А дом готовили к сдаче. Подкрашивали, подмазывали, убирали строительный мусор, наводили ажур. Прораб лазил по этажам. За ним, как привязанный, Фролов с блокнотом, исписанным недоделками. Дошли до пятого этажа, глянули с балкона вниз — во дворе, в самом углу, крыша виднеется.

— Что там за балаган, Владимир Николаевич?

— Как что? Частник жил. Еле выселили вчера, слабака. «Не имеете права! — кричит. — Это мое недвижимое имущество! Я жа…»

— Немедленно вызовите бульдозер сюда! Посмотрим, движимое оно или недвижимое. Да вы что? Рабочая комиссия из треста с минуты на минуту нагрянет… Приехали, кажется.

Прораб с мастером скатились вниз — и точно: трестовская комиссия. Человек десять. И все с папками.

— Почему эта изба до сих пор здесь? Учтите, я наряды не пропущу к оплате, товарищ прораб: работа не доведена до конца.

Прораб на мастера, тот на бригадира.

— Выясните и доложите, кто виноват. Объект не готов. Поехали обратно, товарищи.

Члены комиссии папки под мышки — и к машинам.

Фролов в отчаянье хлопнул себя по ляжкам.

— Вот слабаки!

— Эй! Обождите! — крикнул Квасов. Крикнул из всех силенок, но голосишко у него несерьезный, мальчишеский. Кто-то оглянулся, кто-то значения не придал.

— Фролов! Тормозни их! Мы мигом. А ну, каменщики, плот-нички, штукатуры-маляры — навали-и-ись! Ломай ее!!!

Азарт охватывает людей, когда они строят новое, но уж когда старое ломают — тут уж и вовсе берегись.

Доски затрещали, ржавые гвозди заскрипели. Боря Самокиш пожарным багром охорашивает лачугу: чесанет — полкрыши нет. Снес крышу, бросил багор, уперся плечом в стенку.

— Поднавались!!

Поднавалились. Хатенка покряхтела, постонала и — рухнула. Вся сразу. Пылища поднялась — не продохнешь.

— Придавило! Придавило кого-то! Кого? Тот здесь, этот здесь.

— Квасов где?

— Илью прихлопнуло!

Фролов забегал вокруг обломков, прислушиваясь, не застонет ли. Не слыхать, все галдят.

— Да тихо вы, слабаки! А ну, разбирайте начинайте потихоньку.

Обступили, растаскивают по досочке, по щепочке — и самосвал во дворе. Фролов — к машине, предупредить шофера, чтобы никуда не уезжал, человека в больницу везти придется, заглянул в кабину — Квасов посиживает в уголке. Без кепки, обе лямки полукомбинезона на одну пуговицу насдеваны.

— Ты где был?

— Машину ловил.

— Тебя разве не приваливало?

— Привалило, высклизнул.

— Вот слабак! Не ушибло? Нет? Тогда иди помогай. Ребята! В кузов, в кузов сразу кидайте это хламье! Хотя нет, Степанович, стой, сиди тут, пусть нагрузят, а то они тебя увидят: живой — разбегутся, не соберешь.

* * *

Для Сергея Юлькин уход не был тем громом, который раскалывает душу пополам, он ждал его, и все равно трещина получилась порядочная: от мужа ушла жена. Насовсем, не насовсем — ушла. Двухкомнатная квартира не нужна стала… Куда пойдешь, кому что скажешь? У людей своего хватает.

— Сергей! — подошел к нему на заводе Вовка Шрамм. — Ты почему самстрой забросил?

— Не забросил, хожу.

От людей не скроешься. Вовка погрозил другу пальцем:

— Не умеешь врать — не учился бы. Мы ж с Ниной вчера отрабатывали твой пай. Мастер говорит: второй день не кажется, слабак. Учти, скоро квартиры будут распределять.

— Пусть распределяют, мне-то что.

— Током ударило человека. Был в ЦК?

— В каком? — екнуло сердце.

Сергей знал, что так у них назывался цеховой комитет комсомола, и все-таки спросил: в каком?

«А что, если Юлька первая побывала там? Женам больше веры в комитетах».

— Меня, слышь, тоже вызывали. В институт сватают, а куда я с шестью классами? — Вовка крутнул башкой и хохотнул. — А на дрейфующую станцию, спрашиваю, вы, случаем, не направляете? «Зачем?» — удивились. Да, говорю, отведать: соленый лед в Ледовитом океане или нет. А что? Мы, пожалуй, с Нинухой махнем туда осенью.

— С тебя сбудется. — Сергей повернул ему кепку козырьком набок и свистнул. — Так, говоришь, от завода будут направлять на учебу? Нашим легче.

— Да! Сережка! Этого… твоего, Илюху Квасова в больницу ведь положили. С желудком у него не в порядке.

Навестить Квасова пожелал и Фролов, когда Сергей спросил, в какой он больнице лежит.

Купили меду баночку, сметаны баночку. Попросили дежурную вызвать Квасова.

— Это со стройки который? С язвой. Ну-ну, малюсенький такой. Не встает он. В палату пройдите.

Илюха таял, как снег на солнцепеке. В больничном фланелевом халатике лежал он маленьким сугробиком поверх черного одеяла. Носишко вытянулся, глаза укатились. Эк скрутило его…

Присели возле койки.

— Что с вами, Илья Степанович?

— Концы… утдаю. Дожил-таки, мастер по имени-отчеству назвал.

Фролов смутился, свертки Квасову сует.

— У-у, упять стклянки. Турецкого табачку ба… Легкие прочистить. Засорил цигаретками всякими.

— Что ж вы так затянули ее, дядя Илья?

— Язву-ту? Некогда лечиться было, Сергунька, домишки строгал. Полуклиннику эту вот поставил, надеялся, и она меня тоже поставит. Утказались уперацию делать. Ну, самстрой, дадут квартирешку тебе?

— Дадут, дядя Илья.

— Хотелось мне побывать на новоселье — не успею.

В палату вошла няня. Нашарила под Илюхиной койкой флакончик, посмотрела на свет — пустой. Прочитала на этикетке фамилию.

— Почему не мочишься, больной Квасов?

— Мочи нет, тетя. И не будет. Не ставь, не ставь, забирай его. Просьба у меня к администрации, Владимир Николаевич: умру — не варите мне никаких уградок, памятников. Закажите сделать кирпич. Убыкновенный, но чтобы нацарапали фамилию, инициалы можно, прокалите и положите на могилу. А? — Квасов чуть-чуть порозовел. — Умирать вот только стыдно, Владимир Николаевич. Разденут унатамировать, а у меня писулька во-от такусенькая. — Он показал кончик мизинца и закрыл глаза.

Три дня спустя Квасов умер.

Эх, Илюха-Илюха.

Хоронили Илью Степановича с музыкой, оградкой и памятником. Как всех. Лишь народу за его гробом шло, может быть, чуть больше, чем за чьим другим. Жил — ладно, умер — не верится: как это нет Квасова, маленького каменщика с шутливой кличкой Геракл. Геракл. Далеко не родня Квасов Гераклу, если подвиги считать. Илья Степанович их каждый день совершал, Геракл в жизни не рабатывал — античный герой. Печально.

Строителям на печали времени не отпущено. Одно возвел — другое начинай. Бригады Фролова перебросили на новый объект. Оставили маляров наружную отделку заканчивать, самстроевцев окна мыть, электриков лампочки ввертывать, электросварщицу оставили. Подошла к Сергею:

— Ты сегодня последний раз отрабатываешь?

— Да.

— Поможешь мне карниз варить?

— Да.

— Не дакай, говори точно. Поможешь?

— Посмотрим.

— Тогда бери кабель, полезли.

И вот они на краю крыши, как на краю пропасти. Вдвоем, рядом, одни. Не сорваться бы. Закружится голова и — там. Ничего, на хвосте самолета удержался, тут уж как-нибудь.

— Бойся!

Клавдия кивком стряхивает маску с затылка на лицо, Сергей отворачивается.

— Бойся!

Шипит электрод, брызжут искры. Далеко-далеко за городом виднеется озерко, маленькое и круглое. И солнце медленно-медленно спускается к нему с холма.

— Сережка! Гляди-ка, солнышко купаться идет.

Клавдия сняла маску.

— Говорят, от тебя жена сбежала. Правда это?

Сергей растерялся: откуда она знает?

— Допустим. Вам не все равно?

— Нам? Нам, женщинам, это не все равно. Сережка. На новоселье пригласишь?

— Вдвоем — пожалуйста.

— А если одна приду? — И ждет, что он ответит.

Что он ответит? Ничего не ответил.