Глава 1,

в которой героев встречают неласково, повелитель Ижоры выходит на связь, а старый учитель приоткрывает двери вечности

У острова Гогланд, или Суур-саари, мы сбросили в воду безголовое тело Эйнара. Мы – это я и хладнокровный Тамме.

Он же, Тамме, снял у мертвого с пояса мой спикер, а также флягу с чем-то крепким. Дал мне выпить.

Солнце стояло высоко, и кровь на палубе давно высохла.

«Кто обмануть – мертвец», – вспомнил я.

Потом Тамме отыскал на камбузе засохший сыр. Он пришелся как нельзя кстати, даже Ники смог поесть, хотя поначалу и отказывался. Все это время Ники валялся в кубрике, вцепившись в поручни койки, и делал вид, что спит.

Возле Ханкониеми мы не стали замедлять ход. Над полуостровом снова дымились костры – кто их разжигал и зачем, мы так и не узнали.

День перевалил за середину. Тут уставший Харви стал понемногу отрубаться в своем кресле, и эстонец сменил его у штурвала. Скорость пришлось сбросить.

Я не мог понять, что случилось со связью. На всем диапазоне коротких волн слышалось одно шипение. Связаться с Ижорой не удавалось, Борис Александрович, Новгородский князь, тоже молчал. Я залез на крышу и попробовал наладить антенну – но без толку. Рация, конечно, работала, просто эфир был безнадежно, доисторически пуст.

Да, вот еще что: там, на крыше рубки, я увидел прилипший к антенне клок светлых волос с окровавленным клочком кожи, и меня тут же вырвало.

Мы вошли в дельту Невы под вечер. Харви вернулся за штурвал и медленно, поглядывая на эхолот, повел корабль мимо низких болотистых островов, заросших гнусным чахлым лесом, мимо песчаных берегов, засыпанных гниющим плавником, и опасных отмелей. Еще на пути в Сигтуну я не мог узнать знакомых питерских берегов, да и сейчас не узнавал. Ничего общего с нашим временем не было в одиннадцатом веке, даже наша славная река текла по иному руслу, и острова были другими.

– Мы раньше на Васильевском жили, – сказал Ники, появившийся бесшумно, как всегда. – У самого моря, в новых домах, знаешь?

Внезапно мне захотелось домой, да так, что даже глаза заслезились.

Я поморгал и пригляделся: на ближний берег вышел большой медведь, бурый, весь в колтунах, без опаски поглядел на нас, чихнул. В другое время я попробовал бы завалить его из немецкой пушки, сейчас не мог. Медведь полакал воды (я заметил, что язык у него розовый), проводил нас внимательным взглядом. Набежавшая волна напугала его, он зарычал и пустился прочь.

Закат был красив. Над изгибом реки, над деревьями, над облаками загорелось полнеба, потом огонь слился в лес и там потух, но небо все еще оставалось розовым, а потом остыло и сделалось сиреневым, лиловым, бархатно-синим. В нем загорелись звезды, как будто кто-то проковырял дырки в жестяном куполе небес, а там, за этим куполом, все еще горело солнце – или что у них там горит, когда у нас ночь.

Да, была настоящая ночь, когда Харви включил прожектор и сбавил обороты. Мы прошли устье старинной речки Охты (так сказал Ники). Всего лишь с десяток верст – и мы дома, думал я. А еще я думал: где-то здесь нас должны встречать первые кордоны конунга Ингвара.

Приемник молчал по-прежнему, и мне было тревожно.

Когда над рекой вспыхнула красная сигнальная ракета, а затем другая, Харви заглушил водометы. Стало тихо, только волны шелестели за бортом. Белый корабль был отлично виден с берега. Спустя несколько минут раздался мерный плеск: к нам двигалась лодка. Прожектор скользнул лучом по темной воде, и длинная фигура на веслах заслонилась от света рукой.

– Эй, кто на лодке? – окликнул я.

– Свой, – был ответ. – Тише, молодой ярл.

Прожектор погас. Я стоял у борта и первым протянул руку Власику из Пскова. Его лодка болталась на привязи. На шее у Власика что-то блеснуло темным маслянистым блеском. Короткоствольный пистолет-пулемет израильской разработки.

– У тебя автомат? – удивился я. Ведь я же знал – Ингвар отбирал у изгнанников стволы. Так, на всякий случай. Даже на кордонах ребята обходились мечами, луками и стрелами.

Власик не удивился моему вопрос. Что-то в нем изменилось со дня нашей последней встречи, там, на взморье, когда мы по-тихому отплывали в свой бесславный поход. Тогда Власик неслышно вышел из зарослей, но подходить ближе не стал. Лишь помахал нам издалека.

Теперь Власик был серьезен, очень серьезен.

– Живы. И то ладно, – сказал он.

Похоже, он все понял. Трудно было принять нас за победителей. Я не стал ничего объяснять, просто отвернулся.

– Я долго ждал тебя, ярл, – вздохнул Власик. – Думал уже уходить. Думал, тебя уж на свете нет.

– Всякое могло случиться, – признал я.

– Ты не спеши домой, – сказал Власик.

Ники стоял рядом и хлопал глазами. Власик обнял его за плечи, потрепал по загривку. Будто утешал.

– Что еще случилось? – спросил я.

– Так…

Он обернулся. Оглядел темный берег.

– В ту пору Корби спас тебя, – сказал он. – Друг Корби – мой друг. Знай, мой ярл: отныне я тебя охраняю. А больше и некому.

Тут я ощутил, как моя спина покрывается холодным потом.

* * *

Мы приблизились к поселку в полной темноте. Сосны высились над знакомой дорогой, корни то и дело лезли под ноги, и тишина вокруг казалась зловещей.

Может, поэтому меня одолевали тягостные мысли. Там, в устье реки, расставаясь с Харви и Тамме, я вдруг подумал, что никогда их не увижу больше. «Мы не уйт-тем, будем ждатт на корапль, – с трудом проговорил Харви, будто вдруг разучился говорить по-русски. – Фозвращайся, Филипп». Молчун Тамме прошептал что-то на своем языке, смутился и просто пожал мне руку. От такого прощания почему-то стало еще тяжелее.

Как будто я уже знал, что встречу в Изваре.

Вот просека раздалась в стороны, и луч фонарика осветил почерневший остов первой избушки. Кисло воняло гарью. Власик вздохнул, огляделся и поправил автомат на шее.

Следующий дом оказался покинутым. Я с грустью вспомнил, как где-то здесь местные девчонки встречали нас, с любопытством поглядывая из-за изгороди. Никто не встретил нас сегодня, никто не вышел на крыльцо. Даже собаки не лаяли.

– Куда все делись? – спросил я.

Влас нахмурил брови и взглянул на меня, будто не расслышал. Потом прижал палец к губам:

– Тс-с… все ушли. Здесь ныне проклятое место. Нечистое. Людям не жить.

Власик говорил невнятно, словно у него болели зубы, и я едва понимал его.

Сразу после этого Ники споткнулся о труп. Он вскрикнул, отскочил и выронил фонарик. Власик нагнулся, подобрал, повертел в руках, вложил Нику в ладонь.

Мертвец лежал поперек дороги, лицом вниз. Я не мог его узнать. Спина его, в холщовой домотканой рубашке, вся потемнела от крови. Парень был убит выстрелом в грудь, убит не так давно: запах разложения еще не был заметен. Почему-то в этой Ижоре не видно было мух. Или это потому, что ночью мухи спят? Я еще раз втянул носом воздух и вдруг понял, что это уже стало для меня привычным – рассматривать трупы.

– Пошли быстрее, – сказал Ники. – Чего мы ждем? Наш проводник кивнул, и мы скорым шагом двинулись дальше, мимо развалин сгоревшей дотла гостиницы, когда-то давшей нам приют в самую первую ночь в Изваре, когда темноволосая девушка пришла ко мне и скрылась перед рассветом, будто ее и не было. Может, ее и не было?

Лучше бы ее и не было, подумал я.

По пути Власик рассказывал нам ужасающие, невозможные вещи.

После того как мы отправились в наш последний поход, конунг Ингвар, казалось, ни разу не вспоминал о нас. Волновался ли он, ждал ли сына с победой? Возможно. А возможно, и нет. Конунг день и ночь пропадал в своей лесной резиденции, где, по слухам, беспробудно пил и по-всякому развлекался в компании девчонок и прекрасной Дианы (я слушал это, краснея от гнева и стыда). В то время как повелитель Ижоры отдыхал от трудов, в поселке воцарилась скука. Но в тихом омуте уже завелись черти, да такие, что даже могучий Перун с соратниками им был не страшен.

И верно: без сотника Корби (ну и без меня, ослушника и авантюриста) ижорская гвардия совсем разладилась. Никто не тревожился о завтрашнем дне, никто не выставлял дозоров. Разброд зашел так далеко, что парни из дружины начали в открытую драться из-за девчонок, и те, кто оказывался попроворнее, запросто таскали их к себе в казарму.

Нет, пояснял Власик, конунга Ингвара по-прежнему боялись и отдавали ему все возможные почести, когда он проезжал мимо в своем джипе – неизменно с бутылкой коньяка, неизменно с Динкой, – за его же спиной возвращались к своим занятиям. Уже несколько избитых отлеживались по домам, уже пошли в ход ножи и пистолеты, а конунгу, похоже, не было до этого никакого дела. Он выглядел утомленным и измотанным. Парни с пониманием переглядывались.

Не всем такое нравилось. Мальчишки помоложе (которым все равно мало что светило) прятались по окраинам и уходили в леса. Среди них были и юные разведчики Янис с Ториком. Они-то, повстречав в лесу нашего проводника Власа, и поведали ему о невероятных событиях в поселке.

Так или иначе, рассказывал Власик, время шло, а от молодого ярла не было вестей. Пусть конунг и не вспоминал о нем вслух, но с каждым днем все больше мрачнел и все больше пил. А Диана улыбалась загадочно.

Да, завоеватели не возвращались и не выходили на связь. Очевидно было, что дерзкая затея провалилась, и молодой ярл Филипп вместе со всей своей малочисленной командой угодил в лапы короля Олафа. Что случилось с ними потом, нетрудно было представить. Олаф-чернокнижник был умен и проницателен. И еще он был чертовски силен. Ему ничего не стоило перехватить занесенный меч и обратить его в сторону нападавшего. Ингвар был уверен: именно это и произошло. Ижору ждали большие неприятности.

Был бы жив Корби Суолайнен, конунг нашел бы чем ответить. Но Корби не было, дружина разбредалась на глазах, и мужество мало-помалу покидало конунга Ингвара.

Теперь его дни были заняты некими таинственными приготовлениями: из подвалов башни перевозилось что-то в сторону Перуновой поляны, что-то, чего никому не дозволялось видеть; по ночам отблески и мерцание в небе над капищем были видны издалека, и ясно было, что все это неспроста.

Но в один прекрасный день случилось то, чего никто не мог предугадать.

Точнее сказать, день вовсе не был прекрасным. С утра было прохладно и туманно, и парни по обыкновению дрыхли по домам; стоит ли говорить, что об охране никто не позаботился. К тому же накануне в Изваре случился праздник (а такие праздники в последнее время случались все чаще). Короче, у всех болели головы.

И вот этим-то хмурым утром в Извару вошли чужие.

Они появились из леса. Обойдя со всех сторон казарму дружинников, они заложили двери досками, облили стены бензином и подожгли. Тех, кто выпрыгивал из окон, разоружали и вязали веревками. Кто пытался драться – не щадили.

Сгорело еще несколько домов на окраинах – спалили их больше для острастки. Остальные были захвачены без затруднений. Девчонки не сопротивлялись ни минуты.

«Им даже нравилось», – добавил Власик. Он чуть заметно хмурился, словно припоминал особенно яркие картинки.

«Но кто же это был?» – спросил я, содрогаясь от непонятного озноба. Кажется, я уже знал ответ.

«Изгнанники, мой ярл, – отвечал Власик. – Да. Мои друзья из деревни».

Говоря так, этот парень был убийственно спокоен.

«И я не мог их остановить, – признался он. – Они голодные. Они всегда хотели вернуться и отомстить. Не гневайся, мой ярл».

О чем-то он умалчивал, наш честный Влас. Бывший сотник дружины и самый умелый воин из всех изгнанников. Совсем уже взрослый.

«А что стало с отцом?» – спросил тогда я.

Власик ответил не сразу.

«В последний раз его видели в башне, – сказал он. – Должно быть, он и сейчас там».

«Ты поможешь нам туда пройти?» – спросил я.

«Как велишь, Филипп».

Может, и не случайно он назвал меня просто по имени, подумал я тогда.

Сейчас мы двигались по темной пустынной улице мимо домов, покинутых то ли вчера, то ли многие годы назад, и вот что удивительно: чем дальше мы шли, тем более чужой и незнакомой казалась мне эта реальность. И силуэт башни, открывшийся перед нами, казался до того грозным и враждебным, что мы замедлили шаг и, не сговариваясь, остановились.

Бойницы башни оставались темными, лишь отблеск луны играл на стеклах. Мачта ветряной электростанции с растопыренными мертвыми крыльями торчала над башней, как кладбищенский крест. Откуда-то налетел холодный порыв ветра, и я вздрогнул: лопасти ветряка провернулись со скрипом и снова замерли.

Стальная дверь была приоткрыта. За нею тоже было темно.

Но Влас положил руку мне на плечо, и я тронулся вперед, как зомби, послушный чужой воле.

– Туда, мой конунг, – сказал он.

Освещая фонариками ступени, мы поднимались по винтовой лестнице. Дерево жалобно поскрипывало под ногами. Лица моих спутников оставались в темноте.

Дверь в главный зал башни была приоткрыта. За разбитыми окнами виднелось звездное небо. Было прохладно, и почему-то сильно пахло спиртом.

Влас опустил фонарь и молча встал у двери. Пройдя в темноте несколько шагов, я остановился тоже. Только Ники оглядывался по сторонам, и луч его фонарика метался по стенам, как смертельно раненный солнечный зайчик. Он освещал то кабанье рыло – охотничий трофей, то несгораемый шкаф с распахнутой дверцей, то пыльное зеркало в золотой раме (и тогда зеркало отзывалось возникшей на миг шаровой молнией). Вот луч уперся туда же, куда смотрел и я.

Широкий стол Ингвара был непривычно чист, если не считать залитого воском подсвечника, опрокинутой бутылки и давно засохшей коньячной лужи. Кресло с роскошной кожаной обивкой стояло в стороне: было похоже, будто сидевший искал что-то под столом и сдвинул кресло, чтоб не мешало. Из перевернутой корзины для бумаг выкатилась пара пустых бутылок. И еще кто-то забыл на полу возле камина кованую чугунную кочергу.

Я зажмурил глаза.

Открыв их, я увидел то же самое.

Между столом и стеной, наполовину прикрытое пушистым ковром, длинное, неловко вытянутое, лежало тело конунга Ингвара. Я не мог видеть его лица, а лишь затылок и вытянутую руку с синими, сжатыми в кулак мертвыми пальцами.

Пошатнувшись, я отступил на шаг, и фонарик выхватил из темноты рогатую лосиную морду.

– Филипп? – обеспокоенно окликнул меня кто-то сзади.

Медленно я обернулся и уставил фонарь на говорившего.

– Н-н-нет, – сказал я.

Человек от двери (как его звали?) шагнул ко мне, я вскрикнул и запустил в него фонариком. Не попал. Фонарик ударился об стену и разбился (я успел пожалеть о нем). Сразу после этого я и сам метнулся в сторону, уклонившись от чьих-то рук, навстречу чьей-то темной фигуре с выпученными глазами – а это еще кто? – в панике подумал я и ударил в нее изо всех сил ногой. Раздался тяжелый звон, замедленный, как в рапид-режиме «Distant Gaze», и фигура рассыпалась на куски.

* * *

Пламя свечей трепетало и множилось в зеркальных осколках. Фил сидел на полу, уставившись на носок кожаного башмака, и молчал.

Ники глядел сквозь треснувшее оконное стекло на небо, в котором уже меркли понемногу звезды и занимался рассвет, неяркий и невеселый, безнадежный рассвет Ижоры. В окно был виден глубокий овраг, поросший кустарником, и далеко за оврагом – дремучий лес без конца и края. Оттуда, из-за леса, должно было когда-нибудь подняться солнце.

Ник обернулся и поглядел на по-прежнему молчавшего друга.

– Мы же все равно выберемся, Фил, – сказал он. – Не сомневайся.

– Как, – еле слышно откликнулся Филипп. У него даже не хватило сил на вопрос.

– Как-нибудь…

Понятно было: младший ярл просто хочет утешить старшего, окончательно павшего духом.

И было от чего.

Когда вошедшие в поселок изгнанники окружили башню, живых в ней уже не осталось. Свечи догорали. Немалая лужа коньяку разлилась на столе, превращаясь в липкое бурое пятно. Увидев мертвого конунга, парни порядком опешили. Кто-то опередил их, и теперь они не знали, что делать.

Они-то, верно, готовили ему иную участь. Они давно выросли и теперь хотели потребовать свою долю рая. Вернее всего, они собирались свергнуть стареющего конунга, готовы были выслушать мольбы о пощаде, просьбы повременить, наконец, обещания всех мыслимых благ, что мог дать им бывший повелитель Ижоры: оружия, девушек, золота, власти, данной ему могучими богами, – но вот теперь не было самого Ингвара, и их мятеж терял смысл.

Сокровищница была пуста, конунг – мертв.

Мало-помалу их охватил суеверный ужас: им уже казалось, что со смертью конунга сама эта земля, Ижора, непременно погибнет, и разгневанные боги погубят всех, кого здесь увидят.

Гнева Перуна боялись, как видно, еще больше, чем гнева самого Ингвара. Так уж воспитал их конунг – всех своих бывших и ныне выросших дружинников, многие из которых когда-то любили его, как отца, а потом были безжалостно изгнаны прочь, чтобы уступить место новым.

И вот они, постояв с минуту в зале с догорающими свечами, один за другим осторожно спустились вниз по лестнице и покинули башню.

А вскоре опустел и весь поселок. Девчонок и пленников увели в лес; те, кому повезло меньше, так и остались лежать у сгоревших домов или прямо на дороге.

Изгнанник Влас уходил последним. На лесной тропинке он замедлил шаг и свернул в сторону. Родом из псковских славян-кривичей, он один жалел об Ингваре. И он решил ждать молодого ярла из похода – с победой, в которую никто не верил, или с поражением, в которое верить не хотелось.

Теперь он смотрел на Филиппа сочувственно.

– Не печалься так, мой ярл, – сказал он. – Я знал раньше. Прости.

– Ты знал раньше? – спросил Фил упавшим голосом.

– Было знамение: придет конец Ижоре. Все покинули Хорса, творили зло, и боги разгневались. Хоре отвернулся от нас.

Понять его теперь было непросто. Почему-то он вздумал говорить на старинном славянском наречии, торжественно и велеречиво, как в церкви. В иное время Фил только посмеялся бы, но сейчас словно проглотил язык.

– Что-то случилось там, на поляне, – предположил Ники.

– Мы прогневили Хорса, – повторил Власик угрюмо. – Перун дышал пламенем. Святовид ослеп.

Сразу несколько мыслей, одна другой мрачнее, теснились у Фила в голове.

– Кто-то включил излучатели, – тихо сказал Ники. – Кто-то воспользовался ревайндером. Перун дышал пламенем… наверно, что-то перемещали тяжелое. Много сразу. Я знаю, кто это мог быть, Фил.

– Он умер, – отозвался Фил, будто не слышал. – Какая теперь разница.

– Все не так просто.

Ники со скрипом выдвинул ящик стола. Посветил фонариком. Печально кивнул, будто нашел там то, что искал.

– Мне кажется, это для тебя, Фил, – сказал он.

Письмо было написано быстрым уверенным почерком, будто писавший дорожил каждой минутой. И это не был почерк Ингвара.

Филипп разгладил бумагу на столе и придвинул свечу ближе.

«Привет, мой конунг, – читал он. – Если ты это читаешь, значит, ты все-таки вернулся. Тогда не обижайся, что я тебя не дождалась. Видишь ли, все получилось спонтанно. И сейчас, извини, у меня не так много времени: мне еще нужно прогревать этих долбаных истуканов, а энергия, кажется, на исходе».

Строчки плясали перед глазами, и Фил болезненно щурился.

«Да, Филик, я ухожу, – продолжала Диана. – Мне здесь надоело. К тому же с большими деньгами в нашем времени куда интереснее. Это ведь и наш добрый Ингвар понимал. Вообще-то это была его идея – возвратиться в наш мир, поднакопив золота… он ведь и тебе хвастался, правда? Но я решила, что он может и подождать. А чтобы он не спорил, я дала ему несколько наших веселых таблеток, ну, ты их знаешь. Подсыпала прямо в вино. Правда, боюсь, несколько больше, чем обычно, – иначе старик становится таким надоедливым… Теперь он спит прямо в кресле. Наверно, видит сладкие сны. Впрочем, он выпил лишнего, как обычно, поэтому сложно представить, что он там видит».

В конце строчки Диана нарисовала забавный смайлик.

«Веселые таблетки… – думал Фил. – Она знала, что делает. Она знала».

С тяжелым сердцем он читал дальше:

«Прости, если все вышло не совсем так, как мы с тобой думали, помнишь? Я хотела бы уйти вместе с тобой и малышом Ники, честно (снова смайлик). Но я не могу ждать. Пока конунг… спит… здесь становится опасно. Мне кажется, эта реальность на глазах деградирует, если только ты правильно поймешь это слово, мой хороший».

«Я все правильно понял», – тоскливо подумал Фил.

«Так что прощай, мой конунг. Мне было с тобой хорошо и весело, ты даже не подозреваешь, как весело. К тому же я ведь была у тебя первой, правда, малыш? Думаешь, я не догадалась? Теперь ты до самой смерти будешь помнить свою Динку».

Последние слова были вместо подписи. А чуть ниже была приписка:

«P. S. Кстати, там, откуда я родом, меня действительно звали так».

Фил медленно скомкал письмо.

– Что там было? – спросил Ники.

– Так, ничего.

– Она убила его, – с уверенностью сказал Ник. – Убила, как только он стал ей не нужен. Она забрала ноутбук и оставила нас здесь. Я никогда ей не доверял, Фил. Я хотел тебе сказать, но ты все равно не слушал…

– Замолчи.

С минуту никто не произносил ни слова. За окнами светало. Небо над лесом заалело так, что было больно смотреть.

Тело Ингвара по-прежнему лежало ничком, и его седой затылок в лучах восходящего солнца казался окровавленным. Чуть позже Фил заметил, что дело обстоит еще печальнее. На шее мертвеца действительно запеклись бурые пятна: похоже было, будто перед смертью кровь шла у него из ушей.

– Нужно похоронить его, – сказал Влас. – Он был славный конунг.

Филипп не ответил. Он проглотил комок в горле и отвернулся.

– Пойдем, – сказал Ники Власику. – Наверно, ему надо побыть одному.

Вдвоем они молча спустились по лестнице. Фил безучастно наблюдал за ними. Никто сейчас не смог бы понять, что у него на уме.

Пока шаги не затихли внизу, Филипп сидел за столом, не двигаясь. Потом взял в руку подсвечник. Внимательно поглядел на пламя, на оплывающий воск свечи, для чего-то тронул фитилек – огонь едва не погас, а горячий воск обжег Филу палец. Он поставил свечу обратно на стол.

Поднялся из-за стола.

Остановился над неподвижным телом.

– Вот так, отец, – сказал он негромко. – Зачем только ты послал меня в этот поход? Видишь, что из этого вышло?

Как и следовало ожидать, Ингвар не отвечал.

– Зачем я вообще отыскал тебя, – сказал Филипп. – Жил бы себе и жил. Работал бы курьером.

Ответом снова была тишина.

– А что, если бы все когда-то случилось иначе? – спросил Фил опять. Он присел на корточки над мертвецом, глядя на его поредевшие, растрепавшиеся, седые, когда-то такие же рыжие волосы. – А что, если бы ты не изобрел никакой «Rewinder»? Ты бы просто жил с нами, со мной и с матерью. Научил бы меня программированию. Мы купили бы машину, ездили бы… на залив… а?

Откуда-то взявшаяся муха, жужжа, прилетела и уселась Ингвару на шею. Фил взмахнул рукой, и муха убралась.

– А теперь вот ты умер, – сказал Фил. – А мне тебя даже не жалко как следует. Потому что я не успел к тебе привыкнуть. А ты?

Он осторожно взял мертвое тело за плечо. Попробовал перевернуть. Тело оказалось тяжелым и неповоротливым. Фил случайно дотронулся до Ингварова уха: оно было холодным и отчего-то сырым, как кусок мяса в мясном магазине.

Тело перевалилось на спину, и Филипп глянул мертвому в лицо. И тут же отшатнулся и закрыл глаза руками.

Порывисто встал на ноги. Постоял, стараясь отдышаться. Осмотрелся. Медленно подошел к давно остывшему камину.

В камине не было углей – лишь груда слежавшейся золы. На полу валялись тяжелые каминные щипцы (Фил криво усмехнулся) и причудливо изогнутая лопатка для углей. Рядом же стоял флакон с жидкостью для розжига: конунг ленился щипать лучину. Яркая этикетка на флаконе привлекала внимание. Филипп протянул руку.

Жидкость имела острый и противный запах. Все еще улыбаясь, Фил прошелся по комнате, стараясь обходить стороной лишь один угол, тот, где громоздился стол конунга Ингвара. За окном становилось все светлее. Дым будет виден издалека, пришло Филу в голову.

– А, все равно, – прошептал он. – Пусть все видят.

Взяв со стола Динкино письмо, он туго свернул его в трубочку. Поднес к пламени свечи. Полюбовался несколько мгновений, как плотная бумага корчится и чернеет в его руке. Пламя отчего-то стало зеленым, и он, расширив глаза, наблюдал, как оно меняет цвет. Потом, обжегшись, уронил письмо на пол.

Огненная дорожка протянулась по периметру комнаты. Уже загорелся паркет, шкаф красного дерева, в котором хранились винные бутылки, столик с молчащей корабельной рацией.

Пламя лизало стены, украшенные гобеленами и звериными шкурами, и раму разбитого зеркала, и окна. Страшная кабанья морда тревожно глядела на Филиппа, лосиные рога нацелились прямо ему в лицо. «Вот так, вот и отлично», – прошептал Фил. Он сделал несколько шагов до двери: едкий дым уже заполнил комнату, и плохо бы ему пришлось, если бы он не рассчитал все заранее. Он притворил за собой дверь и тут заметил, что кожаные подошвы его несуразных башмаков нагрелись и затлели; он попрыгал, стараясь их потушить, и ему это удалось. Из-под двери тянуло дымом. Внизу кто-то вскрикнул и побежал по лестнице вверх.

– Пошли отсюда, Ники, – приказал Фил.

– Там что, пожар? – Ник глядел на него снизу вверх и все еще не мог понять. – Почему там пожар?

– Мы просто попрощались с отцом, – пояснил Филипп. – Просто попрощались. Но теперь нужно уходить, понял?

– Хорошо, Фил… хорошо.

Спикер в кармане Филиппа завибрировал, когда они втроем уже выбежали из горящей башни на улицу. Несколько секунд Фил соображал, что происходит, потом выхватил аппарат и поднес к уху.

– Кто? – крикнул он. – Кто говорит?

Наверху стекла треснули и с грохотом разлетелись. Огонь и дым вырвался из окон башни. Коротковолновая рация в кабинете Ингвара каким-то чудом все еще работала, и спикер принимал ее затухающий сигнал в режиме calling all stations.

– Не слышно, не слышно, – кричал Фил. Не выпуская спикера, он метнулся было обратно к башне, дернул ручку двери, но остановился в испуге. Изнутри вырвался клуб дыма, и огонь опалил рыжие волосы Филиппа. Вскрикнув, он отскочил и уронил спикер в пыль. Ничего сделать уже нельзя было.

Ник подбежал к нему и потряс за плечи:

– Кто там? Кто это был?

– Не знаю, – дрожащим голосом проговорил Филипп. – Н-не знаю. Я не расслышал. Там был кто-то. Он сказал, что… скоро все кончится. Что осталось совсем немного.

– Я не понимаю, – сказал Ник. – Там Ингвар? Он живой?

– Нет… я же видел его, – продолжал Фил жалобно. – Я же видел. И ты видел. Он не дышал. Он был холодный. Ты же мне веришь, Ники?

Младший ярл нагнулся и поднял спикер.

– Не плачь, – сказал он просто. – Конечно, он был мертвый. Все видели.

– Я бы его не оставил.

– Никто бы его не оставил. Это не он. Это просто галлюцинация, Фил. Мало ли что тут бывает. Это же ненастоящий мир, ты помнишь?

– М-может быть, – сказал Филипп.

– Пойдем, братья, – окликнул их Власик – мягко и участливо, как только сумел. – Нужно уходить отсюда.

Фил покорно пошел за ним к гаражу, где темнел его джип-«конкистадор» – порядком изувеченный, но еще целый.

Ники не спешил. Он оглянулся: башня была в огне уже снизу доверху. Клубы дыма поднимались в небо, известняковые плиты чернели и крошились от жара. Еще немного, и провалится крыша, думал Ник. А потом обрушатся перекрытия. И никто никогда больше не увидит конунга Ингвара, повелителя Ижоры, гениального мечтателя, погибшего такой странной смертью.

Ник хотел вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы – и не вспомнил.

– Death is the only escape, – прошептал Ник.

* * *

Перед рассветом в лесу было тихо. Птицы еще не проснулись, а может, просто не решались запеть. Ветер гудел высоко в кронах, пахло смолой и дурманом.

Лисица приоткрыла глаза в своем логове, принюхалась: дымом больше не пахнет. И петухи не поют. Вкусные петухи. Лисица была сыта и лисенята тоже. Толстые, довольные, они спали под боком. Может, и не стоит просыпаться раньше времени, размышляла лиса. Стоит поднять голову, как от щенков уже не отобьешься.

На охоту можно было не спешить. Лиса обленилась. Под частоколом она прорыла хороший лаз, и – вот удивительно – никто не спешил его заделывать. Лисица ходила за курами каждую ночь, то в один курятник, то в другой. Вот только курочки день ото дня тощали, кормить их было некому, и лисе это не нравилось. Выгнать их во двор? – по-хозяйски думала лисица. – Так ведь разбегутся. Люди же разбежались.

Лиса тихонько вздохнула и уткнулась носом в лапы.

Разведчик Янис тоже засопел и перевернулся с боку на бок. Под утро стало свежо и туманно, и под куртку заползала сырость. Хорошо лисе, думал он. Пожрала и спит, и шуба всегда при ней. Лисье логово они с Ториком давно приметили в дальнем овраге, но разорять не стали, обошли стороной.

Вот уже который день друзья ночевали в землянке, на жесткой постели из лапника, накрытого шкурами. Прятались от изгнанников. Припасы, захваченные в Изваре, были уже на исходе, но разведчики не спешили уходить. Что-то удерживало их здесь, в полуверсте от брошенного поселка, а что – они и сами сказать не могли. Их мысли текли неторопливо, как большая река там, за лесом, и разговаривали они теперь тоже не спеша и длинно, как все говорят на языке ватьяла. Понемногу они забывали славянское наречие.

Так странно: сейчас никто не принял бы их за глупых долговязых чухонских мальчишек. Даже звери в лесу знали их и уважали. «Когда-нибудь изгнанники уйдут, – мечтал Янис. – А мы построим свой хутор, чтобы вокруг никого. На новом месте. Не здесь, нет, не здесь. Это место проклято. Построим дальше по реке. Потом возьмем девчонок от соседей, от карел. Все будет наше».

Вспомнив о девчонках, Янис зевнул и от души потянулся. С потолка, выложенного из жердей и веток, посыпалась земля.

Торик поднял голову и протер глаза кулаками.

– Разве уже утро? – спросил он недоверчиво. – Ты почему не спишь, Янис?

– Просто так проснулся, – отвечал друг-разведчик. – Я вот что думаю: девчонкам было бы хорошо у нас в землянке.

– Это нам было бы хорошо, – ответствовал Торик.

– Тебе и без них неплохо. Ты не думай, что я ничего не слышу.

Обменявшись такими таинственными репликами, оба на некоторое время притихли.

Но спать больше не хотелось. Янис, не говоря ни слова, на четвереньках выполз из землянки. Глянул на светлеющее небо. Отошел в сторонку.

И в это самое время далеко за лесом послышались выстрелы – будто дятел часто-часто застучал клювом по деревяшке. Бестолковое эхо повторяло звук, так что теперь было вообще непонятно, где стреляют. В кустах зашуршали испуганные птицы, застрекотала дура-сорока. В овраге в своем логове вскочила лиса, тявкнула на щенят, высунула нос на улицу.

Выстрелы прекратились так же неожиданно. В наступившей тишине стало слышно, как где-то далеко каркают вороны, кружа по небу. Лиса навострила уши: тревога приближалась.

– Это там, на реке, – сказал Янис Торику. – Идут сюда.

– Изгнанники?

– Не знаю. Их много.

Они молча стояли возле своего убежища, не решаясь двинуться с места. Прислушивались к вороньему гвалту, что все приближался и приближался. Они были слишком молоды и не знали, что вороны всегда сопровождают викингов в их походах. Вороны, вероятно, видели, как к большому белоснежному катеру, все еще стоявшему на якоре, подошли борт в борт два боевых дракара. Бедняга Харви, рулевой, едва успел схватить автомат, когда сразу несколько стрел впились ему в грудь и шею. Тамме бросился в реку и уже успел нырнуть, когда шведский гребец схватил копье и с силой метнул прямо в воду – так иные искусные охотники на севере бьют китов. От удара пловец вскрикнул, вскинул руки, показался в последний раз над водой и камнем пошел ко дну. Шведы заорали.

Больше на корабле не оказалось никого. Король Олаф вполголоса выругался и скомандовал что-то, отрывисто и сердито. Еще пять или шесть дракаров ткнулись задранными носами в берег, и викинги, подхватив мечи и щиты, высыпали прямо в воду. Молниеносно рассредоточившись, они двинулись скорым шагом прочь от берега, сквозь заросли, прикрывая друг друга и тихо перекликаясь. Туман рассеивался, и лес стоял пустынный и тихий, будто скованный ужасом.

Когда перекличка, больше похожая на собачий лай, достигла лисьих ушей, большая умная лиса затолкала щенят в глубь норы, а сама улеглась у входа, поджав хвост. Ее бока дрожали. Чтобы не бояться, она даже зажмурилась.

А вот Янис с Ториком допустили непростительную ошибку. Им бы по-лисьи затаиться в землянке и переждать, но они все медлили; может, вспомнили, что когда-то, еще совсем недавно, были лучшими разведчиками, молодыми дружинниками Ижоры? Издалека заслышав голоса, они прислушивались к незнакомому языку чуть дольше, чем следовало, и лишь потом решили отступить, но было поздно: их заметили.

Викинги засвистели, завизжали, предвкушая веселую охоту. Между стволов летели стрелы. Янис и Торик бежали что было сил, перепрыгивая через корни и кусты и кидаясь из стороны в сторону, как зайцы, неслись со всех ног и все равно уступали неутомимым норманнам в скорости.

Не сговариваясь, они бежали к поселку. Когда деревья расступились, и под ногами вместо неприметных тропок появилась широкая дорога, викинги притормозили, опасаясь засады; и только один, самый молодой, уже натянув тетиву, решил не упускать случая щегольнуть своим искусством. И правда, швед был неплохим лучником. Он пустил стрелу с колена, привычно – на высоте шеи, где у воинов кончаются доспехи, и стрела, по-пчелиному прожужжав на лету, с хрустом врезалась Янису между лопаток.

Парень споткнулся и неловко упал на правый бок. Пробежав уже вперед, Торик почувствовал неладное и остановился: увидев упавшего друга, он бросился к нему, даже не подозревая, что на него нацелено с полдесятка стрел; викинги заняли безупречную позицию за деревьями, но отчего-то не спешили стрелять.

Янис был еще жив. Он хрипел и силился достать стрелу, хотя делать этого не следовало. Если ее выдернуть, кровь хлынет в легкие, и всей жизни тогда останется не более минуты.

– Пойдем, пойдем, – повторял Торик. Раненый и вправду пытался подняться на ноги, но не мог. Он слабел и дышал все быстрее и быстрее, как будто торопился жить.

– Б-беги, дурак, – проговорил он вдруг.

Только сейчас Торик понял, что враги совсем рядом. Он слышал их голоса, но боялся поднять голову. Они приближались.

Когда копье рассекло воздух, Торик успел только зажмуриться.

* * *

В эту самую секунду Филипп вздрогнул во сне, закашлялся и открыл глаза.

Еще с минуту он соображал, где он. Вокруг было сыро и душно, как в оранжерее ботанического сада, где он с матерью гулял когда-то в детстве – среди пальм и неправдоподобно зеленых мясистых кактусов. Отчего эта картинка всплыла в его памяти, он не знал. Никаких пальм поблизости не было, а сквозь стеклянные стены виднелись все те же осточертевшие ижорские сосны и розовеющее рассветное небо.

Он лежал на циновке возле остывшего бассейна, полуодетый и грязный. Кажется, вчера его стошнило прямо в воду. Пустая упаковка из-под таблеток, украшенная цветными веселыми иероглифами, валялась рядом.

Ему так и не удалось вспомнить, как он попал сюда из просторной отцовской спальни.

Господи, как голова-то болит. Будто кто-то врезал прямо по темени чем-то тяжелым. От этого он и проснулся. Да, он проснулся от удара.

Вчера после таблеток, как обычно, его охватил беспричинный восторг, и он обнимал их обоих, и Ники, и Власика, клялся им, что скоро все-все будет хорошо, – пусть отец умер, да, умер, но ведь теперь он сам конунг, он – повелитель Ижоры, а они – его самые лучшие друзья, которых он никогда не забудет. Кажется, он все собирался купаться, но его удержали, а потом его вырвало прямо на бортик бассейна, вот позор-то. Когда эйфория развеялась, а развеялась она очень скоро, Фил впал в мрачное расположение духа. Причин тому было сразу несколько.

Вот уже несколько дней они скрывались на лесной даче. Без хозяина никто не мог включить генератор, и в доме не было даже электричества. Ники целыми днями пропадал в подвале, где у Ингвара была устроена лаборатория; при свете фонарика он возился с причудливой старой аппаратурой – но все безуспешно. Компьютеры не включались. Рация молчала на всех диапазонах.

Также Ники не поленился обыскать весь дом. Сокровищ и здесь не нашлось, если не считать нескольких разнокалиберных золотых монет, забытых кем-то у Ингвара в спальне. Документы и записи тоже пропали: Диана-охотница не оставляла улик.

На второй день после пожара они решили выбраться на разведку. Поселок был пуст; а на Перуновой поляне их ждало унылое зрелище. Мощные стационарные излучатели, замаскированные под статуи богов, были безнадежно испорчены. Подножия идолов обгорели, будто кто-то разводил под ними костры. Святовид глядел пустыми глазницами. Голова Перуна была обожжена до черноты. Он больше не напоминал Че Гевару. Скорей уж негритянского колдуна, того самого, что превращает людей в зомби.

«Перун дышал пламенем», – сказал когда-то Власик.

Вернувшись в отцовскую усадьбу, Фил в первый раз дорвался до таблеток. Зомби так зомби, чего уж там.

Теперь у него адски болела голова.

Присев на циновке, несколько минут он глядел в прозрачную, синюю воду бассейна. Взялся за полированный поручень, прижался к нему лбом. В воде уже плавали опавшие листья и еще какая-то дрянь: система фильтров давно не работала. Он поморщился.

За спиной хлопнула дверь.

– Слушай, мой ярл, – окликнул его встревоженный Власик. – Слушай: в лесу чужие. Не изгнанники. Это викинги, я знаю. Говорят по-свейски. Поднимайся, негоже тут сидеть.

– Это король Олаф, – равнодушно отозвался Фил, не трогаясь с места. – Теперь точно все, п…дец.

– Не смей так говорить.

Фил почувствовал, как его поднимают под мышки и ставят на ноги. Делать нечего, пришлось встать. Пройдя кое-как несколько шагов, он понял, что вчерашнее не прошло даром.

– Держи меня, – жалобно сказал он.

Дом возвышался перед ними, темный, с мертвыми окнами. В вестибюле было темно, хоть глаз коли, и Фил немедленно споткнулся о поваленное (им же, вчера) кресло. Тогда Власик его оставил, а сам бросился по лестнице вверх. Скрипнула дверь спальни. Очень скоро там, наверху, включился электрический фонарик, и Ники сбежал по ступенькам.

Власик догнал его, и вдвоем они выволокли упирающегося Фила на улицу. Его ноги волочились по земле.

И тут камень, вероятно пущенный из пращи, вдребезги расколотил стекло над бассейном. Вдалеке слышались треск и крики команд – похоже, пришельцы ломали ворота. Бревенчатый забор пока что держался.

Дальнейшие события развивались слишком стремительно, чтобы Фил успевал соображать, что происходит. Синхронизация вернулась в тот самый момент, когда «конкистадор», обтекаемый, черный, блестящий джип-амфибия, прогрохотал по бревнам обрушенного забора, и Фил сполз с заднего сиденья на пол. Как раз вовремя: стекло с тяжелым хрустом треснуло, и в дыру влетело кинутое кем-то копье. Наконечник врезался в кожаную спинку сиденья и застрял там. Ники оглянулся с ужасом, крутанул баранку, и «конкистадор» рванулся вперед.

Позади кричали по-шведски. Вслед летели стрелы и камни. Металл кузова гремел от прямых попаданий, как ведро, в которое прицельно кидаются гайками. Власик, сидевший рядом с водителем, хладнокровно опустил стекло и выставил в окно ствол ручного пулемета. Грохот прямо над ухом оглушил Фила, зато и стрелы как-то разом перестали стучать по кузову.

Крики смолкли вдали. Ники, склонившись над рулем, что было сил давил на газ, джип натужно ревел и еле полз на второй передаче. Вот Ник спохватился и врубил третью. Стало тише, колеса чаще застучали по корням, и сосны, одна за другой пролетающие мимо, прибавили ходу: Фил, лежа на спине, мог видеть только их верхушки. Когда джип вдруг притормозил и остановился, он решился подняться и выглянуть в окно.

Черный деревянный божок, поставленный на обочине вместо верстового знака, был почему-то вымазан кровью. Глядел он грозно и сурово, будто все еще не насытился и ждал новых жертв.

А еще на обочине крест-накрест валялись два трупа, уложенные чьей-то жестокой рукой один поверх другого. Филипп узнал разведчика Яниса – его светлая голова была неестественно вывернута, ноги свисали в канаву, – а Торик до сих пор, казалось, прикрывал друга своим телом. Копье попало ему в голову, и хорошо еще, что его залитое кровью лицо было обращено вниз. Хотя и увиденного было достаточно, чтобы покрепче зажмуриться.

Ник сжал кулаки и изо всех сил ударил по рулевому колесу. Сигнал включился и тут же оборвался на жалобной ноте.

– Езжай, – велел Власик. – Не стой.

– Куда? – Ники качал головой, и в его голосе слышались слезы. – Куда нам отсюда ехать?

– В Новгород, – вдруг выговорил Фил. – Больше некуда.

* * *

И правда, куда нам было еще бежать?

В этом мире больше не существовало точек перехода, кроме темного, пропахшего воском подвала в тереме у князя Борислава, где, возможно, еще работал маломощный комплект излучателей и детекторов темпорального излучения. Это был последний шанс, и, будь я поумнее, я догадался бы покинуть Извару раньше. Но с некоторых пор все у нас шло не так, и виноват в этом был один человек – я сам.

И еще, думал я: почему Борис Александрович не выходит на связь?

Новгород был далеко. Попасть туда можно было водным путем, по Неве, по Ладожскому озеру и вверх по Волхову; но шведы уже заняли устье Ижоры и (я думал об этом с грустью) захватили наш катер. Я еще надеялся, что Харви и Тамме успеют запустить моторы и спастись. Но после похода катер стоял с пустыми баками, и ребята не смогли бы уйти далеко.

Итак, нам оставалось двигаться по суше.

Когда-то, в нашем далеком будущем – теперь и вправду далеком, – мы с классом ездили в Новгород на экскурсию. В длиннющем китайском автобусе мы неслись по Московскому шоссе и часа через два были уже на месте. Осмотрели кремль, ничуть не похожий на кремль князя Борислава. Фотографировались возле памятника Тысячелетию Крещения Руси. Памятник был похож на перевернутый колокол, а может, на громадную солонку. Я запомнил ангела с лебедиными крыльями и внушительным крестом, который что-то объяснял коленопреклоненному князю Ярославу. Эти двое стояли на верхушке шара, который я принял за земной, а подножие окружали многочисленные герои и святители, кто с крестом, а кто и с мечом.

Какая горькая ирония, думал я теперь. Мы вдоволь насмотрелись на людей с мечами, с копьями и даже с шаровыми молниями – встретить бы хоть одного святого, способного сотворить настоящее чудо.

Каким-то чудом в баках «конкистадора» еще оставалось топливо. На дорогу по прямой нам бы точно хватило, думал я. Только прямых дорог в этом мире не существовало.

Покинув Извару, мы долгое время двигались на юг по широкой колее, среди лугов и пригорков, поросших березами. Странно: по этой дороге нам еще никогда не доводилось ездить.

– Тут раньше были деревни чухонские, – пояснил Власик. – Давно, еще до Ингвара. Теперь никто не живет. Молодые в Извару ушли, старики повымерли.

«Вот как», – подумал я.

Взбираясь на пологие холмы, джип сыто урчал. Солнце поднималось над дальним лесом, тем самым, что виден был из окна Ингваровой башни. Ники заслонился от солнца козырьком. Зачем-то включил стеклоочистители, и лобовое стекло засверкало каплями.

То ли от быстрой езды, то ли от переживаний моя голова начисто прошла. И только после этого я начал понимать, какой опасности мы избежали. Солнце мирно светило на небосводе, и этот мир казался совсем не страшным. Как будто родным.

Я бы вовсе не удивился, если б за следующим холмом обнаружился обычный областной поселок с белыми кирпичными домишками, магазином и автосервисом в грязном бетонном боксе. И чтобы черномазые приезжие торговали у дороги арбузами.

Подумав так, я даже вздрогнул.

Со следующего холма и вправду открылся чудесный вид. Он был бы еще более чудесным, если бы не узкая речка, змеившаяся среди изумрудных лугов. Ее берега поросли камышом, и было ясно, что в этом камыше ничего не стоит завязнуть.

Речка обвивала холм, как удавка. Вернее всего было повернуть обратно и искать другую дорогу. Но Ники медленно, на пониженной передаче повел «конкистадор» вниз.

– Ты чего делаешь? – спросил я.

– Прорвемся, – уверенно сказал Ники. – Надо же когда-то начинать.

Отыскав просвет в камышах, мы остановились. Вышли из машины. Власик, ни слова не говоря, вытащил откуда-то из-под днища длинный багор (я удивился) и отправился промерять глубину. В камышах испуганно закрякали утки.

– На дне ил, под илом крепко, – сообщил Власик, вернувшись. – Глубины с полсажени будет.

Ники снова уселся за руль. Мы отъехали подальше и развернулись носом к речке. Двигатель плотоядно порыкивал. Помедлив, Ники взялся за ручку переключения передач и сдвинул ее вперед и вниз. «Раз, два, три», – вполголоса сосчитал он и резко отпустил педаль сцепления. Джип сорвался вперед. Врезавшись с разгону в воду, он даже не замедлил ход, просто как будто раздвинул пространство в стороны: река расступилась перед нами, упруго скользнув по бортам, на мгновение занавесив плотно задвинутые стекла зеленой мутью и разлетевшись где-то там, сзади, запоздалыми брызгами. Рев мотора снова врезался в уши, и мы выкатились на берег.

– Ни хрена себе, – сказал я.

Сияющий Ники обернулся:

– Долго ли. Если уметь.

Я приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Широкие колеса «конкистадора» по самые оси были облеплены грязью, бурый ил стекал с покрышек. Из-под днища шел пар.

– Это одна речка, – сказал Власик серьезно. – Впереди их много. Я знаю, я бывал там.

– Прорвемся, – повторил Ники.

Глядя на него, я готов был в это поверить.

* * *

Нас накрыло неожиданно и сразу. Когда едешь в машине по лесу, вообще трудно заметить, как подступает гроза. Вот внезапно налетевший из-под тучи ветер треплет верхушки деревьев, вот вокруг начинает темнеть, будто кто-то заталкивает надоевший мир в грязный сырой спальный мешок, – и тут вдруг молния разрывает небо пополам, а потом гром накатывается следом, и нарастающий шум в вершинах вдруг прорывается обломным холодным дождем. И все это для тебя совершенно неожиданно, потому что ты всю жизнь прожил в городе и в лесу все равно как слепой.

Но наш старший друг был настоящим лесным жителем. Уже давно Власик с тревогой поглядывал на небо, хмурился – и вдруг велел Нику поскорее свернуть куда-нибудь и остановиться.

В следующую секунду молния ослепила нас, и «конкистадор» встал в метре от высоченной березы. Дождь хлынул вертикально сверху, да так, что задрожала крыша. Ник включил дворники. Стало видно, как струи воды разбиваются о капот, отскакивают обратно в виде сотен и тысяч локальных взрывов, как метеоритный дождь на поверхности Луны. Это зрелище завораживало и пугало одновременно. Не верилось, что с небес может низвергаться столько воды. Не верилось, что можно вот так погасить солнце. Но уж если так – возникла у меня дьявольская мысль, – то пусть это будет вечно: тьма и дождь.

Длинный росчерк молнии, припечатанный ударом грома, был подтверждением. Документ можно было нести по адресу. Курьерской доставкой.

Вот ведь занесло меня с последним поручением, подумал я.

А Ники вдруг проговорил задумчиво:

– Когда я попал сюда первый раз, тоже была гроза.

– В вашем мире тоже бывает гроза? – спросил Власик.

– Ты говоришь – в нашем мире? – удивился Ник. – А откуда…

Гром вернулся и перекатился через все небо прямо над крышей нашего компактного мира, и мы примолкли. Дождь лил и лил по-прежнему, и дворники с тихим стуком взлетали и возвращались обратно.

– Говорят, гроза – это гнев богов, – продолжал Власик. – Вы видели богов, ярлы? Скажите, какие они?

Ники не нашелся что ответить.

– Они злые, – сказал я мрачно. – Злые и несправедливые. Они могут отвернуться от нас, и тогда все выходит так, как сейчас.

Власик умолк.

Когда кончился дождь, стало ясно, что боги и вправду отвернулись от нас: едва заметная лесная дорога вконец раскисла, и «конкистадор» еле полз по уши в черной жиже, завывая мотором, как тяжелый бомбардировщик. Похоже, по этой дороге ездили только зимой – такие дороги и называются зимниками, вспомнил я, и даже в нашем времени их осталось до черта: по ним катались одни только экстремалы-джиперы, да и то не поодиночке. Больше всего мы боялись остановиться и навсегда завязнуть в этом зыбучем дерьме. Поэтому, когда становилось чуть посуше, Ник прибавлял скорости, надеясь пролететь черное море грязи, что уже ждало нас в следующей низинке, прямо-таки подмигивало темным блестящим глазом, словно живое.

Иногда проехать с разгону удавалось, иногда – нет. Тогда мы с Власиком выбирались из машины, обвязывали стальным тросом ближайшее дерево потолще, и Ники включал лебедку на носу – чрезвычайно полезное украшение. Если бы наш джип был дракаром и плавал по морям, мы назвали бы его «Лебедем», думал я, усаживаясь обратно на кожаное сиденье – злобный, грязный и чумазый.

Стоит ли говорить, что все эти подлости дорога устраивала нам только ради того, чтобы спустя несколько часов вывести нас к еще одной безымянной реке.

На этот раз переправа не обещала быть легкой. В этом месте глинистый берег спускался прямо к воде, но сама речка текла как-то подозрительно быстро и вся закручивалась водоворотами – то ли там, под водой, таились глубокие омуты, то ли, наоборот, камни, но выглядело это все чертовски опасно.

И еще эта сучья река была довольно холодной (я попробовал помыться и потом долго отогревал руки).

За рекой было хорошо. Там были поросший зеленой травкой пологий бережок и березовая роща, прямо как на лакированных картинках, что выставляют для иностранцев на Невском проспекте. Там пели птицы и цвели в изобилии белые ромашки. Словом, на том берегу было просто замечательно. Только туда еще нужно было добраться.

С полчаса мы бродили у воды, поскальзываясь на суглинке, и выбирали спуск понадежнее. Получалось, что переправиться больше и негде: дальше и вверх, и вниз по реке с обеих сторон берега заметно поднимались. На каменистых обрывах росли корявые елки. Дорога – если только это была дорога – не зря выходила к реке именно в этом месте. Словно заманивала в воду.

Так ничего и не решив, мы вернулись к машине.

– Что-то мне это все равно не нравится, – признался Ник. – Слишком сильное течение. Боюсь, снесет.

– Боишься? – усмехнулся я. – А говоришь – прорвемся. Ладно, давай я за руль сяду.

Когда мотор заревел и джип пополз по склону вниз, в моей голове промелькнула отчаянная мысль – может, еще не поздно отказаться и повернуть обратно? Но под колесами уже хрустела речная галька, а еще через секунду-другую дно амфибии приподнялось на волне, и мы поплыли. На дисплее бортового компьютера замелькали предупреждающие надписи, затем где-то сзади забурлила вода – это автоматически, по сигналу от курсовых датчиков, включились водометы нашего плавучего танка. Я что-то восторженно мычал, вцепившись в руль. Тугие волны стучали в правый борт, нас сносило в сторону, но мы все равно ползли вперед и вперед, на ту сторону реки, медленно разворачиваясь по течению и снова выправляя курс.

Берег был уже совсем близко, когда эхолот подал сигнал опасности, и я машинально крутанул руль вправо, – но тут же раздался удар и медленный, тягостный скрежет металла. «Конкистадор», не спеша и как будто даже нехотя, развернулся вокруг громадного подводного валуна, помяв весь левый борт и ободрав краску; хуже было другое: откуда-то снизу с шипением вырвалось облако пара, а в следующее мгновение мотор заглох.

Стало тихо, только вода журчала под днищем.

– Охренеть, – сказал Ники. – Приплыли.

Я выругался. Наверно, понтоны потеряли герметичность, и машина на глазах кренилась. Монитор показывал непонятные слова. Вытащив карту из слота, я вставил ее снова и нажал на кнопку стартера. Мотор не завелся. Я попробовал еще и еще. Без толку.

Тем временем нас развернуло кормой по течению. Власик с тревогой озирался по сторонам. Ники толкнул меня локтем:

– Давай, давай еще… потонем же. Попробуй…

Я жал и жал на кнопку. Стартер скрежетал, на мониторе мигали угрожающие надписи. «Конкистадор» плыл задом наперед, то и дело зарываясь в воду. Нас вынесло на стремнину, и течение все ускорялось. Берега на глазах выросли, и белые камни, поросшие мохом, окружали теперь нас и слева, и справа.

– Смотрите, – крикнул вдруг Власик.

Мы обернулись и не поверили своим глазам. Метров через пятьсот река кончалась. Дальше не было видно ничего, лишь радужное сияние над водой говорило о том, что… о том, что…

– Пороги там. Перекат. Саженей пять, не выше.

Влас говорил будто сам с собой. «Не хочет пугать», – понял я.

– Ниагара, блин, – сказал Ник с ненавистью. – Только этого не хватало.

– Может, прыгнуть? – спросил я.

– Костей не соберешь. Попробуй еще, Фил… а?

Стартер скрежетал. Вода заливала ноги. В панике я шарил глазами по щитку приборов, где мигали какие-то лампочки. Я ничего не понимал. Эта сука еще и писала что-то непрерывно по-английски на своем дисплее, но от волнения я забыл и то немногое, что знал.

– Фил, – вдруг воскликнул Ники. – Смотри, что он пишет. Сжатый воздух. Пуск при помощи сжатого воздуха!!

– Где я тебе возьму… – начал я, но опомнился. Ткнул пальцем в дисплей и тотчас же заметил, что на щитке приборов загорелся еще один символ. Что-то произошло в двигателе: там раздался хлопок, затем еще один, и еще.

– Жми, – кричал Ники. – Жми еще…

Он схватил меня за руку, и я надавил еще раз на кнопку стартера. Вдруг мотор зачихал, застрелял, и я вжал ногу в педаль газа, больше всего боясь, что вода зальет камеру сгорания. Дизель работал. Вода бурлила под кормой, помятый и полузатопленный «конкист» трясся и зарывался носом в воду, но упрямо полз против течения. Я оглянулся: радужная стена медленно таяла вдали, как мираж. Этот гребаный водопад отпустил нас, едва не угробив, – теперь-то я видел, каким быстрым было течение возле самого переката. Еще немного, и мы ухнули бы вниз, как ведро в колодец, и разбились бы о камни, даже не успев захлебнуться. Или захлебнулись, не успев разбиться.

У меня вдруг потемнело в глазах. И эту темноту на долю секунды сменила картинка – словно кадр из фильма: застрявший на камнях измятый корпус джипа, по крышу погрузившийся в воду, стекло, все в трещинах, и полуоткрытые, полуотломанные дверцы. И неподвижные, незнакомые, бесформенные объекты внутри.

Я тряхнул головой, и все исчезло.

Пороги остались позади. Капот захлестывали волны: идти против течения было нелегко. Вот днище снова ударилось о какие-то вонючие невидимые камни, нас тряхну —

Используется в некоторых типах дизелей.

ло, но сейчас нам было наплевать на такие мелочи. Ник что-то вопил, а может, пел, почему-то по-английски, и даже невозмутимый Власик улыбался, сидя сзади и положив руки нам на плечи. Берег был все ближе. Колеса коснулись грунта, и мы подпрыгнули от удара. Буксуя и воя мотором, джип выбирался на пологий берег, оставляя за собой глубокий след протекторов, наматывая глину на колеса. Выехав на пригорок, я остановил машину и распахнул дверцу (оттуда разом хлынула вода). Спрыгнул прямо в ромашки. Довольно смешно: единственное, что мне сейчас было нужно, так это отлить.

За спиной хлопнула дверца. Малыш Ники откинул ладонью челку, глянул на речку, на бессмысленно бурлящие волны.

– Ну что, отглотнула? – весело спросил он у реки. – Получи!

И добавил очень энергичный жест. Власик за стеклом беззвучно рассмеялся.

Ну, а я поступил еще проще – сделал несколько шагов к реке, остановился и медленно, как мог медленнее расстегнул штаны.

* * *

Весь оставшийся день мы ехали по холмам, лугам и березовым рощам, играючи перелетали небольшие ручейки, проламывались сквозь заросли орешника, объезжали овраги, распугивали зайцев и сорок, прогоняли гудком лосей и время от времени притормаживали, чтобы осмотреться.

Мир вокруг нас казался совершенно безлюдным, и это успокаивало. Нам надоели люди. От них было слишком много шума. Нам хватало и нас троих. Мы с Ником говорили о чем-то одновременно, лязгая зубами на ухабах и весело переругиваясь, потом подустали и примолкли. Власик сел за руль. Ему доводилось бывать в здешних местах.

Солнце переползло на левую половину небосклона и уже готовилось спрятаться за вершинами деревьев. Тени удлинились, в глазах зарябило. Когда закат заалел на полнеба, стало ясно, что доехать хоть докуда-нибудь засветло уже не получится. Кроме того, страшно хотелось есть. Мы ничего не успели захватить в Изваре. Я проклинал себя за глупость и разгильдяйство.

– Что это там? – спросил вдруг Ники. – Деревня?

И правда, среди темных стволов проглядывали человеческие постройки. Крытая дранкой избушка на высоких сваях, как на курьих ножках, и еще два сруба того же свойства, но поменьше. Ни огорода, ни забора. На деревню это никак не тянуло.

– Не деревня, выселки, – отвечал Влас. – Охочие люди тут живут. Лесовики.

– А на ножках зачем?

– От снега. От зверя.

Он вырубил мотор и погасил фары.

– Тут зверей много? – спросил Ник.

– Волки есть. И сам иной раз выходит.

– Медведь, что ли? – Ну.

Не оборачиваясь, Власик понизил голос:

– Одного нашего той зимой задрал. У самой избы.

– Шатун, – подсказал умный Ники. – С берлоги подняли.

При слове «берлога» Власик почему-то вздрогнул.

– Кончайте уже, – я вглядывался в сгустившуюся тьму. – Пойдем посмотрим, кто там есть живой. Может, у них пожрать чего найдется?

Никого там не оказалось, ни живого, ни мертвого. Зато в одной из клетей нашлась сушеная рыба: с полдюжины мелких подлещиков. Кто-то подвесил их на веревке под низким потолком. Мы сгрызли эту воблу в один присест, запивая водой из ручейка.

Ни хрена не наевшись, мы забились в машину и попробовали уснуть. Спустя полчаса я понял, что это будет непросто; украдкой вытащил две или три таблетки – последние – и отправил в рот.

Лес шумел глухо и тревожно, по-ночному. Над нами с еле слышным писком проносились летучие мыши. Бесшумно летала сова (вероятно, одна и та же). Но почему-то медведи и волки не шли у меня из головы. Кроме них, в эту голову лезла всякая дрянь. Поначалу она не оформлялась в сознании, а затем я понял, что постоянно думаю о смерти.

Я закрывал глаза и видел убитых мною людей.

Вот новгородский воришка корчился в пыли у моих ног. Вот кормчий Роальд кричал мне что-то на своем языке, и я нажимал на спусковой крючок. Вот молодой парень-швед зажимал руками рану в животе и все смотрел на меня неотрывно, и глаза его наполнялись смертью. Вот голова Эйнара разлеталась на куски, как глиняный горшок, и клочья его волос прилипали к моей одежде, и я в ужасе счищал их и счищал, пока не просыпался весь в холодном поту.

Я пробовал вспоминать о хорошем – или о тех минутах, когда мне казалось, что мне хорошо. Но и здесь моя память включалась избирательно. Я видел отца живым, полуголым и бодрым, как тогда в бассейне; девушки растирали нас полотенцами, он что-то говорил мне, а я улыбался в ответ. Но немедленно после этого я оставался один, в темноте башни, и прикасался к его холодному виску, и видел его остекленевшие, безумные глаза – и просыпался снова.

Мои нервы были вконец расстроены.

Так, в полусне-полубреду, я мучился и ворочался не час и не два, то отрубаясь, то снова включаясь в реальность, скрипя зубами от бессилия. А перед рассветом я услышал треск веток и грузные шаги совсем рядом. Шаги приближались, раздавались то слева, то справа, и мне чудилось, что я различаю чье-то тяжелое дыхание прямо тут, в двух дюймах от моего уха, за железной дверцей джипа.

Я лежал, как парализованный, и боялся даже поднять голову. Дикая мысль, одна из тех, что приходят только ночью, заставила меня задрожать мелко-мелко: это за мной, думал я. Это моя смерть там ходит, и вот сейчас она почует мой запах… а затем дверь медленно отворится.

Едва не вскрикнув, я потянулся к ручке двери и вцепился в нее, как утопающий в борт спасательной лодки. Зажмурился и перестал дышать. Потоки крови текли перед моими глазами, и сами глаза наливались кровью, и весь этот мир становился багровым.

«Я не хотел, – шептал я беззвучно. – Я не хотел. Простите меня, простите».

Я повторял это снова и снова, как мантру.

Мне вдруг привиделся король Олаф. «Bjorn, – сказал он на своем языке. – Это он. Великий медведь. Ты сбежал от меня. Но он придет вместо меня и заберет тебя».

«Боже, – шептал я. – Боже. Сделай так, чтобы мы остались живы. И я больше никому не причиню зла, клянусь».

«Молись свой Перун», – прогудел у меня в голове голос Эйнара.

Я не знал, как молиться Перуну. Мне вспоминался суровый бог с лицом революционера Че Гевары, с горящими глазами, грозный и мстительный. Кто-то изувечил его лицо, и теперь он гневался.

«Перун, – опасливо позвал я. – Перун, послушай. Что мы сделали не так? Мы ведь просто хотим жить. Мы хотим выбраться отсюда. Помоги нам… могучий Перун».

«А с каких это пор ты в меня веришь?» – язвительно спросил кто-то в моей голове.

«Ну… – замялся я. – В кого же еще здесь верить?»

«Это верно, – согласился голос. – Правда, ваши люди разрушили мое святилище. Все от жадности. Ты видел, что стало с моим изваянием? А мне оно так нравилось».

«Это не мы его сожгли. Просто излучатели перегрелись».

«Твой отец уже понес наказание, – продолжал голос. – Но мне этого мало. Я довольно жестокий бог. Ты правильно сказал: я злой и несправедливый».

«Но что я должен сделать?» – спросил я.

«Ума не приложу. Сам думай».

«Но я хочу домой, – прошептал я, чуть не плача. – Это не мой мир. Это просто игра, и я хочу выйти».

«Ты прав. Это не твой мир. Он мой».

«Отпусти нас, – попросил я. – Пожалуйста».

«Отпустить? Возможно. Я еще не решил. Это будет дорого стоить».

«Дорого? Как это?»

«Увидишь. А теперь прощай».

Тут кто-то (я клянусь) шумно вздохнул по ту сторону железной двери. Вздохнул и двинулся прочь: его шаги все удалялись, пока наконец не стихли совсем. Только тогда я сел и прижался носом к стеклу. Но за окном царил кромешный мрак. Если там кто и был, то он ушел и не собирался возвращаться.

Спереди, на откинутом сиденье, безмятежно посапывал Ники. Власик дышал ровно и спокойно. Еще несколько минут я вслушивался в тишину и пытался понять, не приснилось ли мне все, что я видел и слышал… но так ничего и не понял. А потом уронил голову на сиденье и уснул мертвым сном.

* * *

Люди в этом древнем мире старались селиться погуще, поближе друг к другу. Только что вдоль дороги тянулись пустынные луга, как вдруг они превратились в поля, засеянные ячменем (так сказал Власик), а сразу за полями начались огороды, серые избы и сараи. Это уже были предместья Новгорода.

Ни с чем не сравнимые запахи деревни доносились до нас. «Конкистадор» давил широкими покрышками комья навоза. Умные поджарые свиньи убирались с дороги, озабоченно хрюкали, окликая поросят. Гуси-лебеди тревожно хлопали крыльями. Никто не спешил нас встречать хлебом-солью.

Да, здешний народ был непривычен к технике двадцать первого века. Местные жители с криком разбегались врассыпную от нашего рычащего стального монстра. Те, что посмелее, глядели во все глаза из окошек: возможно, точно так же мы вылупились бы на летающую тарелку. Вряд ли наши рожи были видны им сквозь тонированные стекла, так откуда им было знать, люди мы или демоны?

Однако в зеркало заднего вида я видел, что иные мужики выбегали на дорогу с кольями и вилами. Показывали отвагу, пусть и с опозданием.

Наш ручной пулемет лежал на сиденье. Вот странно: никто из нас даже и не мыслил пустить оружие в ход. Все здесь как один говорили на славянском наречии (до нас доносились их возгласы). После чудного, разноязыкого народа Ижоры эти туповатые крестьяне казались своими, родными. Я догадывался, что это ощущение обманчивое. Но я слишком устал видеть врагов во всех встречных.

Земляные стены кремля возникли перед нами неожиданно. У стен собирались дружинники – то ли слухи о нашем появлении разносились так быстро, то ли нас приметили со сторожевой башни, но с десяток крепких парней с пиками сгрудились у ворот, а еще несколько возились у подъемного моста, впрочем, без особого рвения. Я вдавил педаль газа, и они шарахнулись в стороны. Джип взревел мотором и, пересчитав колесами толстые бревна, пронесся мимо. Караульные завопили – но уже без толку, для порядка.

Под колесами загремели сосновые плашки. Я пытался узнать хоть одну знакомую улицу, что привела бы нас к детинцу, и не узнавал. Власик вспоминал дорогу, показывал, иногда ошибался. Заборы и бревенчатые стены домов окружали нас, и каждый поворот мог завести в тупик. А заезжать в тупик нам не следовало. Крики позади становились все громче.

Мы повернули наудачу в проезд, что казался шире других, и едва не задавили зазевавшегося местного. Парень чуть помладше меня прижался спиной к стене, с ужасом глядя на нашу машину. Власик опустил стекло, и бедняга от неожиданности даже взвизгнул.

– Чур меня, чур, – бормотал парень, глядя во все глаза на черноволосого Ники с его длинной челкой. – Ой, спасите, помилуйте. Не троньте.

– Урод ты, – сказал обиженный Ники, и мы тронулись дальше, ощутимо стукнув труса по плечу боковым зеркалом.

Детинец был выстроен по всем правилам старинной фортификации. За бревенчатой стеной кремля виднелись хоромы князя Борислава: ни стрелы, ни камни до них не долетали, а сам он мог видеть дальше всех. Вероятно, он заметил нас, как заметили и многие другие.

Охраны у ворот уже не было. Когда створки медленно, со скрипом, распахнулись перед нами, я зачем-то нажал на сигнал. А потом на газ.

* * *

– Что же вы натворили, – сказал Борис Александрович. – Вы даже не понимаете, что вы натворили.

Черный джип-«конкистадор» стоял под окном княжьего терема. Двор был пуст. Гридники, едва завидев нас, разбежались кто куда. Откуда-то, должно быть, из запертой конюшни, доносилось лошадиное ржание. В остальном же было тихо. Даже слишком тихо.

Старый учитель (он же – князь Борислав) выглядел хуже некуда. Дрожащие руки и мешки под глазами наводили на мысль, что он не спал несколько ночей подряд. Да так оно и было. В горнице стояла кислая вонь немытой посуды и несвежей одежды: похоже было, что старик редко покидает свое обиталище.

– Дрянные дела, – продолжал князь тихо. – Слухи вперед вас летят. И про шведский ваш поход народ уже знает. И про изгнанников. На торгу еще с неделю назад мужики толковали: скоро, дескать, Олаф-ко-нунг на Новгород пойдет… а не Олаф, так эти ваши головорезы… их тут боятся как огня. Вон Властислав-то в курсе должен быть…

Хмурый Власик не отвечал. Он поместился на лавке у окна, держа между колен ручной пулемет; для чего-то он забрал его из машины.

– А про Ингвара нашего я и не знал совсем, вот пока ты не рассказал… Третьего дня рация вдруг включилась, так я, хрен старый, не разобрал ничего. Одно только и понял, что все, привет всему.

– Там был пожар, – отозвался Филипп, холодея.

– Пожар, да. – Одутловатое лицо Бориса Александровича было пепельно-серым. – Искупительная жертва. Огонь очистит все. Эх, дети, дети…

Он поморгал и прозрачным взором уставился на полупустой стеклянный штоф. Снова наполнил серебряный стаканчик. Опустошил единым махом, крякнул.

– Так что, мальцы, я вас тут давно ожидал, все на что-то надеялся, – проговорил он. – Вот и дождался. Слава богу. Только вот слишком поздно. Слишком… поздно…

Борислав достал грязноватый платок, со старческой аккуратностью вытер губы. Ники посмотрел на него и тут же отвел глаза. Сидя за столом, он краснел и бледнел, не пил ни глотка и не говорил ни слова.

– Борис Александрович, – позвал Филипп.

– Да, Матюшкин? – Взгляд учителя на мгновение ожил. – Ах, ну конечно. Филипп, ярл. Повелитель Ижоры. Помню-помню. Так забавно смотреть на вас…

– Почему же забавно? – с неудовольствием спросил Фил.

– Забавно. Мирский и Матюшкин, дубль второй. История повторяется… а? Нет, правда?

– Подвал, – напомнил Фил. – Вы обещали запустить излучатели.

– Не вопрос. Раз обещали, пойдем и запустим.

Сказав так, князь раздумчиво покивал и снова взялся за бутылку.

– Тогда, может, мы сами? – спросил Ник. – Вы только скажите, где включить…

Борислав мутно поглядел на него:

– Где включить? Эх, мальчик… все бы тебе включить… а мне вот – знать бы, где все это выключить. Да чтобы током не дернуло.

Он задел рукавом стакан. Тот покатился прямо к Нику под руку, и Ник поймал его на самом краешке стола; и тогда князь накрыл его узкую ладонь своей, тяжелой.

– Чуешь, чем дело пахнет? – спросил он.

Со двора послышался людской гомон. Власик посторонился, и Фил тоже выглянул в окно: там, внизу, вооруженные кто чем люди один за другим выбегали на площадь перед княжескими палатами, кричали, пробовали разбить стекла брошенного «конкистадора». Вот одному или двоим это удалось, и крики стали громче. Затем кто-то начал колотить в двери.

– Не стучать, закрыто на обед, – поморщился князь. – Вот к-козлы.

– А кто они? Что им надо? – спросил Фил.

– Они думают, вы колдуны немецкие. Видели, что вы у меня тут укрылись. Теперь точно решат, что князь Борислав – подменный… пригрел у себя приспешников с-сатаны… Вот так-то.

– А где же дружина?

– Э-э, парень. Да вот они и есть дружина.

– Пойдемте вниз, – поторопил Ники. – Скорей!

В раскрытое окно влетел камень и с глухим стуком ударил в стену. По-видимому, пращники стреляли с башни напротив. Князь повернул голову, тупо огляделся. Потянулся было к бутылке, но тут второй камень расколотил ее вдребезги.

– Метко швыряют, прохвосты, – промолвил князь, трезвея. – Прямо в яблочко. Моя школа.

– Хватит, – Фил схватил его за руку. – Бежим отсюда, Борис Александрович. Надо запускать излучатели. Вы чего, хотите тут остаться?

– А куда мне идти. Я это… невыездной… да и лифт, хе-хе, не выдержит.

– Вы о чем?

– Энергия на исходе, вот о чем. Эти же… революционеры хреновы… они же и ветряк поломали, и концентраторы. Обозвали поганью немецкой, непотребной… а мы, дескать, за возврат к корням, к Хорсу триединому… – Тут князь Борислав длинно выругался.

При последних его словах с улицы потянуло едким дымом.

– Надо же, машину подожгли, – сказал князь, вновь доставая платочек. Он вдруг стал деловитым и собранным, будто включился после режима ожидания. – Ну да и мы не пальцем деланы… поглядим еще, поглядим…

Его башмаки грохотали по лестнице. Фил с Ником еле поспевали за князем. Оглядываясь, следом спускался Власик. Ручной пулемет он нес на плече.

В подвале было душно. Шум с улицы не доносился сюда, только случайно залетевшие мухи жужжали под низким потолком. Приятно пахло свечами: душистые восковые круги по-прежнему были свалены в дальнем углу. С той поры, когда Фил с Ником были тут в последний раз, их стало вдвое меньше. Более сокровищ не прибавилось.

Князь Борислав щелкнул выключателем. Зажглись тусклые лампы, и невидимые генераторы загудели.

– Все как всегда, – произнес он, обращаясь к Филу с Ником. – Ждете минут десять. Точка перехода открывается. Я активизирую ссылку, и вы возвращаетесь. Электричества должно хватить.

– А вы? – спросил Ник.

– За меня не беспокойтесь. Мы с Власиком к этому миру привычные. Правда, Властислав?

– Пусть сунутся, – невпопад ответил Влас. – Будет им мир.

Он взвесил в руках пулемет и улыбнулся.

Излучатели разогревались. Вот уже паутина еле заметных пунктиров засветилась в пыльном воздухе перед ними, и на полу сам собой нарисовался симметричный многоугольник, похожий на многолучевую звезду. Запускать генератор на полную мощность было еще рано. Фил поднял взгляд на князя Борислава.

– Идемте с нами, – сказал он.

– Исключено, – отвечал князь со вздохом. – У меня своя миссия. Вам, други мои, не понять. Может, на мне теперь вся эта реальность держится. А там, за ней, кто знает, что будет. А? Ты вот знаешь?

Фил медленно покачал головой.

– Не знаешь, – удовлетворенно сказал князь. – И отец твой не знал до конца, гений-самородок. Так и не узнал, бедняга.

– Может, мы узнаем, – пообещал Ники.

– Ага, узнаете. Только не забудьте, мне расскажите. Или это, хе-хе… киньте SMS…

Переплетение лучей становилось все ярче. Ники шагнул в середину светящейся звезды. Филипп не спешил.

– Борис Александрович, – сказал он. – Я все хотел спросить. А вы-то для чего сюда пришли? Тоже, как отец… свободы хотели?

Учитель не ждал вопроса. Он призадумался. Вытер платком нос. Потом ответил:

– Даже и не знаю, парень. И власть, и свобода, и девчонки молодые пачками… и еще научный интерес, не забывай об этом… Все это хорошо, конечно. Но как тебе сказать… может, мне просто хотелось… приоткрыть двери вечности?

– Зачем?

Борис Александрович пожал плечами:

– Уже не помню, Филипп. Плюнуть туда, наверно.

– По-моему, это… – Фил остановился.

– Глупо. Согласен. Ничего там нет, в этой вечности. Скучно и грустно…

Зачем-то Борислав приложил руку к груди, будто прислушивался к пульсу. Потом полез за платком, церемонно высморкался. Снова взглянул на Филиппа:

– В общем, тебе пора, Матюшкин-второй. Все. Последний звонок.

– До свидания, – сказал Фил и протянул руку старику.

– Прощай, дружище. И вот что…

Он задержал Филиппову ладонь в своей, толстой и мягкой.

– Стань наконец взрослым. Твой отец так и не смог. Так и остался мальчишкой. Десятый класс, вторая четверть.

Фил хлопал глазами изумленно.

– Я старался, – прошептал он. – Только все получалось не так, как надо.

– Вот и двойка тебе. Аттестат не получишь. Раньше это так и называлось – аттестат зрелости… давай исправляйся.

– Я…

Но Борислав уже не слушал. Он оглянулся, будто проверял – все ли готово? Власик из темноты помахал рукой, словно прощался.

– Я понял, – одними губами произнес Фил.

Тут князь отступил на шаг. Фил хотел что-то сказать ему, но Борис Александрович приложил толстый палец ко рту, а потом вдруг подмигнул, как старому приятелю, и отвернулся к экрану на стене. Тогда Филипп, не говоря более ни слова, шагнул в центр и взял Ника за руку, и тот вдруг схватился за нее крепко-крепко.

«Не бойся», – шепнул Фил.

Под потолком сверкнула молния, и сразу вслед за этим стало темно: темнота включилась, как обычно включается свет. Еще через несколько мгновений – хотя от мгновений перед глазами ровно ничего не менялось – лампы зажглись снова, и в их призрачном свете стало видно, что фокус излучателей пуст. Ник и Фил пропали, словно растворились в воздухе. Генераторы затихли, и только одинокая муха обеспокоенно гудела, летая кругами над площадкой перехода. Власик приблизился, и тогда Борис Александрович обратился к нему:

– Вот и все, Властислав. Теперь у нас каникулы. До самого сентября.

– Что есть каникулы? – не понял Власик.

– Неважно. Какая теперь разница. Слышишь?

Наверху тяжело топотали десятки ног: те, кто пробовал сломать двери, вероятно, добились своего. «Тут они, тут», – донеслись голоса. Вот кто-то рванул люк, в потолке образовался пустой квадрат, и из этого квадрата вниз полетела горящая пакля. Власик поднял пулемет и дал короткую очередь наугад, потом еще одну. Попятился и едва не выронил оружие: Борислав вдруг схватил его за рукав и оттеснил в сторону.

Он тяжело дышал, его лицо пошло пятнами.

– Узрели князя своего? – возгласил он, глядя вверх. – Ослушаться вздумали?

Он ухватился за дубовые перила и шагнул на первую ступеньку скрипучей лестницы.

– Забыли мою науку, – продолжал он грозно. – Ну так я вам напомню. Бунтовать они вздумали! Я вам покажу, как бунтовать! Вы у меня еще попляшете!

Еще одна ступень далась ему труднее. Невидимые бунтовщики, казалось, совещались. Затем прямо в лицо князю полетел еще один ком подожженной пакли.

– Что-о? – заорал Борислав.

Вконец рассвирепев, он задрал голову и погрозил кулаком кому-то там, наверху. По-медвежьи рыча, ринулся вверх по ступеням. Как вдруг замедлил шаг, оглянулся, схватился за сердце, повернулся всем корпусом, оступился – и грянулся оземь, подломив под собой перила.

А вслед за этим люк с грохотом захлопнулся.

Отшвырнув пулемет, прикрываясь рукавом от дыма, Власик бросился к Бориславу. Глаза старика закатились, пальцы судорожно сжимались и разжимались, будто искали что-то. Власик вытянул из кармана князя платок, приложил к его губам, чтобы князь не дышал дымом, приподнял голову (затылок отчего-то стал липким), попробовал потрясти за руку, позвать его по имени. Но князь Борислав уже не откликался. Он вздохнул в последний раз, вытянулся – и разом отяжелел.

Лампы светили все слабее и слабее, дым стелился по полу: горело уже в нескольких местах.

– Прости, князь, – прошептал Власик.

Он поднял с полу пулемет и, глухо кашляя, полез вверх по лестнице. Люк был заперт снаружи. Власик нажал на спусковой крючок – и едва удержался, чтобы не упасть. Пулемет стучал, как отбойный молоток, щепки летели в лицо, но люк был слишком толстым. Когда все патроны вышли, Власик выпустил оружие из рук.

Уже огонь подбирался к сваленным в углу грудам желтого воска, и воск уже терял форму и плавился, испуская густой, одуряющий аромат, от которого кружилась голова. Власик знал, что будет дальше. Он закрыл лицо руками, чтобы не закричать, и в следующий миг (который уже не имело смысла называть мигом) подвал превратился в пылающий ад.

 

Глава 2,

в которой пришельцы из прошлого встречаются с пришельцами из будущего

Николай Павлович Святополк-Мирский ворочался под тонким покрывалом пурпурного шелка, один на своей широченной кровати. На панорамных панелях плескались морские волны. Ветерок шелестел и, как мог, убаюкивал хозяина. Но ему что-то не спалось. Николай Павлович ощущал себя на необитаемом острове накануне тайфуна.

Он отключил звук, полежал, прислушиваясь к шорохам ночи, еле слышным сквозь толстые оконные стекла. Лучше не стало. В голове громоздились нелепые и невнятные мысли, терлись друг о друга и крошились, словно рыхлые льдины в ледоход. А сон не шел.

Николай Павлович протянул руку, взял с прикроватного столика тоненькую книжку в бумажной обложке, изданную лет двадцать назад: «Путешествие в хаос».

Это были стихи. Авангард начала прошлого века, эфирно-кокаиновые откровения. Такие книжки всегда его усыпляли. Но не сейчас.

Путешествие в хаос. Надо же.

Хаотически разбросанные в его голове обрывки мыслей сложились в одну, неприятную.

– Надо что-то решать, – пробормотал Николай Павлович.

Он щелкнул пальцами, и панели на стенах погасли. Просторная спальня разом потеряла жилой вид. Теперь она напоминала каменный склеп, чей хозяин, капризный мертвец, заказал вместо саркофага дорогущую итальянскую кровать с балдахином.

Мирский поднялся, прошелся по прохладному паркету босиком. Подошел к барной стойке. Налил в бокал кальвадос из длинной бутылки. Зачем-то погрел бокал в ладони, пригубил. Уселся в кресло возле окна.

Там, в саду, в сырых кустах бродил их кот, Кобэйн. В последнее время играть с ним было некому, и кот порядком одичал. Глядел из кустов зелеными глазами. Возвращаться домой не спешил.

Воровато пробежал по дорожке и скрылся в тумане.

Сознание Николая Павловича тоже туманилось – то ли от напитка, то ли от чего еще. Но сон не шел.

Случайно или нет, но в это самое время его дорогой смартфон (в золотом корпусе) завибрировал, задрожал на столе и пополз к самому краю. Николай Павлович подхватил спикер, не без омерзения взглянул на дисплей, будто знал, что именно там увидит.

– Слушаю внимательно, – сказал он.

– И я вас слушаю, Николай Павлович, – откликнулась трубка мелодичным девичьим голоском. – А хотелось бы и видеть, кстати.

Увы, господину Мирскому был хорошо знаком этот голос. Вот что удивительно: вместо того чтобы окоротить нахалку, он послушно тронул пульт, и один из экранов засветился. На нем тотчас же возникла картинка: совсем юная девушка в кимоно, чуть более легкомысленном, чем можно было бы себе позволить, когда говоришь по видеофону с мужчиной едва ли не втрое старше себя.

Однако Николай Павлович не обращал внимания на чудное платье собеседницы. Напротив, он глядел на нее с плохо скрытой досадой.

– Я вижу, вы не спите? – осведомилась девушка с экрана. – Это радует.

– Совсем не радует.

Николай Павлович ждал, когда же она перейдет к делу. Дело это было, надо полагать, крайне неприятным для него: то-то он и хмурился, то-то и морщился так, будто у него зуб болел.

– Так вот, ближе к теме, – собеседница прищурилась. – Вы что-то решили по интересующему нас вопросу, Николай Павлович?

– Да, – ответил Мирский. – Кое-что.

– Значит, вы согласны передать нам эксклюзивные права?

– Ничего это не значит, – Мирский старался говорить ровно. – Я рассмотрел ваше предложение. Альтернативное прошлое для VIP-клиентов? Полное погружение? Ну да, конечно. Куда круче, чем космический туризм. Только из этого ничего не выйдет.

– Отчего же?

– Слишком рискованно. Слишком затратно. По этим причинам все наши разработки по проекту «Rewinder» заморожены, и я вообще не понимаю, с чего вдруг вы… с чего вдруг ты решила им заняться.

– Просто у меня появилась такая возможность… Кстати, вы зря думаете, что это слишком рискованно. Дорого – это да. Но теперь, как вы уже догадались, деньги у меня есть.

– Диана, послушай, – Николай Павлович даже привстал с кресла. – Я не хочу поднимать эту историю. Это наше с Игорем дело, мы с ним вдвоем и разберемся, будь спокойна.

– Уже не вдвоем. Вы разве еще не поняли? Теперь вам придется делиться со мной.

– С тобо-ой? – наконец взорвался Мирский. – Да ты кто такая, чтобы я с тобой делился? Я охреневаю, девочка: ты появляешься черт знает откуда, ты пропадаешь на полгода и снова приходишь, да теперь еще с такими предъявами!

– Вы все еще не понимаете, – терпеливо повторила Диана. – Я вернулась не с пустыми руками. И мне нужен ваш «Rewinder». Вообще-то я могу купить всю вашу фирму вместе с секретаршей. Кстати, чтобы вы знали: вам больше не дадут продать ни одной игры, ни «Strangers», ни «Distant Gaze», ни единого комплекта. Мои юристы позаботятся об этом. Ваши счета будут заморожены, господин Мирский.

– Вот сволочь, – прошептал Николай Павлович.

Диана сладко улыбнулась.

– Я тебя из дерьма вытащил, – сказал господин Мирский уже громче. – Ты вспомни, кем ты была. Шлюха малолетняя.

– В чем-то вы правы. И что вы теперь будете с этим делать?

– А я вот что сделаю: я сейчас приеду к тебе в гости, где ты там есть, и надеру тебе задницу.

– Никуда вы не приедете. Если хотите увидеть своего сына живым. И Фила, вашего любимчика.

– Врешь, – Мирский слегка побледнел. – Они и без тебя вернутся.

– Боюсь, ответ отрицательный, – издевательски спокойно продолжала Диана. – Когда я покидала Ижору, у конунга Ингвара были большие проблемы. Точка перехода в Изваре больше не функционирует. Вышла из строя. Мне очень жаль.

– Ты… – Мирский щелкнул пальцами. – Ах ты…

– Да. Я тоже буду скучать по Филику. Иногда он был таким милым, вы не поверите. Думаю, ему тоже будет невесело без нас… Тамошняя реальность долго не продержится…

– Откуда ты знаешь? – едва не вскрикнул Мирский. – Что ты вообще знаешь?

– Так. Кое-что. – Диана понимала, что сказала лишнее. – Ну, должна же энергия когда-нибудь иссякнуть, разве нет?

– С Игорем что-то случилось? Говори.

Диана покачала головой и на секунду пропала из фокуса камеры.

– Не волнуйтесь вы так, – сказала она затем. – Вам вредно. Если честно, я не знаю, что случилось с конунгом Ингваром. Когда мы виделись в последний раз, он выглядел не совсем здоровым.

– Вот, значит, как? – Мирский встал и потер ладонью о ладонь. – Отлично, девочка. Ты хорошо поработала, лучше некуда. Теперь отдохни. Я сейчас же отправляюсь туда и сам на месте разберусь, что к чему.

– Благородно, – негромко сказала Диана. – Но не торопитесь, Николай Павлович. Там-то вы окажетесь, а вернуться не получится. Излучатели в Изваре больше не работают.

– Остается Новгород, – возразил Мирский. И тут же замолчал.

– Новгород?

Николай Павлович поморщился, вздохнул и потянулся к пульту, чтобы отключиться.

– Нет, – сказала Диана. – Постойте.

Экран погас.

– Вот, значит, как, – раздался голос у Мирского за спиной. Он вздрогнул и обернулся.

– Это была она, – тихонько повторила Ленка. В ночной рубашке она стояла в дверях, и отец поневоле окинул взглядом ее худенькую фигурку. Его вдруг охватила жалость и досада, что она могла все слышать – хотя и вряд ли, – и отчего-то радость, что она с ним. Вероятно, поэтому он строго нахмурил брови, пригладил свои до сих пор густые, как у бойскаута, волосы и произнес:

– А ну-ка быстро спать. Что за ночные вылазки.

Ленка уже приготовилась что-то ответить, но не успела. Рыжий Кобэйн протиснулся между косяком и дверью, распушил хвост и требовательно мяукнул.

– Покорми кота, – велел господин Мирский. – Я в офис. Жди меня.

Отстранил дочку, погладив мимолетно по плечу, и вышел.

* * *

В гараже он обошел Ленкин маленький «остин», пригляделся: машина уже начала покрываться слоем пыли. Индикатор спутниковой связи бесполезно помигивал. Никуда Ленка не ездила в последние две недели, и Николай Павлович отлично знал, почему.

Он уселся в свой «мерседес»-купе, захлопнул дверцу, завел двигатель. Несколько минут задумчиво смотрел на панель приборов.

«Жди меня», – сказал он дочке. Он просто обязан вернуться. Иначе она останется здесь совсем одна, в этом постылом доме. И уж точно не сможет отбиться, случись что. Когда в офис придут крепкие ребята с постановлением на руках. Когда все менеджеры, как один, начнут наперебой давать показания. Они сдадут меня, они все расскажут. Как будто и не я платил им деньги последние лет десять.

Но ведь там, в Ижоре, остался Ники. Странный мальчик, совсем непохожий на меня, но все же сын. И там этот разгильдяй Фил. Эта шлюшка сказала – мой любимчик. Неправда. Вовсе я его не люблю. Я бы показал ему, как надо себя вести, влепил бы пару затрещин, рыжему бездельнику. Жаль, что я ему не отец.

Вот я снова об этом подумал.

Да, они оба там, наши не в меру самостоятельные детишки. И оба, похоже, влипли по самые уши. А если с Игорем и вправду все так плохо? Что же делать?

Думай, Кольт, думай.

Излучатели у Ника в подвале. Я ведь легко сниму все его пароли. Так же легко, как он взломал мой. Ну да, мой пароль был «nirvana», конечно. Сложно не догадаться. Этот глупыш лазил по локальной сети. Он и не подозревал, что все письма из школы дублируются на мой спикер, и что про его художества я давно наслышан. Наелся таблеток и забрался на крышу, да там и отрубился, дурак. Еле сняли. Еще и записку оставил: death is the only escape. Нет, я его такому не учил. Хоть и слушал «Нирвану» в детстве. Теперь-то никто и не помнит Курта, конечно. А я когда-то думал, что я похож на него. Такой же герой.

Герой?

А, ладно. Будь что будет.

Николай Павлович взглянул в зеркало заднего вида. Взъерошил волосы. Криво улыбнулся. Тронул ручку дверцы, приоткрыл.

Но вдруг прислушался: за воротами гаража что-то происходило. Кто-то переговаривался там, на улице. Он даже различал отрывистые команды, и торопливые шаги, и скрип гравия под широкими колесами.

Нахмурившись, господин Мирский достал спикер и набрал номер охраны. Никто не отвечал. Служба безопасности не отзывалась тоже. Это становилось интересным.

Что-то лязгнуло за стеной. Между полом и дверью гаража сама собой образовалась щель, и дверь поползла вверх. Нехорошо сощурив глаза, Николай Павлович сунул руку под сиденье – там у него был припрятан пистолет. Стараясь не шуметь, он вылез из машины. Шагнул к стене, нажал кнопку лифта. Но лифт не пришел. Вместо этого позади хлопнула дверь – та, что вела из гаража в подвал.

– Стоять, – услышал он. – Бросай оружие.

На него смотрели сразу три ствола. Три фигуры в камуфляже приблизились.

– Что вообще за дела? – произнес господин Мирский. Хотя мог бы и не спрашивать.

«Там осталась Ленка, – вспомнил он. – Наверно, кормит кота. Ох, как все хреново складывается».

Он опустил пистолет и отвернулся.

* * *

В темноте звякнул колокольчик микроволновки, и Ленка вздрогнула. На кухне было темно (она успела выключить свет), лишь в углу светились две зеленые точки. Вот они бесшумно переместились: кот таращил глаза на хозяйку, моргал, приглашал за собой к двери.

– Только тихо, – шепнула коту Ленка.

Она прижалась носом к стеклу. В сумрачном парке помаргивали голубые фонари; под самым окном стоял чужой черный джип-«конкистадор». Дверцы были распахнуты. Две фигуры в камуфляже вели под руки третью, запихнули внутрь, сами уселись по бокам.

По коридору прогрохотали шаги, ближе, ближе. Ленка без сил опустилась на пол и закрыла глаза руками. Кто-то рванул на себя дверь, выругался, потом ударил по ней ногой. Дверь со стуком распахнулась (Кобэйн отлетел в сторону). Человек поискал выключатель, не нашел, снова выматерился вполголоса. Полез в карман – вероятно, за фонариком.

Тут кот не выдержал. Скрипя когтями по полу, с пробуксовкой, как болид «Формулы», он полетел к двери, прямо под ноги вошедшему, и тот даже подскочил от неожиданности. Злобствуя и ругаясь, пнул подвернувшуюся табуретку, развернулся и двинулся прочь по коридору.

Тяжелые шаги давно уже стихли, и хлопнули внизу дверцы, и звук мотора больше не был слышен, когда Ленка, все еще дрожа, поднялась на ноги. Выглянула в окно: сад был пуст. Ей хотелось плакать.

В мансарде уютно желтела старинная лампа-ночник и зеленая игрушечная лягушка сидела на столе, поблескивая круглыми глазами. Ленка протянула руку – и лягушка квакнула противным голосом, как обычно. Девушка улыбнулась сквозь слезы.

Она взяла со стола спикер. Нерешительно повертела в руках. Положила обратно.

Потом, словно передумав, подняла спикер снова, назвала чей-то номер. Волнуясь, с минуту ждала ответа. Не глядя больше на дисплей, оставила спикер лежать на столе и присела на край кровати, закрыв лицо руками.

Свет ночника потух. Ленка уткнулась носом в подушку.

Однако ранний рассвет застал ее уже одетой (в джинсы и умопомрачительную спортивную курточку). Свои красивые волосы она спрятала под бейсболкой и оттого окончательно сделалась похожей на мальчишку. Оглядев комнату напоследок, она осторожно прикрыла дверь. Лифт по-прежнему не работал; по лестнице она спустилась во двор. Ворота гаража так и оставались поднятыми. Ленка посмотрела на дисплей: бензина в баке было достаточно.

Спикер был подключен к автомобильной сети. Резиновая жаба заняла свое место на торпеде. Лупоглазый «остин», сам похожий на лягушку, ворчал мотором, готовый увезти хозяйку прочь из дома.

Ленка поправила козырек бейсболки. Кинула взгляд в зеркало и усмехнулась. А потом тихонько нажала на педаль.

Солнце поднималось над деревьями парка, и роса на траве исчезала на глазах. День обещал быть жарким.

* * *

Вероятно, был уже полдень, когда Филипп открыл глаза – и тут же снова зажмурился от яркого света. Поморгал, приподнялся на локте и снова попробовал оглядеться, щурясь от солнца.

Он лежал на длинной деревянной скамейке, выкрашенной белой масляной краской, но уже порядком грязной, как если бы по ней ходили ногами; под скамейкой (видел Филипп) валялась пустая бутылка, и не одна. Пахло прокисшим пивом и окурками. Откуда-то доносилась иностранная речь. Возможно, от всего этого в голове гудело.

Фил поднял глаза и вздрогнул: исполинских размеров чугунный колокол возвышался на площади, шагах в тридцати, и два силуэта на верхушке этого колокола, казалось, тянутся к самому солнцу. Один сжимал в руках увесистый крест, другой склонился перед ним, словно ждал наказания. «Это же тот самый памятник, – вспомнил Фил. – Это все еще Новгород». И точно: за его спиной белел Софийский собор (в точности там, где в прошлой модели стоял терем князя Борислава). В стороне, за деревьями, виднелись крепостная стена и башня красного кирпича с устроенным прямо в ней рестораном.

Ресторанная музыка была на удивление знакомой: невидимый шансонье все натягивал свою «ушаночку» – боялся простудиться в разгар лета. Этот новый Новгород был куда беспокойнее старого.

Хотя волноваться не было причин. Вокруг шелестели липы, толковали о чем-то сизые голуби, прохаживались туристы в мешковатых джинсах, с камерами. Кое-кто удивленно поглядывал на встрепанного парня в необычной одежде, растянувшегося на уличной скамейке, как у себя дома. Было даже странно, как это на него не обратила внимания милиция.

Вдруг Фил дернулся, как ужаленный, и сел на своей скамье, поджав ноги.

– Ник, – позвал он. – Ники, ты где?

Но друга рядом не было.

Последнее, что помнил Фил, – это как он крепко схватил Ника за руку (и верно, чего было стесняться?), и как темнота накрыла их, а потом, словно выждав, последняя притаившаяся молния ослепила и оглушила. Его пальцы разжались, и дальше они падали порознь (это необъяснимое чувство свободного падения напомнило Филиппу о чем-то недавнем и неприятном).

И вот теперь он остался один, и было совершенно непонятно, где искать Ника.

Фил нащупал в кармане спикер. Как и следовало ожидать, батарейка была полностью разряжена. На ориентировку ушло слишком много энергии. Опуская спикер обратно в карман, Фил ловил на себе удивленные взгляды туристов.

Пожав плечами, он встал. Оглянулся: скамейка и вправду несла на себе следы чьих-то грязных подошв. Его собственные кожаные башмаки казались частью маскарадного костюма, да и сам он словно только что сбежал со съемочной площадки.

«Вот и славно», – решил он.

Пошатываясь, он побрел к крепостным воротам, ведущим к реке. Почему-то ему казалось, что Ники может отыскаться там.

Дорожка привела его к Волхову. Мутные воды реки, как и тысячу лет назад, неспешно катились мимо, вот только берега стали иными. У бетонного пирса ждали туристов теплоходы, по узкому пешеходному мостику двигался разномастный поток людей, на пляже пили пиво местные жители вперемешку с отдыхающими. У Филиппа зарябило в глазах от голых тел в разноцветных плавках и купальниках.

Он прищурился и перевел взгляд: дрянное летнее кафе, похожее на шатер, было устроено у самого крепостного вала. Под складными зонтиками какие-то бледнотелые бездельники жрали сосиски. В стороне скучал фордовский фургончик, разрисованный рекламой, и лепились друг к другу кабинки туалетов. Дверца одного была приветливо распахнута.

И тут он увидел Ника.

Несколько парней, явно из местных, прижали его к стенке там, за зелеными кабинками. Ник уже лишился своей кожаной куртки, подарка Эйнара, и стоял теперь в одних штанах, беспомощно оглядываясь. Из носа у него шла кровь, и он размазывал ее кулаком. О чем-то его спрашивали, но он, похоже, не спешил отвечать и только морщил лоб, будто не понимал, чего от него хотят. Что и говорить, Ники выглядел очень необычно среди этих короткостриженых гопников. Но не более странно, чем сам Фил в своем обличье юного викинга.

Наверно, поэтому Филипп немного помедлил, присматриваясь, и лишь потом, мягко ступая по песку, подошел поближе.

– Ники, – позвал он, и младший его услышал. Он выпрямился и значительно прибавил в росте. Его обидчики оглянулись.

– Во, еще один клоун, – сказал один. – С одного цирка, бл…дь.

Если бы полупьяные дебилы были повнимательнее, они бы, пожалуй, не стали разглядывать, во что именно был одет приблизившийся к ним высокий, загорелый, изрядно обросший парень. Прежде всего им следовало бы взглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными, как карельское железо, и не обещали ничего доброго.

Двое или трое, впрочем, шагнули навстречу и уже раскрыли пасти, чтобы что-то сказать или просто подышать перегаром, но Фил заговорил первым.

– Жить хотите? – спросил он.

Вопрос был прямым и понятным, но вместо ответа сразу двое двинулись к спросившему, мешая друг другу и бормоча на ходу что-то вроде «щас, епт» – и другое, в том же роде.

Мускулы Фила сами собой напряглись, взгляд заострился. Какое-то новое умение он ощущал в себе: возможно, так чувствует себя неофит, только вчера укушенный вампиром. Теперь он знал все о каждом и видел врага насквозь, вплоть до мятой упаковки презервативов в левом кармане одного из уродов, хотя они ему сегодня вряд ли понадобятся, потому что…

Он вскинул руку и перехватил чье-то запястье, и тут же вывернул, да так, что нападавший взвыл и согнулся пополам. Отскочив на шаг, ребром ладони он огрел врага по шее у основания бритого черепа. Кинув быстрый взгляд на второго, нанес удар ногой (кожаные штаны едва не треснули), и враг охнул и отлетел в сторону, уронив на землю самодельный кастет. Секунды тянулись медленно, будто не в жизни, а в растянутой во времени графике. Вот третий из четверых, оставив Ника, пошел на Филиппа, кривя морду, всю в угрях (что яснее всего говорило о не слишком высоком качестве раствора, который он вкалывал себе в вены), а Фил заранее видел, как на его покрытой язвами руке кое-как напрягаются вялые мускулы – это был не соперник для ярла Филиппа, которого учил драться сам Корби Суолайнен. Свалив придурка на землю боковым ударом, Фил поглядел в лицо четвертому.

– Ты че, бля? – выдавил тот из себя и попятился. Но быстрый взгляд, который он кинул Филу через плечо, был моментально считан и расшифрован – Фил обернулся и увидел узкое, гладкое, сверкающее на солнце лезвие ножа, направленное прямо на него и уже чуть заметно дрожащее от предвкушения чужой крови.

Но тут случилась странная вещь.

Всем вдруг показалось, что воздух стал плотным и колючим, как бывает морозным зимним утром, и ледяной ветер скользнул по лицам. Это атмосферное явление длилось не дольше секунды и кончилось так же внезапно, но не обошлось без последствий: оранжевый шар, размером с теннисный мячик, возник из ничего и завис между замершими противниками, качаясь из стороны в сторону.

«Фокус короля Олафа», – вспомнил Филипп.

Электричество потрескивало в воздухе. Картинка казалась замершей: все зачарованно глядели на шаровую молнию, не трогаясь с места, и даже четверо или пятеро любопытных взрослых, ожидавших продолжения драки, застыли со своим пивом. Шар, светясь изнутри, пошевелился и вдруг как-то незаметно переместился в пространстве, а затем вспыхнул ярче любой фотовспышки и погас, оставив вместо себя в пространстве оплавленную черную дыру – если кто-то успел это заметить. Электромагнитный удар тоже не прошел даром. Тот из местных, что стоял ближе всех, выпучил глаза и уронил нож. На этом общее оцепенение кончилось: четверо, согнувшись, бросились прочь, а один, как слепой, чуть не обрушил вонючую зеленую кабинку, но ничего этого Фил уже не видел, потому что он смотрел на Ника.

А Ник стоял, прижавшись спиной к стене и вытянув вперед руку. Пальцы он крепко сжал в кулак. Вот его рука дрогнула и опустилась, и сам он потихоньку сполз по стене и сел на песок, словно обессилев вконец. Он глядел на Фила снизу вверх, и его ресницы дрожали.

– Так это ты, что ли, устроил? – недоуменно спросил Филипп.

– Вроде нет. Я не знаю.

– Врешь, наверно, – пробормотал Фил. – Но получилось красиво.

Ники не отвечал. Он слабо улыбался и ощупывал свой разбитый нос, не сводя глаз с Фила. Тогда его друг уселся рядом и положил младшему руку на плечо. Тыльной стороной ладони вытер ему кровь с подбородка. Поморщился от боли: его руку тоже украшали ссадины.

– Извини, Ники, – сказал Филипп. – Извини, но… тогда, в Сигтуне… что они с тобой сделали?

Ник вздрогнул. Улыбка исчезла с его лица, и глаза стали мертвыми.

– Так. Ничего не сделали, – произнес он. – Научили кое-чему.

– Запускать молнии?

– Нет. Я понял одну вещь… – Ник все же постарался улыбнуться. – Правда, чуть не помер перед этим… так вот: если ты их очень сильно ненавидишь, ты не убьешь их… они становятся только сильнее, а тебе больно. Очень больно.

Он скрипнул зубами.

– Нужно что-то другое, чтобы победить их, – сказал он глухо. – Нужно чего-то очень хотеть. И тогда они ничего не смогут с тобой сделать.

– Чего хотеть? – спросил Филипп.

– Когда они… ну, в общем, когда они меня допрашивали, я молчал. Ничего не говорил. Я мечтал, чтобы мы с тобой вернулись домой. И сидели бы где-нибудь вот так, как теперь.

– М-м-м, – протянул Фил. – Даже не знаю. По-моему, здесь не так уж приятно сидеть.

– Все равно. Я не знал, где это будет. Я просто представлял это себе.

– Ая…

И тут Фил умолк.

– Король Олаф очень удивился, – продолжал Ник. – И он сказал одну вещь. Он сказал: у меня в дружине есть смельчаки, есть берсеркеры… но нет таких, как ты. То есть как я. И когда твой друг… то есть ты… предаст тебя, оставайся у меня. Это он так сказал.

– А ты?

– Я сказал, что ты не предашь. Что ты будешь меня искать, потому что ты мой друг. И тогда он рассмеялся и сказал: это может случиться только чудом. Но если это вдруг случится, то он, Олаф, обещает тоже сотворить чудо. Прямо в тот самый момент.

Филипп все еще не понимал.

– Ну и вот, – сказал Ник тихо. – Вот оно и случилось.

Солнце сияло в небе и отражалось в воде, как громадная шаровая молния, так что глазам было больно. Фил опустил голову.

По песку бежал жук, черный, округлый, блестящий, как будто металлический, похожий на маленький «бентли». Филипп пошевелил ногой (кожаный башмак еле слышно скрипнул). Жук замер на месте. Его стальная броня казалась то черной, то синей.

– Ты хороший парень, Ники, – сказал Филипп вполголоса. – А я сволочь.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что чудес не бывает.

Фил вдавил мокасин в песок. Жук попятился, сменил курс и пустился в дальнейший путь.

– Пойдем отсюда, – сказал Филипп.

Ник послушно встал и принялся отряхивать от песка свою куртку, по которой прошлись ногами недружелюбные и негостеприимные современники.

* * *

Приблизительно в тот же час Ленка одернула курточку, глянула на свое отражение в темном стекле и захлопнула дверцу «остина».

Двухэтажный коттедж за забором казался чисто вымытым, даже черепица блестела, будто ночью шел дождь. Но дождя ночью не было.

Джек Керимов, конечно, еще спал. Наверняка всю ночь был в клубе, где же еще ему быть ночью.

Несколько раз Ленка нажимала на кнопку домофона – все впустую, никто не отвечал. Дернув за ручку, она удивилась: было не заперто, и калитка с легким скрипом отворилась. Где-то в стороне закаркала ворона, и Ленка вздрогнула. Оглянулась на машину, вошла во двор.

Розовые кусты вдоль желтой дорожки были усыпаны цветами. Розы, казалось, провожали Ленку, шевелились, с сожалением глядели ей вслед, а может, и с жалостью – какая-то недосказанность повисла в воздухе вместе с тревожным ароматом цветов.

Дверь гаража была поднята, словно кто-то уезжал отсюда в спешке.

У крыльца Ленка остановилась, и сердце у нее тоже едва не остановилось, и было отчего.

Лужайка перед домом была вытоптана множеством ног. Кто-то прошелся и по альпийской горке, за которой (как Ленка знала) трогательно ухаживала консьержка. Даже садовая скульптура, гипсовая фигурка гномика в мокасинах и халате, была расколота надвое, будто специально. Будто напоказ.

Ленка потрогала газовый пистолет в кармане куртки. Прислушалась: тихо. Поднялась на крыльцо.

Дверь открылась беззвучно, и Ленка вошла в холл. Заглянула в комнату консьержки. Никого. Уже не слишком удивляясь, она вошла в лабораторию.

Лампы здесь не горели. Мертвые панорамные экраны казались окнами в ночь. Когда глаза привыкли к темноте, Ленка увидела то, что так боялась увидеть: разбитые корпуса генераторов, свернутые излучатели, вырванные вместе с проводами аппаратные блоки. Все было испорчено и покорежено, и даже силовой щиток был разворочен, будто по нему долго били бейсбольной битой.

Но Джека здесь не было.

Она достала спикер и вызвала его номер. Как и следовало ожидать, никто не отвечал.

Ленка чуть слышно шмыгнула носом. Огляделась еще. Нагнулась и вытащила из треснувшего дисковода сияющий ярче радуги пластиковый диск. Черным маркером на нем было написано: «Rewinder». «W» в середине слова было похоже на черную молнию.

Диск треснул пополам.

Стараясь не оставлять следов, она покинула дом, забралась в «остин» и рванула машину с места. Едва не оторвала глушитель на ухабе (ямы в асфальте с прошлого раза только углубились). Чужие дома и домишки под черепичными крышами один за другим оставались позади, мельчали и удалялись в зеркале заднего вида, пока не пропали совсем.

Выехав на трассу, Ленка остановилась на обочине и опустила голову на руки.

Все было ясно. Непонятно было только, что делать дальше.

* * *

– Да ты не стесняйся, – сказал Филипп Нику. – Ты на них вообще не смотри.

Они только что прошли мимо ресторана, откуда доносились песни и вкусные запахи (страшно захотелось жрать), мимо крепостной стены, а потом через широкую площадь, где громоздилось какое-то правительственное здание с флагом, и дальше, по улице со старинным смешным названием, прямиком к вокзалу.

На них оглядывались.

В кожаных штанах, скрепленных вместо швов шнуровкой, и в грязной куртке Ники смотрелся законченным оборванцем, да еще и с разбитым носом. Фил заставил его снова снять эту куртку и обвязать вокруг пояса, хоть тот и протестовал, – и теперь Ники стал похож то ли на альтернативного музыканта, то ли на подозрительно молодого мотоциклиста. Не хватало только татуировок.

Сам Филипп выглядел не лучше. Загорелая грудь виднелась под холщовой рубашкой, волосы так и не удалось причесать.

Один только Ник смотрел на него с восхищением.

– До Питера ходят поезд и автобус, – сказал ему Фил. – Я знаю, мы на экскурсию ездили.

– А мы – на машине, – откликнулся Ники.

– Да уж конечно. На чем же еще.

Они прошли еще немного, озираясь по сторонам. Все же это был очень непривычный мир, непривычный и многолюдный. К тому же этот злосчастный город (как казалось Филу) был доверху наполнен самыми мерзкими запахами: бензиновым выхлопом и отвратительной химией, будто все жители, как один, вздумали травить клопов. Из раскрытых дверей магазинов вдобавок тянуло гнилью и спиртом.

– Вот, смотри, – Фил остановился возле одной витрины.

– Ну, «Техномир», – прочитал Ник. – И что?

Фил вытащил свой спикер «эппл».

– Продадим… или обменяем с доплатой. Он дорогой, хоть и разряженный. Спасибо папе твоему. На билеты должно хватить.

– Фил… – Ник даже остановился. – Слушай, Фил… не надо продавать спикер. Смотри…

Он сорвал с пояса свою кошмарную кожаную куртку. Зачем-то встряхнул. Оказывается, в древней одежде было подобие кармана: Ник запустил туда руку и извлек на свет что-то блестящее, желтое – вытащил и сразу же сжал в кулаке.

– Золото, – выдохнул Фил. – Ты успел забрать монеты? Какой ты все-таки… умный… А сколько там?

– Четыре штуки, и все разные. Граммов на сто.

– Это же просто до черта, – обрадовался Фил. – А как ты думаешь, сколько теперь стоит антикварное золото?

В полутемном магазине светились одни лишь прилавки с дешевым поддельным «картье». Охранник тронулся было с места, но как будто разглядел что-то в глазах у вошедших – и, подумав, остановился.

Фил подошел к стойке.

Продавец метнул быстрый взгляд в полуоткрытую ладонь, и брови его поползли вверх. Он поморгал, потом состроил мечтательную рожу и показал глазами куда-то вверх и вбок. Глазок камеры поблескивал под потолком, и Филу не нужно было ничего объяснять. «На перерыв, – сообщил приказчик кому-то, кого не было видно. – Пригляди здесь».

Они продолжили разговор во дворе за магазином, где росли пыльные кусты сирени и стояла скамеечка – как раз для таких случаев, – решил Филипп. Некоторых странностей в одежде собеседников торгаш старательно не замечал. Он готов был заплатить за товар прямо сейчас и все пытался выведать, нет ли еще, – но Фил боялся откровенничать.

– Монетка арабская, – со знанием дела заявил торговец. – Век десятый или одиннадцатый. С раскопок, так? Под гостиным двором до сих пор роются. Да ладно, мы здесь не любопытные. Не хотите говорить, не надо… Я же вижу, вы ребята непростые…

Специально для непростых ребят он вытащил из кармана толстую пачку денег (Фил удивился) и отсчитал сколько положено. Цена, скорей всего, была грабительской, но торговаться всерьез было некогда.

– Вот и славно, – подмигнул торговец, прощаясь. – Всплывут еще артефакты – не стесняйтесь, заходите.

* * *

Маленький вишневый автомобиль с черной крышей притормозил на стоянке возле супермаркета. Девушка в бейсболке хлопнула дверцей и, не оглядываясь, прошла, если не пробежала, по горячему асфальту между разноцветных сияющих свежевымытых машин, мимо брошенных пустых тележек ко входу. Стеклянные ворота бесшумно расползлись перед ней в стороны и, выждав, съехались снова. Грузчик в синем комбинезоне проводил девушку масляным взглядом, почесал под мышкой.

Еще пять или шесть автомобилей успели припарковаться неподалеку и пять или шесть уехали, прежде чем девушка в яркой курточке показалась снова: в ее руках был бумажный пакет. Она щурилась от солнца и поэтому не заметила, как за ее спиной от стены отделился взрослый мужчина незапоминающегося вида, кинул сигарету в урну и тронулся следом. Она не оглянулась, только прибавила шагу.

Но из-за большого тяжелого внедорожника ей навстречу уже вышел, улыбаясь, молодой человек в неуместном темном костюме, кажется, даже при галстуке. Девушка метнулась в сторону, но была настигнута. Догнавший что-то сказал ей на ухо, почти ласково, и девушка выронила пакет.

Дверцу джипа предупредительно распахнули. Будучи аккуратно усаженной на заднее сиденье, девушка не произнесла ни слова. Рубиновые огоньки засветились. «Конкистадор» унесся со стоянки, гудя покрытками. Порыв горячего ветра поднял в воздух облако пыли, с шуршанием поволок по асфальту смятые рекламные газеты.

Но бумажный пакет так и остался лежать на асфальте, привлекая внимание одинокой серой вороны. Ворона, кося глазом-бусинкой, вприпрыжку подобралась поближе и углубилась в изучение.

* * *

В воздухе повис натужный гудок электровоза, и двое молодых людей переглянулись.

Как один, в новых джинсах и футболках с надписями, они сидели на скамеечке в самом центре круглой площади, не замечая оценивающих взглядов прохожих. Оба были не по-здешнему загорелыми. Вероятно, поэтому они были больше похожи на братьев, чем на друзей.

Фил успел купить пару банок пива (дрянного местного пива, имевшего металлический вкус), и теперь их нервы понемногу успокаивались. Желтые автобусы подъезжали и отъезжали, и пассажиры на остановке сменяли друг друга. В сущности, никому не было до них дела, а свои взгляды, как предложил Филипп, эти пассажиры могли засунуть себе в свою пассажирную задницу.

Слыша такое, Ники улыбался. Его друг явно приходил в себя после их фантастических приключений, да и весь этот мир наконец-то становился реальным, и даже к чудовищным китайским автобусам они начали привыкать.

Фил кинул упаковку в урну и установил в спикер новенькую батарейку. В салоне связи Фил, помявшись, купил еще и вижн-дивайс, подешевле (Ники почему-то погрустнел). Кое-как пригладив лохматые волосы, Фил надел обруч на лоб.

Когда аппарат вышел в сеть, Фил вздохнул разочарованно. На своей страничке он нашел несколько непринятых вызовов, все от матери. И еще один, с неизвестным адресом. Он был датирован сегодняшней ночью – или, если точнее, ночью за тысячу лет назад, когда принять его было совершенно невозможно.

– Фил, – сказал Ники.

– Да?

Он смял в кулаке пустую жестянку.

– Я возьму еще. Ладно?

Фил кивнул.

Потом коснулся пальцем дисплея: видеорежим включился. Ощущение было настолько прочно забытым и неожиданно болезненным, что он прижал руки к вискам и тихонечко застонал; но тут же графика стабилизировалась.

Он активизировал ссылку, и перед глазами возникла объемная анимированная картинка – заставка в режиме ожидания.

У него замерло сердце: на заставке был рыжий большой кот с белой манишкой на груди. Этот кот показался Филу почти знакомым. Он моргал глазами и принюхивался, глядя прямо в камеру. Кончик его хвоста тонко подрагивал, в такт еле слышным гудкам. Но абонент не отзывался.

Филипп облизал губы.

Назвал другой номер. Здесь ждать пришлось недолго.

– Мама, – сказал он. – В общем, я вернулся, и у меня все в порядке.

Грустно улыбаясь, слушал несколько минут, что она говорит. Терпеливо отвечал, успокаивал. «Тебя не слышно», – соврал он затем и отключил вызов.

* * *

На душе было тяжело и муторно, как после таблеток, и я не был уверен, что сумею когда-нибудь забыть это чувство тошноты. Потом я понял, что меня просто укачало.

Нам попался великолепный двухэтажный автобус со стеклянной крышей. Ники откинул спинку кресла и отрубился почти сразу; я же сидел и тупо смотрел по сторонам, на проплывающие мимо пейзажи.

Здесь, на трассе, небо было чистым и просторным, таким же, как в покинутой нами древней Ингрии. Мне казалось, я узнаю поросшие лесом холмы и даже речку, что извивалась вдалеке и ныряла под мостик в полукилометре от нас.

Это была иллюзия, конечно. За тысячу лет все меняется до неузнаваемости, и даже холмы и речки становятся другими, не говоря уж о людях.

Пассажиры даже не глядели в окна. Кто дремал, кто шуршал обертками. Две девчонки помладше Ника, смешливые и симпатичные, тыкали пальцами в дисплей дешевого спикера, одного на двоих. Они перешептывались. Вскоре мой аппарат еле слышно пискнул, уловив чье-то заинтересованное присутствие. Девчонки умолкли и старательно делали вид, что не смотрят в мою сторону.

Я закрыл глаза и притворился, что сплю. А потом и вправду уснул.

Мне снилась какая-то хрень. Разбитое стекло «конкистадора» и потоки воды, почему-то теплой, как в бассейне у Ингвара, и соленой на вкус, если только во сне бывает вкус. Мне следовало поскорее выбираться, но я цеплялся за руль, словно это был катер, а не тяжелый джип, а потом это и вправду стал катер, и вместо руля я сжимал в руках ручки скорострельной пушки – я жал на гашетки, и раскаленный ствол беззвучно плевался огнем. Кто-то хватал меня за плечо, а я стрелял и стрелял, и огненная дорожка тянулась по воде, окружая наш катер кольцом: мне казалось, что в пределах этого кольца мы в безопасности, и даже молния конунга Олафа нас не достанет. Но она все приближалась и болталась передо мной и распухала безобразным золотым шаром, и я хотел закричать и не мог, а потом золотой шар хлопнул и рассыпался миллионом брызг, и я проснулся.

Солнце светило в глаза. Оно сместилось к западу и стало оранжевым. Лучи пробивали автобус насквозь, а он все летел и летел, подвывая турбиной. Я прикрыл глаза рукой и тут заметил, что сиденье рядом пусто.

– Ники, – позвал я. Но его нигде не было.

Вскочив с места, я побежал по салону вперед. На меня оглядывались. Я подскочил к водителю, стал спрашивать, не видел ли он… но смуглый водитель глянул в зеркало, покачал головой отрицательно и залопотал на непонятном языке: на секунду у меня в голове мелькнула бешеная мысль, что я проснулся не совсем в той реальности, как сплошь и рядом бывает в фантастике. Но тут одна из девчонок, что (как я помнил) играли со спикером, нерешительно подняла руку, словно желая прочитать стихи на уроке литературы; я поспешил к ним, цепляясь за спинки сидений.

– Вы вашего брата ищете? – спросила девчонка.

Я не обратил внимания ни на «вы», ни на «брата» и просто кивнул.

– Так он же еще в Чудово сошел, на остановке.

– Мы видели, – подтвердила другая.

– На остановке?

– Ну, он пошел чего-то купить, – сказала первая. – А может, в туалет. А потом сел в машину к своим друзьям, и они уехали.

– К каким еще друзьям? – ужаснулся я.

– Ну, к тем, что в джипе, – объяснили девчонки. Глядя на меня, они тоже начинали бояться. – А что, вы думаете…

Я не ответил, только беззвучно выматерился. Девчонки хлопали глазами. Мне захотелось присесть. По счастью, место напротив было свободным.

– Мы номеров не запомнили, – сказала одна девчонка тихо.

Кивнув, я так и не смог поднять голову.

– Да вы… ты не волнуйся, – немножко осмелела первая. – Может, ему просто позвонить?

– У него спикера нет.

Девочки смотрели удивленно.

– Они в Питер поехали, – сказала первая. – Они нас обогнали, я видела. Но мы тоже скоро приедем, уже недалеко… А ты из Новгорода?

– Я из Ингрии, – машинально отвечал я.

– А так хорошо говорите по-русски…

Через силу я улыбнулся, тронул одну из девчонок за плечо (она радостно подняла ресницы):

– Спасибо. Я пойду.

– А вы… в «Strangers» есть? – несколько запоздало спросила другая. Подружка толкнула ее локтем.

– Нету, – сказал я.

Без сил я упал в свое кресло. Автобус продолжал свой путь, и ничего поделать было нельзя.

«Вот я и остался совсем один», – пришло мне в голову.

* * *

Когда спикер на поясе снова подал сигнал, еле заметная рябь пробежала по сетчатке глаз. Дотронувшись до виска, я заметил, что вижн включился; кто-то был в контакте, кто-то незнакомый, но этот кто-то хотел видеть именно меня. Графика грузилась медленно, как в ранних версиях. Сперва проявилась фигура и лишь потом – белое пятно лица.

– Значит, ты здесь, – беззвучно произнес я. – Я уже догадался.

– С возвращением… мой конунг, – отвечала Диана. Хоть я и готовился, но ее последнее слово обожгло меня холодом. Несколько картин, всплывших в моей памяти, я предпочел бы никогда не видеть.

– Тебе плохо? – Ее голос (вот что было странным) звучал заботливо. – Включи камеру. Тебя не видно.

Вытащив спикер из футляра, я включил видеорежим.

– Вот так. Теперь я тебя вижу, конунг. Каким ты стал… сильным… Мне всегда нравились сильные люди.

– Где Ник? – прервал я. – Где Ленка?

Она не ответила. Мне никак не удавалось сфокусировать взгляд на ее лице. Мне пришло в голову, что я вижу не образ, а всего лишь фантом, выжженный в моем мозгу слишком глубоко, чтобы его можно было забыть.

– В самом деле, где же Ник? – спросила она, усмехнувшись. – Тебя это так волнует? Думаю, что он в надежном месте… там же, где и его папаша с сестричкой… скажем так, я их арестовала. Временно.

– Что ты задумала? – спросил я.

– Ничего особенного. Я просто развлекаюсь. Но я хочу, чтобы никто мне не мешал. Ни эта сучка, ни ее брат… никто вообще. У меня теперь довольно много денег, ты знаешь… и еще у меня есть далеко идущие планы. Тебе тоже место найдется, Филик. Не сомневайся.

– Я тебя ненавижу, – сказал я хрипло.

– Ненавидишь? Конечно. Ты верен себе, мой храбрый конунг.

Я изумился: ее фигура вдруг приобрела ясные очертания, словно прорисованная тонкой кистью на японской бумаге, а затем сделалась объемной и абсолютно живой. Она достраивает свой образ, подумал я. Но я ошибался. Просто в картинке исчезли лишние детали: облако голографического сканера обтекало ее тело, как можно сделать, только если иметь супердорогой комплект излучателей. Я знал всего несколько мест, где есть такие.

– Значит, ты меня ненавидишь? – повторила она. – Сильно-сильно?

Я закрыл глаза. Как это обычно бывает, изображение потускнело, но не пропало.

– А если ты меня встретишь, что ты со мной сделаешь?

Я сжал кулаки.

– Если ты захочешь… ты знаешь, где меня искать.

Графика погасла в моих глазах. Стиснув зубы, я глядел в окно. Вокруг уже тянулись пригороды. Солнце отражалось в окнах домов, назойливо и угрожающе всплывающих из ниоткуда и проносящихся мимо. Назойливым был и запах: удушливо воняло гарью и почему-то гнилой водой.

Да, я знал, где ее искать. По крайней мере я знал, куда я пойду прямо сейчас.

– У канала остановите, – попросил я водителя. Тот кивнул.

* * *

Железная дверь «4Dimension» распахнулась передо мной, как когда-то давно, в детстве. На входе по-прежнему был Антон, верзила с вечно ухмыляющейся рожей; ухмыльнулся он и в этот раз, посторонился и пропустил. Узнав меня, покивал, небрежно просканировал металлоискателем.

– И снова здравствуйте, – произнес он.

Я промолчал. У меня не было настроения разговаривать с охранниками. Особенно теперь, когда у меня была цель.

Спикер еле слышно пискнул, обнаружив локальную сеть. «Они видят меня в навигаторе, – думал я. – Они знают, что я здесь».

Кто были эти «они» – наверно, я и сам не смог бы объяснить. Я просто ненавидел их, и эта холодная ненависть гнала меня вперед.

В светлом зале было немноголюдно. Двое или трое знакомых кивнули мне от барной стойки – и только. Никто не любопытствовал, никто не скучал без меня.

В сумеречном играла тихая музыка, совсем тихая, – чтобы не мешать парам, колыхавшимся на танцполе наподобие водорослей, в такт своему собственному ритму. Я вдруг понял, как я соскучился по тишине и по тому, чтобы просто сидеть и ни о чем не думать, а если думать, то о чем-нибудь незначительном. Например, о том, как зовут ту девушку на танцполе, вроде бы знакомую, с ярко-фиолетовой прической.

Несколько минут я думал о ней, но так и не вспомнил имени.

Нет, прошлая жизнь не возвращалась. Она стерлась из памяти, и от нее остались только тусклые двухмерные картинки, все равно как если рассматривать альбом со старыми видеофайлами: когда-то ты делал их сам, но теперь уже совершенно невозможно было вспомнить, какое чувство заставляло тебя нажимать на кнопку – разве что хотелось испытать новую камеру? Все казалось пресным и плоским, и эта музыка, и эти люди-водоросли, и забытые лица, вроде дешевого наркодилера Славика, которого когда-то я считал своим другом.

– Привет, – сказал Славик. – Тебя уже ждут.

– Где? В темном?

Я даже не подал ему руки. Славик сделал вид, что ничего не заметил.

– Нет. В офисе.

– У китайца, что ли?

– Ли Пао больше не владеет клубом, – сухо сказал Славик. – Вставай, пойдем.

Никто не проводил нас даже взглядом, только фиолетовая девушка вдруг сбилась с ритма и оглянулась на меня. Я вспомнил, откуда я ее знаю. А потом подумал: вряд ли мне когда-либо в будущем понадобится золотая карточка клуба «4Dimension».

* * *

Полутемный кабинет господина Ли Пао (просторный, вытянутый в длину) сохранил запах старого хозяина. Очевидно, китаец баловался легкими наркотиками: бронзовые курильницы до сих пор стояли по углам, и вид у них был очень таинственный. Потолок был отделан бамбуком, а стены украшали плетеные циновки, будто это был и не кабинет вовсе, а пиратская лодка-джонка в мангровых зарослях где-нибудь в дельте Меконга.

Я с удивлением заметил, что за циновками прятались панорамные экраны.

Новые хозяева добавили только одну неожиданную деталь. На матрасе, наполненном рисовой соломкой, валялась небрежно брошенная довольно длинная резная деревянная палка с алым камнем вместо набалдашника. Я сразу узнал посох конунга Ингвара. Я решил, что это не случайно, как не случаен и старый ноутбук «Fujitsu» на циновке в углу. А также поблескивающие бесстрастно (пожалуй, так) глазки видеокамер под потолком.

В это время циновки на одной из стен, зашуршав, раздвинулись, и я увидел Диану. Шелковое платье обтекало ее тонкую фигуру, улыбка змеилась на губах. Я втянул носом воздух, как зверь, и она, заметив это, совсем не удивилась.

– Спасибо, Славик, ты свободен, – сказала она, глядя за мое плечо.

За спиной захлопнулась дверь. «А ведь можно было и раньше понять», – подумал я.

– Мы не закончили, – услышал я вслед за этим. – Так что ты хотел со мной сделать?

– У меня нет оружия, – проговорил я.

Она снова еле заметно улыбнулась.

– Может, возьмешь этот посох, конунг? – спросила она.

Рубин на рукоятке поблескивал кровавым блеском. Я не сводил с него глаз.

– Ты украла это у Ингвара, – сказал я. – А потом он умер.

– Я знаю. Но мне был нужен ключ.

– Ты о чем? – спросил я.

– Значит, Ингвар не объяснил тебе, – сказала она с грустью. – Ну да, ведь он не спешил назначать наследника… Это не просто княжеский скипетр, это… это гораздо сложнее. Кристалл используется как излучатель сигнала тонкой настройки. Только с ним «Rewinder» становится управляемым. Это как ключ авторизации для всей программы, понимаешь?

Подавленный, я молчал.

– И теперь у меня есть все: золото, камень, «Rewinder», – продолжала Диана. – Все, о чем можно мечтать. Мне не хватало только одного… тебя, Филик.

– Меня? Зачем я тебе нужен?

Диана вскинула тонкие брови, как бы в недоумении.

– Как зачем. Ты же сын изобретателя. Мне нужны права на «Rewinder», Фил, эксклюзивные права, которые никто не смог бы оспорить. Ради этого я здесь, у вас. Если ты будешь послушным, мы пойдем с тобой в темный зал, и я все тебе расскажу…

«В темный?» – успел я удивиться. Когда-то я только и мечтал оказаться там. Сколько же дерьма мне пришлось натворить, чтобы эта идиотская мечта сбылась, подумал я.

– Ты будешь послушным?

В ее ладони лежали три голубых шарика с иероглифами.

– Если не будешь, я вызову охрану, – шепнула она.

Давясь, я проглотил две таблетки, одна упала на циновку и покатилась. Диана осторожно подняла ее, повертела между пальцев и сказала вкрадчиво:

– Кушай.

Я съел и последнюю. Тогда Динка достала откуда-то еще три (я заметил, что иероглифы на них другие) – и непринужденно слизнула с ладони.

– «Синхрон» – это пропуск для двоих, – проговорила она. – Некоторые думают, что он помогает от одиночества. Это не так.

Она нагнулась к моему уху:

– Ты скоро поймешь. Мы с тобой – повелители этого мира. Нам можно все.

* * *

Понимание было ошеломляющим. Или, правильнее сказать, ошеломляющим был момент перехода от неведения к пониманию. Как будто кто-то вынул мои глаза и перенес их в иной мир, на обратную сторону луны, и заставил меня видеть то, чего я вовсе не хотел. Параллакс, думал я, опять параллакс.

Ведь я и сам мог обо всем догадаться, думал я снова. Но в те времена я был занят другим.

Я был гусеницей (решив так, я понял, что таблетки уже действуют). Да, я был обыкновенной гусеницей, которая живет в своем гусеничном мире, жрет зеленый листик на одной-единственной веточке и не подозревает, что веточек этих вокруг – до черта и больше, и что каждая веточка дает новый побег, и многие из них совсем близко, рукой подать, стоит только взлететь над своей реальностью. Но у гусеницы нет ни рук, ни крыльев. Она даже не знает, что она гусеница, и не может этого узнать, пока не станет бабочкой.

А бабочка – вот что обидно – ничего не расскажет другим гусеницам.

Со мной получилось иначе.

«Если твой отец, – сказала мне Диана (вот странно: я еще мог слушать),– если твой отец нашел способ создать свое альтернативное прошлое, за целую тысячу лет назад, не означает ли это, что кто-нибудь в будущем сможет повторить его трюк?

И если кому-то в будущем придет в голову начать свою собственную альтернативную историю из некоего момента в прошлом – ну, скажем, двадцать лет назад, – что может ему помешать?

И если твоя, Фил, твоя собственная судьба с этого момента окажется вписанной в его систему координат, не означает ли это, что весь твой мир, который ты считаешь своим, – это всего лишь чье-то параллельное прошлое?»

«Например, твое?» – спросил я, хотя мог бы и не спрашивать.

«Наконец-то до тебя дошло, – сказала Диана. – О, господи, как долго».

Я сидел на мягком полу темного зала, опустив голову и стараясь больше ни о чем не думать. Диана, раскинув руки, улеглась рядом. В своем огненно-рыжем платье она и вправду была похожа на бабочку – на бабочку, прибитую дождем к земле.

От «синхрона» меня прибило плотно и всерьез. Я прислушивался к ее голосу, а может, к своим неотчетливым мыслям. Перед моими глазами проплывали странные картины, не сравнимые ни с чем из виденного. Это было волшебством темного зала. Спрятанные где-то излучатели рисовали графическую модель редкой красоты. Это был никакой не «industrial», который я так любил в детстве. Плоскости и вправду тянулись ввысь, но пейзажи были наполнены светом, они были живыми, и солнце сияло в просторном лазурном небе над сияющими металлом высотными зданиями. А вдали, там, где кончалась земля, начинался океан, неправдоподобно голубого цвета, такого чистого, какого не сделать ни в одном фоторедакторе. Океан был безбрежным, насколько хватало взгляда, а горизонт все отдалялся и отдалялся, будто мое автономное зрение летело над морем: вот уже я видел острова, покрытые изумрудным тропическим лесом, где над деревьями кружили пестрые птицы, – и тут мое сознание в испуге возвращалось обратно в темный зал. И я понимал, что видел своими глазами будущее.

А девушка из будущего говорила негромко, не глядя на меня, обращаясь ко мне, но как будто сама с собой:

– Да, мой глупый Филик… там очень красиво… Розовый песок, лазурное море. Там, где я жила, меня звали Динарой – совсем как арабскую золотую монетку… теперь их у меня много, таких монеток, но разве этого я хотела? Если по-честному, совсем не этого…

Я молчал.

– А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь, Фил? – Она перевернулась на бок и заглянула мне в глаза. – Взрослые всегда спрашивали, откуда я такая взялась, и я отвечала, что из Ташкента, да, или из Чимкента, как ваш друг Керимов… но на самом деле я не оттуда.

Я жила далеко-далеко, на маленьком острове в Красном море. Это был искусственный остров, и отец его купил довольно дорого… Кажется, он уехал из России, когда на юге стало совсем страшно, он не любил об этом рассказывать. Но ты же видишь – я говорю по-русски… ты меня не слушаешь?

– Продолжай, – вздохнул я.

– У отца было много денег и много золота, как у Ингвара, если не больше, я никогда не знала, сколько… Он дружил с местным эмиром. Правителем королевства. Тот называл меня маленькой принцессой. И даже хотел сосватать за сынка какого-то нефтяного насоса – такой там был порядок… мне было лет четырнадцать… но отец отправил меня учиться в Лондон, в гуманитарный колледж.

– Все это было в будущем, – пробормотал я.

– Да, Филик. Для тебя – да. На самом деле все обстоит не так просто, но лучше об этом не думать… если судить по внешним признакам, Филик, то наше время было лет на двадцать после нынешнего. Там, у нас, уже были некоторые такие штуки, о которых здесь еще только мечтают. Ну, скажем, удаленное присутствие… как продолжение вашей игры «Distant Gaze»… объяснить тебе, что это?

– Я примерно понимаю.

– Ну и главное – «Rewinder». Знаешь, что самое занятное? Никто не понимал, что это такое, но это уже можно было использовать. Никто из пользователей не хотел ничего слышать о физике времени, о темпоральной сетке и о тех людях, кто ее открыл, зато кое-кто уже имел возможность перемещаться в пространстве от станции к станции, открывать параллельные хронолинии – ну, как обычно, это было доступно не всем, а только спецслужбам или мафии, в общем, серьезным ребятам… Так всегда бывает, с любыми открытиями. И, по-моему, это справедливо. Все лучшее всегда принадлежит меньшинству. Главное – вписаться в это меньшинство… и прогнать всех остальных… даже первооткрывателей, ха-ха…

Я проглотил слюну. А Диана продолжала:

– Так вот, в нашем колледже многие тоже увлекались исторической альтернативой, это было модно, хотя и не слишком легально и очень дорого… мало кто мог позволить себе использовать «Rewinder», пусть даже бета-версию. Ну, я-то могла себе такое позволить. Я просто снимала деньги с папиного счета. А еще мне очень хотелось… посмотреть, как все начиналось.

– Что начиналось? – спросил я тупо.

– Первая версия программы. Где, кто и как ее разработал. Вот это мне и было интересно. Я изучила вопрос со всех сторон. И в один прекрасный день… в один прекрасный день я была у вас.

Диана тихо рассмеялась.

– Я довольно быстро отыскала господина Мирского. Он до сих пор полагает, что я – всего лишь симпатичная бедная девочка, что встретилась ему на проспекте как-то ночью… Ты знаешь, он был очень хорош… в парных видах спорта. Мне так надоели эти задроченные синхронисты в колледже, этот их поросячий юнисекс… Между прочим, это серьезная проблема нашего времени…

– А потом? – спросил я.

– Потом Мирский снял мне квартиру. У нас все было довольно трогательно, Филипп, но я ни на минуту не забывала, зачем я здесь. Я расспрашивала его, просматривала его файлы. Неважно, как я этого добилась. Считай, что у меня криминальный талант. Так вот: я довольно быстро поняла, что настоящим изобретателем был не Мирский, а некий его друг. Ты знаешь, о ком я говорю. И теперь мне был нужен именно он. Задача усложнилась, когда я узнала, куда он скрылся, наш великолепный конунг Ингвар. Кстати, по сравнению с Николаем Павловичем он был вовсе не так уж великолепен. Ты совершенно на него не похож.

– Ты думаешь, мне приятно все это слушать? – спросил я.

– Извини, – сказала Диана холодно. – Ты не хочешь об этом слышать, я понимаю. Тогда послушай другое. Видишь ли, я не зря охотилась за Мирским и за Ингваром… и за тобой. Теперь у меня есть все разработки проекта «Rewinder», включая ключ для авторизации, и больше никто в этом мире и в этом времени ими не владеет, это я знаю точно. Мало того – ты внимательно слушаешь? – у меня куча старинного золота, часть из которого уже вложена в дело. В наше общее дело, Фил. Только ты и я. Все остальные ничего не получат. Вот за что я люблю это ваше время… это время больших возможностей. Мы должны стать хозяевами этого мира. Хочешь знать, как это будет? Смотри…

Картины, что я видел теперь, напоминали эскизы графических моделей, многомерные, хотя и несколько схематичные. Я мог двигаться в них, раскрывать любую плоскость, совсем как в industrial, но не все шаблоны были прорисованы до конца, и некоторые дороги завершались тупиками. Иногда я узнавал улицы, проспекты и набережные, иногда – нет.

Здание «Rewinder Corporation» – серебряный небоскреб над рекой в виде громадной кукурузины – было отлично видно с любой городской окраины. Каждое из зернышек этой кукурузины представляло собой отдельный офисный модуль, и я мог заглянуть в любой и посмотреть, что там происходит. Я видел обширный пустынный холл в цокольном этаже, слышал гулкий звук собственных шагов, видел, как девушки на ресепшн улыбаются мне с готовностью.

Прозрачный лифт возносил меня на последний этаж, доступный только избранным, в пентхаус с зеркальными стеклами: снизу он казался крохотным хрупким кристаллом, а на самом деле был огромным, просто огромным. Здесь были личные апартаменты президента корпорации, и отсюда он силой мысли мог управлять всем своим многомерным миром, каждым человеком, от топ-менеджера в дорогом пиджаке, с бриллиантовым кольцом на пальце до последнего курьера-новичка, что, робея, поднимается в первый раз на лифте в отдел маркетинга. Я пригляделся: этот пионер в дурацкой бейсболке так потешно озирался по сторонам, пока ехал в стеклянном лифте для персонала, что едва не выронил папку с документами. Я увидел и их – это были пустые бумажки, рейтинги, фотоотчеты и прочая ерунда, – и именно поэтому меня посетила вдруг странная мысль… и я даже не успел ухватить ее за хвост и прочитать получше, как вдруг моя рука сама собой потянулась к кнопке вызова.

– Жду распоряжений, Филипп Игоревич, – с улыбкой произнесла референтка, поразив меня в который раз новым оттенком фиолетовой прически.

– Марина, слушай… этого новенького, курьера из маркетинга… направь сейчас же ко мне.

Марина снова (и очень мило) улыбнулась.

Парень стоял передо мной, и я видел, как на его лице испуг сменяется любопытством.

– Тебя как звать? – спросил я.

Он поморгал рыжими ресницами.

– Олег, – сказал он. – Олег Артемьев.

– А скажи мне, Олег Артемьев… раз уж ты у нас работаешь… как ты думаешь, чем на самом деле занимается наша корпорация?

– На самом деле? – переспросил курьер.

На секунду он прикрыл глаза. Потом снова взглянул на меня, уже увереннее.

– Я слышал такую версию… мы продаем людям мечту. А потом собираем абонентскую плату. Я думаю, это так и есть.

– Реально мыслишь, – похвалил я. – А у тебя, например, какая мечта? Только максимально честно.

Он покраснел, как его бейсболка.

– Я хотел бы свой мир… чтобы он отличался от этого.

– Девочки, оружие, большие машины? – спросил я насмешливо.

– И это тоже. Наверно. Но на самом деле, я хотел бы… собрать несколько человек… и начать все с нуля. Как первые люди на новой планете. Хотя бы попробовать.

– Вот как, – сказал я.

Этот Олег молча стоял и хлопал глазами. Возможно, он ждал ответа, а возможно, и нет.

И я сказал ему вот что:

– Если ты думаешь, что ты оригинален, это не так, – сказал я ему. – Хотя, может, ты лучше других? Скажи, есть ли у тебя такие друзья, с которыми ты мог бы начать все с нуля? Или девушки? Те, что любили бы тебя и никогда не предали? Ну-ка, отвечай правду.

Он покраснел еще больше. Наверно, так он краснел перед директором школы – ну, класса до восьмого или до девятого.

– Нет… то есть я не знаю, – проговорил он.

– Дурак, – сказал я. – Вот о чем надо было мечтать.

– С кем ты разговариваешь? – Диана трясла меня за плечо. – Фил… ты что, уснул?

Сверкающий стеклом и алюминием небоскреб в моей голове рассыпался на кукурузные зернышки. Я открыл глаза.

– Я не сплю, – сказал я. – Просто… думаю.

Диана нахмурилась:

– И что же ты надумал?

– В будущем довольно красиво, – сказал я.

– Значит, ты видел. – Она схватила меня за руку. – Только будущее не просто красивое, Фил. Оно – полностью наше. Наше собственное, как золото Ингвара. У нас будут миллионы, и мы превратим их в миллиарды! Мы переедем на собственный остров – хочешь на остров, Фил? В настоящем теплом море, с коралловыми рифами и белым песком… это не то, что ваш вонючий залив… Мы построим свою империю. Мы будем управлять пространством и временем. У нас будет монополия лет на двадцать, пока остальные не спохватятся. А там, если захотим, мы откроем новую альтернативу, понимаешь? Мы не станем доигрывать эту игру, мы начнем новую… и в каждой будем побеждать. Глупо начинать игру, если не уверен в победе, правда?

– Правда, – эхом отозвался я.

– Наконец-то ты все понял. Ты ведь перестал ненавидеть меня, а? Ненависть – самое тупое чувство. А ты такой умный… и такой смелый, мой Филипп. Включи достройку… мы же в темном, а здесь можно все…

Она оказалась слишком близко. Шелк ее платья был холодным на ощупь, а ее тело – горячим и податливым, как расплавленный воск. Оранжевое пламя ее окружало, и я вот-вот должен был сгореть вместе с ней, сливаясь и расплавляясь и соединяясь в одно горячее озеро. Горячая волна поднималась внутри. Я чувствовал вкус крови на губах, тупой соленый вкус.

Ненависть – тупое чувство. Но это ненадолго. Кто-то уже говорил такие же слова, когда-то давно.

Я снял вижн-дивайс, и краски померкли. Остался только вкус крови.

– Что с тобой? – Диана отстранилась, не сводя с меня взгляда. – Что-то случилось?

Я облизал губы.

– Продолжай, – еле слышно сказала она. – Ты боишься? Здесь никого нет, кроме нас. И никого не будет.

– Нет, – сказал я.

– Ты не хочешь?

– Больше этого не будет, Динка. У тебя не получится.

– Это почему… – начала она и остановилась.

Улыбаясь, я поднялся на ноги.

– Это все из-за этой девчонки? – спросила вдруг она. – А может, из-за малыша Ники? Я не понимаю. Ты ради них отказываешься от меня? От меня?

Я оглянулся: в темных углах темного зала помигивали огоньки видеокамер. Они как будто даже перемещались, как блуждающие звезды, вслед нашим движениям. «Вот как», – подумал я. А вслух произнес:

– Теперь я скажу тебе кое-что, Динка. Я и вправду все понял. Знаешь, и деньги, и власть – это все очень хорошо. А безнаказанно убивать людей – это очень увлекает, особенно если найти логичное оправдание… Плохо только, когда тебя предают. Когда нельзя верить ни собственному отцу, ни девушке, которая спит то с ним, то с тобой, – и все это ради денег и власти. Я понятно объясняю?

Диана промолчала.

– Все, кому я верил в Ижоре, и все, кто верил в меня, все они погибли, – продолжал я тогда. – Ты их помнишь. И Корби Суолайнен, и Янис с Ториком, и Харви, и Тамме, хотя они вообще ни в чем не виноваты… и Борислав погиб там, в Новгороде, и Власик, я знаю… и все это из-за меня.

– Не прибедняйся, Филипп. Ты и сам убивал не меньше, – глухо сказала Диана. – Ты такой же, как и я. Ты – человек будущего. Ты должен верить только себе.

– Да, я такой же, – сказал я. – Ты никогда не ошибаешься, Динка. Ты абсолютно права. Я верю только себе. Кстати, ты не знаешь, кто такой Олег Артемьев?

– Нет, – удивленно сказала она.

– И я не знаю. Загадка. Параллакс.

– Чего-о?

Я улыбнулся:

– Прощай, Динка. Я не буду играть в эту игру. Закончи ее сама… как хочешь.

Моя голова стала неожиданно легкой, как будто я много дней подряд искал решение трудной задачи, а теперь наконец нашел. Я посмотрел сверху вниз на сидевшую у моих ног девушку, так похожую на бабочку в своем оранжевом платье. Слезы на ее глазах блестели, как роса на цветке.

Взмахнув рукавами, она поднялась.

– Не уходи, – сказала она. – Я тебя не отпускаю. Охрана тебя все равно не выпустит. Останься. Я прошу тебя, Фил.

– Нет, – отвечал я. – Я был идиотом и предателем, но теперь я все понял. Есть люди, которые ждут меня. Ты освободишь их сейчас же, иначе не получишь ничего.

В моей руке оказалась резная палка конунга Ингвара. Я даже не помнил, откуда она взялась в темном зале – должно быть, я взял ее с собой? Рубин опасно сверкал, словно мог слышать меня. Паутина лучей мерцала в пространстве вокруг нас, и отчего-то я верил, что смогу этим управлять.

– Ты не сможешь, – прошипела Диана. – И ты их больше не увидишь, этих друзей, которые тебя так любят. И эту сучку… отдай кристалл!

Неожиданно она цепко ухватилась за посох. Ее слезы высохли, и теперь глаза горели ненавистью. «Просто какая-то фантастика», – успел я подумать перед тем, как она дернула эту гребаную палку на себя. Я еле устоял на ногах и попятился. Как вдруг случилось кое-что новое.

Двери темного зала распахнулись, и сразу стало светлее. Силуэты на пороге были внушительными, а автоматическое оружие в их руках выглядело достаточно серьезным аргументом, чтобы тотчас же прекратить нашу затянувшуюся беседу. «Что это?» – в растерянности спросила Диана. Я не ответил.

Вошедшие без приглашения люди были хорошо знакомы с темным залом: вот один шагнул к стене, и излучатели отключились, зато под потолком зажглись лампы.

– Осторожнее с ключом, Филипп, – сказал Джек Керимов, и я покрепче взялся за деревянную палку (голова у меня шла кругом). Лучи под потолком потухли: Джек умел управляться с любыми устройствами.

Да, конечно, это был Джек. Такой же, как обычно появлялся в клубе. С испанской бородкой, без мокасин, в джинсах. Вот только во взгляде что-то изменилось. Я вспомнил: точно так он смотрел на бесчувственного Ника, там, в своей лаборатории. Внимательно и строго.

Еще один гость был заметно ниже остальных и тоже не вооружен, но сразу было ясно, что и он тут не лишний. Это был пожилой уже китаец, широколицый, в мешковатых брюках и льняном пиджаке. Он окинул нас туманным взором и изобразил на лице подобие улыбки.

– Сдарастуйте, – выговорил господин Ли Пао (конечно, это был он).– Оцень рады.

Остальные гости молча выстроились вдоль стен.

– Вы… – Диана пыталась держаться. – Почему вы… Джек взглянул на нее, как на пустое место.

– Контроль безопасности системных исследований, – произнес он всего четыре слова, и Динку затрясло мелкой дрожью. Что-то это означало для нее, что-то очень страшное. Она побледнела, словно увидела перед собой призрак из прошлого – а может, как раз из будущего.

Затем она кинула быстрый взгляд на дверь.

– Не волнуйтеся! – Ли Пао улыбался одними щелочками глаз.

– Не надо лишних движений, – добавил кто-то от стены.

Джек Керимов вынул у меня из рук рубиновый посох. Отложил в сторону и сказал:

– Я хочу, чтобы ты понял, Филипп. Независимо от того, что здесь случилось, к тебе претензий нет… Мне очень жаль, но мы никак не могли предупредить тебя раньше. Несколько лет мы выжидали и наблюдали, сохраняя полную секретность. Правда, когда нам стало известно о заложниках, мы не стали больше медлить.

– Их освободили? – спросил я, отчего-то покраснев.

– С этого и начали.

– Не волнуйтеся, – заявил тут китаец. – Подвал сухо, хорошо. No ratsl. Весь семья жив, здоров.

Диана презрительно улыбалась.

– К этой девушке есть масса вопросов, – продолжал Джек. – Теперь нам придется вернуть ее домой, в ее время… вместе с вещественными доказательства —

Нет крыс (англ.).

ми… и передать в руки Комиссии по безопасности, эмиссаром которой я и являюсь.

При этих словах (я видел) Диана содрогнулась.

– Жалко, мои люди не застали тебя в лаборатории, эмиссар, – проговорила она.

– Жалеть будете себя, – ответствовал Джек, и Диана довольно громко выругалась.

Мне оставалось только стоять и молчать.

– Печально, что мы больше не увидимся, – сказал мне Джек. – По крайней мере в этой реальности.

Я кивнул.

Диану держали крепко. Она пыталась высвободиться, но как-то не всерьез. Мне показалось, что ей даже нравится, когда ей выкручивают руки, но я отогнал от себя эту мысль как неуместную. К тому же ей не было больно; она нашла меня взглядом и даже рассмеялась:

– Ты еще не понял? Они просто заберут наши деньги, только и всего. В будущем золото стоит даже дороже, чем сейчас… знаешь, сколько…

– Молчать, – оборвал ее парень с автоматом.

– Ты глупый, Филик, – сказала она. – Мы с тобой могли иметь все. А ты…

Она не договорила. Мне пришло в голову, что мир в будущем останется таким же несправедливым, хоть в одной альтернативной истории, хоть в другой. Только слова меняются, а дерьмо все то же, вспомнилось мне.

– Теперь иди, Филипп, – сказал Джек. – Твои друзья тебя ждут. Вам нужно доиграть эту игру.

– И добро пожаловаться в клуб, – добавил китаец.

У меня оставался всего один выход, и я вышел.

Медленно я спустился по лестнице, прошел через опустевший сумеречный зал и оказался в светлом; здесь кивнул совершенно ошалевшему охраннику Антону, бросил рассеянный взгляд на Славика (кажется, тот окликнул меня, но я не слушал) и, толкнув железную дверь, выбрался на улицу.

Закат был красив. Над заброшенными домами солнце алело в небе, обещая назавтра ветреный день. Светящиеся граффити то исчезали, то снова появлялись на кирпичных стенах – я приметил пару новых надписей, таких смешных, детских. Было тихо, только где-то далеко, за ржавыми крышами и полуразваленными заборами, каркала ворона. От Обводного канала доносился запах гнилой воды.

Темная фигурка отделилась от стены.

– Я тебя жду, – сказал Ник. – Ленка с отцом поехали домой. Устали слишком. А я сказал, что я тебя дождусь.

Я улыбнулся.

– Ты бы позвонил ей, – продолжал Ник. – А может, поедем к нам? У нас же две комнаты на втором этаже. На всех места хватит.

– Ники, – сказал я. – Помнишь, я говорил, что ты хороший, а я сволочь? Так вот. Я пересмотрел свои взгляды. Я больше не буду сволочью. И я буду с вами всегда. Потому что вы самые лучшие.

– Да и ты не самый худший, – серьезно сказал Ник.

– Но сегодня мне домой нужно. Мы завтра встретимся, поедем на залив или еще куда-нибудь, если хочешь.

Он согласно кивнул.

Мне захотелось сказать ему что-то приятное:

– Кстати, Ники… у тебя был суперфокус с молнией. Покажешь еще как-нибудь?

Ник отчего-то смутился.

– У меня больше не получится. Наверно. Если бы получалось когда хочешь, я бы сегодня устроил кое-кому… фейерверк…

– Хреновый из тебя Перун, – заметил я.

– Да уж какой есть.

Вот так, посмеиваясь и разговаривая еще о всякой ерунде, мы удалялись от клуба «4Dimension». Закат горел над крышами, и граффити провожали нас, вспыхивая и исчезая по несколько раз, пока мы проходили мимо. Потом вокруг начались обыкновенные улицы; фонари уже загорались, и навстречу все чаще попадались беззаботные люди, которым не было до нас никакого дела – они смеялись чему-то своему, они шли со своими девушками, они пили пиво, и все было как обычно. Я думал о том, что наша игра подходит к концу, и теперь обязательно начнется какая-нибудь другая. И что теперь мне не нужно прятаться под дурацким именем Flea, а Ленке – прикидываться бесстрашным гонщиком Lynn, как мы делали когда-то давно, в нашей игре «Strangers», – а все для того, чтобы соблюдать правила и ни в коем случае никогда не влюбиться друг в друга. И еще я думал, что обязательно позвоню ей вечером, чтобы сказать об этом.

Но сейчас мне нужно было попасть домой.

Мы расстались у метро. Ник пожал мне руку и скрылся за стеклянными дверьми. Я видел, как он идет к турникетам, не без опаски оглядываясь по сторонам, – заметно было, что он напрочь забыл, как ездят в подземке. Вот он задержался, обернулся, заметил, что я гляжу на него, и помахал мне рукой. Я вскинул руку в ответ. На меня стали оглядываться, и я поскорее пошел к остановке.

Уже темнело; я бездумно провожал глазами пролетавшие мимо машины и воющие моторчиками скутеры. Спустя пару минут желтый китайский автобус, похожий на дирижабль, бесшумно подплыл к самому тротуару и распахнул двери. В салоне тускло горели лампы. Водитель взглянул на меня в зеркало, равнодушно отвернулся. Я снова был никем в этом мире, и мне это даже нравилось.

Старуха на переднем сиденье напомнила мне кого-то. Эта старуха поглядела на меня, отодвинула сумку, словно приглашая сесть. Опустившись на пластиковое сиденье, я только теперь понял, как сильно устал.

– Загорел-то как, – сказала тетка. – На юге отдыхал?

Я кивнул.

– И то верно. Чем тут у нас зависать, лучше мир посмотреть.

Автобус тем временем вывернул на проспект и понесся, завывая турбиной, в сторону новых районов. Фонари сливались в одну разноцветную елочную гирлянду, и я понемногу начал дремать. Кажется, я отключился на пару минут; открыв же глаза, я уже не увидел старухи рядом с собой. Зато на сиденье лежала маленькая шоколадка в бумажной обертке. Я повертел ее в руках. Аленушка больше не скучала у темного пруда. Совсем наоборот: румяная розовощекая девочка лет четырех улыбалась мне с этикетки, будто желая похвастать своими чудесными молочными зубами («Будешь шоколад лопать, кариес получишь», – подумал я). Девочка тоже называлась Аленушкой – так было написано на бумажке, – только, вероятно, жила в счастливом и беззаботном параллельном прошлом.

Я надел вижн-дивайс и назвал номер. Ссылка была активной; толстый рыжий кот с заставки хитро поглядывал на меня, будто ждал чего-то.

– Ленка, – сказал я, когда она включила камеру. – Я хотел сказать… я вернулся. И я тебя очень люблю. И всегда любил, как только увидел в первый раз. Вот так.

Ленка не отвечала. Она почему-то закрыла глаза и не отвечала.

– Я тоже, – сказала она потом.

Выскочив из автобуса, я даже не снял вижн. Пустой желтый автобус пополз на свое кольцо, а я зашагал через темный пустырь, подсвечивая себе дорогу фонариком спикера: жители окрестных кварталов гуляли здесь с собаками, и лучше было смотреть под ноги. Двадцатиэтажные дома с горящими окнами выстроились передо мной широким полукругом, как изваяния языческих богов на Перуновой поляне, разве что были повыше, ну так и реальность эта была устроена посложнее. Но я больше не боялся сложностей. Она меня любит, думал я.

Когда меня окликнули сзади, я все еще улыбался. Обернувшись, я осветил фонариком трех или четырех гадов в дешевых кожаных куртках какого-то дерьмового цвета, будто их обладатели маскировались под окружающий пейзаж. Они двигались не спеша, почему-то уверенные, что я не убегу.

– Снял все быстро, – сказал один. – Очки, телефон.

Он немного ошибся во времени. Я ничего еще не снял и не собирался снимать. Улыбка на моем лице (я знал) превратилась в саркастическую гримасу, и мои собеседники истолковали ее неверно.

– Чего лыбишься? По е…алу хочешь? – спросил другой. И очень неторопливо – как всегда в этой тормозной модели – размахнулся для удара.

Купленные в Новгороде новые кроссовки были куда удобнее шведских башмаков из дубленой кожи. Я пружинисто подпрыгнул и нанес удар первым. И, едва опустившись на землю, ударил снова – прямо в чей-то рыхлый живот.

А потом побежал, легко и как-то празднично, зная, что сделал все так, как и должен был сделать. Возле самого дома молодая соседская овчарка, весело залаяв, припустила за мной – наверно, думала, что я с ней играю. Хозяин – мужик из нашего подъезда – окликнул меня, и я замедлил бег, а потом и вовсе остановился. Собака догнала меня и не замедлила обнюхать и обслюнявить с ног до головы. Я отдал ей половину шоколадки.

Родной скрипучий лифт кое-как поднял меня на двенадцатый этаж. На площадке пахло жареной картошкой и мусоропроводом. Я нажал кнопку звонка и, волнуясь, принялся ждать.

Спустя минуту дверь отворилась. Мать ахнула и обняла меня.

– Ты стал похож на отца, – сказала она, разглядывая меня изумленно. – Ты виделся с ним? Это и была твоя… командировка? Я сразу поняла, что ты к нему ездил.

– Ну да, – ответил я, не зная, что еще сказать.

– Далеко это?

– Довольно далеко. На юге. Видишь, даже позагорать немножко удалось. Так, слегка.

– Ничего себе слегка! Ты еще и вырос. А мускулы-то, мускулы…

В прихожей висело большое зеркало. Я остановился перед ним и долго вглядывался в свое отражение. За моей спиной в зеркальном мире виднелись темный шкаф и вешалка с моими старыми куртками. Мне пришло в голову, что все они будут мне малы, придется покупать новые.

– А теперь все кончилось? Ты больше никуда не уедешь? – спросила мать с тревогой.

– Никуда, мама.

– Вот и хорошо. Ты знаешь, пока тебя не было, звонила какая-то девочка… у тебя наконец появилась девочка?

– Появилась, – улыбнулся я.

– А потом еще Петров звонил, с работы. Интересовался, не хочешь ли ты к ним в отдел маркетинга пойти? Младшим аналитиком или вроде того. Но я думаю: если Николай Палыч тебе работу предлагает, так нужно соглашаться…

Она говорила еще о чем-то, но я слушал вполуха. Опустив зачем-то руку в карман, я вдруг нашел там еще кое-что из прошлой героической жизни. Значит, все это и вправду было, подумал я. А то я уже начал сомневаться.

– Да, я же тебе подарок привез, – сказал я матери. – С археологических раскопок.

И вложил ей в руку красивую золотую монетку.