Лернон ворвался в палату и встал как вкопанный. Он никак не ожидал увидеть столь пожилого человека.  Перед ним, за небольшим столиком, на маленькой табуретке, сидел он, автор всех этих писем. Торопиться не следовало. Лернон осторожно подкрался к нему и потрогал за плечо. Больной повернулся к нему и разошелся в откровенной улыбке:

– А я вас давно жду, – прошептал он и привстав, подал Лернону руку.

Он был не молод, седые не стриженые волосы копной, длинные костлявые руки с некрасивыми выступающими суставами и жилами. Полосатая пижама и унылое выражение лица.

– Ждете? – Глупо спросил Лернон и присел на его маленькую деревянную табуреточку.

– Конечно жду, я всегда кого-то жду.

-Фу,– Лернон просто выдохнул. Он уже было подумал, что и сам сходит с ума. Какой-то неизвестный психически больной старик, ждет его в своей палате, полный бред.  Ну да, он же болен, об этом забывать, совсем не стоит. Ведь мы же в.

– Ведь мы же в желтом доме, – проговорил за него, старик и философски посмотрел в окно.

Лернон решил брать быка за рога:

– Это ваша работа, – Он ткнул под нос старику первую записку с места преступления и пристально посмотрел в его бледные глаза. Тот, в свою очередь, аккуратно развернул листок и погладил текст, своими костлявыми пальцами.

– Вам знакома эта записка?

– Это писал я,– утвердительно покачал головой старик, – Я автор, я, меня зовут Саша, Александр Палыч.

– Для кого вы это писали, и вот это?  – Лернон начал показывать ему все, что принес, включая его последний рассказ.

– Для вас, – улыбаясь ответил он и пристально посмотрел на Лернона.

– Вы знаете меня?

– Для вас, для читателей,– пояснил Палыч и медленно начал ходить по палате кругами, – Все писатели пишут для вас. Только мало кто этому рад, и мало, кто это ценит и понимает искренне и от души.

– Поверьте мне, у вас есть поклонники,– нервно сказал Лернон, – так зачем и кому вы это писали?

– Я писатель, и вряд ли прилично такое спрашивать у писателя. Зачем вы пишете? Я пишу, потому что я пишу. Я таким сделался, пишущим. Вы меня таким сделали.

Лернон достал несколько фотографий и начал показывать их старику. На первой был изображен творец.

– Вам знаком этот человек?

– Нет, а кто это?– Александр пристально присмотрелся к изображению и улыбнулся.

– А это, – И Лернон показал ему фото первой жертвы, потом второй, третей. А это, а это, а это?

– Кто эти милые дамы? – Недоумевал больной. В выражение его старческого лица не было и тени боли или сомнения. Не было страха, была только заинтересованность.

–Я расскажу вам про искренность, – вдруг сказал больной.

– Я слушаю,– Он решил не торопить сумасшедшего, возможно, что-то и выплывет стоящее.

– И уж лучше бы из тумана вышла та самая пресловутая белая лошадь, – отстраненно и полушепотом, начал говорить старик,–  с ней бы, определенно, можно было бы поговорить. Я бы сказал ей:

Лошадь, я так устал, иногда я просыпаюсь утром и чувствую себя так, как будто всю ночь грузил мешки с картофелем. Я принимаю душ, я одеваюсь, я смотрю им всем в глаза и что -то говорю. Но ведь им плевать. Они могут сочувственно махать головой, натянуто улыбаясь соглашаться со мной, или не соглашаться. Они могут слушать меня, и даже, я подозреваю, иногда и слышать. Они , как и этот туман всегда рядом, но в сущности своей вода, вода растворенная в воздухе.  Жизнь в полноэкранном режиме, модное нынче увлечение. Всегда быть в тренде, позиционировать себя, не уставать, не склоняться, не просить не верить. Быть сильным. А если я слабый? Если мои сухожилия трещат по швам от вашей любви? – Он так пристально и вопросительно посмотрел при этом на Лернона, что у того сердце замедлило свой темп.

– Как мне выжить в этом муравейнике, – Продолжал больной,– если я не муравей. А если они ЭТО знают? Почему не убьют меня, не скормят своей королеве? Чего ждут?

Я всматриваюсь, но ее нет, нет белой лошади, и мне становится немного уныло от того. Она бы точно поняла меня, и я бы понял это по ее умным глазам, я поняла тебя, говорила бы она, я поняла. И ты мог бы даже молчать я бы и так все поняла. Потому что ты пахнешь искренностью. Иногда , какой-нибудь человек впрягает меня в телегу и хлещет по бокам плетью, но я не в обиде на него…потому что и от него пахнет искренностью. Это как растворенная в воздухе слабость. Вы, люди, стыдитесь таких проявлений своей души. А мы, лошади, это чувствуем. Мы вдыхаем это через поры своей кожи, помнишь, как ты написал на смятом листке бумаги.

Этот город проглотит меня, пережует и выплюнет прямо в небо, и если я не научусь летать, то ударюсь оземь и разобьюсь на миллионы осколков, которые никто и никогда не сможет собрать и склеить. Даже самая умелая в мире волшебница. Но крылья мои в химчистке, а я уже у него в утробе.

Помнишь?

– Да, – испуганно ответил Лернон, как-то, он действительно писал такие строки. Это было в далеком детстве, на далеком севере, когда он впервые приехал в большой город.

-Ты понимаешь тогда, о чем я говорю тебе? – прошептал загадочно старик.

-Мне очень этого хочется! – ответил Лернон и в горле у него пересохло.

– А ты не старайся, просто расслабься и проникнись.

– Мне страшно! – Вдруг сознался Лернон.

– А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что всегда страшно быть искренним с самим собой, себе-то труднее всего лгать…никто не оценит! Потом ты обязательно скажешь, спасибо тебе…лошадь…

– За что?– вытаращив глаза, трясущимися губами, спросил Лернон.

– За то, что тебя нет, – Неожиданно для Лернона, произнес старик и отвернувшись от него к окну, продолжал, –  Стыдно жить, когда стыдно смотреть в глаза даже белой лошади.

– А ты и не смотри, все же не смотрят, – ответил Лернон.

– И я улыбаюсь, – говорил старик, – и чувствую что если бы, она и была, то, улыбалась бы в ответ. Я стою и дышу туманом. Давно ли я стал разборчив в жизни? В нашем возрасте, сказала мне ОНА, надо уже выбирать что засовывать в себя. И куда засовывать. Да и вообще не мешало бы начать думать, и желательно головой анализировать.

– Я анализирую, – Заорал на всю палату Лернон, – Да, ОНА нравится мне, ДА…мне нравится с ней общаться, но ОНА вряд ли пустит меня в свою жизнь. И тем более в свое сердце. Ей тоже было больно, у нее тоже есть опыт общения с сильным полом , может так же как и я, она разграничивает времена года по душевным своим переживаниям. Осень любви, зима забвения, весна холода и синее лето (пытался утопить ее в водке, пиве и всяческого рода приемлемых по цене и качеству субстанциях) и опять осень с таким шлейфом прошлого я вряд ли буду ей интересен потому что может, буду сравнивать, конечно же оценивать(опять!!!) боятся лезть к ней в душу очаровывать. Проще жить так. А проще ли? – Лернона трясло от собственных мыслей и слов, руки его тряслись, –  Единственное чего я никогда не смогу сделать для нее, так это понять. Конечно женщина рождена для того чтобы ее любили, а не для того чтобы понимали. И только в ее силах приблизить меня к себе, просто приблизить. Я умею слушать, могу быть ласковым, могу рассмешить, но заставить себя полюбить я вряд ли смогу этого не может даже бог. ОНА сказала мне, что красивая и умная женщина всегда сама решает с кем ей быть и сама делает выбор в жизни. Ну что ж, ОНА права. И ОНА всеми путями старается уберечь нас от ЭТИХ отношений, ОНА, как и все женщины считает что потом, они обязательно испортятся, да и как потом смотреть друг другу в глаза?

– Глазами, – улыбаясь ответила белая лошадь. Или это был все тот же старик? Лернон замотал головой, но видел перед собой все ту же лошадь.

– Неужели все так просто? – процедил Лернон, пытаясь оттереть глаза от наваждения.

– Все очень просто!!! –  Голос у нее был бархатный и уверенный.

– Почему же тогда так просто все усложнять до безобразия, что это? Пафос?

– Это жизнь, – прошептала лошадь…такая жизнь.

– Много ты понимаешь в женщинах, лошадь!

– Жить в мире, где лошадь больше разбирается в женщинах,иногда опасно, –  тихо сказала белая лошадь, – можно стать колбасой. Мужчины думают, что они познали мир. Хотя многие из них не знают где у них в доме хранятся свежие носки (а многие о их существовании даже и не подозревали). Но ведь это же такая ерунда по сравнению с вселенскими масштабами познания женского(такого простого)  естества. Ты расстался с одной, а теперь хочешь впустить в свое сердце другую. Так и отпусти ту, ту кому ты так ласково писал эти письма. В сердце не может быть двух ангелов.

– А лошади верят в ангелов? – Глупо спросил Лернон.

– Лошади верят в то, что если ты искренне чего-то хочешь, то оно обязательно сбудется. Если ты хочешь чтобы ОНА тебе верила, сам начни верить людям…чтобы понимала постарайся понимать. Чтобы полюбила дай ей время. Любовь не рождается из пустоты…у нее благодатная почва. Из трогательности, ума, печали и радости. Нежности и страсти. Ожидания и простой улыбки. И не смотря на все эти эпитеты, любить ОНА тебя станет, за просто так. Вот к примеру одно из твоих писем…я прочту если ты позволишь?

– Валяй, – отрешенно проговорил Лернон и совсем опустился с табуреточки на пол, ему было трудно дышать.

– Мне нравится ,находится дома в одиночестве, когда никто тебе не мешает, не лезет в твою голову, не учит жить. Как-то раз ты сказала мне что тоже любишь приходить вечерами домой, и чтобы кто-то, просто заваривал тебе чашку крепкого и сладкого чая, ставил на стол и молча уходил. И ты бы сидела молча, возможно укутавшись пледом, потом ты бы тихонько достала скомканный листок бумаги, и тайком развернув его еще раз прочла:

Помнишь, как в прошлой жизни я прикоснулся к тебе небрежно, просто ладонью взял тебя за руку. Она была чуть-чуть холодная, но от этого не менее нежная. Мы сидели за небольшим столиком, простым таким круглым, пустым столиком. Я смотрел на тебя, изучая изгибы твоих плеч, морщинки на твоей ладони, и красоту твоих обворожительных глаз. Мы молчали, вот уже казалось целую вечность, и я понял, что все это длится уже миллионы лет. Этот стол, ты, и наше с тобой молчание.

Единственное что ты можешь мне предложить, так это быть твоей тенью. И я растворяюсь в твоей красоте, теряю и нахожу смысл жизни, и понимаю, что тенью я уже стал давно, те же миллионы лет назад. Тень не нуждается в заботе, любви и участии, она просто ЕСТЬ.

Но несмотря ни на что, давай пожалуйста еще посидим с тобой, вот так просто, за небольшим круглым столиком, ну еще немного, еще пару жизней.

-И что? – Заплакав, попытался задать искренний вопрос, Лернон.

– Зачем тебе в голове столько мусора, зачем ты раскладываешь все это по полочкам, хранишь? Засыпаешь с этим, просыпаешься? Зачем тебе вся эта парадоксальность? Прошлое убивает тебя, тянет за собой. Когда в голове столько мусора, сердце не может спокойно биться. Забудь! Не вдавайся в размышление, по каким причинам или же почему она в тот или иной период поступила именно так она просто «ТАК» поступила. Она просто по-другому и не могла. Она не могла. Ты же не вникаешь в тонкие процессы метафизики преобразования углекислого газа в кислород и все это в обыкновенном листке на любом драном деревце. Так вот подумай об этом нужно ли тебе все это знать и понимать? Так случилось только потому, что так оно и случилось, выкинь это из головы. Освободи место для новых впечатлений.

– Значит любовь это всего лишь впечатление?  – Грустно спросил он  лошадь.

– Жизнь, это и есть одно большое впечатление, отпечатком оставшееся на твоей душе. Преобразованное в опыт, через переживания. Каждое слово соткано из тени и света. Из звука и тишины, оно рождается и не умирает больше никогда, поэтому думай, пожалуйста, прежде чем, что-либо родить из своего рта. Слова эти поднимаются высоко к небу…и кружатся там вечно. Не старея и не исчезая, только порою лезут нам в голову как некий мыслительный процесс. И каждый поступок не остается не замеченным и каждое движение не случайность.  И ОНА тоже не случайность, как некая материализация чувственных идей.

– И как мне понять все это, – Кричал и плакал Лернон, – как отпустить, легко всегда давать советы, трудно их притворять в жизнь.

– А ты вспомни ваши мысли, – тихо, так же неспешно, прошептала лошадь, проговори их в голове, раздели на роли.

Лернон закатил глаза и начал отчетливо шептать:

ОН.

Все как и обычно, нет мира. Ничего нет. Просто ничего нет. Маски, что окружают изредка, опостылели и стали у горла сладковатой слизью.  Но вдруг, как будто я ощутил аромат, нет, не какой – то особенный, а как будто нечто волшебное родилось в потаенных уголках подсознания и вышло через маленькие поры в этот мир. Мой мир, которого еще секунду назад и вовсе не было. Следом за ароматом появились цвета. Сначала чисто белый, потом оранжевый, голубой, синий и намучено и восторженно родился зеленый. Из этой чудесной зелени, обволакивающе на меня смотрела вечность. И я понял, что ты есть. Для меня, убого жившего в черно белом мирке, без запахов и цветов, без света, это было потрясением. Я смотрел в зелень этих глаз, я верил каждой нотки чувств исходящей от этой кожи, я не ходил уже, но летал.

ОНА.

Глупость. Глупость это когда ты вот так смотришь на меня. Мне не уютно. И слова, слова что я говорю, ты же запоминаешь их, ты учишь их наизусть. Зачем тебе это? С этого дня, и всегда ты будешь спать без меня. Всегда!!!!

ОН.

Почему любовь выбирает такие незамысловатые цели. Зачем ты в моей жизни? Зачем скрывала наши с тобой отношения, да и были ли они, эти, наши с тобой?

ОНА.

Ты очень многое сделал для меня в жизни, да я говорила тебе, что любви не существует, но сейчас и правда сама влюблена. Может это и благодаря тебе. Хотя я всегда была тебе чужой. Мы из разных миров.

ОН.

– Ну нет, извини меня конечно,  – обратился Лернон к белой лошади, –  но ОНА вряд ли так стала бы выражаться! Но главное я – то понял, нужно просто закрыть глаза.

Лошадь улыбнулась, –  да мой дорогой. Не просто забыть, забыть ее вряд ли ты сможешь. А вот закрыть глаза, это тебе под силу.

– Но как жить с закрытыми глазами?

– А как жить в обволакивающем тебя ужасном тумане? –  Парировала с усмешкой она. Пойми, пожалуйста. Чтобы иногда быть счастливым, нужно, на что -то просто закрыть глаза.

– И, я закрываю глаза, – прошептал Лернон и перестал плакать, – И я уже не вижу тебя, не читаю твоих писем из прошлого, но кожей все еще ощущаю туман окутывающий меня.  Но однажды открыв свою страницу в интернете я отчетливо прочитал эти слова, ПРИВЕТ, КАК ДЕЛА?

Мое сердце свободно, мои крылья на месте, я снова готов к череде взлетов и падений. Знай, что от простого твоего участия в моей жизни, я частенько летаю над городом. И верю, верю что там, где-то в низу, в тумане, есть ТЫ. И она, моя белая лошадь, моя светлая мечта.

– Вот так, – подытожил услышанное старик и громко хлопнул в ладоши.

Лернон очнулся, он сидел на полу, зареванный, с расстегнутым воротником и глубоко и отрывисто дышал.

– Вам лучше? – спросила лошадь, потом она покачнулась и преобразовалась обратно в старика – больного.

– Что это было? – Лернон аккуратно приподнялся с пола и вытер мокрые ладони о брюки. Ему было не хорошо, в голове шумело.

– Это воспоминания,– тихо произнес старик,– вы просто многого не помните.

– Чего?

– Это рассказ, из последних, тот, что вы читали последним, он предназначался не вам. Он был адресован следователю по этому кровавому делу. Ведь этих девушек убили, тех, что вы показывали мне. Я хотел предельно точно описать убийцу, разложить его портрет, дать максимальное количество подсказок. А пришли вы.

– Вы знаете убийцу? – Взорвался Лернон и подскочив к старику, схватил его за отворот пижамы.

– Да, он приходил ко мне, забирал тексты, мы подолгу беседовали с ним, о ней. Вернее о них. Как он не видит цвета глаз, как он не может забыть. Он рассказывал и просил написать, а точнее сказать, он приходил вот для такого же транса, как у нас с вами. Я погружал его, и он рассказывал мне. Я записывал, и всего – то. Так что автор этих строк, он. А я, за такие именно способности здесь и сижу, в полной изоляции. Зачем этому миру правда?

– Значит, вы просто записывали за ним?

– Да, он приезжал изредка, останавливался где-то в гостинице, на окраине городка.

– Кто он? – У Лернона снова пересохло в горле.

– Это вы, – тихонько и учтиво произнес Александр и улыбнулся.

– Что? – Лернон еще сильнее схватил старика за отворот и приблизил его к своему взгляду, – Это какие -то ваши штучки?

– Нет, это какие-то ваши штучки. Разве вы не помните как приходили ко мне. Как диктовали ваши записки. Кстати, вот последняя, за ней вы обещались зайти через две недели, – старик аккуратно вынул из складок пижамы листок и передал его Лернону.

Он взял записку, но развернуть не успел. В палату вошли. Лернон повернул голову, это был майор и два полицейских в форме. На заднем плане маячил его недавний знакомый, служащий желтого дома.

– Лернон, вы арестованы, – громко и четко проговорил майор, – вас подозревают в серийных убийствах.

– Вот, – кричал торопливо мед брат, – возьмите записи, на камерах внутреннего наблюдения явственно видно, это он приходил к старику. Я сразу же позвонил вам, как вы и просили.

– Как вы можете это объяснить? – Майор пристально смотрел в глаза Лернону и тряс в руке видеокассеты.

– Это какой-то бред, – устало процедил Лернон. В голове его снова зашумело. Перед глазами пошли разноцветные круги. Все закрутилось и завертелось, белые лошади, старики, девушки, творцы. Все, что-то говорили ему на перебой. И только майор, все спрашивал и спрашивал.  Руки ослабли и записка упала на потертый желтый паркет. Следом, без сознания, упал и сам Лернон.