Все в природе менялось так картинно и торжественно, будто природа была не сама по себе, а тоже участвовала в пионерском сборе, тоже получила роль по сценарию и старалась оправдать доверие совета дружины.
Солнце погрузилось в оранжевую пучину на горизонте, и море стало остывать и синеть, как металл, вынутый из огня. Вблизи берега заклубился туман, похожий на бурый дым.
В небе рваными островами стояли облака, по краям холодно подсвеченные луной. В фиолетовых проливах поблескивали и подрагивали мелкие робкие звезды.
Деревья и кусты вокруг дружинной линейки как бы всплыли и повисли в неясном сумраке.
И зарокотали барабаны, и запели горны, и знаменная группа появилась там, где деревья расступились, образуя неширокий проход на линейку. Оттуда прямая дорожка нацелилась на флагшток. Среди высоких цветов до поры таились наземные светильники. Увидав знамя, они вспыхнули.
Большое полотнище дружинного знамени медленно колыхалось на древке, то вдруг становясь густо фиолетовым, то загораясь алым и золотым.
Все десять отрядов дружины выстроились на линейке, обозначив длинный прямоугольник. В плотнеющей мгле таинственно белели рубашки пионеров.
На трибуне, возле мачты, стояли начальник лагеря Ким Кириллович и почетный пионер дружины Павел Тарасович. Между ними — гость, замполит с погранзаставы, лейтенант Дашкевич. Ростом он с Полторасыча, но шире в плечах, не сутулится, голова на сильной шее сидит прямо, от козырька на лицо падает черная косая тень.
Барабанщики и горнисты в самом начале обора заняли место напротив трибунки, спиной к кустам и деревьям, у низкого каменного бордюра, что обрамлял линейку. Пантелей попал в последний ряд и воспользовался этим — поднялся на бордюр, чтобы лучше видеть все.
Пантелей вместе со всеми бил в барабан, бил энергично и взволнованно, и все у него получалось гораздо лучше, чем на уроках в школе Меланьи Фаддеевны. Руки сами помнили то, чему их учили, руки сами следили за тем, чтобы играть в лад с другими барабанщиками и с горнистами. Четкий и могучий ритм был в марше, который звучал над дружиной. Он был и в самом Пантелее — в каждой его жилке.
Первым в группе горнистов был Эммануил Османович. Он надел белую рубашку и шорты и даже с мичманкой расстался, заменив ее красной пилоткой. Он здорово играл на горне — игру его можно было различить по чистоте и точности и в грохоте барабанов и в зове горнов. Это тоже помогало исполнять марш, под который знамя обходило строй дружины. Оно побывало в каждом отряде, ветерок, поднятый его жарким крылом, коснулся лица каждого пионера и октябренка, со всеми поздоровалось знамя и только после этого заняло свое место у трибуны.
Василиса Максимовна подала знак, и горны и барабаны смолкли.
Пантелей опустил руки с палочками и только теперь почувствовал, как устали и затекли мускулы. Они гудели и вздрагивали. Они все еще играли марш…
В полной тишине из-за деревьев показались четверо ребят с факелами. Долго, очень долго шли они к трибуне, рядом с которой на железной треноге возвышалась широкая и глубокая чаша. Факельщики шли так ровно, что огни почти не клонились, и дым поднимался вверх, как в безветренную погоду. Окружив треногу, факельщики замерли, потом враз подняли руки, и четыре огня сошлись над чашей, и в ней забегало, запрыгало торопливое, синее с белым и красным, пламя. Ребята отвели факелы, огонь ненадолго осел. Там, в глубине чаши, он окреп и вырос, выплеснулся за края. Он отрывался от чаши и возвращался в нее, неугомонный, нервный, печальный и торжественный. Он стремился улететь, но что-то задерживало его, и он бился, не жалея крыльев.
Факельщики с погашенными факелами отошли за трибунку.
Над линейкой зазвучали стихи. Они передавались от отряда к отряду, как эстафета, они прокатывались по прямоугольнику пионерского строя. Ребята, читавшие стихи, передавали друг другу былину о мальчишках и девчонках, которые жили, как все, а закончили свои короткие жизни геройски.
Растаяла в воздухе последняя строчка стихов, и старшая пионервожатая начала перекличку:
— Павлик Морозов!
Тонкий и напряженный голос отозвался:
— В строю!
— Валя Котик!
— В строю!
Пантелей поворачивал голову на голоса, вглядывался в ряды пионеров, и ему чудилось, что ребята, которых вызывает старшая пионервожатая, стоят сейчас плечом к плечу с живыми, что они сами отвечают: «В строю!»
— Леня Голиков!
— В строю!
Пантелею хотелось рассмотреть их, узнать в лицо, но в слабом свете, в неподвижном строю одинаково одетых ребят это было невозможно. За героя легко было принять любого из тех, кто вытянулся в стойке «смирно».
— Миша Гаврилов!
— В строю!
— Марат Казей!
— В строю!
Молча висели в небе облака-острова с рваными берегами, пропитанными лунным светом. Молча мигали далекие звезды, которым неуютно было в черноте неба, в такой глубокой черноте, что страшно смотреть на нее — точно на краю пропасти стоишь. Молча темнели деревья. Молча металось пламя в железной чаше. Была тишина, такая чуткая и легкая тишина, что хотелось задержать дыхание, чтобы не нарушить ее.
Пионеры-герои не знали, что когда-то их будут выкликать на сборах, что живые услышат их живой отклик. Пантелей знал, что это бывает, и подумал: хотел бы он, чтобы о нем вспомнили, чтоб назвали его на вечерней перекличке, чтоб играли горны и барабаны и чтоб на ветру хлопали знамена?
«Вы, как взрослые, встали на врага. А знали вы, ребята, что можете погибнуть?» — спросил их Пантелей.
«Знали, — ответили они. И спросили: — А ты готов встать на врага и, если придется, погибнуть в схватке? Ты готов вступить в эту схватку, зная, что можешь отдать жизнь?»
По спине прошел холодок.
Не сразу ответил Пантелей, и они не торопили — они ждали, пока он хорошо подумает, твердо решит и скажет то, от чего никогда потом не откажется.
«Готов, — подумав, ответил Пантелей. — Мне страшно, но я готов».
Пионеры-герои поверили ему. Они молчали — о чем же еще говорить, если человек заявляет: «Я готов». И не скрывает, что ему страшно!
Когда послышались такты знакомой музыки, Пантелею показалось, что эта тишина вдруг запела-заиграла. И дружина — без малого четыреста голосов — подпела тишине:
Пел пограничник лейтенант Дашкевич. Пел почетный пионер Павел Тарасович. Покачивая горном, пел плаврук Эммануил Османович. Пел Пантелей Кондрашин. Он пел, и все крепче было в нем желание выполнить то, что он задумал. Он не отступит, даже если тысяча опасностей будет подстерегать его. Он покажет, что отважен, настойчив, решителен, как пионеры-герои. Пусть только удача устроит ему испытание, и все, что зависит от него, все он доведет до конца…
Без малого четыреста голосов клялись, и среди них звучали голоса Павлика Морозова, Вали Котика, Марата Казея и всех других, кто отозвался на перекличке. Нет, их голоса нельзя было различить, отделить от других, они слышались вместе со всеми. Любой голос, вплетенный в песню-клятву, мог оказаться голосом пионера-героя…
Клятву повторяли барабаны и горны. Дружина шла на костровую площадку, а барабанщики и горнисты пока оставались на месте и играли, и дружина равняла по ним шаг. В одном строю шли и те, кто выкликал, и те, кого выкликали…
Костровая площадка была на поляне между лагерем и дорогой. Невысокие кусты, будто взявшись за руки, стояли внизу, а за ними по одну сторону — горы, по другую — море. И будто ничего больше нет в окрестности.
В центре поляны — пирамида из сухих стволов и сучьев. Она — как ракета на старте. Люди поставили ее и решили отдохнуть перед пуском. Они ушли, а она высится в ночи, смотрит в небо, на звезды, к которым скоро полетит.
Отряды растекались по краям поляны. Садились прямо на траву. Было темно.
Девочки из старших отрядов сбились в кружок, запели что-то нежное. «Чебурашки» увели к себе лейтенанта-пограничника Дашкевича хватали его за руки, закидывали вопросами — сто вопросов в секунду; что-то рассказывали ему наперебой — сто рассказов в секунду. Фуражку с него давно сняли. По очереди надевали ее и отдавали лейтенанту честь. Он улыбался и одновременно отвечал на сто вопросов, слушал одновременно сто рассказов и приветственно кивал малышам, отдававшим ему честь.
Полторасыч подошел к пирамиде, хозяйски оглядел ее и стал поправлять: где хворостину поглубже сунет, где проволоку туже затянет. Помощники у него объявились сами, несли из кустов сушняк. Посмотреть со стороны — стартовая команда засуетилась на космодроме.
Барабанщики и горнисты там, на линейке, заиграли громко и призывно. Факельщики, взяв из железной чаши кусочки пламени, понесли его на костровую площадку.
Выйдя на поляну, барабанщики и горнисты остановились, а факельщики медленно двинулись к «ракете». «Стартовая команда» разбежалась по отрядам. «Чебурашки» вернули лейтенанту головной убор и раскрыли рты — наступил главный момент, и они готовились не прозевать его.
Факельщики склонили огни к подножию «ракеты».
Пламя запрыгало внизу, словно оглядывало землю, потом кинулось вверх, как белка, перебрасываясь с ветки на ветку. И вдруг упало в основание «ракеты», будто внезапно обессилело и сорвалось. Оно грузно поворочалось, выстрелило в сторону дымной струей и взлетело, охватив «ракету» до верхушки, поглотив ее. К небу поднялся сноп искр.
Треск и гудение разнеслись по поляне. Сухим жаром обдало ребят.
«Ракета» набрала самую высокую космическую скорость и, окруженная роем только что родившихся звезд, понеслась к тем звездам, что мерцали на небе.
Чудилось, что «ракеты» взлетают одна за другой, что звезды рождаются непрерывно и земля гудит, провожая их.
А пионеры вслед за «ракетами» послали давнюю песню:
Эта песня не стареет, потому что с той поры, как она появилась, в нее все время вплетаются новые голоса. Время идет, и песня обретает все большую силу. И вместе с нынешними ребятами поют ее Павлик Морозов, Валя Котик, Марат Казей и все другие пионеры-герои:
А за мысом Митрич Большой вырос столб света. Наверное, пограничники услыхали пионерскую песню и включили прожектор. Лучи по дуге прочертили небо над морем и нацелились в ту точку, в которую летели «ракеты» и звезды из костра. Точно пограничники решили посветить пионерским ракетам, чтоб им виднее было на космической дороге.
Убедившись в том, что «ракеты» теперь не собьются с курса, пограничники положили световой столб на море: праздник праздником, космические полеты комическими полетами, а служба остается службой — она не должна прерываться. В ночной тьме яснее звезды, к которым устремляются «ракеты». В ночной тьме ярче пламя пионерского костра. Но в той же ночной тьме наши враги видят своего подручного и надеются, пользуясь ночной тьмой, нарушить границу…