Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

Егоров Олег Георгиевич

Глава вторая

ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО В ДНЕВНИКЕ

 

 

1. Роль хронотопа

В отличие от других жанров дневниковая запись начинается с даты, а нередко и с указания места. Да и в самом жанровом названии содержится указание на периодичность как главную особенность дневника. Пространственные и временные рамки, таким образом, являются структурообразующим элементом дневника.

Датировка имеет место и в письме, но там она носит условно-установочный характер: содержание письма может не относиться (и часто не относится) к событиям дня его написания. Дата в письме воспринимается скорее как обозначение времени его написания и в этом смысле сродни почтовому штемпелю на конверте.

В мемуарах время абсолютно и статично. Оно является объектом осмысления и не входит на равных правах в современное течение событий. Мемуарист относится к прошлому как к завершенному временно́му ряду.

В художественных жанрах время и пространство идеализированы. Они изначально вводятся в замысел автора и строятся в соответствии с эстетическими законами произведения. Другим свойством художественного времени и пространства является замкнутость. Обе категории даны не как динамичный процесс, а как заданная схема с заранее известными параметрами.

В дневнике время и пространство являются философско-эстетическими категориями. С их помощью происходит осмысление материала, они служат способом выражения разнообразных явлений действительности и душевных переживаний автора.

Хронотоп дневника является диалектической категорией. В нем наряду с жизненной динамикой отражается становление личности автора, и оба процесса показаны в их незавершенности. Действительность, как объективная, так и на уровне фактов авторского самосознания, представлена в дневнике в ее различных возможностях, вариантах. В ней нет жесткой детерминированности, свойственной жанрам с завершенным и статичным хронотопом.

Время и пространство в дневнике разворачиваются стихийно, поэтому ритм времени и его формы могут меняться независимо от воли и замыслов автора.

Однако стихийность в данном случае относительна. Она означает не физическую независимость времени – пространства от автора, а органически вписывается в развитие его мировоззрения и как органический процесс обусловлена возрастными и социально-психологическими стадиями его развития.

Как можно было убедиться на материале предыдущей главы, время для большинства авторов не является лишь формой организации событий. Наряду с явлениями действительности и фактами сознания оно входит в идейный строй дневника и осмысливается как важнейшая жизненная категория. К понятию времени авторы дневников обращаются как в юношеском, так и в пожилом возрасте. Дневник является духовным хронометром, по которому автор прослеживает этапы своей жизни.

Наиболее распространенными формами пространственно-временной организации событий в дневнике являются три: психологическая, локальная и континуальная.

В рамках психологического хронотопа мы имеем дело не с физически протекающим временем в пределах конкретного пространства – «здесь» и «теперь», а с фактом сознания, который, впрочем, так же реален, как и физически достоверная континуальность, но является субъективным продуктом психики автора. Особенностью психологического времени является его бо́льшая растянутость или, наоборот, концентрированность по отношению к времени физическому.

Локальное время – пространство организовано по принципу строгой последовательности в фиксации протекающих событий. При этом, как правило, сам автор включен в событийный ряд на уровне личного участия в ограниченной (локальной) области пространства.

Континуальная форма хронотопа представляет собой пространственно-временную рядоположность событий, протекающих одновременно или с небольшими интервалами в разных местах, но связанных между собой по смыслу или по велению воли автора. Для такого дневника характерен взгляд «сверху» на пространственно удаленные события, некоторая отстраненность, при которой масштаб событий уменьшается, а сами они выстраиваются в более широкий ряд, не заслоняя одно другого. В рамках континуального хронотопа изображаются события, участником или свидетелем которых автор не был и не мог быть по причине их пространственной удаленности.

Форму времени – пространства в дневнике обусловливают несколько факторов. Первый и наиболее действенный – психологический тип личности автора. Дневниковеды с ярко выраженной экстраверсией работают преимущественно в рамках континуального и локального хронотопа. Их установка на внешний мир побуждает заносить в дневник события окружающей действительности и крайне редко – душевные переживания. Интроверты предпочитают психологический хронотоп.

Второй определяющей служит возраст автора. Дневники периода индивидуации в основном отражают духовное становление их авторов. Внешние события являются проекциями на мир их души. Если же автор после завершения индивидуации продолжает вести дневник, то последний приобретает форму локального хронотопа (В.А. Жуковский, Н.И. Тургенев, А.В. Дружинин, А.В. Никитенко).

Еще одним фактором, способным существенно повлиять на выбор пространственно-временной формы, являются социально-исторические изменения. В структуру локального хронотопа могут проникать сведения, материалы из тех сфер жизни, которыми данный автор никогда не пользовался как источниками своих подневных записок (B.C. Аксакова, И.М. Снегирев, В.О. Ключевский).

 

2. Три основные формы хронотопа

 

а) локальное время – пространство

Классический дневник в большинстве его образцов представляет собой последовательный ряд подневных записей, в которых отражаются текущие события в жизни автора, его близких и знакомых. Автор стремится зафиксировать в дневнике наиболее значимые факты, свидетелем и участником которых он был. Время в таких случаях ограничивается прожитым днем, а пространство – тем сегментом действительности, в котором автор или кто-то из фигурирующих в записи людей присутствует физически: «29 <июля 1824 г.> После ранней обедни, слушанной в моем приходе, – пишет в дневнике профессор И.М. Снегирев, – поехал для поздравления Шредера с ангелом; был в своем классе для повторения; обедал дома и отдохнул; приходил П.А. Федоров сказать об успехе своего экзамена и благодарил меня за содействие. Собрался идти к Л.А. Цветаеву, но попались Непышевские и увели с собой в Корсаков сад, где встретил много знакомых и должен был много кланяться. Лишние знакомства – лишние хлопоты»; «Суббота, 30/18 <ноября 1867 г.> Ходила утром отнести письмо на почту, – пишет в своем путевом дневнике А.Г. Достоевская, – и получила письмо из Москвы от Александра Павловича и Веры Михайловны. Вера Михайловна пишет, что будто бы видела сон, что у меня родилась дочь. Послала к Ване мой портрет. Вечером был у нас Огарев; Феди не было дома, так он со мной сидел и много разговаривал о разных разностях. Потом пришел Федя и затопил печь; Огарев дал ему 60 франков. Мы обещали воротить через две недели»; «Селище, 29 марта < 1901 г.> Встал в 6 час, – пишет в дневнике композитор СИ. Танеев. – Болит немного голова. Трудно работалось. Дописал 3-ю часть фуги (не всю еще). Пилил дрова 1/2 часа. Гуляли по Бодискинской дороге, вернулись через садовую калитку. Очень грязно. Местами проваливается снег. Вечером читал вслух биографию Александра Македонского. Делал гимнастику. Лег в 10 час. Сегодня ездили на почту – ничего не получено».

В приведенных записях, принадлежащих разным эпохам и людям с разным культурным уровнем, хронотоп дневника совпадает с календарным временем и служебно-бытовым пространством их авторов. Время и пространство здесь абсолютны и вписываются в ньютоновскую модель малой вселенной. Подобный дневник отражает мир человека, который уютно чувствует себя в русле естественного временного потока, заведенного порядка жизни. Последний можно выразить в формуле n + 1... Такой дневник может начаться на любой точке жизненной прямой и на любой точке закончиться, как это и было с цитированными выше дневниками.

Помимо дат астрономического календаря, вехами в дневнике могут служить религиозные праздники и знаменательные семейные события, естественно вписывающиеся в универсальный жизненный хронотоп. Порой дневник включал в себя ряд фенологических наблюдений и таким образом вписывался в природный ритм. «Март 1897 года. 1. Весна. Утро – 6 1/2. Тихо, снег прекратился, но пасмурно. Сегодня пятилетняя годовщина, как куплено имение в Мелихове. Полдень – 3°. Антоша поехал в Угрюмово. Вечер – 8°. Доктор Витте и князь Шаховской ночевали у нас», – пишет в своем дневнике П.Е. Чехов.

Независимо от содержания записи подобный дневник выражал философию обыденной жизни. Брать материал шире и говорить о большем не позволяли именно пространственно-временные рамки. Время и пространство в таких дневниках сужало кругозор автора и независимо для него самого очерчивало границы его сознания. Только человек с огромной силой привычки и хорошо натренированный мог с методическим постоянством, изо дня в день, из года в год делать записи в заданных координатах.

Чаще всего в таких случаях пространственно-временная форма дневника зеркально отражала образ жизни автора, стиль его работы, весь жизненный уклад. Например, советник Министерства иностранных дел В.Н. Ламсдорф, которому принадлежит один из обширнейших дневников конца XIX в., неделями не выходил из здания, в котором одновременно помещались его квартира и служебный кабинет. Его дневник отражает эту пространственную замкнутость. Записи ограничиваются делами министерства, анализом телеграмм и других документов, служебными и приватными беседами в узком кругу дипломатов, чиновников других ведомств и высшей аристократии. В одной из записей он даже признается в том, что начальство замечает его стремление к обособленному и замкнутому существованию: «<...> мое воздержание от придворной жизни не столь полное, время от времени я там появляюсь, чтобы избежать создания впечатления моей обособленности». Другая запись свидетельствует чуть ли не об агорафобии (боязни открытых пространств) автора: «Среда, 11 мая <1894 г.> После обеда, набравшись храбрости и как следует укутавшись, отправляюсь в баню на Бассейной, чтобы принять душ».

То, что локальный хронотоп был не только формой организации событий в дневниковой записи, а выражал определенную жизненную установку и отчасти – мировоззрение автора, подтверждается другими примерами. Так, А.П. Чехов предпринимал несколько попыток вести систематический дневник, начиная с поездки на Сахалин. Однако в той форме, в которой он велся, дневник не удовлетворял писателя. Пространство и время, заполненные фактами повседневной жизни, напоминали автору «Скучной истории» ограниченный мир, в котором жили многие его герои и который самому писателю всегда казался тесным. Переносить на бумагу то, против чего он всю жизнь выступал как художник, было выше его сил, и дневник, только начавшись, очень скоро обрывался. Вот образчик одной из записей дневника 1897 г., которая напоминает некоторые характерные эпизоды художественных произведений писателя: «15 февраля. Блины у Солдатенкова. Были только я и Гольцев. Много хороших картин, но почти все они дурно повешены. После блинов поехали к Левитану, у которого Солдатенков купил картину и два этюда за 1100 р. Знакомство с Поленовым. Вечером был у проф. Остроумова; говорит, что Левитану «не миновать смерти». Сам он болен и, по-видимому, трусит». Писатель, всегда боровшийся за идеалы яркой, широкой и творческой жизни, не мог удовлетвориться описанием жизни обыденной, которая была втиснута в узкие рамки повседневности. Пространство и время в данном случае переходили в разряд эстетических категорий. В них концентрированно выражался смысл человеческого бытия. Узкое и однообразное было невыразительно, а потому и неинтересно для перечитывания, как неинтересны, с эстетической точки зрения, дневники И.М. Снегирева, В.Н. Ламздорфа, СИ. Танеева, несмотря на то что это неординарные, эрудированные, талантливые личности.

 

б) континуальное время – пространство

То, что хронотоп является мировоззренческой и эстетической категорией, наиболее убедительно показывают те дневники, в которых время и пространство выходят за рамки «здесь» и «теперь». Их авторы в подневной записи стремятся к максимальному охвату событий, в том числе и тех, свидетелями которых они не были. В основу пространственно-временного континуума таких дневников положен принцип относительности: описываемые или упоминаемые события не обязательно должны происходить одновременно в нескольких пространственных точках.

Чем вызвано включение в дневник – эту «книгу о себе» – такого широкого контекста с безграничными пространственно-временными линиями? Ответом на данный вопрос не может быть ссылка на возраст и культурно-образовательный уровень автора. Континуальный хронотоп в такой же мере свойствен журналам юных дневниковедов, в какой и умудренных жизненным опытом. Авторам дневников рассматриваемой группы свойствен другой тип жанрового мышления.

Локальный хронотоп основывается на евклидовой геометрии: две параллельные линии – жизненная линия автора и «мировая линия» – никогда не пересекаются, так как события дневника происходят в ограниченной части пространства. Дневники с континуальным хронотопом воплощают принцип римановой геометрии: линия судьбы автора и «мировая линия» сходятся там, где наблюдаются большие «скопления масс». Аналогом последних в дневнике являются события общественно-политической и культурной жизни. Эти дневники рисуют нам модель расширяющейся вселенной. Наиболее ярким примером такого типа является дневник В.Ф. Одоевского.

В эстетическом отношении дневник с континуальным хронотопом отличается сильным изобразительно-выразительным началом. В нем обычное информативное слово уступает слову эстетически нагруженному. В других образцах данной группы информативность усиливается описательно-повествовательным компонентом.

Континуальный хронотоп отражает процесс расширяющегося сознания автора. Такой процесс может иметь место и на стадии индивидуации как познание мира, и в более поздний период – как его освоение.

В «Дневнике студента» СП. Жихарева представлена одна из разновидностей континуального хронотопа. Здесь дается панорама московской жизни с ее праздниками, увеселениями, театральными представлениями, гуляниями. Автор из-за своей молодости еще не в состоянии нарисовать более широкую картину жизни. Для этого ему не хватает знаний и опыта. Но «огромных размеров дистанция» Москвы описана им подробно, во временных и пространственных измерениях. Жихарев изображает жизненную динамику так, что порой создается впечатление одновременности происходящих событий, увиденных с высоты птичьего полета: «Мы приехали в одиннадцатом часу, когда только начали освящать соборы, между тем как все безграничное Замоскворечье с его храмами и высокими колокольнями горело уже бесчисленными огнями в ожидании благословения с высот священного Кремля к началу благовеста <...> Вскоре раздался первый призывный к молитвословию удар огромного ивановского колокола, и в одну минуту <...> загудела вся Москва <...> из всех соборов потянулись древние хоругви, златокованые иконы и кресты, духовенство в праздничном облачении с дымящимися кадилами, а за ним тьма-тьмущая народу с зажженными свечами <...>»; «Сколько народу, сколько беззаботной, разгульной веселости, шуму, гаму, музыки, песен, плясок и проч.; сколько богатых китайских и турецких палаток с накрытыми столами для роскошной трапезы и великолепными оркестрами и простых хворостяных, чуть прикрытых сверху тряпками шалашей с единственным украшением – дымящимся самоваром и простым пастушьим рожком <...> сколько щегольских модных карет <...> прелестнейших кавалькад <...> Нет, признаюсь, я и не воображал видеть такое многочисленное, разнообразное и живописное гулянье <...>»; «Москва начинает пустеть: по улицам ежеминутно встречаешь цепи дорожных экипажей и обозов <...> Скоро в Москве останутся только коренные ее жители <...> Странно, что одна часть города в Москве не пустеет летом, это Немецкая слобода <...>».

Исключительно важную роль играет хронотоп в дневнике В.Ф. Одоевского. Начатый в эпоху общественного подъема, дневник назван автором журналом «текущей хроники и особых происшествий». В самом названии содержится указание на то, что «мировая линия» и линия судьбы автора пересекаются в отдельных пространственных точках. Интерес к континуальному хронотопу был свойствен «любомудру» Одоевскому еще в период работы над «Русскими ночами». Роман построен на идейном сопряжении событий различных временных рядов. Так же события выстраиваются и в «хронике». Только в «Русских ночах» они осмысливаются философски, т.е. на уровне широких обобщений, тогда как в дневнике даны как «сырой материал», подходящий для будущей обработки. К «текущим» событиям и не могло быть иного отношения, так как они не обладали свойством завершенности.

В дневнике Одоевского «текущие» события и «текучесть» являются двумя разными категориями. Первая тождественная понятию «современность», вторая означает длящуюся действительность. Именно последнее понятие характерно для описанных в дневнике событий: «В Синоде разногласия по поводу христианства и современности <...> События Польши тревожны»; «Людовик Наполеон устроил перемирие на 5 дней»; «Говорят, история в Театральной школе <...> Что такое в Твери?».

Однако синхронное изображение пространственно удаленных событий не является единственным принципом хронотопа у Одоевского. Дневник изобилует историями из недавнего прошлого, из николаевской эпохи. Анекдоты, исторические факты, легенды, живописующие нравы и порядки того времени, соотносятся с событиями современности по тематическому признаку. Главной темой хроники является панорама политической жизни страны пред– и пореформенного периода. Исторические свидетельства становятся своего рода камертоном хроникального повествования о современности. («Чагин Алекс. Ив. рассказывал мне следующий анекдот 30-х годов»).

В сферу континуального хронотопа вовлекаются и многочисленные образы дневника. Нередко они даются не как самостоятельные портреты или силуэтные наброски, а соотносятся по принципу синхронности. Одоевский показывает многообразие мира не только посредством параллельно происходящих событий, но и соединением в одном временном ряду судеб разных людей: «Существование Путятина, как министра просвещения, производит в публике самое неблагоприятное впечатление <...> Про Михайлова <...> пишут <...> Говорят, Бакунин убежал из Сибири и через Амур и Японию едет в Лондон». Пожалуй, впервые в дневниковом жанре динамика истории показана при помощи линии движения отдельных человеческих судеб. Здесь Одоевский-хроникер использует опыт Одоевского-беллетриста, у которого в «Русских ночах» элементами картины мира являются жизнеописания великих людей (Бах, Бетховен).

Континуальная пространственно-временная сфера развертывается в дневнике И.С. Тургенева: Западная Европа и Россия, парижская опера и Спасское-Лутовиново. На страницах дневника оживают лица и события культурно-исторического значения: кн. А. Горчаков и художник И. Похитонов, И. Тэн и Н. Миклухо-Маклай; смерть Гамбетты и постановка «Сарданапала»; положение в экономике России и высылка русских и французских оппозиционеров; отзывы критики на новое произведение Тургенева и гастроли известных исполнителей. Принцип изображения времени и пространства отражает состояние расширившегося до необъятных пределов сознания автора.

«География» охваченных дневником В.Г. Короленко явлений – самая обширная из всех образцов жанра. По масштабам она сопоставима разве что с дневниками В.А. Жуковского. Писательская наблюдательность и репортерская оперативность позволили Короленко включить в свою летопись все самое примечательное из увиденного, слышанного и прочувствованного. Короленко развивает ту общежанровую тенденцию в области хронотопа, которая наметилась у Одоевского и Тургенева. Сущность ее заключается в соотнесенности близких по времени событий, происходящих в пространственно отдаленных точках.

Однако при наличии черт сходства с другими дневниками у Короленко имеются и признаки отличия. В сохранившихся отрывках дневника Тургенева 1882 – 1883 гг. событийный ряд может воспроизводить факты, имевшие место одновременно в Париже, Петербурге и Спасском. Все они не имеют между собой логической связи и группируются в одной записи в силу одновременно поступившей информации о них автору дневника. Все они значимы для Тургенева, но могли бы быть разнесены по разным дням, поступи о них сообщение с задержкой на сутки.

В дневнике Короленко мы сталкиваемся с видоизмененным континуальным хронотопом. Здесь связь между одновременно происходящими событиями носит не случайный, а причинно-следственный характер. Они могут соотноситься также и по смыслу. Причем отдельное явление связано с общим порядком вещей, как часть с целым. В данном случае Короленко, используя чисто художественный метод, указывает на типичность события, устанавливает его общезначимый смысл: «Даже дважды процензурированная книжка <...> все еще несет в себе зародыш гибели «вековечных» русских начал. Хороши, однако, начала. Есть ли еще где-нибудь в Европе такой трусливый, всего опасающийся «порядок»?»; «На толпу, не знавшую, чего от нее хотят и куда ее гонят, почему ее «не пущают» в одну сторону и куда именно ей идти дозволено (прообраз русской жизни), – кинулись конные городовые и начали крошить нагайками кого попало»; «10 ноября 1898 г. В Полтаве разыгралась целая политическая «история». Жил там некто Налимов, бывший офицер, бросивший службу и занявшийся садоводством <...> (далее следует его история. – О.Е.). Сам Налимов объясняет свой поступок тем, что, если бы он не донес, то донесли бы до него! Оправдание плохое, но система шпионства среди педагогов очевидно хороша!».

Сочетание конкретного с общим отражается и в такой детали, как набросок плана части города, в котором произошла демонстрация студентов в декабре 1900 г.; а еще через полтора года в дневнике появляется следующая запись: «<...> я уже более десяти лет замечаю и заношу в свои книжечки особую извозчичью легенду о студенческом движении». Хронотоп Короленко понимает уже не как одновременность пространственно удаленных событий, а как процесс, как движение «типического» явления со всеми его закономерностями: «<...> Запутанная и довольно бессмысленная русская история, преломляясь в темной массе, создает в ней новую легенду и новый мираж. В жизни, кроме царя, есть еще «студенты». И далее излагается история студенческих выступлений в Киеве.

Процессуальный характер многих фактов хорошо прослеживается на ряде записей, посвященных детям Короленко. Сделанные в разное время, они отражают процесс освоения детьми окружающего мира одновременно с усвоением языка, слова, понятия. Языковое творчество ребенка показано не как единичный факт, а как стадия в его физическом и интеллектуальном развитии.

Расширенное понимание времени нередко приводило к тому, что сообщение о каком-то событии дробилось на несколько подневных записей в зависимости от сроков его завершения (например, история некоего Клопова). Такая организация хронотопа отражала качественно новую, более высокую ступень в освоении континуального времени – пространства.

 

в) психологическое время – пространство

Немало авторов выбирало дневниковый жанр для того, чтобы отмечать в нем события душевной жизни. Для них повседневные явления действительности были важны в той мере, в какой они имели непосредственное отношение к фактам сознания. В таких дневниках пространственно-временные параметры были иными. Время и пространство в них были прежде всего мыслительными категориями. Они отражали «непрерывный континуум сознания» (термин М. Мамардашвили) авторов.

Астрономический хронотоп во всех его дневниковых вариантах имел более или менее четкие координаты. Психологическое время подчиняется душевным ритмам автора, и его границы условны. Топосами в таком дневнике, наряду с феноменами сознания, могут быть сны, фантазии, воспоминания. Они еще больше деформируют традиционную пространственно-временную структуру.

Некоторые авторы специально приурочивают время записи в дневнике к моменту, когда сознание отвлекается от физических объектов повседневности и сосредоточивается на сугубо душевных движениях. Н.И. Тургенев дает таким тетрадям дневника специфические заголовки – «Белая книга, или бред, по большей части полночный», «Размышления после 10 часов ночи».

Другие авторы, посвящая жизни сознания особые тетради, также закрепляют за ними характерные названия: «Психологические заметки» у А.В. Дружинина, «Психоториум» 1853 г. у НА. Добролюбова.

Выделение таких дневников в особую группу означало не только признание за ними специфической предметной сферы, но одновременно выводило их из обычной пространственно-временной системы координат. Если хронологические рамки такого дневника соотносились с периодом индивидуации, их авторы инстинктивно понимали, что время роста сознания не тождественно астрономическому, календарному времени, а феномены душевной жизни не являются зеркальным отражением событий внешнего мира.

Структура дневника, запечатлевшая «двойную» жизнь автора, свидетельствовала о том, что психологическое время – пространство имеет свою ценность и смысл. События душевной жизни, введенные в структуру астрономического хронотопа, деформируются и лишаются той силы выражения, которой обладают в автономном пространственно-временном ряду.

С завершением процесса индивидуации у многих авторов пространственно-временная структура дневника приобретает все свойства классической – локальной или континуальной. У интровертов же она остается прежней. Дневники В.О. Ключевского зрелого периода (1867 – 1877 гг.) имеют ту же структуру хронотопа, что и ранние, периода индивидуации (1861 – 1866 гг.). Они почти не отражают текущие общественные события и факты личной жизни историка. В них сосредоточены размышления и переживания, вызванные этими событиями и фактами, а временные и пространственные рамки последних с точностью не определены. Ключевский сам указывает на особую природу времени душевных феноменов и на его автономность по отношению к календарно-астрономическому: «С привычным чувством берусь я за свой маленький дневник, чтобы занести в него несколько дум, долго и медленно спевших и до того уже созревших, что они, как что-то готовое и законченное, пали на дно души, словно спелые зерна, вывеянные ветром на землю из долго питавшего их колоса (курсив мой. – О.Е.)»; «Мы не привыкли обращать должного внимания на многие явления, из которых слагается внутренняя история человека, – именно на те явления, которые, возникая из обыкновенных, самых простых причин, производят в нас незаметную неосязаемую работу и уже только результат дают нашему сознанию».

Сложную форму психологического хронотопа создал в своем дневнике А.И. Герцен. Время у Герцена играет огромную роль и часто оказывает решающее воздействие на содержание записи. С обращения к времени дневник начинается и на рассуждении о нем он заканчивается: «Три года назад начат этот журнал в этот день. Три года жизни схоронены тут <...> перечитывая, все оживает, как было, а воспоминание, одно воспоминание не восстановляет былого, как оно было <...>» Из современников Герцена только Л.Н. Толстой в равной мере ощущал на себе давление времени и с такой же силой отразил его в летописи своей жизни. Как и у Толстого, время в дневнике Герцена может быть рассмотрено в двух значениях – как философская проблема и как форма организации событий в повествовательном пространстве.

Преодоление тридцатилетнего рубежа в своей жизни заставляет Герцена больше ценить настоящее, каждое проживаемое мгновение. От этого время в ряде записей сжимается до экзистенции, до субъективного переживания мимолетности бытия: «Настоящее есть реальная сфера бытия. Каждую минуту, каждое наслаждение должно ловить, душа беспрерывно должна быть раскрыта, наполняться, всасывать все окружающее и разливать в него свое»; «Настоящим надобно чрезвычайно дорожить, а мы с ним поступаем неглиже и жертвуем его мечтам о будущем»; «Одно настоящее наше, а его-то ценить не умеем»; «Ловить настоящее, одействотворять в себе все возможности на блаженство».

Психологический характер хронотопа становится очевидным особенно в тех записях, в которых Герцен обращается к недавнему прошлому и заново перебирает в памяти запечатлевшиеся события. Обыкновенно ход события не излагается, а из его факта делается философское обобщение. Прошлое и настоящее соединяются в целостной эмоции-переживании: «Вчера был в Перове. Посетил те места, где 8 мая 1838 г. встретился с Natalie и откуда мы поехали во Владимир <...> и четыре года с половиной, лучшую без малейшей тени сторону моего бытия, составило это беспрерывное присутствие существа благородного, высокого и поэтического»; «Четыре года тому назад, 19 марта, уехал Огарев из Владимира, после первого свидания. Как все тогда было светло!»; «Невольно вспоминается, что было в эти дни 8 лет тому назад <...> Поскакал в жизнь. Да, лишь с этого дня считается практическая жизнь <...>».

Субъективно-психологический характер времени – пространства в дневнике Герцена находится в прямой зависимости от главного противоречия его жизни до отъезда за границу – между стремлением к историческому самоосуществлению и практической невозможностью его выполнения. Реальное действие оказывается возможным только в семейно-дружественном кругу, узкие рамки которого уже не удовлетворяли писателя. Историческая арена открыта только в области мысли, и именно сюда автор направляет свою энергию.

В записях исторического содержания Герцен постоянно проводит аналогии с современностью и тем самым выстраивает их в своеобразную историческую спираль с регулярными подъемами и обращениями назад, которая напоминает записи-воспоминания личного характера. Для Герцена лично проживаемое время и время историческое нераздельны. Они образуют не два потока, а совпадают в своих главных тенденциях и направлениях. В дневнике, как позднее будет и в мемуарах Герцена, представлены три линии развития событий: личная судьба писателя, судьба его поколения и движение «большой» истории. Но последняя дана в дневнике пока что теоретически, на уровне литературно-философского анализа, а не как элемент личного опыта участника социально-исторических событий: «Поразительное сходство современного состояния человечества с предшествующими Христу годами <...>» (с. 344); «"Искушение, примирение, возрождение и приведение всего в первоначальное состояние" – слова, произносимые тогда и теперь» (с. 345).

Психологический характер имеет время – пространство и в дневнике Л. Толстого. Оно соответствует не объективным закономерностям его протекания в определенном месте, а выражает субъективное переживание автора. Это – время нравственных опытов Толстого и пространство его души.

В теоретических рассуждениях Толстого астрономическое время – пространство увязывается с жизненным смыслом, с ощущением индивидом своего личного бытия: «Утром в постели думал: бесконечность пространства и времени кажутся и непонятными, и заключающими в себе противоречие, когда они, бесконечность пространства и времени, думаются сами по себе, независимо от жизни своей и ее смысла и цели. Но стоит понять жизнь и ее смысл – совершенствование и приближение к благу, и тогда бесконечность пространства и времени не только не непонятны, не противоречивы, но эта бесконечность есть необходимое условие или, скорее, последствие жизни. Какое же могло быть совершенствование или приближение к благу, если бы время и пространство были бы ограничены?».

Для обозначения психологического хронотопа Толстой вводит понятие «рост сознания». Под этим подразумевается духовное развитие личности в отличие от будничных событий, заполняющих окружающее человека пространство. В записи под 31 октября 1889 г. дается своеобразная схема биологического времени человека: эгоистическая внутренняя жизнь, для которой используются внешние вещи; внутренняя жизнь, направленная на благо других; жизнь внешняя и внутренняя, но во благо духовное. В соответствии со схемой обновляется и организация записей в дневнике. Время – пространство начинает более отчетливо (логически и графически) подразделяться на внешнее (локально-физическое) и внутреннее (психологическое). Для последнего Толстой выбирает характерное слово-знак – «думал». Эта, вторая часть записей ведется вне временных физических границ: «1-е апреля 1891 г. <...> Соня уехала в Петербург 28. Ваня заболел оспой, вчера привозили Руднева. Нынче получил хорошие письма от Черткова, Попова и Горбунова <...> 3-го дня ездил в Тулу к Рудневу о больном. Нынче приехал Сережа <...> Думал: 1) сон, полный сон без сновидений, это жизнь в другом, ином мире – другая, иная жизнь, память той, иной жизни исчезает; но нравственные последствия той жизни остаются <...>».

Сосредоточенность на внутреннем мире, одержимость религиозно-нравственной идеей часто вытесняют из памяти события минувшего дня. Физическое время и пространство оказываются подчиненными психологическому хронотопу. Так, после пространной записи на двух с половиной страницах о равенстве, общности и социальной справедливости под 1 сентября 1889 г. следует короткое замечание: «Не помню, что делал днем».

О невысокой значимости для Толстого физического времени говорит и то, что некоторые записи, не будучи доведены до конца в один день, продолжаются в записи другого дня. Порой писатель просто утрачивает представление об астрономическом времени, ощущая его чисто психологически, внутренне: «Мне казалось, что прошло 2 дня, а прошло больше 10 дней» (13.06.94).

Идея христианского дуализма, которой Толстой придерживался во внешней и внутренней душевной жизни, обесценивала объективное физическое время в пользу экзистенциального субъективно-психологического. Пространственно-временной континуум представлялся Толстому пределом, ограничивающим «рост жизни» или человеческого сознания. Духовную жизнь Толстой понимал как расширение границ нравственной деятельности человека в окружающем его пространстве. Поэтому время-пространство приобретает дополнительный этический оттенок: «3) Что такое время? Нам говорят: мера движения. Но что же <такое> движение? Какое есть одно несомненное движение? Такое есть одно, только одно: движение нашей души и всего мира к совершенству. 4) Пространство есть предел личности».

Чтение «Критики чистого разума» И. Канта укрепило Толстого в его убеждении в субъективности категории времени – пространства. В последнее двадцатилетие своей жизни писатель склонен был считать эти понятия иллюзией человеческого сознания. Духовное движение проходит вне физических пространственно-временных границ, которые обыденное сознание отождествляет с материальным бытием вещей в мире. Материальные вещи сами по себе не нуждаются в данных категориях, это наше сознание приписывает им подобные рассудочные определения: «<22 сентября 1904 г.> Читал Канта <...> громадная <его> заслуга – условность времени. Это велико. Чувствуешь, как бы ты был далеко позади, если бы, благодаря Канту, не понимал этого»; «<19 апреля 1904 г.> Противоречие во всем, что мы думаем вне формы пространства и времени <...> т.е. нашего ума не хватает на мышление вне пространства и времени. Логично только то, что мы видим в пространстве и времени. Но самое пространство и время не логичны»; «20 сентября 1894 г. <...> я давно знаю, что пространство и время суть только порядок распределения предметов <...> времени и пространства нет, а это только две возможности понимать предметы <...> Это все вздор, и тут нет ничего реального. Реальны только наши чувства и мысли».

В годы после кризиса у Толстого формируется мироощущение (нашедшее почти зеркальное отражение в дневнике), в рамках которого действует тенденция переживать все частные события экзистенциально, вне социально-исторического и астрономического контекста, а также вне соотнесенности с отдаленными, но одновременно происходящими событиями. Сознание Толстого оперирует вневременными и внепространственными, отвлеченными абсолютными категориями, которые прилагаются писателем к единичным событиям и лицам: «Себя в пределах своего тела я чувствую вполне ясно; других, одновременно и в одном месте живущих со мною людей, менее ясно; еще менее ясно людей, отдаленных от меня временем и пространством <...>» (т. 58, с. 54-55).

Объединение в одной и той же записи единичного события или лица с всеобщим духовным законом, экзистенции с абсолютом создает впечатление двоемирия, в котором сознание Толстого находилось в послекризисные годы. Все предшествующие дуальные формы хронотопа в дневнике – от юношеского разделения записей на временные события, с одной стороны, и долгосрочные «правила», «мысли», «наблюдения» – с другой, до собственно дневников и «записных книжек» позднего периода – представляли собой разные этапы эволюции взглядов писателя на философские категории пространства и времени.

И уход Толстого из дома был в конечном счете выражением его давно наметившегося бегства из мира случайного и временного материального бытия в мир абсолютных духовных ценностей: «2 января 1905 г. Жизнь представляется в освобождении духовного начала от оболочки плоти – вот так:

Как видно из приведенного обзора, обесценивание внешней жизни, стремление к упрощению всех ее проявлений параллельно с усложнением и повышением значимости жизни внутренней приводит к перемещению акцентов в формах хронотопа. Психологическое время – пространство становится главным в дневнике, физическое (локальное) отодвигается на периферию жизни и творчества.

 

3. Факультативные и смешанные формы хронотопа

 

а) историческое время – пространство

Помимо трех основных форм хронотопа история дневникового жанра зафиксировала несколько менее продуктивных разновидностей времени и пространства, которые нашли отражение в летописях крупнейших дневниковедов. Появление таких форм было обусловлено социально-историческими и психологическими факторами.

Исторический характер приобретает хронотоп в дневнике В.А. Муханова, который велся в течение 42 лет. Это наиболее типичный образец данной разновидности. Поэтому анализ проблемы целесообразнее провести на его материале.

На форму времени – пространства в дневнике Муханова оказали воздействие: 1) интерес автора к истории; 2) служебное положение. Дважды – в 1836 и 1843 гг. – Муханов формулирует принципы отбора материала и способ его организации. В записи под 2 декабря 1836 г. он ссылается на «стариков», очевидцев Большой истории, называя их «ходячими мемуарами» и «живыми записями событий». 1 января 1843 г. он составляет программу самообразования, в которой изучение истории стоит на втором месте. При этом Муханов указывает на Устрялова и Иловайского, метод которых ему больше всего импонирует.

Будучи крупным царским сановником – товарищем министра, Муханов долгие годы вращался в придворных кругах и был знаком со многими «историческими» личностями, принимавшими решения эпохального значения. Поэтому в его дневнике прошлое («старики») и современность соединены таким образом, что рассказ о сегодняшнем всегда переводится в исторический план.

Время на страницах дневника Муханова представлено как Большая история, детали которой имеют всеобщее значение, где в равной мере важны крупные исторические события и деятели и мелкие факты с частными лицами. Поэтому автор никогда не пренебрегает слухами, анекдотами, легендами, которые встраиваются в исторический хронотоп на равных правах с достоверными фактами.

Уже в ранних дневниках Муханов выражает антипатию к светской хронике, которая занимала в них определенное место. Он все сильнее тяготеет к исторической организации материала и стремится изгонять из своего журнала текущие служебные и семейные факты: «22 – 24 октября 1842 г. <...> Но скоро шум отдельных разговоров и общей болтовни оглушил меня вконец, и я с удовольствием заметил, что подошло время нашего отъезда. Как я ни стараюсь, но меня страшно тяготит светская жизнь: эта продолжительная болтовня о ничего не значащих предметах <...>».

У Муханова отсутствует единый вектор времени. Описываемые в дневнике события заполняют замкнутую пространственную сферу, границы которой охватывают Западную Европу и европейскую Россию, а время действия событий – от эпохи Екатерины II до настоящего момента.

С точки зрения классического хронотопа – локального или континуального – время и пространство в дневнике Муханова дискретны. Он описывает то недавнее прошлое (царствование Николая I в записях второй половины 1850-х годов), то западноевропейские события (покушение на Наполеона III), то излагает предания о жизни декабристов в ссылке. Причем нередко описываемый исторический факт разносится по нескольким подневным записям. Для автора важно не время, текущее синхронно его записи, а некий эпохальный разрез в непрерывно длящемся потоке. Но сам этот поток невозможно ни осмыслить, ни зафиксировать из-за его неохватности мыслью. Поэтому историческое время и пространство складываются из суммы дискретных единиц, отдельных законченных событий.

Муханов тяготеет к завершенным событиям, которые противопоставляются пульсирующей современности. Поэтому не случайно, что значительное место в описании современных событий отведено у него служебным и политическим падениям, смертям, т.е. явлениям, закончившим свое развитие и перешедшим в разряд исторических (царский наследник, губернаторы Ахматов, Пучков, кн. Аренберг).

Принципиальные изменения в хронотопе происходят на рубеже 1850 – 1860-х годов. Они свойственны не только дневнику Муханова, но имеют общежанровый характер. Историческое время – пространство сжимается до континуального. Автор описывает политическую обстановку накануне отмены крепостного права, положение в Польше, студенческие выступления и крестьянские бунты. Но как только политическая ситуация в стране стабилизируется, Муханов снова обращается к историческому хронотопу. Привыкший к состоянию политического застоя при Николае I, он не в силах воссоздать динамизм новой эпохи, которая не укладывается в привычные для него рамки стабильного исторического хронотопа. Завершенное событие для него легче поддается анализу. Поэтому франко-прусскую войну, которая застала его в Германии, он описывает лишь через четыре месяца после ее начала, по возвращении на родину. Убийство на царской охоте сановника Скарятина воссоздается в дневнике в январе 1871 г., хотя само событие имело место двумя неделями раньше. Здесь снова проявляется склонность автора к историческому повествованию, в котором события утрачивают временной характер, значение злободневной современности и рассматриваются ретроспективно, как историческое прошлое. Мышление в рамках классических форм времени – пространства сковывает Муханова, не позволяет всесторонне проанализировать и оценить событие. Он должен дождаться момента, когда оно станет историческим прошлым и займет место в пространственно-временных рамках всемирного потока.

Дневник Муханова наиболее убедительно показывает эстетический смысл времени и пространства в данном жанре. Его автор выбирает такую форму хронотопа, которая придает изображаемому событию наивысшую степень выразительности. По его понятиям, на это могут претендовать лишь законченные события и завершенные судьбы. Пространственно-временная организация событий в дневнике Муханова носит концептуальный характер.

 

б) смешанные формы

К таким мы относим параллельно существующие и чередующиеся (дуальные) в рамках одного дня пространственно-временные разновидности организации материала. Хотя группа дневников с подобным хронотопом невелика, она заметно выделяется на фоне классических образцов жанра. Как уже отмечалось, разница между всеми названными группами отнюдь не формальная. Специфика пространственно-временного расположения событий в дневнике отражает своеобразие судьбы автора и служит выражением его философско-эстетических взглядов.

Все три формы классического хронотопа представлены в дневнике А.В. Никитенко. Юношеские дневники 1819 – 1824 гг. выдержаны в рамках психологического времени – пространства. Внимание автора здесь направлено не на события минувшего дня, а на образы и идеи сознания. В данной форме лишь намечается переход сознания к освоению объективного времени и пространства. Она характерна для ранней стадии самостоятельной душевной жизни и отражает процесс индивидуации. Подобный этап прошли многие авторы как до, так и после Никитенко. Однако психологический хронотоп периода индивидуации надо отличать от другой его разновидности, о которой речь пойдет ниже.

С 1826 г. Никитенко ведет дневник в принципиально иной пространственно-временной форме. Хроника подневных событий фиксирует наиболее значимые факты прошедшего дня, которые протекали в конкретном месте и в ограниченных временных рамках. Такие записи преобладают в дневнике в течение 35 лет (1826-1861 гг.).

Пространственно-временная локализация обусловлена в этот период служебным положением автора, его постоянным пребыванием в Петербурге и, наконец, общественной атмосферой. Взгляд из служебного кабинета и студенческой аудитории еще не в состоянии охватить многообразие событий в стране и за ее пределами и придать им некоторый обобщающий смысл. Этому мешает и незнание Никитенко иностранных языков, и зависимость от государственной службы, но главное – убежденность в ценности рядового факта. Он словно намеренно сужает горизонт своего сознания, придерживаясь «доктрины» о преимуществе частного явления над общезначимым. «Ныне в моде толковать о судьбе целого, о «мировом» и т.д., – пишет он 28 июля 1841 г. – Правда, мы видим, что сама судьба неделимое приносит в жертву целому. Но это ее неисповедимая тайна. Для нас же что это, как не соблазн и не камень преткновения? Целое есть отвлеченная идея. Не целое живет, а живут неделимые, которые одни могут страдать или не страдать. Заботьтесь о неделимых, а целое всегда будет, так или иначе, хорошо, независимо от вашей воли».

Приверженность факту, очевидности не приводит, однако, к раздробленности, дискретности картины мира, к утрате смысловых связей между отдельными событиями. Многообразные служебные и общественные обязанности Никитенко, личные контакты со многими значительными в социальной иерархии людьми образуют в его дневнике динамичную среду, сосредоточенную в ограниченном сегменте пространства.

Качественным отличием локального хронотопа является однонаправленность событий в его границах. Никитенко вычерчивает траекторию движения, у которой нет параллелей за пределами физически обозримого пространства: «Сегодня происходил во дворце <...> экзамен институток» (13.02.41); «Сегодня читал в совете мою речь <...>» (17.02.41); «Узнал сегодня об исходе представления меня по военному министерству к чину действительного статского советника» (27.04.53); «Вечер у князя Вяземского. Погодин читал свою старую драму <...>» (7.12.55); «Вечером большой раут у графа Блудова» (5.04.56); «Вчера с двенадцати до пяти часов занимался в «Обществе посещения бедных» раздачею пособий» (24.12.48).

Правда, и в данный период встречаются строго не локализованные записи, относящиеся не к конкретному дню и месту, а к более длительному интервалу. Но они так же вписываются в последовательный поток однонаправленных событий, с той лишь разницей, что их протекание либо не завершено, либо подытоживается автором: «Холера продолжает подбирать жертвы, забытые ею во время великой жатвы» (27.10.48); «Сколько раз бывал я обманут притворным и лицемерным изъявлением уважения к добру и истине!» (20.12.48); «Недавно был у меня князь М.А. Оболенский, начальник московского архива и рассказывал о подвигах Шевырева и Погодина <...>» (6.02.49).

Пространственно-временная структура дневника Никитенко существенно перестраивается с 1861 г. Социальные движения, правительственные реформы, появление новых идей и их воздействие на общественное сознание, изменения в литературной жизни привнесли в размеренное течение событий элемент непредсказуемости. Однонаправленный поток жизни стал пересекаться и сталкиваться с другими течениями. Если раньше какие-то сторонние события и могли внести некоторую дезорганизацию в ежедневную чреду фактов (эпидемия холеры, последствия революции 1848 г.), они не представляли параллельных пространственно-временных движений, не воспринимались и не отражались автором как равноправные и равноценные наряду с событиями его привычного жизненного круга.

В дневниках 1860 – 1870-х годов встречается немало записей, в которых события представлены в другой пространственно-временной системе координат. К их числу следует прежде всего отнести сообщения о крестьянских волнениях, оппозиции тверского дворянства, революционном движении и польских событиях.

Из зарубежных больше всего внимания уделено итальянским и французским делам, франко-прусской войне. Правда, на фоне обычного событийного ряда они занимают незначительное место и представляют собой своего рода вкрапления в однонаправленный временной поток. Но тем контрастнее выглядят подобные записи на господствующем фоне.

Как рационалист и аналитик, Никитенко постепенно начинает понимать неоднородность пространственно-временных отношений и вынужденно переходит к относительному времени: «Настоящее и будущее должны иметь связь с прошедшим» (10.04.64); «Всеобщая революция – радикальная реформа всей цивилизации и образованности – вот к чему влечет так называемый дух времени <...> Мы должны пройти все эти ужасы, потому что настоящее поколение приняло методу полного отрицания, уничтожения всякой связи настоящего с прошлым» (16.03.64); «Это не пруссаки и французы сражаются: это бьется прошедшее с будущим» (17.12.70); «Никакое настоящее не в праве сказать прошедшему: зачем это было так или иначе; ни будущему: будь таким и таким» (26.11.73).

Все чаще в дневнике фиксируются события, происшедшие в других пространственно-временных рамках, даже если они носят случайны характер. В них Никитенко справедливо усматривает параллельный временной поток, обладающий самостоятельной ценностью и не пересекающийся с привычной для него жизненной линией: «Страшное и гнусное злодейство. Студент Медицинской академии женился на молодой и милой девушке, но вскоре начал ее ревновать и даже задумал ее убить, поразив ее толстою булавою во время сна <...>» (15.11.65); «На днях к мировому судье явился какой-то чиновник Иванов, в оборванной одежде, с странною просьбою посадить его в тюрьму, так как он, за сокращением штатов, был уволен со службы и умирает от холоду и голоду, а в тюрьме его накормят и отогреют» (4.04.67); «Третьего дня молодая девушка, дочь какой-то помещицы, приехавшей из Пензы, застрелилась в Знаменской гостинице» (4.01.72); «В окружном суде производилось и решено дело некоей Седковой, которая судилась за составление фальшивого духовного завещания от имени умершего своего мужа» (2.04.75).

Несмотря на причинно-следственную немотивированность подобных записей, в совокупности они создают целостную картину жизни в континуальном времени – пространстве, которая резко отличается от событийной и временной упорядоченности локального хронотопа прежних лет.

В это время (1860 – 1870-е годы) в дневнике Никитенко начинает формироваться иная пространственно-временная форма – психологическая. Ее появление было обусловлено сужением поля служебной и общественной деятельности автора, утратой большей части прежних связей и, как следствие, обращением взгляда на себя, на свой внутренний мир. Все чаще предметом записей становится не «злоба дня», а общие проблемы бытия, общества и частной жизни, т.е. менее всего события, факты, но больше – размышления о тенденциях эпохи, судьбах и характерах сословий, учений, – короче, явлениях длительного временного характера. В таких записях отсутствуют обычные пространственно-временные связи, и построены они на субъективной каузальности. Время в них протекает по законам сознания автора: «Осуждены мы навсегда делать глупости или они составляют только одну из переходных ступеней нашего развития? Ведь вот до сих пор случалось так, что даже из всего, что мы возьмем у других, мы непременно выберем самое худшее и спешим усвоить себе так, как будто оно составляет единственную важнейшую сторону вещей» (13.06.65); «С тех пор как Жан-Жак Руссо написал и издал свои записки, или свою исповедь, всякому умному человеку должна опротиветь мысль писать и издавать свои записки. Руссо опошлил это дело» (29.07.65); «Странные противоречия могут уживаться в одном человеке. Вот, например, я так мало доверяю всему человеческому <...> а между тем у меня сильное влечение ко всему великому и прекрасному, постигать которое и видеть можно только в человечестве же» (17.10.65).

Всю жизнь вращавшийся в обществе и черпавший из него большую часть сведений для своего дневника, Никитенко в конце жизни оказался лишенным этой богатой информации. Поэтому он вынужденно мобилизует свои внутренние силы и переносит внимание на осмысление явлений, пространственно-временные связи которых не ограничиваются их фактической очевидностью: «Общественная моя деятельность ныне настолько сократилась, что я могу все более и более сосредоточивать мое внимание на моих хозяйственных делах, т.е. на внутреннем моем мире» (1.01.71); «Я теперь ничто для общественной деятельности и, должно быть, погружен исключительно в себя самого и для себя» (2.12.76).

Однако данная форма хронотопа не является повторением юношеских размышлений в дневниках 1819 – 1824 гг. Тогда шло освоение видимого и мыслимого пространства, в котором временной поток не имел четкой направленности. Он скорее представлял собой круговращение в узкой сфере вымышленных образов и порожденных ими чувств. Теперь же Никитенко окидывает взглядом сверху хорошо знакомое ему пространство, в котором каждое новое явление не способно принципиально ничего изменить и служит лишь количественным приращением к целому континуума.

В рамках этого чрезвычайно разросшегося мира явлений важным для автора становится смысловая сущность события, которое не укладывается в рамки физически занимаемого им времени и пространства и поэтому анализируется в психологическом измерении: «Современная наука отвергает веру, вполне доверяя одному знанию. Но знание способно ли разрешить все наши недоумения относительно нашей судьбы и назначения?» (24.08.76); «Напрасно Европу считают политическим союзом государств и народов: это не что иное, как огромная мануфактура для производства разных изделий <...>» (26.08.76); «Если бы нужно было особое доказательство нашей умственной незрелости <...> то его нашли бы в той ребяческой самоуверенности и заносчивости, с какими наши так называемые передовые умы решают самые трудные вопросы человечества» (28.10.76).

Дуальная форма хронотопа лежит в основании дневника С.А. Толстой. Такое своеобразие обусловлено противоречием между широтой культурного кругозора жены писателя и узостью физически освоенного ею пространства. Большую часть жизни (за исключением восьми лет, прожитых зимой в доме в Хамовниках) Софья Андреевна провела в Ясной Поляне, изредка выезжая в Москву на симфонические концерты и музыкально-драматические спектакли. Еще раньше, в деловых целях, посещала столицу. На склоне лет она с горечью признавалась.в дневнике, что ее географический кругозор крайне узок: «<...> я никогда нигде не была, ни за границей, ни по России».

Правда, значительную роль в формировании дневникового хронотопа сыграл психологический характер его автора. Для Толстой время всегда оставалось мерой личностных измерений, реже – семейных и никогда – континуально-исторических. Аналогичным образом понимала она и пространство.

Едва заметные изменения намечаются после того, как старшие дети, обзаведшиеся семьями, начинают уходить из родного дома. В круг описываемых дневных событий понемногу входят факты их самостоятельной домашней жизни, а с ними расширяется и пространство: Телятинки, Кочеты, Козловка. Но это обстоятельство не оказало существенного влияния на устоявшуюся структуру хронотопа.

Время и пространство являются формами автономного внутреннего мира, который сложился в сознании Толстой в 1860-е гг. Вместе с другими элементами этого мира они проецируются на события текущей жизни, зафиксированные в дневнике.

В поздних тетрадях время представляется как итог прожитого, вне пространственной конкретности. Оно измеряется нравственно-психологическими понятиями: «Вечер у Колокольцевых. Какой трагизм в материнстве! Эта нежность к маленьким <...> потом это напряженное внимание и уход, чтобы вырастить здоровых детей; потом старание образовать их, горе, волнение <...> и потом отчуждение, упреки, грубость со стороны детей, и какое-то отчаяние, что вся жизнь, вся молодость, все труды напрасны» (курсив мой. – О.Е.).

Попытку преодолеть условность дневникового времени и пространства представляют собой так называемые «Ежедневники», которые Толстая вела с 1905 г. параллельно дневнику. Эта разновидность записей аналогична записям в дневнике Л. Толстого под заголовком «Делал». Объективно-физическое время-пространство здесь противопоставлено автономному следованию событий душевной жизни, их несоответствие как бы устанавливается фактически.

Вести дневник усложненным способом Толстую, как и самого писателя, заставили возрастные изменения в психике, осложненные духовным одиночеством обоих супругов. Все труднее оказывалось совмещать в одной записи внутреннее переживание, текущее в своих временных рамках, с событиями объективного мира. В молодом сознании эти две автономные сферы соприкасались по той причине, что впереди была еще большая жизненная перспектива, и мир, несмотря на все противоречия, воспринимался целостно. Во второй половине жизни душевный мир оказался ценнее и предпочтительнее мирских забот и семейной жизни.

Для Толстой в этом отношении рубежом стала смерть любимого младшего сына Ванечки. Только через два года после этого события она возобновила ведение дневника. И именно тогда появляется первый намек на переход к новой системе пространственно-временных координат: «Буду писать строго одни факты, а когда буду расположена, – опишу и эти промежуточные два года моей столь значительной, по внутреннему содержанию, жизни».

Окончательное формирование новой структуры дневника, а с ней и дуальной системы хронотопа приходится на начало 1900-х гг. В связи с уменьшением обязанностей и забот, вызванных отделением детей, поворот в сторону душевного мира в дневнике завершается. «Внешние событий меня утомили, – признается Толстая в записи под 27 марта 1901 г., – и опять очи мои обратились внутрь моей душевной жизни <...>». А с появлением «Ежедневника» время начинает идти самостоятельно в двух параллельных измерениях. Лишь смерть Л. Толстого останавливает психологическое время дневника.

Таким образом, время и пространство в дневнике являются одновременно формальными и философско-эстетическими категориями. С их помощью происходит упорядочение жизненного материала и его осмысление. Часто само время является объектом философского осмысления автора. От характера понимания автором сущности категорий времени и пространства зависит их форма, воплощенная в организации записей.

Являясь автономной жанровой категорией, хронотоп тесно связан с такими составляющими дневника, как функциональность, типология и метод. Из их диалектического взаимодействия образуется оригинальная форма времени – пространства в том или ином образце жанра. Дневник XIX в. выработал три классические разновидности хронотопа. Но жанровая диалектика нередко приводила к, образованию гибридных, переходных и неклассических форм. Этот факт подтверждает глубокую содержательную значимость категорий времени и пространства, которые каждое новое поколение дневниковедов трансформировало в соответствии с новыми творческими задачами.