Утром я расхаживал по закопченному офису, беседуя по телефону со страховой компанией, когда раздался стук в дверь, и на пороге появился майор Алексей Петрович.
— Ничего себе, — он даже присвистнул. — Мне сообщили, да я не поверил. А тут вон оно что.
«Сообщили?» — удивился я.
Но майор не стал ничего объяснять.
— Дело есть, — сказал он вместо этого.
В «мерседесе» майора было прохладно и спокойно. «Хорошо плыть на таком корабле среди житейских бурь, — размышлял я. — Пусть даже корабль взят со склада конфискатов».
Я протянул руку и влил в себя стопку коньяку. Проницательный Алексей Петрович понял, что мне необходимо взбодриться. Он заранее принял меры.
— Я не стал бы заезжать, но дело срочное, — говорил он за полчаса до этого, любезно отворяя передо мной дверцу. — И мигалочка, понимаешь, на трассе не помешает.
Мигалочка, не заметная из салона, не мешала на совесть. Черный двенадцатицилиндровый крейсер рассекал разноцветное, купленное в кредит житейское море, как нож режет воду. Казалось, водитель даже по сторонам не смотрит. За городом меня вдавило в спинку.
— А дело такое, — продолжал Алексей Петрович. — Разумеется, по твоей части. Вечеринка с передозом на депутатской даче. Наелись таблеток и полезли в бассейн. Кошмарное зрелище. Два трупа, пятерых откачали. Все девчонки и пацаны, по пятнадцать лет и по шестнадцать.
Я нахмурился:
— Почему по моей части-то? Я с золотой молодежью дел не имею.
— Да уж знаем, хе-хе… не имеешь… разве что с серебряной…
Вздрогнув, я умолк.
— Так что вот так, — продолжал Алексей Петрович. — В моей практике ничего подобного еще не было. Все же… дети. И ведь никто не наркотиками не балуется, что редкость. Уже проверяли.
— Когда все случилось?
— А вот прошлой ночью и случилось.
— Полнолуние, — произнес я.
Алексей Петрович даже поперхнулся.
— Сечешь, — одобрил он. — Верно, полнолуние было. Никто из наших и внимания не обратил. За что деньги получают… короче, вчера весь день команда на ушах стояла. Детишки сейчас в спецгоспитале… ну, в нашем госпитале. Родителям пока ничего не сообщали, шеф лично запретил. Его-то собственный сын выжил, только не говорит ничего. И вообще с тех пор вроде как не в себе. Представляешь себе такое? Шеф за него очень волнуется, очень. Боится, что тот на себя руки наложит. Еще бы, такой шок.
Я промолчал.
— Так что надо разобраться в причинах. — Майор поднял палец вверх. — А главное — избежать следствия. Гм.
Еще несколько минут мы ехали молча. Потом как-то потихоньку снова разговорились. Я задал несколько обычных вопросов, получил развернутые и точные ответы; во всем, что не касалось мистики, майор знал свое дело. Хотя и отошел давно от оперативной работы.
Мне показалось странным, что никто из одноклассников этих ребят ровным счетом ни о чем не догадывался. Веселые смс-ки, которые приходили на их телефоны весь прошлый день, выглядели теперь ужасающе двусмысленно:
«Вы че там все здохли?»
«LoveU:-) Машем крылышкаме:-) Angel».
И так далее.
Было неясно: либо такие вечеринки происходили и раньше, абсолютно секретно от взрослых, либо все случилось как-то вдруг, спонтанно и сразу. Оба предположения имели своих сторонников. Я то и дело вздрагивал, представляя себе этот бассейн (под темным небом, откуда луна глядела сквозь стеклянную крышу), мальчика и девочку, вцепившихся в бортик, почему-то весь перепачканный кровью (так этих двоих и нашли охранники утром). Этот мальчик и эта девочка не могли рассказать ничего: они (как объяснил Алексей Петрович) хоть и покинули зону смерти, но все еще находились в пограничном состоянии сознания.
Было и еще кое-что. В воде плавали алые розы — семнадцать штук.
Отца едва не хватил удар.
«А что же в это время делал сын?» — спросил я.
Этот парень, Максим, сидел поодаль, прислонившись к холодной стенке, целый и невредимый, правда, в расстегнутых джинсах (тут майор поморщился). В его крови обнаружили незначительное количество транквилизаторов и алкоголя, далеко не критическое. Тем не менее, он не двигался и не отвечал на вопросы; казалось, он впал в кататонический ступор, в холодное мутное оцепенение, из которого его никак не удавалось вывести даже с применением спецсредств.
По понятным причинам дело автоматически стало секретным, и привлекать гражданские медицинские светила было накладно. Отчаявшись, майор решил обратиться ко мне.
— Да, я вот и подумал, — говорит мне майор. — Кому как не тебе этим делом заняться. Применишь свой метод. Шеф добро дает. Если с сыном что случится, он нас всех…
Он умолкает, переводя дыхание. Я наливаю себе еще коньяку.
Ну почему я не стал космонавтом?
* * *
Перед нами распахиваются ворота. Молодой охранник в черном, похожий на профессионального террориста, провожает нас цепким взглядом. Мы покидаем машину и пешком движемся дальше: по садовой дорожке к дому.
Двери отворяются одна за другой. Кто-то сопровождает нас, кто-то незаметный в гражданском. Еще кто-то маячит в отдалении.
Майор мрачнеет на ходу. Он-то знает, что именно я сейчас увижу.
Из давно остывшей сауны деревянная дверца ведет прямо в застекленный бассейн, больше похожий на оранжерею. Здесь тепло и душно. Автоматические фильтры очистили воду, и теперь она веселенькая, голубенькая, с фиолетовым отливом. И еще здесь пахнет, как в зубном кабинете. Сказать точнее — как если ты сам сидишь в зубоврачебном кресле и трогаешь языком место, где только что был зуб. А трубочка в уголке рта отсасывает кровавую пену.
— Все нормально? — заботливо спрашивает Алексей Петрович.
Я молча гляжу на кафельный бортик. Грязные следы остались на нем. Кто-то подходил и отходил, и кого-то волокли по скользкой дорожке прочь отсюда. На никелированном поручне — бурые пятна.
Шезлонг под пальмой раскинут. В нем полулежит надувная резиновая тетка с пухлыми губами, вся разрисованная разноцветными граффити. Тетка облачена в простынку, будто только что ходила купаться. Она напоминает мне Анжелку.
И везде вокруг — много, много бутылок из-под пива. Целых и разбитых. Маленьких, прозрачных. С отвинчивающейся крышкой. Удобные бутылочки, если хочешь незаметно подмешать девочке какой-либо стимулятор. Или мальчику. Или всем сразу.
Майор следит за моим взглядом.
— Смотрели уже, — говорит он. — Твое предположение верное. Остался осадок порошка. На первый взгляд, что-то из группы барбитуратов.
Я перевожу взгляд на него.
— Подготовились, — майор пожимает плечами. — Что тут непонятного.
Охапка увядших роз лежит в сторонке, на полу. Не поленились выловить.
— Что-то не нравится мне все это, — говорю я.
Алексей Петрович смотрит на меня не мигая. Потом вытирает пот со лба.
— Ладно, — говорит он. — Пойдем наверх. Шеф с Максом там.
* * *
Депутат оказался именно таким, как я и представлял. Он напоминает генерала на отдыхе — в тренировочных штанах и дорогой толстовке с крокодильчиком. Он сжал мне руку, будто хотел сломать пальцы. Бегло кивнул моему спутнику.
Мы не обменялись с ним и парой фраз. Похоже, они с майором все обсудили раньше: оно и к лучшему, подумал я.
Парень, лежавший под капельницей на огромной кровати, никак не вписывался в моем сознании в шаблон, соответствующий генеральскому сыну. Этот Макс был хрупким подростком с тонкими чертами лица, с длинной темной челкой, словно бы нарисованными бровями и длинными пушистыми ресницами. Если в кого он и уродился таким красавчиком, то уж точно не в папашу: у того представительное лицо больше всего напоминало переваренную пельменину.
Как я успел узнать, этот парень был чуть постарше остальных. Ему вот-вот исполнялось семнадцать: вечеринка у Максика дома плавно должна была перейти в день рождения. Поэтому-то родители особо и не беспокоились.
Беспокойство охватывало меня, и чем дальше, тем больше.
Два трупа, думал я. И четверо в коме. А этот — цел и невредим. И его отец разрежет меня на части и скормит своему мастиффу, если я не придумаю всему этому правдивое объяснение. А если придумаю — тоже скормит.
— Мне понадобится электричество, — говорю я негромко. — И еще кусачки… убрать пирсинг.
Сегодня придется подключиться по временной схеме. Я присоединяю электроды к худенькому смуглому животу. Солярий вместо тренажерных залов, оцениваю я. Джинсы «Кельвин Кляйн», «айпод» и «айфон», безусловно. Яблоко желает укатиться как можно дальше от отцовской яблони.
Его пульс малоинформативен. Не беда. Моего напряжения хватит на нас двоих. Я сжимаю запястье сильнее, чем требуется, и его веки дрожат чуть заметно. «Ох-хо-хо», — вздыхает отец. Майор сочувствует.
Я прошу их обоих выйти, они нехотя повинуются.
«Ну, сволочь, ну же», — шепчу я неизвестно кому. И тут судорога пробегает по его телу. Тонкая подстройка начинает работать.
Он пытается закрыться. Даже его кожа холодеет. Это похоже на отталкивание полюсов магнита: иных сравнений мне не приходит в голову. Я не собираюсь менять полярность. Я подавлю его сопротивление.
Его пальцы медленно сжимаются. Как странно: он напрягает пресс и, не открывая глаз, приподнимается на постели. Он не в силах поднять веки (ох, опять литературщина, — понимаю я краем сознания). «Лежать», — командую я беззвучно, и его голова падает на подушку.
«Ты кто?» — звенит его нерв.
«Здесь я задаю вопросы».
«Я не скажу ничего».
«Скажешь».
Иногда я сознаю, что эти голоса звучат лишь в моем воображении, иногда — нет. Еле уловимая граница между сознанием и воображением — это тот участок фронта, где и происходит самое интересное.
«Я не хочу ни о чем вспоминать», — говорит он.
«А придется».
Мы думаем синхронно, как братья-близнецы в утробе матери. Мы сцеплены друг с другом. Вероятно, сторонний наблюдатель мог бы подумать про нас самое худшее. Меня это не заботит. Его отец подсматривает в щелочку: я ощущаю на периферии сознания обрывки его мыслей (они похожи на ржавую изогнутую арматуру). Но я сконцентрирован на одной задаче.
«Предупреждаю: будет больно», — говорю я.
Разряд. Еще разряд. Его тело выгибается на кровати. В этот момент и включается картинка.
Мансарда на депутатской дачке. Громадная кровать. Лампочка над кроватью и сверкающее зеркало. Раскрытый белый ноутбук валяется на постели. На экране вертится заставка: 23:05. Нет, уже 23:06. В окно лезет желтая луна.
Как занятно видеть мир чужими глазами. Занятно и опасно. Адреналин играет во мне, немного странный адреналин, непривычный. Холодный и пузырящийся в его крови, как шампанское в его руке.
«Макс, — просит девчонка. — Ну Максим. Ты же умный. Скажи, что мне делать».
Олечка садится с ногами на постель, рядом с ним. Он — в одних джинсах (Кельвин Кляйн, так точно), с обнаженным пирсингом. Она — в довольно игривой юбочке, как раз для вечеринки, и в блузке MaxMara, или в чем-то таком. Совершенно понятно, о чем она спрашивает и почему спрашивает.
«Да ты пей», — он протягивает ей бутылку.
«Ма-акс, — ноет она. — Почему он меня не любит? Он такой краси-ивый, ну Ма-акс».
«Мне-то пофигу», — отвечает Макс. И даже не врет.
Девчонка ерзает на кровати. Если судить по ее виду, вечер начинался вискарем с колой. Снизу слышна музыка: плавающий бас ее заводит. С кем-то там танцует этот Фил, да только не с ней.
«Макс… может, ты ему скажешь?»
Она проводит пальцем ему между лопаток. Он ежится, смеется, отводит ее руку.
«Я скажу, ага», — обещает он. И Олечка уходит, довольная. Бутылку шампанского она уносит с собой.
Тогда Максим трогает touchpad. Заставка послушно исчезает, уступая место окну программы-мессенджера.
No.One: скучаешь?
К сообщению добавлен смайлик. Максим медленно набирает ответ:
Maximalizm: да(поскучаешь со мной?
Друг откликается ровно через десять секунд.
No.One: мне с тобой не скучно)
Maximalizm: мне тоже)
No.One: почему не идешь танцевать?
Maximalizm: откуда ты знаешь?
No.One: знаю)
Maximalizm: ты меня видишь?
No.One: как всегда)
Maximalizm: хочу тебя видеть здесь.
Пучеглазый смайлик, который появляется вместо ответа, должен изображать удивление.
Maximalizm: мне надоело так. Хочу тебя видеть(
No.One: unreal.
Maximalizm: пиши по-русски.
No.One: нереально. Ты же знаешь(
Maximalizm: а если я буду один?
No.One: всегда один?
Maximalizm: всегда с тобой.
No.One: тогда) может быть)
Maximalizm: я люблю тебя.
No.One: love u2
Максим поднимается. Мягко ступая босыми ногами, подходит к зеркалу. Протягивает руку. Прижимает ладонь к ладони зеркального Макса. Они смотрят друг на друга, становясь все ближе и ближе, пока носом не упираются в холодное стекло — каждый из своей реальности. Зеркало туманится от его дыхания. Видя это, он улыбается и тихонько прикасается губами к губам двойника.
Мне скучно на это смотреть. Правильнее сказать — тоскливо и кисло, как если твою любимую девушку тошнит тебе на рубашку.
И это не моё. Ну, или я прочно забыл, было это моим когда-то или нет, а теперь уже и не вспомнить.
Тем временем Максиму приходит в голову новая мысль. Он расстегивает ремень, чуть приспускает джинсы. Его взгляд скользит по зеркалу вниз, туда, где пирсинг, и ниже. Он запускает под ремень тонкие пальцы. Дальше мне смотреть категорически не хочется.
Но вот кто-то карабкается вверх по лестнице, и Макс падает на кровать, на лету застегивая пряжку.
Кто-то тянет за руку кого-то. Кто-то со смехом упирается. «Макс, — окликает вошедший. — Ты обещал». — «Обещал», — соглашается Максим. «Мы быстро», — говорит Кирилл. — «Да мне пофигу», — говорит Максим.
И не спеша спускается по ступеням.
На кухне он опускает голову на руки. Я вынужден читать его мысли. Он живет в моей голове — или я в его? Так сразу и не скажешь.
«У них у всех любовь, — думает он. — У них все просто».
Он слышит чьи-то шаги. Чья-то рука уверенно ложится на его плечо:
«Макс, ты чего такой?»
«Так», — откликается Макс, не поднимая глаз.
«Тебе плохо?»
«Я выживу».
Сергей присаживается рядом. Он хороший друг, этот Сергей. Симпатичный и добрый. Максу вообще везет с друзьями.
«Макс, — говорит этот Сергей. — Давай мы с тобой пива выпьем. А то ты какой-то убитый совсем. У тебя же ДР. Сколько времени? Полчаса осталось. Скоро будем подарки тебе дарить».
«Подарки — это клёво», — отвечает Макс скучным голосом.
«Я тоже тебе подарок привез. Хороший подарок».
Не слыша ответа, Сергей поднимается. Идет к холодильнику. Достает оттуда пиво в маленьких бутылочках с золотыми этикетками. С отвинчивающейся пробкой.
«Не шипит, — Сергей отвинчивает пробку. — Замерзло?»
Друзья звенят бутылками. Макс делает глоток и ставит пиво на стол. Сергей пьет жадно, не отрываясь.
«Пойдем?» — говорит он вслед за этим.
В большом зале довольно весело; все рады их видеть. Им дают покурить чего-то интересного. Максим отыскивает за диваном брошенную рубашку (красную, с серебряными иероглифами), надевает и от этого становится еще загадочнее. «Фил, — говорит он одному из друзей. — Слушай, Фил. Меня тут просили тебе сказать…» — Тут он останавливается. Фил глядит на него недоуменно. Максу становится смешно, так смешно, что он забывает, с чего начал.
Он усаживается на диване. Кто-то прислал сообщение в аську. Все еще хихикая, он жмет пальцем на сенсорный дисплей коммуникатора.
No.One: ты страшно красивый)
Макс поднимает голову. Оглядывается.
Пишет ответ, кое-как попадая стилосом в буквы:
Maximalizm: ну где же ты(
Он сидит и ждет, даже не глядя на гостей. Для чего-то он даже вглядывается в окно, в мерцающую лунную ночь. Никого там нет и быть не может.
Не дождавшись ответа, грустный Максим прячет коммуникатор в карман. Если придет сообщение, он почувствует.
«Давайте уже петарды запускать», — предлагает кто-то.
Да. Уже полночь, и наступил день его рождения. Во дворе устраивают фейерверки, и ночь становится светлее; огненные брызги разлетаются на сотни метров вокруг, шампанское с шипением льется прямо в бассейн, становится скользко и опасно, и кто-то уже обрушивается в воду. Страшно весело.
Семнадцать алых роз плавают на голубой сверкающей поверхности. В этом нет никакой символики, отмечаю я. Просто кто-то взял да и выплеснул их в бассейн из большого ведерка.
Максиму дарят американскую малокалиберную винтовку. Все гости принимаются стрелять по бутылкам и по другим отдельно стоящим предметам. Умные местные вороны на всякий случай перелетают подальше. Тревожно каркают в листве и перемещаются с ветки на ветку.
Еще дарят килограмма три шоколадок, коробку шикарных презервативов, дизайнерский шарф и дорогую надувную тетку, голую, с алыми губами. Где-то отыскиваются разноцветные маркеры, и вот уже тетка разрисована с ног до головы. Среди надписей встречаются любопытные:
«К155 MY A55» (написал Кирилл у тетки пониже поясницы);
«MAX F…CKTOR» (написал Сергей на противоположной стороне тела);
«ЭТО — СИСЬКИ» (написал неизвестно кто на соответствующем месте).
Тетку обвязывают дизайнерским шарфом. Занимаются групповой съемкой. Потом родители будут смотреть это видео и плакать, думаю я с грустью. Эта щенячья возня никак не предназначалась для их глаз. Да только ничего уже не поделаешь.
Потому что в разгар вечеринки Максим запирается на кухне. В его руках — целая куча упаковок с таблетками. Эти пивные бутылки очень удобны. Их можно вскрыть, кинуть туда с десяток таблеток, слегка взболтать и закупорить снова. И никто ничего не заметит.
Максим спокоен. То есть — ужасно спокоен. Он улыбается, словно он знает, что нужно делать.
Коммуникатор лежит на столе. Иногда Максим отрывается от своего занятия, чтобы ответить на сообщение.
No.One: почему ты ушел?
Maximalizm: все-то ты знаешь) погоди)
No.One: все в порядке?
Maximalizm: в полном. Подарили резиновую бабу.
No.One:)))))
Maximalizm: ты придешь?
No.One: спалят(
Maximalizm: скоро они уедут.
No.One: ночью? куда?
Maximalizm: неважно. Придешь? Сегодня мой ДР, не забывай.
No.One: хочешь подарок?
Maximalizm:))) да. Подарок.
No.One: пусть сперва уедут.
Maximalizm: они уедут. Придешь?
No.One: да)
Maximalizm: все будет как в тот раз?
No.One: лучше)
Maximalizm: охренеть как жду)
Набрав эти слова, он снова улыбается. Пересчитывает бутылочки. Должно хватить на всех. Подумав, он аккуратно складывает пиво в коробку. И выносит в зал, где его действия вызывают радостное оживление.
Проходит полчаса, заполненные медленным танцем и невнятным разговором; кто-то уходит наверх и возвращается; кого-то потихоньку тошнит — все как обычно. Может, обойдется, думаю я. И тогда мне не придется видеть то, что я вижу.
Но картинки сменяют одна другую без всякой жалости. Я вижу, что Сергей лежит на диване, безвольно свесив руку, но никто уже не обращает на него внимания. Другие выглядят не лучше. Фил с Олечкой оказываются в бассейне, по пояс в воде, среди плывущих роз, абсолютно раздетые; ее голова на его плече. Пошевелившись во сне, Фил валится на бок. Подсветка отключена, и их тела растворяются в лунной дорожке.
Максим даже не смотрит в их сторону. Он занят другим.
Вот он подходит к лежащим, подолгу рассматривает каждого, будто впервые видит.
«Странно, Кирилл, — обращается он к одному. — Ты спишь? А ведь вечеринка еще не кончилась. Я обижусь».
Ответа нет.
«Скажи, Кирилл, — хладнокровно продолжает Максим. — Скажи: тебе понравилось? Понравилось там, наверху?»
В полумраке он ищет кого-то глазами, находит.
«Ага, вот и Ксюша, — улыбается он ласково. — А тебе понравилось, Ксения? Тебе было хорошо с ним?»
Девочка лежит ничком, положив голову на руки. Это довольно красиво.
«Любо-овь, — говорит Максим. — Любовь есть у вас у всех. И вы никого не стесняетесь, правда? Какие вы молодцы».
Он опускается на корточки, медленно приглаживает Ксюшины локоны. Поправляет сбившуюся наверх футболку. Проводит ладонью по спине и ниже, там, где уже начинается ремешок джинсов.
«А хочешь, я тоже тебя трахну? После него, а? Как будто мы вместе тебя трахнем. Это будет так клево, ты знаешь».
Его руки фиксируются на ее ремне. Немного усилий — и джинсы ползут вниз. Медленно он расстегивает пуговицы на своем «кельвине». Это чрезвычайно неудобно, но ведь он никуда не спешит.
«Макс? — вдруг окликает его кто-то. — Ты чего, Макс? Что ты делаешь?»
Максим замирает на несколько мгновений. Потом оглядывается.
«Я же не сплю, — пытается сказать Кирилл. — Я же не…»
Он пробует подняться, но вместо этого со стуком роняет голову на пол.
«Ну что ж ты так, — говорит Максим укоризненно. — Бедолажка».
В довольно откровенной позе он сидит на полу. Улыбка змеится на его губах. Он переводит взгляд на лежащую девушку.
«Извини, — шепчет он. — Твой друг все обломал. С-сука».
Но Ксюша не слышит. Кирилл не слышит тоже. Тоненький ручеек крови стекает с его губ. Глаза открыты. Зрачки не реагируют, даже когда яркий луч фонарика скользит по его лицу — скользит и уходит в сторону:
«Что тут происходит? — раздается голос. — Макс! Вы чего тут все, ох…ели?»
Максим дергается, как от пинка. Прикрывает глаза ладонью.
«Я говорю, что происходит?»
Сильная рука сгребает Максима за воротник его красной рубашки (с серебристыми иероглифами). Он взлетает на воздух. Рубашка трещит по швам.
«Э-э, блин… да ты вообще что-нибудь соображаешь?»
Фонарик гаснет. Тот, кто держит Макса, встряхивает его несколько раз и ставит прямо перед собой.
«Ты же полный псих, — слышит Макс. — Просто конченный. Застегни ремень».
Но Максим не спешит выполнять приказ. Что ни говори, пряжку довольно трудно застегнуть одной рукой. Второй он цепляется за говорившего. Сжимает его плечо побелевшими пальцами.
«Максим! С ума не сходи».
Макс не слушает. Он и вправду законченный псих, думаю я. То, что он сейчас делает, не укладывается ни в какие рамки.
«Ты не уйдешь?» — шепчет он.
«Куда я от тебя уйду. Не трогай… там рация».
«Ты же не станешь звонить отцу? А, Руслан? Ты же знаешь, что он с тобой сделает, если узнает про нас?»
«Макс, я тебе уже говорил: не сходи с ума».
«Я обещал тебе, что они уедут. Вот их и нет».
«Маньяк. Ты маньяк».
Диагноз довольно точен, думаю я. Я бы дорого дал, чтобы стереть из памяти весь этот день. И эту кошмарную ночь. И этих двоих — шизофреника в порванной красной рубашке и его друга-переростка в черной фашистской куртке с нашивками. И их мужественные объятия в лунном свете.
Это все бл…дское полнолуние, думаю я. Все маньяки в эту пору активизируются. Зло входит в наш мир и побеждает без боя.
Картинка в моем сознании тускнеет; я вглядываюсь в темноту и вижу безжизненное тело на шикарном диване. Господи, как жаль этого Сергея, думаю я почему-то. Неведомо откуда я знаю, что его мать беспокоится о нем, не спит и гадает, не позвонить ли ему на трубку? Не выдерживает и, близоруко щурясь, набирает номер. И вот телефон, выпавший из его руки, поет, вибрирует и ползает по полу — именно там, где его и обнаружат утром.
Утром Сергея попытаются спасти в реанимобиле. Но не успеют.
Кирилла найдут уже холодным — с открытыми глазами и струйкой крови, засохшей на губах.
А меня сожрет генеральский мастифф, понимаю я вдруг. Порвет, как резиновую Зину с ее надутыми сиськами. Эту нелепую куклу я вижу во всех подробностях перед тем, как картинка гаснет навсегда.
Резиновая тетка с удобством расселась в шезлонге. Кажется, она улыбается. На ее губах запеклась кровь. А я зажимаю рот руками. Меня сейчас стошнит.
— Я не могу это видеть, — шепчу я. — Это же кошмар. Я не хочу. Я отказываюсь.
— Что такое? — спрашивает кто-то за моей спиной.
— Это же… это же убийство. — Мой голос вдруг становится крепче. — Он же извращенец. Я не могу так работать. У меня нервы тоже не железные.
— Что ты видел? Подробнее, будь любезен, — слышу я голос депутата. Холодный, как лязг затвора автомата АКМ.
Я собираю оставшуюся волю в кулак.
Но не выдерживаю.
* * *
— Я всегда знал, что ты хороший парень, Артем, — говорит Алексей Петрович негромко. — Хотя… зря я тебя вызвал. Теперь могут возникнуть проблемы.
Мы сидим внизу, в прохладном зале, с видом на стеклянный бассейн. Там уже успели прибраться и даже протерли пол. С тех пор, как отец с сыном уехали, прошло немало времени; небо по закатной поре разрозовелось, и его цвет напоминает зубную боль.
— Может, ты и прав, что не все рассказал шефу, — говорит майор. — Ну, а мне-то расскажешь?
Его голос звучит по-отечески мягко. Час назад его шеф, товарищ депутат, вел себя совершенно по-другому. Хотел разломать мой ноутбук, майор еле удержал.
— Этот Максим… Отец не бил его в детстве? — спрашиваю я.
— Не знаю. Думаю, они и не общались. Странный вопрос.
Размышляя, как бы не сказать лишнего, я умолкаю вовсе. Где-то глухо лает собака. Где она была той ночью? — думаю я. Почему не выла? А хотя с чего ей выть? Мало ли что ей доводилось видеть, этой собаке.
Охранник в черном проходит через двор — кормить мастиффа? Заметив нас, он меняет направление. Подходит ближе, сдержанно улыбается, протягивает руку майору, потом, помедлив, — и мне. Наши глаза встречаются, и по моей спине ползут мурашки.
— Его зовут Руслан, — говорит майор вслед охраннику. — Боевой парень, шеф его ой как ценит. Он дежурил как раз в ту ночь. Если бы не он, еще бы троих точно недосчитались.
— Вот оно что, — говорю я.
Алексей Петрович морщится. Он хитер и проницателен, мой майор. В воздухе звенит высокое напряжение. Наконец, он прерывает молчание первым:
— Артем, слушай меня внимательно.
Я и слушаю — внимательнее некуда.
— Нам всем надо, чтобы это был просто передоз. Подростковая шалость, и больше ничего. Ты меня понимаешь?
Стиснув зубы, я несколько секунд успокаиваю дыхание.
— Шалость? — переспрашиваю я. — Вы это шалостью называете?
Майор поднимается с плетеного кресла. Прохаживается взад-вперед.
— Если тебя будут спрашивать, ты отвечай именно так, — говорит он, будто не слышит. — Шалость. Озорство. Понял? Теперь я тебя отвезу домой, и ты там сиди тише воды, ниже травы… А иначе…
— Я понимаю, — слышу я собственный голос.
Майор кивает, будто иного ответа и не ждал.
«Мерседес» ждет нас у ворот. В будке охранника — тонированные стекла. Снаружи не видно, есть там кто внутри или нет.
Майор отчего-то хмурится. Захлопывает за мною заднюю дверцу, а сам усаживается вперед. Последним приходит водитель. Поглядывает в зеркало, и я вижу его глаза: они темные и выпуклые, как у мастиффа. Еще несколько секунд я размышляю об этом, а затем «Мерседес» трогается с места, и в окно я вижу кирпичный с колючей проволокой наверху забор, который уносится в прошлое, все ускоряясь: часть реальности, которую хочется поскорее забыть.