала Машка.

— Тогда не ходи больше к ним.

— Нет, — повторила она.

И оба — Машка и Шериф — повернулись и пошли вдоль обочины.

Я переглянулся с Костиком. Макс покачал головой и развел руками.

— Шериф! — крикнул он.

Шериф остановился.

— Бутылку оставь.

Шериф вынул бутылку из кармана куртки и поставил на асфальт.

— Мы погуляем, — произнес он спокойно.

— Я ох…еваю, — вполголоса сказал Макс. — Как всё просто.

Мы пустили бутылку по кругу.

— А что значит — плечевая? — спросил Костик.

— Не знаю, — сказал я. — Может, она в кабине ноги тебе на плечи кладет?

Макс посмотрел на нас, как на больных.

— Плечевая — потому что на плече работает. Плечо — кусок трассы от пункта А до пункта Б.

— Вот как, — удивился Костик.

— Макс у нас эти дела знает. Он с детства «камаз» мечтает водить, — сказал я и тут же проклял себя, потому что Макс вдруг сморщился, как от приступа зубной боли.

— Пит. Зачем ты. Это сказал? — раздельно выговорил он.

— А что я такого сказал?

Кровь прилила к моей голове. Теперь уже слишком поздно, — понял я.

— Пит, ты меня за дурака держишь? Потому что я дом поджег? И типа я, значит, мальчишка, а ты взрослый, и денег у тебя миллион будет? Нет, ты скажи.

— Я сейчас тебе скажу.

Костик встал между нами и поднял руки:

— Мужики, стойте. Вам нельзя водки пить. Вообще нельзя. Вы сейчас х…йню какую-то порете.

Я пнул ногой бутылку, она разлетелась на куски. Горлышко с розочкой осталось лежать на асфальте. Мы оба поглядели в одну сторону. Костик схватил меня за один рукав, а Макса — за другой:

— Вы чего? Вы же с первого класса знакомы. Не разобрались еще?

Я вспомнил, как мы с Максом во втором классе пробовали курить беломор на помойке. Я только делал вид, что затягиваюсь, а Макс честно вдыхал дым. Потом он весь позеленел, и мне пришлось вести его до дому, где мы стали жевать чайную заварку (я где-то вычитал, что это отбивает запах).

— Макс, — поглядел я на него. — Я х…йню сказал, не подумавши.

— Сказал.

— Только насчет миллиона ты них…я не прав. Если он есть, то мы его распиливаем. Ты сможешь себе хоть два камаза купить. Или пять. Нанять водителей и работать. Вот это я и имел в виду.

Макс ответил что-то в рифму. Потом прищурился:

— Пит, не будь сволочью. Тебе не идет.

— А ты не парься по любому поводу.

— Не по любому.

— Кстати, водка бодяжная. Я это сразу понял.

— Мне тоже показалось.

Костик смотрел то на меня, то на него. Кашлянул, но промолчал. Он был вежливым мальчиком. И, похоже, у него лучше нас получалось пить бодяжную водку.

Мы вернулись в вагон и легли спать.

Под утро я проснулся в нашем купе от громкого сопения Макса — он помещался на полке сверху, и его рука безвольно свисала вниз. Я перевернулся на бок и приоткрыл глаза. Было еще темно, но я увидел, что Машка и Шериф полулежат на койке напротив меня — ее голова у него на груди. Я закрыл глаза. Поворочался. Поскрипел зубами. И, как ни странно, скоро уснул снова.

Эпизод16. И проснулся уже засветло. Сел на койке, огляделся. Шериф спал, отвернувшись к стене; рядом никого не было.

Я стянул с вешалки куртку, надел, сунул руку в карман: деньги оказались на месте. Прошелся до конца коридора, спустился по ступенькам. На улице было свежо, солнце еще только собиралось показаться из-за деревьев, и над дорогой висел туман. Дальнобойщики разъехались.

Мне отчего-то стало грустно. В пустом кафе я сел за самый дальний столик. Буфетчик выглянул со своей кухни, посмотрел на меня и сказал:

— Я тэбе хаш дам. Горячий. Очэнь помогает.

«Хаш» оказался ужасающе жирным и пряным бараньим бульоном с куском мяса. Я хлебал его с удовольствием, хотя с первой же ложки обжег язык. Повар между тем протер стойку грязной тряпкой, задумчиво посмотрел, как я ем, и заговорил опять:

— Дэвушка ваша ночью уехала. С Федором, на «вольве».

— С каким Федором? — зачем-то спросил я.

— Такой толстый. Шитаны еще… — он показал руками, какие были штаны. — Карман на брюхе.

— Ну и ладно. Удачи им на трассе.

Я сидел за столиком и думал о чем-то… Или не думал, а просто сидел и грустил… Мне хотелось прямо сейчас как-нибудь оказаться дома — и встретить там Макса и Костика, и Шерифа, ни о чем не подозревающих и веселых, таких, как раньше. Безумие всего происходящего, казалось, допускало и такую возможность. Но я знал, что как раз здесь-то судьба не захочет пойти мне навстречу. Стоит только помечтать о несбыточном — и жизнь тут же станет логичной донельзя. Я задумался о том, как называется мое утреннее чувство: тоска? Горечь? Омерзение? Тошнота, — подумал я, — вот как. Я доел суп, и тошнить стало меньше. А потом я совсем успокоился. Мой мозг, как обычно, решил: раз я не пронес ложку мимо рта, значит, вполне согласен с окружающей действительностью.

Через полчаса подтянулись заспанные парни. Шериф ни словом не обмолвился о вчерашнем. Молчал и Макс. Лишь потом, доев свой суп, Шериф поглядел на меня и произнес:

— Ушла, ничего не взяла. Зря вчера жирный гнал.

Я кивнул, и больше мы о Машке не вспоминали.

До полудня мы успели покрыть, кажется, километров двести. Поблизости от Москвы дорожная милиция вела себя вежливо, но ее вежливые приглашения понемногу начинали напрягать. И в любом случае на нас смотрели внимательно. Слишком внимательно. Хотя наш аппарат не был похож на фуру, набитую наркотиками, но пару раз за проезд все равно пришлось прилично заплатить. Я подсчитывал убывающую казну и мрачнел.

Мы рассчитывали объехать Москву по широкой дуге и выйти прямо на южную трассу. За рулем мы с Максом менялись: автобус не мог ехать быстро, он трясся и скрипел рессорами на ухабах, и после двух часов такой езды начинала болеть спина и затекать шея. Увидав безлюдные места, мы останавливались, сходили с корабля на берег, бегали взад-вперед и гонялись друг за другом, перекидывались волейбольным мячом (я упоминал, что в детстве лет пять занимался волейболом? Кажется, нет).

Вот так, на колесах, и прошел еще один день. Когда над дорогой начал сгущаться сумрак, а у нас с Максом кроме спины заболели еще и глаза, мы решили свернуть с объездной трассы в город… назовем его, скажем, Новосволоцк. Это был типичный бестолковый городок, кормящийся московскими отбросами и готовящий для столицы всё новые отряды народных контролеров. Заплатив въездную пошлину равнодушным ментам на посту, мы проехали с километр мимо захламленных пустырей, мимо каких-то складов и ангаров, мимо автобусного парка, мимо кварталов новостроек — и вырулили на центральный проспект.

Увидев ресторан, откуда доносились цыганские напевы, мы даже притормозили: вся улица с двух сторон была заставлена темными мерседесами и боевыми машинами пехоты, в которых скучали охранники. По всем признакам, в ресторане проходил сходняк окружных авторитетов. Проходить по делу нам совсем не хотелось — вернее было проехать. Свернув с проспекта в двух кварталах от опасных мест, мы обнаружили то, что искали: небольшое здание советского вида под вывеской «Гостиница — Березка — Hotel». Мы заказали самый дешевый номер, закинули вещи, а сами спустились посидеть в кафе по соседству.

Я с опаской перехожу к следующим главам нашей повести. Я не знаю, как изменится мой рассказ: мне все чаще придется говорить о грустном. Именно здесь, в сволочном отеле «Березка», безмятежная часть нашей дороги окончилась. Именно здесь мы впервые почувствовали, что из вольных охотников превращаемся в добычу. Признайтесь, вы уже ждали, когда же это случится? Вам хотелось бы посмотреть, как наш корабль обломает себе мачты? Или вам все-таки хотя бы немного жалко четверых ребят, о которых я пишу?

Вот что интересно: я ловлю себя на мысли, что разговариваю с вами, как с верными читателями. А вы, вполне возможно, просто случайно взяли в руки мой красивый нотбук с яблоком на крышке. Это могло произойти по разным причинам. Может быть, вы даже не читаете по-русски? В таком случае, перешлите этот документ Максу. Адрес легко найти в электронной почте. Send it to Max… Ладно, всё это пустое. Как говорится, проехали. Лучше я попробую припомнить, что происходило дальше.

Мы сидели за столиком под навесом, глотая куски горячей пиццы и запивая пивом. Я наблюдал, как вдалеке по ярко освещенному проспекту проносятся темные автомобили («Стрелка кончилась, стрелки разъехались», — пробормотал Шериф). Вдруг пара машин свернула на нашу улицу: мы видели, как они приближаются к нам, качаясь на кочках и посверкивая фарами.

— Сюда, — проговорил Макс. — В гостиницу, что ли?

— Первый «мерс», второй «бмв», — уточнил Костик.

Автомобили припарковались напротив входа в отель. Я как будто прирос к креслу. Из мерседеса вышел охранник и невысокий блондин, которого я хорошо помнил. Это был Владимир, «исполнительный директор». За ним выступали еще трое неизвестных мне, но явно высокопрофессиональных исполнителей. Не глядя на нас, они проследовали в «Березку». Двери за ними захлопнулись.

— Это вилы, — прошептал я. — Я главного у них знаю. Он из Москвы. Мы виделись один раз. Это он отца слил.

— Точно уверен? — спросил Шериф.

— Точнее не бывает.

— Тогда действительно вилы, — сказал Шериф. — Чего делать будем?

— Не знаю, мужики, — заговорил я. — Может, оно и ничего, но лучше бы мне им на глаза не показываться. Сходите с Максом, поглядите в холле — они ушли, нет?

— И что? Потом всем наверх? — спросил Макс.

— Двинуть бы отсюда надо по-тихому, — сказал Костик.

— По-тихому не выйдет. Пока вещи забирать будем, администратор привяжется: чего, куда, — сказал Шериф.

Мы посидели еще пару минут, опасливо косясь на дверь.

— Я в машине ночевать останусь. Отъеду в сторонку, а вы в комнату идите спать, — предложил я. — Вас-то они не знают.

— Это правильно, — оценил Шериф.

— Я с тобой побуду, — сказал мне Костик. — На всякий случай.

Макс и Шериф не торопясь зашли в гостиницу. Чуть позже Макс вернулся и сообщил:

— Эти уже прошли. У них, наверно, номер был заранее зарезервирован.

— Ладно, Макс. Спасибо. Идите спать. Я не буду уезжать далеко, — сказал я.

Макс направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда двери широко распахнулись, и навстречу ему вышли четверо. Они успели переодеться, и Владимир теперь был в слегка помятом льняном пиджаке и в черной рубашке с расстегнутым воротом. Заметив меня издалека, он заулыбался.

— Петруха, здорово! — воскликнул он. — Вот где увиделись!

Эпизод17. Исполнительный директор за последний год явно повысил свой статус. Об этом свидетельствовал как автомобиль, так и весь остальной его прикид. Внутри мерседеса было темно и прохладно, пахло дорогой кожей и почему-то французскими духами. Впереди сидел водитель.

— Нет, ты скажи, Петруха, ты чего такой грустный? Выглядишь плохо. Устал? Так я тебе налью, — сказал Владимир. — Тебе восемнадцать-то есть?

Он и вправду достал из ящичка бутылку «Джим Бима», пару стаканов и налил на два пальца себе и мне. Мы выпили («За встречу», — пояснил Владимир). Виски обожгло горло и откликнулось какой-то дрянной кукурузой.

— Ну и хватит пока, — Владимир поглядел на меня неожиданно цепким взглядом. — Поехали, покатаемся.

Мерседес плавно принялся с места. За столом под навесом я успел заметить Костика. Он в отчаянии оглядывался по сторонам — может, надеялся увидеть милицейский патруль? Автомобиль углубился в темные улицы, сделал пару поворотов и выбрался на широкую дорогу, застроенную одинаковыми пятиэтажками. Я посмотрел назад и увидел, что мы едем одни: вторая машина, видимо, осталась стоять у гостиницы.

Владимир повернулся ко мне:

— Ты бы, Петруха, осторожнее себя вел.

— Почему?

— Уже все в курсе, что вы с пацанами поехали папину заначку искать. Даже ваша братва по району.

Я не верил своим ушам.

— Мы с отцом твоим вместе работали, ты знаешь. Так что к этим деньгам мы имеем прямое отношение. Ты что, хочешь поллимона гринов один взять? Это не пройдет.

Тут Владимир (я клянусь!) погрозил мне пальцем.

— И потом, эти… чурки ваши. Как вы от них оторвались, до сих пор не понимаю.

— Какие чурки?

— Отморозки ваши местные. Ну, которым Петрович раньше платил. Некто Арслан, может, слышал про такого?

Я промолчал. А Владимир щелкнул пальцами:

— Даже если и не слышал, ты мне теперь по жизни должен. Завалили бы и спасибо не сказали. Они ж по-русски вообще не говорят.

— Я ничего не понимаю.

— А вот они, похоже, сразу тему просекли. Хотя уже год как не при делах. Откуда — сам бы хотел знать. Для этого тебя и нашел.

— Как нашли?

— Даже не вспотели. Автобус летать не умеет. Дорога прямая. Вот ты сам куда надо и приехал. У меня же друзья на всех постах, вот они и свистнули: шаттл снова появился на экранах наших радаров. Полет проходит нормально, корабль от курса не отклоняется.

Мне было тоскливо и почему-то досадно, как командиру шаттла, сбившегося с курса при посадке: прощай, солнечный мыс Канаверал, под нами — Куба, и команданте уже потирает ладошки. Больше всего хотелось, чтобы этот разговор хоть как-нибудь закончился, и меня отпустили. А наутро, может, все станет как раньше?

«Нет, теперь уже не отпустят», — подумал я очень отчетливо.

— Короче, так, — сказал Владимир. — Сегодня всё равно уже поздно. Спать пора. Наутро выезжаем, ты нам показываешь дорогу. Берем бабки. Да не трясись ты так. Не звери какие, цивилизованные люди. Тебе на пиво причитается.

— У меня адреса нет, — проговорил я. Это была правда. — Мы с отцом связаться должны.

— Так ты прямо сейчас его набери. Скажи: папа, мы уже на месте, говори чего как.

— Он мне телефона не оставил.

— Петруха, ты не ври мне. Не надо.

— Мы так договорились: приезжаем в интернет-клуб. Получаем письмо. В письме все сказано.

— Ой, бля, вот ведь как Петрович все замутил! Талант. Но на него похоже.

Владимир даже прищелкнул языком.

— Ну что, завтра в компьютер идем играть. Всё завтра. Сейчас — в Березу. Спишь у меня. Парни твои сидят и не высовываются. Понял?

— Понял.

— Не слышу, рядовой!

— Понял!

— Да хорош уже очковать, Петька, — проникновенно произнес Владимир, взял бутылку, хлебнул из горла и протянул мне. — А к отцу твоему вопросов после этого вообще не будет. Практически. Только пусть глупостей не делает. И ты глупостей не делай. Обещаешь?

Я кивнул и сделал большой глоток. Говорить было больше не о чем.

Мы уже подъезжали к гостинице. Макс и Костик всё так же сидели за столиком. За соседним столом поместились двое крепких гостей из Москвы.

Под руку с Владимиром я проследовал в номер-люкс. Я думал: где же Шериф?

Эпизод18. — Значит, они не знают? Может, и в натуре не знают. Ну ладно, на связи.

Владимир отключил телефон и посмотрел на меня. Я побрякал ледышками в стакане с виски.

— Петруха, — сказал он и хлопнул меня по плечу. — Ты знаешь, чего я тебе скажу? Завтра в Москве будем. А Москва — это такой город… Даже и не город. Это для лохов город. А для нас — золотой прииск. Там баксы прямо из асфальта растут. Только стриги. Я как в первый раз с пацанами из своих, блядь, Электроуглей приехал, по улицам прошелся, сразу всё понял. Чисто конкретно.

Он усмехнулся, потер руки, разлил вискарь по стаканам и продолжал:

— Эх, Петька! Я тебя полюбил, я тебя научу. Ты только мне адресок скажешь, к кому вы там в Москве собирались. Скажешь, не забудешь?

— В Москве? А откуда…

— Оттуда, старик, оттуда. Ты вот молчишь, скромничаешь. А ребята водителя твоего сразу раскололи.

— Макса?

— Макса, хренакса, это я не знаю. Короче, делаем по-твоему. Едем в Москву, играем в компьютер. Если на связь не выйдем, папа очень расстроится. Не надо расстраивать папу… А про парней своих забудь пока.

— Как это — забудь? Что с Максом? Что с остальными?

— С какими еще остальными? Двое же их. Или у тебя еще кто был?

— Двое, — повторил я.

Он махнул рукой:

— Двоих сдал, двоих обратно получишь. Без царапин и повреждений. Ты пей, Петруха, пей, привыкай к взрослой жизни. Потом, когда бабло возьмем, как следует отметим.

Дальнейшее я помню отрывочно. В номере-люкс работал телевизор. Показывали молодого премьер-министра, прозванного в народе «киндерсюрпризом», за ним — концерт скучных морщинистых юмористов, похожих на зажравшихся мартышек-переростков, потом, как вершину эволюции, — Арнольда Шварценеггера… Впрочем, скоро я перестал различать их. Владимир о чем-то говорил, говорил, тыкал пальцем в экран, в старину Шварца, а сам щедро подливал мне маслянистую вонючую жидкость, которую я глотал, зажмурясь. Один раз он куда-то вышел, оставив вместо себя рослого ассистента — тот, оценив обстановку, предложил мне сразу стакан водки; после этого…

Эпизод19. Я проснулся от головной боли. Оказалось, я спал прямо на полу. В комнате было темно и душно: тяжелые шторы не пропускали воздух. Пошарив по стене, я нащупал какой-то выключатель. Лампа осветила пустую комнату. На столе остались два пустых стакана и почти допитая бутылка виски.

Шатаясь, я добрался до туалета. Яркий свет вызвал неудержимый приступ тошноты. Когда слегка отпустило, я вернулся в комнату и попробовал выглянуть в окно. Оказывается, было еще довольно темно. Но внизу, на улице, суетились какие-то люди.

Джинсы я нашел под столом, кроссовки — под кроватью. Держась за стены, я дошел до двери. Она была заперта снаружи. Я щелкнул замком и выглянул в коридор.

В соседнем номере что-то происходило. Оттуда слышался шорох и почему-то плеск льющейся на пол воды. И тут дверь приоткрылась. Я, еле стоя на ватных ногах, ждал, кто оттуда выйдет. Но оттуда не вышел, а выполз абсолютно голый и мокрый человек (я узнал одного из вчерашних исполнителей). Он посмотрел на меня и помотал головой. Я увидел, что он зажимает ладонью рану в боку: из-под ладони пульсирующей струйкой текла кровь.

Я шарахнулся прочь по коридору. Увидел выход на лестницу и, хватаясь за перила, скатился на третий этаж. Там был наш номер. «Бежать, бежать», — колотилось у меня в голове одно-единственное слово. Я рванул дверную ручку. Заперто! Стучась в дверь, я стонал от ужаса. В комнате раздались шаги. «Кто там?» — спросил знакомый голос. «Господи, Шериф, открывай», — зашептал я. Дверь отворилась, и Шериф схватил меня за руки, иначе бы я свалился на пол тут же, в прихожей.

На объяснения не оставалось времени. Макс и Костик второпях оделись, мы похватали сумки и выскочили из номера. Макс метнулся было в сторону выхода, но Шериф его удержал: в дальнем конце коридора было окно, за которым виднелась железная пожарная лестница. Мы с треском распахнули окно и по очереди выбрались наружу. Оказавшись на улице, мы осторожно выглянули из-за угла: наш белый автобус стоял там, где мы его и оставили, в соседнем проезде. Пробежав по заднему двору гостиницы, мы подобрались прямо к нему. Я нащупал в кармане ключи и протянул Максу. Мы забрались в прохладный, пропахший бензином салон. Заскрежетал стартер. Мотор заработал неожиданно хорошо и ровно. Машина тронулась и поползла по переулку прочь от этой чертовой гостиницы.

А у меня снова страшно заболела голова. Я отполз в конец автобуса, лег на сиденье и сжался в комок, закрыв лицо руками. Так плохо мне не было ни разу в жизни.

Похоже, я вырубился на час или на два. Очнувшись, я обнаружил, что под головой у меня — подушка, а рядом молча сидят Костик и Шериф. Машина, спокойно урча мотором, летела по гладкой дороге. Я привстал и поглядел в окно. Солнце поднялось уже высоко. Трасса шла среди обширных полей и перелесков. Город Новосволоцк остался далеко позади.

— Я думал, на посту точно стопанут, — не оборачиваясь, произнес Макс. Я видел его лицо в зеркале. — Но ничего. Даже не вышли.

— На этих… ночью кто-то наехал, — проговорил я хрипло. — Одного прирезали прямо в ванне.

Все, что я видел, происходило как будто с кем-то другим. От страха не осталось и следа. Это было странно.

— Но не всех, — сказал Шериф. — Когда у вас охрану сняли, я вернулся, а они на улицу побежали. Кто в трусах, кто одетый. Еще темно было.

— Вот это отдохнули в отеле, — усмехнулся Костик. — Березка-Хилтон.

— Хуилтон, — не промедлил с ответом Макс.

Мне стало смешно. Я даже закашлялся, но на этот раз обошлось.

— Кто же это их так? — спросил Костик.

— Я боюсь, это кто-то по нашему вопросу, — сказал я. — Вот чего я на самом деле боюсь.

Шериф как будто хотел что-то сказать, но промолчал.

— А куда мы едем, кстати? — спросил я.

— Куда угодно. Подальше от Москвы, — ответил Макс.

Эпизод20. Свернув с объездной дороги, мы мигом заблудились. Макс долго искал на своей карте поселок под названием «Волкогоново», но не нашел. А поселок был, и синий указатель сообщал об этом, да и сам поселок виднелся невдалеке: там, на холме, выстроились аккуратные кирпичные домики разной степени художественной ценности, в основном, конечно, довольно странные с виду — типичные образцы загородной архитектуры эпохи первоначального накопления.

Не значилось на карте и дороги, которая вела бы в Волкогоново, в то время как асфальт под колесами был реальным и довольно свежим; было совершенно непонятно, куда такая дорога может завести. Именно поэтому мы поехали вперед. С ревом взобравшись на пригорок на первой передаче, мы притормозили и огляделись. Чуть дальше и внизу, в сторонке, мы увидели широкую лужайку, с трогательными белыми березками вокруг и удобной парковкой. Вероятно, новые русские из тех, кому наскучило жарить свои barbeque за кирпичными заборами, иногда собирались на нейтральной территории, чтобы повстречаться с себе подобными, мирно обсудить возможный срок нового премьер-министра, или дайвинг на Красном море, или что они там еще обсуждают. Сейчас тут не было никого. Зато висела забытая кем-то волейбольная сетка.

Мы спустились с горы и вылезли из машины на свежий воздух. Пели птицы, откуда-то издалека доносилось протяжное зуденье бензопилы — видимо, там расширяли пространство для новых кирпичных особнячков, а может, пытали какого-нибудь зазевавшегося конкурента. Меня самого все еще подташнивало после вчерашней пытки вискарем, но голова почти не болела, и это было чудесно.

Разделившись на две команды, мы устроили на чужой поляне нехитрый пляжный волейбол (в паре с Костиком я отбивался от неутомимого Шерифа и чертовски ловкого Макса). Мы разыгрались и расшумелись не на шутку, и из проезжавших изредка мимо дорогих джипов поглядывали на нас с любопытством. А потом на дороге показался велосипедист.

Это был парень наших лет или чуть помладше, в очках и в бейсболке с непонятной надписью, в хорошем спортивном костюме. Хотя на спортсмена он явно не тянул. Приблизившись, он тормознул так, что колодки дико заскрипели (дерьмо велик, — подумал я и ошибся), чуть не упал, но все же удержался на колесах и встал в десяти шагах от нас. Мы продолжали играть. Парень стоял и смотрел.

Наконец мяч, отбитый Костиком, улетел на ту сторону дороги, и тогда мы решили обратить внимание на зрителя.

— Чего смотришь? — тяжело дыша, спросил Макс. — Мячик бы лучше поймал.

И верно, мячик пролетел в каком-нибудь полуметре от парня.

— Я не успел, — сказал он виновато. — Мяч очень быстро летел.

Голос у него был негромкий, и говорил он как будто с чуть заметным акцентом — уж чересчур правильно.

— Да, блин, конечно, — проворчал Макс, отправляясь за мячом. — Тормоз.

— Эта дорога куда ведет? — спросил я.

— Не знаю, — сказал парень. — На шоссе. Кажется, в Москву.

— Точно, тормоз, — проговорил вернувшийся Макс. — Живет тут и не знает.

— Мы недавно приехали.

— Из-за границы, что ли? — поинтересовался Костик.

— Из-за границы приехали. Да.

— Зовут как? — спросил и Шериф.

— Михаил.

— Так ты нерусский, что ли? — слышать такой вопрос от Шерифа было забавно. Но Михаил не обратил на это внимания. Он почему-то смутился:

— Ну… Вообще-то я родился в Одессе…

Я-то, конечно, понял, в чем дело, а Шериф — нет. Он недоверчиво поглядел на Михаила, потом на меня и покачал головой.

— Мы тоже неместные, — сказал я примирительно. — Мы на юг едем.

Макс нетерпеливо подбросил мяч.

— Играть будем, нет?

— Слушай, я устал, — сказал я. — Чего-то всё еще ломает после вчерашнего.

— Ты тоже тормозишь. Мишка, ты-то, конечно, не играешь?

— Я играл раньше.

— Ну и вставай вместо него.

Мишка помедлил, оглянулся, положил велосипед на траву и подошел к сетке. Зачем-то потрогал ее и сделал несколько шагов назад, как будто выбирал место. Они начали игру, и я с удивлением заметил: наш новый знакомый неплохо двигается и хорошо принимает мяч — если только попадает по нему. Пару раз он промахнулся так, что все ахнули.

— Против солнца, — оправдывался он.

Что-то было тут не так. Кончилось тем, что Костик подхватил мяч, несколько раз постучал им по земле и после этого сказал:

— Мишка, ты что, не видишь ничего?

— У меня дистрофия сетчатки, — процедил тот сквозь зубы. — Я больше не могу играть. А раньше играл.

— Да мы видим, — сказал я.

— Вы видите. Да.

— Слышь, парень, ты не грусти, — сказал Макс. — Меня, кстати, Максом зовут. Ты меня-то хоть видишь?

— Вижу. У тебя волосы яркие.

— Рыжие, — уточнил Макс. — Всё он видит, когда хочет.

Мы тоже назвали имена, поздоровались, причем Михаил подолгу задерживал руку каждого в своей — будто запоминал. «Уже привыкает жить без зрения», — подумал я.

Зная, что он не заметит, я искоса поглядел ему в глаза. Они были светлыми, как и волосы, и вообще этот Мишка весь выглядел каким-то наполовину обесцвеченным, выцветшим. Его взгляд уже приобретал тоскливое безразличие, свойственное слепым. Мне стало его жалко. Наверно, он был хорошим парнем, пока видел. Дистрофия сетчатки, как я догадывался, приходит постепенно и трудно лечится: у его папы наверняка были деньги, если судить хотя бы по одежде и по велосипеду (я успел рассмотреть этот великолепный «кэннондейл» с дисковыми тормозами), и что же, этот папа не мог заплатить за операцию? Может, сюда и приехали лечиться, — подумал я (и оказался прав). А пока что я пожал ему руку и вздрогнул, когда он протянул ладонь к моему лицу и легонько провел пальцами сверху вниз — и тут же отдернул руку.

— Извини, привычка, — глухо сказал он. Да, такие дела, подумал я. И тут же с усмешкой припомнил: никогда еще другой парень не касался моего лица иначе как кулаком.

— Смотри-ка, — услышал я встревоженный голос Макса и обернулся: со стороны дороги к нам шли двое взрослых, один — плотный, в голубой трикотажной куртке и в таких же брюках, а другой в костюме, даже с галстуком.

— Михаил, и вот же ты где, — сказал первый. А тот, что в костюме, внимательно оглядел нас.

— Мы тут играли в волейбол, папа, — произнес Михаил, обернувшись на голос.

«Вот вам и отец, — подумал я. — А в костюме охранник. Чтоб не перепутать».

— В волейбол? Но тебе же нельзя в волейбол.

— Да, блин, — смешно выговорил Михаил. — Можно только в шахматы.

— И что за ребята? — спросил отец. Он-то говорил без акцента, скорее по-южному мягко, но зато стало абсолютно ясно, откуда они с сыном вернулись. В те годы многие уехавшие в начале девяностых как раз-таки начинали возвращаться в Россию и находили тут место куда теплее, чем там, невзирая на климат.

— Мы проездом, — сказал Макс хмуро. — А что? Нельзя?

— Отчего же нет? — отец Михаила поглядел на нас, на автобус и спросил: — И это ваш транспорт? Вы путешествуете?

— Ну как бы да, — сказал я.

— Как бы да, — повторил он. — Интересно. А вы не спешите?

— Ну как бы нет, — нарочно ответил я. Но отец Михаила только улыбнулся и что-то шепнул охраннику. А сам обнял за плечи сына и пошел с ним к машине (это был новенький серебристый внедорожник-«лексус»). Мишка обернулся и поднял руку, будто собирался что-то сказать нам, но первым высказался охранник:

— Молодые люди, я очень попрошу вас следовать за нами. Это ненадолго.

— Не понял, — сказал Шериф.

— Поезжайте за нами, — закончил охранник негромко, поднимая с земли мишкин велосипед. — Прямо сейчас. У парня сегодня день рождения. Мой вам совет — не отказывайтесь.

С этими словами он повернулся и зашагал к джипу.

— Обожрем буржуев? — спросил Макс.

Эпизод 21. Это был высокий красный особняк с узкими стрельчатыми окнами. Из-за забора виднелся только второй этаж и еще высокая застекленная вышка непонятного назначения. Мы стояли у самых ворот, почему-то не решаясь войти.

— Ничего себе башня, — сказал Костик.

— Не сносит башню-то? — спросил Макс.

— Зачем сносить, ее только построили, — удивился Михаил. Макс только плюнул.

— Ты чего сразу не сказал, что у тебя день рождения? — задал я вопрос, и Мишка как-то сразу поскучнел, а потом сказал тихо:

— Я не хотел праздновать.

— Странно, — удивился я. — Сколько исполняется, кстати?

— Восемнадцать. Первый день рождения здесь.

— У нас подарка нет, — заметил Костик.

— Я вообще не хотел праздновать.

Из ворот выглянул охранник:

— Загоняйте телегу свою. Во дворе места хватит.

Это точно: места там было более чем достаточно. Вокруг простирался ухоженный газон (с травой нездешнего ярко-зеленого цвета), никаких тебе клумб и грядок, только газон. Несколько здоровенных сосен были оставлены расти на песчаных пригорках, видимо, в соответствии с неким ландшафтным планом. Еще здесь была довольно большая альпийская горка с какими-то цветущими эдельвейсами, с вершины которой проистекал настоящий ручеек: трубу подвели, не поленились, — решил я. Во всем был виден неплохой вкус. И еще здесь пахло большими деньгами.

«А вот помойки у них нету», — подумал я.

Наш автобус в гараж не влезал. Он остался стоять возле дома и выглядел здесь странно, как советский танк на Лазурном Берегу. Макс, чтобы усугубить впечатление, раздобыл грязную тряпку и принялся протирать стекло.

— Максик, хватит тебе тереть, — сказал я. — Потом шланг возьмем и вымоем.

— Точно, шланг есть, — подтвердил юный хозяин особняка. — Я могу принести.

— Ну не сейчас же, блин. Слушай, Мишка, а твой отец — он кто?

— Он адвокат в Москве. У него своя контора. «Островский и партнеры». Борис Островский.

— Ясно, — сказал я. Я слышал эту фамилию по телевизору. Островский, кажется, вел крупные дела. Денег у него, судя по всему, было до черта. А сын даже день рождения не хочет праздновать. Смотри-ка, и верно: не всё можно купить за бабки.

— Пойдемте лучше в дом, — предложил Мишка, беспомощно оглядываясь и ища нас взглядом. — Можно в башню подняться.

— А там и жить можно? — спросил любопытный Костик.

— Там моя комната. Вы посмотрите. Оттуда хороший вид… должен быть.

Внизу, в просторном полутемном холле, мы встретили Мишкиного отца. Он посмотрел на нас, невесело улыбаясь. Дождался, когда все пройдут, и поманил меня пальцем.

— Вас как зовут, молодой человек?

— Петр. Петр Раевский, — зачем-то отрекомендовался я.

— А я — Борис. Борис Николаевич, как Ельцин, да… Вы не удивляйтесь, что я вас вот так пригласил в гости. Сын, может, не решился бы. А у него ведь сегодня такой праздник… Вы же сделаете ему приятное? Посидите с ним? У него здесь так мало… знакомых…

— А скажите… Дистрофия сетчатки — это очень серьезно?

— Очень серьезно, — кивнул Борис. — По крайней мере, так мне сказали даже в офтальмологическом центре в Хайфе, а я готов был платить им любые деньги… И российская… и наша клиника тоже сомневается, возможно ли улучшение. Бедный мальчик. Он даже не может учиться… Я привез ему компьютер, провел интернет, но он уже почти ничего не видит…

Я смотрел на него, и на душе у меня становилось все тяжелее.

— Остается купить ему аккордеон, чтобы он играл, как эти слепые в электричках, — вздохнул Борис. — Но я купил не аккордеон. Я купил электрогитару «гибсон». Миша любит музыку, знаете, рок-музыку… Это бывает в вашем возрасте… Сегодня подарю ему эту гитару. И усилитель.

— Комбик? — спросил я.

— Кажется, да. «Маршалл». Мне сказали, хороший.

— Да уж, — согласился я. — У нашего Макса… Вы видели, рыжий такой… У него тоже есть электрогитара, только он на ней играет так себе.

— Вы будете смеяться, но Миша играет с детства… Правда, на простой, акустической гитаре. Он и песни пишет.

Я даже не особенно удивился.

— И вот что, Петр… Вы ведь все уже выпиваете, не так ли? Я угощу вас, в доме есть виски (я вздрогнул), джин, хорошее вино… Возьмите ради праздника, только не переусердствуйте, ладно?

— Я все понял. Мы попробуем развлечь его.

— Почему-то я вам верю. Это странно при моей профессии… Я, чтобы вы знали, адвокат… Таких историй наслушаешься… Кстати, ваша фамилия мне знакома, только не помню, в какой связи…

— Был такой декабрист, — подсказал я.

— Да, да… А также октябрист, роялист и пианист… Нет, конечно. Вы меня не путайте, юноша. Я запоминаю только то, что относится к делу… Особенно если это дело тянет на уголовное. Впрочем, как говорится, бог с ними со всеми… Отдыхайте…

Он пожал мне руку, затем не очень-то ловко похлопал по плечу, надеясь, вероятно, завоевать мое расположение. Но этого и не требовалось. Мне и без того хотелось помочь его дорогому Мише снова почувствовать себя нормальным парнем. Девчонку бы ему, да без комплексов. Мы-то что? Мы только вискарь бухать умеем… брр…

Потом я подумал вот о чем: значит, дело моего отца было достаточно громким в Москве, раз слухи дошли даже до самого господина Островского. Тогда не приходится удивляться, что за нами гоняются все, кому не лень.

А ведь здесь мы как в крепости, — подумал я. Мы можем переждать. Мы можем даже забраться на наблюдательную вышку… И еще тут есть компьютер с интернетом.

Эпизод22. На вышке было светло. С нее действительно открывался потрясающий вид. Мы узнали даже, куда ведет дорога: она петляла между невысоких холмов и в самом деле возвращалась на московское шоссе. Получалось, что мы заехали сюда совершенно зря. Об этом мне сказал на ухо Макс, а я только пожал плечами. Не то чтобы я стал фаталистом, но почему-то с некоторых пор мне казалось: всякое наше движение что-нибудь да означает. Даже если неясно, что. Говоря проще, всем нам не мешало бы схорониться в тихом месте на денек-другой, чтобы поразмыслить над этим. В этом смысле я и ответил Максу, и тот нехотя согласился.

Костик с Шерифом тем временем оглядывали окрестности. Хозяин башни смотрел на них с грустью, и я решил отвлечь его:

— Мишка, — начал я самым невинным голосом, — а у тебя здесь девчонки никогда не бывали?

— Бывали, — ответил он. — Но сейчас нет.

— Сейчас однозначно нет, — подтвердил я. — Ты не ошибся. Можешь даже пощупать. Ну, а вообще?

— Вообще мы переписывались по сети. Уже здесь. Но у нас ничего не получилось.

— Да не бывает так, чтобы совсем ничего, — сказал Макс грубовато. — Плохо писал, наверно.

— Я совсем перестал писать. Месяца три назад. На экране все расплывается. Не отца же мне просить вслух читать, правда?

Макс смутился.

— Ну, прости. Я не знал. Но можно же приятеля попросить. Все так делают: пишут вместе, сидят, прикалываются, а потом…

— Хочешь, напиши что-нибудь за меня. Если тебе интересно. Я не стану. Мне всё равно.

— Гордый какой. Мне б такую башню, я бы вообще с телками кувыркался не переставая.

Неожиданно Мишка рассмеялся:

— А у меня почему-то тут никак не получалось. Мне казалось, что нас все видят. Я-то ничего не вижу, а меня — все… Даже если темно… Это мания, конечно…

— Мания преследования, — сообщил Костик.

— Ну и вот. Но на самом деле все было еще более мерзко. Мы познакомились по интернету, а она у меня украла деньги…

— А вот это уже не мания.

— Папа когда узнал, жутко разозлился. На меня, конечно. Потом взялся сам искать мне знакомых, в своем кругу, но я ему сказал — этого не нужно…

— Да, дружище, хреново тебе, — сказал Макс.

— Зато есть что красть, — откликнулся Шериф сурово. — Не так плохо.

— Это всё не мое, — возразил Мишка. — Там, где мы жили до этого, там было лучше. Там все жили одинаково, я еще хорошо видел, гулял по улицам. Мы траву курили. По субботам у хасидов из лавочек кока-колу воровали… На складе стоят бутылки, целыми упаковками. Берем и убегаем… Он злится, кричит, а сделать ничего не может…

— Кто такие хасиды? — спросил Шериф.

— Они очень религиозные. Им в шабат работать нельзя, грех. Даже свет включить нельзя. Прислуга включает…

— Слушай, а ты молодец, оказывается, — ухмыльнулся Макс. — Так им: кто не работает, тот не пьет кока-колы…

— Там я был нормальный, — грустно сказал Мишка. — А здесь — новый русский. Вам смешно?

— Значит, ты новый русский еврей? — спросил Шериф.

— Вряд ли. Но отец так устроил, что да. Когда уезжал. Десять лет назад.

Зазвонил телефон, который стоял прямо на полу. Мишка обернулся на звук, поднял трубку, послушал и ответил: «да, идем».

— Зовут вниз. Они все-таки устроили праздник.

— Минуточку. Раз есть гости, должен быть и праздник, — воскликнул Макс. — Давай, корми нас. Мы тебе не хасиды, для нас пожрать — не влом. А потом еще кататься поедем.

Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, то Мишка был счастлив.

Потом говорились тосты (Борис Николаевич переоделся и выглядел представительно, как по телевизору), пилось терпкое красное вино (мне оно понравилось), дарилась пузатенькая, сияющая огненно-рыжим лаком гитара (Мишка взял ее в руки и сразу, хотя и не на полном звуке, произвел такой пассаж, что Макс восхитился. «Йес», — сказал Мишка, никто его не понял, но Костик с важным видом закивал: оказывается, так называлась очень старая и очень сложная английская группа). После всего этого есть уже не хотелось. Мишка взял гитару и понес наверх, а Макс, кряхтя, поволок туда же тяжелый черный комбик размером с два пивных ящика. Борис вручил мне бутылочку вина, а Шериф незаметно прихватил со стола такую же.

В стеклянной башне было уже темно. Ярко светила луна. Сквозь прозрачный потолок были видны и звезды, и млечный путь. Костик засмотрелся на небо, и Макс водрузил комбик ему на ногу. Тот от неожиданности вскрикнул так, что Мишка испугался. Пришлось обоим налить. Нахальный Макс попросил гитару, воткнул провод в усилитель, покрутил ручки и сыграл что-то из своей любимой «Нирваны», довольно складно. Но Мишка взял у него «гибсон» и с ходу врезал то же самое. Макс спросил: «Ты чего, тоже Кобэйна снимал?» — «Первый раз от тебя услышал», — ответил Мишка, и Макс надолго заткнулся.

Вскоре мы сидели, смотрели на звезды и пили винцо, почти невидимые друг для друга. Михаил наигрывал какие-то песни и даже напевал себе под нос. Тогда я сказал:

— Ты бы спел нам чего-нибудь. Раз уж взялся.

— А что вам нравится? — спросил Мишка.

— Да ничего не нравится. Спой из своего.

Ревнивый Макс зашевелился в темноте и сделал громкий глоток прямо из бутылки.

— Я акустику возьму, — сказал Мишка.

Он достал акустическую гитару и для начала исполнил какой-то невразумительный проигрыш. А потом взял минорный аккорд и тихонько запел. Я даже запомнил текст: почему-то это мне показалось важным. Вот он:

Я поглядел наверх. Никаких стен здесь не было, в черном небе по-прежнему мерцали звезды. «Уже не вернуться», — повторил я про себя.

Мишка аккуратно развернул еще несколько аккордов и остановился.

Если бы я верил в переселение душ, — думал я, — и в то, что любое существо на Земле проживает множество жизней, то я решил бы, что этот парень добрался до самой последней. Или нет: у него осталась еще одна жизнь, но энергия уже на исходе. А нирваны в качестве бонуса ему никто не обещал.

Молчание нарушил Шериф:

— Это очень правильная песня.

Макс беззвучно застонал, уничтоженный. Его песни Шериф называл иначе, а чаще никак не называл. Мне не хотелось, чтобы он обижался — я-то знал, насколько ему сейчас больно, все они такие, эти музыканты, — и я попросил:

— Макс, сыграй тоже чего-нибудь… Ну, хотя бы «Опасность»…

— Дай акустику, — сказал Макс Мишке.

«Опасность» была довольно бодрой песней, сочиненной Максом в жанре прямолинейного русского рока. Песне недоставало шлягерности — Макс даже не сумел сочинить слова для припева. А куплеты у него получились такими:

Мишка взял в руки «гибсон» и включился в песню на середине. Удивленный Макс позволил ему сыграть виртуозное соло поверх основных гармоний, а затем пустился вдогонку:

Во второй раз соло звучало так, как будто всегда там и было. Макс сыграл было заключительный аккорд, но тут Мишка взял несколько нот вразрез ритма. Макс снова поставил точку, Мишка снова продолжил. Макс наконец понял смысл игры, и так они соревновались с минуту, а потом синхронно кончили, как умеют только музыканты — да еще артисты в некоторых специальных фильмах. Эффект был схожим. Оба тяжело дышали и выглядели весьма довольными. Мы с Костиком переглянулись, а Шериф протянул Максу бутылку:

— Вот тебе и группа готовая. А ты целый год с расп…здяями мучился.

— Охренеть, — честно сказал Макс.

— А в общем, вы в чем-то похожи, — задумчиво сказал Костик.

Эпизод23. Уже ночью мы добрались до Мишкиного компьютера. Это был навороченный аппарат — папа-адвокат не пожалел денег. Монитор был просто огромным, чтобы человеку с плохим зрением можно было хоть что-то разглядеть, вот только Мишка уже мало что видел. Иногда он на ощупь лазил в интернет. Друзья, оставшиеся в теплых краях, все еще присылали ему письма.

Мы сидели втроем — Костик, Мишка и я. Шериф и Макс завалились спать в комнате для гостей.

Мишкино обиталище удивило меня. Похоже было, что все усилия высокооплачиваемого дизайнера были нарочно сведены на нет: итальянская мебель была расставлена в самых неожиданных местах; прямо из пола торчали светильники на тонких ножках, как будто светящиеся галлюциногенные грибы; подозрительно большая кровать стояла как-то косо, причем прямо перед ней, в ногах, громоздился широкоэкранный телевизор на подставке. Тут же в беспорядке валялась одежда.

Приглядевшись, я понял еще кое-что. Комната не желала ничего рассказывать о хозяине: тут не было ни книжных полочек со всякими игрушками и безделушками, ни постеров на стенах, ни раскрытых на интересном месте журналов. Только темный застекленный шкаф с дисками. Вот дисков было действительно много, но по названиям трудно было понять, каков их слушатель. Даже Костик, осмотрев первые полки, в изумлении развел руками.

Мишка, впрочем, ничего не заметил. Он включил компьютер и попробовал влезть в свой почтовый ящик. Не получилось. Тогда он позвал нас.

Костик ввел его пароль и обнаружил несколько непрочитанных писем. Одно, кажется, от девушки. Он скопировал текст и вывел на монитор самыми крупными буквами. И отошел от стола.

Потом, много позже, я спросил Костика: что же было в том письме? Он ответил, что специально не вчитывался, тем более что написано было латиницей; ему запомнилась одна-единственная фраза: «я не буду ничего объяснять». Даже в транслитерированном виде, а может, именно поэтому, эти слова выглядели ужасно. Так сказал впечатлительный Костик.

Прочитав письмо, Мишка закрыл его и обернулся.

— Это был подарок, — сказал он. — Подарок на совершеннолетие.

— Отвечать будешь? — спросил я.

— Уже не нужно. Впрочем… я напишу. Проверь, правильно или нет.

Он опустил пальцы на клавиатуру и, мучительно вглядываясь в экран, написал одну фразу. Я подошел и посмотрел. Ответ был таким:

СПАСИБО ЗА ВСЕ.

— Всё правильно, — произнес я и щелкнул мышкой, чтобы ответ отправился адресату.

Я зашел и на Lenin-35. Мне писем не было. Оставалось доехать до Волгореченска.

Потом мы с Костиком не удержались и залезли на ленту новостей. Мы искали упоминания о бурной ночи в Новосволоцке, хотя я с удовольствием прочел бы, что мерзкий городишко накрыло ядерным взрывом мощностью в двести килотонн. Но мы не нашли ровным счетом ничего. Очень может быть, что в Новосволоцке разборки посреди города в порядке вещей.

Следующим адресом в Мишкином списке избранного оказалась какая-то невнятная порнушка. Чтобы ее посмотреть, надо было заплатить: Мишка признался, что иногда использовал свою кредитную карту именно для этого. Мы посмеялись, потом выключили компьютер и стали смотреть видео.

Утром мы проснулись поздно. Мишки не было ни в его комнате, ни в гостиной, ни в стеклянной башне. Похоже, дом вообще был пуст. Поднявшись на вышку, я огляделся и увидел Михаила внизу: он сидел, как в кресле, на корнях громадной сосны, и как будто дремал; у ворот я заметил вчерашнего охранника. Спустившись в сад, я кивнул охраннику, подошел к Мишке и потряс его за плечо.

— Петр, ты? — переспросил он. — Долго же вы спите.

— Всю прошлую ночь носились, как потерпевшие, — сказал я. — Хоть у тебя отоспались.

— Я у тебя не спросил вчера: почему вы путешествуете?

— Это не путешествие, это экспедиция. Есть одно дело в Волгореченске… а может, и дальше.

— Такое непростое дело?

— Ну да. Тяжелый случай.

— И когда отправляетесь?

— Сегодня.

Мишка вздохнул. Потом сказал:

— Мы еще в сауну не сходили. У нас и бассейн есть.

— Бассейн?

— Там, за домом. Прямо из парилки можно нырять. И подсвечивается ночью.

— Я в Египте в таком купался.

— Вечером не будет никого. Дениса можно попросить, он травы принесет. Или еще чего-нибудь. Он знает, где взять.

Денисом, видимо, звался охранник. Вот как у них тут, оказывается, дело поставлено. Вечеринки у адвоката заиграли в моем представлении новыми красками.

— Ты, Миха, и мертвого уговоришь. Только я до сих пор не понял: ты пригласил людей с улицы. Неизвестно кого. Мы тут жрем, пьем, на гитаре твоей играем. А ты приглашаешь у тебя зависнуть. У вас что, принято так?

— Принято совсем иначе. Но я здесь недавно. Считай, что я еще не привык.

— Нет, Мишка. Ты что-то темнишь. Я бы подумал, что ты… из этих, но ты не похож. Ты уж извини.

— Ты говоришь, как мой отец. И ты совершенно не прав.

— А чего ты так волнуешься? Может, ты все-таки… — я показал жестами. Скорей всего, Мишка не разглядел или не понял шутки. А я уже жалел, что пошутил.

— Просто я хотел бы с вами поехать, — выговорил он наконец. — В команде.

— Да сказал бы уже сразу. Но… нафига тебе это? Тебе глаза лечить надо, операцию делать. А не по трассе гоняться. И вообще…

— Балласт не нужен?

— При чем тут «балласт — не балласт».

— То есть, ты думаешь: вот человек от скуки бесится?

— Примерно так и думаю, — сказал я жестко. — Я тебе честно скажу: если бы я жил, как ты, я бы вообще не заморачивался с этим автобусом, я бы…

— Ты бы прежде всего ничего не видел, — прервал меня Мишка, и я подумал: вот черт, опять неловко получилось.

— Я не про глаза, — сказал я. — Я про возможности.

Получилось еще хуже.

— Есть еще одна причина, — решился я. — Мы едем, чтобы… как бы тебе сказать? Подзаработать денег.

— Честным трудом?

— Свободным поиском.

— Я тоже так хочу, — вырвалось у него.

— Ты хочешь денег? Это я хочу денег. И Макс. И все. Потому что у нас их нет. Мишка, ты хороший парень, но это не твоя проблема: ты станешь адвокатом…

— Не стану…

— Да куда ты денешься. Вылечишь глаза, станешь адвокатом, или мэром Москвы, или министром иностранных дел…

— Никем я не стану.

— И хорошо еще, если мы с тобой встретимся где-нибудь вот так, как сейчас, а скорей всего, я буду читать про тебя в газетах, как про Бориса Николаевича… — я выкладывал все это, как будто забивал гвозди в крышку гроба, а сам понимал, что говорить этого не нужно, что он этого не заслужил. Но парень должен был понять, наконец: рождественская сказка закончилась. Ему лучше не привыкать к нам, а нам — к нему. Папе следовало подарить ему щенка лабрадора, а не четверых взрослых ребят, пусть и не злобных, но с дурными привычками… Он смотрел на меня во все свои несчастные глаза, а я все говорил и говорил — пока сзади не подошел Макс.

— Пит, ты чего?

Я умолк на полуслове.

— Пойдем-ка, вопрос есть, — сказал он.

Мы отошли в сторону.

— Я так понимаю, Мишка с нами хочет? — чрезвычайно спокойно спросил Макс.

— Хочет.

— Ну так и давай возьмем, — Макс пнул ногой толстую сосну. Дерево не шелохнулось. — О чем базар-то.

— Ты чего? Ты забыл, зачем мы едем?

— Какая х…йня. Едем брать кассу, — сказал он негромко. — Нам в банде пятый разве не пригодится? И папа адвокат, между прочим.

Макс, похоже, решил поиграть в Дикий Запад.

— Нет, я просто охреневаю, — я тоже заговорил криминальным свистящим шепотом. — У нас на хвосте висят какие-то уроды. Притом еще непонятно, сколько их. Вообще неизвестно, докуда мы доедем. Может, грохнут по дороге. И в это время к нам просятся пассажиры. Помнишь, корабль был такой — «челленджер»? Плохо кончил. А всё из-за туристов.

Я решил быть непреклонным.

— Пит, — сказал Макс. — Я тебя десять лет знаю. Так?

— Ну.

— Вот и не… Не надо этого. Скажи: ты не хочешь делиться?

Пораженный, я даже отступил на шаг:

— Я думал, это ты, Макс, не захочешь делиться.

— Надо дать человеку шанс, — ответил Макс фразой из какого-то фильма. — А деньги не имеют значения.

— А-а. Я все понял. Ты его в свою группу затащить хочешь.

— Ну не тебя же. У тебя слуха нет.

— Ну, ну… А вот мне интересно, что Шериф скажет? И Костик?

— Шериф не против, — сообщил Макс. — Он мне сам вчера говорил.

— Ага. За спиной все решили.

— Пит, я тебя уже просил: не надо этого.

— Если все накроется из-за него, ты что делать будешь?

— А я вот что сделаю: я его своими руками задушу.

Я усмехнулся.

Мишка, который так и сидел под деревом, смотрел в нашу сторону. Мы вернулись и встали прямо перед ним.

— Мы тут подумали и решили тебя задушить, — поведал я. — Но не сразу. А когда из-за тебя все дело накроется.

Макс положил руки Мишке на шею и легонько сжал. Охранник вдалеке прищурился.

— Живи пока, — сказал Макс. — Ты принят. До первой пьянки. А там на берег спишем.

— Я вообще-то не пью, — отвечал Мишка, неумело улыбаясь. — Вчера немного…

— А ты хоть помнишь, чего мне вчера говорил? — спросил я. — Как на жизнь жаловался?

— Смутно.

— Так я тебе напомню. Ты говорил: вот, ягуара мне отец в этот раз не купил, а поршак старый сломался… Придется теперь у парней автобус угнать. Типа вписаться пассажиром, а потом на трассе их в кювет выкинуть, одного за другим. Чтобы они там подохли в страшных судорогах.

— Нет, нет, я не мог так проколоться, «Мосад» будет очень недоволен, — засмеялся он. Что-то в его взгляде изменилось. Теперь никто бы не принял его за слепого. «Вот ведь спасли человека на свою голову», — подумал я.

Я вспомнил: вчера ночью мы сидели втроем на его обширной кровати, смотрели какое-то специальное видео, курили и разговаривали о пустяках. А потом так и уснули вповалку, не раздеваясь. Но перед этим он успел у меня спросить:

— Пит, а ты бы смог жить так, как я?

— Легко, — отвечал я, не задумываясь.

Эпизод24. — А я не собираюсь так жить, — говорила Светка. — Я все поняла: ты меня не любишь. Ты любишь только, чтобы тебе было хорошо, всегда только это, а на меня тебе всегда было наплевать…

Она еще что-то кричала в трубку, неожиданно визгливо, совсем как ее мамаша — директор школы — после того, как однажды застала нас вдвоем в физкультурном зале, — а я думал: вот все и кончилось.

Я звонил ей ночью, ее не было дома. Марьянка нипочем не хотела говорить, где она, а потом все-таки сказала. Конечно, сказала. И наутро (если два часа можно назвать утром) Светкин голос был совсем чужим, или, сказать точнее, отданным кому-то другому, и я даже знал, кому. Дальнейшее не имело смысла. «Спасибо тебе за всё», — сказал я и аккуратно положил трубку. В комнату вошел Шериф и тоже собрался кому-то звонить, а я спустился во двор. И уселся на землю, прислонившись спиной к стволу сосны. Как вчера Мишка.

Мне нужно было броситься обратно и вернуть ее? Достать из-под сиденья старый черный «наган» и грозить им собственному однокласснику? Да меня тошнило от него еще в школе. О чем можно говорить с человеком, который с шестнадцати лет знакомится по объявлениям со старыми тетками? Или рассказать Светке? Не-ет. Пусть она узнает об этом от кого-нибудь другого. От своей матери, например. Это будет особенно пикантно.

И еще я не скажу ей, что теперь я равнодушен к ее голосу. Хватило одного мгновения.

Я поднялся и посмотрел на свою футболку сзади: блин, так я и знал. Весь перепачкался смолой. А Мишка сидел, и хоть бы что. Вот ведь гадское дерево, чует хозяина.

Это был наш второй день в его особняке. Накануне мы допоздна бродили по поселку, заглядывая в бойницы в крепостных стенах и пытаясь понять, как здесь люди живут. Мы вышли на безымянную речку, попробовали искупаться — оказалось, что воды в ней едва по пояс. Мишка не был здесь ни разу. Когда стало темнеть, мы поняли, что наш проводник теряется в пространстве: он начал спотыкаться и вписываться в отдельно стоящие деревья. Нам пришлось вернуться.

В доме мы забрались в баню, хотя Мишке это было вредно. Но его отец не спешил возвращаться с работы, а охранник был вежливо послан — за чем, как вы думаете? — поэтому никто не мог испортить нам вечеринку. Вода в бассейне светилась, от нее поднимался туман, подсвеченный разноцветными прожекторами. Мы с воплями прыгали прямо в этот туман, плавали, вылезали и снова шли в пекло, где адский огонь пылал все жарче; а когда Шериф придумал плескать на камни чешским пивом, позаимствованным в баре, мы просто взвыли от восторга.

Наверно, мы что-то сделали неправильно, потому что вскоре сауна просто отрубилась: как предположил Макс, где-то на щитке вышибло автоматы. Выключилась и подсветка бассейна. Стало темно и весело, и в темноте мы услышали голос охранника:

— Пацаны, кончай развлекаться. Борис Николаевич через час вернется.

— Спасибо, что предупредил, — надменно произнес молодой хозяин. — Включи теперь свет.

— Все же прошу на выход, — сказал охранник, и свет зажегся.

Через час, когда во двор въехал «лексус», в доме уже было тихо, и даже пустые пивные бутылки больше не катались по полу и не попадались под ноги. Хозяин покачал головой, усмехнулся и прошествовал к себе в спальню. А наутро вновь уехал в свою Москву. Даже не попрощался.

А следовало бы. Потому что сейчас мы собирались покинуть этот гостеприимный кров. Мы погрузились в свежевымытый автобус, пожали руку охраннику и выехали за ворота. Мишка сопровождал нас на своем «кэннондейле», всем видом показывая, что решил прокатиться до околицы и оттуда помахать нам платочком. Не знаю, что уж там подумал охранник, глядя в свои мониторы, но за ворота он не вышел. Тогда, проехав метров триста и наверняка убравшись из зоны обзора видеокамер, мы остановились. Дверца открылась, велосипед был погружен внутрь, туда же забрался и велосипедист; уселся на заднее сиденье, получил банку пива и сделал первый — и самый главный — глоток свободы. Я поглядел на него и подумал: наверно, я уже забыл, что такое счастье.

Эпизод25. Мы выезжали на трассу с опаской. И все же нас стало пятеро. Это прибавляло бодрости. После всех событий нашего нового друга, как и следовало ожидать, пробило на откровенность. Он говорил:

— Нужно ведь не просто сбежать из дома, как вы не понимаете. Нужно собрать команду.

— Вот-вот, — оборачивался Макс. — Но главное — с собой консервы взять.

— Такого толстого фраера, упитанного, — добавлял Шериф. — Миха, почему ты не толстый?

Мишка смеялся.

— Нет, нет. Это даже не побег должен быть. Мне не объяснить. Это вроде как… захват новых территорий.

— Пришел, увидел, поимел, — Макс даже захрюкал от удовольствия.

— Conquest, — вставил я.

— Конкистадоры. Верно.

— Что будем захватывать? — спросил Костик.

— А вон, смотри.

Шериф показывал на придорожный магазинчик с криво намалеванной вывеской: «Продукты. ИЧП Джавадов». Мы притормозили.

— Продукты и ЧП, — прочитал Костик.

— Ага, Джавадов, — процедил Макс. — Захватишь их, как же.

А Шериф прищурился:

— Говна-то.

Из магазинчика вышли две девчонки. Они остановились и принялись лениво лузгать семечки, откровенно рассматривая наш автобус и всех внутри. Непреодолимая сила вытолкнула Макса из автобуса.

— Девчонки, вас подвезти? — бодро спросил он.

— Да мы сами дойдем, — сказала одна, невысокая, с хвостиком. — Тут недалеко.

— Ну вот я и говорю, недалеко. Сейчас вместе и доедем. Пива хотите?

Девицы засмеялись.

— А ты всегда так знакомишься? — спросила вторая, побольше ростом и рыженькая, почти как Макс. Да еще и с веснушками.

— Всегда спрашиваю про пиво. А знакомлюсь только с вами.

Ответ был засчитан. Девчонки заулыбались жеманно и бросили свои семечки. Я вышел из машины, и Макс представил меня своим подругам:

— Это Пит. А меня Максом зовут. Мы вообще-то издалека.

— Даже не с Москвы?

— Дальше, дальше. Вот Мишка у нас из столичных.

Мишка уже вылезал из машины, стараясь держаться как можно уверенней. «Тут глаза вообще не нужны, — цинично подумал я. — Да и смотреть особо не на что».

Услыхав про столицу, девчонки заинтересовались. Мишка вызвался проспонсировать мероприятие. Они все вместе вошли в магазин и задержались там надолго. Из автобуса выбрался Шериф.

— Ну, как? — спросил он.

— Думаю, у них все получится.

— Макса как приперло.

— Обломается. У нас там сзади велосипед стоит.

— Выбросят, — сказал Шериф.

Наконец в дверях показались хихикающие девчонки и Макс с тяжелым пакетом. Они влезли в автобус. Мишка шел последним. Куртка у него заметно оттопыривалась. В следующее мгновение за ними следом выскочил здоровый азербайджанец (ИЧП Джавадов, понял я) и с кулаками бросился на Мишку:

— Слюшай, чьмо, положь пиво назад!

Он со всей силы вломил Мишке сзади по шее, а тот выронил свою ношу и почему-то схватился за глаза. Тогда Шериф сделал шаг вперед, сжал кулаки и невозмутимо, как на тренировке, нанес удар правой. Я не успел даже сказать «стой», как частный предприниматель Джавадов уже не стоял, а лежал в придорожной пыли, обратив к небу бессмысленный взор. В дверях взвизгнула продавщица. Шериф подхватил Мишку (а заодно и упаковку пива) и втолкнул обоих в машину. Я дернул дверцу, завел мотор и дал газу, до сих пор не соображая, что происходит.

«Идиот. Идиот, — повторял я про себя. — Что ж я с ними не пошел».

Но все в автобусе смеялись. «Ну ты даешь, пацан, — говорил Макс. — Только откинулся, и сразу за старое». «Меня как будто что стукнуло, — оправдывался Мишка. — И продавщица вроде отвернулась». «Тонька отвернется, как же, дожидайся, — возражала какая-то из девчонок. — У нее даже жевачки не сп…здишь». «Ну, я же не знал», — отвечал Мишка. Девчонки приставали к Шерифу, но тот не поддерживал разговор. Он сидел один и внимательно смотрел назад, на убегавшую из-под колес дорогу.

Всемером в салоне стало тесно. И вот уже темненькая Наташка сидела на коленях у Макса, а рыжая, с веснушками, которую звали Ирой, обнимала за плечи Мишку. Шериф оставался невозмутимым. А Костик перебрался ко мне вперед.

— Не могу я с ними сидеть, — сказал он. — Ты смотри, не тряси их сильно, а то они там кончат.

Время от времени я посматривал в зеркало и только жмурился.

— Я даже не видел, как Шериф торгаша отрубил, — сказал Костик вполголоса. — Оглянуться не успел, а он уже в отключке.

— Да уж, — откликнулся я. — Это был реальный нокаут. А вот продавщица могла и номер запомнить.

— И я про это думаю, — признался Костик.

— Пит, ты бы съехал с трассы, — предложил Шериф. Он, видимо, размышлял о том же. — Догонят ведь, хреново будет.

Километра через полтора мы увидели поворот на какую-то грунтовку. Перед ним висел указатель: «Приветное». Я уже хотел ехать прямо, но Наташка встрепенулась: «Вот, вот, не проедь, это же к нам в поселок дорога! Нам же Макс обещал!» — «Вот пусть Макс и везет», — пробормотал я, но все же свернул. Приветное. Надо же. А при царе было, наверно, какое-нибудь Рассупонево. Блин, вот ведь совковая фантазия.

На грунтовке атмосфера сзади стала накаляться.

— Пит, останови где-нибудь, — сказал Макс хрипло. Потом откашлялся и кое-как продолжил: — Трясет слишком.

— Уж лучше мы выйдем, — сказал Костик.

— Пацаны, чего вы обижаетесь, — донеслось сзади. — Мы не это имели в виду.

— Дурак, что ли? — Наташка сделала вид, что сердится. — Пусть они выйдут.

Я резко нажал на тормоз. Выключил мотор и вынул ключ. «Успехов», — бросил я. Костик тоже соскочил на землю, хлопнул дверцей и отошел в сторонку. Шериф вылез вслед за нами с упаковкой пива под мышкой.

— А сам куда смотрел? — спросил у меня Шериф.

— Мимо.

— Уступил место пассажирам и инвалидам?

Я сплюнул.

— Мы со Светкой поругались, — зачем-то сказал я.

— Я слышал.

Костик тем временем вернулся из кустов.

— Вот чего я на самом деле хотел, — с усмешкой сказал он.

— И что? Получилось сразу? — спросил Шериф.

Костик пожал плечами.

— Да, мужики, — произнес я. — Надо будет запомнить село Приветное. Гостеприимные люди там живут. Я бы сказал — радушные.

— Я бы пивка попил, — сказал Костик. — Трофейного.

— Малчишка, — проговорил Шериф с сомнительным акцентом. — Гаспадын Джявадов тэбя не полубит.

— А он не в его вкусе, — я обхватил Костика за плечи, тот вырвался:

— Кто не в кого?

— Ты ни в кого, — засмеялся я, и мы слегка погонялись друг за другом по кустам. Потом Костик отобрал у Шерифа упаковку пива, с трудом разодрал толстый полиэтилен и раздал по банке.

— Точно, я тоже глотну, — сказал я. — Пусть теперь Макс за руль садится.

— А ты, значит, вместо него? — предположил Костик.

— Вот уж х…й. Первым или никаким.

Костик покивал.

Так и получилось. Через полчаса встрепанный Макс вел машину. Уставший от переживаний Михаил лежал на заднем диване, положив голову Ирке на колени. Я протянул руку и погладил Наташку по щеке, сказал: «Не плачь, замерзнешь». Врал я все. Конечно, я хотел. И даже очень. Да и они это видели. Но теперь было нельзя, они это понимали тоже.

Наконец впереди показалось Приветное. И еще кое-что.

На обочине стоял милицейский «уазик». Из него вышли сразу трое. Мешковатый деревенский сыщик, лейтенант, как-то однозначно указал нам на обочину. Макс напрягся (это было видно даже со спины) и остановил машину. Оставалась надежда, что это простая проверка. Она угасла, когда из машины показался ИЧП Джавадов. Под глазом у него был обширный синяк.

— Это они, они, — закричал ИЧП. — Вон тот меня биль. Второй вороваль. Третий рядом стаяль!

— Да у них тут и девушки-красавицы, — заинтересовался лейтенант, открыв дверь. Мне почему-то показалось, что эти девушки хорошо знакомы лично ему. Впрочем, хрен его знает, подумал я. А лейтенант начал следствие:

— Девушки тут зачем? Принуждение к вступлению? Ну-ка, живенько даем объяснения! Принуждали?

— Да на самом деле нет, — как-то принужденно отвечала Наташа.

— Да или нет? Быстро отвечать.

— Ну, принуждали, — сказала Ира.

— Не слышу. Значит, имело место насилие?

— Насилие.

— Та-ак. Изнасилование не-со-вер-шен-нолетних, — смакуя слово, произнес лейтенант. — Это хорошо. На зоне у вас будет много друзей. И по малолетке не проскочите, так ведь?

Двое маячили за его спиной, ожидая команды. Но лейтенант все что-то тянул. Он рассматривал Шерифа:

— Плюс ко всему, нанесение тяжких телесных. И кража. Остальное, как говорится, приложится. При-ло-жится. Это мы вам устроим, голубки залетные. И на зоне вас тоже приголубят. Это и к бабке не ходи.

— Моя фамилия Островский, — сказал сзади Мишка. Он уже не лежал, а сидел и напряженно вглядывался в милиционера. — Мой отец — Островский Борис Николаевич.

— А моя фамилия — Иванов. Ну и что с того? — спросил лейтенант. «Он редко смотрит телевизор, — решил я. — Оперативная работа отвлекает».

— У нас дом в Волкогонове, — уточнил Мишка.

Лейтенант сощурился на него:

— А, так значит, из молодых, да ранних. Волкогоново? Замечательное место. Сосны, речка. В Мордовии, я тебе скажу, климат чуть похуже. Бывал в Мордовии? Будешь.

— Я могу сделать звонок?

— Нет, вы только гляньте. Фильмов насмотрелся. — Тут лейтенант не удержался и все-таки выругался по-колхозному. — Есть другой вариант. Сейчас едем в отдел, сажаем вас в камеру. До выяснения. Митрохин, за руль.

Это он сказал сержанту. Сержант подвинул Макса и взялся за рычаг.

— И попробуйте только у меня пальцем шевельнуть, — приказал на прощание лейтенант, захлопнул дверцу нашего автобуса и проследовал в свой «уазик». Джавадов — за ним. Он еще что-то говорил лейтенанту на ходу, тот похлопывал его по плечу. Мы тронулись. «Уазик» конвоировал нас, идя сзади в кильватере.

— Сидеть тихо, — сказал сержант. Мы и так молчали, подавленные. Молчали и девушки. Теперь-то отчего же не помолчать, все уже сказано. Мне было противно на них смотреть. «Мне-то хоть изнасилование не пришьют, — помимо воли подумал я. — И все равно — прощай, папа. Сбились с пути истинного, не доехали».

Шериф был мрачен. Макс побледнел так, что стали видны веснушки на лице.

Я взглянул на Мишку, а он на меня. А потом он запустил руку в карман куртки и как-то буднично достал оттуда черный мобильный телефон, предмет гордости бандюганов и прочих хозяев нашей так себе придуманной жизни: до этого он никогда нам его не показывал. Костик и девчонки смотрели на это чудо, расширив глаза. Телефон был складной, с короткой торчащей антенной. Он нажал на нем только одну кнопку. Подождал. Затем, приложив трубку к уху, произнес:

— Папа. Нас арестовали. Везут в местный отдел. Поселок Приветное. Да. Поскорее.

Сержант заматерился, тормознул, оглянулся, но было поздно. Мишка уже спрятал трубку и выглядел теперь обессиленным и усталым, как будто и последняя его жизнь уже подходила к концу: game over. В какой это игре, Костик рассказывал, можно было звать на помощь волшебника? Не помню. Тоже какой-то дурацкий квест.

— Ох…еть, у этих мобила, — докладывал сержант по рации. — Вызвали отца своего. Чего? Чего? А, все, понял.

И обернулся к нам:

— Мобилу — сюда. С отцом — так и быть, поговорим. Ежели ему будет что сказать. Такое дано указание.

Мишка передал ему телефон. Сержант, не забывая крутить баранку, принялся его рассматривать. «Моторола, епт, — бормотал он. — По цене мотороллера».

— Была дороже, — равнодушно сказал Мишка. Девки синхронно вздохнули. Даже Шериф поднял брови удивленно.

Мы подъехали к деревянному дому, выкрашенному казенной зеленой краской. «Отделение», — понял я. Из «уазика» к нам вернулся лейтенант. Он был рассержен.

— Значит, папу привлекли? Как девушек наших трахать да руки распускать, это сами, а как чуть что — так папа?

— Мой папа — адвокат, — проговорил Мишка. — Он имеет право.

— Право, лево, — слегка поскучнел милиционер. — Ладно. Ждем папу. Считайте, вам свезло. В КПЗ как раз… полы моют. Поэтому сидеть здесь.

— И нам тоже? — спросила Ирка.

— И ты сиди. Ты — наш вещдок, поняла? — лейтенант ухмыльнулся. — Разберемся, к мамке пойдешь. Я вот ей сообщу.

— Да и сообщай, — огрызнулась Ирка. — Она все равно третий день бухает.

— Во! Никак денег где нашла? Вот и поинтересуемся, — обрадовался лейтенант. И ушел в дом, оставив нас под началом сержанта и еще какого-то бомжеватого рядового. Господин Джавадов злобно покосился на нас, что-то проворчал и тоже скрылся в милицейской избе.

Прошел час, на протяжении которого мы обменивались ничего не значащими фразами, а Мишка и вовсе молчал, как чужой. А когда час прошел, вдалеке показался серебряный лексус и вторая машина, черный мерседес, похожий на большую галошу. Они бесшумно подъехали и остановились. Из мерседеса вышел Борис Николаевич (прямо с работы, на деловой тачке, — понял я), а из внедорожника — еще пара людей в костюмах. Одним был охранник Денис, который успел подмигнуть нам.

Милиционеры стояли поодаль, как будто их это не касается. Видно, ждали распоряжений. Борис Николаевич рванул дверцу и заглянул внутрь нашего автобуса. То, что он увидел, его не вдохновило. Окинув беглым взором девок, он внимательно посмотрел на сына.

— Я только пиво в магазине взял, — виновато проговорил тот. — Ну, и еще… вот…

Островский-старший, похоже, всё сразу раскусил. Он повернулся к девицам.

— Это очень плохо — шантажировать мальчиков, — сказал он им. — Вас разве этому не учили? А ведь всё легко проверить. Одна небольшая экспертиза… Принудительная…

Конечно, адвокат брал на понт. Но девчонки испугались.

— Да ничего не было… То есть, не было изнасилования…

— А что было? — полюбопытствовал Борис.

— Ну, это… любовь…

— Не бросайтесь такими словами, — строго сказал адвокат. — Это вам не мексиканский сериал…

— Да это, Борис Николаевич, местные телки, подружки, блин, — проговорил ему на ухо подошедший Денис. — Их тут все… знают. Ничего, никто не жаловался.

— И сам проверял? — захохотал Борис.

Он еще раз оценивающе посмотрел на сына.

— Так. Любовь. А что это еще за пиво из магазина?

— ИЧП Джавадов, — сказал Шериф. — Его я ударил.

— Зачем?

— Он Мишке по спине вломил, тот чуть не упал, — досказал я эту историю. — Я еще подумал, это ему вредно. Для его глаз. А Шериф…

— Вот оно что, — протянул Борис. — И всё же: зачем мой сын, который плохо видит, пошел в лавочку и украл пиво? И как он это сделал? На ощупь?

— Прости, папа, — сказал Мишка. — Я идиот.

— Ты действительно идиот. Но вменяемый, а для суда это большая разница… А вот мальчики…

— Папа, ты же можешь… решить этот вопрос? Я прошу тебя.

— А вот мальчики попали в историю из-за тебя, — закончил Борис. — Ты это хоть понимаешь?

— Понимаю, папа. Сделай что-нибудь.

Борис Николаевич положил руку мне на плечо:

— Да, Петр. Вы все-таки развлекли моего малыша. Это же вы подумайте: любовь… девочки… После всего того… Да. Ждите меня здесь.

И он ушел в дом.

— Миша, — сказала Ира. — А ты что… Слепой?

— Я буду слепым, — холодно ответил Мишка. — Но пока что я тебя вижу.

— Прости меня.

— Иди домой. Game over, поняла?

И вы знаете, Ирка с Наташкой действительно встали и вышли из автобуса. Они долго стояли рядом, перешептываясь о чем-то. Макс старался не смотреть в их сторону. Потом все-таки выглянул и позвал:

— Наташка!

Она приблизилась.

— Зачем вы нас подставили?

— Я не хотела, — пробормотала Наташка. — Но они же нас тут всех…

— А если бы я сел из-за тебя? На взрослую зону? Ты представляешь себе?

— Да у нас полпоселка сидело, — ответила Наташка устало. — Вы городские. Вы ничего не понимаете. Вы же мальчишки еще. А у нас тут…

Она не договорила, повернулась и пошла прочь. Ирка тоже. Никто их не остановил.

Макс долго молчал. Потом взял сигарету, закурил.

— Приветное, — сказал он. — Ну, и привет.

Борис Николаевич вернулся через пятнадцать минут. Он тонко улыбался. Вошел в автобус и сел, отдуваясь.

— Вы свободны… Насколько это возможно в наших условиях… Пришлось надавить, напомнить о некоторых общеизвестных вещах. О либеральных ценностях…

Мы пожали ему руку. Но он продолжал:

— Михаил, а твои приключения кончились. Это мое условие. Попрощайся с ребятами. Да, кстати…

Он протянул сыну его черный мобильник. Мишка привстал, держась за спинку сиденья.

— Но, папа. Я все понимаю, я виноват, но…

— No way, — сказал Борис Николаевич почему-то по-английски. — Это не называется «виноват». И тебе не надо отвечать. Ты просто вернешься домой и снова станешь ездить на процедуры… А осенью ляжешь на операцию. Только и всего.

— Мы хотели съездить туда и обратно, — упавшим голосом проговорил Мишка.

— Твои друзья вернутся. И приедут к тебе в гости. Если смогут… Кстати, Раевский… вы ничего не хотели мне сказать?

— Ничего, — удивился я. — Кроме того, что… спасибо вам за все.

— Я не об этом. Я вспомнил, при каких обстоятельствах слышал вашу фамилию. Так-таки ничего не хотите сказать? Или попросить?

— Да пожалуй, что и нет, — ответил я.

— Как это у вас: ну как бы нет? Ну как бы да? Избавляйтесь от слов-паразитов, да и от мыслей тоже, — посоветовал Борис Николаевич. Затем вытащил из бумажника свою визитку и дал мне:

— Может быть, когда-нибудь пригодится. Вот здесь мобильник.

— Запиши и мой, — сказал Мишка.

Макс обнял его, Шериф хлопнул по плечу, Костик просто посмотрел с грустью. Мишка выгрузил из автобуса велосипед. Он стоял, держась за руль своего «кэннондейла», как тогда, в первый раз — такой же одинокий и беззащитный, хотя за его спиной нетерпеливо переминались двое здоровенных лбов-охранников. Лейтенант выглянул на крыльцо, посмотрел, сплюнул и скрылся снова. Отец подошел к сыну, что-то прошептал, и Мишка кивнул. А потом сказал:

— Макс, ты хорошие песни пишешь.

— Так это… — смутился Макс. — Забились ведь. Я вернусь, группу будем собирать. Купим компьютер, грув-бокс…

— Грув-бокс? — переспросил Борис Николаевич. — А это громко?

— Да в том-то и дело, что негромко… — начал Макс. Но умолк, осознав важность момента. Мишка глядел на него и как будто слабо улыбался. Охранник забрал велосипед и пошел к джипу.

— Мой сын, ты уже совсем сдурел, — произнес Борис Николаевич. — Ну-ка пошли, пока я не разрыдался сам. Юноши, не забывайте наш адрес. И еще о контрацепции. Это я вам как отец говорю…

— А мы не забывали, — сказал Макс.

И адвокат показал ему кулак.

Эпизод26. Когда мерседес увез домой нашего нового друга, а лексус — его велосипед, Макс вернулся на свое место, посидел, помолчал и вдруг достал из кармана двести долларов:

— Мишка мне сейчас отдал, — сказал он. — Типа за проезд. Сказал: вам нужнее будет.

Я поглядел на него в зеркало и кивнул. Это действительно было очень кстати. Отец прислал денег на одного. Откуда ему было знать, что на дело выехала целая опергруппа.

Макс еще помедлил и протянул деньги мне.

— Держи, Пит. Хоть ты и был против.

— А ты бы взял его в долю, Пит? — спросил Костик.

— Взял бы, — я смотрел прямо на дорогу. — А потом ты бы, Костик, первый на меня обиделся. Деньги — такая сволочная штука…

— Просто вот что, Пит, — заговорил Макс, схватившись за спинку моего сиденья. — Надо сделать так. Когда мы деньги найдем, мы свою долю особо делить не будем. Мы возьмем понемногу, кому сколько нужно, а остальное вложим куда-нибудь… Ну там, в одно общее дело… Так будет справедливо.

— А потом все вместе пролетим, да? — спросил Шериф.

— Почему сразу пролетим. Подсчитаем сперва, чего как.

— А как же компьютерная студия, Макс? — поинтересовался я, запрятав свою иронию так глубоко, как только сумел.

— Студия не окупится, — серьезно сказал Макс. — Я изучал вопрос. А деньги, они твои, Пит.

Я оценил его слова. Но не нашелся, что ответить. Почему-то я был уверен, что наше путешествие окончится совсем не так, как мы думаем. Я старался не думать о будущем, пока в жизни хватало настоящего.

Вскоре село Приветное осталось позади, вместе со своей милицией, с местной шпаной, одетой с колхозным шиком, алкоголиками и вялыми старухами на улицах. Останавливаться там мы не пожелали ни на минуту. Жители проводили наш автобус глазами и вычеркнули из своей жизни. Да что там мы: если бы хоть сам Чубайс проехал мимо на своем бронированном «бмв», они поленились бы даже подобрать с обочины подходящий камень.

Я ошибался. Никакие не радушные люди здесь жили. Скорее просто душные. Именно так, с пробелом.

Шел дождь. Ирка сидела на скамейке у автобусной остановки, накинув на голову дешевую куртку-ветровку. Она промокла насквозь.

Проехав метров сто, я решился. Затормозил. Врубил заднего. Макс и Костик, задремавшие было под утомительный шум дождя, поглядели на меня с недоумением. Шериф загадочно усмехнулся.

Ирка подняла голову. Попыталась пригладить темные от дождя волосы. У нее были тонкие пальцы с небрежно накрашенными ногтями. И свежий синяк под глазом. Но она не плакала. Мне показалось.

Шоссе было пустынным. Никакого автобуса не было и в помине.

Я дотянулся до ручки и открыл переднюю дверцу.

— Тебе куда? — спросил я.

— Я хотела к тетке уехать, — сказала Ирка, забираясь внутрь. — Не хочу дома оставаться.

— Кто тебя так?

— Так… Козел один.

— Этот мент, что ли?

— Он вообще озабоченный какой-то, — пожаловалась Ирка сквозь зубы. — К матери пришел, посидел-посидел, а потом…

Я кивнул.

— А что мать-то смотрит?

— Да эта сука только рада. Она же вечно под статьей ходит. За воровство, за самогонку. А так он ее не трогает.

— Как это — так?

Ирка не ответила. Оглянулась, неловко прикрыв синяк ладонью.

— А Мишка где? — спросила она.

— Домой поехал.

— Есть хочешь? — спросил Макс с заднего сиденья. — На, колбасы поешь. Уже нарезанная.

Несколько минут Ирка с плохо скрытой жадностью жевала колбасу. Я же глядел на дорогу. Вокруг тянулась холмистая равнина. На пригорках зеленели березки. С раскисших полей тянуло русским духом. Всё это казалось до странности знакомым и близким, и уже невозможно было представить, что люди могут жить иначе.

— Тетке твоей сколько лет? — спросил я у Ирки.

— Тридцать восемь, — отвечала она с полным ртом. — Она мне не родная тетка, а двоюродная. Не работает нигде. Пособие на детей получает.

— Ну и чего ты к ней едешь тогда?

— Так…

Я не стал уточнять. Дворники сгребали воду с ветрового стекла и со стуком возвращались на свое место. Чтобы не запотевали окна, я включил обогрев. Двигатель мирно постукивал, сзади под полом привычно выл редуктор. Меня начало клонить в сон, и я понял, что после ночи в Мишкиной сауне нам просто необходимо нормально выспаться.

— Ирка, а у твоей тетки места много? — спросил я. — У нее можно до завтра перекантоваться?

— Вчетвером? — усмехнулась она. — Ты серьезно?

— Я денег дам, — уточнил я.

— На чердаке можно спать, — сказала она. — Внизу ты и сам не захочешь.

— Нормально на чердаке, — откликнулся сзади Макс. — Там хоть ноги вытянуть можно.

— Только денег ей не надо, — добавила Ирка. — Пропьет. Купим лучше детишкам пожрать чего-нибудь.

Я умилился. А после призадумался.

Вскоре мы были на месте. Название этого поселка не запечатлелось в моей памяти, а может, люди просто постыдились дать ему имя. Был там какой-то длинный бетонный ангар с просевшей крышей, кирпичный трехэтажный дом казенного вида и несколько деревянных избушек, окруженных огородами — а больше и ничего. «Это называлось совхозом, — подумал я. — Совковым хозяйством. Вон там, наверно, был свиноконвейер. Свинки сняты с производства, а люди-то остались».

Дождь продолжал лить. Съехав с дороги, я едва не посадил наш крейсер на мель. Пробуксовав с полминуты в жирной грязи, мы подплыли к крайней избе. Тут и жила Иркина тетка.

Ирка осторожно поднялась на крыльцо, постучалась. Я заметил, что она немного нервничает. Дверь отворилась, и на порог вышла простоволосая баба в застиранном домашнем халате, похоже, навеселе. За халат ее цеплялась девчонка лет пяти. Тетка перекинулась парой слов с племянницей, ухмыльнулась, потом с пьяным изумлением поглядела на наш автобус.

Я вышел и захлопнул дверцу.

— Здравствуйте, — сказал я вежливо.

— Здорово, коль не шутишь, — ухмыльнулась баба. «Здравствуйте», — старательно выговорил ребенок.

— Это Петр, — представила меня Ирка. — Нинка, отойди. Мы в дом пройдем. Чего на дожде-то стоять.

Нинкой оказалась девочка. Она сунула грязный палец в рот и исчезла.

— А чего в доме? — поинтересовалась тетка. — В доме ничего. Или у вас что-то с собой есть?

— Понял, — развязно подмигнул я, сделав над собой определенное усилие. — Щас будет. Сельпо где тут?

«Наверно, так нужно себя вести с деревенскими?» — решил я.

— Магазин за углом, — величественно указала тетка. — Рекомендую взять портвейну. Или «Изабеллы». Даже предпочтительнее — «Изабеллы».

Я широко раскрыл глаза и оглянулся на Ирку.

— Наша Клавка городская, — рассказывала она, пока мы вместе с парнями шли к магазину. — В институте училась. Она всегда так говорит, когда подопьет.

— Клавка, — усмехнулся Костик. — Клавка — это клавиатура.

— Чего? — не поняла Ирка.

— От компьютера, — пояснил Костик. — Буквы набирать.

— А-а, — протянула Ирка. — Компьютер. Понятно.

— А чего это ее из города сюда занесло? — спросил я.

— В совхоз распределили. Зоотехником или кем-то. А она, дурища, и осталась. Замуж выскочила. Лет пятнадцать назад.

— А муж-то где?

— Муж-то? — Ирка зло рассмеялась. — А он почти и не заходит. Он, как третьего заделал, к молодой сбежал. У нас тут, чтоб вы знали, с мужиками совсем х…ево.

— А без мужиков-то еще… хуже, — заржал Макс, но сразу умолк.

Мы долго шлепали по грязи, обходя лужи, и наконец ввалились в магазин. Это был низенький кирпичный домишко с окнами, защищенными толстой сварной решеткой. «От алкашей», — понял я. В лавке воняло керосином, хлебом и рыбой. Три эти запаха не смешивались и били в нос попеременно, как бы на разных уровнях. У рыбного прилавка дремал кот; в дальнем углу стояли косы, вилы, корыта из оцинковки и много других удивительных вещей. Я толкнул локтем Костика. Он только языком щелкнул.

— Не хватает игр для playstation, — сказал он.

Ирка оглянулась на него, но ничего не сказала.

За продавца был какой-то мужик нерусской внешности. Он тупо посмотрел на нас, на Ирку и отвернулся. Мы взяли крепленой «Изабеллы». Честно признаться, когда-то мы с Максом пробовали такую Изабеллу и остались довольны. Костик повертел головой и попросил себе пива. Ирка оказалась хозяйственнее: она, не глядя на продавца, набрала каких-то продуктов и даже конфет подешевле. Посмотрела на меня, и я полез в карман за деньгами.

Шериф поступил любопытнее всех. Он переглянулся с лавочником, о чем-то с ним поговорил на непонятном нам языке и помахал нам рукой: «идите». Мы подождали его за дверью, и через пару минут он вышел, таинственно улыбаясь.

— Есть шмаль, — объявил он.

И мы тронулись в обратный путь.

Жилище тети Клавы производило удручающее впечатление. Там воняло подсолнечным маслом. Девочка Нинка за руку таскала по полу младшего брата — тому было года два. Старшего сына не было дома. «Где-то шляется, опарыш, — так выразилась про него мамаша. — Может, и до утра не придет». В наиболее чистой комнате стояла кое-какая мебель и сломанный советский телевизор, накрытый сверху салфеткой. Ирка отнесла продукты на тесную кухню, и они с теткой принялись что-то готовить. Запахло жареным. Потом я услышал отчетливый хлопок: так отлетает пластиковая пробка от винной бутылки, если ее открывать тупым ножом. «Начинается», — подумал я.

— Ой, бл…дь, я-то думал — это у родителей на даче полный п…дец, — промолвил Макс, глядя в окно на убогий огород. — А тут вообще что-то необыкновенное.

— Даже радио нет, — сказал Костик.

— У нас тоже было бедно. Но не так, — оценил Шериф. — Пьют много?

— Так ведь везде пьют, — предположил я.

— А здесь — только пьют.

Сказав это, Шериф вытащил из кармана пачку беломора и занялся некими специальными приготовлениями.

— Мальчишки, садитесь жрать, пожалуйста, — пропела Клава чуть погодя. Она вошла в комнату, сжимая в одной руке бутылку, а в другой — кухонный нож, как разбойничья атаманша. — Пошли, пошли. У меня гости… Да все такие славные… а? Кому рассказать?

Дети получили одну миску на двоих, а нам досталось каждому по тарелке жареной картошки с колбасой. На столе стояли сразу три бутылки «Изабеллы». «Изабелла» пахла искусственной земляникой. Граненые стаканы наполнялись.

— Я говорю — на это государство, бл…дь, трудишься, трудишься… И чего? Что я с этого имею? — пьяная Клава уже забыла о городских манерах. Она закрывала лицо руками, мотала головой, указывала на Ирку: — Вот, смотрите. Девке семнадцать лет. А? Щас залетела — и пошло-поехало. Прощай, молодость. Гляди, Ирка! Двадцать лет просвистит — не заметишь! Не заметишь!

— А мне сейчас жить хочется, — нагло замечала Ирка, ковыряя вилкой в своей тарелке. — Особенно глядя на тебя.

— Что-о? Что ты мне говоришь?

— Да я лучше сразу повешусь, Клава, — отвечала Ирка уже серьезно. — Не надо мне твоих двадцати лет. А насчет залёта — так, если хочешь знать, я…

Она тянулась через весь стол и что-то шептала тетке на ухо. Та качала головой, сердилась, порывалась встать, но не могла. Потом тетка и племянница мирились, громко смеялись и толкали друг друга. Младшие ползали по полу, доедая свою кашу руками из плошки.

— Пособие за троих, — косилась на них Клавка. — Вот и вся от вас польза, от спиногрызов. А что? Может, четвертого сотворить? А, парни? Это же все равно как ваучер. Неплохая прибавка к пенсии. А?

Мне стало противно. Я поднялся из-за стола и вышел.

Вслед за мной на улицу выбрался Костик. Мы стояли на крыльце рядом и глядели в мутное низкое небо. Оно нависало над нами, как отсыревшее ватное одеяло, и из него все еще сочились капли. Я закурил сигарету, руки у меня дрожали.

— Ты что, Пит? — спросил Костик.

— Да ничего. Нервы.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Да какая разница. Уже стемнеет сейчас. Иди спать.

— Нет, но это же кошмар какой-то. Петь, неужели так люди живут?

— Теперь ты понимаешь, зачем мы едем? — сказал я, схватив его за плечо: увы, я чувствовал, что пьянею. — Чтобы никогда, блин… вот так.

— Да мы и сами всё пьем и пьем, — сказал Костик. — Всё никак не остановимся.

— А чего останавливаться? Мы же еще не приехали, — засмеялся я.

Сзади скрипнула дверь.

— Эх, у баб там такая тема пошла, вам бы послушать, — проговорил Макс. — Шериф наверх свинтил. Зовет всех туда же. Мало-мало подкурить.

— И это правильно, — согласился я.

— Дождь… Мрак… — Макс огляделся и почесал в затылке. — Да, кстати, я тут подумал: чего-то здесь реально не хватает.

— Чего, блин, тебе не хватает? — спросил я устало.

— Бассейна с подсветкой.

Эпизод27. — Мне хватит, — поднял руку Костик. — Пропускаю.

Мы вчетвером сидели, поджав ноги, на дощатом чердачном полу. Посередине на блюдечке горела свечка. Низкие своды двускатной крыши то вытягивались ввысь готическими формами, то валились на голову, как крышка гроба. Лучше всего было не обращать на них внимания.

Поэтому я время от времени закрывал глаза и прислушивался к собственным мыслям.

«Вот огонь свечи, — чудился мне голос внутри. — Он притягивает человеческий взгляд. Но почему? Что означает этот огонь?»

«Рекламный сэмпл адского пламени, — отвечал кто-то другой насмешливо. — Глядя в огонь, начинаешь понимать, что такое вечные муки. Представить вечное блаженство куда труднее».

«Но я гляжу на это пламя и не чувствую боли», — отвечал первый голос.

«И даже совсем наоборот, — соглашался тот, второй. — Ведь ты обычно видишь, как сгорают другие. А это всегда так приятно».

«Кто сгорает? Это же всего лишь свечка», — не верил первый.

«Ну, в сущности, любой дух — это горючий газ. А тело — это фитилек. Тебя устраивает такая система образов?»

«Да как бы нет, — сомневался первый голос. — Тогда получается, я тоже горю?»

«Всенепременно».

«И это так мучительно?»

«До умопомрачения».

«Так, может, мне это… задуться?»

Тот, другой, помолчал. А потом заметил холодно:

«А кто, интересно, тебе даст такое право?»

«Вот именно, — осмелел первый. — Интересно — кто? Это же не только я интересуюсь. А всё человечество».

Тот, другой, как будто даже слегка замялся.

«Да я чисто и сам не в курсе, — проговорил он. — Врать не буду: сам его не видел. Знаю только, что любит он, когда огонечки дружно горят. Свет очень любит. Вот мы тут и… зажигаем».

Полчаса спустя Шериф лежал на своем матрасе, закрыв глаза. Он то ли спал, то ли грезил наяву. Макс лежал на животе, поджав одну ногу (так всегда спал и я). Костик свернулся калачиком и посапывал.

А я всё сидел и смотрел на огонь.

Мне пришло в голову поднести ладонь к свечке. Стало горячо. Включались привычные фильтры восприятия. Сознание неохотно сжималось.

Неожиданно внизу послышался какой-то стук и детский плач. Потом хлопнула входная дверь.

— Клавка, пробл…дь, чего не открываешь? — раздался грубый и полупьяный, как и всё здесь, голос. Клавка не отвечала. Дети орали, запертые в задней комнате.

— Не, я не понял, на х…й. Как мужа встречаешь? — гневно закричал гость. Потом, кажется, заговорил о чем-то с Иркой, тихо и невнятно. Звук шагов перемещался.

Макс поднял голову и тоже начал прислушиваться. Шериф не шелохнулся. Видимо, он все-таки спал.

Под нами началась возня. Костик нервно поднялся, схватился за стропила и чуть не упал. Мы с Максом переглянулись и бросились по лестнице вниз.

Мы не увидели ничего нового. Пьяная в хлам Клава валялась на топчане, но теперь ее халат сполз набок, открыв дряблый живот (прощай, молодость, — вспомнил я). Из ее руки выпал стакан, недокуренная сигарета откатилась под кровать и, к счастью, погасла в винной луже. Клавкин муж на пару с Иркой куда-то делись.

Реальность распознавалась медленно. Подойдя к двери спальни — или того, что в этом доме именовалось спальней — я решительно пнул ее ногой. Дверь распахнулась. То, что я увидел, взбесило меня. Это было уродливо, невозможно, недопустимо. Еще миг — и меня бы стошнило. Жлобоватый мужик лет сорока обернулся, рожа его перекосилась, он зарычал и, подтягивая штаны, бросился на нас с Максом. Попробовал по-простому схватить меня за грудки — но, получив в челюсть снизу, прикусил язык и завыл дурным голосом, брызгаясь кровью. В максовой руке появился щербатый кухонный нож, и мужик без лишних слов ломанулся между нами, к двери. Запнулся о порог и, теряя сползающие портки, вылетел из комнаты на кухню. Мы бросились за ним. Он подхватил в углу топор: ситуация грозила измениться. Макс с грохотом и звоном сдвинул кухонный стол и припер урода задом к неостывшей плите. Тот вскинулся и со всей дури метнул топор в его сторону. Топор завертелся в воздухе, как чистый томагавк, и обухом — то есть, тупой стороной — влетел Максу в грудь. Макс вскрикнул и выронил ножик, а я запустил в старого козла бутылкой. Тот увернулся, обеими руками отшвырнул стол и рванулся к выходу. Схватив табуретку, я обрушил ее на хребет беглеца. Табуретка разлетелась в щепки, а ударенный растянулся на пороге. Жабой шлепнулся с крыльца на землю. Поднялся на четвереньки, тупо матерясь. Не в силах сдержаться, я за ним следом слетел с крыльца в сырую темноту и, опустившись на опорную ногу, с разгона влепил правой кроссовкой во что-то мягкое. Куда пришелся удар, я не понял, но повторять не потребовалось. Враг опустился на землю, захрипел, потом издал что-то вроде: «охху…» — то ли просто охнул, то ли невежливо умолк на полуслове.

Я не видел, но чувствовал, как он пытается встать и не может. Он кряхтел и шевелился там, между жалких грядок с луком. Он даже перестал материться, как будто потерял дар единственной известной ему речи. Зато где-то далеко вдруг залаяла собака.

Тут я опомнился. Меня била дрожь. Я попятился и едва не споткнулся о ступеньку. Человек, лежавший внизу, все же поднялся и, проломившись через кусты, побрел куда-то в беспамятстве. Я различал его силуэт на дороге. Собака гавкнула в последний раз и умолкла. Наступила тишина.

Как вы понимаете, этой ночью я вполне мог убить человека. Но и он тоже мог убить меня — хотя бы этим своим топором. Мы оба сумели бы уложиться в пять секунд.

Я зажмурился и помотал головой. Моя ненависть улеглась в дальнем углу души, как поганый пес в своей будке, звеня цепью и роняя слюни. А когда злость прошла, осталось только недоумение. Опять мне повезло вписаться в чью-то чужую историю, подумал я с горечью. Словно тому курсанту, что угодил под БМП на первомайском параде.

Я вернулся в дом. Захлопнул дверь и запер ее на засов. Макс стонал на грязном полу. Он обеими руками держался за грудь.

— Максик, что с тобой? — склонился я над ним.

— Болит. По ребрам попал. С-сволочь.

Моя злость снова вскинулась и лязгнула цепью. Я хмуро произнес:

— Этому уроду тоже мало не показалось.

Я помог Максу снять футболку. В том месте, куда Клавкин муж засветил ему топором, вскоре обещал возникнуть здоровенный синяк.

По лестнице осторожно спустился Костик. Оглядел комнату, поморщился. Перевел взгляд на Макса.

— У тебя подбородок весь в крови, — сказал он. — Я сейчас из машины аптечку принесу.

— Топорище бл…дское по зубам стукнуло, — отозвался Макс. — Погоди, вместе сходим.

Он кое-как поднялся. Вдвоем они вышли на улицу. Я выглянул в окно, но ничего не увидел.

Сзади скрипнула дверь, и я обернулся. Ирка вышла на свет, прикрывая обеими руками разорванное платье. На нее было больно смотреть.

— Ну что за козел, а, Ирка? — спросил я, прикинувшись, что ничего не заметил. — Он же в Макса топором кидался!

— Я видела. Я пойду, детей успокою, — сказала она грустно.

Через пару минут плач утих.

Ирка вернулась. Ни слова не говоря, подняла с пола несколько неразбившихся тарелок, пару стаканов и кухонный нож. Взяла веник, собрала осколки.

— Петь, мне нужно умыться, — сказала она потом. — Пусть ребята не заходят.

Я молча кивнул и вышел во двор. Она не выключила свет. Сквозь линялые занавески я прекрасно видел, как она расстегнула пуговицы и сняла платье. Повернулась ко мне спиной и подошла к умывальнику. «Рыжие волосы. Худенькое тело. И очень красивые ноги», — отметил я.

Мне вспомнилось старое видео, которое мне случилось увидеть в детстве — там парень тоже стоял и смотрел, как девушка раздевается у себя в спальне, зная, что он стоит и смотрит, а он знал, что она знает. Эта обоюдная недосказанность всегда казалась мне чрезвычайно волнующей. Хотя, если по правде, досказать историю не составляло труда: парень сядет в свой американский седан, вернется домой, хорошенько помастурбирует и ляжет спать, а телке для этого даже и ехать никуда не надо.

Хлопнула дверца нашего автобуса. Макс и Костик шли к дому; Макс прижимал к губе пропитанный йодом кусок ваты. Я жестом остановил их. Макс открыл рот и хотел что-то сказать, потом глянул на меня и махнул рукой. Костик, прищурившись, смотрел в окно.

— Странно, — сказал он. — Такие тонкие ноги. Куда здесь ими ходить?

— У Наташки не хуже, — вспомнил Макс и сладко вздохнул. Но тут же схватился за грудь: дышать ему было больно.

— Парный секс на сегодня отменяется, — усмехнулся он. — Остается одиночный. На спине.

Ирка приоткрыла дверь:

— Не замерзли?

Она выглядела присмиревшей и виноватой.

Мы отвели Макса наверх и уложили на мягкую подстилку. Шериф загадочно глядел на нас. Потом произнес:

— Сами разобрались?

Макс кашлянул и болезненно поморщился. А Костик сказал вполголоса:

— Зря мы вообще сюда заехали, в эту… в это…

— Зато, если кто за нами и гнался, теперь уже точно со следа сбились, — предположил я.

— Может, и так.

Шериф перевел взгляд на меня. Потер в задумчивости подбородок. Сказал:

— Поменьше бы дрались. Зачем полезли?

На это мы не знали, что ответить. Задули свечку и улеглись.

— Только давай с утра пораньше двинем, — прошептал мне Костик. — Невозможно здесь оставаться.

— Я тоже так думаю, — ответил я тоже шепотом. — Ничего. Завтра на трассу выедем — и вперед.

— Макс-то за руль не скоро сядет.

— Херня, пройдет, — откликнулся Макс. Оказывается, он еще не спал. — Уже прошло почти. Основные механизмы целы.

Мало-помалу разговоры утихли, и под ровное сопение друзей я начал и сам засыпать. И уже почти отключился, когда ступеньки лестницы тихо-тихо скрипнули, и кто-то еле слышно позвал меня:

— Петь, ты спишь?

Я привстал на своем матрасике.

— Спускайся, ладно?

По ряду причин мне хотелось надеть джинсы, прежде чем вставать на ноги, но все равно было темно, а потом это уже и не потребовалось. «Она — просто шлюшка, и я у нее за сегодня четвертый», — успел подумать я перед тем, как все случилось.

Эпизод28. Рано, рано утром мы погрузились и уехали, и даже не стали будить хозяев. Не знаю, что подумали они про нас (или вы про меня), но после мы ни разу не вспоминали о том, что случилось. Я откровенно клевал носом за рулем, и Макс уселся вести сам, хотя грудь у него еще побаливала. Включая передачу, он только проговорил негромко:

— Ничего так у вас было. Даже завидно.

Я не ответил. Закрыл глаза и почти сразу вырубился.

Мне снилась дорога. Снились милиционеры на мерседесах, ИЧП Джавадов и вслед за ним почему-то Арслан. Во сне Арслан говорил по-русски, и говорил он странные вещи:

— Всё пьете и пьете. И никак не остановитесь.

— Надо остановиться, — отвечал на это Макс, и я вздрогнул и проснулся. Машина съезжала с трассы на проселочную дорогу, за деревьями виднелись крыши какого-то поселка.

— Там речка есть, если судить по карте, — сказал мне Макс. — Смотри, жара какая. Искупнемся, полежим, отдохнем.

— А потом что? — спросил Шериф, который воду не любил.

— А потом — на южную трассу.

Речка нашлась километрах в трех. Похоже, бездельники со всей округи собрались на берегу. Некоторые даже на машинах, как будто издалека. Эти жарили шашлыки, слушали популярную музыку, разливали сладкое противное вино из картонных упаковок. Местные поглядывали на них с презрением. Сельские мальчишки вообще плескались в сторонке.

Мы взъехали на поросший травой пригорок и поставили автобус в каких-то кустах, подальше от чужих. Разложились на травке. Оставили Шерифа стеречь вещи. А сами поскорее разделись и с разбегу бросились в воду (вода оказалась довольно прохладной). Костик прыгать не стал, и хорошо, что не стал:

— Э-э, тут глубоко, — воскликнул он. Он мог плыть, только когда знал, что под ногами есть дно.

Действительно, бережок обрывался резко вниз. «Это вам не Финский залив», — подумал я. В счастливом прошлом мы с отцом часто ездили купаться в Питер, и дальше, на залив. Один раз (мне было пятнадцать) где-то за Сестрорецком мы случайно забрели на пляж нудистов: их лужайка таилась за веселой речкой, за густыми кустами, и попасть туда можно было только случайно, если, конечно, не знать дороги заранее. Отец был в хорошем расположении духа. А тут он и вовсе развеселился. Он уселся на песочек и мигом скинул с себя всю одежду. А потом, как будто сто лет так делал, встал и пошел купаться.

Вы знаете, я не испытал никаких там эдиповых комплексов. А что касается всего остального — так в душевой после волейбольных тренировок мы и покруче развлекались.

Итак, он ушел, а я остался.

На мой тогдашний взгляд, на нудистском пляже загорали одни только старые тетки и при них бодрящиеся мужики. Это было так себе зрелище. Сперва я побаивался смотреть на них на всех. Потом я подумал, что им совершенно все равно, смотрю я на них или нет — или они делают вид, что им все равно, но ведь это одно и то же. Как будто что-то стукнуло мне в голову: я встал, стянул футболку и сделал вид, что расстегиваю джинсы.

Ох, блин, как я ошибался.

Эти тетки — даже те, кто был с мужьями — мигом подняли головы и уставились ко мне в штаны. Такого свинства от них я не ожидал. И вдобавок (да вы и сами уже догадались!) там нашлось довольно много излишне любопытных мужиков, которые, судя по всему, только за этим сюда и приходили. «Вот ведь дерьмо какое», — подумал я и остался в джинсах. Я просто стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на них. Один за другим они отводили глаза. Забавно, правда?

Когда вернулся отец, мокрый и смеющийся, провожаемый взглядами, я ему ничего не сказал. Больше я ни разу в жизни не попадал на нудистский пляж.

Это было три года назад. С тех пор многое изменилось. Мне ничего не стоило раздеться хоть при ком — но далеко не все этого заслуживали.

Мы с Максом плавали и ныряли, тянули Костика на глубину, а тот барахтался и отмахивался руками и ногами. Макс уже собирался выходить (все же ушибленные ребра давали себя знать), а я решил переплыть речку.

Когда я вылез на пустынный противоположный берег, Костик издали показал мне кулак, развернулся и пошел прочь из воды. Он обиделся. Я увидел голову Макса где-то на середине реки. «Я всегда первый», — подумал я.

Можно было возвращаться обратно. Течение тянуло меня вбок, но я легко справлялся и уже проплыл порядочно, когда у меня вдруг свело ногу. Резко, как будто от удара током.

«Бл…дь, — подумал я. — Хреново». Мне стало страшно.

— Макс, — крикнул я. Потом поджал ногу и попытался растирать мышцу. И мигом потерял плавучесть.

— Макс, — заорал я еще раз, высунув голову из воды.

Долгие секунды я барахтался, пока не почувствовал рядом чью-то руку. Я вцепился в эту руку, вынырнул и глотнул воздуха. Макс вырвался и крикнул: «За шею держись, за шею!» Он добавил еще кое-что, чтобы я опомнился. Я обхватил его за шею, и мы поплыли к берегу. Я старался загребать рукой. В воде нас встретили обеспокоенные местные и помогли выбраться. Вконец обессилевшие, мы свалились на песок. Костик с Шерифом довели нас до нашей стоянки.

— А если бы захлебнулся? — спрашивал Макс. — Как бы я тебя вытащил?

— Да я вообще не знаю, как всё получилось, — оправдывался я.

— Зато я знаю!

В общем, все обошлось. У Макса снова заболела грудь, и он пошел в машину за пивом. Вернулся нагруженный. Мы взяли себе по две — кто сядет за руль, было совершенно наплевать. Меня всё еще трясло, как в лихорадке. Но вокруг щебетали птицы, с реки доносился плеск и веселые крики. Я глотнул из горлышка, и отвратительный вкус воды во рту стал полегоньку забываться.

И, что еще лучше, начал стираться из памяти вчерашний день.

Эпизод29. Мы понемногу выбирались на южную трассу. На очередной заправке нам залили полный бак, и я с удовольствием отметил, что до Волгореченска уже не так далеко, а денег в кармане еще достаточно… хватило бы даже на обратный путь.

Мы уклонились от прямой дороги и потеряли целых четыре дня. Но жалеть об этом не приходилось. Да и некогда было: мы с удивлением наблюдали, как меняются пейзажи вокруг.

Сначала стало жарко. А потом на горизонте показались горы. Макс решил было, что это Урал, но Шериф лениво объяснил: Урал гораздо, гораздо дальше, а это никакие не горы, а просто горушки, за которыми течет Волга. А за Волгой — те места, где он родился. Макс повертел в руках карту и подтвердил, что так оно и есть.

Я улыбался. Эти горы я уже видел в детстве, когда мы с отцом ездили на его родину, к Азовскому морю. И задавал те же вопросы. Правда, тогда мы ехали по железной дороге. Помню, проводница разносила чай в тонких стаканах с подстаканниками, которые ползали по столику и нещадно гремели. С тех пор подстаканники стали для меня символом дороги, и я даже хотел захватить один такой в наш автобус. Но потом рассудил, что те времена ушли безвозвратно, да и пиво наливать в стакан будет как-то неловко; впрочем, разве я еду не за тем, чтобы прошлое вернулось? Или хотя бы на разок повернулось ко мне своей самой приятной стороной? Прошлое было в будущем: past-in-the future. В несовершенном прошлом остался неподаренный мне форд. В несовершившемся будущем скрывался загадочный «Бмв ХЗ» (я представлял его небольшим паркетным джипом и оказался прав), а может быть, даже сам «gelandewagen-brabus» мигал мне фарами на туманном горизонте. Именно туда нас вез, подвывая редуктором, бывший санитарный автобус с замазанным красным крестом на боку.

Вот такие причудливые мысли роились у меня в голове, пока я вел машину по южному шоссе мимо редких поселков, полей и пересохших речек. Мы не останавливались. В зеркалах заднего вида я не замечал ничего подозрительного. «Может, хоть один день пройдет без экстрима», — подумал я, и сразу же вслед за этим указатель у поста ГАИ объявил нам, что мы добрались.

Волгореченск уже был похож на южный город. Он начался как-то сразу и весь разместился на обрывистом волжском берегу: мы с полчаса наблюдали, как с обрыва слетают и скользят над рекой дельтапланы. Мы бы и сами полетали с удовольствием, но у нас были другие дела.

Пока мы ездили вверх-вниз по нешироким улицам старого города, я высматривал почту или телефонный автомат. Наконец мы увидели на углу старенькую красную будку советского образца, и я выскочил, сжимая в руке записанный на клочке бумаги номер. Парни выгрузились тоже. Макс мигом нашел в подвальчике продуктовый магазин и отправился изучать цены.

Аппарат, как ни странно, работал. Я наудачу опустил в щель несколько монеток и набрал шесть цифр.

После пяти гудков шероховатый мужской голос в трубке произнес: «алло».

— Меня зовут Петр, я от Николая Петровича, — сказал я.

— От Николая Петровича? А фамилия ваша как? — спросил голос недоверчиво.

Я назвался.

— Значит, всё же приехал. И где ж ты находишься, Петр?

Оглядевшись, я заметил на доме номерной знак: Алеши Пешкова, 2/3. Усмехнувшись про себя, я назвал адрес.

— А, будка на углу. Так это совсем рядом. Тогда вот что, Петр. Пройди вниз по Пешкова, пешком, хе-хе… Возле дома 16 остановись и стой. Лицом к желтому дому, понял? Я тебя в окно увижу и спущусь.

Пожав плечами, я повесил трубку.

Двухэтажный домишко был покрыт желтой облупившейся штукатуркой; там, где она отвалилась, виднелась дранка, прибитая крест-накрест, и клочья сухой пакли: дом был деревянным. «Нельзя Максу показывать, — решил я. — Или зажигалку у него отобрать». В окне второго этажа дрогнули занавески. Через пару минут дверь подъезда, висевшая на одной петле, скрипнула, и на улице показался мой собеседник, в спортивных штанах, майке и шлепанцах.

— Олег Анатольевич, — представился он.

Ему было лет сорок. Густые волосы, когда-то ярко-рыжие, теперь стали пегими, голубые глаза потеряли блеск. Впрочем, он был еще трезв и довольно приветлив.

— Мы с твоим отцом в одном классе учились, — сообщил он, оглядев меня с ног до головы. — Еще в Хворостове. Ты похож на него, один в один. Я чего и посмотреть-то хотел сперва: думал, узнаю, нет?

— А это он просил? Сперва посмотреть?

— Сечешь, — одобрил он. — Верно, он попросил. Пойдем-ка в хату уже. Посидим, чаю попьем.

Чай у Олега Анатольевича отдавал шваброй. Зато у него были замечательные хлебные сухарики, не из магазина, а домашние. Притом черные, ржаные: почему-то в этих местах обыкновенный черный хлеб был редкостью, все ели какой-то серый. Я грыз эти сухарики и ждал, пока Олег Анатольевич отыщет в глубинах комода фотоальбом выпускного класса. А почему нет, думал я. Хватит уже меня опознавать. На вас тоже не мешало бы полюбоваться.

Хозяин отрыл альбом и принес мне. «Смотри, вот мы, — ткнул он на два снимка рядом. — Друзья были».

Я прищурился. На черно-белых фотках запечатлелись два давно не стриженых, по тогдашней моде, парня с пробившимися усиками — этакие песняры. Один был похож на меня. Но не это было главным. «Вот что надо бы показать Максу», — подумал я. Если убрать у семнадцатилетнего Олега Кураева идиотские рыжие локоны и похабные усики, то получится Максим Федоров с точно такого же школьного альбома, который нам вручили в прошлом году. Только у Макса лицо поглупее, потому что он изо всех сил старался не рассмеяться. Как вы думаете, кто его смешил?

Да ну, ерунда. Мой друг Макс был не меньше похож на своего отца, Валерия Иваныча. А вот Валерий Иваныч с Олегом Анатольевичем похожи не были. Я не стану делать никаких выводов. Пусть это будет предметом исследования для следующих поколений.

— И как только вас военрук не обстриг, — заметил я.

— А он месяца за три объявил: хрен с вами, можно. Ну, как перед дембелем. Мы с ним водку пили на выпускном вечере. В сортире. Свой был мужик. Помер, правда, рано.

«Сейчас предложит водки выпить», — решил я.

— А кстати, ты не хочешь… того, этого? — хозяин щелкнул пальцами где-то возле горла.

— Да я за рулем.

— Скажи, пожалуйста. А я вот уже не одну машину пробухал. Я подсчитывал.

Вот в это верилось без труда. Жилище Олега Анатольевича изнутри было еще неказистее, чем снаружи.

— Так а вы с отцом правда дружили?

— Ну да, до самой армии. Только Николс в армию все равно не пошел, учиться поехал…

«Николс?» — удивился я. Никогда я не слышал, чтобы отца так звали. Это было занятно: юные провинциальные хиппи-англоманы. И куда что делось.

— Ну и вот, — продолжал бывший хиппи. — А я загремел на два года. Во внутренние. На БАМ, зеков охранять. Чуешь, какой облом?

— На БАМ? — переспросил я.

— Ну да. На байкало-амурскую железную дорогу.

прочел он вдруг и захохотал. Действительно, было смешно.

— А что? Время было такое… героическое. Потом-то ничего, устроился. Денег даже подзаработал. Зекам ведь всегда чего-нибудь да нужно с воли, то-се, пятое-десятое… Теперь вот сын тоже служит, но под Москвой.

— Теперь-то ладно еще, — осторожно сказал я.

— Ага, ладно. Был тут под Новый Год. На нем лица нет. Колбасу увидал, как набросится… То ли дело, мы приходили. Щеки — во, пуговицы в ряд, все девки — твои…

— Отец просил у вас что-то узнать, — напомнил я. — Он мне написал, что вы что-то важное скажете.

— Правильно, правильно. Кончай, хрен старый, жизнь вспоминать. Кому это интересно.

— Да вы не обижайтесь, Олег Анатольевич. Я ж еще не ухожу. Просто мне интересно: что за секрет такой?

— Давай-ка, за рулем, мы все же накатим с тобой по рюмочке. А?

— Ладно, накатим, по чуть-чуть, — подыграл я ему. — Чтобы колеса крутились.

Через пять минут Олег Анатольевич снова взялся за альбом. Раскрыл его, полистал, протянул мне.

— Смотри-ка вот. Это Ларик.

Я ожидал увидеть очкастого мальчишку-отличника, а на фотке оказалась девушка, в темном платье и отутюженном белом передничке: это была старинная ученическая форма. Светленькая, с черными глазами, эта десятиклассница показалась мне до странного привлекательной, несмотря на комсомольский значок — и на 1975 год, оттиснутый на обложке. Я скользнул взглядом по ее груди, хозяин заметил и отобрал альбом.

— Такая вот у нас была одноклассница. В Хворостове осталась жить.

— И вам она нравилась? — спросил я, стараясь не быть развязным. — Обоим?

— А сам как думаешь?

Отвечать я не стал. Хозяин почесал под мышкой, хмыкнул и продолжил:

— Придется тебе туда поехать. К синему морю, в город Хворостов. Улица Железнодорожная, 15, квартира два. Лариса тебе все и расскажет. И покажет… Вот что я Николсу обещал передать, слово в слово.

— А больше ничего он не просил передать?

— Нет. Посмотрел, как мы тут живем, даже денег мне оставил. Ну, я не просил, да только как-то само получилось…

— Денег оставил?

Олег Анатольевич округлил честные глаза:

— Ну, он прямо с вокзала ко мне заехал. Я говорю: Николс, давай посидим по-людски, как раз вечернего поезда дождешься. От нас до Хворостова два раза в день электричка ходит. А он мне: никак нельзя, дела, дела… Такой деловой стал батька твой, прямо сил нет… А потом посмотрел на меня, посмотрел, да и говорит: ну ладно, давай по рюмочке… За встречу. Прямо как ты.

— Да, может, еще по рюмочке? — предложил я. А что оставалось делать?

— Пора бы, — с удовольствием откликнулся хозяин. — Пока Мария моя не пришла.

Задача привычно усложнялась. Бывший одноклассник оказался очередным флажком на трассе. Вряд ли отец посвятил его в нашу общую тайну — так, подстраховался, и все. Но что-то Олег Анатольевич положительно недоговаривал. Что-то еще. Не дурное, нет. Скорей грустное. Я заметил, как он снова перелистнул страницу. Посмотрел. Потом тихо сказал:

— От меня привет передай.

И со вздохом спрятал альбом обратно в нижний ящик комода.

Дальше дело пошло веселее. Прошел час, прежде чем я вернулся к автобусу. Долго смеялся, что-то сбивчиво рассказывал. Спрашивал у Макса — не гостила ли его матушка в Волгореченске, году в восьмидесятом? Макс заявил, что нет, и всерьез обиделся. За руль меня не посадили. Уже темнело; я немного проветрился и успокоился. Мне захотелось написать отцу письмо, как мы условились, дождаться ответа и на сегодня покончить с делами. А завтра совершить победный марш-бросок на город Хворостов, приступом взять дом на Железнодорожной и… что будет дальше, я не знал.

Олег Анатольевич постарался объяснить мне, где (по его ощущениям) находится ближайший компьютерный клуб. Несмотря на это, мы с полчаса проплутали по переулкам, пока наконец не выехали куда надо.

Клуб помещался в подвале большого деревянного дома и назывался не как-нибудь, а «Квест Плюс».

Парни спускаться в подземелье не захотели. Они решили еще часок пошляться по улицам, посмотреть, как люди живут. Макс признался, что обещал с дороги позвонить Мишке. Где-то поблизости он как раз приметил почту, а на почте должен быть междугородный телефон. Так что я позвал на помощь одного Костика. Вдвоем мы сошли вниз по скрипучим ступенькам. Костик вступил в переговоры с хозяином, а я принялся изучать обстановку.

В низкой и длинной комнате за столами сидели, уткнувшись в мониторы, парни в наушниках. Почти все рубились в «quake». Некоторые были увлечены какими-то тормозными сетевыми играми, некоторые выглядели чересчур задумчивыми для двух-трех банок пива, но, сказать честно, мне на все это было наплевать.

Костик подошел к крайнему компьютеру, уселся в кресло и нервно пошевелил мышкой. Я заметил, что он тоже оглядывается по сторонам. Пока что на нас никто не обращал внимания.

Войдя в интернет, мы не стали терять время, зашли на хотмэйл и открыли почтовый ящик Lenin-35. Костик встал из-за стола. Я поглядел на него и улыбнулся.

— Не уходи далеко. Что-то меня колбасит, — сказал я. — И вообще, режим секретности кончился.

Я написал отцу, что только что встретился с нужным человеком в Волгореченске. До конечного пункта, — писал я, — нам уже недалеко. И если бы не всякие там дорожные приключения, мы оказались бы там еще раньше.

— Дорожные приключения? — тихо спросил Костик.

— Ну, а что толку рассказывать? Чем он нам поможет? — посмотрел я на него. — Он там, а мы здесь.

— И приключения здесь, — сказал Костик, глядя куда-то в сторону.

Сзади, у дверей, произошло какое-то движение. Мы оглянулись и увидели, что в подвал тяжелой поступью спускаются трое рослых парней в классических спортивных костюмах. Хозяин глядел на вошедших с горечью. Теперь я рассмотрел его: это был толстоватый малый лет двадцати пяти, не больше, в светлой пропотевшей футболке, с физиономией постаревшего студента-технаря. Один из парней, видимо, по отработанной схеме, сразу занялся хозяином и увел его куда-то в подсобку. Двое встали у дверей, внимательно оглядывая присутствующих.

Заметив нас, они переглянулись. «Начинается», — прошептал Костик. Тут же один отделился от стены и, задевая сидящих у компьютеров местных, двинулся к нам.

— Сами откуда? — спросил он, приблизившись вплотную.

— Мы на пять минут. Почту посмотреть, — сказал я.

— Почта вон, через дорогу. Я говорю, сами откуда? Из заводских?

— Да каких заводских. Мы просто мимо ехали, — развел руками Костик.

— У нас просто ехать не положено. Все из карманов давай.

Местные безучастно поглядывали на нас, не снимая наушников. Большинство так и продолжало щелкать клавишами.

Костик выложил из кармана паспорт и смятые бумажки. Народный контролер почему-то решил проверить его одного. Возможно, из-за его модной футболки (в этот день на нем была та самая, черная, с надписями: про эти надписи я вам уже рассказывал).

Парень в «адидасе» денег не взял. Он взял паспорт, полистал и вдруг рассмеялся.

— Оба оттуда? Них…я себе вы заехали. Знаем такую деревню, как же. Сейчас Коляну расскажем. Колян!

Второй не спеша подошел.

— Ну, чего тут у нас, Леха? — басом сказал он. — Что за пацаны?

— Да вот такие пацаны типа у нас по району ездят. Шурика земляки! Сейчас Шурик с ботаником закончит, пойдем побеседуем.

— Да хули тут беседовать. По-любому с вас простава, салаги.

«Еще не легче, — подумал я. — Опять попали».

Тут появился довольный Шурик. За ним — погрустневший хозяин заведения. Шурика быстро ввели в курс дела. Шурик (сказать — не соврать) искренне обрадовался, пообнимал нас и, недолго думая, приказал компьютерщику закрывать лавочку.

— Всё, хорош кнопками щелкать. Электричество кончилось, — объявил Шурик в публику. — Все свободны.

Начиналось что-то невообразимое. Хозяин клуба самолично сдвинул пару столов и принес из подсобки водку и стаканы. Тем временем мы с Костиком (под водительством Лехи) сходили до ближайшего магазина, причем проспонсировали изрядную часть вечеринки.

Так что, когда на пороге появились Шериф с Максом, их приняли тепло и с воодушевлением.

— Я просто охреневаю, — сказал мне Макс, с трудом проглотив первый стакан (разумеется, «за встречу»). — А ты?

Эпизод30. — Нет, Сережа, ты уж извини. Мы тебя ботаником звали и будем звать. А всё почему? А потому, что ты, блин, по жизни них…я не понимаешь. Какой, на хрен, у нас в городе бизнес может быть? Вот у землячков еще туда-сюда. У меня братан там остался, Стасом зовут. В местной ВОХРе работает. Совсем, говорит, другие масштабы деятельности.

Шурик раскраснелся, лез ко всем с поучениями, сам разливал водку, — одним словом, вел себя как дома. Бывший студент Сережа, крепко выпив, совсем загрустил. На реплики непрошеных советчиков он лишь кивал и почему-то с подозрением поглядывал на нас.

— Это… Макс, расскажи, как вы тачку покупали. Как вы на ней телок катать собирались. — Шурик уже узнал все новости про родной город и теперь хотел слушать истории о путешествиях. После четвертого стакана его явно манила романтика дальних странствий. И Макс, который от выпитого сам стал чем-то похож на развинченного бригадира кровельщиков, задвигал ему самые необычайные дорожные истории с новыми подробностями. Я боялся, как бы он не наговорил лишнего, но пока что всё было в порядке; да и Шериф внимательно прислушивался к Максовым речам, готовый прервать его выступление.

— Во как, Леха, салабоны-то развлекаются, — гудел между тем Колян. — Нам тут ни вздохнуть, ни пернуть. Работа без выходных. А они — сели да поехали. Типа в круиз.

— Не, Колян, — говорил Леха. — Это правильные пацаны. У них чего? Зима, лето, потом армия. Но уж последнее лето надо так отгулять, чтобы на всю жизнь запомнилось.

— Кстати, Сережа… ты не против, если мы тут еще гостей пригласим? — спросил вдруг Шурик. — Вижу, не против. Не бойся, на твой счет не запишем. Щас я номерок наберу…

— Шурик, ты о чем говоришь? — спросил я (мы давно перешли на ты). — Может, мы лучше на воздух погулять сходим? У нас Костику вон совсем поплохело…

— Ну да, чего-то молодой закосил, — согласился Шурик. — А может, он у вас еще не того? Костян, ну-ка, проснись! Костян, ты как к бабам относишься?

— Можно, я не буду, — пробормотал Костик. Он отрубался на глазах.

— Мы выйдем, — сказал я и повел своего больного друга на улицу.

За домом был то ли пустырь, то ли сад. Мы присели на лавку. Костик согнулся, и его стошнило. Если вам противно это читать, не читайте.

— Почему мне так плохо? — спросил вдруг он.

— Потому что водку пил, — тупо ответил я. — Мне тоже не лучше.

— Нет. Мне кажется, что мы скоро все разбежимся.

Я сглотнул и попробовал дышать ртом.

— Ты жалеешь, что поехал? — спросил я. — Скажи откровенно.

— Откровенно, — повторил он. — Я бы с тобой куда хочешь поехал.

Вы можете смеяться, можете презирать меня, но тогда я сказал ему вот что:

— Ты дурак, Костик.

Всё, что было после, запомнилось по частям. Мы вернулись в подвал и увидели, что праздник продолжился с участием каких-то девиц старшего школьного возраста: Шурик с партнерами замутили вечеринку, как они выражались, «по полной программе». Досталось и нам. В один прекрасный миг я ощутил себя на заднем сиденье нашего автобуса, а рядом оказалась милая девушка в одной розовой маечке; потом почему-то снова было подземелье. Помню радостного Сережу, выходящего из подсобки: похоже, ему тоже обломилось кое-что сверх срока, отбываемого в одной камере с некрасивой бывшей однокурсницей, скороспелым ребенком и телевизором. Помню, как Макс, заметив, что я вернулся, закричал мне на ухо: «Опять всё тебе одному?» — и сам ломанулся по лестнице вверх, споткнулся и упал; а потом почему-то решил, что я над ним смеюсь, и даже попробовал ударить меня куда-то в плечо, так что вмешался мощный Леха и выставил его из помещения. Я выбрался на воздух вслед за ним, теперь уже действительно смеясь, и вот уже мы оказались в автобусе втроем — с одной девчонкой, — но об этом я вообще не стану писать, чтобы не смущать ваших чувств.

Часом позже я, кажется, снова вернулся в клуб и, оттолкнув кого-то, включил крайний компьютер. Долго вводил пароль. Наконец, увидел, что ответ получен, и открыл письмо: там было три главных слова — «приедешь — не удивляйся». «А я вообще уже ничему не удивляюсь, вообще ничему, — долго и сбивчиво объяснял я лежащему в кресле Костику. — Даже тому, что ты говорил». — «Я ничего не говорил, — простонал Костик. — Меня опять тошнит». Я смахнул со стола несколько стаканов, нашел налитый и залпом выпил. «Хорош-ш, — зашумели голоса в голове. — Хватит нажираться. Покойнику никто не пишет». — «Пошли вон, — обозлился я. — Это мои приключения, а не ваши». — «А ты все гониш-ш, — шипели по-змеиному голоса. — Не торопис-сь. А то успееш-ш». От всего остального запомнились только отдельные цветные картинки, а вот Шериф неожиданно врезался в память. Помню, он держал совсем размякшего Шурика сзади под мышки и как будто усаживал его в компьютерное кресло. Кресло вертелось, и посадка никак не удавалась. Вероятно, поэтому у Шурика из кармана выпала довольно толстая пачка денег, которую Шериф и подобрал, выразительно поглядев на меня.

— Братан у него в ВОХРе, — процедил Шериф. — Ты не понял? А я сразу узнал. Похож. С-сука.

Я вспомнил наш первый выезд. Получалось, что с двух вооруженных автоматами гоблинов и началась вся наша история. Странно. Надо будет подумать об этом после.

Но после Шериф уже тащил меня на улицу, и в это время в подсобке что-то заискрило, и свет выключился. В темноте раздались чьи-то вопли, но Костик уже ждал нас наверху, а вскоре прибежал и виновник происшествия. Потом снова был автобус и безумный Макс за рулем. Никто за нами не гнался. Остаток ночи мы провели на другом конце города, в старом заброшенном парке на берегу Волги, где все расползлись в разные стороны, не обращая внимания друг на друга; помню, что я провалялся без сознания несколько часов. Когда же наконец проснулся в каких-то кустах от холода и сырости, то едва смог подняться. С трудом отыскал автобус. Влез внутрь. Посмотрел на спящую на заднем диване девчонку, ничего не понял. Нашел под сиденьем бутылку воды, с наслаждением глотнул. Потрепал девчонку за плечо. Та открыла глаза, вскрикнула и со всего размаху влепила мне по морде. Я зажмурился и сел на пол. Девчонка соскочила с дивана, наступив на меня, пробралась к выходу, и больше я ее не видел. И вообще ничего не видел, потому что отрубился вторично.

Так кончился еще один длинный день, а вернее сказать, начался следующий. Кажется, нам удалось в очередной раз вырваться из плена. Но о подробностях больше не спрашивайте. Только что я закончил несколько самых позорных страниц в нашей повести.

Эпизод31. Казалось, мы попали в центр циклона, как пишут в морских романах, — into the eye of a storm. Волны грохочут на горизонте, свернувшемся в воронку, а корабль трясет мертвая зыбь, и длится это недолго — как раз, чтобы моряки успели попрощаться друг с другом. Но мы слишком устали. Каждому было о чем поразмыслить, и молчание нарушалось разве что переговорами рулевого со штурманом. Сверяясь с картой, мы двигались к конечному пункту нашего путешествия.

Уже тогда я твердо знал: обратного пути у нас не будет.

Собственно, в любом романе о приключениях вы встретите эту особенность: долгий, многостраничный путь к цели венчается кратким мигом обладания, а все последующее вяло и нехотя описывается в эпилоге. Дорога героев домой и вовсе не заслуживает внимания. Тут можно отметить немало забавного. Скажем, у старинного шотландского выдумщика, перечитать которого посоветовал мне доктор Лившиц, весьма воинственные герои неделю не вылазят из седла, чтобы только поскорее добраться до замка; зато после, выполнив поручение, побив кого надо и даже не сменив лошадей, с легкостью за пару дней возвращаются обратно. Лишь немногие — лучшие — нипочем не желают бросать своих детей на произвол судьбы и не жалеют страниц, чтобы привести их домой (а самым любимым даже вручают билет на корабль, отплывающий на Дальний Запад).

И нигде, нигде в книге о приключениях, ни в одном голливудском фильме, ни в одном долбаном квесте, — нигде вы не найдете героя, который бы остановился на пороге пещеры с сокровищами и хотя бы на минуту задумался: а как, простите за вопрос, потом выбираться обратно?

Хотя мы и сами что-то не тянули на героев. Герои повестей о приключениях не трахают первых попавшихся девчонок на заднем сиденье автобуса. Или трахают? Доктор Лившиц обещал принести мне пару американских книжек как раз про это. Было бы интересно сравнить опыт.

Опыт, к сожалению, порядком подзабытый. За последние полгода мое здоровье улучшилось, и Борис Аркадьевич говорит, что скоро я смогу ходить без посторонней помощи. И хотя я переписываюсь с несколькими девчонками, используя популярный формат ICQ… но — они там, а я здесь. И мне никак не набраться смелости рассказать им о себе всё, чтобы они отказались от мысли познакомиться поближе. Поэтому мы просто обсуждаем с ними новые фильмы. Такое у нас развлечение.

Ну и ладно. Пока что у меня есть дело поважнее: я расскажу вам, что было дальше.

Мы отъехали от Волгореченска всего километров на пятьдесят, когда я заметил, что двигатель совсем перестает тянуть.

— Пит, — сказал Макс, — ты бы на датчик иногда смотрел. Мы перегреваемся. Закипим сейчас.

— Ой, блин. Прости, Макс, — обернулся я к нему. — Я не заметил. Я идиот.

И (я видел это своими глазами!) мой друг Макс улыбнулся с облегчением. В центре циклона такое бывает.

Но Шериф и Костик по-прежнему хранили молчание. Костику все еще было плохо, а Шериф вообще в последнее время стал каким-то угрюмым, и я не понимал, почему.

Мы съехали на обочину и вышли. Макс открыл капот, с опаской отвернул горячую пробку радиатора и сплюнул. «Надо доливать», — сказал он и вбухал в радиатор добрые три литра питьевой воды — последние три литра.

А вокруг, между прочим, простиралась степь. Иногда мимо проносились грузовики, поднимая клубы пыли. До вечера было еще далеко, и жара никак не спадала.

С полчаса мы прохаживались туда и обратно по обочине, дожидаясь, пока остынет мотор. Но ехать дальше все равно не получилось: вернувшись к автобусу, Макс обнаружил под радиатором немалую лужу — туда ушла вся охлаждающая жидкость. Макс полез вглубь мотора, ругая последними словами какой-то патрубок на пару с термостатом.

— Найдите пока воду, — донеслось потом откуда-то снизу. — Я эту трубку блядскую укорочу, так ведь в радиатор-то все равно залить нечего.

Еще минут через двадцать мне удалось остановить попутный грузовик. Воды у шофера не было. Он согласился подкинуть кого-нибудь одного до ближайшего села (как он сказал, километров десять). Захватив пустую канистру, я забрался в кабину.

Я вернулся на закате. Попутка подняла облако пыли и умчалась. Я поставил тяжелую канистру на обочину. Сделал шаг к автобусу и остановился. Сделал еще шаг. Ничего не изменилось.

Дверь была раскрыта нараспашку, вокруг валялись осколки разбитого стекла. Внутри никого не было. Кругом раскинулась скучная, голая, безлюдная степь.

Я обошел вокруг автобуса. Мне сразу бросились в глаза пятна крови на белом боку, уже засохшие. Земля была вытоптана десятью парами ног, не меньше. В придорожной траве валялись обрывки одежды. С упавшим сердцем я поднял темный клочок ткани, развернул и прочитал последние три буквы Костиковой декларации: «…1СK».

Тут вдруг я понял, что ключ от замка зажигания остался у меня: я машинально сунул его в карман. «Нет, сволочи, погодите, — прошептал я. — Это еще не конец». Я открыл капот, попробовал залить в радиатор воды. Прислушался: течи не было. Макс успел доделать поганый патрубок. Где же он теперь, наш верный Макс?

Мотор завелся. Развернувшись, я погнал пустой грохочущий автобус обратно.

Я вспомнил, как Шериф сунул пачку денег в карман. Я вспомнил, какими ошалелыми глазами смотрел на это хозяин клуба (и денег), вечный студент Сережа.

— Эх, Шериф, оставил бы ты им эти бабки, — бормотал я вслух, хотя зубы стучали то ли от холода, то ли от тряски. — И я-то тоже — куда смотрел?

Половина пачки, которую Шериф вытащил у Шурика, — половина дани за «Квест-Плюс», — осталась у меня. Деньги жгли мне карман, как подарок дьявола. «Хорош и Сережа, — думал я. — Настучал сразу, как проспался. А может, и раньше. Корова дойная. М…дак вонючий. Ботаник».

Уже спустилась ночь, когда я на полном скаку влетел в ворота Волгореченска — и чуть не сбил постового инспектора, вышедшего мне навстречу со своей полосатой палкой. Я тормознул так, что машину занесло, остановился и схватился за голову. Что бы я ни делал, всё, всё получается не так!

Инспектор подскочил к машине и дернул дверцу. Я догадываюсь, что именно он ожидал увидеть. Следом за ним из пункта ДПС уже бежал вооруженный автоматом напарник.

— Простите ради бога, товарищ инспектор, — сказал я. — Вот документы. Со мной все в порядке, я не пьян. Просто у меня неприятности, я очень спешу.

— Выйдите из машины, — потребовал инспектор. Это был, кажется, старший лейтенант, рослый блондин.

— Почему стекло разбито? Что у вас вообще происходит? — вдруг спросил второй милиционер, который успел обойти автобус сбоку.

— Моих друзей избили и увезли куда-то, — ответил я просто. — Я вернулся, чтобы их найти.

Милиционеры опешили.

— Так, допустим. Вы ехали откуда? — начал разбирательство лейтенант с автоматом.

— Мы выехали из Волгореченска на юг, — начал я. — Вчетвером. Радиатор потек, мотор перегрелся. Пока искал воду, мои друзья пропали. Я думаю, что их увезли обратно в город.

— Почему ты так думаешь? — спросил первый лейтенант.

— Был инцидент с рэкетирами. Еле оторвались от них.

Милиционеры поглядели друг на друга.

— Как зовут рэкетиров, знаешь?

— Александр у них главный. Шурик. А еще есть Леха и Колян.

Лейтенанты помолчали. Потом старший обратился ко мне:

— Ну что, Петр Николаевич, закрывай машину на замок. Ты ее здесь оставишь. А сам — за нами.

Мы прошли внутрь двухэтажного милицейского домика. Там было светло, стояло несколько телефонов, мигали лампочки на допотопном пульте. Лейтенанты отвели меня в комнату отдыха с кожаным топчаном и советским телевизором. «Посиди тут», — сказали мне.

Минут через двадцать в комнату вошли трое милиционеров в камуфляже и еще один — в штатском.

— Опиши подробно, Петр, как и где все происходило. — Тот, что был в гражданском костюме, посмотрел на меня в упор. — Да поживее. Учти: протокол писать все равно некогда, поэтому говори все как есть. Иначе друзей своих, может, и не увидишь больше.

Я помедлил несколько мгновений, а затем рассказал всё, как было, не утаив даже про пачку денег (штатский не удивился). Когда я упомянул про пятна крови, штатский бросил острый взгляд на своих спутников в форме.

— Теперь надо спешить. Если мы их сегодня раком не поставим, они совсем оборзеют.

На темной волге (в сопровождении одного-единственного милицейского козлика без мигалок) мы подъехали к обычному дому-пятиэтажке. Вошли в подъезд (я шел позади всех). Позвонили в железную дверь с глазком. За ней послышалось шевеление и приглушенные разговоры. Бойцы в камуфляже напряглись. Но, к моему изумлению, тяжелая дверь со скрипом отворилась, и за ней я увидел Шурика собственной персоной.

— Пал Иваныч, мы все поняли, — быстро заговорил он, обращаясь исключительно к сотруднику в штатском. — Выдаем молодых без базара. Мы их тут поучили маленько. Но без эксцессов. Земляки, как-никак.

— Отойди, — сказал Пал Иваныч. Милиционеры в камуфляже прошли внутрь. Шурик поглядел на меня и раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но его довольно нелюбезно втолкнули в комнату и захлопнули за собой дверь. А я остался в прихожей в компании молчаливого сержанта.

— Его зовут Пал Иваныч? А он кто? — потихоньку спросил я у него.

— Его не зовут, он сам приходит, — строго поглядев на меня, сказал сержант. — А фамилия его Хасанов. Начальник ОБОПа.

Прошло минут десять. Я внимательно прислушивался к доносившимся из комнаты обрывкам разговоров. То, что я из них понял, заставило меня пересмотреть некоторые стереотипы касательно милиции. Тонкие методы профилактики правонарушений, внедренные в Волгореченске, еще не успели описать в детективах.

И тут дверь открылась. Первыми вышли двое милиционеров, а за ними — Костик, Шериф и Макс.

Они имели бледный вид, особенно Шериф. Сказать по правде, Макс с Костиком вели его под руки. Макса, впрочем, тоже украшал здоровенный фонарь под глазом, а Костик обзавелся парой свежих ссадин на руках и плече — зато от знаменитой его футболки остались одни клочья.

Мы без слов обнялись, как солдаты, выжившие в Костяном Бору.

— Ребята, — сказал Пал Иваныч, вышедший следом. — Слушайте внимательно. Сейчас вас довезут до поста. Сели в свой автобус — и ходу. Прочь из нашей области. И чтоб я никогда больше вас не видел. И ничего про вас не слышал. Вам все ясно?

— Ясно, — сказали Макс с Костиком. — Спасибо.

— Своему другу скажете спасибо. А меня вы не видели и не знаете. И… (Пал Иваныч помедлил) — успешно вам домой вернуться.

Я впервые в жизни от души пожал руку милиционеру. Пусть даже и в гражданском. Шериф, еле стоящий на ногах, сделал то же самое — и вдруг что-то тихо сказал по-башкирски. Пал Иваныч усмехнулся и ответил короткой фразой на том же языке. «Всё, поехали», — добавил он.

Милиционер на уазике довез нас до поста ДПС. Там нас встретили два лейтенанта. Увидев избитого Шерифа, они посовещались и уложили его на топчане в комнате отдыха. «Отлежится, а утром и поедете, — сказали лейтенанты. — Нам все равно утром меняться». Мы, конечно, устроились там же — прямо на полу.

Лежа в темноте, я спросил Шерифа: что же такого он сказал Иванычу?

— Я сказал: бог все видит. А я теперь перед ним в долгу.

— Ну, а он?

— А он сказал по-татарски: да ты и так всем должен.

Я засмеялся. А Шериф тяжело вздохнул и умолк.

Неужели и на этот раз все обошлось?

Эпизод32. Это было великолепно. Утром вся команда снова была в сборе на борту нашего «челленджера» (снова написал и задумался. Убирать не стану). Макс и Костик вместе и поочередно рассказывали мне, что с ними приключилось вчера: как на раздолбанных девятках к ним подкатили шуриковы парни, и как Шериф все-таки успел вышибить из седла двоих, и как Шурик орал, что сейчас будут трупы, и как Леха уговорил остальных (а всего уродцев оказалось шестеро) не доводить дело до смертоубийства.

— Автобус хотели взять, а ключа-то и нет, — сообщил Макс.

— Тогда решили его взорвать, — продолжал Костик. — Бензобак пробить и поджечь. Но побоялись, что еб…нёт сильно. Так и бросили. М…дозвоны.

Парни явно приободрились. И только Шериф оставался мрачным. Ему уже стало лучше. Но вчера в нем, похоже, что-то надломилось, и я силился узнать, почему.

Я никогда не пытался полностью понять Шерифа. А мой друг Макс, любитель русского рока, идеалист и придумщик, — он и вовсе видел в нем скрытую и дикую силу, далекую от силы разума, — ту самую, которой так недостает средним рок-исполнителям и которая гарантированно убивает лучших. Теперь я понимаю, как он был прав. Эта сила не имела ничего общего с нашей моралью. Шериф не был злым или добрым, доверчивым или вероломным. Даже когда он одним ударом выключил взводного на военных сборах, рациональных объяснений мы так и не услышали. Хамоватый солдат, придя в себя, так и не нашелся, что доложить начальству: казалось, его свалила с ног стихия наподобие смерча или противотанковой гранаты, от которой, как известно, прикладом не отобьешься. Очевидно, взводному, вполне постигшему армейскую науку унижать, удалось найти нужное кольцо — и зачем-то понадобилось за него дернуть.

И, конечно, взрыватель сработал. Правда, я подозреваю, что Шериф не мстил и не отвечал на обиду, он просто был запрограммирован на поиск и уничтожение врага, которого он идентифицировал по неким особым признакам. «Ему бы в коммандос», — думал я. Пока что шансов на успешную военную карьеру у Шерифа было мало. Концепция нашей обороны строилась на несколько иных принципах: противнику надлежало как можно дольше оставаться условным, а безусловным было лишь требование подставлять старшему по званию другую щеку. Чтобы не сказать больше.

А ведь Шерифу по праву рождения не довелось изучать общехристианский устав.

И вот теперь наш Шериф, крепко побитый и счастливо спасенный, сидел вместе с нами в автобусе и был темнее тучи.

— Шериф, ты чего такой? — наконец повернулся к нему Макс.

— Не спрашивай, — ответил Шериф. — Можно не спрашивать?

— Да почему же? Мы же видим, ты сам не свой. Может, тебе пива выпить?

— Нет, — сказал Шериф. — Пива я точно не хочу.

Тогда отчего-то загрустил и Макс. Краем глаза я видел, как он, не моргая, вглядывается вдаль, потом опускает свои светлые ресницы и снова смотрит — и о чем-то мучительно думает. Дорого бы я дал, чтобы узнать, о чем.

Документ3. Максимализм (фрагмент, присоединенный позже неизвестным пользователем)

Дорога среди полей.

Рядом — девушка, которая тебя любит. Белокурые волосы треплет ветер. Ты можешь дотронуться до ее плеча, и она не исчезнет. Удивительно.

Жаль, что я знаю: всё это мне кажется.

Мои друзья думают, я счастлив. Ну что, кажется, я ни разу их не разочаровал.

Когда я был младше, мне казалось, что на свете нет ничего лучше дороги. А еще я думал: стоит только сесть за руль, и дорога сама уведет меня подальше от дома, прочь от родных помоек, поможет забыть о том, что всё в этом гребаном мире давно уже решено за меня; но стоило на миг потерять бдительность, как судьба надвигалась на меня, слепая, как поезд, идущий задним ходом — и моя дорога могла окончиться, не начавшись.

Я и сейчас вижу всё это в красках: дальние пути сортировочной станции, кучи сырого угля, ржавые зеленые вагоны с разбитыми стеклами, жуткие нефтеналивные цистерны, все в потеках мазута. Мы прыгаем по скользким вонючим шпалам, пролезаем между вагонами, прячемся от здоровенного мужика в оранжевом жилете. Шумит дизелем невидимый локомотив, состав медленно приближается, и я уже вижу, что дверь на торце вагона приоткрыта, а за ней — черная пустота. Я до сих пор не понимаю, что случилось потом. Только помню, как Пит вытолкнул меня с путей и скатился с насыпи сам. Лязгнули сцепки, дверь распахнулась, потом со стуком захлопнулась. Мы оба чуть не померли со страху, глядя, как под вагонами прогибаются рельсы, а огромные колеса с грохотом катятся по тому самому месту, где мы стояли мгновение назад. Мужик в жилете что-то кричит нам, машет руками, тепловоз оглушительно свистит.

Нам было лет по двенадцать.

Теперь мне говорят: вот, Максим, ты вырос, твердо встал на ноги. Всё это херня. Чем больше ты взрослеешь, тем больше у тебя дрожат коленки. Вот он, поезд, а спрыгнуть с насыпи ты не можешь. Тебя размажет по рельсам, как больную крысу, и никто этого даже не заметит. Да и сам ты не заметишь.

А я… я-то замечал.

Я чувствовал, как медленно и буднично эти колеса наезжают на меня. В утренних ссорах родителей. В жужжании ламп дневного света в школьных классах. В очередях в буфет. В записках от некрасивых девчонок. В первой бутылке сушняка. В последней поездке на нашу убогую дачу, когда я сказал, что с этим покончено, хотя сам же понимал, что это звучит позорно и по-идиотски. В моей чертовой гитаре, на которой я так и не научился толком играть. Тень наползала на меня, вагонная дверь лязгала, и я снова и снова просыпался от ужаса. А самое главное — я боялся об этом рассказать даже своему лучшему другу.

Никому вообще.

Помню эту нашу экскурсию со всем классом в Питер — оказывается, в стеклянном колпаке над нашим городом все же была трещина. Помню свой восторг от того, как быстро автобус летел по трассе (мы потихоньку передавали друг другу фляжку с коньяком, и вскоре всё вокруг стало казаться необычайно смешным: и опрокинутая фура с пивом, которое разлилось по обочине, и ее водитель в свитере, что глянул на нас с ненавистью, и сама эта ненависть).

Ненависть. Вот наше будущее. Я ненавижу это будущее.

Всего неделю назад менты разбили мне морду. Моя кровь осталась на капоте нашего автобуса. Кровью можно нарисовать на нем красный крест. Крест в память о моем долбаном детстве.

Я ненавижу себя. Пит, прости, но я-то всегда знал, что наши дороги когда-нибудь разойдутся. И еще я знал, что никакие деньги не принесут мне счастья. Просто моя мечта оказалась глупостью, как и все остальное. Как и вся жизнь.

Иногда мне снилось: за дверью вагона кто-то стоял, смотрел на меня и захлопывал дверь за мгновение до того, как я просыпался.

Эпизод33. В Хворостове трасса упиралась в море. По крайней мере, так было нарисовано на карте. Это означало, что наши дорожные приключения подходят к концу. Если только мой изобретательный отец не приготовил морскую прогулку в качестве бонус-игры.

Последние две сотни километров мы ехали по самой настоящей степи. Ни Костик, ни Макс никогда в этих краях не были. Они изумленно провожали глазами проплывающие мимо инопланетные пейзажи. А вот Шериф пристально и подолгу вглядывался в бескрайнюю даль, хотя, на мой взгляд, ровно ничего интересного там не было.

После почти суточного перегона, во время которого ничего не случилось (не считая перепалки с бригадой начинающих бандитов на автозаправке), мы прибыли в Хворостов.

Никакого моря поблизости видно не было. Была жара, была пыль, была заполненная народом привокзальная площадь. На площади шла торговля; какие-то темные старухи как раз встречали прибывающий поезд: они сиплым шепотом предлагали приезжим квартиры и комнаты. Но приезжих было немного. Пыльный и скучный Хворостов туристы обходили стороной. Мы с Костиком спросили у одной старухи про море, она затряслась от смеха, потом объяснила: залив в пятнадцати километрах. Ехать надо на автобусе, остановка здесь, прямо на площади. Только делать там нечего, раньше колхоз был, рыбу ловили, а теперь не ловят, потому что море ушло. Река вон и та обмелела. После войны воду пить можно было, а теперь нельзя. А вот комната нам не нужна ли? Но мы и сами не знали — нужна или нет. Пока что нам надо было найти улицу Железнодорожную, дом 15.

Выбрав торговку посмышленее, мы расспросили ее — и услышали всё, что хотели: Железнодорожная проходит, понятное дело, за железной дорогой и начинается прямиком от переезда. Но он неблизко, вон там, за вокзалом. А пешком перейти через железку можно по мостику. За дорогой вообще-то домов не так много, не заблудитесь.

Купив у тетки семечек, мы вернулись в автобус.

— Поехали? — спросил я. — Тут недалеко. Сразу за переездом.

Макс протянул руку за семечками.

— Я чего думаю, — сказал он, глядя в сторону. — Нам бы до ремонта добраться наконец. Сколько можно без стекла ездить.

«Ну да, — подумал я. — Герой выходит на финишную прямую. Дальше ему бежать одному».

— У тебя денег хватит? — спросил я.

— Дай стошку.

— А я схожу на почту, позвоню, — сказал Шериф.

Мы договорились встретиться вечером возле дома пятнадцать.

Перебравшись через мостик над железной дорогой, я некоторое время шел вдоль путей, а потом выбрался на ухабистую, заасфальтированную лет двадцать назад улицу.

Послевоенные дома-бараки, выстроенные по улице в один ряд, были похожи на вросшие в землю громадные двухэтажные вагоны: доски, которыми их обшивали, кажется, и назывались «вагонкой». В их стены, крашенные в бурый железнодорожный цвет, как будто навсегда вросла паровозная копоть. Окна были занавешены скромным выцветшим ситчиком, но на веревках между деревьев сушились разноцветные китайские тренировочные костюмы.

Я не стал спрашивать, где пятнадцатый дом. Ни с кем разговаривать мне не хотелось, а жители, к счастью, не обращали на меня никакого внимания. Привязалась было рыжая собака, повиляла хвостом, заскучала и отошла.

Нужная мне квартира оказалась на втором этаже. Я вошел в пахнущий кошками подъезд (больше похожий на чулан), поднялся по скрипучей лестнице и постучался.

Дверь отворилась.

Девочка лет шестнадцати, темноглазая и светловолосая, в какой-то совершенно нездешней, хорошо сидящей футболке и в летних голубых джинсах, смотрела на меня, начиная уже смущаться.

— Привет, — сказал я, невольно улыбнувшись. — Меня зовут Петр.

Тут из комнаты вышла мать: они были похожи. («Комсомольский значок, белый передничек, — вспомнил я фотку в альбоме. — Как всё меняется»). Мать очень пристально поглядела на меня, потом на дочку, слегка нахмурилась и сказала:

— Здравствуйте, Петя. Я догадываюсь, кто вы и откуда.

Отчего-то при этих ее словах девочка взглянула на меня с тревогой. Но мать перестала хмуриться, распахнула дверь пошире и подарила мне самую доброжелательную улыбку:

— А это Марина. Или вы уже познакомились?

Очень скоро мы втроем уже сидели в несуразно большой, заставленной шкафами комнате у окна, друг напротив друга. Мы пили чай и разговаривали негромко: как мне объяснили, в тесной комнатушке за стеной помещалась больная бабка, которую совершенно незачем было лишний раз тревожить.

— Видите ли, Лариса Васильевна, — очень вежливо объяснял я. — Мне вашу фотографию Олег Анатольевич показывал, еще в Волгореченске.

Лариса Васильевна поглядела на меня удивленно:

— Алик Кураев показывал? И что он этим хотел сказать?

— Не знаю, — честно ответил я. — Просил привет передать.

— А что же твой отец, он-то не поручал привет передать? — прищурилась Лариса Васильевна.

— Нет. Ну разве только… Он мне в письме написал, что тут есть люди, которые ему не чужие…

Я подлил себе еще чаю и скосил глаз на Марину. Она чуть заметно улыбнулась.

— Не чужие? — переспросила Лариса Васильевна. — Да уж. Можно сказать и так. Ладно, не волнуйся, я тебе верю. Николай приезжал сюда с полгода назад. Проездом по какому-то делу. Ну и заодно старых знакомых навестить… Показывал твои фотографии. Вылитый он в молодости. Правда, там ты был помладше. А теперь, оказывается, ты совсем взрослый.

Тут Маринка уже в открытую бросила на меня любопытный взгляд. Мать только головой покачала.

— Я уж и не знаю, где тебя устроить. Сам видишь, мне тут с одной-то не справиться. Тем более, ты говоришь — у тебя еще друзья в машине остались. Хочешь, я позвоню, подыщем вам номер в гостинице? Или комнату где-нибудь в городе?

— Что-то нам в гостинице в прошлый раз не понравилось, — сказал я. — Шумно там. В автобусе даже лучше спать. Заедешь в кусты…

Маринка рассмеялась. А я ведь ничего такого и не говорил.

— Представляю себе этот бардак, — усмехнулась и Лариса Васильевна. — Ну, смотрите сами. Съездите на море, отдохните, искупайтесь. Денег-то хватит на первое время?

Я кивнул.

— Это хорошо. Если что, я помогу. И все-таки: Николай в самом деле тебе о нас ничего не рассказывал?

Я и сам хотел задать сразу несколько вопросов, но в это время за дверью послышались шаркающие шаги. Марина вскочила, чуть не опрокинув столик, но в комнату уже просунулась маленькая, высохшая старушонка в ночной рубашке. Она окинула прозрачным взглядом всех присутствующих, и в ее глазах вдруг появился проблеск мысли:

— Коля вернулся? — невнятно проговорила она. — Бога побойся, бесстыжий. Дочка без отца растет.

Я вздрогнул: она глядела на меня в упор. Я закрыл глаза. А когда открыл, старухи в комнате уже не было. Лариса Васильевна откинулась в кресле и пыталась закурить сигарету. А Марина стояла у двери и, не отрываясь, смотрела на меня.

Вот так я получил ответ, по крайней мере, на один незаданный вопрос.

Эпизод34. Если вы с самого начала читаете мою повесть, то уже наверняка успели удивиться: с самого первого дня история нашего путешествия начала обрастать, как снежный ком, невероятными подробностями, и эти подробности подозрительно точно вписывались в общую картину.

Теперь это не кажется мне странным. Случайные совпадения для того и случаются, чтобы можно было в полной мере насладиться абсурдностью всего остального. Так сама жизнь пытается штопать расползающуюся ткань сюжета.

Хотя, собственно, что нелогичного в том, что брат с сестрой, дети одного отца, не слишком верного семейному очагу, живут в разных городах и даже не знают о существовании друг друга?

Мать никогда не рассказывала Маринке о том, что у нее есть старший брат. А я-то, я-то, который в детстве постоянно просил у родителей завести младшего братца или сестричку (в числе моих детских глупостей была и такая) — я и представить не мог, что моя мечта давно уже сбылась.

Шестнадцать лет назад мой отец преподнес бывшей однокласснице Ларисе и всему родному Хворостову прекрасный подарок.

Видимо, отцу просто нравится делать неожиданные подарки.

Но все же было несколько вещей, которые меня беспокоили. Лариса Васильевна ушла по делам, погрозив нам пальцем. Она работала на станции скорой помощи. Эх, думал я, мне бы кто помог: мы остались вдвоем с самой симпатичной девочкой в этом городе — но, по невероятному совпадению, она была моей сестрой. Поэтому мне срочно нужно было подумать о чем-нибудь другом.

Например, вот о чем: почему отец не рассказал мне обо всем раньше?

И еще: где же все-таки тайник?

Быстро темнело. Неведомо откуда приплыла тяжелая туча, и из-под нее задул порывистый ветер: всё говорило о том, что вот-вот начнется гроза.

Мы с сестрой захлопнули окно, завешенное трепетной ситцевой занавеской, и уселись на диване, поджав ноги.

— Ты мне, Петь, так и не рассказал о себе, — грустно говорила Марина. — Вот у меня вдруг старший брат появился. А я о нем не знаю ничего.

— А может, не надо? — спросил я. — Сейчас так хорошо… просто сидеть с тобой. И разговаривать.

Марина покачала головой.

— До сих пор не могу поверить, что ты нашелся, — сказала она.

«Я и не терялся, — промелькнуло у меня в голове. — Вот разве что сейчас».

— Я…

Горло вдруг пересохло.

— Я не знаю, что тебе рассказать, — бездарно продолжил я. — Я учился в школе… Я даже не знал, что ты есть. Мне отец никогда ничего не говорил про тебя.

— Мне тоже мать ничего не рассказывала.

— Они сговорились. А мы ведь могли вообще никогда не встретиться.

— А почему тогда ты приехал? — спросила Марина. — И почему именно сейчас?

Я не сразу ответил. Встал, прошелся по комнате, уселся на подоконник.

— Отец уехал за границу. Но он спрятал деньги где-то здесь, в городе. В каком-то тайнике. По крайней мере, я так его понял. Он сообщил мне, что нужно найти вас. Но твоя мама, похоже, ничего не знает. Такие дела.

Как только я высказал это, мне сразу стало легче. Я вкратце описал Марине наши дорожные приключения (пока я говорил, она глядела на меня во все глаза, а уж нравилось ей все это или нет — не имею понятия). Я рассказал о том, как мы выехали за пивом, а попались ментам, и как после этого нам с Костиком удалось расшифровать отцовское послание; о том, как я признался парням в истинной цели нашего путешествия, и каким фейерверком мы это отметили; как в Новосволоцке нас захватили бандиты, а на тех бандитов наехали другие…

Внезапно я ощутил, что говорю совсем не то, что нужно. «Всё это вертится вокруг денег. Всё это было только ради денег, — поразила меня мысль. — Мы все чуть не сдохли ради денег, причем по твоей вине. Твоя сестра это оценит, не сомневайся. Нет, ты все-таки полный идиот».

Маринка помолчала, а затем, глядя куда-то в сторону, проговорила грустно:

— Значит, ты приехал не к нам. А за своими деньгами.

— Постой. Ты теперь меня презираешь за это?

— Да ничего подобного.

Я невесело усмехнулся.

Потом за окном сверкнула молния, небо треснуло пополам и рассыпалось обломками. На крышу обрушились первые потоки дождя.

Мы сидели на диване. Разговаривали о пустяках. Скоро ливень стал утихать и наконец прекратился совсем.

— Ты собираешься уходить? — спросила Марина.

— Я к своим пойду. Мы забились в одном месте. Часов на девять.

— К своим. А мы, значит, чужие.

— То есть, ты предлагаешь, чтобы твоя мама меня с тобой на ночь оставила?

— Дурак.

Я рассмеялся.

— А я в кого дурак, как тебе кажется? Это у нас по отцовской линии или по материнской?

— По отцовской, — откликнулась Марина и тут же хлопнула себя по губам ладошкой.

— Вот-вот. Значит, ты сама о том же думаешь!

— Ни о чем я не думаю. Ты мой брат, и вообще заткнись.

— А вот и не подеремся, — сказал я и ошибся.

Как вы видите, моя новообретенная сестра была, в общем-то, замечательной девчонкой для своих неполных шестнадцати.

— Петь, ты придешь утром? — спросила она меня на лестнице.

«А я бы и не уходил», — подумал я. Да так красноречиво подумал, что получил кулаком в бок.

Эпизод35. Когда в девять часов вечера я появился на стрелке, автобус уже стоял там. Сверкал новенькими стеклами, вместо выбитых.

Макс и Костик озабоченно прохаживались вокруг машины. Совсем как когда-то давно, дома, — подумал я невольно. Совсем как в мирное время.

— Смотри, какие стекла, — похвастался Макс. — Едва мужики вставить успели, потом такая гроза началась. Они говорят, давно такого не было.

— Молнии, дождь, — добавил Костик. — Как в фильме ужасов.

— Шериф-то куда делся? — спросил я.

— Он как звонить пошел, так и пропал. Сказал, сюда придет.

Шериф не пришел ни через час, ни через два.

Ночью я спал плохо. Гроза не вернулась, но в воздухе, казалось, до сих пор мерцали и потрескивали электрические искры; в полночь по железной дороге прополз тяжелый состав, и я долго слушал, как гудит земля под его колесами. Вдобавок я жутко замерз.

Уже светало, когда где-то рядом залаяла собака. В окно постучали. Мы разом проснулись. Я протер ладонью запотевшее стекло и в полутьме с трудом узнал Шерифа.

— Привет, — сказал он, забираясь внутрь.

— Ну, с добрым утром, — отозвался я, протирая глаза. — Ты где был-то?

— У знакомых, — глухо произнес он. — У местных знакомых.

Собака продолжала лаять.

Внезапно стало очень светло. Мы услышали шум мощного турбированного мотора, заскрипел под колесами песок, и прямо перед нашим автобусом встал черный «бмв» с включенными габаритами. Еще один запер нас сзади. Четыре ксеноновых фары наполняли автобус нереальным, каким-то рентгеновским светом.

Костик щурился и прикрывал глаза руками. Макс вполголоса бормотал ругательства.

— Я не хотел, я клянусь, — сказал Шериф. — Но они обещали и меня, и мать грохнуть.

Ледяной озноб охватил меня с ног до головы. Он мог ничего не объяснять.

— Это же одна мафия. Здесь, в Хворостове, и у нас. И мы с ними работали. Я им много денег должен, — сказал Шериф, глядя на меня мертвыми глазами. — За старые дела, еще за брата. Ты помнишь. Они обещали подождать.

— А ты?

— А я сказал, что привезу бабки. Что за этим и едем. Я думал: срубим где-нибудь.

— Срубили уже вчера, — не удержался я. — Еле ноги унесли…

— А когда ты нам рассказал про тайник… Я подумал: вот найдем деньги, тогда все вопросы и решим. Я звонил им с дороги. Телефон на почте. Я сказал, что деньги будут. Тогда я им и верну. Кто мог знать, что они за нами поедут?

— Ты врешь, Шериф. Зачем ты мне врешь? — закричал я, сжимая кулаки. — Тогда в гостиницу ночью кто приезжал? Кто московских порезал? Это же они были! Они всю дорогу нас вели!

— Пит, погоди, я все объясню, — Шериф рукавом вытирал пот со лба. — Я когда увидел, что тебя взяли, я подумал… я подумал… что я один остался, кто может хоть что-то сделать.

Я ему уже не верил.

— Вот я Арслану и позвонил на мобильник, — продолжал Шериф. — И сказал, что есть возможность по-легкому на московских выйти.

— Да ты о чем вообще? — схватился я за голову. — Ты же с ума съехал! Одних бандитов на других натравить — это же надо было придумать!

— Они друг друга и так сожрать готовы, — глухо сказал Шериф. — Когда твой отец от наших к московским под крышу перешел, на стрелке такое было… Они мне рассказывали.

— Так ты с ними все время был, — простонал я. — Какой же я идиот.

— Не идиот. Просто зачем тебе про это дерьмо знать, — сказал Шериф. — Или Максу с Костиком. Зачем?

— А зачем тогда вообще всё? — спросил Костик. — Зачем автобус покупали?

— Зачем автобус покупали? — переспросил Шериф. — Нет. Автобус правильно покупали. Я не могу больше этим заниматься. У матери я один остался.

— И чего теперь будет? — снова спросил Костик.

Шериф угрюмо молчал.

Хлопнули дверцы. Арслан, в куртке из тонкой дорогой кожи, подошел к автобусу, держа руки в карманах. За ним шли еще трое темных — несколько мгновений я видел только их силуэты на фоне светящегося тумана, как в видеоклипе. Арслан помедлил, и кто-то из подручных спокойно и уверенно распахнул перед ним дверь.

— Салам, — сказал Арслан.

Мы молчали.

— Или не рады? — спросил он.

Он вполне сносно говорил по-русски. От этого мне стало еще муторнее.

— Здравствуйте, — ответил я.

Он кивнул, глядя куда-то поверх меня.

Шериф медленно поднялся и пошел к выходу. Арслан посторонился. Потом посмотрел мне в глаза, втянул воздух носом.

— Дерьмо машина, — произнес он. — Бензин пахнет. Еще едет?

— Едет, — тихо сказал Макс.

Он опять задумчиво кивнул, не повернув головы. Что-то прошептал беззвучно, как будто пробуя слова чужого языка на вкус.

— Давай за нами, — выговорил он наконец.

И повернулся. Дверь захлопнулась. Я видел, как они вместе с Шерифом усаживаются в «бмв». Шериф что-то говорил Арслану, тот коротко отвечал — и презрительно смеялся. Машина мигнула поворотником. Макс автоматически врубил передачу.

— Спасибо, Шериф, — пробормотал он. — Спасибо, друг.

— Ты видел, этот Арслан совсем обдолбанный, — сказал мне Костик. — Глаза так и блестят.

Я промолчал.

Похоже, наши конвоиры неплохо знали этот город. «С ними кто-то из местных», — понял я. Мы прогрохотали через железнодорожный переезд и понеслись дальше — я успел заметить, что в будке смотрителя горит свет. Там уютно и спокойно, подумал я.

За переездом был вокзал. Всё более ускоряясь, мы по дуге объехали пустынную площадь и, как будто вынесенные центробежной силой, вылетели на главную хворостовскую улицу. «Бмв» сзади мигал фарами. Макс крутил баранку, закусив губу. Он то и дело кидал быстрые взгляды по сторонам. Я догадался: он ищет хоть какой-нибудь проходной двор, куда можно было бы нырнуть, а может, милицейский пост. Не нашел. А вскоре и город кончился. Миновав темные ряды гаражей и ангаров, мы выбрались на незнакомое шоссе. Вокруг тянулись захламленные пустыри.

«Вот тебе и съездили к морю», — подумал я.

Километров через пять ведущий сбросил скорость. Прямо по ходу показались какие-то титанические сооружения, оставшиеся от минувшей эпохи: это были вкопанные в землю цистерны с подведенными к ним толстыми трубами, старые, черные, замазанные мазутом, тут же — кучи слежавшегося угля. Между ними возвышались металлические мачты с погнутыми громоотводами. Рельсы подъездной ветки были наполовину завалены угольной крошкой, наполовину разобраны. Судя по всему, мы подъехали к заброшенной нефтеналивной станции, или к хранилищу, или черт его знает к чему — теперь это больше всего напоминало декорацию к американскому боевику. Все мертво, все пустынно. Почему-то работает один электрический транспортер, и в его-то шестеренки и попадают плохие парни в конце фильма. Вот только что же тут приготовлено для хороших парней?

Хранилище было обнесено забором, сваренным из толстенных железных прутьев. В нескольких местах забор был обрушен, но ворота, как бы в насмешку, были заперты, и на них висел ржавый плакат «Въезд запрещен». Машины остановились, нас вывели из автобуса.

Мои предположения оправдались. Из первой машины вылез громадный, жирный бандит, который держался здесь по-хозяйски. Он обнял Арслана за плечи, что-то сказал, потом расхохотался. Тогда Арслан оглянулся на нас, и мне показалось, что он раздосадован. Бойцы жирного тем временем лениво переговаривались с арслановскими. «Местные одеты похуже наших, — приметил я. — Зато цепухи потолще». И верно: на их мясистых шеях висели золотые шнуры толщиной с палец. А уж на пальцах, как и положено, красовались гайки одна другой тяжелее.

Но рассматривал я их недолго. Кто-то дернул меня за плечо. Надо было идти.

Пробравшись один за другим сквозь пролом, мы побрели куда-то по рельсам узкоколейки. Больше всего я хотел бы закрыть глаза и открыть их уже в следующей жизни.

Макс подвернул ногу на скользкой шпале и громко выругался, кто-то из местных оглянулся и сказал ему:

— Не падай, да? Нога атламаешь, в свой рука панэсёшь.

Макс ничего не отвечал и шел дальше, прихрамывая.

Наконец нас привели к какому-то полуразрушенному зданию — это был длинный барак, сложенный из красного кирпича, с выбитыми окнами, — пакгауз, решил я (дурацкая память подсказывала всякие ненужные слова на ту же тему: газгольдер… деррик… гранатверфер…)

«Эх, гранатомет бы сюда», — подумал я.

— Встали здесь, — сказал Арслан. Жирный бандит, отдуваясь, отошел в тень. Принялся глотать минералку.

Мы выстроились возле кирпичной стены — все четверо в ряд, снова вместе. Земля под ногами была насквозь пропитана мазутом. Прямо перед нами высились ржавые нефтяные танки, как в старинном фильме про белое солнце пустыни.

Арслан стоял, глядя куда-то в пространство выше нас, на провалившуюся крышу склада, в скучное белесое небо — на этом небе не было ни облачка. И ветра не было. Арслан опустил на меня маслянистые глаза и снова заговорил:

— Давно за вами едем. Надоело уже. Тебе не надоело?

— Мы катаемся, — сказал я.

— Если сюда приехал, не просто так приехал. Зачем приехал?

— На море.

— Мо-оре. Море далеко. Отец здесь деньги прятал, да? Где прятал?

— Нет никаких денег.

— Ай, шайтан, — засмеялся он. — Деньги нет? Совсем нет? Я тебя понял. Деньги нет. Потом деньги есть, тебя нет.

Он приблизился, взял меня за подбородок:

— Ты думай, Раевский, думай. Отец твой глупый был. Сын совсем дурак, да?

У него были длинные сильные пальцы, и он чуть не свернул мне челюсть. Я только крепче сжал зубы.

Сейчас Маринка, наверно, уже проснулась, — подумал я. Ждет, когда я приду к ней в гости, как обещал. Она-то думает, что я каждый день теперь буду заходить.

Никогда. Никогда никто про нас не узнает. Пусть лучше у нее снова не будет брата.

Кажется, у меня на глазах выступили слезы. Мне было больно, и мне было жаль себя. Просто мальчишка, — подумал я. — Никакой не герой.

— Не знаю я, где… — начал я, но голос сорвался. — Где эти деньги.

Арслан усмехнулся:

— Не знаешь, да? Может, твой друг знает? Может, он покажет? Ты смотри, хорошо смотри.

Он что-то сказал своим. Жирный тоже услышал, отбросил бутылку из-под минералки, подошел поближе, чтобы все видеть. Двое бандитов взяли под руки Макса, оттащили в сторону. Шериф подался вперед, Арслан внимательно поглядел на него и нехорошо прищурился. У одного из темных, стоявшего ко мне боком, в руке что-то блеснуло.

— Деньги нет? — спросил Арслан еще раз.

Двое держали Макса за руки, третий молча ударил ногой в живот. Макс согнулся, его подняли.

— Говори, сука.

— Нету у нас ничего, идите на х…й, — простонал Макс.

— Ах ты, билядь. Посмотри, какой крутой. А если так?

Арслан щелкнул пальцами. Макса ударили куда-то, я не видел, куда. Он вскрикнул, но тут же умолк и только согнулся еще ниже, повиснув на руках у темных. Я впервые увидел, как человек плачет от боли. Жирный смотрел на всё происходящее с интересом. Он улыбался.

— А если так? — повторил Арслан. Один из его подручных достал ножик-выкидуху и щелкнул лезвием.

— Арслан, — сказал я.

— Ну, что? — обернулся он ко мне.

— Не трогай его. Пожалуйста.

— Вот молодец. Подождал, пока другу… отбили, и заговорил. Подожди, сейчас совсем отрежем, — издевался Арслан. — А потом мальчика твоего спросим. А потом уже тебя.

Я видел краем глаза, что Костик выпрямился и как будто стал выше ростом. Макс корчился на земле. Тот, с ножом, напоследок пнул его ногой и замер, ожидая инструкций.

— Отпусти пацанов, Арслан, — произнес тут Шериф за моей спиной. — Я с тобой поеду. Буду работать, как договаривались. Я тебе всё верну. За брата.

— Мне твои деньги не надо, — проговорил Арслан. — Купи себе мороженое.

— Отпусти их, — повторил Шериф.

Сжимая кулаки, Арслан поглядел на Шерифа в упор, как будто хотел прожечь взглядом дыру в его броне. «Там, откуда расползаются по земле такие люди, — вспомнил я, — для этой цели используется огнемет „Шмель“.

Шериф молчал. Он казался невозмутимым и спокойным, совсем как тогда, после смерти брата.

— Ты свое дело сделал, — выговорил наконец Арслан. — Теперь к другу твоему вопросы будут.

Медленно повернувшись, он сделал шаг в мою сторону. Его рожу перекосило от злости. Он прошипел:

— Деньги нет. Арслан будет ждать, да? Арслан лох, значит? — и выплюнул еще несколько слов, почти понятных.

— Придется подождать, — ответил я угрюмо.

Он обернулся к жирному. Тот презрительно усмехнулся и сказал что-то такое, от чего смуглое лицо Арслана даже не побледнело — оно посерело, как обгоревший кирпич:

— Последний раз спрашиваю. Ты всё мне сказал, козел?

— Козлы все в горах, — ответил я. И тогда он резко, с ноги, заехал сапогом мне в живот. Я перестал дышать и сполз по стене; больше ничего не помню.

Эпизод36. Я лежал на боку, как упал. Болело плечо и шея. Похоже, когда падал, я ушиб руку.

Вокруг было темно. Повернув голову, на фоне черного свода я увидел яркий светлый круг с неровными, как у луны, краями. Свет только слепил глаза и ничего не освещал.

— Макс? Костик? — позвал я.

Рядом раздался стон. Потом — еле слышное ругательство. Значит, жив наш Макс, подумал я.

— Ничего не сломал?

— Вроде нет.

— А ты, Костик?

— Плохо мне. Голова болит.

Макс поворочался в темноте и спросил:

— А что это за чмо тут было налито?

— Пес его знает. Мазут, что ли.

Действительно, воняло мазутом — но еще больше какой-то гнилью, прелыми листьями, — в общем, чем-то невообразимым. Я поковырял пальцем поверхность, на которой лежал: за долгие годы вместо высохшего мазута на дне резервуара образовалась толстенная слоистая корка. Хорошо, что в сгустившейся вокруг вонючей тьме я не видел, что еще, кроме нас, влипло в эту древнюю субстанцию. Впрочем, она была мягкой, как рубероид на крыше сарая, и даже пружинила. Иначе мы переломали бы себе все кости.

Под ладонью что-то хрустнуло, и я отдернул руку.

Память начинала возвращаться. Я вспомнил последнее напутствие Арслана (Шерифа уже увели к машине):

„Сдохнешь — не жалко. Сын пойдет за отца“.

А жирный главарь непонятно усмехнулся и сказал:

„Посидишь. Подумаешь. Скучно не будет“.

И добавил еще что-то специально для Арслана — что-то важное и, как мне показалось, неприятное.

Почему-то стало темнее. Я поглядел наверх. Кажется, солнце скрылось за облаками. „Погода меняется“, — подумал я.

Макс сел, нащупал в кармане свой фонарик, включил. Тут стало ясно: свет из открытого люка ничего не освещал просто потому, что все вокруг было чертовски черное.

Я попробовал подняться. Сделал пару шагов. Под ногами что-то потрескивало.

— Хорошо, что тут сухо, — сказал Макс. — Прикинь, если бы тут солярка была?

— Разъело бы все мясо до костей, — откликнулся я. — А так ничего страшного.

Костик встал и тут же закашлялся.

— Надо выбираться отсюда, — сказал он, сплюнув.

И верно, нужно было выбираться. От вони начинала болеть голова. Не только у Костика, но и у меня. А что, если тут выделяются какие-нибудь особо вредные газы? Так и сдохнешь тут, надышавшись. И насмотревшись вдоволь на далекое и недоступное небо.

„Какая страшная смерть“, — вспомнил я фразу из фильма.

— Должна быть где-то лестница. Как-то ведь залезали сюда, чистили? — предположил Макс.

— Поползли к стене. Пройдем по кругу.

Так мы и сделали. Осмотрели и ощупали каждый метр. Нашли патрубок, через который когда-то сливали нефть. Потыкали туда палкой: узко, пролезть нельзя. Посадили батарейки, но никакой лестницы не нашли.

— Какая-то, бл…дь, фашистская цистерна, — проворчал Макс. — Душегубка.

Он был совершенно прав. Я вспомнил, как отец что-то рассказывал про нефтехранилище на окраине города, которое немцы приспособили под свой склад горючего. После войны хранилище еще пытались использовать, потом забросили и даже охраняли вполглаза. Они мальчишками туда лазили, играли в гестапо, и некоторые доигрались. Вот, значит, куда мы угодили, идя по следу отца. Прямиком в прошлое.

— Да, парни, — сказал я, заставив себя не думать лишнего. — Похоже, мы реально влипли.

— Что правда, то верно, — отозвался Макс. — Вот это и называется — влипли. Точнее и не скажешь.

— Эй! Э-эй! — крикнул я.

Эхо было каким-то неубедительным, как будто жирные стенки впитывали звук.

— Не кричи больше, — попросил Костик. — Хреново мне.

— Давай тогда по стенке постучим. Ничего твердого нет? — спросил Макс.

— Голова только.

— У меня она и так треснет сейчас, — сказал Костик.

Макс взвесил в руке фонарик. Фонарик был толщиной с палец. Батарейки и того тоньше.

Я пощупал пряжку на ремне. Ключи. Монетки. Нет, не катит.

— Пойти поискать? — спросил Макс. — Наверняка за столько лет накидали сюда говна всякого. Железок там, палок.

Он отправился бродить по дну, освещая дорогу сдыхающим на глазах фонариком. Бродил минут пять, все удаляясь. Потом он как будто наступил на что-то, и через секунду я услышал истошный крик:

— Ой!.. в…! Тут человек!

Макс не мог сдвинуться с места. Я опасливо приблизился. Это было мрачное зрелище: раскинув руки, вниз лицом, перед нами лежал труп. В темноте виднелась рубашка — светлая, но в пятнах. На бритой голове, за ушами и пониже затылка, торчали какие-то перья. „Волосы успели отрасти“, — ужаснулся я. Фонарик окончательно потух, и всё погрузилось в темноту. Я различил тошнотворный трупный запах — но хуже мне от этого не стало. Куда уж хуже.

— Я шел, шел… И на ботинок ему наступил, — прошептал Макс. — А он… как хрустнет.

Запрокинув голову, я заорал:

— Э-эй! Помогите!

— Помогите! — крикнул и Макс.

Мы несколько минут кричали хором и поодиночке. Все без толку.

— Как ты думаешь, Пит, кто его сюда? — спросил Макс.

— Откуда я знаю.

— В рубашке. В ботинках. Может, из деловых?

— Очень может быть. Разобрались с человеком.

„Нефть и не таких засосала“, — почему-то подумал я.

— С нами вот тоже разобрались, — заметил Макс совершенно не к месту.

— Эй-эй-эй! — крикнул я.

Стены душегубки лениво отозвались: э-эх…

— Надо всё равно чем-то стучать, — сказал Макс. — Так орать можно хоть всю жизнь.

— Ботинок, — шепнул Костик.

Я почувствовал, как Макс вздрогнул.

— Верно, ботинок. Давай вместе. Я за один, ты — за другой, — предложил я. — Так справедливо.

— Пит, я иногда удивляюсь… — начал Макс и не закончил мысль. — Ну ладно, давай.

Он добыл из кармана зажигалку и пытался светить, пока не обжег палец. Я протянул руку и дотронулся до скользкой, холодной и (о, господи!) расползающейся под руками ноги в брюках. Нащупал ботинок. Твердый, с высоким каблуком. Зажмурившись, дернул. Ботинок остался в руке. „Есть“, — сказал я.

Тут же рядом вскрикнул Макс:

— Нет у него ботинка. — Его зубы стучали. — Там… пятка в носке. Меня стошнит сейчас.

Он стиснул зубы и застонал.

— Пойдем скорей, — сказал я.

Мы отползли к стенке. Костик уже лежал там, почти без чувств. Я взял ботинок за носок и стукнул.

„Буц“, — безнадежно глухо отозвалось железо.

Я поскреб мерзкую жирную стену и постучал снова. Без толку. Звук умирал, не родившись.

— Эта херня в землю вкопана до половины, — вспомнил я.

— И чего делать?

— Встань здесь. Я повыше залезу.

Я взобрался Максу на плечи, утвердился там, хватаясь за стену, и попробовал стукнуть еще раз. Получилось чуть погромче.

— А ты понял, почему у него один ботинок? — спросил Макс снизу. — Он, наверно, тоже стучал. А потом его потерял.

— Он его съел, — сказал я.

Несколько минут мы барабанили в стенку и орали. Потом поменялись. Вскоре я выбился из сил и уселся, прислонившись спиной к своду нашей вонючей темницы.

— И верно, хоть башкой бейся. Один хрен никого вокруг.

Потом мы сидели в тишине. Кажется, я даже отключился на время. Когда очнулся, в голове шумело. Я потер глаза кулаками. Перед глазами пошли цветные круги.

— Пит… у меня уже глюки, — прошептал Макс. — Я музыку слышу. Оркестр. Тихо-тихо.

От таких слов мне стало совсем плохо.

Макс с трудом поднялся, потом подпрыгнул и изо всех сил ударил ботинком в стену. Еще и еще раз. Я не поверил своим ушам: кто-то ответил.

Кто-то снаружи постучал в стенку нашего склепа. Судя по звуку, камнем, а может, чем-то железным. „Эй, эй! Помогите!“ — завопили мы с Максом. Стук утих, зато мы услышали, как кто-то взбирается по лесенке, ведущей к люку. На фоне неба показалась голова. „Кто здесь стучит?“ — раздался голос с небес. Обычный прокуренный голос, и даже без акцента. „Выпустите нас, ради бога, — взмолился я. — Веревку киньте или что-нибудь“. — „Пацаны, а много вас там?“ — спросили сверху. — „Трое. Одному совсем плохо“. — „Это ваш автобус, что ли, там за оградой стоит?“ — „Наш, наш, — закричал Макс. — Это наш. В нем стропы были буксирные. Мы вам заплатим, только вытащите нас“. — „Ну, погодите. Не всё сразу“.

Прошло полчаса. Мы, не отрываясь, смотрели на темнеющее небо в люке. Нам уже казалось, что человек не вернется, когда снаружи все же раздался шорох и звон, как будто вверх по лестнице тащили что-то длинное. Наконец прямо на меня свалилась наша буксирная веревка (я едва не получил по затылку карабином). Макс ухватился за нее и подергал. „Да что ты дергаешь раньше времени, — прикрикнул мужик из люка. — Не гони. Я тут еще один трос подобрал, а то длины не хватает“. Это звучало получше всякой музыки.

Макс полез первым. Он обдирал ладони и соскальзывал вниз, потом я догадался его подсадить, и дело пошло веселее. Он выбрался на крышу. Я поставил на ноги ослабевшего Костика и попробовал заставить его подтянуться, но его руки разжимались. „Выбери конец, мы потравим, а ты парня привяжешь“, — приказал мужик с крыши. Я не понял. „Мы веревку отпустим, потом вытянем, — разъяснил Макс. — Цепляй его. И сам вылазь, тащить будешь“. И действительно, я неумело, но крепко обвязал Костика под мышками, побил его по щекам, чтобы привести в чувство, а сам кое-как вскарабкался по тросу, нещадно ободрав руки. „Ну что, берись!“ — скомандовал мужик голосом заправского боцмана. Он и одет-то был в какой-то старый флотский бушлат. „Раз, два, взяли, — подбадривал себя Макс, вцепившись в трос. — Щас вынем“. Мы с трудом подтянули наш груз к люку, тут мужик приказал нам: „Так держать“, а сам перехватил стропы и, напрягшись, вытянул беспомощное тело по пояс на воздух. Тут Костик открыл глаза и уцепился за края люка. „Вылазь, салага, — сказал мужик. — Целиком вылазь, кальсоны не забудь“. Мы извлекли Костика полностью и наощупь спустились вниз по трапу. А потом без сил повалились на черный песок.

Эпизод37. Гостеприимный хозяин поставил чайник на электроплитку.

— Меня Семеном зовут, — сообщил он. — Я тут при базе сторожем. На полставки. Работа ничего себе. Непыльная.

Перед этим мы умывались с полчаса. Лицо и руки оттерли керосином, а потом за один раз истратили весь йод из хозяйской аптечки. Максу пришлось забинтовать обе ладони, мне хватило пластыря. Перевязку делал Семен. Он же дал Костику понюхать нашатырного спирта, потом налил стакан холодной воды из чайника, и Костик мало-помалу пришел в себя. И теперь с любопытством оглядывался по сторонам.

Может, и не врал Семен насчет своей должности. В его каптерке даже было электричество: под потолком висела тусклая лампочка, засиженная мухами. На полу были аккуратно разложены самые разнообразные трофеи, захваченные на ближайших свалках — детали каких-то машин, блок цилиндров от старого запорожца (так шепнул мне Макс), почти новый дорогой ботинок и много других либеральных ценностей. Увидев ботинок, я толкнул Макса локтем.

— Да… А тот мужик так и не выбрался, — задумчиво сказал Макс.

— Вы про кого? — спросил Семен, закрывая аптечку. — С вами еще кто-то был?

— Был. Но не совсем с нами, — объяснил я. — Он нам только свой ботинок одолжил.

— А что такое с ним произошло?

— Он типа умер, — сказал Макс. — И решил мумифицироваться. Как Ленин.

— Ленин-35, — вполголоса заметил Костик. — Страшно даже подумать.

— Вы там его нашли? Пересрались, наверно?

— Чего мертвых бояться, — пожал плечами Макс. — Живых надо бояться.

— А второй его ботинок — вот он, — показал я пальцем.

Тут Семен нахмурился.

— Так-так, пацаны, — сказал он. — Вы мне уже рассказали, кто вы и откуда. Но кое-что, как я вижу, вы рассказать забыли. А это довольно важно. В цистерне лежит труп в одном ботинке.

— Уже босиком, — вставил Макс.

— Неважно… А второй я нашел недели две назад на рельсах. Какие делаем выводы?

— Труп не сам туда пришел, — сказал Костик. — Он сопротивлялся.

— Следовательно, надо сообщить?

— Надо сообщить, — сказал я.

— А если мы сообщим, к нам сразу возникнут вопросы. И меня, кстати, могут… снять с должности. Оно мне надо?

— Не надо.

— Тогда что мы делаем?

— Берем бензин и поджигаем эту цистерну на хрен, — предложил Макс.

— Нифига, — сказал я. — Там человек. Хоть и мертвый.

— Вариант второй. Если там лежит человек в хорошем — пусть и в одном — ботинке, что из этого следует?

— Что у него могут оказаться родственники, — сказал Костик. — И друзья, которые его ищут.

— И за сведения о нём нам может обломиться награда, — уточнил Семен. — Только чтобы понять, какого сорта будет эта награда, надо сперва выяснить, кто там лежит.

— Я не пойду, — быстро сказал Макс.

— Ты готов поделиться призовыми? — несколько церемонно осведомился боцман.

— Да забирайте хоть все, — буркнул Макс.

— Никто не против? — оглядел нас Семен.

Мы помотали головами.

— Тогда я, пожалуй, пойду гляну. Скоро вернусь.

Он взял с полки фонарь (довольно хороший, на аккумуляторах), прикрыл за собой дверь и отправился к цистерне, к которой нам и подходить-то было противно. В окно мы видели, как он зажег фонарь, взял его в зубы и очень ловко полез вверх по трапу. „Похоже, он и правда бывший боцман, — подумал я. — Но какой-то пиратский“.

Прошло минут двадцать. Чайник согрелся, и мы разлили чай по темным фарфоровым чашкам, оставив самую лучшую для хозяина; нам всем страшно хотелось жрать: мы же не ели с утра.

Наконец мы увидели, как Семен не спеша выбирается из люка, все так же зажав фонарик в зубах. Вытягивает трос, отвязывает и идет к дому.

— Ну да, я его видел, — доложил он. — Перевернул кое-как. В лицо посмотрел. Налицо тяжелый случай… Да вы чай пейте, пейте… У меня где-то даже хлеб белый оставался…

— Почему… — Макс попробовал глотнуть чаю, но рука предательски дрогнула. — Почему же тяжелый случай?

— Да потому, что недолго он там жил. Ноги-руки перебиты. Несколько ножевых. Помер от потери крови.

Макс поставил чашку на клеенку.

— Но все же жил сколько-то, — хладнокровно продолжал Семен. — Ползал, мучился. Уж я-то такие случаи видел.

— Какой кошмар, — Костика даже передернуло. Есть уже никому не хотелось.

— И, кроме того, я догадываюсь, кто он такой… Да. Но сдается мне, что премию получить будет очень непросто.

— Так кто же он такой? — спросил я.

Мальцев помолчал, раздумывая. И не ответил. Потом оглядел нас и вздохнул:

— Эх, парни. Зачем вы только в эти игры взялись играть?

Когда мы втроем покидали сторожку Мальцева, опять начался дождь.

Черные крыши нефтяных танков заблестели, как моржовые спины. Грязь мерзко хлюпала под ногами.

Мы вернулись к автобусу. В салоне все было перерыто, но на вещи никто не позарился, и — что было совсем уж странно — глубоко под сиденьем отыскался наш старый револьвер „наган“. Костик с удивлением извлек его оттуда, задумчиво повертел в руках и спрятал на прежнее место.

— Пригодится когда-нибудь, — заметил он.

Пораненные руки болели. Страшно хотелось жрать. На ходу мы жадно грызли копченую колбасу, завалявшуюся в чьей-то сумке. Уже стемнело. „Куда же они увезли Шерифа?“ — думал я.

Эпизод 38. Где-то на окраине выли и выли сирены. Наш автобус стоял на центральном проспекте, недалеко от трехэтажного здания легкомысленного канареечного цвета, но с решетками на окнах — в нем помещался хворостовский горотдел милиции.

Полчаса назад я вошел туда, желая сделать несколько заявлений.

Дежурный сержант поначалу даже не заметил меня. Он говорил по телефону. То, что я услышал, встревожило меня не на шутку. „Скорая“ первой пришла? — спрашивал он у кого-то, кто кричал в трубку на том конце провода. — В горбольницу? (Шкрт-шкрт). Сколько, сколько? (Шкр-шкр). Нихрена себе! Ладно, разберемся».

Он прикрыл трубку ладонью и вопросительно посмотрел на меня: «а тебе чего здесь?» Я смутился и затряс головой, как будто хотел сказать: «продолжайте, продолжайте». Сержант нахмурился, но я уже выскользнул обратно за дверь, чувствуя себя полнейшим идиотом.

И вот теперь мы сидели в автобусе и с тревогой слушали, как где-то далеко, на краю города, завывают сирены.

— Я боюсь, у Шерифа с урюками не получился разговор, — проговорил наконец Макс.

— Вот и я о том же думаю, — признался я.

И вдруг очень ярко представил себе тело, лежащее навзничь на обочине, под проливным дождем. Вот рядом останавливается пугливый частник, смотрит, уезжает. Вот уже шумно подваливает милиция с мигалками, и неряшливый толстый мент, сгорбившись под мышиной плащ-палаткой, расстегивает на потерпевшем промокшую куртку. Достает документы. «Из приезжих, — говорит он остальным. — Всё, бл…дь, этот уже приехал». А молнии всё сверкают, и на ментовском «уазике» мигают лампочки.

Подъезжает и запоздалая «скорая помощь», которая констатирует…

Тут мимо нас по проспекту и действительно пронеслись сразу три машины «скорой помощи», наподобие нашей. Вслед за ними показался ментовский козелок с включенными мигалками. Он притормозил, из него выпрыгнул приземистый милиционер с погонами капитана, взбежал на крыльцо и скрылся за дверью. «Уазик» же выключил мигалки, затарахтел, выпустил облако сизого дыма, затем вполз во двор и там затих.

— Так, — сказал я. — Я, кажется, знаю, что делать. По машинам.

Я сам уселся за руль. Развернувшись прямо через двойную полосу, мы за три минуты доехали до вокзала, перебрались через рельсы и вернулись на ухабистую Железнодорожную.

Одинаковые деревянные домищи, днем похожие на вагоны или, точнее сказать, на разросшиеся мусорные ящики, в темноте выглядели весьма таинственно.

Рыжая собака была на посту. Она проводила нас до дома пятнадцать и, узнав меня, молчаливо согласилась постеречь автобус.

Парни глядели на меня с недоумением. «Спокойно, — сказал я им. — Причешись, Макс, к приличным людям в гости идем». Макс испугался и спросил у Костика расческу.

Мы поднялись по ступенькам и постучали в дверь второй квартиры. Нам не открывали довольно долго. Когда Марина наконец показалась, она выглядела просто удивительно. Так говорил позже Макс. А сейчас он только пробормотал:

— Здравствуйте…

— Да вы познакомьтесь. Это моя сестра, Марина, — объявил я, упиваясь произведенным эффектом. Костик и Макс молчали ошарашенно. «Проходим, проходим, не задерживаемся», — поторопил я их.

— Я знала, что ты придешь, — тихонько сказала мне Марина.

И тут я понял несколько вещей. В том числе и такую: мне придется принять самые срочные меры, чтобы только не наделать глупостей. А одновременно с этим я подумал, что в нашем автобусе хорошо бы отыскать еще одно место. Как хотите, так и понимайте.

— Так, Маринка, — грубовато сказал я. — Это всё хорошо. Но нам нужен телефон и твоя помощь. Ты можешь маме позвонить? На станцию? Прямо сейчас.

Эпизод39. В городскую больницу нас никак не хотели пропускать, пока я не сослался на Ларису Васильевну. В хворостовском медицинском мире это имя даже ночью пользовалось авторитетом. А уж когда мы сообщили дежурной, что и дочка главврача станции скорой помощи тоже входит в нашу выездную бригаду, для нас мигом открылись все двери.

Мы прошли по длинному полутемному коридору и приблизились к застекленной двери дальней палаты. Стекло было окрашено белой масляной краской.

— Только тихо, — сказала ночная медсестра. — Он спит.

Глаза медленно привыкали к темноте. Медсестра нащупала кнопку и включила тусклый ночник. И мы увидели Шерифа.

Он, и верно, лежал на спине с закрытыми глазами. Его голова была основательно забинтована. Что-то случилось и с его левой рукой: она тоже была аккуратно перевязана и, как чужая, заботливо уложена поверх одеяла.

— Часа два назад по «скорой» привезли. Без сознания. Говорили, несчастный случай… Сотрясение мозга. И еще закрытые переломы, кисть раздроблена, — шепотом рассказывала медсестра.

— Как же он спит-то, — ужаснулся я. — Это же боль адская.

— Теперь уже не так больно. И потом, ему анальгетики ввели.

Макс приблизился и заглянул Шерифу в лицо.

— Раиль, — тихонько позвал он («Что ты делаешь», — испугалась сестра).

Веки Шерифа дрогнули. Не открывая глаз, он что-то пробормотал на родном языке. Я уловил пару знакомых слов:

— Ругается. Значит, жить будет.

— Ты позови его по-русски: Шериф, — догадался Костик.

Тут Шериф открыл глаза и посмотрел на Макса. И с трудом проговорил:

— Макс… Ты знаешь, они сдохли.

Макс изумленно обернулся к нам.

— Это он бредит, — заявил я медсестре.

— А-а-а, Пит, ты тоже здесь, — услышал меня Шериф. — Их нет, Пит. Они тебя больше не достанут.

— Шериф, может, ты потом нам расскажешь? — неуверенно спросил я.

— Их нет, Пит. Эти падлы… они сдохли, — сказал Шериф и вдруг улыбнулся так легко и радостно, что мы поняли: лучше и не скажешь.

Документ4. Лучшее дело Шерифа.

История, рассказанная им самим

«Мы когда сели в машину и поехали, мне Арслан и говорит… тут я переводить буду, потому что он по-своему говорил, но я все равно мог понимать.

„Ты неправ, Раиль, — сказал мне Арслан. — Ты неправ, потому что связался со свиньями, с кяфырами, — это раз. Ты неправ, потому что связался именно с этими свиньями, это два. И ты неправ в третий раз, потому что связался с этим парнем“.

„Не трогай его, Арслан, — сказал я. — Он мой друг“.

„Нет, Раиль. Я уже тебе говорил, как ты неправ? Бог видит, я бы этого щенка придушил. Но перед этим я хотел бы посмотреть на его отца.

Теперь еще слушай. Не думай, что если ты мне слил этих московских ублюдков (по-ихнему это еще хуже звучит), я тебе прощу долг. Я тебе прощу только половину“.

„Я тебе всё верну, Арслан“.

„Ты мне всё не вернешь, потому что всегда будешь должен больше“.

„Это что значит?“ — спросил я. А он только засмеялся:

„Совсем ничего не значит. Со мной поедешь. У нас тут с братьями разговор есть“.

„А что с пацанами будет?“

„Э-э, тебе не надо знать“, — сказал Арслан. И так криво усмехнулся.

„Нет, Арслан, — сказал я. — Я хочу знать“.

„Ну, если так хочешь, скажу, — ответил тогда Арслан. — Теперь братья ими займутся. Мы все стрелки на них перевели. Пусть пока в зиндане посидят. Если не сдохнут“.

Зиндан — это тюрьма, по-ихнему. Я спрашиваю:

„Почему говоришь — если не сдохнут?“

Ты, Пит, не обижайся. Это не я такое слово сказал, это он сказал.

„Потому что там долго не живут, — отвечает Арслан. — Цистерна видел? Там воздух совсем нет. Воняет. Голова болит. Потом помрешь. А бензин сверху полить — ай, как хорошо гореть будет“.

Тут я очень за вас испугался.

Ну, ты же видел этих братьев. Они и правда родственники, из одного тейпа — в общем, хрен их поймет. Жирного, Ахмеда, помнишь? Это самый главный вообще во всей ихней мафии.

Они все живут на окраине. Оружия полный дом. АКМ-ов стволов двадцать, наверно. Как такое может быть, вообще не знаю. Видно, у федералов купили. Военные года три назад всё распродавали, можно было хоть танк втарить.

Я думал сбежать как-нибудь, но не вышло. У них наручники были, прицепили меня к батарее. Ну, думаю, буду тогда слушать.

Они часа два что-то там терли по-своему. А они когда совсем по-своему говорят, я перестаю понимать. Разобрал только, что они какую-то тему готовят в городе. Уже скоро. Вроде как гости должны к ним приехать. Гости. Какие гости? Не знаю, Пит, не спрашивай. Да я, в общем, все время о другом думал.

Тут Арслан заходит.

„Хороший ты парень, Раиль, — говорит. — Полюбил я тебя“.

„И что дальше?“ — спрашиваю.

„А вот Ахмед говорит — не нужен ты нам“.

„Тогда отпусти“, — говорю.

А он смеется:

„А-а, какой умный. Я тебя отпустил, ты к своим побежал, да? Погоди. Мы поедем покатаемся“.

Выезжаем куда-то из города, похоже, на трассу.

Там стоянка грузовиков. Возле нее — кафе. Сборный из щитов павильончик. „Пожрем перед дорогой“, — сказал Арслан.

Мы пошли внутрь. Меня с двух сторон легонько так держат. Там комната с двумя длинными столами, тесная, бар да кухня, больше ничего. За одним столом дальнобойщики пьют водку. Арслан посмотрел на них, ничего не сказал. Все расселись. Заказали себе что-то, шашлык там, туда-сюда. Водки, конечно. Они ведь хоть и понтуются, но какие они, к свиньям, мусульмане.

„Ты тоже ешь пока, — это они мне говорят. — Тебе ехать далеко, очень далеко“.

Но у меня что-то аппетит совсем пропал.

И тут дальнобойщики между собой о чем-то стали шептаться. Наконец двое вышли, как бы отлить. Арслан нахмурился, но сидит, ждет.

Смотрим, а они возвращаются. Человек десять. Бухие все.

„Вот эти черные месяц назад нас на трассе кинули. Сто километров от Твери“, — один говорит.

„Да мы видим. Всяко, это они“, — типа остальные соглашаются. Уж не знаю, чего у них там на трассе было. Но шоферня сразу монтировки достала, а Арслан со своими из-за стола повскакивали, кто за нож, кто за стволом потянулся, да только, похоже, не успел. Потому что так и не стрелял никто.

А я, говорите, что делал? А я, когда месилово только началось, — одному-двум врезал, сам под стол и на кухню. Вот вы, блин, смеетесь, а мне не смешно совсем. Ладно, слушайте, чего дальше было.

В кухне есть выход запасной. Там за дверью повар стоит, армянин или кто, в руках такой нев…бенный нож держит. Типа спрятался. Я ему говорю: чего стоишь, быстро беги звонить, дурак, сейчас тут реальный замес начнется. А сам на улицу выскочил. Смотрю, все грузовики пустые стоят. А у двух даже моторы не заглушены.

Я такой залез в кабину, дверь захлопнул, сижу. Сверху видно все. Х…й, думаю, теперь меня возьмешь. А сам за руль взялся, гляжу — на рычаге передачи нарисованы, что-то шесть или восемь, я и не знал, что столько бывает.

И тут как раз эта кодла вся из помещения вываливает. Уже не поймешь, кто кого мочит, но монтировками мужики машут по делу, сразу видно. Все в крови, кто-то на землю валится. А я вижу, сам Арслан и еще пара уродов к себе в „бомбу“ лезут, и уже внутрь засунулись, только то ли ключа у них нет, то ли что, но завести не могут. И тут меня как что дернуло: они — пехота, а я-то на танке. Я педаль вдавил, как газанул, что дымом все заволокло, и еще, и еще, потом как-то первую врубил, сейчас за руль посади — и не вспомню, а грузовик как попрет! Руль выкручиваю (он легко крутится, хорошо) — и на них. И вот как дополз до ихней машины, газанул, а она как захрустит, п…дец, такой скрип ужасный, — а потом уже, как стекла полетели, услышал, как эти внутри визжат. И вот, верите или нет, как этот визг услышал, сам заорал и железку еще сильней вдавил. Вот вам, думаю, за брата, вот вам за всех. Дальше мало что запомнил. Помню только — я кричу чего-то, и русские вокруг бегают, орут. Из кабины меня вытащили — а, говорят, ты тоже из этих? Грузовик хотел угнать?

Я, конечно, отмахиваюсь, но их же человек двадцать, и все с монтировками. Все равно прибили бы. Правильно их зовут: дальнобойщики. Уже все, перед глазами все плывет, как нокдаун. Встать не могу.

Как вдруг тут слышу, кто-то кричит: не бейте его, я его знаю! Смотрю, а это девчонка с трассы, помните, Машка. Помните, да? Еще как? Не понял я вашего юмора. Ну, в общем, растолкала там всех, вцепилась, не помню уже, чего говорила, только мужики вроде отстали. Да к тому же смотрят, у тех в „бмв“-то совсем плохие дела. Надо когти рвать, говорят, а то вот-вот менты приедут. Короче, разъезжаться начали. А Машка со мной осталась. Еще, помню, дождь сильный начался, молнии, гром. Повар, оказывается, скорую вызвал. Меня сюда привезли. Больно было очень. Ничего не помню. Просыпаюсь, а тут Макс на меня смотрит. И вы с Костиком. И девчонка эта.

Такая вот х…йня».

Эпизод40. От тюрьмы Шерифа спас повар, который шепнул пару слов по-армянски толстому и носатому фельдшеру «скорой помощи». Фельдшер увез его еще до разбирательства и поселил в уютной палате горбольницы с диагнозом «несчастный случай». Несколько пострадавших дальнобойщиков поместилось в другом отделении. Они помалкивали в тряпочку: видно, сами монтировками намахались всласть. Потерпевших милиция почему-то не нашла.

Но обо всем об этом мы узнали после.

А тогда, выехав с больничного двора, мы снова отправились на Железнодорожную. Уже была глухая ночь. Окна не горели.

— Маринка, тебя к дому? — спросил я, осторожно подъезжая к пустынному переезду.

— Ну, а куда, — печально откликнулась она. — Хотя спать не хочется.

— Вот именно. Поехали за пивом, — сказал Макс. — Сколько дней уже носимся, как подорванные. Надо хоть раз посидеть спокойно. Как раньше.

Судя по всему, Макса тоже накрыла пенная волна ностальгии, и я даже знал, где именно: на задворках больницы, как две капли воды похожей на нашу.

— А что? — повернулся Макс к нашей пассажирке. — Марина, ты ведь не против?

Я смотрел на Марину в зеркало. Она подняла глаза на Макса, и их взгляды встретились. Мне отчего-то стало грустно.

Я развернул машину, и спустя недолгое время мы уже подъезжали к небольшому магазинчику с вывеской «24 часа». Молодая разбитная продавщица, похожая на цыганку, посмотрела на нас иронически. Заполнив трюмы под завязку, мы легли на прежний курс, с приятным стеклянным звоном пересекли железнодорожные пути и, миновав знакомый ряд темных бараков, заехали на ближайший пустырь. Я заглушил мотор и перешел в кают-компанию.

Было тихо. Костик зажег свечку, и окружающий мир, как обычно, пропал для нас — только слышно было, как в кронах деревьев шумит ветер. Мы несколько минут сидели молча, прихлебывали пиво и — как бы получше сказать? — дружелюбно глядели друг на друга.

— Хорошо, наверно, когда есть свой автобус? — спросила вдруг Марина. — Едешь куда хочешь.

— Да я всю жизнь об этом мечтал, — честно ответил Макс. — Собраться и поехать по трассе. Чем дальше, тем лучше.

— Девчонок катать?

— А то, — усмехнулся Макс, как ни в чем не бывало. Я не удержался и вздохнул. А Костик — тот и вовсе покраснел.

— Парни все такие, — заявила Марина. — Наши местные и те туда же. Хотя автобус купить пока никто не додумался.

— А ты бы согласилась с нами поехать? Если бы мы позвали? — спросил я.

— Что, уже зовете? — она рассмеялась, обошла столик и с очень игривым видом забралась с ногами на наш знаменитый задний диван. Вы скажете — случайно? Хрен там — случайно. И не боялась она ничего, и как будто заигрывала с нами со всеми, и вообще — воля ваша, но мне никогда еще не приходилось оказываться в такой идиотской ситуации. Еще немного, и я сгрыз бы себе все локти и даже пятки.

Макс, похоже, чувствовал то же самое. Они переглянулись с Костиком и вылезли из автобуса отлить (мы тут рядышком, — неуместно сообщил Костик). А пока они в темноте искали подходящие кусты, Марина внимательно посмотрела на меня и спросила очень спокойно:

— Петь, а если нет никакого тайника? Что ты будешь делать?

— Маринка, — сказал я. — Может, этих денег и вообще в природе нет. Да и черт с ними. Я только хотел тебе сказать, что… пусть твоя мать меня не полюбит… когда я вернусь домой, я буду скучать о тебе. Как ни о ком вообще… Я не то говорю?

— Ты не говори ничего. Только не уезжай.

Я вскочил и в одно мгновение оказался рядом с ней. Мне хотелось, чтобы она говорила со мной еще о чем-нибудь, все равно о чем. Я тихонько погладил ее волосы; она поймала мои руки и зажмурилась на одно мгновение, а я замер на целую вечность. Но вечность кончилась, и я услышал:

— А вот это уже совершенно лишнее.

Я мог бы стереть этот кусок текста — вы всё равно не почувствуете разницы, замени я его сейчас каким-нибудь буниным или барбарой картленд, — но, пожалуй, я его оставлю. Потому что я — не слюнявый барин-сочинитель, и не извращенец, спускающий прямо на исписанный лист бумаги, вроде этого француза с его les enfants terribles. Этот отрывок прошлого записан в моей памяти огненными буквами, — что смысла убирать десяток строчек на экране? Вы не услышите от меня никаких жалоб, кроме этой, первой и последней: я не виноват, что девушка, в которую я втрескался по уши, была моей сестрой.

За спиной лязгнула дверь:

— А мы с улицы всё видим, братики-сестрички, — Костика душил смех. Макс молча уселся на свое сиденье и взялся открывать новую бутылку. Он для чего-то повертел ее перед глазами, зажал между колен и вооружился отверткой.

— Маринка, это нечестно, — проговорил он, подцепляя краешек пробки. — Целоваться с братом, когда вокруг так много хороших пацанов.

Тут, верите или нет, моя сестра делает шаг по направлению к Максу, протягивает руку, откидывает выгоревшую челку с его лба, запрокидывает его одуревшую голову и легонько целует прямо в губы.

Я застонал — мысленно, конечно.

Бутылка в руках у Макса зашипела и залила его руки липкой пеной. И все кончилось.

Эпизод41. Утром Маринкина мать вернулась с ночной смены. И заловила меня у водопроводной колонки. Согнувшись в три погибели, я пытался чистить зубы. Струя шипела и разбивалась о землю ледяными брызгами. Мои джинсы уже были мокрые, хоть выжимай.

— Петя, — окликнула Лариса Васильевна. — С добрым утром.

Я выпрямился и постарался широко улыбнуться.

— Как ночь прошла? — спросила Лариса Васильевна как бы между прочим.

«Да так себе, — подумал я. — Чуть не грохнули. Короче, все в порядке».

А вслух сказал:

— Спасибо вам, Лариса Васильевна. Мы нашего друга навестили в больнице. Несчастный случай…

— Спасибо мне можешь не говорить даже. Знаю я, какой у него там несчастный случай. Гачикян мне тоже лапшу вешал: совсем случайный, совсем несчастный… А то я не отличу ДТП от драки с поножовщиной. После десяти-то лет на «скорой».

— Это не поножовщина, — оправдывался я. — Он вам после сам все расскажет.

— Не уверена, что хочу его видеть. Марина, я надеюсь, дома?

— Конечно, дома, — подтвердил я.

Я вспомнил, как вчера ночью Маринка прогнала нас с Максом с крыльца, когда мы вызвались ее проводить. В окне второго этажа зажегся свет, а мы торчали внизу, кисло поглядывая друг на друга, как два кота. Сквозь скромные ситцевые занавески мы видели маринкин силуэт. Она нарочно задержалась на кухне, потом прошлась взад-вперед по комнате.

Помню, тогда я почему-то подумал: меня ведь не было рядом с ней целых шестнадцать лет. Я даже не видел ее подружек и одноклассников. Не знал, с кем она поцеловалась в первый раз. Кто ее провожал до улицы Железнодорожной.

Откуда-то пришла знакомая рыжая собака, Найда. Она обнюхала нас с Максом, вежливо повиляла хвостом. «Вот у кого спросить бы, вот кто всё видел», — усмехнулся я про себя.

Наконец свет в окне погас. Мы подождали еще немного и с позором убрались обратно в автобус, а собака — под крыльцо.

— Она девочка умная, — продолжала тем временем Лариса Васильевна. — Я надеюсь, что ты тоже. И потом, ты все-таки ее брат. Не забывай.

«Да я и так про нее постоянно думаю», — вздохнул я.

А Маринка уже спускалась по лестнице к нам. В тоненьком платье, под которым… ну да ладно. Одним словом, милая младшая сестричка.

— Привет, мамочка, — пропела она. — Мальчики вчера в больницу ездили.

— Да я наслышана про вашу историю, — отозвалась мать. — И что ты с ними была, тоже в курсе.

— Ну, я им просто показала, куда ехать, — беззаботно отвечала Маринка. — Мы пойдем в центр, погуляем?

Ларисе Васильевне ничего не оставалось, как только развести руками и отправиться домой — отдыхать.

Одевшись поприличнее, насколько могли, мы уселись в автобус и отправились в город.

Надо было навестить Шерифа. Мы проехались по магазинам и к часам к двум подкатили к городской больнице.

Шерифу стало лучше. Скажем сразу: ему стало даже очень неплохо.

Он встретил нас в больничном скверике. На скамеечке рядом с ним сидела автостопщица Машка. На земле у Машкиных ног лежал походный рюкзачок со светоотражающими нашивками. Я только сейчас заметил у нее на запястьях с добрый десяток фенечек — браслетиков, сплетенных из кусочков разноцветной кожи. Такая же красовалась теперь и на мускулистой руке Шерифа.

Оба молчали. Машка нежно гладила его пораненные пальцы, торчащие из-под повязки. И верно, — подумал я, — о чем тут говорить?

— На тебе сувениры, — я выгрузил на скамейку кое-что полезное: новую футболку взамен порванной, сигареты и прочее. — Хотели новые джинсы тебе купить, так размер не знали.

— Не надо джинсы, — сказал Шериф. — Принеси штаны спортивные. Куда мне джинсы с одной рукой. Очень долго… кольт выхватывать.

Его подружка хихикнула.

— А ты наш наган возьми. Под сиденьем лежит. Проржавел маленько, но как запасной сойдет, — посоветовал Костик, лучезарно улыбаясь.

Машка опять засмеялась. Смеялась она заразительно, как и положено девочке с рюкзачком и фенечками.

— А где ты здесь устроилась, Мария? — спросил я.

— Ну… как тебе сказать. У нас лагерь на берегу моря. В одном секретном месте.

— Секреты, секреты, — пробормотал Макс.

— Автостопщики каждый год приезжают, — подтвердила Маринка с усмешкой. — С весны и до самой осени. Живут в шалашах. Пока менты не прогонят.

— А-а, понимаю. Песни под гитару, free love.

— Это чего? — спросил Шериф.

— Тебе лучше не знать.

— Нет, Раиль, ты его не слушай, — всполошилась Машка. — Ты выздоравливай скорее, к нам придешь. Тебе понравится.

— Посмотрим, — отозвался немногословный Шериф.

Потом Машка отозвала Маринку в сторону, и они принялись о чем-то шептаться и смеяться, как будто выросли в одной песочнице. Увидев это, я изумился.

— Да, пацаны, — начал тут Шериф. — Сказать вам хочу.

Мы поглядели на него.

— Я вам проблемы создал, — продолжил он. — Не говорите ничего, я знаю.

— Ну, создал, — повторил Макс. — Мы поначалу вообще чуть не офигели. Мы думали, ты нас просто продал. Просто и банально.

— Непросто. Небанально. Но мне было не соскочить. Я им семь с половиной штук был должен. Где взять?

— Баксов? — спросил Костик.

— Ага. Через две недели. Потом — на счетчик.

— Еще за брата? — уточнил я.

— Да. Димка лоханулся по-крупному. Взял партию, деньги сразу не отдал. А его потом свои же кинули.

— Это подстава была, — сказал я с уверенностью. — Они всё нарочно подстроили. Так всегда делается.

Шериф помолчал.

— Главное не это, — сказал он. — Я поздно понял. Им эти деньги вообще на хрен не нужны были. Им ты нужен был, Пит. А еще они думали, что ты их на отца выведешь. А нет — так просто грохнуть.

— Я уже понял.

— И что ты теперь мне скажешь?

— Я скажу: проехали.

Дело в том, что мы уже слышали его историю — ту самую, что вы успели прочитать. Веселая девочка Маша, спутница шоферов-дальнобойщиков, была непривычно серьезной, пока Шериф рассказывал о своих подвигах. Она добавила еще кое-что, чего он не знал. Стало понятно, например, почему милиция не нашла потерпевших.

«Зло не уничтожить полностью, — думал я об этом. — Прав был старина Толкиен. Зло можно загасить на время, да и то не иначе, как призвав на помощь другое зло. Еще вопрос, можно ли называть добром полученный результат».

Но все же от одного литературного героя мы избавились. Говорящий зверь заткнулся.

— Так получается, теперь ты им ничего не должен? — весело спросил Макс.

— Получается, ничего, — подтвердил Шериф. Но без улыбки.

— Ну и не парься.

Он недоверчиво покачал головой.

— Проехали, — повторил я. — Я не знаю, чего тебе сказать. Тебя использовали. И нас чуть не поимели. А может, еще поимеют. Но если ты думаешь, что я всю жизнь буду это тебе вспоминать, то ты ошибаешься.

При этих словах Костик серьезно кивнул, как бы желая сказать: он тоже.

Одним словом, мы решили вопрос. Что было, то было. Вот и все. Если кому-то и нужно было сделать нас врагами, то они обломались.

Шериф молча сидел и курил. Посматривал на нас, как будто снова привыкал. Затем спросил:

— А как у вас-то дела?

— Да потихоньку, — ответил я уклончиво. — Что-то намечается.

Макс добавил:

— Потихоньку. И верно, потихоньку. У Пита всегда так.

— Не понял, — обернулся я к нему. — Ты объяснись, что не в порядке.

— Ну вот чего темнить? — завелся Макс. — Скажи хоть раз правду: «я не знаю, что делать». Мы всё поймем. Поедем на море купаться и забудем про эти деньги.

— Не волнуйся ты так, — сказал ему Шериф. Но Макс продолжал:

— Нет, Пит, ты же понимаешь: мы не против с тобой ехать куда угодно. И сейчас не против. Мы сколько уже друг другу помогали, помнишь? Только давай решим: ты со своим отцом сам разбираешься, кто где кому чего оставил. Я уже устал, если честно. Я на море хочу.

— Макс, постой, — сказал Костик. — Ты зря так говоришь. Мы же договорились: мы идем вместе до конца. Мало ли что случится, что теперь, разбегаться?

— Просто пусть он скажет: все это была херня. Блеф. Отец со своими крышами запутался, должен и тем, и этим, да еще и Петьку втравил. И вот теперь мы на край света приехали — и п…дец. Опять одни загадки.

— Ты чего, Макс, совсем охренел, что ли? — разозлился я. — Зачем ему было это все устраивать, если ничего не было? Типа мы просто так сюда поехали? На экскурсию? С Маринкой познакомиться?

— Познакомился-то по ходу опять ты! — выпалил Макс.

Девчонки оглянулись на нас, а Шериф рассмеялся. Это было неожиданно.

— Пацаны, вы чисто как дети, — сказал он. — Хотите знать, чего я думаю?

— Ну? — спросил Костик.

— Вам надо отдохнуть друг от друга. Это помогает. Я вон тут припух на пару дней, уже знаете, как соскучился?

Эпизод42. — Правильно, — сказал Макс. — Отдохнуть надо.

Когда мы покинули Шерифа, было часов пять. Мы шли по улице к автобусу, и я потихоньку спросил у Машки:

— А чего ты тогда так рано от нас сбежала?

— Я же заранее с водилой договорилась, — ответила Машка.

— Это с толстым? С Федором?

— С Федором.

— Ну и как Федор? — не удержался я.

— А он тоже здесь, в больнице. Но я же не к нему пришла?

На это я даже не знал, что и сказать.

— Давайте поедем к нашим, — предложила Машка непосредственно вслед за этим. — Прямо сейчас, а?

— На море, что ли? — спросила Марина.

— Я покажу, где, — объявила Машка. — Туда лучше по объездной дороге ехать.

И мы двинулись по этой объездной дороге. Стоит ли говорить, что она пролегала мимо знакомой нефтебазы?

Макс даже не повернул головы, а я все-таки проводил глазами видневшиеся вдали черные цистерны и вышки с ржавыми громоотводами, пока они не скрылись вдали. А затем на горизонте показалось море.

Оно сияло на солнце так, что болели глаза. Прищурившись, я разглядел длинную каменистую косу, далеко врезавшуюся в водную гладь. Там, где коса кончалась, виднелся полосатый маяк, или бакен, ли как там он называется, — не слишком высокий и, скорее всего, заброшенный.

Море было пустынным и каким-то бесхозным: ни корабля, ни рыбацкой лодочки, ни самолета, на худой конец (я вспомнил, что не так давно где-то в здешних краях проходили военные учения, так вот одному истребителю не хватило высоты. Летчик катапультировался и долго потом носился по волнам, пока не подобрали).

— Странно, — произнес Макс. — У нас все только и мечтают: юг, море! А местным оно как будто на хрен не нужно.

— Достало оно их, — предположил я. — Воды много, а толку никакого.

— Хоть бы затопило всё на хрен.

— Чего вы? Море — это круто, — засмеялась Машка с заднего сиденья. — Скажи, Раиль, море — это круто?

— Никогда моря не видел, — откликнулся Шериф.

«И правда, — подумал я. — Шериф и в Питере-то нечасто бывал».

Дорога вывела нас на берег. Никакого пляжа тут не водилось, сырая прибрежная полоса была усыпана галькой и основательно загажена мазутом. Попадались и места посуше: их легко можно было отыскать по следам от давно потухших костров и по кучкам разноцветных консервных банок. Чуть поодаль берег становился обрывистым, обрывы поросли какими-то колючими кустами, в которых я с удивлением узнал акацию. Людей в округе не наблюдалось.

Проехав еще с километр вдоль моря, мы обнаружили, что шоссе уходит куда-то дальше, может быть, до самой границы. Нам было не слишком интересно наматывать лишние километры. Наконец Машка сказала:

— Это здесь. Здесь, рядом.

Макс нажал на тормоз. Улыбнулся, вылез из машины, распахнул для нас дверцу и объявил:

— Добро пожаловать на Майами-бич. Остерегайтесь акул и извращенцев!

Мы выбрались на воздух. Море едва уловимо пахло нефтью и еще какой-то гнилью. И все же это было великолепно. Подобравшись к самой воде, мы обнаружили, что здесь вполне можно купаться — особенно если пройти подальше по косе до песчаной отмели.

Впрочем, искупаться мы не успели.

— Пойдемте, — позвала Машка, подхватив свой рюкзачок. — Я вас с нашими ребятами познакомлю.

Мы углубились в заросли. По еле заметной тропинке шли минут десять. И выбрались на широкую поляну, окруженную высокими деревьями и зловредными колючими кустами. Заметить ее можно было, пожалуй, только со спутника.

На поляне дымил и чадил небольшой костер. У костра на корточках сидел довольно взрослый, бородатый мужик с длинными пегими волосами, перевязанными ленточкой. Он что-то жарил над огнем, какую-то длинную колбасу на палочке. С колбасы прямо на угли капал жир. Волосатый оглянулся на нас, узнал Машку, приветственно помахал свободной рукой.

Вокруг костра было расставлено с полдюжины палаток, некоторые — совсем старые, брезентовые, некоторые — поновее. Чуть подальше высилось три шалаша из кольев и веток, сложенных весьма искусно. Из одного шалаша выбралась тощая девица лет тридцати в джинсах и застиранной ковбойке на голое тело, с полиэтиленовым пакетом в руках. Она окинула нас насмешливым взглядом, достала из пакета какую-то снедь и уселась у костра.

— Мария, что-то ты долго, — произнесла она.

— Я друга встретила, — заявила Машка.

— Это которого друга? — строго спросила девица. — Или всех сразу?

Машка не соизволила ответить. Размахивая своим рюкзачком, подошла к крайней палатке. Заглянула внутрь.

— А чьи это тут вещи? — подозрительно спросила она.

— Это Шумный сегодня утром приехал, — нехотя объяснил мужик у костра. — Шумный из Нижнего, знаешь? С подругой.

— Я не поняла, Дэн, — возмутилась Машка. — Почему мое место всегда занимают? Что за дела?

— Всюду дедовщина, — довольно громко сказал Макс. — Даже у бомжей.

Девица в ковбойке сделала вид, что не слышит.

— Маша, ты меня прости, но ты когда приехала? — сказала она. — Ночью. А утром тебя уже нет. Что мы должны думать? Спальника у тебя нет, ничего нет. Приходишь, уходишь… Взяли и подвинули.

— Да ты не волнуйся, Мария, — Дэн вынул колбасу из огня и теперь разглядывал придирчиво. — Приходи в любое время, живи где хочешь… Мартина знаешь? У него шалаш хороший…

Моя сестренка оглядела тесный вигвам и поморщилась.

— Тут так принято, да? — спросила она.

— Да, в общем, тут плевать всем на всех, — объяснила Машка. — Свободные люди.

— Свобода есть высшее благо, данное человеку богом, — рассудительно произнес Дэн. — Поэтому всегда находится кто-то, кто норовит ее у человека отнять…

Он откусил от колбасы, и жир брызнул ему на бороду.

— Можно, я с вами побуду? — обернулась Машка ко мне.

— Да запросто, — ответил я.

— А как же Шериф? — ляпнул Макс.

Машка переложила рюкзачок из правой руки в левую:

— А ты думаешь, Максик, мы с тобой трахаться будем?

Она со смехом ухватила Макса за нечесаные рыжие волосы. Смех, воля ваша, вышел слишком мелодичным, и Маринка, слыша это, нахмурилась.

— Заночуешь сегодня у меня, — предложила она. — Это парней мать на порог не пускает… Тебя пустит…

Я усмехнулся. Представил, о чем они станут сплетничать.

— Спасибо тебе, Маринка. Ты — прелесть, — сказала неунывающая автостопщица и поцеловала мою сестру в щеку.

— Я знаю, — ответила Маринка, глядя почему-то на меня.

Эпизод43. Этой ночью в автобусе я никак не мог заснуть. Вертелся с боку на бок. Наконец выпутался из одеяла, натянул джинсы, накинул куртку; нащупал в кармане сигареты, осторожно приоткрыл дверцу и вышел. Макс заворочался на своем переднем сиденье и что-то пробормотал, но не проснулся.

На всей Железнодорожной улице горел один-единственный синий фонарь. Второй светился возле самого переезда. Я оглянулся на темные окна Маринкиного дома, вздохнул и медленно пошел по улице от одного фонаря до другого.

Туман стелился по земле. Может быть, из-за этого тумана мир вокруг казался абсолютно чужим и незнакомым. Я не слышал даже собственных шагов, как будто и не шел вовсе. «А куда, собственно, я иду?» — подумал я.

Шлагбаум у переезда был поднят, в низенькой будке смотрителя из-за занавесок виднелся зеленый абажур настольной лампы. Еле слышно звенели провода, вдали помигивал красным глазом какой-то железнодорожный светофор.

Я перебрался через рельсы и уселся на скамеечку возле сторожевой будки. Достал сигареты.

Внутри домика послышались шаги. Дверь скрипнула и приоткрылась. На пороге стояла рослая грудастая тетка в джинсах и в какой-то телогрейке, накинутой (как мне показалось) прямо на голое тело. Нет, конечно, — понял я вслед за этим. Там была розовая рубашка с кружевами.

— Ты чего здесь? — спросила тетка с тревогой.

— Просто сижу.

Тетка спустилась с крылечка и приблизилась.

— Чего сидеть-то? Если под поезд бросаться затеял, так поездов до утра не будет.

Ее голос звучал насмешливо.

— А если спать негде, так тут я тебе не помощница.

Я поднял глаза и помимо воли окинул ее взглядом с ног до головы. Было ей чуть за тридцать. Крашеные блондинистые волосы острижены коротко. На ощупь они обычно сухие, как солома.

— А где ваша желтая жилетка? — спросил я.

— Сейчас я тебе, при всем параде буду ночью, — засмеялась тетка. — С жезлом еще и с фонарем. Тоже, проверяльщик нашелся. Ночью вообще спать положено.

— Просто вам пойдет желтая жилетка.

— Хочешь, для тебя надену?

Она сделала вид, что идет обратно к двери. Но остановилась и обернулась.

— А ты красавчик, я смотрю. Как звать-то?

— Петр.

Я зажмурился. Мне на мгновение показалось, что все это уже было со мной когда-то — ну, если только в прошлой жизни, — ответил я сам себе. Вообще-то я давно раскусил природу того явления, которое принято называть «dИjЮ vu»: это всего лишь картинка, по ошибке сохраненная не на той страничке альбома. Тебе кажется, что все, что ты видишь, уже происходило, а на самом деле оно даже как следует и не случилось еще. Как сказал бы Костик, оперативная память выдает себя за долговременную. Но сейчас в моей голове как-то разом прокрутился целый ряд картинок, одна другой ярче: комната с низким потолком, лампа на столе, одежда, разбросанная по полу… Что-то отразилось на моем лице, потому что женщина быстро оглянулась и зашептала тихо и весело:

— Ты чего подумал? Ты, волчонок? Ты чего, подумал, что я…

Она снова засмеялась.

— Нет.

Не глядя на нее, я резко поднялся со скамейки. Вдали виднелась светящаяся вывеска «24 часа». За спиной хлопнула дверь.

Не помню, как я прошел эти несколько сотен метров. Возле самого магазина я опомнился. К черту, к черту. Волчонок. Ну надо же.

Я вошел внутрь (в дверях звякнул колокольчик). Продавщица была всё та же. Она сидела на стуле и читала какой-то детектив в мятой обложке. Взглянула на меня черными цыганскими глазами, с усмешкой покачала головой.

— Дайте две банки, — я указал пальцем на полку.

— Вы откуда такие ненасытные? — спросила она. Я опять подумал о другом. Даже покраснел, кажется. Да что же такое сегодня происходит, — подумал я.

Но продавщица спокойно повернулась ко мне спиной, не без изящества наклонилась, извлекла из упаковки две банки и поставила на прилавок. Я полез за деньгами. Снова прозвенел колокольчик: дверь за спиной отворилась, и в помещение вошли три каких-то парня, явно синюшного вида, но крепкие.

— Во как, — сказал один. — А у Вальки опять гость. Кто такой?

— С Железнодорожной, — проговорил я.

— Что-то не помню у нас таких.

— Ой, слушай, друг, одолжи пару тыщ, а? — схватил меня за руку другой. От него несло перегаром. Двое, что было хуже всего, встали сзади.

— Жорик, да ладно тебе, — лениво отозвалась Валька-продавщица. — Пусть идет.

— Да мы ничего против не имеем. Пусть идет, конечно. Так, нет? — спросил тот, что встал сзади. И даже отошел в сторонку, освобождая мне путь. Я рассовал банки по карманам куртки и вышел за дверь. Они вышли следом. Дверь еще не успела закрыться, как двое уже держали меня за руки, а третий получил от меня ногой в пах (бей первым, Фредди, — вспомнилось откуда-то мне). Тот, кто получил, охнул, но тут же как-то снизу попробовал добраться до моей челюсти, а второй выпустил мою руку и полез за пазуху. Вот это плохо, — понял я, когда увидел у него в руке нож. Впрочем, двигались они не слишком-то ловко, и я успел увернуться. Наотмашь врезал ребром ладони кому-то по шее. Но тут еще один подскочил сзади и попытался заломить мне руку. У него почти получилось.

— Всё водку пьете, гандоны, — прошипел я, выдираясь. — Дети уродами будут.

Нож блеснул совсем рядом. Я отшатнулся и побежал по дороге к переезду. Одна банка выпала у меня из кармана и покатилась на обочину. Сперва за мной бежали, потом отстали.

Навстречу мне распахнулась дверь железнодорожной будки. В комнате было светло и уютно, на столе горела лампа. Я достал из кармана куртки оставшуюся банку, дернул за кольцо. Запрокинул голову и сделал длинный глоток.

— Волчонок, — услышал я сзади. — Совсем дикий.

Предательская дрожь унялась, а моя тревога превратилась совсем в другое чувство. Я больше не хотел никуда бежать. Не хотел ничего говорить. Да и говорить-то ничего уже не нужно было. «И это я уже где-то видел», — промелькнуло в голове напоследок.

Что бы вы обо мне ни подумали, мне всё равно.

Время вернулось на свое место, когда за окном уже занимался рассвет. Я проспал два часа или больше. Теперь я сидел в одних джинсах, тщетно высматривая футболку и второй носок.

— Да вон твоя рубашка. Барсик на ней дрыхнет.

— Замечательно, — проворчал я. Кот был прогнан, футболка оказалась вся в шерсти.

— Ты не замерз, пока спал? — спросила женщина. — Я тебя одеялом укрыла, но ты же вертелся все время.

Похоже, она всю ночь просидела в потертом кресле напротив меня. Как у постели больного.

— Жорик этот со своими возле магазина каждую ночь колбасится. Сопьется скоро совсем. Или сядет опять. Ты молодец, что отбился.

Носок нашелся под койкой.

— Я пойду, — сказал я.

— Мое дежурство сутки через двое.

Я кивнул.

Дома ее, вероятно, ждал муж, а может, и дети. Взрослые уже, наверно, вроде этого Жорика, или чуть помладше.

«Да, Раевский, наделал ты здесь делов, — поморщился я. — Родина не забудет твоего подвига».

Как вор, я пробирался мимо Маринкиного дома. Рыжая собака вылезла из-под крыльца, потянулась, поглядела на меня вопросительно. «Тихо, тихо, Найда, умница», — зашептал я, и собака вильнула хвостом. Автобус стоял в сторонке, его окна запотели изнутри. «Ай, молодцы», — подумал я, осторожно открывая дверцу: Макс развалился на переднем диване, а Костик свернулся калачиком на заднем. Бесшумно пробраться внутрь не получилось. Костик вскинул голову, поморгал, спросил:

— Петь, а чего, утро уже?

— Спи, — откликнулся я ласково. — Я подышать выходил. Спи, рано еще.

И он снова уткнулся носом в свернутую валиком куртку.

Я лежал на спине, закинув руки за голову, и размышлял о том, какая я сволочь. Но думалось об этом легко и как-то не всерьез. Сердце стучало уверенно и ровно; каждый мускул ощущал приятную усталость, и с этим эйфорическим ощущением я не мог бороться. Казалось, моя кровь весело пузырится, как шампанское в бокале: еще недавно она бурлила, и я слишком хорошо знал, отчего, — а теперь понемногу успокаивалась. Правда, с пузырями в крови долго не живут. Это называется кессонной болезнью, — подсказала память. — Она бывает у водолазов, которые слишком торопятся вынырнуть с глубины… С этой странной мыслью я уснул и открыл глаза, когда уже наступило настоящее утро.

Эпизод 44. Утром прошло довольно много времени, пока мы дождались Машку и Марину. Макс косился на меня неприязненно: он как будто собирался мне что-то сказать, да так и не собрался.

Наконец наверху хлопнула дверь, и девчонки не спеша спустились по лестнице — и мы чуть не офигели. Куда подевалась невзрачная автостопщица в черных потертых джинсах, в мешковатом свитере, с рюкзаком? Нет, это не могла быть она.

— Маша, это просто невозможно, — промолвил я в восхищении.

Машка неловко чувствовала себя в маринкином летнем платье. С чуть подведенными глазами и новой укладкой. Она оглядывалась на новую подругу и слегка краснела. Но — вот удивительно! — как-то очень скоро освоилась в новом облике. Вдвоем они смотрелись просто чудесно.

— Пойдем все вместе в центр, погуляем, — предложил я.

— Я хотела вообще-то в больницу сходить, — смущенно сказала Машка.

«Ах, ну да, конечно», — подумал я.

— Тебя довезти? — тут же откликнулся Макс. Мне показалось, он что-то задумал.

— А ты, Маринка, пойдешь со мной? — спросил я, чуть заметно улыбаясь.

Она кивнула.

— Ладно, Макс, — сказал тут Костик, как будто решившись. — Я с тобой.

«Заранее сговорились, — я рассмеялся про себя. — Ай, молодцы! Ладно, ладно. Отдыхаем друг от друга».

Проводив взглядом автобус, мы пошли гулять вдвоем.

Этим солнечным утром даже скучные бараки на Железнодорожной улице казались жизнерадостными. Из распахнутых окон доносилась одинаковая музыка. Откуда-то пахло пригоревшей кашей. Гремела посуда, дети в застиранных майках бегали друг за другом.

Рыжая собака Найда проводила нас до переезда. Окошки в знакомой будке были плотно занавешены. Навстречу нам то и дело попадались местные: некоторые приветственно кивали Маринке и с любопытством поглядывали на меня.

Возле магазина «24 часа» по утренней поре собралась целая компания. Какие-то размалеванные девицы-малолетки, пожалуй, помладше Маринки, жевали свои «орбиты» без сахара, лопали пузыри, плевались, поглядывали на нас с деланным равнодушием. Парней с ними почему-то не было. «Настоящие пацаны появляются только ночью», — припомнил я, и меня передернуло. Мы прошли мимо, никто нас не окликнул.

Хворостов был забавным городом. Здешние жители не стеснялись выходить на улицу в домашних тапочках. А любимым их занятием было торчать где-нибудь на углу, лузгать семечки, поплевывая на тротуар, да еще таращиться на нас с Маринкой, как будто мы китайцы, или негры, или ожившие фараоны из древнего Египта. С фараонами нас роднило одно обстоятельство: нам было абсолютно наплевать на всё окружающее народонаселение, да мы этого и не скрывали; мы шли прямо по проезжей части, держась за руки, и разноцветные местные «жигули» притормаживали, пока нам не надоедала эта игра.

На привокзальной площади мы зачем-то заглянули в фотоателье. Там на высоком штативе стоял старенький полароид, который сразу же выдавал готовые снимки. Мы веселились и корчили рожи, сидя в кресле перед аппаратом, фотограф — сердился.

Тут я увидел на соседнем доме вывеску: «Интернет-кафе — Treasure Island». Вероятно, так назывался какой-нибудь очередной компьютерный квест. Символика вокруг нас мне порядком надоела. Но я подумал, что для ответа на все наши вопросы лучшего места и не придумать. Я пригласил Маринку войти.

Хозяин кафе указал нам на крайний компьютер. Сдвинув стулья, мы уселись перед монитором рядышком, как сиживали обычно с Костиком.

Я влез в интернет. Щелкая мышью, как бичом, разогнал несколько всплывающих рекламных баннеров. Нашел почтовую службу, набрал password.

— Вот они, письма, — сказал я Маринке. — Смотри. Вот они все, начиная с первого.

«Речь идет о довольно большой сумме, — читала Маринка, широко раскрыв глаза. — Это такой тяжелый чемоданчик».

— Мне кажется, он существует, — тихонько сказала Маринка. — Но к нам он заезжал без чемоданчика. Это я точно помню. Он на такси приехал, потом машину отпустил. А чемоданчика с ним не было.

— Олег Анатольевич, тот, что в Волгореченске, тоже ни про какой чемоданчик не говорил, — припомнил я. — Вроде не говорил. Сказал — отец прибыл прямо с вокзала…

— В камере хранения оставил, — предположила Маринка. — Всё лучше, чем с собой таскать.

— Может, и так, — сказал я, недоверчиво качая головой. — Смотри, вот еще письмо.

«Приедешь — не удивляйся», — прочитала Маринка. И хитро прищурилась:

— Ты удивился?

— Да я просто чуть не упал, — честно ответил я.

— Ты будешь писать ему? От меня привет передай, — сказала она.

Я улыбнулся. И набрал вот что:

«Привет, папа!

В Хворостове я приехал по нужному адресу. И очень удивился. Просто офигел, если честно…

Не чужие нам обоим люди сидят рядышком и передают тебе привет. А также спрашивают: что делать дальше?

И еще: ты порядочная свинья, папа. Я же всегда мечтал, чтобы у меня был младший брат или сестра.

А чтоб ты был совсем уверен, что это пишу я, а не кто-нибудь другой, расскажу тебе вот что: я тут вспомнил, как мы с тобой давным-давно случайно попали на нудистский пляж в Сестрорецке. И тебе там очень понравилось. А потом я разозлился и уехал в Питер на электричке, а ты остался на этом пляже, и я до вечера ждал тебя на вокзале, но так и не дождался и добирался до дому один».

— Все так и было? — испуганно спросила Марина.

— Ну а чего я, врать буду?

Маринка наморщила нос, как будто собиралась чихнуть, но вместо этого проговорила ужасно серьезно:

— Петька… А что, если у нас с тобой еще братики в Питере есть? Или сестрички? От какой-нибудь нудистки?

Я фыркнул так, что на меня оглянулись.

— А твоя мама никогда нудизмом не увлекалась? — спросил я, и непосредственно после этого Маринка схватила меня за волосы и ткнула носом в клавишу «Enter».

По команде, отданной таким необычным способом, наше электронное письмо улетело по оптоволоконному кабелю на раздолбанный сервер местного интернет-провайдера. Оттуда через китайский спутник связи за считанные доли секунды оно добралось до Штатов, где в каком-нибудь роскошном небоскребе, как я полагал, базировалась почтовая служба MSN-Hotmail, — и там мирно улеглось в ящик с коммунистическим адресом: Lenin-35. Нам оставалось только подождать, когда отец в своем пражском пригороде бросит взгляд на экран монитора и поймет: его сын и дочка наконец-то встретились на Острове Сокровищ и теперь ждут, чтобы он рассказал — где же запрятан этот гребаный чемодан?

— Пойдем погуляем, Маринкин, — сказал я весело. — Сожрем чего-нибудь.

Спустя пару минут мы уже стояли на главной городской площади, с памятником Ленину посередине: чугунный недомерок как будто вышагивал куда-то, сжимая в руке кепку. За спиной Ленина высился пафосный дом с советским гербом на фронтоне. При коммунистах тут был горком партии или что-то в этом роде, а теперь, как я понял, засела городская мэрия.

За деревьями шелестел фонтан, вокруг него были расставлены скамейки. Мы прикупили на углу по пачке сомнительного мороженого и уселись у фонтана с видом на все три городские достопримечательности: коротышку-Ленина, здание мэрии, а также на роскошно отделанное здание со сверкающей латунной табличкой у парадного подъезда: «РОСТ-Банк». В зеркальных стеклах банка отражались проезжающие автомобили.

Например, маленький красный джип-wrangler. Он только что вырулил из узкого переулка, пересек площадь и медленно, красуясь, проехал мимо нас с Маринкой. За рулем сидел парень чуть постарше меня, в темных очках, в джинсах, протертых ровно настолько, чтобы показать, что за них заплачено баксов триста, и в такой же футболке — даже не стану ее описывать. Парень окинул нас беглым взглядом и отвернулся. Джип взвыл моторчиком и унесся прочь.

Я с независимым видом продолжал обкусывать мороженое. Маринка бросила на меня странный взгляд. И спросила:

— Видел мальчика?

— Понтовый чувак, — отозвался я. — Просто мечта всех женщин. Так, Маринка?

— Я его знаю. А он, наверно, меня и не помнит. Он класса до шестого в нашей школе учился, а потом его папаша в Англию пристроил, в колледж.

— Хорошо ему, — проворчал я. — А хрен ли вернулся?

— Не знаю, — сказала Маринка. — Скотина он, конечно… Я сама-то не помню, мне рассказывали…

Тут она замолчала.

Мы доели мороженое и выбросили обертки в урну.

Через час, устав бесцельно гулять по городу, мы вернулись в «Остров Сокровищ» и присели за тот же компьютер.

Я вздрогнул: на мое письмо пришел ответ.

«Милый Петька!

Прости меня еще раз за то, что я ничего тебе не рассказывал. Но теперь ты и сам видишь, чем я рисковал. Или, вернее, кем.

Вы с Мариной понравились друг другу? Я надеюсь, что так и случилось. Она умная девочка. Я очень надеюсь, что ты ее полюбишь и будешь присматривать за ней. Только смотри, не наделай глупостей. А то ты можешь, я знаю».

Дочитав до этого места, я усмехнулся. А Маринка премило покраснела.

«Теперь — к делу. В известном тебе доме в маленькой комнате есть тайник. Такой квадратный люк в потолке, в самом углу. Никто про него и не знает, кроме бабки — она мне его когда-то показала. Но и она в мой последний приезд про него уже не помнила».

Маринка удивилась.

«Ты откроешь этот люк и найдешь там конверт. В нем — ключ от всей нашей игры».

Мы с Маринкой вытаращились друг на друга. Не знаю, как у нее, а у меня в голове творилось что-то неописуемое.

— Подождем до вечера. Надо дождаться, пока мама на работу уйдет, — сказала Маринка горячим шепотом. — У нее сегодня ночное дежурство.

Крепко держась за руки, мы возвращались на Железнодорожную. Разумеется, у самого дома Лариса Васильевна попалась нам навстречу. Она внимательно оглядела Марину, потом меня — и заявила:

— Дочка, слушай внимательно. Погулять можешь, но чтобы в девять дома была. И никаких мне фокусов!

— Ну, что вы, — возмутился я. — Будьте уверены, я сам прослежу!

— Ну, раз ты сам проследишь, братец, то я абсолютно спокойна, — Лариса Васильевна покачала головой иронически. — Только ты мне, дочка, позвонишь на станцию. Ровно в девять. Поняла?

— Позвоним «03», она и приедет, — шепнул я Маринке на ухо.

Лариса Васильевна ничего не заметила. Она уже шагала к переезду. Мы поглядели ей вслед, потом друг на друга — и беззвучно засмеялись, как заговорщики.

Нам оставалось подняться по лестнице, вскрыть тайник и найти ключ от игры. Только интересно, куда все-таки собрались Макс с Костиком?

Эпизод45. — Интересно, — пробормотал я.

Автобус стоял возле дома, за углом, но в нем никого не было. Я заглянул внутрь: Максова сумка была перерыта, а футболка, в которой он был утром, валялась скомканной на сиденье.

Хорошо бы все же найти их до вечера, — решил я.

Откуда-то прибежала рыжая собака. Увидав меня, она беспокойно залаяла, завертелась, явно собираясь что-то рассказать. «Смотри-ка, ты уже и собаку приручил», — заметила Маринка. «Наверно, мы с тобой пахнем похоже», — объяснил я, но такая версия почему-то не обрадовала мою сестренку. «Ну, что такое, Найда? — спросил я у псины. — Что случилось?» Собака повизгивала. «Где Макс? Ищи, ищи», — сказал я наудачу, а собака словно того и ждала: она побежала к переезду, оглядываясь и поторапливая нас.

И вот мы были уже около магазина «24 часа». Здесь Найда задержалась, как настоящая ищейка. Она обнюхивала крыльцо и со значением посматривала на меня. А может, она всего лишь просила купить ей колбаски? Нет, вид у нее был слишком загадочный. Я скомандовал ей «сидеть», и мы с Маринкой вошли.

Вчерашней цыганки на месте не оказалось, а ее толстенькая сменщица, увидев Маринку, заулыбалась: ее так и подмывало посплетничать, да заодно расспросить про меня. Тогда вечером уже все задорожные девки будут знать, что у Маринки появился новый парень. Я ее опередил:

— Не скажете, двое наших ребят сюда не заходили? Один рыжий такой, другой — темноволосый, помладше?

— Так это ваши? — почему-то покачала головой продавщица. — Ну, видели мы их… и еще кое-кого…

Она пошевелила в воздухе пальцами. И все равно не утерпела:

— Марин, это твой молодой человек? Познакомила бы.

— Нет, что, правда заходили? — перебил я. — Давно?

— Часа два. Взяли водки и шоколадок.

— Водки? — испугался я. — Шоколадок?

Маринка потянула меня к выходу:

— Я, кажется, знаю, где они могут быть.

— На кирпичном, где же еще, — сказала продавщица осуждающе. — Не ходили бы вы туда.

— Ладно, Нина, успокойся, — сказала моя сестра. — Матери только не говори.

Что именно могли мы встретить на таинственном «кирпичном», я уже догадывался. В нашем городе это называлось иначе. Было время, когда мы с Максом посещали тамошнюю компанию. Данияр, брат Шерифа, бывал там по долгу службы. Но наши интересы разошлись почти сразу, еще до первого укола.

Найда давно уже напоминала о себе отрывистым лаем; она встретила нас на крыльце и повела дальше. Марина хмурилась. Я любил смотреть на нее, когда она улыбалась — но и сейчас, когда она тревожилась, она выглядела умопомрачительно красивой. «А может, и она там бывала?» — пронеслась у меня в голове тягостная мысль. Я не стал спрашивать.

«Кирпичным» оказался не кирпичный завод, а какой-то недостроенный объект неясного назначения неподалеку от железной дороги — больше всего он напоминал водонапорную башню, хотя зачем теперь строить водонапорные башни? Уродливое здание успели поднять на несколько этажей, а потом так и бросили: вокруг валялись кучи битого кирпича и вросшие в землю железобетонные балки наподобие фонарных столбов, только короткие. Из них торчала ржавая арматура.

Мы подошли поближе. Когда-то белые, стены дома теперь были изрисованы традиционными символами и надписями. Из дверного проема тянуло чем-то кислым. Найда забежала в темноту, полаяла там, выскочила обратно.

— И что, они могут быть здесь? — спросил я, мрачно оглядывая все это. Макс мог заглянуть сюда хотя бы из любопытства, Костик — никогда.

Маринка ответила неохотно:

— Есть тут такие девочки. А с ними — такие же мальчики. Я боюсь, если честно.

— Пока тихо вроде, — проговорил я. — Мне кажется, никого там нет.

Найда заскулила.

— Подожди меня здесь, Марина, — сказал я. — Я наверх поднимусь.

— Я с тобой.

— Нет уж. Ногу поранишь. Стой здесь, пожалуйста. Найда со мной пойдет.

Собака помочь не смогла: она привела меня к лестнице на второй этаж — только это была никакая не лестница, а перекошенное сооружение, сколоченное из досок, вроде тех, на которых работают маляры и штукатуры. Взобравшись по перекладинам, я оказался наверху.

Здесь бывали люди. У стены валялось несколько разношерстных топчанов и подстилок, стоял колченогий стул, на нем — старая керосинка. По углам — кучи мусора. В мусоре преобладали шприцы и бутылки.

Под ногой мерзко хрустнуло стекло. Я перешел в соседнюю комнату и увидел Макса. Костика я увидел тоже, но сперва я увидел Макса.

Как бы это сказать помягче? Он был абсолютно голым, то есть, раздетым до трусов. Он лежал посреди комнаты на какой-то дерюжной подстилке, раскинув руки. Глаза были закрыты. Его рыжие волосы казались темными — я понял, что это из-за необыкновенной бледности лица.

Костик выглядел не лучше, хотя на нем и остались джинсы. Он вытянулся рядышком, вниз лицом, неловко вывернув руку.

Теперь я знал, что делать. Я склонился над Максом, взял его за руку. Странно, подумал я. Следа от укола нет. Ну-ка, а как там пульс? Если я хоть что-нибудь понимаю в том, как должно биться человеческое сердце, то этот пульс был слишком медленным.

Я подергал за руку и Костика, и тот зашевелился. Тогда я перевернул его на спину, приподнял голову, и он открыл глаза.

— Петя, — проговорил он.

Я удивился.

— Что это… что такое с нами? — спросил он. — С Максом что?

— Ну, это тебе лучше знать, — сказал я.

— Вроде и не пили почти…

Внизу снова забеспокоилась и загавкала собака. Я выглянул в окно и увидел Маринку.

— Тут они. Умница Найда, — крикнул я. — Скажи ей, что она умница.

— А что случилось? — задрала Маринка голову.

— Отрубились оба, чуть живые. Пили что-то.

— Понятно. Клофелин обыкновенный. Мать рассказывала, одного парня в прошлом году не откачали. Давление село. Тоже был из приезжих.

Маринка говорила негромко и как-то безнадежно. Может быть, потому, что день кончался, и вокруг на глазах начинало темнеть? На деревьях, между прочим, шелестела листва, славно щебетали вечерние птички, за железной дорогой по тропинке шли какие-то пешеходы совершенно деревенского вида. А за моей спиной Костик пытался растолкать Макса. Кажется, ему это удалось.

— Страшно у нас, Петя, — сказала вдруг Маринка. — Я боюсь жить в этом городе. Всех этих уродов боюсь.

— Не говори так, — я высунулся из окна подальше. — Я тебя увезу отсюда, вот увидишь.

— Увезешь? Обещаешь?

Мы с нежностью глядели друг на друга — она снизу, я сверху, как перепутавшие роли Ромео и Джульетта в сцене на балконе; я видел, как у моей сестрички на глазах показались слезы, она опустила голову и отвернулась. Но тут и Найда тоже заметила это, подскочила и принялась лизать ей руки и лицо. Маринка завизжала, начала отбиваться от собаки, та — весело залаяла.

Полчаса спустя Макс с Костиком сидели на травке рядом с железнодорожной насыпью и жадно пили пепси-колу из магазина. Я приволок им поесть и кое-что из одежды, но их обоих до сих пор трясло, будто от холода.

— Вас и на минуту нельзя одних оставить, — насмешливо сказала Маринка.

Макс глотнул пепси-колы из огромной пластиковой бутылки, закашлялся и покраснел.

— Так сложились обстоятельства, — наконец выговорил он.

Позже я узнал, что в тот день случилось с нашими героями. Пока мы с сестрой гуляли по городу, они и правда довезли Машку до больницы — но сами к Шерифу не пошли. Мало того. Машка сказала, что ждать ее не нужно, что она вернется сама, и Макс ощутил себя свободным, как птица.

Он уговорил Костика пойти прогуляться, поснимать девчонок, если повезет. Рассказывая об этом, Макс выглядел невеселым. Он (вы слышите?) даже смущался. Он взял с меня слово, чтобы я не проговорился Маринке. В ответ я пообещал, что буду глух и нем, как Eminem. Если вы помните, этот исполнитель был бешено популярен в те годы. У него в клипе парень засовывает свою беременную подругу в багажник старого форда и… ну да ладно.

Итак, Макс решил порезвиться. «Помылся, чистую футболку надел», — наябедничал Костик. Повезло ему почти сразу: девочек не пришлось даже искать, они сами заявились в гости. В описаниях друзья крепко расходились. По Максу выходило, что девицы были очень даже ничего себе, а Костик, не чинясь, обозвал их шмарами. Дамы пригласили кавалеров прогуляться (вот тут-то к компании и присоединилась сторожевая собака Найда). Костик пошел тоже, хотя и не хотел. «Не мог же я его одного отпустить», — пояснил он.

Догуляв до магазина, девочки разорили Макса на водку и сникерсы. Будущее уже виделось Максу в радужных красках, и даже осмотрительный Костик не смог его переубедить. Впрочем, уже второй стакан свалил обоих с ног. Больше герои ничего не помнили. Они лишились денег и наиболее ценных предметов одежды. Макс даже не мог сказать с уверенностью, когда остался без штанов: до или после?

Над нами прогрохотал поезд; земля задрожала. Когда шум утих, Макс спросил у меня:

— Пит, а ты помнишь, как мы в детстве на сортировочной по путям бегали? Классе в шестом?

— Ну, помню вроде, — отвечал я недоуменно.

— Я еще чуть под поезд не попал.

— Было такое. И что?

— У меня тут видение было. Пока я в отрубе валялся.

— Какое еще видение?

— Как будто я сам лежу на путях, поперек рельсов, и сам же на это смотрю. Откуда-то сверху. И типа сам на себя наезжаю. Можешь себе такое представить?

— Сам на себя наехал? Да легко. Не все же другим на нас наезжать.

— Да нет, ты слушай. И вот я уже сам к себе приближаюсь, и такая вдруг вспышка происходит, как будто искры от электросварки, но совсем недолго. А потом я снова становлюсь как бы сам собой. Одним собой. Понимаешь?

— Нет.

Марина до этого времени с интересом прислушивалась к нашему разговору. И наконец сказала:

— А я, кажется, понимаю.

Макс поглядел на нее с благодарностью. Сердце у меня защемило, но лишь на один миг.

— Может быть, такое бывает при клинической смерти, — сказала Маринка. — Когда душа уже покидает тело, а потом все-таки возвращается. Я читала про это.

— В книжках и не такое напишут, — досадливо проговорил я. — Разводка это все.

— Никакая не разводка, — возразил Макс. — Когда американские проповедники по телевизору песни поют — тут я все понимаю, это разводка для нищих. А здесь что-то совсем другое. Я даже хотел бы снова на эту вспышку посмотреть. Мне кажется, что в этот момент можно узнать что-то очень важное.

— Если узнаешь это важное — потом и жить не захочется, — сказал я.

— Так мы, может, и живем-то для того, чтобы это узнать.

«Да, — подумал я. — Как все серьезно. За нашим Максом глаз да глаз нужен».

Я расскажу вам кое-что, чтобы вам стало понятно.

Как вы уже знаете, мы были друзьями с детства. Лет до двенадцати мы проводили вместе каждый день. Лазили по подвалам и крышам, исследовали все закоулки родного города, курили на помойках.

Потом, когда гормоны начали ломать нам жизнь изнутри, многое изменилось. Какая-то часть моего сознания отстраненно наблюдала за этим. Взросление я представлял себе так: кто-то всадил тебе иглу прямо в вену, и теперь из огромной медицинской капельницы в твою кровь раз за разом вливается новая порция змеиного яда. И ты растешь просто для того, чтобы не умереть от смертельной дозы.

Мы уже не были детьми. Мы разучились радоваться солнцу просто потому, что оно взошло, а лету — потому что оно пришло; мы бросили мечтать обо всем сразу — или, вернее сказать, наши фантазии обрели с некоторых пор форму, особенно по ночам, да и днем тоже.

Реакцией была беспричинная тоска (я определял это так), которая приходила в минуты одиночества и наполняла душу сомнением и тревогой — хотя нет, ни в какую душу я не верил, да и тревога казалась мне слишком определенным чувством. Она, по крайней мере, допускала возможность выхода. А эта моя тоска не оставляла никакой надежды на избавление; просто что-то ушло навсегда, — думал я, — и теперь из черной дыры веет холодом.

Что ушло? Вероятно, сознание совершенства.

Мне было неуютно в моем новом теле, как моему разгоряченному мозгу — в угловатой черепной коробке. Хорошо, — думал я. Если я появился на свет только для того, чтобы жрать и трахаться, тогда откуда эта тоска и эти сомнения? Если же удел человека — вечный выбор между альтернативами, тогда почему они все, эти альтернативы, так похожи одна на другую? А может, если перестать выбирать, мир снова станет совершенным?

Когда я поделился этими мыслями с Максом (нам было лет по четырнадцать), нельзя сказать, чтобы мои слова стали для него откровением. Его ответ поразил меня: если не получается сделать мир совершенным, — сказал он, — его нужно уничтожить на хрен. Прямо сейчас. Возможно, следующий акт творения будет более удачным.

Кто же, интересно, станет все это сотворять по новой? — спросил я его. Кто, кто. Ты сам, — отвечал Макс с пугающей уверенностью. — Не думаешь ли ты, что кто-то займется хоть чем-то ради тебя?

С этим я согласился. Зато дивный новый мир, — продолжал Макс (так уж я запомнил его мысли), — ты сможешь построить по своему разумению. Вот тебя бы, Пит, я туда взял. И еще кое-кого. А ты бы взял меня?

Я сказал: конечно, разумеется. Значит, в этом наши миры совпадут, и это будет правильно, — сказал Макс.

Но ведь ты сможешь уничтожить этот мир только вместе с самим собой, — предположил я. Как знать, как знать, — отвечал Макс. — Многие всё же пробуют.

Это была правда. В нашем городке слухи разносились быстро. Десятки людей вокруг нас сводили счеты с жизнью по разным причинам: в основном, конечно, находили повешенными пьющих стариков, выброшенных из жизни той же неумолимой силой, что вбросила туда нас; две девочки на нашей памяти бросились с крыши девятиэтажки от любви к герою русского телесериала (тайному гомику с физиономией вечного страдальца). Для надежности они связались веревкой за запястья.

Мне было их жаль. Последним, что видели они в жизни, оказалось уродливое нагромождение телевизионных антенн на крыше — а затем был свободный полет в эфире, бессмысленный и окончательный. Я знал, что они писали письма в редакцию телеканала, но никто им не ответил. Может, теперь им наконец удалось сотворить новый мир в виде широкоформатного телевизора, одного на троих? Или для этого нужно было сперва сбросить с крыши того самого телегероя? Я бы им в этом охотно помог.

Классе в девятом нас поразила история одного нашего ровесника из другой школы. Этот парень явно не сомневался в окружающей жизни. Он просто хотел проверить ее на прочность. Для этого он спустился в подвал, с немалым трудом вывернул там газовые вентили, а сам прилег на принесенный с собою матрас, зажег свечку и стал ждать.

Он рассчитывал, что рано или поздно его свечка мгновенно воспламенит скопившийся внизу газ, и тогда вся девятиэтажка станет этаким зиккуратом, гигантским жертвенником на его могиле. Подобное он мог видеть по телевизору: в те времена телеканалы как раз отрабатывали на людях сильнодействующие предвыборные средства, и политтехнологи нуждались в зрителях.

Но в тот раз идиотская затея провалилась, как и любое малобюджетное мероприятие. Ритуальная свечка сгорела, а этот урод просто задохнулся на своем матрасе. Вовремя пришедший слесарь-газовик не нашел подобающих слов, чтобы произнести над телом — он выматерился в адрес покойного и поскорее закрыл вентили.

Опасные огоньки, блестевшие у Макса в глазах всякий раз при упоминании этого случая, мне очень не нравились.

Скоро напряженные тренировки принесли нам первые награды в парных видах спорта (как я уже говорил, несколько раз все произошло прямо в физкультурном зале), и тогда мы отвлеклись от своих нелепых экзистенциальных теорий. Десяток помоек, сожженных Максом в те годы, не в счет.

Вот только тревога никуда не ушла. Перед нашим отъездом Макс думал всё о том же. Мы бежим по кругу, как цирковые лошади, — говорил он, — а они все смотрят и ждут, когда же мы споткнемся. И бьются об заклад: кто упадет первым?

Признаться, мне не хотелось об этом думать.

Я лениво гладил рыжую дворнягу. Найда только что слопала целую ливерную колбасину и теперь лежала рядом со мной довольная-предовольная.

— Маринка, — вспомнил вдруг я. — А вашей Найде сколько лет?

— Года три. Еще молодая собака.

«Ага. Тогда ничего она про тебя не расскажет, — решил я. — Хотя бы из солидарности».

— Пойдемте домой, — предложила Маринка. — А то скоро совсем стемнеет.

— Все вместе, что ли? — удивился я. — Тебе же Лариса Васильевна запретила фокусы.

— Им атропин бы ввести. Или хотя бы кофе крепкого попить, — серьезно объяснила Маринка (не зря же ее мать была доктором). — Пойдем, пойдем. Мама на работе всё равно, придет только утром.

Конечно, мы не заставили себя долго уговаривать.

Вчетвером мы поднялись по скрипучим ступеням в квартиру номер два. У дверей Марина прижала палец к губам и, медленно повернув ключ в замочной скважине, приоткрыла дверь.

Внутри уже было совсем темно. Мы на цыпочках, чтобы не разбудить бабку, прошли в комнату, заставленную шкафами. Костик немедленно наткнулся на острый угол и зашипел от боли. Марина включила лампу.

— Мальчишки, вы мойтесь и располагайтесь. Я пойду в аптечке чего-нибудь поищу. Петька, поставь чайник, пожалуйста.

Я удивлялся сам себе. Теперь каждое ее слово было законом.

Мы включили телевизор: в новостях опять показывали нового премьера, потом начался фильм про «Титаник», но не тот, с Леонардо Ди Каприо, а старый. До секса там дело вообще не дошло, или просто мы не досмотрели, потому что Макс с Костиком начали зевать, как заведенные; для них был разложен диван, но Костик так и уснул в кресле. Мы с Маринкой сидели на кухне и тихонько разговаривали.

— Я все-таки думаю: зачем ему понадобились все эти сложности? — спрашивала меня Маринка. — Почему было не рассказать обо всём сразу?

— В этой истории вообще всё неясно, — согласился я. — Это как квест. Можно пойти не той дорогой и зависнуть надолго.

— Он что, хотел поиграть с нами?

— Не совсем, Маринка. Я думаю, что он хотел устроить нам испытание.

— Для чего?

— Мы должны были встретиться, — сказал я уверенно. — Как принц и принцесса в компьютерной игре. Принцесса должна узнать принца.

— И отдать ему ключ от сундука с сокровищем?

— Или от сейфа с долларами.

Маринка опустила глаза и спросила тихо-тихо:

— А принц не бросит принцессу, когда найдет сокровище?

— Ни за что.

— Почему?

— Потому, что…

Я запнулся.

«Скажи ей, — просил внутренний голос. — Потом будет поздно».

Но я молчал.

«Это у взрослых, — думал я с грустью, — всё лучшее, что в тебе есть, легко разменивается на слова. А может, этого лучшего к тому времени становится слишком мало?

Вот для чего люди пишут стихи: они пытаются вернуть словам давно забытую ценность. Но чаще всего цена получается дутой, как за черный квадрат на аукционе. Как ты его ни оценивай, это всего лишь пятно сажи, разведенной на льняном масле, квадратное, плоское и дурацкое. Просто люди договорились, что этот квадрат ох…ительно ценный. Каждому хочется найти хоть какой-нибудь выход с чердака, заваленного мусором. Пусть даже это квадратный люк в темноту».

И все кончилось. Маринка поднялась с табуретки, прошлась по кухне, присела на подоконник. Посмотрела на меня вопросительно.

— Давай уже посмотрим, что там, в этом тайнике, — предложил я. — Пока Машка не вернулась, а то она всех разбудит…

— Пойдем, возьмешь стремянку, — сказала Маринка.

Я пошел за ней. Мы выволокли из чулана складную лестницу и остановились у двери, тяжело дыша.

— Нам туда. Тащи лестницу, только осторожней.

Я потянул за ручку двери бабкиной комнаты: она не подавалась. «Задвижка. Мы ее запираем на ночь», — шепнула Марина. Спустя мгновение дверь открылась. Мы осторожно вошли.

Бабка лежала в постели, лицом к стене. «Не надо ее будить, свет не включаем», — одними губами произнесла Марина. Я поставил стремянку в самый угол комнаты. Видимо, тайник был устроен между скатом крыши и чердачной стенкой: обнаружить его можно было разве что при ремонте крыши. Забравшись по лестнице под самый потолок, я нащупал потайной люк.

«Толкай вверх», — прошептала снизу Марина. Я подтолкнул крышку, и она откинулась с глухим стуком. «С-сука», — процедил я сквозь зубы. Ухватившись за края люка, я сунул туда голову. Там было темно, пахло какой-то чердачной гнилью.

Я с опаской запустил руку в темноту. И почти сразу нащупал на расстоянии вытянутой руки плотный пакет, завернутый в полиэтилен.

— Есть! — воскликнул я.

— Тащи.

Схватив пакет, я слез на несколько ступенек, обернулся и вскрикнул от неожиданности: старуха сидела на кровати в белой ночной рубашке и пристально смотрела на меня.

Где-то мне доводилось читать, что после сна, когда мозг отдыхает, даже Альцгеймер на время разжимает свою хватку. Именно тогда и случаются у стариков внезапные прояснения сознания, которые так пугают суеверных родственников. Не знаю, так оно на самом деле или нет. Но бабка, глядя в полутьме прямо мне в глаза, пожевала губами и проговорила:

— От немцев, помню, тоже на чердаке ховались.

Мы с Мариной посмотрели друг на друга. А старуха между тем тяжко вздохнула и продолжала, все еще обращаясь ко мне:

— Ты следи за ней. Молодая еще совсем.

— Ложись, ложись, рано еще вставать, — попробовала Марина успокоить бабку.

— Отлезь, — сказала та сердито и снова глянула на меня (а я все никак не мог спуститься на пол). — И сам-то смотри, не оступись.

— Пойдем, — испуганно сказала сестра. Я, спотыкаясь, выволок стремянку, и Марина прикрыла за собой дверь и заперла ее на щеколду.

Конверт был у нас.

Мы принесли его обратно в кухню. Там я громадным опасным ножом разрезал полиэтилен. Под ним оказалась коричневая упаковочная бумага. Бумага была порвана мгновенно, и тут же что-то блеснуло и полетело мимо моих рук под стол. Маринка ахнула, а я поспешно наклонился и подобрал с пола блестящий ключ из нержавеющей стали.

Он был довольно тяжелый, на длинной ножке, с замысловатой бородкой. Типичный ключ от сундука с сокровищами.

Бессмысленно улыбаясь, я положил ключ на стол, затем взял кухонный нож, примерился и изо всех сил запустил его в стенку. Нож вонзился между двух досок (Маринкин дом был деревянным) и застрял. Маринка рассмеялась. Я опомнился, взял ее за руку и усадил рядом с собой на подоконник.

— Вот оно, наследство, — проговорил я почему-то шепотом. — Лежит и ждет.

Скрипнула дверь. Вслед за этим из темноты возникло привидение в мешковатых, не по размеру, джинсах, но без рубашки, лохматое и рыжеволосое:

— Блин. Вы чего тут стучите?

— Мы ключ нашли, — сказал я. — Ключ от всей игры, понял?

— Какой еще ключ, на хрен, — пробормотал сонный Макс. — Вы мне лучше скажите, где бы тут отлить?

Эпизод46. «Какое бесстыдство», — подумала Лариса Васильевна.

Впрочем, нет. Я опять вру. Откуда я могу знать, что именно про нас подумала Лариса Васильевна, когда вернулась с ночного дежурства. Но выглядело все довольно забавно.

А именно — вот как: на разложенном диване безмятежно дрыхли четверо: двое ребят, вчерашняя незнакомая девчонка и, наконец, ее собственная дочка. Светловолосый парень успел снять футболку, и вчерашняя девчонка прильнула во сне к его голому плечу. Тут же уткнулся носом в подушку этот наглец Петька — и его колено (в джинсах), как будто так и надо, покоилось на Маринкином бедре (в тонких розовых брючках). Еще один парень, худенький и с виду помладше, устроился в кресле, закутавшись в ее, Ларисы Васильевны, любимый плед.

Лариса Васильевна совсем уже было решилась прекратить безобразие — но что-то ее удержало.

Вероятно, она постояла в задумчивости еще с минуту. Потом я почувствовал ее присутствие, приоткрыл глаза и убрал коленку с теплой Маринкиной ноги. И тут же вскочил, переполошив остальных.

— Приведите себя в порядок, — строго сказала Лариса Васильевна.

Костик уже выбрался из пушистого пледа и теперь стоял, скрываясь за спинкой кресла: его джинсы валялись на полу где-то вне пределов досягаемости. Макс искал свою рубашку. Я выглядел, надо думать, не лучше других.

Маринка с самым невинным видом хлопала ресницами, как бы давая понять: она сама не знает, как всё получилось!

— Мама, это Костя, а это Максим, — представила она полураздетых гостей, отчего те еще больше смутились.

— С тобой, дорогая дочка, мы потом разберемся, — пригрозила Лариса Васильевна. — А вот что это за ключ?

На столике действительно лежал ключ от сейфа. И вот теперь Лариса Васильевна с интересом вертела его в руках. Макс тоже глядел на него удивленно, как будто силился что-то припомнить.

— Это от квартиры, — соврал я. — Мы квартиру сняли в городе. Только вчера до нее не добрались. Мы поздно вернулись, поэтому…

— Я сама вижу. Жаль, что я пораньше не вернулась. Вот что я вам скажу: мне всё это очень не нравится. Вранье ваше. Безобразия ваши.

Лариса Васильевна была настроена решительно.

— Так что, Петя, я тебе очень рекомендую от моей Марины держаться подальше. Я Николая в последний раз послушала, теперь вообще с ним разговаривать не стану. Всё. Хватит. Собирайте вещи.

Марина, чуть не плача, сжимала и разжимала кулачки.

— Но мы же ничего не делали! Мама!

— Еще бы вы что-то делали. Ты у меня теперь дома насидишься. На все выходные. Поняла?

— Лариса Васильевна, это неправильно, — попробовал вмешаться я. — Я никогда бы не позволил…

— Никогда и не позволишь, — перебила она. — Ты и правда весь в отца. Надо было мне сразу это понять. На порог не пускать. Забудь вообще этот адрес, и ему скажи, чтоб забыл. Ненавижу его… Лучше бы он вообще никогда не приезжал… Чем так…

У женщины на глазах блестели слезы. Я начал кое-что понимать. Мне стало жаль ее. Вот что занятно: Костик тоже выглядел взволнованным. Лариса Васильевна кинула на него странный взгляд.

— Мальчик, — сказала она. — Надень штаны хотя бы.

Эпизод47. Дом на главной хворостовской площади был довольно старым: его начали строить еще при царе для какого-то купца, да так и не закончили, а доделали уже после революции и устроили здесь музыкальную школу.

Маринкина мать, Лариса Васильевна, в детстве сама ходила в эту школу учиться играть на рояле (это был небольшой трофейный Muhlbach). Она хотела записать туда же и Маринку — но не успела, потому что второй секретарь горкома комсомола Ростик Шалимов, по прозвищу Шальной, повесил на доме новую вывеску — «РОСТ-банк» — и слил туда оставшиеся от социализма денежки.

С тех пор в здании играла совсем другая музыка. В подвале, между прочим, были устроены сейфовые ячейки, которые сдавались в аренду, как в камере хранения.

В одной из таких ячеек ждал нас чемоданчик с деньгами.

Ключ лежал у меня в кармане.

В последнем письме от отца говорилось:

«Когда ты получишь ключ, тебе нужно будет встретиться с Ростиславом Ивановичем Шалимовым, председателем правления РОСТ-Банка. Это в центре, рядом с мэрией. Мы с ним когда-то учились в одной школе, правда, он немного постарше. Его сын тоже постарше тебя, ему около двадцати. Но это неважно.

Покажи Ростиславу Иванычу этот ключ, и он отведет тебя в хранилище. Я не мог действовать под своим именем, поэтому никаких документов на этот сейф нет. Когда ты откроешь чемоданчик, в нем будет инструкция, что делать дальше.

И вот что: ты его откроешь, только если будешь действовать правильно».

Последнюю фразу я так и не понял. Впрочем, отцовскую любовь к загадкам я уже знал лучше некуда.

Я остановил автобус в стороне от любопытных глаз, за углом, у бокового фасада банка. Выключил зажигание. Поглядел на себя в зеркало. Пригладил волосы.

В зеркальных окнах первого этажа, забранных толстыми решетками, горело солнце. Мне нужно было пойти туда, но отчего-то я все медлил. Никак не решался.

— Ладно, Пит. Чего тянуть, — посерьезнев, сказал Макс. — Давай.

Я взглянул на парней, улыбнулся.

— Тебя проводить? — спросил Костик.

— Да ладно. Я позову, если что. Отдыхайте пока. Скоро всё кончится.

Они смотрели мне вслед, пока я шел к парадному подъезду и поднимался по высоким каменным ступенькам. Массивная деревянная дверь подалась, и я вошел внутрь.

В мраморном холле скучал охранник.

— Вам куда, молодой человек? — спросил он, пристально глядя на мою футболку и джинсы.

— У председателя правления здесь офис? — бросил я, как будто только и делал, что посещал офисы банкиров.

— По ходу здесь, — прищурился охранник. — А вам кто конкретно нужен?

— Мне нужен конкретно Шалимов Ростислав Иванович.

— Ростислав Иванович? По какому же вопросу?

— Я — представитель клиента.

Охранник пожал плечами, потянулся к телефонной трубке и произнес несколько слов. Скосил глаза на меня, указал пальцем на кожаный диван у окна. Я уселся, стараясь не показывать волнения.

Через пару минут наверху хлопнула дверь, и по мраморной лестнице сбежал вниз подтянутый юноша лет двадцати, в костюме и блестящих ботинках. Я узнал его сразу.

«Ну да, разумеется, — усмехнулся я про себя. — Костюм. Почему бы и нет. А после работы он переодевается в джинсы, садится в красный „wrangler“ и сводит с ума местных телок».

— Зачем тебе нужен мой отец? — спросил юноша, даже не поздоровавшись.

— А что такого? — оскорбился я. — Дело к нему.

Он встал напротив и окинул меня оценивающим взглядом. Нет, не только оценивающим: болезненным и подозрительным.

— Мне поручили к нему обратиться, — осторожно сказал я. — У него есть для меня кое-что.

— Ничего у него нет, — процедил сын сквозь зубы. — И самого его нет. Он сейчас в отъезде.

— Я не знал, — протянул я.

Шалимов кивнул. А потом спросил:

— Теперь скажи, пожалуйста… кто тебе поручил к нему обратиться? И зачем?

— Я вообще-то не понимаю, почему вы… почему ты меня пытаешься допрашивать. Мой отец с твоим в одной школе учился. Вот и все.

— Твой отец? — изумился подрастающий банкир. Даже спесь слегка подрастерял. — С моим? Так ты Раевский, что ли?

— Ну да. Петр меня зовут.

— Отец про тебя рассказывал. Еще полгода назад. Стоп. Пошли-ка наверх, в переговорную… Нет, лучше ко мне в кабинет.

Он махнул рукой удивленному охраннику, и мы вдвоем стали подниматься по сверкающей парадной лестнице. На двадцатой ступеньке мне уже было наср…ть на этот мрамор и на свои потертые кроссовки. Тревога прошла. Меня охватил азарт.

Мальчишку звали Кириллом. Кирилл Ростиславович Шалимов, — было написано на его визитке, отпечатанной на весьма непростой льняной бумаге. Должность, правда, у него была какая-то мифическая: директор по развитию. Развитие идет с акселерацией, — думал я, оглядывая его просторный кабинет. Весь интерьер был призван поддержать имидж молодого динамичного руководителя: даже рыбы в аквариуме не просто так себе плавали, а беззвучно гонялись друг за другом. Впрочем, воздушные пузыри, взлетающие откуда-то снизу и лопающиеся на поверхности их микромира, несколько смазывали концепцию. Банк — а тут вдруг пузыри. Смешно.

Шалимов-младший предложил мне кофе с коньяком. Я не стал отказываться, чтобы посмотреть на секретаршу. Но парень сам открыл дверцы встроенного шкафа и, вздыхая, принялся нажимать кнопки на швейцарской кофе-машине. Не дожидаясь кофе, я собственноручно разлил по бокалам какой-то буржуйский коньяк. Мы уселись в кожаные кресла.

— Так вот, — продолжил Шалимов начатый до этого разговор. — Твой отец к боссу приезжал полгода назад. Я сам его не видел. Он в офис приезжал.

«Отца боссом называет», — удивился я.

— И потом босс мне рассказывал: вот, говорил, погостил немного старый приятель… Единственный, кто из наших поднялся… ну, кроме него самого, конечно.

— Так, понятно, — прервал я. — А еще он что говорил?

— Ну, говорил, что ты должен будешь приехать. Я не понял только, в чем вообще тема. Твой отец чего, подарок тебе приготовил?

— Типа того. Он в отъезде сейчас. За границей. У него проблемы возникли. Вернуться пока не получается.

— Вот и у моего возникли…

Кирилл опять поглядел на меня оценивающе.

— Проблемы с соседями. Если уж совсем честно. Вон с теми, что рядом на площади.

— Так а в чем проблемы-то?

— Да, видишь ли, после выборов кое-какие терки произошли. А потом углубились.

— С администрацией?

— Лично с мэром Ларионовым. Ты вообще политикой интересуешься?

— Вряд ли.

— Вот и правильно. Да здесь это, бл…дь, и не политика, а крысятник… Короче, слушай. Представь себе: два года назад, перед выборами, мэр берет у отца деньги на избирательную кампанию. Ну, типа как из своего кошелька. И остается на второй срок.

— Ну и что?

— Ну и все. Отношения резко меняются. В городе реально идет перетряска всей собственности. Приезжают какие-то ребята, только что с гор спустились, а туда же — мясокомбинат им переходит, заправки, автосервисы, вся х…йня, которая тут еще хоть как-то работала… Немцы обувную фабрику хотели строить, посмотрели на эту тему, свалили… А отцу куда деваться?

— За границу, — кислым голосом произнес я.

— За какую, на хрен, границу. У него деньги акционеров. Были б свои, давно бы уже слился, концов бы не нашли… Он и мне-то звонил, говорил: сиди себе в своем Манчестере, учись, пока я жив…

— На кого учился-то?

— На дизайнера. А что? Удивляет?

Я неопределенно пошевелил пальцами:

— У меня друг тоже на дизайнера хочет учиться.

— Могу адресок дать, — предложил Кирилл.

— Лучше денег дай.

— Вот и все так говорят. Абсолютно все, Петька! Все думают, что у босса в подвале денег просто дох…я сколько навалено! Ты дальше слушай. Мало нам этих черных, так месяца три назад еще и еще и Москва подключилась. Черт явился.

— Какой еще черт?

— Владик. По прозвищу Черт. У него офис в Чертаново, потому и Черт. Он, когда нам совсем хреново приходилось, кредит помог взять. А теперь, я так понял, у отца долю требует.

— Знакома нам такая ситуация.

— Он даже мне звонил на трубу. Я говорю: наезды не по адресу. Отца-то нет.

— И связаться с ним нельзя?

— Мобильный не отвечает. С ним, конечно, и раньше бывало… Он, если честно, мог и просто в загул уйти.

Кирилл попытался улыбнуться. Улыбка получилась тусклой.

— А ты, значит, вместо него остался? — спросил я простодушно.

— За него. Но не вместо, — непонятно ответил Шалимов. — Ну, как тебе объяснить. По закону сейчас мы имеем вот что: босс пропал. Босса нет. Его доля подвисла. Если он совсем не вернется…

Кирилл пригубил кофе, глядя на меня исподлобья.

— Если он совсем не вернется… ну, и тело не найдут… то подвиснет надолго. А им, может, только этого и надо. Наследники в права вступить не могут. А за это время можно много чего провернуть. И желающих помочь — дох…я. Полная мэрия. И еще пол-Москвы впридачу. Понял теперь?

— Мерзко.

— Да. Вот такие мэрские дела.

Я только теперь заметил, что на этаже непривычно тихо. Ни телефонных звонков, ни обычной офисной беготни. Только рыбки в аквариуме беспокойно сновали взад-вперед по своей стеклянной камере.

— У меня тоже что-то не вырисовывается, — признался я. — Отец обещал, что Ростислав Иваныч мне передаст кое-что.

— Кое-что? А что именно?

— Ну, а как ты думаешь, что?

— Деньги?

— Да. В сейфовой ячейке.

— И что? Много?

— Достаточно, — сказал я осторожно.

Кирилл отвел взгляд. «Да, сейчас тебе, так он и расколется, — подумал я. — Уже банкир, хоть и в стадии роста».

Растущий банкир спросил:

— У тебя договор есть? На сейфинг?

— Договора нет. Ключ есть. Письмо есть от отца.

— Письмо?

— Ну, там он пишет, что мне надо подойти к Ростиславу Иванычу. Про тебя пишет. Да, в общем, и всё.

— Хреново. Это не документ. Я тебе так скажу: я без отца не могу тебе ничего выдать. У меня и права подписи нет. Тебя и в хранилище никто не пустит. Понял?

— И чего теперь делать?

— Откуда я знаю.

Шалимов подлил еще коньяку себе прямо в чашку. Я отказался. Тогда, усевшись в кресле нога на ногу, он продолжил:

— Понимаешь, он без охраны-то не ездил никогда. Только охрана обосралась. Он их на выходные отпустил, типа, на дачу поедет. Личная жизнь и все такое. В понедельник утром приезжают, а босса нет. И баб нет, никого нет. Дача пустая стоит. В сауне пиво не допито. Целый ящик чешского остался…

— Так что он, так в голом виде и пропал? — спросил я почему-то.

— Хороший вопрос. Служба безопасности тоже призадумалась. Нет, нифига. Он оделся. Штаны пропали, ботинки «ллойд». Ну, в которых он на работу ходит.

— Какие ботинки?

— Да вот такие же. — Он повертел подошвой перед моим носом. Я протянул руку, осторожно взял ботинок за подметку.

— Ой, блин… — проговорил я.

— Ты чего? — удивился Кирилл.

— Когда это все случилось? Две недели назад?

Он кивнул, недоуменно глядя на меня. Тогда я сказал:

— Есть одна версия. Лучше бы, правда, она не подтвердилась. Поехали, да побыстрее.

Эпизод48. Шалимовский джип-wrangler стоял возле самой мазутной цистерны. Джип был маленький и ярко-красный, как телефонная будка, с широкими колесами на никелированных дисках. Сторонний наблюдатель мог бы решить, что какой-нибудь нефтяной насос заказал здесь съемки клипа для своей голосистой содержанки, с прицелом на hard rotation. Но дело обстояло не совсем так, и мы это знали.

Наш автобус остался у ворот с надписью «въезд запрещен». Макс никогда бы не посмотрел на такую надпись, просто ему не хотелось ломать колеса на скользких шпалах.

Но кто-то все же проехал сюда до нас. На машине потяжелее рэнглера. Отпечатки его протекторов глубоко врезались в черный жирный песок возле самой двери мальцевской сторожки.

Сама дверь была плотно прикрыта. Мы постучали. Никто не отозвался. Мы вошли внутрь, я нащупал на стене допотопный выключатель, повернул ручку. Под потолком засветилась лампочка.

В каптерке не оказалось никого. Алюминиевый блок цилиндров по-прежнему громоздился посреди комнаты. Койка была аккуратно прибрана.

— Вот, — сказал я и поднял с пола дорогой ллойдовский ботинок на левую ногу.

Ботинок был почти новый. Его правый брат-близнец остался в цистерне.

Кирилл Шалимов взял ботинок в руку.

— Может, не тот? — спросил он севшим голосом.

Мы вышли на воздух и огляделись. Было часа три; солнце по-прежнему светило ярко, ветерок дул с моря.

— Пока сам не увидишь, не узнаешь, — жестко сказал Макс.

Кирилл молча кивнул. Скинул свой пиджак; не торопясь, закатал рукава белой рубашки. Взял из автобуса уже известные нам буксирные стропы, связал их вместе. Забрался по грязным ступенькам на крышу резервуара. Заглянул вниз, в люк. Привязал стропы к железной скобе. Свесил ноги в люк и, помедлив несколько мгновений, скрылся внутри.

Мы стояли и курили.

Через несколько минут он вылез. Посидел на крыше, свесив ноги: мы видели его силуэт, похожий на черную шахматную фигуру. Затем начал спускаться. Спрыгнул на песок.

Его походка неуловимо изменилась. В лицо лучше было и не глядеть.

— Всё верно, — сказал он, подойдя поближе. — Да. Только там их два.

— Что-о? — воскликнул кто-то из нас, а может, все трое одновременно.

— Второй — мужик в тельняшке.

Макс в сердцах плюнул на черный песок. Костик тяжело вздохнул.

— Знали его, что ли? — спросил Шалимов.

— Это Мальцев, — ответил я. — Сторож. Он нас отсюда вытащил.

— А отца не вытащил, — заметил Кирилл сквозь зубы.

— Семен говорил, что он еще был жив, когда в бочку попал, — хмуро сказал Макс. — Только недолго жил. Кричал, наверно, но никто не слышал.

— Я им никогда не прощу, — произнес Кирилл, сжав кулаки. — Я их урою. Уничтожу. Вы свидетели. Я клянусь.

— Так кто это сделал? — спросил я.

— Это Ларионов. Это он, ублюдок. И его, бл…дь, орлы горные.

Тут по его лицу пробежала судорога, и он крепко-крепко сжал зубы. И умолк.

Много позже я начал понимать, что произошло. Собственно, дело было не в мэре Ларионове и не в Ростиславе Шалимове (иначе известном как Ростик Шальной). Дело было в принципе. Принцип состоял в том, чтобы никогда и ни под каким видом не отдавать никому денег.

Бывший комсомолец Ларионов унаследовал свой кабинет непосредственно от старших товарищей-коммунистов. Сидя в этом кабинете, он приглядывал за парой-тройкой доходных предприятий, открытых старшими товарищами на деньги партии, а заодно собирал дань со всех остальных хворостовских коммерсантов.

Со временем тянуть по-мелкому ему наскучило. В партнерстве с Ростиком Шальным и на средства РОСТ-Банка он купил местный колбасный завод, потом — овощебазу, автосервис и даже несколько ресторанов. Покупать ему понравилось, платить деньги — не очень. Тогда он поступил просто и эффектно (по крайней мере, так я понял суть интриги): перепродал свои активы по второму разу.

Покупателями оказались пришельцы с гор. Этим простым ребятам было наплевать на законное оформление сделки, в те времена они брали не глядя все, что казалось им ценным. Умный банкир Ростислав Шалимов предупреждал мэра о недальновидности такого поведения. Но он никак не ожидал, что спустя год-другой Ларионов продаст и его. Новые партнеры мэра без церемоний бросили банкира в нефтяную цистерну, не отказав себе в удовольствии помучить перед этим.

А жирный Ахмед, наверное, так же стоял рядом и пил свою минералку.

О чем банкир Шалимов вспоминал в последние мгновения жизни, уткнувшись лицом в грязь? Мне было тяжело об этом думать. Мы должны были встретиться при иных обстоятельствах.

Потом я подумал про Мальцева. Это из-за нас он оказался там, в цистерне. Ахмед искал не кого-нибудь, а нас. Опять все дерьмо в этой жизни происходит из-за нас.

А вот если бы Мальцев нас не вытащил, вместо него там лежали бы мы втроем. То есть, вчетвером, если считать молчаливого Шалимова-старшего (в одном ботинке).

Первым, наверно, отрубился бы Костик, ему пришлось хуже всех. И я успел бы почувствовать, каково это, когда рядом с тобой умирает твой друг.

«Так погибла в Антарктиде экспедиция капитана Скотта», — вспомнил я старинную книжку, читанную когда-то летом, здесь же, на Азовском море.

[Фрагмент восстановлен: этотпоход с самого начала был неудачным. Норвежец Роальд Амундсен пришел к полюсу раньше англичан. На обратном пути их осталось трое: Скотт, Уилсон и Боуэрс. Все трое замерзли в палатке, в метель, а Роберт Скотт умер последним. Он успел написать прощальные письма родственникам своих спутников. В них он рассказал, какие это были хорошие и мужественные люди. Написал письмо и своей жене, потом исправил адрес: «моей вдове». Их тела были найдены только через восемь месяцев, в ноябре 1912 года.]

«Теперь без рекламного контракта в Антарктиду никто и не сунется, — подумал я вслед за этим. — А вот ты зачем завез своих друзей в эту дыру? Если ты такой умный, где твои деньги?»

Пока что вместо денег мы имели два трупа и реальные шансы влипнуть в очередную историю.

— Я знаю, что делать, — наконец произнес Кирилл как будто про себя. — Спасибо, парни. Вам в это дело мешаться ни к чему. Уезжайте.

Он достал из кармана мобильник. На это чудо мы уже не обращали внимания.

— Будешь ментовку вызывать? — спросил я.

— И ее тоже. И юристов своих. Иск подаем и в арбитраж, и в прокуратуру.

— Вы про Мальцева не забудьте, — вздохнул Макс. — Он был хороший мужик.

— Не забудем. Мы им и этого Мальцева на шею повесим, — пригрозил кому-то Шалимов. — Да, вот что, Пит…

Он поглядел на меня и улыбнулся одними губами — глаза оставались мертвыми:

— Приезжай в офис в воскресенье. Как раз у нас праздник, День Города… Праздник придумал, с-сука, — не удержался он. — Я там один буду. Формальности уже похрену. Только ключ не забудь.

С этими словами он повернулся и пошел к своему огненно-красному рэнглеру, на ходу набирая номер.

Мы уже направились к автобусу, когда Макс остановился и щелкнул пальцами.

— Погоди-ка, Пит, — сказал он и направился обратно к каптерке. Я ничего не понял, но последовал за ним.

Там все еще горел свет. Он повернул ручку, лампочка погасла. Рукавом он тщательно протер выключатель. Посмотрел на меня:

— Был человек — и нет человека. Грустно?

Эпизод49. — Да, как-то невесело. Включи хоть музыку какую-нибудь, Костик, — попросил я. — На свой вкус.

Он взглянул на меня, присвистнул и начал рыться в кассетах. Субботний день мало-помалу превращался в вечер. Макс от нечего делать решил сходить в больницу к Шерифу.

Я скучал по Маринке.

Мать не выпускала ее на улицу. Те слова, что Лариса Васильевна сказала мне сегодня утром, были оскорбительными и несправедливыми. Чудовищно несправедливыми.

Потому что я перегрыз бы горло любому, кто посмел бы ее обидеть.

Наконец Костик выбрал какую-то кассету, промотал немного, прислушиваясь к звуку на малой громкости, наконец отыскал то, что хотел. Повернул ручку и откинулся на сиденье.

Медленные вибрации rhodes-piano заставили мое сердце сжаться. Потом неизвестная девушка запела робким, дрожащим голосом, как будто глотая слезы:

«Закомплексованная, одинокая английская девица, — решил я. — Или косит под такую. Лет тридцати, впрочем».

Я вспомнил свой единственный опыт в подобной категории. Ничто в моей душе не откликнулось на это воспоминание. Странно все-таки устроен человек.

«Сутки через двое?» — вспомнил я.

«Неужели непонятно? Просто ты один, а их много, — подсказал кто-то внутри. — Движений души на всех не хватит. Пусть даже и не надеются».

Под сиденьем лежала сумка с пивом, купленным на последние деньги. Я вытащил оттуда еще пару банок, открыл и протянул одну Костику.

— Как ты думаешь, Костик, для чего ты живешь? — спросил я.

— Ты хочешь, чтобы я сказал?

— Только честно.

— Для эксперимента, — ответил Костик.

— Объяснить можешь?

— Как тебе сказать. Вот мы встретились. Это уже эксперимент.

— А ты чего, помнишь, как мы встретились?

— Помню, — кивнул Костик.

— А я нет.

Костик пожал плечами и ничего не сказал. По-моему, он смертельно обиделся.

— Я только помню, — сказал я, выждав немного, — этот день рожденья у Светки. Когда ей шестнадцать исполнялось. Еще был дождь. А мы с тобой за пивом ходили.

Надо было видеть, как счастливо улыбнулся Костик. Я еле сдержался, чтобы не отвесить ему что-нибудь этакое — но удержался.

— Хреновый какой-то эксперимент, — сказал я. — Нас уже грохнуть могли раз десять.

— А это не имеет значения, — отвечал Костик. — Для эксперимента ничья жизнь не имеет значения.

— Это ты Стругацких начитался.

— Там другое. Там фантастика. А у нас детектив.

— Я все равно не понял.

— Фантастика нужна, чтобы смоделировать что-то, чего еще нет. Создать что-то новое из подручных деталей. А детектив — чтобы то, что есть, разложить по косточкам. Разбросать по разным углам, а в конце опять собрать. Такая схема.

— Что-то я пока только разброс чувствую, — сказал я. — И когда все сложится, совершенно непонятно.

— А ты не спеши.

— Ничего себе «не спеши». Завтра поедем в банк. Ты помнишь, зачем.

— Я помню. Но это ведь не главное для тебя, разве нет?

На это мне было нечего ответить.

Документ5. Constant change (фрагмент, присоединенный позже неизвестным пользователем)

Константин. Мне не нравится это имя. Костик, конечно, звучит лучше. Но взрослого не будут называть Костиком. А жаль. Костик. Как будто косточка. Еще Котиком мама зовет. Точнее, раньше звала, и сейчас еще иногда.

Даже после того, как в тот раз, перед зеркалом. Бр-р-р. Три года назад.

А вот Петр звучит красиво. Петр Раевский. Резко так. Можно и мягко: Петя Раевский. Но он не любит, когда его Петей называют.

Хотя на меня не обижается.

Его отец написал: не доверяй особо никому. Даже лучшие друзья могут ссучиться. Так он и сказал. Это письмо пришло вдогонку тому, самому первому. Только Пит его так и не прочитал.

Мне никогда не нравился его отец. Правда, он не про меня говорил, он меня толком и не запомнил, да и что мне тогда было — пятнадцать? Он меня не замечал, он же типа крутой был, на тойоте. А я-то его запомнил. Они с Питом похожи. Но только внешне. Петька смелый по-настоящему. А отец — так, понтуется.

А я?

Я удалил это письмо, как будто его и не было. Не знаю, правильно я сделал или нет. Зачем я вообще залез в его ящик?

Я вечером сидел один, после того, как мы выпили пива, по четыре или по пять, не помню. Включил компьютер и залез на хотмэйл. Я же пароль знал, это его день рождения. Хотел сам ему что-то написать. Идиот. Как будто бы он не догадался, кто это.

Да, я знаю, когда это началось. Первого сентября. Им было как мне теперь. Одиннадцатый класс. А мне — четырнадцать. Помню, они стоят во дворе, курят, смеются, и Петька, и Макс с ним, и Шериф, а я из окна смотрю. Думаю: все равно я с вами буду. Потом в класс вернулся, вообще ни с кем разговаривать не хотелось. Тупые они, подлые, мелкие.

Мама спрашивала про Шерифа и про Макса: они же старше тебя, они, наверно, хулиганы… А Петя ей понравился. Она сказала: какой красивый мальчик, и умный, сразу видно.

Он умный, это правда. Много читает. А вот в компьютерах не рубит. Но это ничего, я его научу со временем.

И красивый, конечно. У него были девчонки, и даже из моего класса. Меня с ним познакомила Светка Прохорова. И с ним, и с Максом. Или я сам напросился? Я сказал: ты, Светка, правда с Раевским тусуешься? А она: тебе чего, завидно? И смеется. Но потом на свой день рождения пригласила. Два года назад. Тоже в июне.

Там была Марьянка, сестра ее, и еще девчонки, и Макс с кем-то из них. А Петька почему-то позже всех пришел, весь под дождем промок, зато цветов целый ворох принес. И стоит на лестнице такой мокрый, с этими розами. Пожал мне руку. Тут и Прохорова сама выходит, вся накрашенная, спасибо, говорит, за розы, а их сколько? Шестнадцать? Четное число, как на похороны? А он даже в лице изменился. Я не подумал, говорит. Мне так неловко стало, ужасно неловко, я пошел и выпил там что-то на столе, а их вдвоем оставил. Вот, думаю, дура, за что ты так его? А Марьянка тоже сидит на диване грустная, а Макс под шумок ей чего-то там втирает.

Потом, уже темно было, надо было за догонкой выходить, так мы с Петькой вдвоем и пошли. Возвращаемся, я набрался смелости и говорю: Пит, давай постоим на улице, попьем пива, дождь-то кончился, воздухом подышим. А у самого сердце так и стучит. Но он ничего не заметил, конечно.

Стоим у подъезда, пьем, разговариваем о каких-то вещах левых совершенно, смотрим на звезды, и на фонари, и друг на друга, и тут я вдруг понимаю: он совсем не спешит возвращаться. И когда я это понимаю, мне вдруг так радостно становится, так радостно, что я улыбаюсь, как дурак.

А он и говорит: Костик, ты заходи ко мне в гости как-нибудь. Если хочешь.

И я подумал: вот если прямо сейчас умереть, то попадешь в ад. Но я этого хочу. И больше ничего не боюсь. То есть совсем ничего.

Эпизод50. Я натянул джинсы и выбрался из автобуса в солнечный воскресный день.

Костик и Макс уже были на улице. Раздетые по пояс, они умывались возле колонки. Пару минут я стоял и смотрел на них. Потом глянул в сторону железнодорожного переезда. Вздохнул. Пошел мыться и сам.

Надел свежую футболку. То есть, свежей она была вечером. Сейчас она была вся в котовьей шерсти. Рыжая собака Найда встала лапами мне на грудь, ткнулась носом, принюхалась, сердито засопела.

«Я не хотел, — подумал я. — То есть…»

Сегодня в Хворостове был праздник — День Города. Об этом с раннего утра распевали уличные громкоговорители. Они играли военные марши, хриплым простуженным голосом приглашали всех на главную площадь к двенадцати часам.

«Гвоздем культурной программы, — надрывался репродуктор, — станет первый в истории пивной фестиваль на центральной площади».

Услыхав про это, Макс только усмехнулся.

По радио выступил и мэр Ларионов. Мэр явно читал текст по бумажке. Рассказав о немалых достижениях хворостовского бизнеса за прошедший год, он кратко обрисовал перспективы, невнятно пожелал всем финансового благополучия (тут я призадумался) — и на этом свернул выступление.

Мы договорились встретиться с Кириллом Шалимовым в его офисе, в час дня. «Поедем пораньше, — предложил я. — Заодно на праздник посмотрим».

Ключ от сейфа я засунул в самый глубокий карман.

Оставив автобус в узеньком переулке за РОСТ-банком, мы пошли вслед за народом. К главной площади, стягивались всё новые и новые желающие попраздновать. Пока что они собирались небольшими кучками, приглядываясь к рядам пивных палаток. Торговые ряды охраняли скучающие милиционеры. Они прогуливались вдоль расставленных через каждые полметра железных барьерчиков и откровенно зевали. В центре площади, у пьедестала памятника, была устроена большая трибуна, украшенная воздушными шариками и транспарантами. Там ждали мэра. Обслуга суетилась, технари в потертых жилетках проверяли свои усилители, постукивали по микрофонам, вполголоса переговаривались. На трибуну взобралась какая-то тетка с фигурой старой комсомольской шлюхи, тоже пощелкала длинным ногтем по микрофону, затем принялась шуршать бумажками; уронив сценарий, заставила своих шестерок ловить разлетающиеся листы. Ждали мэра, и не было мэра.

Мы с Максом и Костиком прогуливались в сторонке, зорко наблюдая за публикой. Мы были чужими в этом городе, не слишком-то избалованном туристами. Хотя, возможно, кое-какие туристы и здесь встречались: я заметил несколько парочек, одетых по-столичному. Они боязливо оглядывались по сторонам. Кстати, четыре туристских «икаруса» с занавесочками на окнах стояли в переулке за фонтаном. Но в них, скорее всего, привезли артистов. Ансамбль народной песни и пляски, как сообщил нам громкоговоритель.

Ни один праздник, как вы понимаете, не обходится без этих плясунов-затейников с их незатейливым репертуаром. Казалось бы, нет ничего дебильнее этих песен, сочиненных плешивыми советскими композиторами специально для народного гулянья. Они никому на хрен не нужны. Они просто ужасны. Но и без них нельзя, иначе народное самосознание пойдет вразнос (когда мой отец философствовал подобным образом, я живо представлял, как самосознание идет вразнос: примерно так торговцы-разносчики втюхивают залежалый товар по электричкам).

Когда я вырос (а я уже вырос), я стал рассуждать иначе. Композиторы тоже торгуют вразнос по электричкам, пусть и по-своему. Четверо парней решили сойти с поезда и поехать своей дорогой? Ничего. Это ненадолго. Перебесятся и вернутся. Ну, для начала придется им потолкаться в тамбуре, а там, глядишь, и в вагон пустят.

Загвоздка была в том, что я по-прежнему не хотел влезать в этот вагон. А Макс, если вы помните, вообще с детства ненавидел электрички.

Вот о чем я думал, зорко глядя по сторонам. Подготовка к празднествам шла своим чередом. Откуда-то и вправду появились музыканты и размалеванные хористки в сарафанах. Они толклись за трибуной, курили и потели. Полуденное солнце уже припекало в полную силу, а народ все прибывал да прибывал.

Возле «икарусов» осталось несколько мужиков в мешковатой одежде. Они стояли молча и наблюдали за происходящим. «Шоферюги, — решил я. — Вот кому пива-то не положено».

Наконец по толпе прошло шевеление: стали запускать на площадь. Те, кто стоял впереди, возле самой ограды, увидели, как из здания администрации выбрался мэр с эскортом и заторопился к трибуне.

Ларионов оказался невысоким крепышом с незапоминающейся внешностью. Он не спешил выступать. Он поглядывал на часы и переговаривался с несколькими приближенными откровенно бандитского вида, стоявшими подле трибуны. На возвышение между тем забралась комсомольская шлюха и, придав себе торжественный вид, завела вступительную речь.

— Блин, вот это задница, — внятно произнес рядом Макс. — Ты бы смог с такой?

— Я столько не выпью, — отозвался я. «Хотя… теперь даже и не знаю», — подумал я одновременно с этим.

На трибуну взошел сам Ларионов. Часть публики зашумела одобрительно. О чем говорил мэр, я не запомнил. Кажется, хвалил широту русской души. Пару минут спустя праздник было объявлен открытым. Последние заграждения были сняты, и народ устремился к пивным палаткам. Мэр уступил место затейникам. Зажужжал аккордеон, забренчали балалайки, но я уже не слушал, потому что увидел Маринку.

Они стояли вдвоем с Ларисой Васильевной шагах в тридцати от нас. Маринка оглядывалась по сторонам, время от времени мать что-то ей говорила, та отвечала рассеянно. Мать была недовольна. Вот она, похоже, взяла Маринку за руку и повела прочь, в сторону торговых рядов. Еще минута, и я потерял их из виду.

Не оглядываясь, я бросился в толпу. Тупые, раскрасневшиеся хари окружили меня со всех сторон. Я расталкивал бездельников локтями, на меня плеснули пивом, пихнули в отместку в спину. Я чуть не упал, потом меня прижали к какой-то палатке, оттолкнули в сторону. Кто-то схватил меня за плечо и развернул.

— Он опять тут, пацаны, — проговорил Жорик с Железнодорожной. — Стой, стой, куда? Ты нам еще с того раза должен.

— Да вы затрахали уже, — поморщившись, отвечал я, но тут же, не успев увернуться, словил прямой удар в лицо. Сегодня их было то ли пятеро, то ли шестеро, с ними какие-то малолетние телки отвратного вида. Макса с Костиком я уже не видел. Наверно, они остались там, возле трибуны. Мгновение спустя я лежал на асфальте, стараясь прикрыть руками голову. Народ, как обычно, расступился. Все произошло в считанные секунды: Костик подскочил ко мне и сцепился с Жориком, который был раза в полтора тяжелее его, а Макс с разбегу врезал другому — тому, что был с ножом — ногой в позвоночник. Этот удар был страшен: тот, другой, нелепо вскинул голову и без слов повалился на землю рядом со мной. Но к нам уже бежали милиционеры.

Через полчаса мы сидели прямо на полу в «обезьяннике» горотдела милиции — Макс, взъерошенный Костик и я. От караульной комнаты нас отделяла крупная решетка, сваренная из арматуры. Ни в комнате, ни в коридоре никого не было. Откуда-то издалека доносились голоса и приглушенный смех. Где-то пело радио. Мы кричали и стучали по решетке, но милиционеры больше не обращали на нас внимания. Похоже, до конца праздника снимать показания с задержанных никто не собирался.

— Вот и погуляли на Дне Города, — произнес Костик, приглаживая растрепанные волосы.

— Чего тебя к этим уркам понесло? — спросил Макс. — Ты их знаешь, что ли?

— Да так. Встречались.

Костик вздохнул и прошелся по нашей клетке взад и вперед.

— А знаешь, Макс, кого я там еще заметил? — спросил он. — Тех телок с клофелином.

Макс сплюнул на пол и выругался.

— Одна банда, — процедил он. — Вот кого бы в ментовку посадить. А их взяли и сразу отпустили.

— Да их тут каждая собака знает. На одни рожи посмотреть.

— Ничего я одному по хребту врезал?

— Спасибо, Макс, — проговорил я. — У него нож был.

— Надо было наш револьвер взять, — сказал мне Костик. — Не стреляет, зато внушает.

— Ага. Тогда бы нам тут мало не показалось. Повесили бы все убийства за прошлый год.

— Тогда бы вообще ничего не было, — возразил Макс. — Кто бы до нас докопался?

— Я никогда еще в ментовку не попадал, — признался вдруг Костик. — Как думаете, бить будут?

— Да не бойся ты. Сразу не побили, может, и не тронут, — сказал Макс. — К тому же с нас и взять нечего.

Мы примолкли. Где-то рядом звонил телефон. Мимо нас по коридору прошел хмурый сержант. Я его вспомнил: мы приезжали к нему делать заявление о пропаже Шерифа, а потом Шериф нашелся. Сержант снял трубку: «дежурный слушает», — сказал он. Некоторое время действительно молча слушал, потом выругался, выкрикнул что-то неразборчивое и бросил трубку. Раздались торопливые шаги, хлопнула дверь.

Нам стало слегка не по себе. Макс прислушался:

— Они чего, разбежались все?

— Не должны, — заметил я. — У них же тут оружие. Охрана должна быть.

Костик подергал решетчатую дверь. Попинал ее ногами. Дверь не подалась.

— Есть тут кто? — выкрикнул Макс.

Ответа не последовало. Похоже, на этаже вправду не осталось ни одного человека. Беспрестанно звонили телефоны, к ним никто не подходил. Время тянулось медленно, и я терялся в догадках: что вообще происходит в этом гребаном городе?

А что-то там определенно происходило. Телефоны умолкли. Зато с улицы доносился шум моторов, были слышны отдаленные крики и еще что-то неопознаваемое.

— Там что у них, массовая драка? — вполголоса произнес Макс. — Почему мы одни, в таком случае?

— Мне пока не скучно, — отозвался Костик. — Я бы еще изнутри заперся.

Я мысленно согласился с ним.

Вдруг снаружи грохнуло, вдребезги разлетелось стекло («Ничего себе», — прошептал Макс). Звуки сразу стали громче. С улицы уже не было слышно криков, зато доносились отрывистые команды на чужом языке. Мне стало тоскливо. Я понял, что уже много раз слышал этот язык. «Ахмед? Где Ахмед?» — спрашивал кто-то по-русски. Ему ответили что-то, но ответа я не понял.

Автоматная очередь где-то совсем близко заставила нас прижаться к стене. Так мы и стояли, когда в соседнем помещении хлопнула дверь, как будто высаженная ногой, и мы услышали уверенные голоса вошедших. Кто-то прокричал: «Дежурного сюда. Оружие где?» — «Всё на сигнализации, вы чего?» — ответил кто-то. — «На сигнализации?»

Послышалась возня. Кто-то пробежал мимо нас по коридору. Загремели тяжелые шаги, дверь караулки распахнулась, и мы увидели бородатого мужика в камуфляже, с автоматом.

— Кто такие? — спросил он почти без акцента.

— Задержаны до выяснения, — сказал Макс.

— Хулиганы? Наркоманы? — усмехнулся бородач.

— Нет. Мы неместные, — ответил я.

— А вы кто? — спросил Макс.

— Воины всевышнего, — не задумываясь, ответил бородач.

О том, каков именно этот всевышний и хорошо ли он платит своим воинам, думать не хотелось. Мужик подошел к решетке, внимательно поглядел в глаза Костику, ничего не сказал. Перевел взгляд на Макса.

— В армию скоро? — спросил он.

— Осенью, — сказал Макс.

Бородач недобро прищурился. «Сейчас пристрелит», — понял я. Но тут кто-то позвал его из коридора.

— Осенью? — повторил воин всевышнего. — Ай, молодец. Ты готовься. Весной война будет.

И он вышел, оставив дверь открытой. Мы поглядели друг на друга.

— Война? — спросил Костик.

Голоса и шум доносились откуда-то снизу. Из подвала, подумал я. Там что-то ломали. Потом отключилось электричество, и мы остались в темноте.

В соседнем помещении по-прежнему пело радио. Но там кто-то был. Мы слышали, как он пытается набрать телефонный номер. Трубка упала на пол, раздался сдавленный стон. «Кто там?» — окликнул Макс с опаской. — «Свои… Телефон не работает», — отозвался чей-то голос. «Выпустите нас, пожалуйста», — попросил Макс. Ответа не было. Внизу перекатывались какие-то ящики. Вдруг что-то лязгнуло об решетку и со стуком упало на пол. «Ключи», — воскликнул Макс. Он просунул руку сквозь прутья, пошарил в темноте и подобрал связку ключей. Изловчившись, он открыл замок. Решетчатая дверь со скрипом распахнулась. Мы бросились к выходу. Дежурный сержант лежал поперек коридора. «Что с вами?» — нагнулся к нему Костик. «Быстро отсюда», — проговорил тот. — «Идти можете?» — спросил Костик. — «Я сказал, быстро отсюда, — прошипел раненый. — Бегом. Надо же… И до нас дошло наконец». Он перевалился на живот и затих. Мы, не помня себя, вылетели на улицу. Где-то рядом раздался взрыв. Посыпались стекла. Но мы были уже далеко.

Эпизод51. Позже я узнал: в тот день боевики провели спонтанную, но на редкость эффективную операцию. Кто и зачем их нанял? Ответа на этот вопрос так и не дали ни власти, ни милиция, ни газетчики. Просто не знали, у кого спросить, — думал я. Мы имели свои соображения на этот счет, но обратиться к нам никто не догадался.

Информационные редакции федеральных телеканалов без толку засылали корреспондентов к высокопоставленным военным и представителям ФСБ. Те наотрез отказывались давать интервью. И то верно: как могли они объяснить, что целых три часа приморский городок Хворостов оставался в руках захватчиков, появившихся неведомо откуда?

Московским журналистам оставалось опрашивать очевидцев, бывших на площади, но и те не могли рассказать ничего определенного. Эффектнее всех выразилась какая-то пестро одетая баба-торговка: «А нам вообще наплевать, куда власть делась, — не вполне трезвым голосом сообщила она телезрителям. — Меньше знаешь — крепче спишь. А так, сынки, я вам честно скажу: ничего-то вы в нашей жизни не понимаете».

Одна наиболее толковая команда телевизионщиков, призвав на помощь коллег из местного корпункта, попыталась восстановить хронологию событий. Ясно было одно: воскресным утром в беспечный Хворостов на нескольких автобусах пробрались то ли пятьдесят, то ли целая сотня переодетых террористов. Почему их никто не задержал на въезде в город? По нелепой случайности. Должностные лица и рядовые сотрудники правоохранительных органов, допустившие это безобразие, впоследствии понесли заслуженное наказание.

Как бы то ни было, многочисленная, хорошо закамуфлированная и хорошо вооруженная бригада, воспользовавшись всеобщей сутолокой на площади, молниеносно захватила здание администрации и пленила мэра Ларионова с его приближенными. Это произошло в тот самый момент, когда мэр в узком кругу произносил тост «за всех друзей, кто еще Там». На лестнице послышался топот. Мэр даже не успел спросить, кто еще там, как двери распахнулись, и теплая компания замерла с поднятыми рюмками.

На пороге стояли суровые люди с автоматами. Реакция на их появление была неоднозначной. Придворные лизоблюды (в числе которых был и редактор местной газеты, и пресс-секретарь мэра — уже известная нам комсомольская шлюха) едва удержались от панических настроений. Двое или трое лагерных друзей мэра, занимающих ныне ответственные посты в администрации, были удивлены и даже схватились за стволы, но под взглядами вошедших отчего-то остановились. Остальные, включая самого мэра Ларионова, сохраняли спокойствие.

Проницательный наблюдатель мог бы заметить на лице мэра тень улыбки, не совсем уместной в данных обстоятельствах. Но за достоверность этого факта мы поручиться не можем.

Спустя недолгое время всю верхушку хворостовской администрации вывели в обширный коридор второго этажа. В сопровождении вооруженного эскорта они спустились по лестнице. С этого момента их следы теряются.

Так город за какие-нибудь полчаса остался без власти.

Разгоряченные горожане, толпящиеся в очередях вокруг пивных палаток, поначалу вообще ничего не заметили. Похоже, на это и был расчет. Когда же раздались первые автоматные очереди, народ ринулся прочь — но кое-кто не забыл при этом хорошенько пограбить торговые ряды. Большинство милиционеров из оцепления было рассеяно уже в первые минуты, после чего погромщикам уже никто не мешал. Поэтому среди десятков раненых в тот день оказалось немало продавцов с площади. Некоторые лишились и всей выручки. Эти подробности даже не особенно удивляли.

Что происходило дальше? На протяжении часа сразу несколько ударных групп боевиков заняло ряд ключевых объектов, включая здание ГУВД. При этом около десятка сотрудников милиции было ранено. Тогда же была захвачена местная АТС, и в городе возникли проблемы с телефонной связью. Боевики наведались и в изолятор временного содержания, где как раз ждали суда отъявленные уголовники. Вскоре после этого и начались настоящие погромы. Владельцы торговых предприятий понесли громадные убытки. Забегая вперед, скажем, что некоторые от шока так и не оправились.

Впоследствии хворостовские жители назовут этот день «пьяным воскресеньем». Официальные летописцы постараются стереть позорные строки со скрижалей истории, но горожане надолго запомнят и мэра Ларионова, и его День Города.

Вот еще одна подробность, которая только однажды промелькнула в новостях и не привлекла особого внимания: разгромив горотдел милиции, бандиты заодно выпустили из-под стражи троих дебоширов, задержанных ранее силами охраны правопорядка.

Здесь на бандитов возвели напраслину. Хотя среди всего остального вранья эта информация казалась наиболее правдоподобной.

Очутившись на свободе, мы замерли в изумлении.

В ясном небе горело дикое южное солнце. На площади было безлюдно. Если не считать нескольких тел, темными мешками лежащих вдалеке на асфальте. Ни милиции, ни ОМОНа, ни вертолетов МЧС. Трибуна опустела, технари и музыканты куда-то разбежались. Возле «икарусов» виднелась кучка людей в камуфляже. «Вот, значит, что там были за актеры», — понял я.

Опустевшие ряды праздничных палаток были завалены мусором и объедками. Мятые пивные банки болтались под ногами. На той стороне, возле фонтана, я увидел парочку пьяных в ж…пу, блюющих школьниц — а рядом в луже крови лежал то ли раненый, то ли мертвый милиционер из оцепления. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами. С тех пор я не слишком доверяю репортажам из «горячих точек». Реальность порой гораздо поганее и позорнее.

Испуганно озираясь, мы вышли на проспект. По нему с бешеной скоростью проносились автомобили, их водители не обращали никакого внимания на светофоры. Прохожих было немного, они жались к стенам и с опаской поглядывали на нас.

В стороне, всего в двух шагах от центральной площади, местные гопники грабили продуктовый магазин. Водку выносили ящиками, из остальных товаров брали что подороже. Продавщицы куда-то делись, по крайней мере, ворам никто не мешал.

Из разбитой витрины «Мира техники» какие-то люди совершенно открыто выгружали тяжелые коробки. Мы видели, как десяток черномазых подростков (цыгане, — решил я), мешая друг другу, волокли куда-то огромный японский телевизор без упаковки, видимо, прямо с полки; тут же на них наскочил какой-то подвыпивший мужик, принялся командовать, и телевизор с размаху полетел на асфальт. Тогда весь цыганский оркестр налетел на непрошеного дирижера, и вскоре он сам уже лежал ничком, с окровавленной головой, возле разбитого телевизора.

Мы подошли к парадному подъезду РОСТ-Банка, когда я увидел Маринку.

Или, можно сказать, почувствовал. Там, возле фонтана. Между деревьев. Она вскрикнула только один раз, и я больше не слышал ничего, только видел две темные фигуры, выкручивавшие руки девчонке в не по-здешнему яркой оранжевой футболке. Что-то выкрикнув (даже не помню, что), я рванулся бежать через дорогу, едва не попав под машину. Эти рожи были мне знакомы. Я уже видел лезвие, нацеленное прямо мне в грудь, и попытался на скорости выбить нож ногой, но поскользнулся и со всего размаху полетел на траву; вдруг какая-то тень метнулась мимо и с рычанием налетела на моего противника. Они катались по земле. Второй урод глянул куда-то мимо меня, повернулся и вдруг бросился прочь. Макс подмял под себя того, что был с ножом, и изо всех сил выворачивал его татуированное запястье. Раздался вопль, что-то хрустнуло, и пальцы, сжимавшие нож, разжались. Тогда я поднялся с земли и огляделся. Маринка стояла, прижавшись спиной к дереву, и с ужасом смотрела на Костика, который все еще стоял в шаге от нас, сжимая в руке где-то подобранное горлышко от бутылки, с острыми краями. Он был бледен, как выходец из могилы, и тяжело дышал. Второй раз в жизни, — подумал я, — он ввязался в драку, и всё за один день. В этом был какой-то мрачный смысл, который я не спешил разгадывать.

Потом Маринка всхлипывала и говорила что-то, а я гладил ее волосы и не отвечал ничего. Я машинально вытер ей слезы своей футболкой, не удержался и прикоснулся губами к ее щеке.

Холодный Маринкин нос упирался мне в ключицу.

— Я убежала от матери, — расслышал я ее шепот. — Думала найти тебя. Потом начали стрелять. Я испугалась. А потом они…

— Все кончилось, котенок, — сказал я.

Макс тихонько приблизился и тоже погладил Маринку по голове. Вдруг она отстранилась от меня, осторожно высвободилась и отступила на шаг.

Я проследил за ее взглядом, засмеялся, сунул руку в карман и с трудом вытащил оттуда ключ от сейфа.

Эпизод52. Наши шаги гулко разносились по просторному холлу шалимовского банка. Двери открылись перед нами, как по волшебству. Впрочем, я еще в первый раз заметил над дверями видеокамеру: когда дело касалось больших денег, не впадлу было отстегнуть и на маленькие чудеса.

Странно было, что никто нас не встречает. Место охранника пустовало. «Все-таки это сказка, — решил я. — Про красавицу и чудовище». Но думал над этим недолго, потому что где-то наверху хлопнула дверь.

Мы поднялись на второй этаж. Там тоже было пустынно. В приемной председателя правления на полу стояли кадки с пыльными пальмами и антикварные часы-куранты размером с хороший шкаф. Еще здесь был обширный стол секретарши, с принтерами, факсом и прочей офисной дребеденью, отсюда же специальная дверь вела в роскошную председательскую уборную. Я рванул эту дверь, и мы лицом к лицу столкнулись с юным банкиром Шалимовым — тот стоял в этом сверкающем директорском сортире, в расстегнутой рубашке и почему-то мокрый.

— Привет, Петька, — сказал он и громко икнул. — Я вас по телевизору видел.

«В мониторе», — понял я.

— А на улице ст… стреляют, — продолжал Кирилл заплетающимся языком. — Охрана разбежалась. П…дец всему.

Макс глядел на него, и его лицо помимо воли расплывалось в улыбке.

— Чувак, ты сколько выпил-то? — поинтересовался он.

— Коньяк — в кабинете, — сообщил Шалимов. — Коньяк босса. Ему больше не п-пригодится. Хотите?

Тут он поскользнулся и вцепился в раковину. Мы взяли несчастного под руки и повели.

Интерьер комнаты, примыкавшей к кабинету Шалимова-старшего, отличался расчетливой роскошью — мягкие диваны, старинный Muhlbach в углу, бар с таинственно мерцающими бутылками. Английские журналы на низеньком журнальном столике (не слишком свежие). Проекционный телевизор со спутниковым тюнером (выключенный). На столе — пустая бутылка из-под какого-то «курвуазье» и вторая, откупоренная. Шалимов-младший в одиночку опустошал отцовские погреба.

Он не умел пить. В Англии его научили пить только пиво. И еще он очень боялся. Он ждал нас к часу, но не дождался, а потом начали стрелять. Охраны не было с самого утра. Он хорошо понимал, что происходит. Лучше некуда. Хотя телефоны и не работали, а сотовый не ловил сеть. Он достал и показал нам бесполезную трубку, немедленно уронил ее на пол и полез поднимать, приговаривая:

— И вот сегодня всё так… то есть, всё не так…

Маринка смотрела на него с жалостью. А я даже не знал, что и предпринять.

— С девушкой познакомите? — с пьяной усмешкой спросил Шалимов, сидя на полу.

— А мы знакомы, — отозвалась Маринка. — Ты когда-то в нашей школе учился.

— Да ты что-о? — протянул Кирилл. — Не помню.

— Ты в Англию уехал. У нас тебя часто вспоминали. Некоторые наши… старшеклассницы.

— На-ка, Кирюха, лучше воды выпей, — сказал Макс (в приемной у секретарши нашелся кулер с холодной водой). — Хватит расслабляться.

Шалимов выглотал воду и помотал головой.

— Мне это… Мне кажется, что это всё Ларионов заказал, — наконец внятно выговорил он. — Я видел в окно. Магазины громят. Все, которые ему не платили.

— Боевики в городе, — сказал я. — Ахмед и его гости. Ментовку взорвали. Людей поубивали. Прикидываешь?

— Это он, это он, — простонал Шалимов. — Он их вызвал. Идиот… Он думает, это его крыша… А они же его самого первым делом натянут…

— Да и пускай натянут, — разрешил я. — Ср…ть я хотел на вашего Ларионова.

— Был бы отец жив, ничего бы не произошло, — с уверенностью сказал Шалимов.

— Давай к делу, — сказал я. — Ты можешь нам хранилище открыть? Вот ключ.

Кирилл поглядел на ключ, потрогал пальцем причудливую бородку.

— Вроде похож. Только вот какой номер ячейки?

— На месте разберемся.

— Раевский, ты гонишь, — пробормотал Шалимов. — Мне еще надо вспомнить, какие там коды…

— Вспоминай скорей. Тебе что для этого нужно?

— Процент не возьму, — с усмешкой отозвался Шалимов. — Пойдем. Туда надо через первый этаж идти.

Спустя несколько минут мы впятером уже шли по длинному подвальному коридору в хранилище. В подземелье было тихо. Еле слышно жужжали лампы дневного света.

Шалимов помедлил, оглянулся на нас, затем с нескольких попыток отворил какую-то дверь с кодовым замком. Мы оказались в просторном помещении, в котором не было ни стульев, ни столов, ни окон — только три тяжелые металлические двери. Пошатываясь, Кирилл подошел к одной из них и набрал несколько цифр на замке.

— Здесь сейфы для физлиц, — пояснил он.

Дверь распахнулась. Банкир щелкнул выключателем, и мы увидели небольшую комнату, напомнившую мне камеру хранения на вокзале, только куда более серьезную. Одна из стен этой комнаты вся как будто бы состояла из сейфов. Здесь было, пожалуй, около сотни ячеек, закрытых прочными бронированными дверцами. В каждой дверце виднелась замочная скважина, похожая на хитро прищуренный глаз. Еще на каждой дверце была табличка с номером.

Номера я не знал.

Я поглядел на свой ключ. Подумал. Попробовал вставить в замок ячейки, что была в самой середине. Нет, ключ даже не поворачивался. Попытался открыть дверцу рядом. Не тут-то было.

Руки у меня дрожали. И вдруг, как обычно в таких случаях, я нервно засмеялся. Меня забавлял полнейший буратинизм происходящего. Папа послал своего глупого сына-буратину учиться жизни. А он вписался в дурную компанию. Обманным путем присвоил золотой ключик. И уже раскатал губу на сокровище.

Вот только этому буратине так и не дали денег, вспомнил я. Накормили какой-то басней, как обычно. Даже настоящего человека, как в оригинале, из него не вышло.

— Так и остался бревном, — пробормотал я.

На меня посмотрели с удивлением. Я пришел в себя.

— Lenin-35, — напомнил Костик. — Кругом одни символы. Попробуй.

Тридцать пятая ячейка была возле самой стены. Я вставил ключ в замочную скважину, и моя рука дрогнула.

Ключ повернулся в замке. Я услышал, как в толще стальной двери мягко лязгнули безупречно подогнанные массивные засовы: усилия моей руки было бы для этого недостаточно. «Наверно, там какая-то система шарниров или противовесов», — подумал я, а сам медленно, очень медленно потянул за ручку и приоткрыл дверцу.

Внутри лежал чемоданчик.

— Ну вот, что-то типа того, — проговорил Макс у меня за спиной.

Кирилл Шалимов стоял молча, прислонившись к стене.

Я протянул руку и вытащил чемодан. Собственно, он больше походил на сейф с ручкой для переноски. Он был довольно увесистым. И вдобавок был заперт на два кодовых замка.

Слесарь с хорошим инструментом распилил бы этот сейф за полчаса. Но что-то подсказывало мне: обращаться к слесарю не стоило.

Присев на корточки, я зажал чемодан между колен. Тронул замки. Они были не простые, а электронные. Чтобы открыть каждый из замков, нужно было набрать четыре цифры. Надпись по-английски гласила: после пяти попыток неправильного набора цифр сейф закрывается навсегда.

Это несколько напрягало.

Последний уровень игры имел какую-то хитрость, которую невозможно было разгадать случайно. Принцесса отдала герою ключ. Теперь требовались коды доступа.

— Пять попыток. И поллимона баксов, — пробормотал я.

Я заметил, как по лицу Шалимова пробежала болезненная гримаса.

— Да, Кирюха, — сказал ему Макс. — Это мы хорошо зашли. Еще по коньячку?

Кирилл собирался что-то ответить, но не успел.

На всех этажах завыли сирены, этот звук врезался в уши, и скрыться от него было невозможно. Мы кинулись наверх. Толкнув плечом какую-то дверь, Шалимов едва не упал. Вслед за ним мы ввалились внутрь и оказались в полутемной комнате охраны.

На обширном столе светились сразу четыре телевизионных монитора. Все показывали разное. На одном был виден переулок и наш белый автобус. На другом — пустынный холл РОСТ-Банка. Наконец, третья камера охватывала перспективу проспекта.

У парадного подъезда стоял темный «бмв» и большой туристский автобус-«икарус». Из автобуса выбирались на тротуар бородатые люди в камуфляже. Двое или трое уже возились возле входной двери. Камера, повешенная во внутреннем дворе, поймала в кадр еще нескольких боевиков.

— Не успели. Не успели, — повторял Шалимов. — Теперь и до меня добрались.

«Ему-то что. А вот если они нас тут найдут, нам мало не покажется», — понял я. И снова очень отчетливо представил себе несколько картин, одна другой мрачнее.

Сирены продолжали орать. Макс толкнул Шалимова в бок:

— Что делать-то будем? Думай.

Шалимов не ответил. Он как будто оцепенел, глядя на монитор.

— Бежим, — крикнул я ему прямо в ухо.

Сирены внезапно перестали выть. От неожиданности я чуть не уронил чемодан.

— Они уже здесь, — вздохнул Шалимов. — Сигнализацию вырубили.

Разом погасли и мониторы. Последним кадром, что успели передать в Хьюстон камеры наблюдения, был крупный план вскрытой входной двери — и жирная фигура, едва уместившаяся в дверном проеме. Несомненно, я уже встречал этого человека.

Мы снова бежали по коридору, спускались по каким-то лестницам, темным переходам — я вспомнил, как однажды, в моем раннем детстве, мы с матерью были в цирке и в антракте забрели куда-то за кулисы, куда зрителям ходить было не положено. Помню, как тогда, в детстве, из-за угла навстречу нам вышли какие-то краснорожие клоуны. Они вдруг закричали, затопали ногами и напугали меня до полусмерти, и с тех пор я ненавижу цирк — а заодно и «макдональдс». Наконец Макс метнулся в какой-то тупик и остановился перед неприметной дверцей. Рванул за ручку. Дверь оказалась незапертой.

— Это, похоже, котельная, — сказал он, заглянув внутрь. — Прячемся.

Мы услышали совсем недалеко, казалось — уже тут, за углом, — чьи-то уверенные голоса и звук шагов.

Маринка чуть слышно вскрикнула и вцепилась мне в руку. Я подхватил ее, а Костик — чемодан.

— Быстро, быстро, — торопил Макс, пока мы протискивались внутрь. — Всё. Задраить иллюминаторы…

Он запер дверь на засов, и мы смогли перевести дух.

Эпизод53. Где-то там, в дальнем конце подвала, горела тусклая дежурная лампочка. Вокруг громоздились сложные и таинственные механизмы — холодные, мертвые. Котельная летом не работала.

Приглядевшись, я понял: все эти газовые горелки, котлы и теплообменники стоили Шалимову-старшему немалых денег. Такие аппараты я раньше видел только по телевизору. Впрочем, я ровным счетом ничего не понимал в переплетении причудливо изогнутых труб, а вот Макс несколько минут прохаживался по всему подвалу, с любопытством разглядывая краны и манометры. Я не рассказывал вам, что его отец, Валерий Иваныч, работал механиком на железной дороге?

Наконец Макс нашел пульт управления — тот размещался в шкафу с дверцей из небьющегося стекла, как в сейфе. Немедленно достал из кармана любимую отвертку, расковырял замок и открыл шкаф. На ощупь повертел там какие-то ручки, понажимал кнопки, вздыхая и качая головой, как бы в восхищении. Обследовав весь подвал, он вернулся к нам.

— Там, в конце, есть окна на улицу, — рассказал он. — Под самым потолком. Заделаны решетками.

Мы сидели на длинной низенькой лавке — как в школьном спортзале. На стене напротив была вывешена инструкция, как действовать в случае возгорания. Там же, на специальном щите, был укреплен пожарный ломик, а также топор и красное ведерко.

Кирилл уронил голову на руки. Похоже, его тошнило — то ли от «курвуазье», то ли от страха.

— Зачем они пришли? — спросил я у него. — Чего они от тебя хотят добиться?

— Чего и от всех остальных, — произнес он глухо. — Это же звери. Беспредельщики. Как в Буденновске. Только с гор спустились.

— Да это я слышал уже. Но так же дела не делаются. Они же не могут вот так целый банк захватить?

— Всё они могут. Такой, бл…дь, у нас бизнес. Поставят к стенке, ноги врозь, и скажут: жениться хочешь еще? Тогда отзывай иск из арбитража. И попробуй откажись.

Маринка, сидевшая рядом, поморщилась.

— А они знают, что ты здесь? — спросил Костик.

— Им и знать ничего не надо. Они тут такое устроят, что я завтра сам к ним приду.

— Зато они знают, что мы здесь, — сказал Макс.

— Почему? — не понял я.

— Автобус видели. Сейф открытый видели. Что неясно?

«И даже ключ в замке остался, — вспомнил я. — Вот, блин, засада».

— Надо выбираться отсюда, — пробормотал Костик. Он хотел сказать еще что-то, но тут Макс прошептал:

— Тс-с-с! Тихо!

В наступившей тишине стало слышно, как по коридору ходят люди. Вот они приблизились к самой двери. Дернули. Дверь дрогнула, но не подалась. Маринка вцепилась в мою руку.

Люди, стоящие за дверью, о чем-то переговаривались. Мы не понимали ни слова. Еще раз пнули дверь.

«Дошло, что изнутри заперто», — с ужасом понял я.

— Эй! Есть кто? — спросили за дверью. Потом выругались не по-русски и торопливо пошли прочь. Шаги затихли. Вдалеке хлопнула железная дверь.

— Они вернутся, — сказал Костик мертвым голосом. — Может, двинем?

— Куда? Они внешние двери закрыли, — сказал Кирилл. — Нас в подвале заперли. Потом придут и возьмут теплыми.

— Да заткнись ты, — прошипел Макс. — Банкир хренов.

Банкир достал откуда-то полупустую бутылку — с собой, что ли, притащил? Сделал пару глотков и вытер пот со лба. Смотреть на него было противно.

— Не бойся, Маринчик, не бойся, — уговаривал я сестренку. А она дрожала и жалась ко мне.

Так прошло еще несколько тревожных минут.

Макс поерзал на лавке, поозирался и вдруг щелкнул пальцами:

— Придумал. Ну-ка, встали все разом.

Мы, недоумевая, поднялись с лавки.

— Парни, берись за края, — скомандовал Макс. — Да отойди ты, Маринка… Возьми-ка лучше саквояж, целее будет…

Маринка взялась охранять чемодан, а мы вчетвером ухватили скамейку и поволокли ее в дальний конец подвала. Скамейка была адски тяжелой. Из нее торчали железные ножки, и этими ножками она зацеплялась в темноте за всё, за что только можно зацепиться.

В дальней стене и вправду виднелись два зарешеченных окна — наверху, под самым потолком.

— Ставь ее вертикально, — проговорил Макс. — Осторожно… Вот так.

Скамья как раз дотянулась до окна. Получился превосходный трап. Забравшись по нему, Макс выглянул из окошка на улицу:

— Ха-ха… Знаете, что я вижу? Наш автобус. Вокруг никого…

Слава богу, окна выходили не во двор, а в переулок. Костик принес с пожарного щита ломик и топор.

Макс попробовал выломать решетку ломиком. Долго кряхтел, лязгал железом, потом сполз со скамейки, отдуваясь.

— Вот т-твари. На века делали.

После него полез я. Утвердившись на скользкой скамье, я просунул лом между двух прутьев и потянул, что было сил:

— Ну, с-сука, давай…

— Скорее, скорее, — сказал Макс снизу. — Мне кажется, они сейчас придут.

— Эй, кто здесь? Петька, ты? — раздался знакомый голос прямо над моей головой, и я чуть не полетел вниз вместе со своим ломиком.

— Шериф! Блин, это же Шериф! — воскликнул я.

— Шериф! Давай к нам сюда! — завопил Макс. — Подзорвем их всех!

— Вы чего, опять зависли? — спросил Шериф как будто даже укоризненно.

— Долго объяснять…

— Мне Машка рассказала, чего в городе творится, так я сразу бегом сюда. Смотрю, наш автобус стоит. Кругом какие-то козлы бегают…

— Нам не вылезти отсюда, — пожаловался я.

— Дай-ка фомку, — деловито произнес Шериф.

— У тебя же рука.

— Левая. И потом, зажила уже.

Шериф вынул ломик у меня из рук, присел на колени, приладил попрочнее и поднажал. Жилы на его руках вздулись. Затрещал кирпич. Нижний конец прута с треском обломился, наверно, по сварному шву. Внизу раздался дружный вздох.

Дальше дело пошло легче. Только над последним прутом пришлось повозиться, но я принял снизу топорик, поддел острым краем ржавую арматурину, и тогда она согнулась. Кладка вокруг решетки трещала и крошилась. Через минуту путь на волю был открыт.

— Вылезайте, а я быстренько, — заявил тут Макс и скрылся где-то в недрах котельной.

Мы подсадили Маринку и сами выбрались наружу и вытащили чемодан и теперь очумело оглядывались по сторонам и хлопали по плечу Шерифа — а последним вылез Макс. Когда же, наконец, мы открыли дверцу нашего автобуса, нам показалось, что ничего более желанного за последние дни с нами не происходило. Только тот, кому довелось хоть немного пожить на колесах, поймет, о чем я говорю.

Шалимов стоял возле автобуса, держась за ручку двери, и не спешил заходить. Вдруг он пошатнулся, сделал несколько шагов в сторону, и его вырвало на стену собственного банка.

— Я домой хочу, — проговорил он, не оборачиваясь. — Не могу больше.

— Ты чего, охренел? — сказал я. — Садись быстро. Некогда тебя ждать.

Он по-прежнему стоял у стены, ни на кого не глядя. Затем вытер морду рукавом дорогой рубашки. И неожиданно метнулся под арку, во внутренний двор, туда, где стоял его wrangler.

Макс выругался. Потом завел мотор, заехал на тротуар, подал задним ходом и развернул машину. Ускоряясь, мы проехали над развороченным подвальным окошком, и мне показалось, что оттуда высовывается чья-то рожа. Вот она увидела нас, раскрыла рот, заорала что-то, но я уже ничего не слышал. «Как во сне, — думал я. — Как во сне».

— Макс, гони, — сказал я. — Всё равно, куда. Только быстрее.

Он придавил педаль газа.

Мы высунули нос из переулка, и тут пришлось затормозить. Охреневшие машины летели по проспекту, не разбирая дороги, как будто за ними гналась годзилла. А может, так оно и было. Вдали показалась колонна раздолбанных «икарусов», за каждым стелился хвост вонючего черного дыма. Мы с ужасом провожали их глазами: в каждом сидело по два десятка, а то и больше, бородатых мужиков в камуфляже и с оружием. Они выглядывали из-за занавесочек, держа свои «калаши» за натруженные эрегированные стволы. Некоторые ради шутки целились в прохожих. «Гребаные клоуны», — подумал я.

Рыча дизелями и поминутно сигналя, колонна захватчиков убралась с глаз долой. И тут же, как в американском фильме ужасов, вслед за главной нечистой силой на свет полезла вся остальная мерзость. Из соседнего магазина вывалилась шайка пролетариев, вооруженных кто чем. Увидев наш автобус, они невпопад засвистели и бросились к нам. Кто-то запустил в нас бутылкой, бутылка ударилась в лобовое стекло, и по нему пошла трещина. Оскалив зубы в жуткой улыбке, Макс вывернул руль и врубил передачу. Машина тронулась, и какой-то пьяный козел свалился с капота, казалось, прямо под колеса (мы не стали оглядываться). Другой дернул дверцу и попытался влезть в салон, но тут же почему-то отпрянул. Я потянул дверь на себя, с лязгом захлопнул, Макс дал по газам, и автобус с натужным ревом выскочил на проспект, сбив попутно еще одного красномордого урода. Тот отлетел метра на два и покатился по асфальту, размахивая руками, как тряпичная кукла. Я вцепился побелевшими пальцами в спинку сиденья и не отрывал глаз от дороги. Когда же наконец обернулся, то увидел, что Костик так и сидит напротив двери, сжимая в руке старый револьвер.

Эпизод54. Мы уносились все дальше от сволочного банка. Макс крутил руль и даже напевал что-то вроде «КрАЗ не догонят». Недавно я видел на местном MTV похожую песню. Я очень удивился, тем более что песня шла на русском языке. В этой стране не слишком любят русских, хотя у них есть на то свои причины… но, кажется, я отвлекся.

Итак, мы уносились все дальше от сволочного банка. Вокруг быстро темнело. Я оглянулся: И Костик, и Маринка, и Шериф сидели по местам. Все было в порядке.

— Шериф, мы взяли банк, — сказал я. — Ты понимаешь?

— Так это вы весь джихад устроили? — спросил Шериф насмешливо.

— Нет. Мы немного сбоку вписались.

— Я тоже кое-что устроил, — отозвался Макс ревниво. — Я таймер включил.

— Какой еще таймер?

— Ну, как тебе объяснить, — он улыбался, и в глазах его мерцали опасные огоньки. — Таймер. Завтра должно сработать.

— Поедем домой, — попросила Маринка. — На Железнодорожную. Уже поздно. Мать, наверно, с ума сходит.

Я и сам понемногу начинал сходить с ума.

Автобус описал дугу по круглой привокзальной площади. Но не успели мы свернуть к переезду, как позади нас словно из ниоткуда вырос темный низкий «бмв», скользящий над дорогой, будто катер на воздушной подушке. Ему, конечно, ничего не стоило догнать нашу телегу, но дорога была ухабистой и узкой, и «бмв» пристроился сзади, включив дальний свет фар. На предельной скорости мы пронеслись мимо магазина «24 часа», едва не задев стоящий на обочине грузовик.

Водитель «бмв» одновременно с нами увидел железнодорожный переезд: там мигали красные фонари, шлагбаум уже опускался. Где-то вдалеке мощно трубил тепловоз. Макс сжал баранку, сгорбился за рулем, врубил вторую передачу и вдавил педаль в пол:

— Ну… — процедил он. — Дав-вай…

Шаттл загудел, как турбореактивный самолет, одним ударом снес шлагбаум и прогрохотал через рельсы. Никто мне не поверит, но это было удивительное ощущение: леденящий страх и восторг. За нашим задним бампером с ужасающим воем прополз пышущий жаром локомотив — и не слишком-то быстро он ехал, на самом деле. За ним потянулись ржавые товарные вагоны.

«Бмв» остался ждать на той стороне — всё как в том кино про место встречи изменить нельзя. Какой-то мужик из встречных «жигулей», остановившихся у шлагбаума, с ужасом смотрел на наши маневры.

За переездом дорога делала поворот. Там Макс тормознул так, что все внутри попадали:

— Выходите быстро. Я их уведу.

— Ты чего? — начал я. Но тут и Шериф вскочил с места, сунул чемодан мне в руки и толкнул к выходу нас с Маринкой:

— Беги, беги, пока не видят, — от волнения он что-то еще добавил на родном языке.

— Бегите, — добавил Костик, сжимая кулаки.

Мало что соображая, я вылетел на обочину и подхватил Маринку. Не успел я захлопнуть дверь, как автобус сорвался с места, а мы остались на дороге одни. Потом я опомнился и потянул сестренку через кювет в заросли какой-то колючей гадости. Там мы упали на траву и притихли. Тепловоз уволок свои вагоны куда-то в сторону украинской границы, и тут же на дорогу, утробно рокоча мотором, выкатился темный «бмв».

— О, господи, — вскрикнула Маринка.

За тонированными стеклами я не видел, кто сидит внутри. Осторожно пройдя поворот, «бмв» принялся с места, как ракета, и полетел вдогонку нашему бедному кораблю — мы видели, как габаритные огни пропадают в темноте.

Я обнаружил, что лежу на чемодане. Это было жутко неудобно. Я встал и протянул руку Маринке. Она не могла произнести ни слова и только всхлипывала. «Ну и натерпелась она сегодня», — пронеслась мысль у меня в голове. За ней возникла следующая: «А ведь еще ничего не кончилось».

Наступила тишина. Не зная, что предпринять, мы вышли обратно на дорогу. Дверь домика смотрителя была распахнута, кто-то громко кричал там в телефонную трубку: «Я же говорю, только что! Только что! Пока товарный проходил!» Как сомнамбулы, держась за руки, мы двинулись прочь. Машины сзади сигналили и мигали фарами.

Возле дома номер пятнадцать рыжая собака Найда встретила нас восторженным лаем. На этот лай из дома выбежала Лариса Васильевна; увидев нас, она всплеснула руками и схватилась за сердце — или сперва схватилась за сердце, а потом всплеснула руками, не помню. «Маринка, ты сумасшедшая девчонка! — взвизгнула она затем. — Ты в гроб меня вгонишь!» Она говорила еще что-то; как я понял, по дороге домой на Ларису Васильевну напали какие-то гопники и отобрали все деньги. «Мы теперь без копейки остались, — причитала Лариса Васильевна. — А тебе бы только с парнями шляться! В городе такое творится!» Не слушая ее больше, я дал ей в руки чемоданчик и сурово сказал:

— Спрячьте.

Лариса Васильевна опешила, но крепко-крепко ухватилась за чемодан.

— И еще мне нужна машина. Срочно, — проговорил я.

— Телефон до сих пор не работает, — сказала Лариса Васильевна. — А что такое…

— Чья это тачка? — перебил я ее, показывая на стоящую поодаль «копейку» ржаво-бежевого цвета.

— Соседа. Сосед ездит, — хором ответили мать и дочь.

Пожав плечами, я подобрал с земли камень, подошел к машине и одним ударом высадил форточку. Открыл дверцу и уселся за руль. «Что ты делаешь?» — запоздало воскликнула Лариса Васильевна. «Я ему новую куплю», — равнодушно ответил я. Собака Найда бегала вокруг машины, скулила и заглядывала в окна.

Я вспомнил, как Макс показывал мне фокусы с замком зажигания. Залез под щиток приборов, вытащил жгут разноцветных проводов. После нескольких попыток нашел нужные. Заскрежетал стартер, двигатель почихал несколько секунд — и завелся. Я открыл дверцу рядом, и Найда, как в цирке, запрыгнула на дерматиновое сиденье. «Маринка, жди меня. Привет», — сказал я и захлопнул дверцу. Передача включилась с болезненным хрустом, автомобиль затрясся, как припадочный, и тронулся. Маринка с матерью и чемоданчиком остались стоять на обочине.

— Перестань вертеться, — сказал я собаке.

Вот интересно: до сих пор я не знал, куда же ведет эта дорога. Фары почти не светили, и я видел едва ли дальше собственного носа. Я гнал машину наугад, стараясь представить себя на месте моего друга. Вот на этот проселок он точно бы не свернул. А на этот — пожалуй. В глубокой колее «бмв» запросто мог сесть на брюхо. Кроме того, эта дорожка странным образом напоминала ту, другую, с которой когда-то началось наше путешествие. Я вспомнил таинственную деревню Старое Колено, «копейку»-утопленницу и ночной фейерверк.

Дорожка взбиралась вверх, на гору. Рискуя вырвать с мясом подвеску, мы километра два ползли по каменистой обочине, стараясь не попасть в разбитую колею. Как я ни вглядывался в темноту, пару раз машина едва не завалилась набок. Двигатель надсадно выл и перегревался. Мне было жалко ни в чем не повинный чужой аппарат. «П…дишь, доедешь», — яростно шипел я. Собака в ужасе скребла когтями кресло.

Машина не дотянула самую малость. Свалилась в колею и застряла совсем недалеко от вершины. Я отчаянно пытался выбраться, пока не вскипел радиатор. Я на секунду зажмурился. Потом выключил мотор, погасил фары и открыл дверцу. Собака выпрыгнула тоже и залилась тревожным лаем.

Дальше мы пошли пешком.

Вскарабкавшись на гору, мы так и ахнули — я и собака. Перед нами расстилалось бескрайнее темное море. В облаках мерцала луна. Знакомая каменистая отмель с маяком виднелась чуть в стороне.

А на обрывистом берегу, шагах в ста от нас, белел в неверном сумеречном свете наш автобус. Он стоял боком к откосу, неловко развернувшись, с открытыми дверцами, брошенный. Заднее колесо было спущено.

Я отчетливо представил, как все случилось. Они прострелили нашему «титанику» колеса. Черный «бмв», как голодная акула, опередил Макса и преградил ему путь: он и сейчас стоял поперек дороги, к земле задом, а к морю передком.

Мы медленно подошли к автобусу. Найда жалась к ноге. Издалека мы почуяли острый запах бензина. Он вытекал из топливного бака, пробитого длинной очередью из «Калашникова». Пули наискось прокомпостировали железный бок нашего белого лайнера.

Внутри было пусто. Собака глядела на меня, повизгивая.

Я поглядел вперед. В салоне «бмв» играла музыка. Турецкий певец выл, как шакал, и выводил голосом замысловатые иероглифы. Осторожно приблизившись, я прижался лбом к лобовому стеклу. Никого.

— Где наш Макс? Ищи Макса, — грустно сказал я собаке. — Ищи, умница.

Она привела меня к самому склону и отрывисто залаяла. «Тихо, Найда, тихо», — успокоил я ее. Подобрался поближе к обрыву. Камни впивались в подошвы кроссовок. Балансируя на самом краю пропасти, я стал вглядываться в темноту.

Внизу, на самой песчаной косе, мелькали темные силуэты, то ли шесть, то ли семь. У кого-то был фонарик: бледное, еле различимое пятно света плясало над водой, то пропадая, то вновь появляясь. Ветер дул с моря. Мне казалось, что вместе шумом прибоя с моря доносятся чьи-то голоса.

— Они меня ловят, — сказал я Найде. — А ребят просто замочат — и всё.

Собака чихнула. Она тоже не знала, что делать.

Силуэты перемещались. Я видел, как темные фигуры удаляются от берега. Куда их ведут? Зачем?

Нельзя было терять ни минуты. Оглядевшись, я схватил острый обломок гранита и изо всех сил ударил по боковому стеклу бмв. Стекло было покрепче, чем у копейки. Оно не разбилось. Тут же заверещала сигнализация, поворотники замигали желтым светом. Я бил еще и еще, пока стекло не поддалось. Тогда я распахнул дверь и через секунду уже сидел в роскошном кожаном кресле водителя. Первым делом потянулся к магнитоле и вырубил певучего турка. Стало тихо и тревожно. «Еще поездим в мерседесах», — включился на миг мой внутренний голос и тут же заткнулся. Я подергал ручку коробки передач и, помедлив, снял машину с ручника.

Блестящий черным лаком баварский истребитель стоял на крутом склоне носом вниз, готовый к полету. Со склона открывался прекрасный вид. «Ну, извини, ублюдок», — подумал я.

Я вылез из салона (Найда скакала вокруг: она думала, что начинается какая-то новая шалость). Попробовал раскачать двухтонную металлическую капсулу. Взялся за бампер сзади, изо всех сил уперся ногами в каменистую землю. За воплями сигнализации я уже совершенно отчетливо различал чьи-то гортанные крики. Я еще поднапрягся — и тяжелая машина сдвинулась с места и покатилась. Под ее колесами захрустели мелкие камушки. Через мгновение, не переставая завывать сиреной и мигать оранжевыми фонарями, великолепная тачка съехала с обрыва — и тотчас же внизу раздался приглушенный удар и скрип мнущегося железа, как будто великанский бомж наступил на столитровую пивную банку (вы уж извините, ничего подходящего не приходит в голову). Разом заткнулась сигнализация, и стало слышно, как на берегу кто-то отчаянно вопит и матерится не по-нашему. Потом далеко внизу настойчиво и мерно, как бабкин «зингер», застучала убойная машинка Калашникова. Я упал на землю, прикрыв голову руками, а Найда поджала свой роскошный хвост и шарахнулась куда-то в сторону. «Ко мне!», — заорал я, и собака вернулась. Мы отползли подальше от обрыва и бросились бежать.

Вот тут-то и рвануло. Уж не знаю, вспыхнул ли бензин от короткого замыкания или сдетонировали боеприпасы в багажнике, но рвануло мощно, что называется, по-взрослому. «Не каждый день получается губить столько денег сразу», — отметил внутренний бухгалтер.

Пробежавшись вдоль склона, мы с собакой нашли пологое место и кубарем покатились вниз. Найда тревожно лаяла на скаку, пока не оказалась на галечной полоске, что тянулась вдоль берега. Там она поранила лапу. Я нагнал ее, поймал и обхватил руками: пламя разгоралось, и уже было видно, что по морской косе к берегу опрометью несутся трое бандитов. Все трое вопили на своем языке — ругали то ли друг друга, то ли меня, то ли всю эту чужую землю, населенную такими презренными негодяями и диверсантами, как я.

Собака Найда не смотрела в ту сторону. Она дрожала всем телом и чуть слышно поскуливала. Кажется, я прижимал ее морду к земле и что-то шептал, уговаривая помолчать.

Бандиты побегали вокруг горящего «бмв», поорали, затем начали карабкаться вверх по острым камням. «Смотри-ка, получилось, — понял я. — Теперь они меня станут искать».

Дальше я действовал скорей по наитию: дополз по-пластунски до самой линии прибоя, поднялся и побежал по косе в сторону маяка. Найда пометалась на мелководье и, прихрамывая, бросилась за мной. Теперь она тявкала не переставая. Но мне было уже все равно. Луна вышла из-за облаков, но мы добрались почти до середины косы.

В этот момент на берегу снова раздались автоматные очереди, и я готов был поклясться, что стреляли уже из нескольких стволов — и притом не в нашу сторону. Что-то там происходило непонятное, но я боялся оглядываться. Я поскальзывался на камнях и чуть не падал, но бежал и бежал, потому что уже видел впереди три темных силуэта, нерешительно замерших — один поплотней и пониже, другой повыше и постройнее, третий — просто Макс.

— Бл…дь, чего стоите? Шериф! Давай к маяку! — заорал я издалека.

Собака вся зашлась радостным лаем. Добежав, я хлопнул Макса и Костика по плечу, получил тумака от Шерифа, и мы впятером (считая собаку) кинулись по каменистой косе к железной башне, заслонявшей луну.

Вблизи маяк оказался выше, чем представлялось с дороги. Он был весь построен из металлических листов, соединенных заклепками. В его боку виднелась дверца, запертая на массивный навесной замок, который хотя и был устрашающе велик, но висел на хилых проржавевших петлях. Шериф подергал его, оторвал с мясом и зашвырнул далеко в воду. С усилием он распахнул железную дверь, и мы оказались внутри. «Найда, Найда, ко мне», — позвал я, и собака пробралась в башню вслед за нами. Парни, тяжело дыша, повалились на пол. Дверь запиралась изнутри на кованую щеколду, и я поскорей задвинул ее. Одновременно с этим стрельба на берегу прекратилась. Наступила тишина.

В башне было прохладно и сыро. Я нащупал на внутренней стороне стены лестницу, ведущую куда-то вверх. Задрав голову, я увидел в потолке квадратный люк. Там, похоже, была площадка для прожектора. Сейчас в люк проникал лунный свет. Это было довольно красиво.

Цепляясь за погнутые скобы, я поднялся на уровень второго этажа и выглянул в смотровое отверстие:

— Никого не видно, — крикнул я оттуда. — Машина под обрывом горит.

— Слезай, — позвал из темноты Костик. — Мало ли что. Вдруг шмальнут издали.

— Погоди.

Луна снова показалась из-за облаков и залила землю неверным призрачным светом — так телевизор в чужом окне освещает путь пьяницам и бездомным. На обрывистом берегу стояли какие-то люди и, кажется, смотрели вниз, на догорающую под откосом машину. Чуть в стороне виднелся наш автобус.

— Маринка где? — спросил снизу Макс.

— Дома, — коротко ответил я. — С ней все в порядке.

Было слышно, как Макс возится с собакой. В темноте та видела похуже нас, но как-то подозрительно легко находила всех и каждого.

— Чего они от вас хотели? — спросил я.

— Про тебя спрашивали. Про чемодан. Угрожали. Блин! Не кусайся! Вот сучка бешеная.

— Мы им ничего не сказали, — заверил Костик.

— Просто не успели, — проговорил Шериф устало. — Уже в воду нас загнали. У них два «макарова». И АКМ.

Я только сейчас заметил: парни были мокрые по пояс.

— У них один АКМ был? — переспросил я.

— Я же говорю, один.

— Они из него нам колесо пробили, — вспомнил Макс. — А мы ведь чуть-чуть от них не ушли.

Я снова прильнул к иллюминатору. И изумился. На берегу уже никого не было. Какая-то тяжелая машина разворачивалась на краю обрыва, освещая себе путь ослепительно яркими фарами. Мелькнули треугольные задние фонари. Мне показалось, что я узнал темную тушу «мерседеса» в сто сороковом кузове. Того самого, что давно уже вписался во все народные сказки под именем «шестисотого». Откуда он тут взялся и что все это значит?

В недоумении я спустился к друзьям.

— Похоже, все уехали, — сказал я им. — Никого нет.

— Просто так уехали? — не поверил Костик.

— На «мерседесе», — пояснил я.

Собака громко чихнула. Все посмотрели на нее.

— Слушай, Пит, а как ты машину-то им уделал? — спросил Макс.

— Да так… с ручника снял да и запустил ее с обрыва. Как с авианосца «Миссури». Ничего так полетела, жалко недалеко.

— Во как, — произнес задумчиво Шериф.

А потом не спеша поднялся на ноги и молча обнял меня: так футболисты после победного матча обнимают друг друга, если выключить звук в телевизоре.

Остальные присоединились.

Я не помню, что мы говорили друг другу. Прыгавшая вокруг Найда ухватила меня за штанину и потянула, за что была повалена на пол и замучена сразу четырьмя парами рук.

Мы покидали наше убежище с опаской. Тихонько прошли по мокрым камням к берегу. Собака помалкивала, а мы глядели во все глаза, ожидая новых неприятностей.

«Бмв» дымился под откосом, как сбитый бомбардировщик. Возле него в неудобных позах лежали люди. Мы не рискнули приближаться и только потом, поднявшись по склону, поглядели сверху на кучу помятого и обгоревшего металла и на три неподвижных тела.

— Какие будут мысли? Кто это их? — спросил Макс.

— Версий пока нет, — сказал я.

— Нет, я все-таки охреневаю от этого города, — сказал Макс сердито. — Что творится! Домой вернемся, расскажем — нам же никто не поверит.

— Да уж, блин. Это вам не программа «Вести».

Весь бензин из бака нашего челленджера вытек на песок. Быстро перекинуть колесо нечего было и думать.

— Нет, Пит, — воскликнул расстроенный Макс. — Ты как хочешь, а мне обидно. У тебя там в чемодане пол-лимона баксов или даже больше. А мы тут застряли, как хрен в ж…пе.

— Ну, ты сочно сказал, — отозвался я.

— Как есть, так и сказал. Давай, наколдуй что-нибудь.

На это я ответил:

— Минуточку. Полумиллиона у нас пока нет… а есть всего лишь одна копейка.

Эпизод55. — На пять литров и то не хватает, — подсчитал Макс финансы.

Мы обсохли, не добравшись до города. Мотор «жигулей» поработал еще с минуту на чистом воздухе, потом закашлялся, как больной чахоткой, и разочарованно остановился.

А может, и к лучшему. Даже на проселочной объездной дороге мы увидели милицейский патруль, усиленный ОМОНом. Мы, конечно, бросили нашу «копейку» и обошли кордоны по степи, спотыкаясь в темноте. Собака бежала с нами. Лаять она устала.

Глубокой ночью мы пешком (вместе с собакой) вернулись на Железнодорожную, дом пятнадцать. Поднялись на второй этаж, ввалились в квартиру. Напугали Ларису Васильевну. Были расцелованы Маринкой. И улеглись спать вповалку, кто на диване, кто в кресле, а кто и на полу.

Маринкина мать взирала на все это со сложным чувством. Дело в том, что вечером между нею и дочкой состоялся серьезный разговор. Дверь была накрепко заперта, бабка загнана в свою каморку, на столе лежал знаменитый чемодан.

Я могу восстановить всё, что происходило в комнате в тот вечер, очень приблизительно, по Маринкиным рассказам и по многозначительным вздохам ее матери. И это происходящее, признаюсь честно, сильно напоминало мексиканский сериал. Если бы дело не касалось нас. А также наших денег.

«Значит, ты мне постоянно врала? — спрашивала Лариса Васильевна. — Ты, моя дочь, знала и про этот ключ, и про письмо, и ничего мне не говорила?»

«Обещала — и не сказала, — отвечала Маринка сердито. — Ты же мне не говорила, что у меня брат есть».

«Лучше бы и вовсе не было, чем такой!»

«Ты всю жизнь темнишь. Ты и отцу врала. Зачем ты ему говорила, что я — не его дочка?»

«Не твоего ума дело! — взорвалась Лариса Васильевна. — За собой следи! А то доиграешься с парнями своими!»

«Не смей так говорить!»

«Еще как посмею. Этот Петька весь в своего отца. Сперва щупает, потом смотрит!»

«Я тебе говорю, замолчи!»

«Как „замолчи“? Как — „замолчи“?! Ты сегодня куда делась? Я тебя по всей площади искала! Я думала, тебя там прибили к чертовой матери!»

«Прости, мама, — оправдывалась Маринка. — Я хотела ребят найти. Ты же мне запретила».

«Хоть не врешь, и на том спасибо!»

«Почему ты мне всё запрещаешь?»

«Потому что не хочу, чтобы ты, как я, с ребенком на руках осталась».

«Бред какой-то!»

«Эти ваши тайны — вот это бред. Беготня ваша с чемоданом — бред. Скажи мне, наконец, что в нем? Подарок от твоего отца замечательного?»

«Там деньги, мама. Деньги от отца».

«Деньги? Полный чемодан?»

Сейф был осмотрен со всех сторон. Кажется, Лариса Васильевна не поверила своей дочери.

«Спроси у Петьки сама, как только он вернется», — сказала Маринка.

«А куда он помчался? — подозрительно спросила мать. — Надо же, чужую машину взял, как свою! Еще и вор вдобавок!»

«Он помчался друзей искать», — объяснила Маринка.

«Ах, этих друзей… Этого хулигана рыжего, лохматого?»

Ясное дело, она говорила про Макса. Костик ей почему-то был симпатичен.

«Хулигана… Этот хулиган нас сегодня спас, — сказала Маринка негромко. — За нами же бандиты гнались, а он…»

«Час от часу не легче! — Лариса Васильевна даже не дослушала. — На меня сегодня тоже бандиты напали. Понимаешь? Сумочку, кошелек — всё забрали. Нет, это просто невозможно! Никогда такого не было! Я в этом городе всю жизнь прожила!»

«Не хочу я такой жизни, — отозвалась Маринка с горечью. — И города этого тоже не хочу».

Утром я проснулся рано. Кажется, я отлежал руку. В окно заглядывало горячее, как блин, солнце.

«Сегодня мы вскроем этот чемодан, — решил я. — Если не вскроем, зубами разгрызем».

Кроме всего прочего, у нас в карманах не осталось ни копейки денег. Нам нечего было есть.

Интересно, почему в романах о приключениях этот вопрос стыдливо обходят стороной? Исключений немного. Когда-то давно мне попалась в руки книжка одного старинного норвежского писателя — «Голод». Прочитав ее…

[Фрагмент восстановлен: это был первый роман Кнута Гамсуна. Так, ерунда, закос под Достоевского. Там парень-журналист — понятное дело, сам автор — кормился копеечными статейками, которые вдобавок еще и не печатали. Он потихонечку съезжал с ума от голода и навязчивых идей, и при этом определенно страдал манией величия. Понятно было одно: недостаток животных белков в организме невосполним и грозит либо алиментарным слабоумием, вызванным дефицитом азота, либо мозговой горячкой. Особенно в стране с холодным климатом. А уж голод и гордость — вообще гремучая смесь. Кого-то она гонит убивать топором богатых старушек-процентщиц, а кого-то — писать про это книжки, но и то и другое — полная…]

…так вот, прочитав эту книжку, я понял: самое большое паскудство на земле — это бедность. В те времена я мечтал о девочках и о папином «форде». Но почему-то вдруг решил: уж если я и соберусь когда-нибудь написать книжку, что вряд ли, — то она будет не о бедности и голоде, а о том, как мы с моими друзьями нашли сокровища, разбогатели и жили после этого долго и счастливо. Забавно, правда?

За завтраком мы пили чай с пряниками — больше ничего в доме не нашлось. И все же в желудке стало потяжелее, а на сердце полегче. Я сидел напротив Маринки и в который раз примечал, как мы похожи. По-моему, о том же думала и Лариса Васильевна.

Чемодан лежал под диваном. Два его одинаковых замка блестели, как два насмешливых глаза.

Мысль, которая все это время вертелась где-то на периферии моего сознания, внезапно вспыхнула в голове, как красная лампочка.

Мой отец придумал необычайный квест — квест для двоих. Найти сокровище мы можем только вместе.

Замков было два. Замки были одинаковыми, как братья-близнецы.

— Кстати, Марина, когда у тебя день рождения? — спросил я.

— Четвертого июля, — ответила она. — В день американской независимости.

— Блин! — Костик хлопнул ладонью по коленке. — Конечно! Дни рождения!

— Она и я. Открыть можно только вместе, — произнес я задумчиво.

— Вот тебе и независимость, — сказал Макс.

Я сгреб со стола посуду и водрузил туда чемодан.

«После пяти попыток неверного набора замки блокируются», — сообщала надпись.

Марина пригляделась к замкам, тронула кнопки и набрала свою дату рождения: 0407. Ничего не произошло.

Я подвинул сейф к себе. Набрал четыре цифры. Опять ничего.

— Не сработало, — сказал Костик. — Минус одна попытка.

— Теперь я первый, — пробормотал я.

— Набери за меня, — прошептала Марина. Я набрал. Чемодан не открылся.

— Ответ неправильный, — выдохнул Костик.

— Да не может быть такого, — сказал откуда-то сзади Макс.

— Слушай, — проговорил Костик. — Дату ведь можно писать по-европейски. Сперва месяц, потом число.

— Тогда еще две попытки, — размышлял я вслух. — И одна в запасе.

— Давай, начинай…

Я медленно набрал 0704. А потом свои цифры в том же порядке.

Внутри чемоданчика что-то запищало, и мы услышали, как мягко, с легким шорохом повернулись задвижки замков.

— Оп-па, — сказал за спиной Макс.

Я открыл крышку. Внутри мы увидели объемистый сверток из какого-то серебристого полиэтилена, залепленный скотчем. Мы попробовали отодрать скотч, но это оказалось не так-то просто. Макс протянул мне отвертку. Я вспорол сверток, и из щели высунулись одинаковые, как кирпичики, пачки американских денег.

— Вот оно, — проговорил я.

Никакой особенной радости я не чувствовал.

Их было много. Мне доводилось держать в руках деньги, но тут денег было очень много.

Я поглядел на Марину: она закрыла лицо руками и смотрела на нас сквозь пальцы.

Мне ничего не оставалось, как при всех зрителях торжественно вывалить на стол полмиллиона долларов. Точнее, шестьсот тысяч с небольшим. По тогдашнему курсу — умопомрачительные деньги. Маринкина мать, главврач на станции «скорой помощи», едва ли зарабатывала сто пятьдесят баксов в месяц. Вы удивляетесь? А не надо удивляться. Если какие-то люди договорились о том, что черный квадрат должен стоить миллион долларов, то почему бы другим не решить, что Маринкина мать должна получать сто пятьдесят? А уж если хорошо подумать, то станет ясно: всей этой на…бкой занимаются одни и те же люди.

Итак, я выложил кучу денег напоказ. Я поступил по-идиотски, я знаю. Но Лариса Васильевна всё утро глушила валерьянку, и это уберегло ее от сильнейшего нервного потрясения. Она взяла в руки пачку долларов, рассеянно взвесила на ладони, положила обратно. Тут Маринка взвизгнула и бросилась ее обнимать. Кажется, все вопросы были решены.

Потом Лариса Васильевна долго сидела на диване и ловила воздух ртом, как выброшенная на берег треска; Костик утешал ее, а она гладила его по голове. Это выглядело очень трогательно. Макс сидел на мягком бортике кресла и о чем-то разговаривал с Маринкой — я не прислушивался.

Шериф помог мне сложить пачки долларов в аккуратную пирамидку, похожую на мавзолей. Мы полюбовались этой картиной и уже собирались запрятать деньги обратно в чемоданчик, как вдруг заметили, что на дне остался лежать вчетверо сложенный лист бумаги. Развернув записку, я увидел телефонный номер с длинным кодом. И больше ничего.

Я пожал плечами. Подошел к телефонному аппарату и уже собирался набрать номер, как вдруг на лестнице послышались шаги. В дверь требовательно постучали.

На негнущихся ногах я вышел в переднюю. Шериф последовал за мной.

— Кто там? — спросил я.

Эпизод56. — Ч-черт, — выругался Владимир, оглянувшись.

Я смотрел туда же, куда и он. За мерседесом, прихрамывая, бежала рыжая собака. Она жалобно лаяла и пыталась догнать машину.

Мне пришла в голову одна мысль.

— Так это вас Чертом называют? — спросил я. — Владик Черт? Офис в Чертаново?

— И это он знает, — поразился исполнительный директор. — От кого же? От юного Шалимова?

Я кивнул.

— Наш кабанчик совсем переср…лся. Вчера ночью сам мне позвонил. Про тебя рассказал.

— Я догадался уже.

— Ну, ты вообще догадливый парень. Кто бы еще всю эту хренотень распутал, кроме тебя?

Владимир держал чемодан на коленях и нервно барабанил пальцами по его бронированному боку.

Десять минут назад я сам нес этот чемоданчик вниз по лестнице к мерседесу, стараясь не глядеть на парней и на Маринку. Возле дома стояли крепкие ребята в костюмах, при одном взгляде на которых становилось абсолютно ясно: наша история окончена. Владимир, тонко улыбаясь, спускался следом. На крыльце он придержал меня за рукав, встал рядом, как будто хотел сделать фото на память.

— Пора спускаться на грешную землю, — проговорил он негромко. — Довольно грезить о несбыточном.

Ничего не ответив, я сошел с крыльца. Передо мной распахнулась дверца знакомого мерседеса. Я положил чемодан на сиденье и уселся сам. Владимир опустился рядом и ухватил чемоданчик за ручку.

— Тяжелый, — произнес он. — На вес золота. А, Петруха? Откроем?

Я смотрел в окно. Пехотинцы спускались по лестнице, пряча стволы и о чем-то переговариваясь.

— Ладно, потом, — ответил Владимир, кинув взгляд в их сторону. — Незачем светить такие бабки.

Водитель прибавил ходу, и рыжая Найда отстала. Мы проехали железнодорожный переезд (тяжелая машина даже не качнулась на рельсах). Миновали магазин, возле которого почему-то было пустынно. Я снова оглянулся и увидел, что за нами неотступно следует черный мерс-геландеваген.

Владимир отчего-то посерьезнел. Исполнительный директор уже не был похож на того вальяжного бандита, с которым мы пили вискарь в памятную ночь в Новосволоцке. С ним произошла какая-то новая трансформация, и я еще не понимал, какая.

— Ты хоть знаешь, куда мы едем? — бросил он, глядя в сторону.

— Какая разница, — ответил я. — Как будто если я скажу «не надо», мы не поедем.

— А ты попробуй. Скажи — «не надо».

— Не надо, — проговорил я.

— Останови, — приказал Владимир шоферу. Мерседес припарковался у тротуара на привокзальной площади. Вдалеке я увидел вывеску интернет-кафе «Treasure Island». Гелик с охраной пристроился сзади.

— Я ведь, Петька, и сам не хочу туда ехать, — негромко сказал Владимир. — Веришь, нет?

— Куда ехать? — спросил я.

— На стрелку.

— С кем?

— С Ахмедом. С кем же еще. Ты ведь его видел?

— Имел такое счастье.

— Так вот. Накопились к нему вопросы. А у него ко мне.

— По поводу этих денег?

— По поводу всего сразу.

Я молчал. Многое становилось понятным.

«Даже само слово — „сокровище“ — так и отдает кровищей, — подумал я с тоской. — Torture Island. А ведь можно было и раньше заметить».

Мерс еле слышно шелестел мотором. В зеркале я видел равнодушные глаза водителя.

— Можно, я пойду? — спросил я.

— Сиди. Куда ты пойдешь? Я по тебе скучать буду… Да и Ахмед сказал: молодого с собой бери.

Я опустил голову.

— Знаешь, Петруха, в чем самое западло? — спросил Владимир, резко повернувшись ко мне. И заговорил гораздо тише. — В том, что они ведь все равно победят. В исторической перспективе.

Он ждал, что я отвечу, но я промолчал. Я думал о другом.

— Поехали, — велел Владимир шоферу.

Гелик включил фары и тронулся за нами.

Мы выехали на главный проспект. Я во все глаза глядел на разбитые витрины и прочие следы недавних разрушений.

Лишь много позже я узнал, чем закончился вчерашний хворостовский праздник.

Грабежи продолжались и с наступлением темноты. Но вечером в город въехали грузовики ОМОНа, прибывшие из краевого центра. Нихрена они, конечно, не успели, кроме как разогнать любопытных.

Под вечер в опозоренный Хворостов прибыли и журналисты с федеральных телеканалов. Пока их не вытеснил ОМОН, они успели заснять заваленные мусором улицы, разбитые стекла и разграбленные магазины. Лежащих вперемежку пьяных и раненых задолго до этого погрузили в рейсовый автобус-пазик и увезли куда-то.

— Ларионов — идиот, — прокомментировал Владимир. — Может, он думал потом всё на погром списать? Между двух огней на шару проскочить? Поверни направо сейчас, — это он сказал уже водителю.

Мы проехали мимо здания РОСТ-банка. Тяжелые двери были закрыты, разбитое зеркальное стекло так и не вставлено. Мерс свернул в какую-то незнакомую улицу и, проехав пару кварталов, остановился у типичного бандитского ресторана — хорошо укрепленного и закамуфлированного, с красивой застекленной дверью и с неизменной видеокамерой над ней. Увидев же вывеску, я горько усмехнулся. Ресторан назывался «Пит-стоп».

Нас уже ждали. На другой стороне улицы базировалось несколько баварских «пятерок» и высокий черный «круизер».

То ли швейцар, то ли охранник распахнул перед нами дверь. В холле царил полумрак; пахло дорогим табаком и (что показалось мне совершенно естественным) неисправным сортиром. Зеркала на стенах как-то нехотя отражали фигуры входящих. В зале за плотными бархатными шторами тихонько играла музыка.

Владимир пропустил меня вперед. Я вошел и огляделся.

Вдоль стен расселись молчаливые парни в черном, чью профессию можно было определить с первого взгляда. Зато в дальнем углу зала расположилась компания шикарно одетых восточных людей. Я издалека различил весомую фигуру Ахмеда. Он сидел за отдельным большим столом в компании какого-то молодого горца — как мне показалось, его сына. Ахмед тоже окинул меня своим орлиным взором, улыбнулся и поманил жирным пальцем. Я оглянулся на Владимира. Не выпуская из рук знаменитый чемоданчик, он дружески обнял меня за плечи, и вместе мы двинулись через зал. Несколько наших спутников вошли вслед за нами и не спеша заняли свои места. Между столов, виляя задом, прошел корректный официант с подносом. Все это напоминало бы закрытую гламурную вечеринку с показом новых коллекций haute couture — если бы не было так страшно.

Ахмед поднялся навстречу Владимиру, и они церемонно обнялись. Уселись за столом друг напротив друга. Ахмед глянул на меня, потом сделал знак сыну, заговорил о чем-то на своем языке. Сын послушно кивнул, поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, вышел. Я остался стоять.

— Ну, здравствуй, герой, — произнес Ахмед по-русски, обращаясь ко мне. — Мы так рады тебя видеть.

«А уж я-то как рад», — подумал я.

— Хорош мальчик. Деньги нашел. Теперь погуляй, — сказал Ахмед.

— Да, Петруха, — согласился Владимир. — Подожди меня в баре.

С этими словами он вытащил из кармана и протянул мне сложенную вдвое сотенную купюру. Я машинально взял деньги и повернулся, чтобы уйти, но Ахмед окликнул меня:

— Погоди. Почему один, друзья где?

— Друзья там остались, — проговорил я.

— В мой город ты и твой друзья всегда желанный гость, — объявил Ахмед. — Правда, Владик?

Владимир помрачнел и внимательно глянул на оппонента. Потом рассеянно махнул мне рукой.

Я вышел из зала обратно в холл. Там дежурило пятеро или шестеро вооруженных людей. «В бар», — пояснил я, и один из них указал пальцем, куда. Отодвинув еще одну тяжелую и пыльную занавеску, я оказался в просторном и низком помещении с кирпичными стенами — это и был бар. Усевшись на высокий табурет у стойки, я оглянулся и увидел в самом темном углу ахмедова сына. Он не глядел на меня, а молча курил. Рядом с ним стояла чашка кофе.

Я невозмутимо спросил у бармена коньяку. Он поднял брови вопросительно, я ткнул пальцем наугад в какую-то французскую бутылку. Получив большой дутый бокал с ароматной жидкостью на донышке, я удивился, но ничего не сказал. Опершись локтем о стойку, я взял в руку бокал и осторожно пригубил. Тут сидевший в отдалении молодой горец поднял голову и произнес:

— Подходи сюда. Пожалуйста.

Это могло относиться только ко мне. Поскольку приглашение было вежливым по всем понятиям, я кивнул, спрыгнул с табурета и подсел на лавку прямо напротив него.

— Иса. Можешь звать Саша, — представился горец.

— Петр.

— Ты разве Владика друг?

— Я ему не друг, — сказал я.

— Это хорошо, — задумчиво сказал Иса.

— Что так?

— Живой будешь, что еще, — усмехнулся Иса.

Он потрогал пробившуюся курчавую бородку и глянул на меня острым черным глазом:

— Отец просит тебе передать.

— Что передать? — спросил я, изумленный.

— Он говорит, ты смелый парень. Умный парень.

«Вот спасибо-то, — мелькнуло у меня в голове. — Обласкал».

— Отец так сказал: Коля Раевский нет больше. Сбежал. Сын может вместо него. Тебе магазин вернем. Директор будешь. Хочешь?

— А Владимир?

— Владик забудь, — усмехнулся Иса. — Владик отдохнет.

— Не знаю, Саша, — сказал я. — Мне домой надо.

— Вот хорошо! — воскликнул Иса, будто мои слова его очень порадовали. — Надо вместе работать, понял? Отец старый. На пенсия скоро пойдет, — он негромко рассмеялся. — Мне люди нужны.

«А ведь и верно, — подумал я. — Вот Кирюхе Шалимову банк от отца достанется. А тут и крыша новая подрастает».

— Иди, отдыхай, — разрешил Иса, как будто я уже был принят на работу. Горделиво расправил плечи, встал и вышел.

«Ох, орел молодой, как бы тебе папа крылышки-то не подрезал, — размышлял я, возвращаясь к стойке. — А ну, как узнает, как ты за его спиной банду собираешь. Кому бы такое понравилось?»

— Понравилось? — осведомился бармен. — Повторить?

— Даже не знаю, — вздохнул я. — Ладно. Повторим. И еще вот что… — я пощелкал пальцами. — Скажите, а почему ресторан называется «Пит-стоп»?

— Хм, — замялся бармен. — У нас есть такой коктейль фирменный. С кубинским ромом. Но вам вряд ли понравится, у него запах… специфический.

— Я верю.

— А почему «Пит-стоп» — даже не знаю… Питбуль — это понятно. А пит-стоп…

Я выложил на стойку сотенную бумажку. К моему удивлению, бармен без промедления выдал пятьдесят долларов сдачи и любезно улыбнулся. «Сколько же это дерьмо стоит? — подумал я. — А, всё равно уже».

Вооружившись бокалом, я пересел поближе к выходу. Коньяк мало-помалу делал свое дело: мой страх стал каким-то прозрачным и отвлеченным. Мне подумалось: а что, если прямо сейчас подойти к Владику, выхватить чемодан и убежать? «Э-э, джигит, от пули не убежишь», — равнодушно подсказал внутренний голос. Я сунул нос в бокал и сделал глоток. Как раз в это время из-за бархатных портьер послышался неясный шум. Я осторожно выглянул в холл: охранников там уже не было, все они, похоже, перешли в зал. А вот в зале происходила какая-то заварушка. Я услышал резкие гортанные реплики Ахмеда, ему решительно, с подмосковным напором, возражал Владимир («В арбитраж кто пойдет? Ты, что ли, пойдешь?» — кричал исполнительный директор).

Внезапно крики смолкли — я разом представил, как партнеры по переговорам наконец выхватили стволы, и грозовые облака в зале вот-вот прольются свинцовым дождем. Но вместо этого гром грянул с улицы. Там раздался взрыв такой силы, что разноцветное стекло в ресторанной двери треснуло и вывалилось внутрь. С улицы послышались вопли и вой сирен доброго десятка автомобильных сигнализаций. Я выронил бокал и зажал уши. В зале посыпались стёкла, потом затарахтели короткие автоматные очереди (у кого-то явно сдали нервы), загрохотали падающие стулья — похоже, все бросились к выходу. Но к двери я был ближе всех.

Я выскочил на крыльцо, пробежал между чертовым «мерсом» и ахмедовым «бмв» и метнулся в арку меж двух невысоких домов. Сзади кто-то окликнул меня — мне показалось, это был молодой Иса. Но я уже набрал хорошую скорость, пересек заросший кустами двор с вонючей помойкой, кое-как сориентировался на ходу и пулей вылетел в уже знакомый узкий переулок, ведущий к РОСТ-Банку. И там чуть не свалился наземь от неожиданности.

Банк лопнул. По его зданию прошла широкая трещина с первого этажа до последнего, третьего. Языки неудержимого пламени вырывались из подвальных окон. Через одно такое окно, как вы помните, мы совсем недавно спасались бегством. «Так это же в котельной рвануло, — воскликнул я мысленно. — В газовой котельной. Если горелки включить на полную, а в котлах воды мало — так и взорвется, пожалуй… А если еще газу напустить… Там сплошная автоматика, но Макс что-то говорил про таймер? Завтра, говорил, сработает? Вот сумасшедший! Вот пироман чертов!»

Возле дома в отчаянии бегали люди, некоторые в деловых костюмах. Мне показалось, что я вижу среди них Кирилла Шалимова, но это оказался не он. Из разбитых окон повалил черный дым: горело уже на двух первых этажах. Огонь собирался перекинуться и на соседние дома, но, к счастью, где-то вдалеке уже слышался вой пожарных сирен.

Я задержался возле бывшего банка только на пару секунд. Выбежал на проспект, с разгону пересек проезжую часть (машины там встали), рванулся напрямик через кусты, мимо дурацкого фонтана — и оказался на какой-то незнакомой тихой улице. Рядом остановился ржавый «москвич».

— Чего там происходит, парень? — опустив стекло, спросил у меня мужичина в пропотевшей майке. — Что за шум, а драки нет?

— Это банк взорвался, — сообщил я. — Вы не подвезете до Железнодорожной?

— Банк? Это Ростика Шального, что ли?

— Его.

— Ну, коли такой праздник, тогда садись, — захохотал мужик. — Поехали на твою Железнодорожную.

По дороге я рисовал любопытному водителю апокалиптические картины, одна другой ужасней. Он кивал с удовлетворением и требовал новых подробностей.

— В первом этаже котельная рванула, — рассказывал я. — Сам видел. Трещина во весь дом, оттуда дым черный валит.

— А сегодня в новостях передали: Ростик-то нашелся, — сказал вдруг мужик, ожесточенно дергая рычаг коробки передач.

Я насторожился.

— А что с ним случилось? — спросил я.

— Пока говорят — смерть при невыясненных обстоятельствах. Труп найден за городом, на старой нефтебазе, прямо в цистерне… ох, бл…дь, сцепление надо менять…

— Он один там был? — неосторожно спросил я.

— Вот ведь какой ты ушлый, парень! То-то и оно, что не один! Еще сторож там найден. С той же нефтебазы. Что они вдвоем делали в бочке? Непонятно. Никакой информации в интересах следствия… Я думал, Ларионов чего скажет, так его в городе нет…

— В городе нет? — удивился я. — И куда же он делся?

Дело было в том, что для господина Ларионова День Города закончился несколько позже, чем он ожидал. Вооруженные артисты уехали прочь в своих «икарусах», захватив с собой для гарантии незадачливого мэра и его команду. Мэр и раньше не любил платить гонорары, но тут он не на тех нарвался.

Кажется, впоследствии за пленников был по-тихому и быстро заплачен солидный выкуп. Кто выступил спонсором, осталось неизвестным. Но мэру и его супруге пришлось лишиться акций колбасного комбината и много чего еще — по крайней мере, такие слухи ходили в городе.

— Нет мэра, да и хрен бы с ним, — рассуждал между тем мужик. — Но кто тогда за вчерашний бардак ответит? Вот вопрос. У соседа «жигули» сожгли. Хорошо, я сам на огород с утра поехал, так моя ласточка целой осталась!

Его ласточка выла и тряслась почище нашего «Челленджера», но все же катилась вперед, поскрипывая рессорами. Вот вам еще одна подробность мэрского праздника: под шумок в городе было сожжено более двух десятков машин, причем ни одного «мерса» или «бмв» среди них почему-то не оказалось — все это были рабочие лошадки, бедняцкие «жигули» да «москвичи», да еще с полдесятка стареньких «фордов» и «тойот». Хорошо, что Макс не узнал об этом: к автомобилям он относился лучше, чем к людям, да и за что их было любить, этих подлых и поганых людей?

Наша беседа подходила к концу: мы подъезжали. Едва не рассыпавшись на переезде, москвич подвалил к дому пятнадцать, там мужик высадил меня и уехал, не спросив даже денег. «Развеселил, развеселил», — цинично приговаривал он.

А вот мне было невесело. Найда не встретила меня возле дома, как обычно. Дверь квартиры номер два была заперта: вероятно, Лариса Васильевна ушла на работу, а может, случилось что похуже?

Постучавшись к соседям, я всё же узнал кое-что. У маринкиной матери сегодня был выходной, и она, кажется, уехала к родственникам; а вот молодежь подевалась неведомо куда.

Это было странно и непонятно.

Я вспомнил, как с позором покидал этот дом, волоча в собственных руках чемодан с деньгами. Мне снова стало грустно, так грустно и досадно, что хоть плачь. Кажется, Макс провожал меня сумасшедшим взглядом, а Маринка вообще отвернулась. Шериф оставался в прихожей под прицелом сразу двух стволов. Лариса Васильевна полулежала на диване, прикрытая клетчатым пледом, бледный Костик сидел рядом с ней; всё было кончено, и я больше не смотрел на них. Помню, я подхватил чемодан со стола, переложил из руки в руку, а Владимир одобрительно присвистнул.

«Эти ублюдки не станут меня искать, — размышлял я. — Нахрена я им нужен. Сейф распиливается в любом автосервисе, деньги делятся, вопрос закрыт».

«А где же теперь искать ребят? — думал я дальше. — Определенно, у автобуса. Больше нигде».

Эпизод57. Нигде, ни в каком романе о приключениях вы не встретите главного героя-неудачника. И нигде вы не прочтете о том, как он, понурившись, идет-бредет себе по дороге, потерявший сокровища, потерявший друзей, презираемый и отвергнутый всеми слабак и предатель.

Знакомьтесь: это я.

Даже собака ушла от меня. Даже собака, — почему-то вертелось у меня в голове.

Конечно, они ждут меня там, возле автобуса. Они встретят меня неловким молчанием, похлопают по плечу, попробуют успокоить. Только Маринка будет отводить от меня взгляд. Макс будет бодриться, а Шериф — угрюмо молчать, ведь притворяться он не умеет. А Костик? Костик пожалеет меня. И вот тогда-то я пойду, достану из-под сиденья ржавый наган и как-нибудь ухитрюсь застрелиться.

А может, оно и верно, я не так уж и виноват, — утешал я сам себя. Всё это — стечение трагических обстоятельств. Трудно возражать, когда в твою дверь входят трое вооруженных бандитов. Вот я и не возразил, у меня язык прилип к нёбу. Просто взял чемоданчик со стола и пошел.

Спотыкаясь, я брел по знакомой дороге к морю. Давно уже остались позади последние дома-бараки по улице Железнодорожной, и сама эта улица превратилась в раскатанный проселок, по которому я несся на угнанной «копейке» — такой смелый и героический парень, да еще и с собакой-ищейкой на переднем сиденье.

Идти пешком было далеко и долго. Солнце палило с небес метко и безжалостно, а у меня не нашлось даже бейсболки. Я чертовски устал и вспотел. Горячий степной ветер подгонял меня, гнал мимо клубы едкой пыли, а пару раз я видел настоящее перекати-поле — легкие летучие клубки неизвестно каких растений, а может, просто клочья сухой травы, не знаю. Все это не трогало меня. Я двигался, как во сне. Потом дорога начала подниматься в гору, и тут-то я понял, почему той ночью перегрелась бедная копейка.

Только через час, не меньше, я вышел к морю.

Наш белый кит Моби Дик, как вы помните, обсох на самом берегу. С пробитым баком и колесами ему некуда было деваться. Вот он и стоял по-прежнему там, на краю обрыва. Пустой. Вокруг всё еще воняло бензином.

Открыв дверцу, я повалился на раскаленное сиденье. У меня пошла кровь из носу. Я вытирал ее рукавом.

Всё было напрасно. Моих друзей тут не было, и никто не мог сказать мне, где их искать.

Порывом ветра дверца захлопнулась, и я впервые в жизни потерял сознание.

Сколько я там пролежал, в душном автобусе, пропахшем бензином, в окровавленной футболке? Я не знал. Когда я очнулся, жара немного спала. Голова у меня кружилась. Я уселся, протер глаза, с удивлением поглядел на засохшие пятна крови на сиденье и на полу. Кровь запеклась на моих губах и на подбородке. Это ощущение было неприятным. Вокруг было тихо. Я выглянул из автобуса.

Солнце уже склонялось к закату, море переливалось и сверкало, как жидкая ртуть. Подобравшись к краю обрыва, я осторожно заглянул вниз. Трупы бандитов возле сгоревшего «бмв» уже убрали. Вокруг на песке виднелись следы от протекторов тяжелого джипа. Вот что Ахмед предъявил вчера Владику, сообразил я. Разговор у них мог получиться очень непростым.

Хотелось умыться. Но спускаться с обрыва не было сил. Заслоняясь от солнца ладонью, я огляделся. Я поймал себя на мысли, что мои действия совершенно беспорядочны. Как будто у игрушечного танка на батарейках, забытого в песочнице. Я постоял у обрыва, потом повернулся и медленно пошел прочь.

Далеко в стороне берег был уже не таким отвесным. Под ногами поскрипывала галька. Я остановился возле большой лужи, оставшейся после прилива. Наклонился, зачерпнул воды и протер лицо. Вода была не слишком соленой.

Я выпрямился, почуяв запах дыма. Не мерзкого дыма от сбитого баварского штурмовика, а мирного, вкусного, знакомого дыма, совсем как на школьном выпускном, с шашлыками на берегу залива, когда Макс с Ленкой Ключевской ушли в лесок на часок, а потом получился скандал… Ноги сами понесли меня сквозь заросли колючих кустов, и скоро я, изрядно оцарапавшись, вышел на поляну к лагерю автостопщиков.

Костер горел на том же месте, а вокруг сидели люди.

— Петька! — поднялись от костра сразу две девчонки, неуловимо похожие друг на друга: Машка в Маринкиной футболке и Маринка в чудесной джинсовой рубашке с карманчиками, в которой я никогда ее не видел. Они обошли костер с двух сторон, подбежали ко мне и расцеловали сразу в обе щеки. Тем временем из-за дымовой завесы вышел и Шериф. Он отстранил девчонок и обхватил меня своими крепкими руками. Мы с удовольствием разглядывали друг друга. Надо сказать, что покрытый копотью, обросший и одичавший Раиль Шарафутдинов в длинной льняной рубахе выглядел очень аутентично — в точности как обрусевший ханский баскак под конец татарского ига.

— Он же весь в крови, — вскрикнула Маринка испуганно. — Что случилось?

— Фигня, кровь носом шла, — проговорил я. — А где Костик с Максом?

— В городе. Тебя ищут, — ответил Шериф. — А тебя отпустили?

— Я ушел. У них там разборка началась с этим Ахмедом.

Шериф злобно прищурился.

— Ахмеда помним, — сказал он. — Ну и как? Кто кого сделал?

— Не знаю. Стрелять начали.

Он посмотрел на меня внимательно, как будто хотел что-то сказать. Но промолчал. К нам подошел волосатый мужик по имени Дэн, поглядел на меня укоризненно, изрек что-то мудрое, отошел. Знакомая тощая девица принесла и вручила нам котелок, чтобы согреть воду. Все-таки это по-своему хорошие люди, думал я, смывая кровь, пот и слезы, оставшиеся от прошлой жизни.

Футболка, вся в темных пятнах, была тут же брошена в костер. Мне принесли чью-то чужую. Одеваясь, я заметил, что изрядно похудел за последнее время. Моя сестра Марина смотрела на меня с жалостью. Ничего печальнее я не мог себе представить.

Они устроили мне лежанку в каком-то шалаше. Машка подложила под голову свой рюкзак, а на него — свой же мягкий свитер. В шалаше было прохладно, вкусно пахло какой-то южной ботаникой — кажется, строители пообломали для своего вигвама ветки можжевельника. У отца была можжевеловая трубка, — вспомнил я. Почти что и не обкуренная, он ее для понту купил. Надо будет позвонить ему. Рассказать о своем бездарном проигрыше. Пусть тоже пожалеет меня. А где та записка с номером? Я привстал, запустил руку в карман штанов. Бумажка лежала там. Я вздохнул. Может, вылезти, покурить? Не зря же про трубку вспомнил? Да ладно, обойдусь, — ответил я сам себе грустно. Поворочался с боку на бок. От костра доносились негромкие разговоры. Тут я и уснул — крепко и надолго.

А проснулся от того, что кто-то большой, шумный и беспокойный потоптался по мне и затем принялся, громко сопя, облизывать мне ухо. Я вскочил и чуть не обрушил шалаш. С негодующим криком повалил рыжую Найду набок. Она вывернулась и небольно куснула меня за руку, чтобы я окончательно проснулся и понял, что Макс с Костиком уже возвратились и громко смеются, глядя на мои безумные прыжки.

Вокруг стемнело. В костер подбросили веток, и искры взлетали выше деревьев.

— Этого-то взяли, Владимира твоего. И жирного тоже взяли, — сообщил Макс.

— Как взяли? — я не верил своим ушам. — Куда взяли?

— Менты взяли. А может, ФСБ, не знаю. Остановили на проспекте и из «мерсов» высадили. Я лично видел.

— Посадили причем не в «козелок», а в «волгу», — добавил Костик. — Как министров.

«Этого не может быть. Просто не верится», — думал я.

— Зуб даю, — Макс со смехом показывал зуб — так себе, кривенький.

— В городе вообще ужас что творится, — рассказывал Костик. — Понагнали милиции. Неместные, чуть ли не из Москвы. Оцепили весь центр. Ну, мы все равно пробрались… Там пожар, всё в дыму…

— Да видел я этот пожар, — перебил я. — Вот как вас сейчас. Шалимовский банк на воздух взлетел. Треснул пополам на хрен. Макс, это ведь ты им такое счастье устроил?

— Я стал вроде как рукой судьбы, — торжественно произнес Макс. — От судьбы не уйдешь. Шалимов ссучился — и получил по заслугам.

— Видели мы его, — сказал тут Костик. — Только подходить не стали.

— Представляю, как он обос…лся бы, — предположил я.

— Да ладно. За милицией бы побежал.

— А ты-то где был в это время? — спросил Макс.

— В ресторане коньяк пил. Там такой ресторан есть бандитский, так вот в нем.

— В ресторане, — протянул Макс как бы разочарованно. — А мы тебя только что в морге не искали. Побоялись. На станцию «скорой помощи», между прочим, зашли.

— А мать маринкина куда делась? — спросил я.

— Куда делась… Она перепугалась до истерики. Потом — ничего, даже развеселилась. К знакомым пошла.

— Это от чего же она развеселилась?

Я всякого мог ожидать от Ларисы Васильевны. Но веселье в сложившихся обстоятельствах отдавало уже клиникой.

— Ну, типа, весело ей стало, — объяснил Макс, разводя руками. — Перенервничала.

— А чего тут нервничать? Всё предельно ясно, — сказал я.

— Да ничего тебе еще не ясно! Ничего! — воскликнул тут Макс. — Машка, ты где? Скажи ему.

— Идем со мной, — позвала меня Машка.

Я поднялся на ноги. Зажмурился. После пламени костра перед глазами плясали цветные пятна. Машка потянула меня за собой к вигваму. «Чего это она?» — успел я подумать. Возле входа в шалаш сидел Шериф и курил. Он глянул на меня, улыбнулся и спросил:

— Спать-то не жестко было?

Вслед за Машкой мы с Шерифом залезли в шалаш. Шериф щелкнул зажигалкой. Машка схватила свой автостоповский рюкзачок — черный, со светоотражающими полосками — и рванула на нем молнию.

— Видишь, Пит? — спросил Шериф. — Всё у нас пучком. А ты боялся.

Эпизод58. Деньги, деньги. Забавные бумажки. Кто придумал делать из вас аккуратные кирпичики, перетянутые бумажной ленточкой? Из этих кирпичиков складывается вся человеческая цивилизация. Вся, блин, политика, экономика, экология, хренология, литература, музыка и порнобизнес.

Кое-кто уверен, впрочем, что из этих кирпичиков можно выстроить лишь стены, разделяющие нас — но я этим наивным людям скажу так: где стены, там и ворота. Там и триумфальные арки, под которыми проезжают победители на белых конях, или, раз уж им повезло с друзьями, — на белых автобусах. И если кому-то не хватило места в этом белом автобусе, тогда пускай долбит и дальше свою стену, которая отделяет его постылую жизнь от дивного нового мира (может, и удастся вытянуть из нее пару кирпичиков и глянуть в дырку одним глазком). Или пусть рисует на этой стене красивые картинки и ковыряет их носом, как глупое деревянное буратино.

Теперь для этого придуманы широкоформатные телевизоры. В моей комнате установлен именно такой. И моих нынешних возможностей как раз хватает на то, чтобы переключать разноцветные картинки при помощи пульта дистанционного управления. Но ведь это мои проблемы, правда?

Вы, конечно, помните: из аккуратных кирпичиков, перетянутых бумажной ленточкой, мы с Шерифом сложили превосходную пирамидку — тогда, на столе, в квартире номер два дома пятнадцать по улице Железнодорожной.

Когда внезапно раздался стук в дверь, мы с Шерифом вышли в переднюю. И в этот момент в комнате произошло сразу несколько важных событий. Макс с Костиком переглянулись; затем Макс вскочил с подоконника, сдернул со стола скатерть вместе с кучей денег, наспех свернул их в узел и закинул за диван. Одновременно с этим Костик выхватил с полки два тяжелых тома Большой Медицинской Энциклопедии, сунул их в чемоданчик и захлопнул крышку. С еле слышным щелчком замки заперлись. Маринка только ахнула, а Лариса Васильевна схватилась за сердце или всплеснула руками — а может, и то, и другое вместе, не знаю. Возможно, ей даже стало жалко двух томов энциклопедии. Но, взвесив все за и против, она смирилась с утратой.

После того как я, понуро опустив голову, унес чемоданчик в «мерседес», ребята несколько минут сидели и вздрагивали от каждого шороха. Однако шум отъезжающих машин утих вдали, и тогда Костик сказал:

«А вот если бы они прямо тут открыли чемодан?»

«Ну, получили бы мы п…дюлей слегка, — грубовато отвечал Макс (Лариса Васильевна и бровью не повела). — А потом бы один хрен отдали бабло, как миленькие».

«Не понял», — сказал Шериф.

Ему показали сверток за диваном. Он покраснел, затем побледнел. И рассмеялся.

Но Костик сказал:

«Какая разница… Он Петьку все равно заставит чемодан открыть. Или пойдет, разрежет „болгаркой“ где-нибудь по дороге».

Маринка вздохнула и закрыла лицо руками.

«Не разрежет», — сказал Шериф.

«Почему?» — посмотрел на него Макс.

«Или разрежет, но потом».

«Отчего ты так уверен?» — спросила Маринка с надеждой.

«Людей много, — объяснил Шериф. — Бойцы смотрят. Не в тему открывать. Лучше потом, одному».

Конечно, Шериф был прав. Наш общий друг Владимир был вовсе не расположен засвечивать деньги перед своими пехотинцами. Что называется, целее будут. И уж тем более он не собирался радовать своего соперника — до поры, до времени.

Возможно, Владик (по прозвищу Черт) блефовал. Возможно, надеялся разойтись с Ахмедом, не вскрывая чемоданчика. Им предстояло поделить целый город, а в дальнейшем и целый мир, — теперь я понимал это с убийственной ясностью. Между двумя жерновами нас запросто могли стереть в пыль.

Нам всем несказанно повезло, что шалимовский банк лопнул в нужное время и в нужном месте, по сигналу таймера. Это очень походило на теракт — и ФСБ без промедления и вплотную занялась вопросом. Я представляю себе изумление как Владика, так и Ахмеда, когда полетели стекла и охранники начали укладывать друг друга штабелями в шикарном зале ресторана «Пит-стоп». Представляю, как были они недовольны, оказавшись в центре плотно оцепленной зоны, откуда не удалось уйти, даже используя московские красные корочки (так поступил первый) и ссылки на противоестественную близость с местным мэром (так поступил второй).

Также мне забавно было бы посмотреть на неведомого сотрудника органов, аккуратно и профессионально вскрывшего наш волшебный ларец с двумя цифровыми замочками. Два тома Медицинской Энциклопедии были ему наградой.

Тщетно, ох, тщетно разгадывал он значение послания. Перелистывал в задумчивости полезные и поучительные страницы, затем, хмурясь, просматривал результат дактилоскопической экспертизы — но откуда же было в архиве убийц и злодеев взяться отпечаткам пальцев Костика Дьяконова, будущего дизайнера, неполных семнадцати лет от роду?

Единственной зацепкой для талантливого криминалиста мог бы стать электронный код замков. Четыре цифры для одного и четыре для другого. Эти цифры означали мой собственный день рождения и день рождения моей сводной сестрички, Маринки — в последнем случае, кроме того, эти цифры (0704) напоминали об американском празднике Independence Day, который должен был случиться уже совсем скоро. Однако даже если код замков и удалось опознать при помощи хитрого сканера, то смысл этих чисел так и остался нашей маленькой тайной. Не зря же родители столько лет скрывали их от нас!

Мы сидели у костра и жарили колбаски на длинных заостренных палочках, по методу волосатого автостопщика Дэна. Колбаски были на редкость вкусными, особенно на свежем воздухе, да под свежее пиво, принесенное Максом. Пивом угостили и хозяев, у которых традиционно не было денег; разве что у Игоря Смирнова (по прозвищу Шумный) и его молодой подруги нашлась при себе кое-какая наличность: в Нижнем Новгороде они работали в каком-то скучном офисе, а в отпуск ездили стопом на юг — исключительно из развлечения.

Потом Макс одолжил у Шумного гитару и пел свои песни, Маринка — слушала. Машка с Шерифом отправились погулять по лесу, погрустневший отчего-то Костик пил пиво, а я лежал один в шалаше из веток, подложив под голову шестьсот тысяч долларов сотенными купюрами. Рыжая собака охраняла вход наподобие египетского сфинкса. Так закончился этот день.

Эпизод59. Утром рано меня разбудила Найда. Я протер глаза и обнаружил, что лежу не один: кроме мирно посапывающего Костика, тут же рядом устроился и хозяин вигвама — тот самый Мартин (как уж там его звали на самом деле, мы так и не узнали). «Все-таки уплотнили буржуя», — с удовлетворением подумал я. Потом вспомнил всё остальное. Ощупал рюкзак: деньги были на месте.

Солнце поднялось довольно высоко. Вылезши из вигвама, я увидел Макса; он возвращался из лесочка, застегивая ремень на ходу.

— А мы вчетвером в палатке спали, — сообщил он. — Тесно — офигеть.

Следом за ним показался и Шериф.

— Этот меня всё к морю зовет, — показал он на Макса. — Моряк, да?

— Так а пошлите сходим к морю, — заспанная Машка выбиралась из палатки (на ней была полосатая футболка-тельняшка). — Погода-то какая!

— Там и о делах поговорим, так ведь? — оглянувшись, произнес Макс.

— Да запросто, — согласился я.

Из шалаша вылез Костик, волоча за собой рюкзак. Найда вертелась вокруг. Наконец, на полянку вышла и Маринка: она успела причесаться и посмотреться в зеркало и теперь выглядела удивительно симпатичной. Мы с Максом синхронно вздохнули и уставились друг на друга.

«Доиграешься», — мысленно пригрозил я.

«Ты мне сам обещал», — ответил он уверенным взглядом.

«Я обещал — если она сама тебя выберет».

«Да. Вот и не забудь».

— Ну хватит уже, — обиделась Маринка. — Пошли купаться.

По узкой тропинке сквозь заросли мы вышли к морю. Я подхватил рюкзак на плечо, собака бежала рядом. По самой кромке воды мы подошли к знакомой каменистой косе. Вдали неподвижно стоял наш автобус. Шериф направился туда: купаться он все равно не любил. Он пообещал к нашему приходу попробовать поменять заднее колесо. «Так ведь бак пробит?» — спросил я у Макса. «Фигня, на дне литра два осталось. Придумаем что-нибудь», — беспечно ответил он.

Мы пробежали по скользким камням метров сто до самой отмели. С моря дул теплый ветерок. Волны лизали нам ноги. Поскидывав штаны и рубашки, мы с Максом с разбегу бросились в глубину (сейчас мне грустно вспоминать об этом, но я страшно любил купаться и плавал лучше всех в школе). За нами с пронзительным воплем кинулись в воду и Машка с Маринкой, а заодно и собака Найда. Последним полез Костик. Мы тут же постарались заманить его подальше, долго учили плавать, а потом, изрядно помучив, под руки вынесли на песок, едва не падая от смеха вместе с ним.

Помню, я лежал на песке, подложив под голову туго набитый Машкин рюкзачок, и из-под руки глядел в ярко-голубое небо. Со всех сторон слышался шум прибоя.

— Поехали потом все вместе в Италию? — предложил я.

— Это можно, — произнес Макс откуда-то сбоку.

— В Милан, — сказал Костик. — Я бы в Милан поехал. Там сейчас столица мировой моды. Там и диски можно найти какие хочешь.

— А в Турине — заводы «фиата», — зачем-то сказал Макс.

— Там моря, кажется, нет, — возразила Маринка.

— Я все равно плавать не умею, — махнул рукой Костик.

— Уже умеешь немного, — уточнила Марина. — По направлению к берегу.

— Можно еще в Англию слетать. Там вся музыка всегда делалась. В Лондон, в Манчестер. Я бы для этого даже язык выучил.

— Размечтался, — сказал Костику Макс. — Тебя там только и ждут. Консульство визу одному человеку из сотни выдает.

— Парни, — сказала вдруг Машка. — А вы что, вправду делиться будете?

Мокрая Найда валялась на песке рядом. От нее пахло псиной. При этих словах она подняла голову, будто прислушивалась.

— Нет, а что, я что-то не так сказала? — переспросила Машка.

— Всё так, — отозвался я. — Отец говорил, что это будут наши деньги. Я обещал. Все помнят.

— Вы все перессоритесь, — задумчиво проговорила Маринка. — Как дойдет до дела, вы все и переругаетесь.

«Будет еще хуже, — подумал я. — Просто все обидки свалятся на меня».

— Первый же, кто перессорится, получит в морду, — заявил Макс. — В наглую… в рыжую, — пошутила Маринка. Я вспомнил этот детский анекдот про лису. Макс незаметно протянул руку и ухватил Маринку за лодыжку. Маринка взвизнула. «Акула, акула!» — приговаривал Макс. Найда обрадовалась донельзя и прыгала вокруг, как на пружинах.

— Мне нужно отцу позвонить, — сказал я.

Прошло два часа. Наш автобус медленно и осторожно, объезжая колдобины и ямы, двигался по проселочной дороге к дому. Запаска не держала давление, но мы надеялись дотянуть. И дотянули бы, но в самом начале Железнодорожной улицы бензин в продырявленном баке вышел окончательно. Мотор заглох.

Мы дошли до пятнадцатого дома пешком.

Лариса Васильевна встретила нас горячими поцелуями. Я отстранялся, как мог, но и мне досталось, хотя все же не так, как Костику. Освободившись, я кинул рюкзачок на диван.

— Садитесь обедать, всё как раз готово, — пригласила Лариса Васильевна. — Вы такие уставшие, на вас прямо лица нет.

— Мне бы телефон, — сказал я тихо.

— Отцу будешь звонить? — догадалась она. — Если тебе не трудно, передай потом трубку мне. Мне бы хотелось сказать ему пару слов.

— Мама, а может, не нужно? — спросила Марина.

— Нужно. Мне надо было сказать ему это гораздо раньше. Но после того, что он для вас устроил…

Она не договорила и махнула рукой. Повернулась и ушла на кухню.

— Петь, ты знаешь, я тоже хочу с ним поговорить, — Маринка как-то несмело тронула меня за плечо.

Ее прикосновение вывело меня из транса. Сунув руку в карман джинсов, я вытащил измятую и потертую бумажку с телефонным номером.

Я повертел записку в руках, снял трубку и со второй попытки набрал длинный заграничный код и еще шесть цифр. Раздались гудки, потом на том конце провода знакомый голос ответил:

— Алло.

— Здравствуй, папа, — сказал я.

Эпизод60.Ах, какими взглядами провожали нас сотрудники «вестерн онион», когда мы выходили из их офиса! А за полчаса до этого — какими взглядами встречали… Ну почему я пишу повесть, а не снимаю фильм?

Когда Макс и я, растрепанные и слегка ошалевшие, подошли к стойке, девушки в костюмчиках даже не подняли на нас взгляда. После первых наших слов — заинтересовались. А уж после того, как мы принялись вынимать из простецкого Машкиного рюкзака несметные пачки баксов, их глазенки сделались круглыми и бессмысленными, как у двухнедельных котят. Да такими и остались.

Я не стану развлекать вас подробностями наших расчетов. Скажу только, что часть денег вернулась законному владельцу, срочным переводом через местную контору известной западной фирмы.

Много ли досталось нам за наши опасные труды? Сказать по правде, дохрена.

Мы поделили остаток по справедливости. Похоже, Маринка становилась богатой невестой — когда я ей про это напомнил, в ее глазах отразился целый комплекс переживаний. Каждый из нас открыл свой банковский счет — не в лопнувшем пополам РОСТ-Банке, а в другом. У нас появились настоящие кредитные карты, эмитированные в рамках всемирно известной платежной системы. Все это было чертовски приятно.

Одним словом, мы убрали славный город Хворостов. Впрочем, горожане перенесли это стойко и мужественно. Если отдельные банковские девушки и не смогли потом заснуть несколько ночей подряд, то это были их личные проблемы! Клиента надо встречать с улыбкой уже у входа. Даже если этот клиент спит в автобусе и причесывается, глядя в зеркало заднего вида. Пусть именно таким меня здесь и запомнят.

Кстати, о нашем автобусе. Кажется, мы оставили его с пробитым баком на улице Железнодорожной? Мы попробовали перегнать его поближе к дому, но оказалось, что жиклеры карбюратора намертво забились грязью. Без толку пытаясь завести мотор, мы посадили батарею и заодно пожгли что-то в генераторе (Макс объяснял мне, что именно, но я не запомнил). Дело уладилось просто: Шериф позвонил на станцию скорой помощи своему новому приятелю — фельдшеру Гачикяну. Толстый и носатый Гачикян уселся в свою белую карету — и вскоре мы наблюдали из окна, как самая настоящая «скорая помощь» с мигалками тянет наш автобус на длинном тросе. Несколько дней его ремонтировали на местной автобазе, а потом вернули нам.

Судьба соседской «копейки» сложилась иначе. Пару дней спустя мы приволокли ее в город и поставили на прежнее место, под окно хозяину — ее даже не успели разграбить. Ну да, вид у нее и был-то неважный, а стал и того похлеще, но ведь и эта машина сыграла свою роль в наших приключениях. «Подумаешь, стекло, — говорил я хозяину. — Подумаешь, сцепление. Делов-то литра на два!» Но этот склочный мужик не унимался. Он долго доставал меня, брызгал слюной и грозил милицией. Когда мне все это надоело, я предложил ему выбор: мы ремонтируем его рухлядь за свой счет — или даем ему денег. Прямо сейчас.

Сосед даже руки опустил. Конечно, он взял деньги. Мало того: в первый же вечер он нажрался, как свинья, уселся в пресловутую «копейку» и поехал за догонкой — и вот безответная измотанная кляча закончила свои дни в кювете, у самого магазина «24 часа». Когда продавщица Валька выскочила посмотреть, что случилось, хозяин «копейки» уже сладко спал, склонив башку на баранку. Спящего вынули невредимым из груды смятого железа, и дальнейшая его участь неинтересна.

Нам нравилась наша новая жизнь. Домой мы пока что не собирались. Собственно, дома все было по-прежнему. Мать все еще отдыхала в питерском санатории; стараниями доктора Лившица, Бориса Аркадьевича, в ее комнате даже был телефон, и я несколько раз справлялся об ее здоровье. «Съездили неплохо, немного позагораем и тронемся обратно», — самым невинным голосом докладывал я.

А вот мать Костика была до сих пор уверена, что мы копаемся в земле в составе археологической экспедиции. Костик не стал ее разубеждать. Он пообещал, что привезет ей какой-нибудь раритет в подарок — а еще поклялся, что никогда, никогда больше не будет воровать из домашнего бара бренди «Наполеон». В ответ на упреки он ехидно поинтересовался: а с кем, с какими такими гостями его мама решила побаловаться коньячком? «Шкр, шкрт», — недовольно скрипела трубка. «Ну, этот может и чаю попить. В конце концов, чай ведь ему и достался», — философски заметил Костик перед тем, как закончить разговор.

Кажется, Макс с Шерифом тоже звонили домой. Но о чем говорили, я не слышал.

Шериф не расставался с Машкой. Он даже подарил ей красивое золотое колечко. Машка колечко надела, но и фенечки с запястий не сняла. Было весело смотреть на эту невозможную парочку. Мы подшучивали над ними, они не обижались.

Кончилось дело тем, что мы все вместе поселились в двухкомнатной квартире, которую нам сдала бабка с вокзальной площади. Забавно, что это жилье оказалась в двух шагах от Маринки; собака Найда была очень довольна. Ее обязанностью теперь было бегать от одного дома к другому и кормиться то там, то здесь.

Едва ли не каждый день мы ездили купаться. Пару раз заезжали в лагерь к Машкиным автостопщикам. А иногда просто гуляли по городу.

Здесь уже ничто не напоминало о давешнем пьяном воскресенье. Пикеты милиции и ОМОНа сняли, погромщики и хулиганы вновь превратились в добропорядочных бездельников. Только здание РОСТ-Банка стояло пустое и закопченное. Вернувшийся из незапланированного отпуска мэр Ларионов распорядился обнести его деревянным забором. Теперь бессовестные горожане писали на этом заборе обидные вещи про самого же Ларионова. А в остальном всё было тихо. Кажется, после всех необычайных и ужасных событий мирный городок Хворостов снова погрузился в долгую спячку.

Вот что удивительно: после того, как федералы увезли из города Ахмеда и Владика Черта, нас больше никто не беспокоил. Главари мафии держали язык за зубами, а может, просто не могли себе простить неудачи. Лишь однажды нас с Костиком задержали за отсутствие регистрации. Дежурный сержант (бледный, как после тяжелой болезни) поглядел на нас задумчиво, поиграл связкой ключей, поморщился, будто вспомнил что-то до крайности неприятное — и отпустил.

Шалимова-младшего мы больше не встречали. Как нам рассказали позднее, он пережил нервный срыв и долго лечился в Москве. В родной город он не вернулся. Стал ли он дизайнером у себя в Англии или попросту снюхался в московских ночных клубах, я так не узнал.

Только теперь я понял, как рискованно мы поступили, возместив Ларисе Васильевне утрату двух томов Медицинской Энциклопедии. Приняв деньги на вес, не считая, Маринкина мать взяла на своей станции отпуск на неопределенный срок, закатила роскошную отвальную и, расчувствовавшись, неоднократно поцеловала фельдшера Гачикяна. Мало того: она твердо решила в ближайшее время устроить личную жизнь, для чего предприняла ряд срочных мер. Дома она бывала всё реже.

По этой причине, а может, по какой другой Марина сегодня казалась печальной и как-то по-особенному трогательной. Она сидела на скамейке возле дома, а под скамейкой лежала рыжая собака.

Мы с Максом подсели к ней, а Костик пристроился с краю и начал чесать дворнягу за ухом.

— Ведь вы теперь уедете? — спросила Марина, глядя перед собой, куда-то вдаль, на железную дорогу.

Мы молчали.

— Вообще-то, у нас каникулы, — подал голос Костик.

— Слушай, Марин, а что если мы тебе присмотрим квартиру у нас? — вдруг предложил Макс. — Это хорошее вложение денег. А мы потом в гости к тебе ходить будем.

— А мать?

— А мать здесь останется, — мрачно сказал я. — С бабкой.

Марина посмотрела на меня и покачала головой.

— Бабка умерла сегодня утром. Матери дома нет. Вот одна Найда ко мне пришла.

Я увидел, что она беззвучно плачет.

— Да что же это такое творится, — воскликнул я и вскочил со скамейки, напугав собаку. А Макс… Макс обнял Марину за плечи и сказал ей на ухо несколько слов. И она уткнулась ему в плечо, уже не скрывая слез. Костик уселся рядом и тоже стал шептать ей что-то, пытаясь утешить. А я стоял и смотрел на нее. Все стоял и смотрел.

Документ6. Я несколько дней думал, продолжать ли мне дальше мою работу. Открывал нотбук и бездумно бродил по интернету. Зашел на официальный сайт города Хворостова — его, похоже, соорудили недавно. Почитал малограмотные новости («Губернатор края приехал в наш город, в канун юбилея»). На нескольких кадрах хроники несимпатичный человек с одутловатым лицом, как рак-отшельник, выползал из большого черного джипа на привокзальную площадь — прямиком в этот самый канун. Другая фотография на сайте называлась скромнее: «Восход на берегу залива». Я подождал, пока она откроется, и замер.

Неизвестный любитель запечатлел тот самый кусок береговой линии, который стал финишным отрезком моего личного путешествия. Вот они, поросшие кустами склоны, поросшее кустистыми облаками широкое небо, белесое море и маяк на косе. Когда-то мой отец сделал по этим камням свои первые самостоятельные шаги, а я — последние.

Я отложил нотбук и поставил ноги на пол. Попробовал встать, держась за прикроватный столик. С трудом прошелся по комнате, хватаясь то за спинку стула, то за кресло. Ноги ступали нехотя и как-то брезгливо. Так мог бы двигаться по ненавистной русской земле Петр Первый, счастливо вышедший из-под рук грузинского скульптора. Этого Петра я недавно видел на обложке российского журнала, купленного отцом в Праге, специально для меня. Вероятно, я должен был испытать гордость от заголовка: «Петр Не Последний».

Память меланхолично подсказала: Петр Второй помер, не пережив собственной свадьбы. Про третьего и вспоминать не хотелось.

Я добрался до окна и выглянул вниз. Сад был пустынен. На скамейке под окном лежал забытый кем-то журнал, тот самый, с Петром на обложке. Журнал было жалко. Но спуститься вниз в одиночку у меня ни разу еще не получалось.

Сидя на подоконнике, я думал: сколько еще будет продолжаться мое комфортное заточение? Мне предстояло закончить в одиночестве курс психологии местного университета — мои успехи озадачили меня самого. Доктор Лившиц, приехавший сюда вместе с нами сразу после первого российского дефолта, особенно настаивал на том, чтобы я продолжал вникать в эту популярную лженауку. «Подумай: психиатры лечат больных, а психологи — здоровых, — говаривал он. — И кого, ты думаешь, больше?» — «Даже и не знаю», — грустно отвечал я. «Нет, ты не понимаешь. Больше здоровых, а у здоровых больше денег. Иначе бы мы тут не сидели», — рассуждал Борис Аркадьевич. «Вот поэтому вы тут и сидите», — помню, сказал тогда я, а доктор обиженно умолк. «Вы сидите, я лежу», — добавил я с улыбкой, чтобы не огорчать его. В конце концов, дядя Боря лечил меня с детства. «Ты и лежи, — как ни в чем не бывало, продолжал он. — Лежи, лежи, может, умнее станешь. Хотя таких взрослых охломонов, как ты, учить вообще бесполезно». Я знал, так он пытается сделать мне приятное.

«Зато потом, как встанешь, будешь со мной работать. Будешь?» — спрашивал доктор — и, скажу вам честно, я всерьез рассматривал его предложение. Лившиц всерьез занялся в этой еврославянской стране психологическим консалтингом для сбежавшего туда нового русского бизнеса, да так развернулся, что никто и не догадывался его спросить: а от чего, собственно, психологи лечат здоровых?

И все же здесь было тоскливо и одиноко.

Вы, конечно, спросите: что стало с моими друзьями, и почему я не говорю о них ни слова? Не знаю. Поставив точку в предыдущем эпизоде, я совсем было распрощался с ними: наше путешествие привело нас на край обрыва, за который мне и сейчас грустно заглядывать.

Но все же у повести должен быть хороший конец. Я же заранее придумал, какими словами она закончится: «и будем жить долго и счастливо».

Вернувшись на диван, я придвинул к себе нотбук. «Восход на берегу залива» я сделал заставкой рабочего стола. Я вглядывался в молочно-белое море и каменистый берег, пока не вспомнил всё.

Эпизод61. Ночь после Маринкиного дня рождения мы решили провести у моря. Мы приехали на знакомый берег незадолго до темноты, поставили автобус в зарослях и на всякий случай огляделись: не свалятся ли нам на голову камни или нежданные туристы? Сами-то мы уже стали своими в этом городишке, и даже знакомые гопники научились растворяться в воздухе, когда мы выходили на улицу. Во-первых, мы всегда были вместе. Во-вторых, мы имели очень независимый вид. Только сегодня на нашем счету водилось кое-что кроме независимости, и всякий встречный это чувствовал.

Было тепло и душно, как часто бывает в этих краях в начале июля. Шумело море, на каменистых склонах стрекотали цикады. В отдалении жгли костер то ли здешние, то ли приезжие дикари. Оттуда донеслось бренчанье гитары. Скорей все-таки приезжие, решил я. Макс прислушался и по каким-то оттенкам бардовской песни, известным разве что ему, определил: «старичье». Нашествия с той стороны можно было не опасаться. Советские студенты восьмидесятых тоже были независимы и самодостаточны — судя по голосам, на поздний сеанс ностальгии они притащили с собой местный портвейн.

А мы купили ящик итальянской шипучки и много-много цветов для Маринки. И один за другим были расцелованы в знак благодарности.

Ни одной фотографии того дня у нас не осталось.

Когда совсем стемнело, Маринка позвала всех купаться, и мы, как всегда, сразу послушались. Только Шериф с Машкой остались возле автобуса.

Месяц светил ярче самого яркого маяка. Мы плескались в полосе прибоя, прыгая навстречу волнам, пока не надоело; тогда, взявшись за руки, мы пробежались по косе почти до самого заброшенного маяка и улеглись на отмели, встречая визгом и смехом каждую высокую волнушку. Иногда нас накрывало с головой. Маринка делала вид, что боится медуз, а мы так и норовили подобраться к ней поближе и шлепнуть по чему придется. Она верещала, отбивалась и кидалась то к Максу, то ко мне — мстить. Или, спасаясь от нас обоих, вдруг прижималась к Костику, а тот героически прикрывал ее своим телом. Так мы веселились, наверное, с полчаса, а потом замерзли и вприпрыжку, спотыкаясь и падая, вернулись на берег.

Оказалось, что Шериф не поленился разжечь костер. Это пришлось очень кстати. Макс принес бутылку какого-то бренди (шипучки уже не хотелось), и мы пустили ее по кругу. Сделав хороший глоток, Марина зажмурилась и поскорей передала бутылку дальше. «Ой, мне хватит», — сказала она. Мы приложились еще по разу и стали прислушиваться к ощущениям.

Эта ночь была особенной. Это знала Марина, это знал Макс, это знал я, а Костик если и не знал, то чувствовал.

— На вас так прикольно смотреть, — сказал Костик чуть погодя.

— Это почему же на нас прикольно смотреть? — спросил Макс, держа Маринкину ладонь в своей.

— Да так, — засмеялся Костик. — Ничего.

— Мы сходим, погуляем, — сказал Макс.

Он встал и протянул Маринке руку. Она помедлила и подчинилась. Пламя костра отбрасывало на их тела неверные блики. Я увидел, как нежно она коснулась его плеча, и мое сердце сжалось. «Вот почему люди кричат „горько“, — произнес знакомый голос внутри меня. — Ах, как темны глубины подсознания». «Дьявол, — узнал я. — Ну что же, я готов». Но ничего не произошло.

— Красивая девочка, — тихо сказал Шериф, когда они скрылись в темноте. «Ненавижу», — подумал я. А вслух хрипло спросил:

— У нас еще коньяк есть?

Шериф передал мне бутылку. Я сделал несколько глотков. Глаза слезились от дыма. Костик сказал мягко:

— Успокойся. Ты же понимаешь, что скажут люди, если…

Я вскочил и, не помня себя, схватил его за воротник. «Что ты об этом знаешь, — рычал я. — Заткнись вообще!» Он не сопротивлялся, даже как-то устало прикрыл глаза. Мне хотелось врезать ему по лицу, по зубам, по носу, но ведь он не смотрел на меня! Тут Шериф легонько, но властно придержал меня за плечо, и я очнулся.

— Брейк, — сказал Шериф. — Разошлись.

— Да что же вы все мне футболку рвете, — вздохнул Костик.

— А чего ты меня лечишь? — огрызнулся я. — Ненавижу это всё. Ненавижу.

— Больше не пей, пожалуйста, — сказал Шериф.

— Это почему же?

— Потому. Возьми, покури, расслабься.

Он достал из кармана коробку туго забитых папирос и дал одну мне.

— Взрывай.

Трава от фельдшера Гачикяна была очень хорошей. Понемногу мне стало легче. Но не настолько, чтобы спокойно ждать, когда они вернутся («усталые, но счастливые», — подсказал голос внутри). И еще почему-то мне было страшно, что они не вернутся совсем. Похоже, я не понимал собственных мыслей. Я счел за лучшее лечь на песок лицом вниз.

«Первые люди на Земле, — сказал появившийся дьявол. — Каждый раз всё заново. Вот что мне всегда нравилось».

«Ты сука. Ты похотливый козел», — откликнулся я.

«Можно и так сказать, — согласился голос внутри. — Кто как видит».

«А какой ты на самом деле?»

«Встретишь — не спутаешь. Не спеши».

«Почему ты сделал это именно со мной? — спросил я. — Я не хочу так мучиться».

«Что ты знаешь о мучениях? — усмехнулся дьявол. — А по твоему вопросу так тебе скажу: тебе уже повезло в игре. Ты знаешь, что бывает с теми, кому везет в игре?»

«Это не мои деньги, общие», — сказал я.

«А ведь и правда. Смотри, как ты быстро растешь. Мальчики-то ни при чем, ты им сам долю выделил. Да и побегали изрядно. А вот к твоей сестренке у меня будут вопросы. Что-то больно легко ей все достается».

Меня охватил ужас.

«Вот видишь, ты врубился, — продолжал дьявол. — Нельзя от всего получать удовольствие. В жизни должно быть место… задорной и радостной песне. Я вот думаю, какую песню я захочу услышать».

«Не трогай ее, — взмолился я. — Ради бога, оставь ее в покое».

«Ты чего, охренел? Ты хоть понял, с кем разговариваешь?»

Я задумался.

«С собой самим», — наконец ответил я.

«Можно и так сказать», — повторил дьявол.

«Кто бы ты там ни был, если тронешь ее — убью».

«Ты даже не подозреваешь, как это легко».

«Оставь их, последний раз тебе говорю».

«Да пошел ты, — рассмеялся дьявол. — Ладно, вставай и поздравляй своих чемпионов. I'll be back».

Я сел и протер глаза. Шериф подбрасывал в костер веточки.

— Ты спал? — спросил Костик.

— Возможно. А где они?

— Они… пошли к морю, — произнес Костик. — Туда, на маяк.

— А ты?

— А я жду, пока ты проснешься, — сказал Костик.

Я поглядел в сторону моря.

— Прости меня, Костик, — проговорил я. — Я тут кое-что понял. Я сволочь и говно.

— Ты и на говно-то не похож, — отвечал Костик со смехом, и я повалил его на песок. А Шериф ухватил Костика за ногу и потянул в костер. «Шашлык делать будем, слюшай, да?» — закричал он с неважным кавказским акцентом. Костик смеялся и отбивался, и наконец отбился и уселся, тяжело дыша и все еще смеясь. А я в который раз подумал, какой у нас на глазах вырос хороший и красивый парень.

Я сказал:

— Только ты меня понимаешь, Костик. Не повезло нам с этой жизнью.

Костик поднял на меня глаза. Он больше не улыбался.

— Кто же нам другую-то жизнь выдумает, — произнес вдруг Шериф.

Шагах в трехстах шумело море. Видимо, все было написано у меня на лице, потому что Костик попросил:

— Оставь их. Сами вернутся.

— Нет уж, хватит отрываться вдвоем, — сказал я с напускной суровостью. — Посмотрю в их честные глаза.

Подхватив бутылку коньяка, я побрел по камням к морю.

Я искал их недолго. Они уже спустились с нашего маяка. Теперь гуляли по косе, таинственно мерцающей в лунном свете. «Как первые люди на Земле, — сказал кто-то внутри. — А ты — Петр, да не первый».

Глотнув пару раз из горлышка, я двинулся дальше по каменистой полоске земли, уходящей прямо в море. Мне некуда было спешить.

— Никто мне не нужен, — бормотал я себе под нос. — У меня дохрена денег. На самолет — и к отцу в Европу. А вы здесь что хотите делайте. Мне пофигу.

Я помедлил, выбирая дорогу между двух скользких камней.

— Нет, действительно. Сколько можно х…йней страдать. Детство кончилось. Поступлю в университет. И все. Пишите письма. Я вам денег дал. Я же добрый.

Еще один добрый глоток заставил мою мысль перескочить на другую дорожку.

— А потом Макс на ней женится, а Костик будет свидетелем. А Шериф — шафером. Смешно: Шериф — шафером… И родится у них девчонка, и назовут ее… С-сука! Так и шею сломать недолго!

Споткнувшись, я чуть не выронил бутылку.

— Спокойно, не падать, — сказал я нам обоим. Поднял бутылку и посмотрел на свет: оставалось немного.

— Это… Всё как-то не по-взрослому, — продолжал я бредить вслух. — По-взрослому надо сказать ей… рассказать ей…

Кажется, меня заметили. Два силуэта робко приближались — усталые, но счастливые.

Я прошел еще несколько шагов и вновь приложился к бутылке. Бренди пилось как вода. Неужели выдохлось? Я вспомнил, как когда-то с Костиком мы таскали из бара «наполеон» и разбавляли его чаем. Тихо рассмеявшись, я увидел: Макс как будто бы наклонился к Маринке и что-то ей говорит. Мне показалось, я слышу, как она смеется. Надо мной? У меня вдруг закружилась голова: тогда, давным-давно, мне нужно было держать ее крепче и наплевать на всех, а я что наделал?

Это чувство было таким реальным, что я застонал и закрыл глаза. Что за дьявольское наваждение!

— Не могу больше, — прошептал я, сделал шаг, оступился и упал.

Эпизод62. Я увидел вспышку — как будто громадный бенгальский огонь зажегся в бархатно-черном небе. Несколько мучительных секунд я не мог даже вздохнуть; потом в разбитой голове как будто включилась запасная схема, и я снова получил способность дышать, видеть и слышать.

Я видел высокое темное небо с яркими южными звездами — мне казалось, у них действительно острые лучи, острые, как бритвы. Я слышал звук прибоя и не понимал, почему он доносится со всех сторон. «Ах да, я же шел по косе», — подумал я и порадовался тому, что могу думать.

Кто-то звал меня по имени. Я хотел откликнуться, но лишь застонал от боли. Попытался подняться, но ноги не послушались. Я помню, что испугался — но не так сильно, как следовало бы.

Макс подбежал ко мне первым. Он протянул мне руку, но встать я не мог. Макс посерьезнел, приподнял мою голову, и Маринка вскрикнула: ее мать работала в «скорой помощи», а она боялась крови.

— Держись, сейчас мы тебя поднимем, — сказал мне Макс.

— Погоди… У меня ноги не ходят, — с трудом выговорил я.

— Может, ты что-то сломал?

— Не знаю, — сказал я. — Кажется, нет. Просто ноги не двигаются.

Марина попыталась меня успокоить:

— Это бывает от удара… Посттравматический шок. Мать говорила, временно…

Если бы я тогда знал, насколько это временно, я бы тут же добил свою бедную голову о ближайший камень. Но я еще надеялся, что всё обойдется.

Они дотащили меня до берега вдвоем. Я помню ужас в глазах Костика, помню, как Шериф на руках нес меня в автобус (ноги болтались, как чужие). Помню, как от дальнего костра пришли двое взрослых, изрядно подвыпивших парней: они действительно были приезжими, но когда-то учились в медицинском и теперь предлагали помощь. Осмотрев меня, они помрачнели. Впрочем, один очень ловко перевязал мне голову.

Маринка всю дорогу до города сидела рядом. Когда мы уже подъезжали к больнице, я вдруг понял, зачем шел к ней по этой чертовой косе так долго и неудачно.

Я тихо сказал:

— Маринка, я тебе испортил день рождения. Прости меня.

— Не думай об этом. У нас будет еще много дней рождения.

— Такого не будет. Ты же знаешь.

— Глупый мальчик, — отозвалась Маринка.

— Я сам себе пообещал не делать глупостей. Тогда, давно. Но я очень хотел.

— Я знаю, — ответила она.

— Теперь это уже не важно… Но вот если бы я не оказался твоим братом?

Марина посмотрела на меня грустно.

— Лучше бы ничего не было. Никаких денег.

— Нет, ты скажи, пожалуйста.

— Когда ты посмотрел на меня в первый раз, тогда, в дверях, я подумала…

Она медленно провела пальцем мне по переносице, по губам и подбородку.

— Я подумала, что ты будешь моим. Моим самым первым.

— Господи, — прошептал я. — Или кто там. Почему же ты так с нами шутишь.

«Какие могут быть шутки, — усмехнулся голос внутри. — Но к сестре твоей вопросов больше нет. Ты понял, почему?»

«Понял», — мысленно ответил я.

«Не слышу, рядовой!»

«Уйди», — сказал я, и он ушел. На душе стало полегче.

— Маринка, — я улыбнулся и скосил глаз на Макса. — А скажи, тебе понравилось?

Эпизод63. В древнем Китае казнимых за преступное вожделение кидали в выгребную яму. В такой медленной смерти боли и позора было примерно поровну. Эта зловонная сторона конфуцианской гармонии в детстве поразила меня до глубины души, а теперь поразила в самое сердце.

Боль и позор отныне были моими верными спутниками.

Через несколько дней после американской независимости мы взяли билеты на поезд, оставив наш потрепанный автобус Маринкиной матери и собаке Найде. Втроем они и провожали нас на вокзале. Марина плакала. Лариса Васильевна с облегчением попрощалась с Максом, обняла меня и расцеловала Костика. Собака просто принесла мне палку и жалобно заскулила, когда я закрыл лицо руками.

Проводница проверяла билеты у немногочисленных пассажиров. Она поглядела на меня сочувственно. Мы молча расселись по местам. Лязгнули сцепки, поезд тронулся. Медленно, очень медленно он проползал мимо переезда; там мигали красные фонари, починенный шлагбаум был опущен, а возле домика стояла женщина в желтом жилете. Она держала в руке деревянную палочку — жезл. Это означало, что на перегоне все в порядке.

В вагоне я полулежал на нижней полке купе, безучастно глядя в окно на меняющиеся пейзажи. Потом я уснул под стук колес. Отдельной пыткой был утренний туалет, но об этом я не стану вам рассказывать.

Из клиники меня скоро вернули домой: врачи просмотрели энцефалограммы, развели руками и даже отказались от гонораров, что говорило о многом. Дома я быстро научился отворачиваться лицом к стене и проводил так долгие дни. После недели секретных переговоров мать с Костиком поставили в мою комнату новый телевизор со спутниковым тюнером. Теперь, когда моя камера смотрела в мир, я мог фиксировать все новые и новые стороны своей беспомощности.

Иногда заходили девчонки. Приносили новости. Как-то вечером заявилась даже Светка с младшей сестрой Марьянкой. Они то и дело выбегали в ванную, включали воду, шептались. Ушли опечаленными. Вы удивитесь: в скором времени Марьянка, набравшись смелости, сама позвонила мне. И с тех пор… впрочем, об этом я расскажу как-нибудь позже.

Приходил Борис Аркадьевич. Он улыбался и шутил, осматривая меня с головы до ног и проверяя рефлексы. Затем ласково хлопал меня по плечу и откланивался. Я не раз слышал, как он что-то говорит матери про курс лечения в западной клинике. Несмотря на всё это, порой меня посещала сумасшедшая мысль: а вдруг однажды я проснусь здоровым?

Так же говорили и Костик с Максом. А до той поры они завалили меня новыми книжками и фильмами.

Книги сыграли со мной злую шутку. Подсев на художественные тексты, я превратился в самого опасного наркомана — наркомана-селекционера: мало-помалу я научился сам воспроизводить сложнейшую формулу любимого вещества с тайной надеждой угощать других. Первые пробы меня не зацепили, но новая продукция нравится мне больше. А вам?

Звонил отец. Оказывается, адвокат Борис Островский каким-то чудом разыскал его, и в конце июля они встретились в небольшом пражском ресторане; разговор касался бизнеса. Отец не передавал подробностей, только осторожно спросил меня: откуда это мы знакомы с Островским? Мне показалось, что он был изумлен, но не подавал виду. Он больше не скрывался, был бодр и невозмутим, как раньше. Снова строил планы и по-всякому старался меня утешить.

Мы старались пореже вспоминать о наших злоключениях. Где-то в самой глубине души я чувствовал… впрочем, это совершенно не важно, что я чувствовал.

Лето кончалось. В августе я смотрел новости с омерзением: все каналы транслировали прямой репортаж из выгребной ямы, в которую в очередной раз ухнула российская экономика. Вражеские телекамеры, размещенные на безопасном расстоянии, давали представление о глубине этой ямы. Оживленное шлепанье губ президента и министров (чуть завидев их, я выключал звук) могло означать только одно — каждому из нас предлагалось вычерпывать их дерьмо собственной столовой ложкой. Доносились до нас и локальные отзвуки говенной московской оперы: наши валютные счета были надолго заблокированы.

Говоря коротко, мы с матерью решили принять отцовское приглашение.

Узнав об этом, Макс и Костик не слишком удивились. А Шериф сказал:

— Долго вы думали. Сейчас все ломанутся. «Титаник» видел?

Еще бы не видел. Тут мне было что вспомнить! Джеймс Камерон честно отработал свои два миллиарда: просмотрев фильм, едва ли не все девчонки из нашего выпускного класса независимо друг от друга пришли к верной мысли о непрочности этого мира — а также о том, что на любую гордую львицу найдется свой Лео. Ну, а мы не заставили их ждать слишком долго.

И вот теперь я покидал корабль первым.

Однажды теплым сентябрьским вечером ко мне зашел Костик. Следом явились и Макс с Шерифом: они обкатывали максову новую девятку. Шериф завел себе видеокамеру и теперь снимал каждую поездку специально для меня. Я мог, не сходя с места, гулять по улицам родного города. Это было трогательно.

На экране мелькали знакомые до тошноты кварталы.

— Мы визы уже получили, — сказал я.

Повисла тишина.

— Мы к тебе приедем, Пит, сразу, как вызовешь, — прервал молчание Костик.

Я не ответил. «Никому мы там на хрен не нужны, — думал я. — С нашим гребаным дефолтом. Скорей всего, никого и не выпустят».

Тут я бросил взгляд на экран и вздрогнул.

— Раиль, отмотай назад, пожалуйста, — сказал я. — Мне показалось, что…

Не показалось. Мы включили видео в замедленном режиме и в деталях рассмотрели знакомый «мерседес» и стоящего в сторонке Владимира, исполнительного директора, целого и невредимого. Он попал в кадр на пару секунд и в камеру не глядел. Глядел он вдаль, на закат, горящий над крышами домов, и что-то говорил в трубку.

Снято было сегодня, с час назад: солнце за окном уже зашло.

Я очень натуралистично представил себе всё, что случится дальше. Выяснить мой адрес и наведаться с визитом не составит особого труда для моего старого друга. А уж как заставить меня поделиться — это дело техники. Оставалось ждать его с минуты на минуту.

Макс откинул штору и стал осматривать двор, прижавшись носом к стеклу. Потом обернулся и помотал головой:

— Вроде никого.

— Надо съ…бывать отсюда, — сказал я со своего дивана. — А куда? И матери нет.

— Ко мне, — сказал Костик. — У меня никого дома.

— Мать я встречу, — пообещал Шериф. — И вам позвоню.

Он вынул из кармана и показал нам небольшой черный мобильник.

— Короче, что с собой будем брать? — спросил Макс.

Меня подхватили под руки, надели ненужные кроссовки, стащили во двор и погрузили в «девятку». Зрители, которые наблюдали за нами в этот вечер, остались довольны: мы выглядели весьма живописно. Но никто не высунулся и даже не помахал нам ручкой. Хотя — чего уж там: эти ублюдки сидели тихо и через два часа, когда дверь моей квартиры снесли с петель, а всю мебель перевернули вверх дном. Они позвонили в ментовку, только когда увидели удаляющиеся огоньки «мерседеса» — а позвонив, почуяли запах дыма.

Мы с матерью в это время уже сидели, притихшие, на заднем сиденье максовой «девятки», которая полным ходом неслась по трассе в Петербург.

Путь до Праги (через Москву) получился долгим и мучительным. В самолете я думал: не слишком ли круто мы завернули наш сюжет?

Посоветоваться было не с кем. Макс и Костик расстались с нами на международном терминале в Пулково, а Шериф с Машкой и того раньше. На прощание Шериф сказал мне:

— Будь здоров, Пит. Вернешься, мы с тобой их ногами запинаем.

Зарядом оптимизма, вложенным в эту фразу, можно было подорвать пару «мерседесов» и штук пять «бмв», а может, и бронетранспортер средних размеров.

— Спасибо, Раиль, — ответил я. — Мы не прощаемся.

Мысли теснились в голове, не находя выхода, бесформенные, как облака под крылом самолета. Сквозь разрывы облаков виднелись ухоженные поля, дороги и разбросанные то тут, то там городки. «Европа, — думал я. — Вот и посмотрю на нее. Из инвалидной коляски».

В пражском аэропорту я увидел отца издалека. Он тоже сразу заметил нас и двинулся навстречу сквозь толпу встречающих. Мне запомнилось, как он смущенно говорил матери:

— Если бы я только знал…

Здесь я хочу остановиться. Иначе уже совсем скоро мои герои попадут в настоящее время, потускнеют и исчезнут. А мне до крайности нравится рисовать их по памяти, оживлять их и разговаривать с ними, знаете, как иногда само собой получается во сне. Я скажу вам так: писать повесть — всё равно, что грезить наяву. Но вы должны меня простить. Мне просто нечем больше заняться.

Когда мне приходит новое сообщение от Макса, я иной раз ловлю себя на мысли: не я ли сам его создал?

Документ7. […]

(Стихотворение, написанное пациентом Петром Раевски в частной клинике г. Градец-Кралове, 12 октября 1998 года)

Эпизод64. Три последних года сжались в моей памяти в один комок времени, наподобие комка пластилина. Его можно раскатать по плоскости, и тогда я получу один-единственный скучный день; его можно просто выбросить, и ровным счетом ничего не произойдет.

Что было с остальными, я знаю по письмам. Маринка окончила школу и действительно переехала жить к нам; теперь она учится в университете. Макс не отпускает ее ни на шаг. В одном длинном письме он вдруг разоткровенничался: «Если бы Маринка хоть раз посмотрела на меня так, как на тебя, я был бы просто счастлив. Но ведь на тебя все так смотрели. Ты этого не замечал?» Судя по всему, он глотнул еще и закончил так: «Я тебя ненавижу, Пит, за то, что ты с восьмого класса отбивал у меня девчонок, просто ты про это не знал, потому что ты гребаный эгоист, но когда ты вернешься, мы нажремся не по-детски…» (тут мысль обрывалась, и дальше следовал прелюбопытный рассказ о том, как именно он совратил военкоматских врачей).

Маринка писала мне тоже, но ее письма я вам пересказывать не стану.

Костик занялся компьютерным дизайном и так увлекся, что не заметил, как ему стукнуло восемнадцать. Свой девятнадцатый день рождения он встречал в Новгородской губернии, в местности, весьма отдаленной от компьютеров. Письма от него приходили всего пару раз, когда его выпускали домой и он добирался до интернета. С фотографий смотрел подросший и повзрослевший парень в пилотке, в котором трудно было узнать моего друга Костика. И все же он остался прежним: я читал это в его письмах, а еще больше — между строк.

А вот Раиль Шарафутдинов по прозвищу Шериф не писал ничего. Макс рассказал мне его историю, как всегда, необычную. Оказывается, однажды вечером, вскоре после нашего отъезда, Шериф встретил на улице давних знакомых — Стаса из вневедомственной и второго гоблина, чьего имени история не сохранила. После этой памятной встречи их дороги разошлись: Стас с напарником оказались в больнице, а Шериф — в следственном изоляторе. Дело приобрело серьезный оборот, и даже хороший адвокат (к слову сказать, большой приятель господина Островского) не смог объяснить справедливому суду, почему его подзащитному пришлось послать в нокаут двух милиционеров при исполнении. А сам обвиняемый был по обыкновению неразговорчив.

Кончилось тем, что Шериф отправился на север нашей громадной страны, где ему присудили провести в трудах три долгих года (вместо стартовых шести). Там он и сейчас. Несмотря на молодость, ходит в авторитетах. Машка c помощью Макса передает ему посылки. Она же как-то раз под большим секретом вручила Максу небольшой сверток, от которого вкусно пахло керосином и машинным маслом. В свертке оказался револьвер «наган» — вычищенный и вполне готовый к бою.

«Интересно, когда же он выстрелит? — думал я. — Вероятно, уже в другой повести».

Доктор Борис Аркадьевич Лившиц, как я уже говорил, перебрался жить в пригород Праги почти сразу вслед за нами. С недавних пор он лечит меня на дому, и вы знаете — раз за разом мне становится лучше.

Наш друг Мишка Островский тоже пошел на поправку. Он перенес несколько операций на глазах, за которые его отец выложил уйму денег. Впрочем, это не отвлекло его от любимой гитары марки «гибсон». Он обещал мне в скорейшем времени заняться музыкальным проектом — вместе с Максом, разумеется.

В одном из писем Мишка написал мне:

«Пит, а представь себе, если бы я не спер тогда в магазине у Джавадова эту дурацкую упаковку пива. Я бы поехал с вами, ведь правда? И все произошло бы совсем по-другому».

Прочитав это, я призадумался.

В любом романе о приключениях автор жалеет своих любимых героев. Он ведет их сквозь все испытания, морит голодом и холодом, кидает в бочки с мазутом, надолго прячет куда-то между страниц (если не знает, куда еще их послать). Но в финале все главные герои должны быть в наличии, как фломастеры в пачке.

Конечно, не слишком дальновидный автор может и потерять кого-нибудь, что называется, по ходу пьесы. Но тогда автор просто обязан обставить утрату героя серьезными и полновесными трагическими обстоятельствами, дабы у читателя не возникла крамольная мысль, что его любимец пропал ни за грош, а может, и вовсе был не нужен.

С остальными персонажами автор так не церемонится. Возникая на страницах романа, а точнее сказать — в воображении сочинителя, привыкшего мыслить шаблонами, — эти герои второго плана появляются и исчезают без особых причин, как мимолетное виденье. Мало того. Им как раз и следует быть мимолетными и неброскими, чтобы не заслонять главного. Это всего лишь спарринг-партнеры — мальчики для битья и девочки для… одним словом, для спарринга. Справедливость в том, что за роли второго плана тоже положен свой Оскар.

«Мишка, — писал я Островскому ответ. — Ты просто не представляешь себе, в какую ты попал точку. В точку ты попал, когда спел нам свою песню — я даже запомнил ее слова, „что-то может случиться…“ и так далее. Но, понимаешь, Мишка, это все-таки была наша история. Она с самого начала была нашей. Мы сами ее придумали на свою ж…пу, и ИЧП Джавадов просто сработал наподобие полосового фильтра в твоем „Маршалле“. Он отрезал тебя от нашего сюжета, ты уж не обижайся. Это была вроде как рука судьбы, как выражается наш Макс… Скажи, ведь то, что ты успел, тебе понравилось?»

«Да, — отвечал Мишка. — Мне понравилась Ира. А скажи, она была красивая? Такая худенькая, стройная, с рыженькими волосами… Пахнет недорогим парфюмом… Но я ведь ее почти что и не видел, сейчас бы встретил — и не узнал».

Тут я изрядно смутился. Написать ему правду? Написать, что и мне тоже она понравилась? И что я уже включил ее в наше повествование в качестве спарринг-партнера? Нет. Я не смогу его обидеть. Я сделаю иначе.

«Знаешь, Мишка, — написал я ему. — Она действительно очень красивая. И очень несчастная. Пожалуй, я знаю, что нам с тобой нужно сделать. Нам нужно продолжить историю, в которой ты так хотел поучаствовать».

«Это как же?» — ответил Мишка мгновенно.

«Мы ведь легко можем узнать, где она живет».

«Это в приветненской милиции, что ли? У Иванова с Митрохиным?»

«Я не уверен, Мишка, что этот Иванов так тебе все и расскажет. По-моему, у него к ней особый интерес… (я подумал и убрал эту строчку). Но, если ты действительно хочешь, попытайся. Это ведь будет твоя собственная история».

«Петька, я попробую», — ответил мне Мишка и надолго пропал.

Пока от него не было посланий, я еще раз рисовал в памяти и его самого, и эту худенькую Иру, и ее тетку по имени Клавка (как клавиатура, — сказал тогда Костик), и их жуткий дом. Странно: их эпизод в моей повести давно закончен, а они хотят жить дальше. Определенно, не случайно эту тетку зовут Клавкой. Дурацкая клавиатура у нотбука, вообще неудобная.

Тут мне пришло сообщение от Мишки:

«Петька, ты супер. Я хочу, чтоб ты это знал».

И все.

«Ирка ему не рассказала про нас, — решил я. — Иначе чего тут такого суперского».

Позже я узнал подлинную историю Мишки Островского. Вот она вкратце.

Однажды утром Мишка вышел за ворота отцовского особняка в престижном поселке Волкогоново, стопанул тачку на шоссе и поехал в Приветное. Но по дороге навестил магазинчик ИЧП Джавадова. Любой психоаналитик в два счета объяснит, зачем он туда пришел, мне этим заниматься лень. В магазинчике он переговорил о чем-то с продавщицей Тонькой, которая его не узнала, — прошел ведь почти целый год, — но красть на этот раз ничего не стал. Выйдя из магазина, он нос к носу столкнулся с самим ИЧП Джавадовым. Азербайджанец узнал его мгновенно.

«Ты зачем, — строго спросил Джавадов, — тогда пиво спер? Ты бедный, да? Нищий?»

Мишка ответил, что нет, не бедный. «Вот, вот, — сказал Джавадов. — Твой отец деньги платил. И мне платил. Базара нет. Но я хочу знать: почему?»

«Хотел попробовать», — сказал Мишка.

«Ай, попробовал он, — засмеялся Джавадов. — Да тут у вас вокруг половина народа на зоне был. Тоже попробовал. А другой половина еще будет. Туда хочешь?»

«Я не о том говорю. Я, может, как раз убежать хотел».

«А, понятно, — махнул рукой Джавадов. — Все бегут. Я молодой был, бежал. Только пиво зачем брать? Бери девчонка, да?»

«Я девчонку ищу. Ирку», — пояснил Мишка.

«Ну-у? — удивился Джавадов. — Рыжую? У ней Наташа подруга?»

«Рыжую».

«Кто же рыжую не знает, — Джавадов хлопнул себя по ляжкам. — А что? Чего подцепил?»

«Мне нужно».

Азербайджанец перестал смеяться.

«Ты тогда в поселок езжай, — сказал он. — В Приветное. Там ее мать все знают. Спросишь — Василенко, да. Василенко. Такая фамилия».

И ушел в свой магазин, качая головой.

Мишка вернулся в «жигули» к недовольному частнику, и они довольно быстро добрались до Приветного. Спросив у прохожих поселянок дорогу к дому Василенко, Мишка опять услышал в ответ смех и непристойные реплики. И все же нужный адрес он отыскал довольно быстро. Во дворе едва не был покусан собакой. Постучал в дверь неказистого домика и, не дождавшись ответа, вошел.

На веранде, заставленной всяким домашним скарбом, никого не было. А вот в комнате обнаружилась Иркина мать, пьяная по обыкновению. Она запустила в Мишку бутылкой, явно приняв его за кого-то другого. Рассердившись, Мишка применил к старой хулиганке меры воздействия. И выяснил, что Ирку забрали в милицию. Да, Иванов забрал. Зачем? А пес его знает. Может, пол помыть. Или еще что.

Злой, как черт, Мишка добежал до знакомого отделения милиции. У дверей заметил Митрохина, сидевшего за рулем «уазика», но не стал задерживаться ни на секунду и решительно вломился в дверь.

Он сразу узнал Ирку (я называю это памятью тела, кто-то, возможно, зовет иначе). Ирка действительно протирала дощатый пол шваброй с надетой на нее мокрой тряпкой. На полу стояло ведро воды, а также лейтенант Иванов в форменных брюках и рубахе навыпуск. На ремне у лейтенанта висела кобура.

«Смотри-ка, Ирка, это же наш сынок явился! — воскликнул лейтенант. — И года не прошло! Как же, помню-помню. Уже и статья готова была. По новой пришел?»

«Миша? — сказала Ира, выпрямившись и как-то по-бабьи опершись на швабру. — Ты теперь видишь?»

«Заканчивай, — хмуро произнес Мишка. — Я тебя ищу».

«Чего-о? Да щас вам, — захохотал лейтенант Иванов. — Работа не ждет. У нас тут ленинский субботник».

Мишка кое-что слышал о работе подобного рода. Все-таки его отец был видным адвокатом, и в круг его общения входили и высокопоставленные представители правоохранительных органов — те самые, что раскатывают по Рублевке на черных геликах с личным шофером, а на работу ездят на «волгах». Иногда в сауне они вспоминали боевую молодость.

У лейтенанта Иванова не было шансов сделать такую карьеру. Его запросы были скромнее. Мишка это предвидел.

Говоря короче, Митрохин довез их с Иркой самого Волкогонова. Там Мишка попросил его остановить уазик: им совершенно ни к чему было попадать в объективы видеокамер на соседских дачах. Охранник Денис, открывая им дверь, удивился, но не слишком.

О том, что было дальше, можно только догадываться.

«Петька, ты супер, — написал мне Мишка Островский через пару дней после описанных выше событий. — Теперь я понял главную тему: одно дело писать песни, и совсем другое — истории про собственную жизнь. Правда, песни я тоже хочу писать. Мы тут с Максом вместе придумываем кое-что. Скоро пришлю тебе пару файлов в mp3».

«Петечка, ты на меня не обижаешься? — спрашивала меня Ирка (писала она с детскими ошибками, которые я, так уж и быть, исправлю). — Мне так жалко тебя, что у тебя болят ноги. А вот Миша теперь уже почти выздоровел, ты тоже поправишься. Приедешь к нам».

Ирка была неправа. Я на нее совсем не обижался. И ноги у меня не болели. Их просто как будто не было, только и всего.

Я пообещал когда-нибудь приехать, посмотреть на них — если успею… Вышло немного двусмысленно, но Ирка, кажется, не заметила. А может, догадалась, что я просто по-черному завидую им всем.

У них-то ведь все получилось.

С тех пор прошло довольно много времени, и теперь мне уже лучше.

Я отчетливо помню день, когда впервые попробовал встать и пройти хотя бы шаг. Это было год назад. Отец зашел меня проведать, и зашел не один.

— Это Владимир, да ты его, наверно, помнишь, — представил он мне своего спутника. — Мы, как бы это сказать, вернулись к сотрудничеству. На новом уровне. Речь пойдет об управлении коммерческой недвижимостью… Ну, да тебе это пока неинтересно…

Владик (по прозвищу Черт) снисходительно улыбался. Его манеры приобрели аристократический лоск, но было ясно, что с коммерческой недвижимостью он управится так же легко, как и с одним неподвижным мальчишкой.

Мне вдруг захотелось встать в полный рост, встретить его лицом к лицу: нужно же было поприветствовать настоящего автора нашего детектива? Я с трудом сел на постели и опустил ноги на пол. Попытался подняться, опершись о прикроватный столик, как вдруг почувствовал, как мускулы ног дрогнули. У меня зазвенело в ушах. Голова закружилась. Владимир шагнул ко мне и положил руку на плечо.

— Не спеши, — сказал он вдруг. — Смелый парень, но всегда торопишься.

Отец явно ничего не понимал. Владимир усмехнулся, поманил его за собой, и они вышли из комнаты. А я остался сидеть, привыкая к новым ощущениям.

Страха больше не было. Я шевелил пальцами ног. Наверно, я бы смог даже нажать на педаль газа. Ни один шумахер не испытывал в жизни ничего подобного. Это было по-настоящему чудесно.

Наплевать мне на их вонючий бизнес, думал я. Скоро я смогу ходить… и уйду отсюда подальше. Они меня больше не увидят. Я клянусь. Мы наконец соберемся все вместе и будем жить долго и счастливо. А они все пойдут на х…й.

Эпилог вдогонку

Мощности двигателя хватило бы на два таких автомобиля. Водитель и пассажир не замечали скорости — только стоящие вдоль обочины редкие деревья уносились в прошлое с пугающей быстротой. В большие обтекаемые зеркала сидевшие в машине могли видеть, как позади километр за километром разматывается бесконечная асфальтовая лента.

Но эта лента все же где-то заканчивалась. После трех часов пути, изрядно попетляв среди холмов и оврагов, тяжелый черный внедорожник притормозил и съехал на обочину. Дорога упиралась в широкие металлические ворота, украшенные звездами. Вокруг шумел лес.

Был прохладный осенний вечер. Фонари освещали ворота и с десяток метров белой кирпичной стены по сторонам. Дальше стена терялась в темноте. Поверху в несколько рядов была натянута колючая проволока.

Дверца джипа скрипнула и открылась. Оттуда вылез коренастый, крепкий молодой человек в дорогой кожаной куртке на стриженом меху, с обветренным лицом и длинным, уже почти незаметным шрамом на щеке. Посмотрел на часы, оглянулся, помахал рукой водителю и направился прямиком на КПП. Караульный солдат отворил ему дверь, и он скрылся из виду.

Через четверть часа водитель, кутаясь в длинный черный плащ и слегка прихрамывая, тоже выбрался из машины. Он дошел до караулки и перекинулся парой слов со скучавшим на посту рядовым, потом вернулся. Прогулялся вдоль обочины, временами бросая беспокойные взгляды в сторону краснозвездных ворот. Затем возвратился к машине и присел на капот, еще теплый и пыльный от долгой езды. Вынул миниатюрную трубку-раскладушку и пару минут беседовал с кем-то, сдержанно улыбаясь. Сложил телефон, спрятал в карман.

Наконец дверь КПП распахнулась. На улицу выглянул солдат, а за ним, разговаривая и смеясь, вышли двое: уже знакомый нам парень в кожаной куртке и второй, помоложе, в аккуратно пригнанной военной форме, со скатанной шинелью под мышкой. Увидев, что их ждут, они переглянулись; второй бросился было бегом к джипу, на мгновение остановился, отбросил свою шинель далеко в сторону — и тут же оказался в объятиях друга.

— Пит, ты приехал, — говорил он, смеясь. — Ты совсем выздоровел. С ума сойти.

— Game over, — с этими словами я схватил его за воротник. — Сейчас уши тебе оторву. Вместе с погонами.

Костик держал меня за руки: я чувствовал, что служба не прошла даром — он стал крепким и мускулистым. Но он как будто не торопился высвобождаться. «Как-то это он не по-дембельски, — мелькнуло у меня в голове. — Кажется, в армии так не принято». Но ведь его армия осталась там, за воротами, и теперь уже навсегда. «Скучал?» — спросил я. «Ни разу», — сказал Костик, а сам все смотрел и смотрел на меня — а ведь и верно, сто лет не видел. «Ты дурак, Костик, — сказал я ему во второй раз в жизни. — Ты даже не понимаешь, какой ты…» Шериф подобрал с дороги шинель, накинул ему на плечи, усмехнулся и отошел. «Значит, ты всё помнишь? Ты всё знаешь?» — прошептал Костик. «Поэтому я и приехал», — сказал я.

Или не сказал.

Глубокой ночью я возвратился домой. Панель приборов мерцала оранжевым и синим. Загнав машину в подвальный гараж, я выключил двигатель и долго сидел, опустив голову на руки.

Потом поднялся по лестнице и отпер свою дверь.

— Марьянка, ты спишь? — спросил я. — Вот я и вернулся.

Конец