В раздевалке теперь его шкаф рядом с Вовкиным, специально поменялся. Шрамм быстро переоделся и болтик в замочные петли воткнул, Сергей возится, в штанину ногой никак не попадет.

— Ты, друг, через почему такой сонный? В кахей подолгу играешь? Шайбу-шайбу. Да?

— Отстань, ну тебя.

— Поспешай. Сегодня нарядики подписываем.

В цехе утро. Неторопливо рабочие расходятся, газировщицы в будочках обкладывают льдом сатураторы, кран тащит вдоль главного пролета железную тучу на тросах. Из бака с дырчатым дном идет проливной отвесный дождик, искристый и крупный. Дождины, как новые гривенники. Сыплются — хоть фуражку подставляй. Запрокинутый прицеп под длинномер, как наведенная дальнобойная пушка. Даже кто-то мелом на дышле написал: «По рейхстагу!» Не забывается эта надпись. И еще много лет не забудется.

Семитонновские в сборе. Солнце расходящимся лучом света кино кажет. Сюткин сверяет бригадный наряд с записной книжечкой.

— Реек экскава-а… Правильно. Ведущих шестеренок… тысяча. Башмаков — в норме. Все верно. Расписывайтесь, ребятишки. Юла, ну-ка расчеркнись. Во, не меньше инженера получишь.

Юлька нацелилась пером и держит графу на мушке. Девичью фамилию оставить — наряд не примут, в расчетном бюро она уже Демарева. По-новому — тайну выдаст. Нарисовала «Д», а остальное вилюшки, вилюшки и зигзаг.

— Во, ты же вроде не эдак расписывалась, — заметил бригадир.

Шрамм, везде ему дело, отобрал у Сюткина наряд, покрутил и так и сяк, расцвел.

— Это когда колхозы образовались, одна неграмотная деваха вместо росписи за начисленные трудодни крестики ставила. Потом бригадир смотрит — кругляшок загнула. «Машка, во ты ж, вроде не эдак расписывалась». — «А я вышла замуж и сменила фамилиё». — Очень похоже изобразил Вовка голоса Сюткина и нагревальщицы. Юлька порозовела, Сергей тоже смутился.

— Поженились-таки? Ай да молодцы, ребятишки!

Сюткин загреб обоих ручищами, тискает. И вот он, Киреев.

— Бригадир! Скажу старухе, обнимаешься ты с девчонками.

ударился Вовка впляс, только брызги из-под пяток. —

— Э, э, э! Шалопут. Кончай фольклор, — одернул его Киреев. — Что тут у вас за праздник?

— Юлька женилась на Сергее, Матвей Павлович!

— Может, наоборот?

— А какая разница?

— Да никакой, собственно. Н-ну, с законным браком вас. Надеюсь, на свадьбу пригласите?

Что ему ответить? Молодожены потупились.

— Пригласят, куда они денутся.

— Эх, и покричим «горько!»

— Тихо, тихо! Разгалделись, поймаешь. Прошу минуточку внимания. — Киреев повременил, пока успокоятся. — Комсомолия организовала воскресник. Завтра едем в подшефный колхоз копать картофель.

— Опять: «Поможем кочегарам!», — сморщился Вовка и рассмешил всех.

— Надо помочь. Не в земле ее оставлять. Взаимовыручка, так сказать. В общем, явка обязательна. Считается, как рабочий день. Ясно?

— И добровольцам явка обязательна?

Матвей Павлович сгоряча хотел напуститься на Яшу, но, поняв, что первый подручный шутит, тоже рассмеялся.

— А ну вас… Чешете языки, с ума сводите. Сбор у заводоуправления. Мне чтобы явились как один, поймаешь.

* * *

Сбор у заводоуправления. Площадь подметена и полита — блестит. Отражения длинноногие, и шажки кажутся маленькими. Народу сошлось — уйма. И все шефы. А в городе вообще одни шефы живут. Гитары бренчат, на столбах громкоговорители поют, на востоке солнце прорастает из тучи, выгнув ее бугром. Семейные с узелками, сетками, сумками, холостяки с кусками хлеба в карманах. И кто в чем: в армейских бушлатах, телогрейках, в стареньких полупальтишках, плащах, свитерах. Середина сентября, свежо утрами.

В кузове тесно. У бедной полуторки рессоры выпрямились, насело на нее. Юльку притиснули к Сергею специально, не иначе, волей-неволей обнять пришлось. Встречались — наедине так не сидели. А тут при людях. И ничего. Даже хорошо. Сергей, поглядывая, не замечают ли, исподтишка мял Юлькино плечо и радовался этой близости к ней и к людям. Хоть в воскресенье на свободе.

Вовку Шрамма выдавили-таки с места. Порасталкивал, порасталкивал — не пускают. Выхватил у Сюткина газету — дома ему некогда почитать, — развернул всю заголовками книзу, и, подражая Ив. Ив. Бывалову из кинофильма «Волга-Волга», важно надулся.

— Послушайте проект моей речи. Подъехали мы к сельсовету. Толпа. В руках древки без флагов. Встречают. И вот я держу речь. — Вовка прочистил горло, выпятил грудь. — Тар-р-рищи колхозники, колхозницы и маленькие колхознята! Уберем богатый урожай карт…оп-ля вовремя! И не без потерь. Как, Матвей Павлович, тирада? — закончил представление Шрамм, поворачиваясь к всплывшему над бортом Кирееву.

— Отстань. Где Демаревы?

— Здесь, все здесь, Матвей Павлович. Вас ждем.

Сергей наклонился в межрядье — Семен Макарович возле машины. Сгорбленный, придавленный. Ну, прямо горем убитый.

— Слезайте. С маткой беда. — А сам зачем не всхлипнет.

— Оставайтесь, раз такое дело, поймаешь, — отпустил их Киреев.

Сергей помог Юльке выбраться из кузова. Расслабла, трясется.

«Что уж там могло приключиться с тещей? На воскресник провожала — нормальная была», — недоумевал Сергей.

— Что с мамкой? — Юлька еле догнала отмахивающего саженями отца. — Заболела?

Семен Макарович ухмыльнулся.

— Х-ха. Заболела. Ни чума, ни холера не прильнет к ней. Колхозная не убежит, свою картошку прибрать бы за вёдро.

«Вот жук. Да не простой — колорадский».

С заводской площади разбегались по подшефным колхозам машины.

— Отхлопотал! Таисья, отхлопотал, — первым вваливаясь в избу, загалдел Семен Макарович. — Наплел ихнему начальнику, что ты консервами отравилась. Поверил, спасибо ему. Сергунька, запрягай коровешку.

— Запрягайте, я не умею.

— Интеллигенция драная. Складывайте инвентарь в двуколку. Таисья! Провиант готов? Неси.

Семен Макарович, суетясь и ворча, вывел из сарайки корову, затолкал ее в оглобли, засбруил, околесил вокруг упряжки, все ли на месте, открыл ворота, вручил зятю повод.

— Трогай! Девки! Изба на замке? Юлька! Собаку спустишь с цепи.

Сергей свесил голову, бредет серединой улицы. На ухабах ведра позванивают. Семен Макарович поравнялся с поводырем, отобрал конец недоуздка.

— Дай сюда. Ты же третий месяц доживаешь и в поле не бывал. Хозяин. Стесняешься все, сынок директора.

Назревала ссора. Сергею хотелось высказать, кто есть кто, но он пересилил себя: надоела грызня. Юлька никогда не поддерживает. Видно, родители ближе ей, чем муж.

За городом пустырь, неожиданный и неприглядный. В деревне за последним огородом или чистая степь, или пашня, здесь какая-то свалка. Дорога кривлялась между кучами мусора, коровенка неповоротливая, насилу выбрались на простор.

Возле картофельного поля — лесок. Березки принаряженные: воскресенье сегодня. Желтые листья выделяются четко, как золотые монетки на зеленом сукне. И Сергей заметил про себя, что он соскучился по березам. Осень балалайку к празднику урожая настраивает: натянула паутинки и трогает пальцем легонько.

Семен Макарович, пока женщины устраивали стан, выпряг и пустил пастись корову, попримерялся к лопатам, которая ловчее, выбрал, другую подал зятю.

— Ну, благословясь.

И до обеда не разогнулись.

Копал он быстро и расчетливо, лишнего не возьмет, будто сквозь землю видел, глубоко или мелко сидит гнездо. Выворотит его на левую сторону — вся картошка на виду. У Сергея так не получалось. Близко к ботве воткнет штык — режет аж хрустит. Далеко — остается половина. Выковыривать начнет остатки — опять режет. Семен Макарович косился, сопел недовольно.

— Дочь! Ты мужеву копку особо сыпь. Не чистить, не крошить потом, помыл — и в щи. А еще в деревне рос, причиндал.

Юлька складывала изуродованные картофелины в кучку, выцарапывала около нее «брак» и обидно хихикала.

«Тоже мне начальник ОТК нашелся», — хмурился Сергей, злясь на себя, на Юльку и на ее дорогого родителя.

— Ладно, зять, не копальщик из тебя, вози начинай помаленьку, один управлюсь, — распорядился Семен Макарович.

И опять наворочался Сергей. Насыпь, погрузи, стаскай в подпол. Не солома в мешках — картошка. Управились, когда добрые люди спать легли.

А на ужин пересоленные щи.

— Сегодня можно было что-нибудь и повкусней приготовить, — нехотя взялся за ложку Сергей.

— Не пропадать добру. Экономить надо.

— Экономить, экономить. Трое работаем и…

— Кабы ты не ел, а то ведь роток у тебя — ложка вон вместе с черенком влазит.

Ну, это уж слишком. Сергей кусок хлеба — об стол, горбушка сыграла да в щи, соленые брызги — на Семена Макаровича, тесть наотмашь ложкой по лбу зятя — ложка вдребезги, Юлька с Таисьей Петровной прыснули, Сергей вскочил, выстрелил сбитый стул, он пинком с дороги его — и во двор.

Из конуры выскочил ощеренный пес. Шерсть дыбом. Будто на чужого. Третий месяц знакомы, а тоже мировая не берет, рычат друг на друга. Сел Сергей на оглоблю двуколки и голову свесил. Раскаянья зашевелились.

«Не жилось холостому. Нет чтобы в институт пойти, уму-разуму сперва набраться… Семейной жизни захотелось. А семейка, видишь, какая попалась. В загсе давали дураку десять дней на раздумье — отказался. Вчера зарегистрировались — завтра на развод подавать. Но Юлька здесь при чем? Юлька не при чем, и ей живется у отца несладко».

Сергей закинул руки за голову, повалился на отлогое дно тележки и думал, думал, думал…

«Задушит же тебя техника без образования… учиться бы… Киреев и тот понял это… Не поторопился ли я тогда с отцом? Тот ведь хотел, чтоб сын его учился… Не спешу ли теперь оттолкнуться от Семена Макаровича? Хорошо сказал один умный капитан милиции: человек должен быть всю жизнь счастлив, а не жалеть потом, что сам пальцем о палец не ударил для этого… Ничего, мы еще так заживем с Юлой… Это дело поправимое». Сергей повеселел.

А Юлька так и не вышла и не позвала его в дом. Уже и озноб начал пробирать, и щели в ставне кухонного окна потухли. Спать легли. Семен Макарович не пустил, или она сама не захотела? Значит, и она меня не любит.

«Да-а… Даже не поинтересовалась: где муж. А вдруг я совсем ушел?»

Сергей устало поднялся с двуколки, цыцкнул на собаку и тихонько запробирался через горницу на цыпочках. Юлька спала мертвым сном. Он подвинул ее к стене, затормошил:

— Проснись. Ну-ка, проснись! Юлька… — Юлька ни рукой, ни ногой.

И Сергею вдруг стало стыдно за эту вспышку злобы к ней. Он осторожно лег рядом, потрогал холодное плечо, натянул на него одеяло. Тоже наломалась до полусмерти с картошкой. Не-ет завтра же идем искать квартиру. Прямо с утра. Чего тянуть? Так — дак так, а не так — дак шапку об пол и в середу домой, сказал бы майор Бушуев.

Сергей представил, что запоет Семен Макарович, когда узнает об их решении, и ухмыльнулся: пусть не воображает, что на его халупе свет клином сошелся.

А если Юлька не согласится? Родители все-таки.

— Юлька… Юля! — потормошил ее Сергей.

Но Юля так и не проснулась.

Хитрый человек Семен Макарович, все планы нарушил: выспаться дал, о вчерашней ссоре ни слова, лицо эдакое заботливо-доброе.

— Вы бы хоть в кино сбегали, ребятишки, а то совсем одичали, поди. Днем билеты дешевше.

Семен Макарович достал кошелек, пошуршал рублевками.

— Ты, зять, нонче вроде бы в отпуск на турбазу записался с женой?

— Да, — недоуменно посмотрел на Юльку Сергей и пожал плечами.

— Так вы, слышь, с кино будете идти, заверните, вычеркнитесь.

— Это почему?

— Не до отдыхов нам. Водопровод к зиме обязательно надо завалить, в погребе обшивка погнила, крышу менять опять же надо…

— А нам здесь не жить.

Семен Макарович, как будто ждал, что зять скажет, повернулся к Таисье Петровне, потыкал ногтистым пальцем в Сергея.

— Уходить собрались. Слыхала, мать?

— Пусть кружатся. — И дочери: — Не мыкалась по чужим людям? Отведай.

— Хуже не будет, — ответила Юлька и заприхорашивалась перед зеркалом.

— По крайней мере никто ложками махаться не…

Семен Макарович не стал слушать: метнулся в сени. Из сеней тащит фанерный самодельный чемоданишко. Бросил его на пол.

— Укладывайтесь и мотайте сразу. Вот вам и сказ весь.

* * *

Чемоданы занесли к Шрамму. Открыла им хозяйка. Юлька знала по разговорам, что жену Шрамма зовут Ниной, что Вовка у нее не первый, что ребенку четвертый год, и не ожидала увидеть совсем молодую цветущую женщину. В простенькой косынке шалашиком, пестром фартуке с карманом-рукавичкой и в цветных камышовых тапочках-лапоточках Нина, улыбаясь, приветливо распахнула двери.

— Пожалуйста, входите. Вова! К нам гости.

Не «к тебе», не «тут пришли», а «к нам». Из кухни разогнался Вовка. Женский халат поверх костюма на нем, в руках кухонный нож и недочищенная картофелина.

— О-о-о! Кого я вижу! Знакомься, Нина: это богиня огня и дыма Юлька, а это тот самый Сережка Демарев, который верхом…

— Да знаю, знаю: верхом на самолете… Вы уж извините нас за наш туалет, завтрак готовим.

В квартире чисто и уютно. Круглый столик под желтой скатертью, на столе кувшин с гладиолусами, буфет, книжный шкаф с подобранными по росту томиками на полках, напружиненный диван в чехле, ковровая дорожка, будто радугу выпрямили и положили на пол, А в конце дорожки — целое авиационное соединение: истребители, бомбовозы, транспортники, вертолеты. Выстроились у взлетной полосы и ждут сигнала «Тревога!».

Юлька металась глазами по комнате и часто глотала слюну. Она завидовала. Завидовала, жалела, что боялась расстаться с кустом крыжовника в огороде, с отцовской топорной мебелью и домоткаными половиками, со всем этим дутым благополучием, досадовала, почему не она так живет, а какая-то медсестра Ниночка.

А Сергей смотрел на игрушечные самолетики и улыбался, вспоминая свою и Вовкину юность, училище, аэродром на Сахалине.

— Так вам что? Скомандовали «от винта!» или…

— Сами ушли. Хватит.

— Правильно. — Вовка толкнул чемоданы под койку. — Живите тут.

— Да ну, — растерялся и повеселел Сергей. — Где мы…

— Конечно, конечно, — перебила его Нина. — Поживите у нас. Уместимся.

Сергей, готовый согласиться, посмотрел на Юльку.

— Нет уж, вы не сердитесь, но мы как-нибудь на частной перебьемся. — И отвернулась.

Нина пожала плечами, Вовка приуныл, Сергей тоже: принципиальный народ жены.

— Ладно. Ты не поможешь мне?

— Квартирешку-то искать? Идем. А Юля пусть с Ниной остается.

* * *

Шрамм увез Сергея на край света и уверенно повел его по лабиринту узеньких улочек и проулков между налепленных один к другому, как пчелиные соты, домишек. Он подбегал к каждому столбу и забору, обклеенным клочками тетрадных листков.

— Завернем-ка сюда. Ты чтобы ни звука. Понял? Я знаю, как с ними разговаривать…

Они вошли в калитку хитрого строения: изба — не изба, и не дом. Дворик шлаком усыпан. Ни мусора, ни грязи.

— Есть кто хозяева?

Побарабанил по окну. Из дверей бойко выползла домовладелица, но, увидев двух здоровенных парней, застопорила, сгорбилась и притихла. В желтой широкой юбке в крупный черный горошек и в такой же кофте она походила на божью коровку.

— Добрый вечер, бабушка!

Вовка снял шляпу и шаркнул подошвой об шлак.

— Квартирку ишкаете? Штуденты?

— Да как вам сказать? Рабочие. Дружку вот жить негде.

Старушка подкатилась к Сергею, поразглядывала его из-под морщинистой ладони.

— Холоштяк?

— То-то и оно, что женат. Придется в другое окно постучать. — Вовка притворно вздохнул.

— Зачем? Я приму.

— Так вы, наверно, дорого с нас заломите за квартирку? Не хата — грановитая палата.

Бабка сдержанно улыбнулась.

— Да уж сколько не жалко. Мы тоже, сынок, юмор понимаем. И детишки есть?

— Ждут. Врачи сказали: сразу двойня будет у них.

Домовладелица участливо сложила губы в оборочку, покачала головой, Сергей больно ткнул Вовку кулаком под ребро.

— Сразу двойня? Трудненько мамке придется. Ну, да ничего, справимся. Понянчила я их. И своих, и чужих. Все наши. Селитесь, живите, мне веселее будет, глядишь.

— Эх, ты! — напустился на Вовку Сергей, когда они вышли со двора. — Зачем про двойню наплел? А если бы отказала?

— Прямо. Думаешь, все люди, как твой тесть?