Шел Сергей от Петьки и все оглядывался: Колесовы жили на самом краю, и огромное бордовое солнце катилось как раз на их избенку. Если зацепит — только гнилушки полетят. Но это уж вопреки всякому закону будет. Тогда почему тетка Агафья ест такие лепешки? Она тоже по двенадцати часов в сутки работает, как все.

За день улицу окончательно развезло, и Сережке пришлось пробираться, держась за шаткие тыны палисадников и так близко от подворотен, что в доброе время собаки давно бы штаны порвали. Но во дворах мертво: ни собачьего лая, ни петушиного крика. У них в ограде — поет. И какая-то человеческая-человеческая тоска в хриплом петушином кукареку. Не отзывается никто поэтому.

Демаревский домина ломал порядок. Спятился назад, нахохлился и стоит, трактором не сдвинешь. Не дом — Великий Устюг. Крыша башней, стены изо всего лесу. Ворота — тараном не прошибешь. Двухсаженный забор четвертными гвоздями присобачен. Будто чесанули по нему очередью из крупнокалиберного пулемета бронебойными, а пули впились по донышко.

Сергей дернул за тонкий ремешок с узелком на конце. Зевнула и клацнула щеколдой дверь калитки, в деннике за сараем мыкнула корова, жалобно заревел теленок в хлеву, из-под крыльца, кряхтя и повизгивая, полезла свинья, под ногами зарябили куры.

— Кыш! Прорва. Оголодали вы…

Пока Сергей накормил и напоил эту ораву, совсем стемнело. Прилег на диван и — как умер.

* * *

— Сын! В школу опоздаешь. Я на работу пошел.

Сергей откинул одеяло — интересно: ложился в горнице, оказался на кровати в своей комнате. Раздетый. Не папка ли перенес его? Заспал.

Он наскоро заправил постель, прошлепал к умывальнику. Около умывальника — расписание уроков. Заглянул. Уроков: география с геометрией, портфель — баран влезет. Отец старый свой отдал: привыкай, меня сменишь.

— Да! Не забыть булочку хлеба прихватить для Надюшки.

Побежал в кладовку.

Включил свет, поднял крышку сундука. Зажаристые, смазанные маслом караваи стояли ребром один к одному и пахли.

— Неужели мы столько хлеба получаем? Что уж там за карточки и за списки такие? А может быть…

Сергей втолкал одну буханку, подумал, книжки — под ремень, втолкал другую.

— Не обеднеют.

В класс заявился с подозрительным раздутым портфелем. Уже почти все в сборе. Девчонки звонка ждут, расселись по местам. Витька разъясняет Герке глаголы, очки запотели. Петька уши заткнул, географию учит.

— Брось, первого урока не будет, учителка заболела.

Сергей положил перед ним портфель и чуточку приоткрыл его.

— Вам с Надькой.

— Чур, мне! — перепорхнул к Петьке Подкопайчик. Учуял носатик.

— А це не бачив? — Герка поднес к самому стеклышку выпуклый кукиш и пошевелил большим пальцем.

Заперешептывались и захихикали девчонки, косясь на мальчишек с их портфелем. Желтый, обшарпанный. Где замок — грязное пятно. Петька переложил из него хлеб к себе в парту: ему принесли? Ему.

У Герки даже глаза помутнели.

— Позычь трошки. Ну хучь ось такэнький кусманчик, — отчеркнул он уголок парты.

— А складень есть?

— Е.

Герка, ломая ноготь, отжал лезвие. Петька достал каравай. Подкопайчик судорожно глотнул слюну, отвернулись и замолчали девчонки.

— Дели на всех, — не выдержал Сергей. — Оба дели. Завтра еще будет.

Петька повел плечами:

— Ты хозяин. Сколько нас?

Герка живо вскочил и задирижировал скрюченной пятерней:

— Пара, пара, пара… Штук, мабуть…

— Не «штук, мабуть», ты считай точно.

— Пара, пара… Пара… Ось, мабуть, штук двадцать. Кромсай.

Кромсай. Не плитка жмыха — настоящий хлеб, да еще круглый. Но Петька в геометрии силен. Отодвинул наблюдателей, чтобы не мешали, подталкивают, поколдовал линейкой, наметил десять долек кончиком ножа.

— Ну-ка, Герман, глянь: ровные?

— Та ровные же ж.

Сел Сергей в уголок, посматривает исподтишка, кто как ест.

Ели по-разному. Интересно. Кажется, чего тут особенного: кусай да жуй. А Герка вон за три захода управился.

Витька Подкопайчик выщипывал мякиш, подносил его к носу, раздувал ноздри, нюхал, бережно клал на язык, плотно сжимал губы, прищуривался и мелко-мелко стриг челюстями.

Девчонки, как сговорились, стыдливо прятали кусок в парту, но тоска по хлебу заставляла руки тянуться к пайке. Отломит корочку, поозирается, сунет за щеку и дыхание затаит.

А Петька закончил дележ, смел на ладонь мелочь, кинул в рот. Потом выдрал из середины тетради чистый лист и аккуратно завернул в него свою долю. Надьке.