1. Специфика композиции дневника
Композиция является настолько же важной категорией дневника, насколько и литературно-художественного произведения. Этому есть свидетельства самих дневниковедов. Так, С.Я. Надсон в самом начале своего юношеского журнала отмечал: «Однако я начинаю бросаться, а надо описывать, как я и намеревался, по порядку». Понимание того, что изложение событий должно проводиться в определенном порядке, свойственно уже начинающему дневниковеду. Более опытный дневниковед К. К. Романов также отмечает нарушение заведенного в своем журнале порядка: «Понедельник. 22 <августа 1888 г.> <...> Я замечаю, что за последнее время пишу дневник очень бестолково».
Важность композиции как составляющей жанровой структуры дневника не означает, однако, ее сходства с этой категорией в художественной прозе. В большой литературе последовательность частей произведения отражает его эстетическую концепцию. В дневнике она, на первый взгляд, воспроизводит порядок событий, которому подчиняется автор, стремящийся сохранить объективность в их описании. Чем точнее дневниковед излагает факты в их связях, тем лучше он выполняет свое жанровое задание.
Такая концепция композиции начисто лишает автора дневника творческой самостоятельности и отводит ему роль регистратора событий, каковым он на самом деле не является. История дневникового жанра дает такое обилие способов оформления записей и компоновки событий, что вопрос о фатальной зависимости автора от порядка их протекания отпадает сам собой. Тем не менее во всем этом разнообразии можно выделить определенную закономерность, позволяющую говорить о наличии нескольких принципов организации материала дневников. Эти принципы отличаются от композиции в ее художественном понимании, но также относятся к области построения, упорядочения, последовательности содержания. В этом отношении композиция дневника и композиция художественного произведения являются тождественными категориями.
Понятие композиции как компонента формы предполагает наличие завершенной структуры с устойчивыми элементами. Композиция служит выражением идейного замысла произведения.
Особенность композиции дневника состоит в том, что она организует материал почти всегда незавершенного произведения, работу над которым автор может прервать в любой момент. Кроме того, планы автора относительно его дневника могут меняться со временем, а вместе с ними подвергается деформации и структура дневника. Особенной интенсивностью такой процесс отличается в дневниках периода индивидуации. Эти дневники сложны не только по своему составу (см. гл. I), но и с точки зрения работы авторов над ними. Так, дневники Н. Тургенева, Дружинина, Добролюбова состоят из разных по своей жанровой функции тетрадей или из разрозненных, содержательно не связанных между собой фрагментов, в которых нелегко найти идейное ядро и скрепляющие их средства.
Ввиду неоднородности построения дневников вопрос о композиции не может сводиться к единому структурно-организационному принципу, свойственному этому компоненту их формы. Речь может идти о двух точках зрения на композицию дневника. С каждой из них может быть рассмотрена только одна группа дневников. К первой группе относятся дневники, композицию которых можно анализировать, охватывая дневник в целом, во всех его различных частях или тетрадях. В этом случае мы имеем дело с широким пониманием композиции. Понятие композиции в узком смысле относится не к дневнику как целому, а к его основному структурному элементу – подневной записи. То есть анализу надо будет подвергнуть построение отдельной записи. Такое разграничение позволит определить как типы, так и разновидности дневниковой композиции.
Композиция тесно связана с типологией дневника. Структура подневной записи и способ связи разных самостоятельных записей зависят от сущности, стабильности или изменчивости объекта изображения. Композиции большинства экстравертивных дневников свойственна устойчивость. Наоборот, переходный и осциллирующий типы обладают подвижной структурой записи. Интровертивные дневники также в своей массе тяготеют к нестабильной организации материала.
2. Разновидности композиции
а) непрерывная композиция
Рассмотренная с точки зрения построения подневной записи, композиция дневника имеет только два вида. Первый из них в наибольшей степени отвечает представлению о дневнике как ежедневном или регулярном своде событий. События группируются в их естественной последовательности, не нарушаемой произволом автора. Изображаются они в их внешней детерминированности. Автор отражает в дневнике объективные причинно-следственные связи.
В каузальной зависимости находятся между собой и отдельные самостоятельные подневные записи. Они выстраиваются в динамичный ряд, который воссоздает состояние социального континуума или сегмента среды обитания автора.
Жанровые различия не влияют на характер организации материала. Тем не менее к непрерывной композиции тяготели дневники бытового и служебного жанров, путевые и социально-политические. Такая композиция отражала поток событий, в котором человек стремился обрести устойчивое существование и свести к минимуму зависимость от непредсказуемых явлений, способных нарушить жизненное равновесие. То есть на композицию была спроецирована конкретная мировоззренческая установка автора дневника.
Вместе с тем зависимость композиции от мировоззрения дневниковеда не была односторонней. Само мировоззрение было сформировано теми жизненными закономерностями, структура которых легла в основание организации дневникового материала.
Сущность непрерывной композиции заключается в том, что чреда описываемых в дневнике событий не нарушается вмешательством deus ex machina, причинами, выходящими за пределы естественного каузального ряда. Организационная структура записей остается стабильной, даже если в них отмечается перерыв в несколько дней или недель. В таком случае автор может ограничиться ссылкой на предыдущие записи как типичные в этом отношении. Сама констатация обыденных фактов становится необязательной ввиду их структурной идентичности: «14, 15 и 16 <мая 1825 г.> Протекли в обыкновенных занятиях», – записывает в своем дневнике И.М. Снегирев.
Выработанный порядок является основой уклада жизни, а отражающая его композиция дневника – литературно-эстетической нормой. Автор дневника с непрерывной композицией как бы констатирует тождество сферы бытия и сферы сознания на основании единого организующего принципа.
В рассмотренном аспекте непрерывная композиция может быть названа классической на том основании, что ее придерживалась и к ней тяготела бо́льшая часть дневниковедов XIX в.
В дневнике А.Г. Достоевской основной событийный ряд – семейно-бытовой. Жена писателя изо дня в день записывает в дневник все значительные и мелкие события в их хронологической последовательности. Некоторые из них по своему масштабу нередко выходят за рамки одного дня, и тогда Достоевская обращается к ним до тех пор, пока они не завершатся: «Пятница, 6 <декабря 1867 г.> Сегодня, когда Федя топил печку, то ужасно бранился, я ему об этом заметила, он рассердился, и мы с ним поссорились. Ссора была довольно значительная. Получила от мамы письмо и сегодня же отвечала»; «Суббота, 7. Ссора у нас все еще продолжается; я сидела целый день дома, читала какой-то роман. Хозяйка нам дает знать, что мы должны искать себе квартиру»; «Воскресенье, 8. Ссора продолжается по-прежнему, мы не говорим, не кончаем ссоры, не знаем, чем это кончится; ссора кончилась, Федя ужасно беспокоился, что я нынче была нездорова».
Скрупулезно точно, иногда по часам, заносит события в дневник СИ. Танеев. Помимо фактов обыденной жизни он отражает и события культурного характера, которые органически вписываются в композиционный строй записей: «Москва, 8 апреля <1894 г.> Был в консерватории <...> В 1 час к обеду пришел Модест Ильич; Конюс, который пришел раньше, вскоре ушел <...> В 2 1/2 час, пришли ученики <...> Проводил Модеста Ильича к Ипполитову-Иванову <...> Конюс зашел ко мне. Мы читали «Этику» Спинозы. Заходил Юша <...>»; «Москва, 9 апреля. В 10 1/2 час. я заходил к П.Н. Трубецкому <...> Вернулся домой <...> После обеда – концерт Эрарского, дирижировал Иванов <...> Анна Ив. Привезла Павлушу Аренского. Видел Смоленского, Кругликова, Кашкина, Корещенко, А.Л. фон Мекк и пр.».
П.Е. Чехов встраивает факты повседневной жизни в природный календарь, годовой цикл сельскохозяйственных работ и церковных праздников. Его дневник наиболее полно отражает естественные, социальные и духовные связи. Несмотря на краткость всех без исключения записей, они своей организацией воссоздают то органическое единство человека и всего его окружения, которое не удавалось показать большинству его предшественников. Истинное содержание отдельной записи в дневнике П.Е. Чехова раскрывается лишь в комплексе с другими записями, последующими и предыдущими: «3 <мая 1893 г.> Начали пахать под горох. Стирка белья»; «4. Сад вычистили. Первый дождь весенний. Грачи кричат и вьют гнезда на деревьях. Воздух хорош. В лесу соловьи»; «5. Отдание Пасхи. Холодно и ветер. Миша приехал ночью»; «6. Вознесение. Был в обедне в Васькине. Ночью был мороз. Грачи уже перешли во двор на деревья, кричат отвратительно и пакостят»; «7. Градус морозу, северный холодный ветер. Еду в Москву. Клубнику и малину поливать и деревья на пруде».
Непрерывная композиция свойственна многим дневникам тюрьмы и ссылки. Невзирая на ограниченность социальных связей их авторы строят записи в соответствии с жизненным ритмом неволи. Строгий распорядок жизненного уклада дневниковеда диктует его летописи композиционную схему. Порой и сам автор стремится придерживаться внешнего порядка, который автоматически переносится в дневник. В.К. Кюхельбекер в своем тюремном дневнике подчеркивает это обстоятельство: «5 апреля <1832 г.> Сегодня сподобился я счастия причаститься святых тайн. После обеда писал к родным»; «6 апреля. Начал я поэму «Вечный Иудей»; сочиняя вступление, заметил, что чтение Гомера осталось не без действия на мой слог. После обеда я читал, потом прохаживался, наконец, занимался греческим языком»; «7 апреля. Нынешний день я совершенно почти так же провел, как вчерашний; это, надеюсь, часто будет случаться, ибо я намерен в своих занятиях соблюдать порядок».
Некоторые авторы в целях упорядочения материала подневной записи придерживались более жесткой композиционной схемы. События дня в их последовательном течении отделялись не только абзацами, но и нумеровались. К введению такого приема автора подталкивал служебный распорядок, требовавший строгой дисциплины и развернутого плана дня. Однако вряд ли подобную композицию можно объяснить исключительно прагматической установкой. Она отражала образ мышления дневниковеда, характер его мироощущения.
Директор императорских театров В.А. Теляковский, автор, замечательных в художественном отношении мемуаров, обладавший безукоризненным эстетическим вкусом, в своих многотомных дневниках следовал названной схеме, которая не только не вредила их литературным достоинствам, но придавала им бо́льшую выразительность. Выделенные номера фокусировали на себе внимание по принципу гештальта: в одних был сосредоточен материал о тех или иных актерах, певцах, танцорах, режиссерах театра, в других – анализ постановок, в третьих – рассуждения общеэстетического порядка и т.п.: «29 октября < 1900 г.> Критика «Ромео и Джульетты», появившаяся после первого представления.
1. «Deutsche Zeitung».
2. Прочтя эту критику, стыдно становится за всю нашу московскую печать, что она не могла серьезно отнестись к такому серьезному вопросу, как постановка в Малом театре шекспировской трагедии. Единственную серьезную критику в столице России печатает немецкий орган и негодует на русские газеты.
3. Присутствовал в Новом театре на представлении «Бронзовый конь». Пела Данильченко вместо Цыбушенко. Голос ее недостаточно гибок и мягок для исполнения этой партии, она может лишь дублировать. Публика приняла ее довольно сдержанно.
«Спящая красавица» – танцевала Рославлева и Гельцер по моему приказанию, переданному старику Гельцеру и Горскому».
б) дискретная композиция
Не все дневниковеды стремились подчинить композицию записей естественному ходу событий. Осмысление фактов, а также проблемы духовного мира играли не менее важную роль в их понимании применительно к дневнику. Такие авторы испытывали двойную зависимость – от внешнего и от внутреннего.
Детерминированность явлений внутреннего мира далеко не всегда была очевидна, отчего изложенный факт выглядел немотивированным, случайным. Связи между двумя (или несколькими) соседними записями казались нарушенными. Происходил разрыв в течении естественноисторического или общественного процесса, в который был включен автор.
Повторяясь периодически, отмеченные разрывы компонентов внешней формы дневника образовывали принципиально иную структуру записей. Одна часть событий находилась в каузальной зависимости от объективных законов социального мира, другая была детерминирована скрытыми от глаз субъективными механизмами сознания и воли автора.
Нередко разрыв был обусловлен отсутствием сколько-нибудь значительных жизненных фактов, место которых и занимали феномены душевного мира. Автор дневника с непрерывной композицией, подобно И.М. Снегиреву, заполнял событийные пустоты ссылкой на обыденные профессиональные занятия. В дневниках с дискретной композицией происходило «переключение» на сферу мышления или духа.
Обе закономерности не означали, что в дневниках первой группы внутренний мир их авторов не отражался и все записи сводились к констатации житейских дел и служебных занятий. И там духовная жизнь присутствовала в той мере, в какой она действительно проживалась автором. Например, в дневнике С.А. Толстой большинство записей содержит изложение ее переживаний, чувств, размышлений. Но все они встроены в структуру записи так, что составляют органическое целое с другими, внешними событиями и в большинстве случаев детерминированы последними. В дневнике Толстой нет немотивированных переходов от внешнего к внутреннему в динамике подневных записей.
Так обстоит дело и с дневниками других авторов, где мысль, ratio, или чувства, эмоции занимают значительное место: И.С. Гагарин, А.Ф. Тютчева, М.А. Башкирцева, П.И. Чайковский и др.
Дискретная композиция выражала авторскую концепцию господства «мира идей», в противоположность концепции преобладания «мира вещей», выраженной непрерывной композицией.
Наиболее последовательно принципы дискретной композиции нашли воплощение в дневнике А.И. Герцена. В нем практически отсутствует перечень основных событий дня, обычный для классического дневника. Герцен заносит события по степени их важности в его духовном развитии, по их влиянию на формирование его личности. Таким событиям принадлежит центральное место в его дневнике.
Та группа записей, в которой событийной первопричиной является внешнее событие, обыкновенно состоит из двух частей. В первой событие обозначается, во второй автор выводит из него следствие для своей духовной жизни: «15 <апреля 1843 г.> Письмо от Огарева, письмо от Белинского и длинный разговор с Кетчером и Наташей. Странная вещь, до какой степени каждый человек – он сам и ни в каком случае не может выйти из себя или подняться в такую сферу, в которой бы в самом деле поглощались его личные особенности <...> (длинное рассуждение. – О.Е.).
Граф Строганов писал еще к гр. Бенкендорфу и просил доложить государю о моем путешествии... О Боже, неужели так близко совершение мечты, упования самого заповедного, – мне так страшно вздумать, что в июле, быть может, проведу месяц с Огаревым на Lago Maggiore, я поюнею, это одно из требований часто личных».
Между отдельными записями герценовской летописи эксплицитные связи, как правило, отсутствуют. Запись, относительно насыщенная событиями, чередуется с записью, в которой отсутствует динамика внешней жизни, «мир вещей». Такое чередование происходит почти с регулярной последовательностью: «19 <мая 1844 г.> Какой-то пилигрим рассказывал о Соловецком монастыре. Монахи истязают там арестантов ужаснейшим образом; они их секут, вынуждая требовать денег, заставляя в трескучие морозы полуодетых работать и пр. Этими сечениями предводительствует настоятель; секут в трапезе <...>»; «27. У нас до того все элементы перепутаны, что никак нельзя указать, с какой стороны враждебный стан; может быть, это и хорошее начало, указующее, что все стороны <...> отдельно взятые не могут служить определением <...>»; «30. Вчера проводили Кетчера. Время идет да идет <...> Писал к Белинскому, утешал его <...>» (между 19 и 27, 27 и 30 записей нет. – О.Е.).
Менее регулярно, но в согласии с тем же принципом строит композицию своего дневника историк И.Е. Забелин. Структура отдельной подневной записи его журнала напоминает герценовскую. Так же как и автор «Былого и дум», Забелин чередует собственно событийную часть с воспоминаниями либо с пространными рассуждениями на исторические темы. Часто между следующими друг за другом записями внешние каузальные связи отсутствуют: «5 мая < 1865 г.> Среда. Смотрели картины и акварели у Боткина.
Все это прошло. Все это было так тяжело и скорбно, что я насилу перенес. Если эту пытку я вынес, то, стало быть, крепок, могу вынести всякие пытки, могу вытерпеть и огнем жжение, и костей ломание, и кнутом битие <...> (далее – длинные воспоминания и рассуждения на нравственные темы. – О.Е.)»; «<1870 г.> За обедом у Кетчера в пользу Грановского я жаловался на Академию по поводу присуждения премии. Говорил, что из-за чего работать, что себе стоит дороже, каждый лист себе стоит извозчиком <...>».
Путь развития дискретной композиции в XIX в. оказался весьма своеобразным. Будучи второй по степени продуктивности формой организации дневниковых записей, дискретная композиция в процессе своего развития приводила к автономизации той части записей, которая отражала «мир идей» автора и в конечном счете – к жанровой модификации – образованию параллельного дневнику жанра «записей» или записных книжек. Такая тенденция отчетливо прослеживается у Забелина, Ключевского, Л. Толстого, отчасти у Достоевского в его «письменных книгах». У этих и некоторых других авторов большой массив записей, при сохранении формальных признаков дневника (датировка, нередко – традиционный событийный ряд), фактически представляет собой свод отдельных мыслей, заметок на память, которые содержательно связаны с профессиональной деятельностью дневниковеда или главными темами его размышлений. Следствием было то, что записи подобного рода публиковались издателями (правда, не всегда обоснованно, как, например, в случае с дневниками Забелина) в самостоятельных разделах издания их дневников.
3. Организация материала дневника по принципу жанрового деления
Второй тип композиции дневника предполагает рассмотрение его материала в целом, а не одной его структурной единицы – подневной записи. Этот принцип распространяется на группу «неклассических» дневников, в которых по тем или иным причинам нарушена традиционная последовательность фиксации событий.
Основной композиционной закономерностью рассматриваемой группы является относительная самостоятельность отдельных жанровых образований внутри дневника. Между ними нет формальных связей. Их объединяет лишь образ автора. В каждой автономной части материал организуется в соответствии с ее жанровыми закономерностями. То есть композицию записей определяет их жанровое содержание.
Возникает вопрос: почему авторы подобных дневников отказываются от принципов классической композиции? Предпочтение нетрадиционным формам организации материала дневника связано с особенностями мировоззрения и социального бытия автора.
Делая записи по жанровому принципу, дневниковед таким образом отражает разные сферы своего бытия и сознания. По той или иной причине (психологической, возрастной, в силу важных жизненных обстоятельств) он воспринимает мир не целостно, а дискретно, фокусирует внимание на его различных организационных уровнях – житейском, природном, социальном, обыденном или философском сознании. Каждая сфера отраженного бытия или сознания предписывает свои законы построения информативного материала. Поток сознания нельзя встроить в рамки зарубежного путешествия, а последнее вместить в структуру записей творческого характера.
В то же время подобная композиция отражала поиски автором дневника способа целостного восприятия мира. Одни дневниковеды со временем обретали его, другим это так и не удавалось в течение всего периода ведения их журналов.
Среди дневников рассматриваемого типа можно выделить несколько групп, в которых однотипная композиция имела разные детерминанты. К первой относятся дневники периода индивидуации.
Ранний дневник А.В. Дружинина (1843 – 1850 гг.) распадается на ряд автономных фрагментов, построенных по жанровому принципу. Сам автор осведомлен насчет того, как должен строиться классический дневник, но для своего журнала в данный период времени он выбирает другой композиционный принцип («не ждите от меня правильного и постоянного дневника»). Психологическион еще не готов к регулярному ведению записей. Его дневник отражает процесс освоения мира по разным направлениям.
Датированные записи, имитирующие классический дневник, в композиционном отношении представляют собой не события, следующие во временной последовательности друг за другом, а различные «истории», случившиеся с автором и организованные по сюжетному принципу: завязка – развитие действия – кульминация – развязка (записи под 10 августа, 5 и 6 сентября 1845 г.). С точки зрения построения они близки художественным фрагментам этого же периода, озаглавленным издателями дневника «Наброски повести», и более позднему фрагменту «Замысел драмы» (1853 г.).
Другая группа датированных записей композиционно тяготеет к «Психологическим заметкам» в дневнике 1847 – 1848 гг. И те и другие фрагменты строятся в форме рассуждения с посылками в начале и выводами в конце.
Имеется в дневнике и еще одна оригинальная в структурном отношении группа записей – это так называемые «Schizzi» (заметки), по жанру близкие к афоризмам и максимам. Их организация в миниатюре повторяет композицию юношеского дневника в целом, который в совокупности своих частей отражает движение формирующейся личности к единству и полноте ее социально-психологических слагаемых.
По завершении процесса индивидуации и обретении целостности психологической личности Дружинин пишет классический дневник с непрерывной композицией. В нем доминируют внешние события, но автор находит место и для описания душевной жизни. Эти две сферы его бытия выдержаны, соединены прочными логическими связями так, что психологические заметки, творческие замыслы и факты обыденной жизни представляют общий естественный поток: «<18 апреля 1856 г.>, среда. В среду утром ездил много. Вчера на вечере <...> упросили меня съездить к Тимму <...> Тимма застал я больного <...> От него к Лажечникову – не застал. Оттуда к Раулю <...> Обедали у меня обломки нашей канцелярии <...> Было весело <...> Болтали и смеялись до 9 часов, потом я с Юрием кончил вечер у Тургеневых <...>».
Аналогичным образом строится юношеский дневник НА. Добролюбова. Он представляет собой несколько незавершенных записей, которые в совокупности образуют единое целое, скрепленное динамикой образа автора. Дневник отражает развитие личности Добролюбова.
Всего в дневнике 1850 – 1859 гг. насчитывается одиннадцать самостоятельных в жанровом отношении фрагментов. Некоторые из них (например, «Памятный листок» 1853 г.) своей композиционной организацией близки построению классической дневниковой записи: «22 июня. Написал стихотворение. 20 стихов. 4 июля. Писал «Провинциальная холера». Рассказ. 4 августа. Письмо домой». Другие являются очерком одного дня или одного события, врезавшегося в память юного летописца («Встреча Христового праздника. 1853 год», «Заметки о преосвященном Иеремии», «Воспоминания о Иеремии»). Третьи тяготеют к структуре записных книжек» («Замечательные изречения», «Pro memoria»).
Разноуровневая организация записей, носящая в литературном отношении экспериментальный характер, служила подступом к форме систематического дневника, который сложился у Добролюбова к 1859 г., вобрав в себя опыт всех ранних записок. Будучи принципиально иной по отношению к структуре ранних фрагментов, композиция более позднего дневника рассматривалась автором как итог литературной эволюции, как овладение мастерством построения записи: «Начну с этих записок. Хоть передо мной и нет теперь первых листьев их за прошлый год, но я помню ясно, что в тот год я хуже писал <...>».
Вторую группу дневников с композицией рассматриваемого типа составляют образцы, структура которых подчиняется жанровому содержанию не в строгой зависимости от возраста автора, а от его душевного склада. В этом ряду наиболее типичным является дневник Н.И. Тургенева.
Он состоит из 17 самостоятельных тетрадей, некоторые из которых можно объединить по жанровому признаку. Тем не менее получится около десятка разных дневников. Разность их жанровой природы отмечена автором в самих названиях: «Дорожная Белая книга», «Моя скука», «Свободные минуты геттингенские», «Путешествия 1825 – 1826 годов» и др. Тургенев осознавал и возрастной фактор, влияющий на характер и организацию записей. Завершение периода нравственного и гражданского созревания (индивидуации) зафиксировано в названии одной из тетрадей – «Книга повторений. Единообразие. Переход человека от жизни мечтаний к действительности». Способ организации записей в дневниках существенно разнится. В одних он детерминирован событийным рядом, в других – полетом мысли и воображения автора. Сложная душевная организация Тургенева не позволяла ему выработать единый принцип построения журнала. И он вынужден констатировать этот факт в названии одной из тетрадей: «Книга эта пестра, как мои занятия».
Чередование различных по композиции частей свойственно не только дневнику в целом, всем его 17 тетрадям, но и отдельным жанровым образованиям. Если в путевых дневниках или в тетради под названием «Журнал Н. Тургенева от 24 сентября 1821 г. до 5 января 1824» автор в основном придерживается единых принципов композиции, то в «Белой книге» построение записи отличается дуализмом. В основу записи кладется факт внешней жизни, который в дальнейшем подвергается (посредством воображения) интерпретации, далеко уводящей от первопричины. Такая запись строится по принципу музыкального тематизма с последующей разработкой: «2 мая <1807 г.> Мысли на балконе (на кирхе): Закуривши трубочку, сажусь на балкон. Первый предмет, который представляется глазам моим, есть Сад Таврический. Взор останавливается, и воображение действует. – Я представляю себе, отчего сей сад называется Таврическим. Потемкин! Ты, думаю, был причиной сего имени <...> От сада перехожу к сему вельможе <...> Тут приходит мне на мысль «Сон Радищева», когда он ехал в Москву <...> Тут бросаю взор в другую сторону и вижу реформатскую церковь <...> Я взглянул на Литейную – и сердце мое при сем имени облилось кровью. Улица сия получила свое имя от литейного двора <...>».
Сложная структура дневника Н. Тургенева отражала процесс поисков автором своего места в социуме, постоянно испытывавмое ощущение социальной невостребованности. Подтверждением этого является и одна специфическая тетрадь дневника, первоначально представлявшая черновой проект по финансовой части, но переделанная в «журнал» – «Моим пером да пишется правда и закон». Стремление объединить все составляющие своей личности с последующей ее реализацией в социальном действии составляла главную жизненную задачу декабриста Н. Тургенева. И дневник по-своему, через композицию и жанровое содержание, отражал этот процесс.
Ранние дневники К.С. Станиславского (1876 – 1900 гг.) также разнообразны по своему жанровому содержанию. Они велись в разных тетрадях, так как отражали различные сферы духовного и профессионального бытия автора. Некоторые из них были посвящены конкретным событиям, важным для творческой эволюции будущего режиссера («Спектакль Сапожниковых 18 марта 1879 г.», «Секретаревский театр (зима 1878/79 г.)». Все дневники этого периода можно разбить на две большие жанровые группы. К первой принадлежат тетради и записи бытового содержания, ко второй – творческие дневники. Бытовой дневник ничем не отличается от аналогичных образцов других авторов. В нем Станиславский описывает будничные события в рамках локального времени – пространства: «2 января 1881 г. Пятница. Замечательный день. Утром был в «Деве ада». Помятова заметила меня и все время делала глазки и кокетничала со мной»; «5 мая. Понедельник. Скука; главным образом оттого, что все лучшее на праздниках прошло и впереди ничего решительно нет».
Творческие дневники относятся к сфере театра и почти исключают инородный материал. Они составляют бо́льшую часть тетрадей рассматриваемого периода. Многие из них имеют специфические заголовки – «Театральный дневник любителя драматического искусства. Наблюдения и заметки. 1885 год», «Режиссерские дневники 1904 – 1905 годов», «Иван Мироныч», «Режиссерский дневник 1905 года», «Привидения». Здесь сгруппирован «студийный» материал, раскрывающий творческую лабораторию мастера: «16 ноября 1904 г. Обыкновенно неопытные актеры боятся, что публика заскучает. Они стараются забавлять ее... Это ошибка. Не в том публика находит интерес».
Самостоятельную тетрадь составляет дневник путешествий, или зарубежных гастролей. Он велся основателем Художественного театра в период его европейского турне начала XX в. Дневник, наряду с традиционными для путешествия моментами, отразил ход гастролей и впечатления автора: «8, суббота. Утром визиты. Вечером «Дядя Ваня». Краски не пришли. Волнение при гримировке. Успех огромный. Венок мне от княгини Ахельберг. В театре плачут. Лаудова в восторге. Ужин в гостинице»; «11/24 среда. Курьезный и интересный день. Был в один день в пяти городах. Утро в Карлсруэ. Расплачиваюсь, бреюсь. Едем с визитом к консулу. Торопимся. Ольга Леонардовна узнает в нем того, кто в Баденвейлере тепло отозвался на его смерть – смерть Чехова (Баденвейлер в двух часах езды от Карлсруэ)».
Все эти эксперименты говорят о том, что характер жанрового мышления не позволял Станиславскому объединить разрозненные жанровые группы в цельную летопись своей театральной жизни. Автор представлял дневник как собрание композиционно самостоятельных образований, которые отражают этапы творческого становления его личности.
4. Понятие дневникового сюжета
Как нехудожественный жанр с незавершенным рядом событий, дневник не имеет сюжета с точки зрения категорий беллетристики. Вместе с тем дневник отражает линию судьбы автора. Так же как и в художественном повествовании, в нем имеются свои кульминационные пункты, «завязки» и «развязки». В одних дневниках они выражены более рельефно, в других даны в свернутом виде, в форме продуктов душевной жизни (воспоминаний, снов, фантазий, мыслей).
В наибольшей степени сюжетоподобная организация свойственна дневникам с высокой степенью концентрации действия на небольшом временном интервале. В таких случаях автор выбирает важный для его судьбы период и описывает его в дневнике (П.И. Долгоруков, М.П. Погодин, Т.Г. Шевченко, Н.Г. Чернышевский). Чаще всего к сюжетному построению тяготеют путевые, служебные, тюремно-ссыльные дневники и дневники периода индивидуации. В них ставится конкретная задача, ограниченная временными рамками. Хотя дневниковеду еще не известен «финал» его «драмы», он предвидит его, ему уже рисуются его очертания, а иногда и сам путь. В подобном дневнике элементы сюжетного действия могут быть известны заранее, и по мере его развертывания уточняются лишь детали. Все это имеет место при условии, что главным действующим лицом дневника является сам автор, а не внешние по отношению к нему события. В общественно-политическом жанре события развиваются помимо воли дневниковеда, и предвосхитить их он не в состоянии. Там сюжет локализуется на личной судьбе автора, вливающейся в поток событий «большой» истории. Но и здесь имеются исключения.
В сюжете дневника может отразиться не только личная судьба автора, но и судьба целой социальной группы. В этом случае сюжет воспроизводит «драматическую» схему, типичную для данной общности. Именно так построен сюжет дневника В.Г. Короленко.
Принадлежность Короленко к поколению «семидесятников», с их ярко выраженным социальным интересом, с хождением «в народ», проявилась в особенностях сюжетной динамики его дневника. События в дневнике развиваются по линии, образующей круг, а ее направление совпадает с траекторией движения главных оппозиционных сил эпохи: Восточная Сибирь – Верховья Волги – Петербург – Америка – Юго-Восточная Европа (Румыния) – Крым – Нижний Новгород – Полтава. Замкнутость географии сюжета, его циклический характер, совпадает с цикличностью жанрового содержания дневника.
Итак, сюжетосложение свойственно дневнику в видоизмененном варианте. Сюжет дневника отличается тем, что не мыслится заранее, а создается в процессе написания произведения. Он в большей мере, чем беллетристический, зависит от жизненных обстоятельств дневниковеда. В дневниках, охватывающих большой временной промежуток (более 10 лет), узловые для традиционного сюжета моменты растянуты, размыты и смещены. Они отражают схему жизни, а не замысла автора, хотя последний в той или иной степени имеется у дневниковеда.
5. Некоторые способы сюжетной организации дневника
Дневниковый сюжет близок структуре художественного сюжета там, где имеется драматическая коллизия. Подобных дневников, естественно, не очень много. К ним относятся те образцы жанра, в которых отражаются не внутренние, душевные переживания авторов, а противоречия и конфликты внешнего, чаще всего семейно-матримониального характера.
Литературный материал на сюжетном уровне может вводится в дневник непосредственно: в виде многочисленных цитат из художественных произведений, сходных с жизненной коллизией автора дневника; в форме организации материала по типичной для определенного направления схеме сюжетосложения. Выбор бывает обусловлен конкретной жизненной ситуацией и длительностью ведения дневника.
В любом случае дневниковый сюжет является оригинальным, не подгоняется искусственно под некую готовую модель. Напротив, он всегда (в ситуации сходства с литературным аналогом) подтверждает реалистичность типичных сюжетов классической художественной прозы.
С усилением роли общественных мотивов в дневниковом жанре число подобных сюжетов резко уменьшается. Поэтому основная часть «остросюжетных» дневников относится к первой половине века.
а) вкрапление литературного материала в дневник
Наиболее сложный по составу и конфигурации сюжет содержит дневник В.А. Жуковского. По содержанию он напоминает сюжет просветительского романа воспитания. Дневник Жуковского состоит из четырех частей. Первая (1804 – 1806 гг.) отражает «годы учения» молодого поэта, который после смерти дорогого друга Андрея Тургенева замещает отсутствующего вымышленным образом Наставника, составляет жизненный план, анализирует нравственные понятия, рассуждает о жизни и счастье.
Затем в дневнике появляются новые персонажи – Е.А. Протасова и ее дочери. Жуковский становится воспитателем последних. С одной из них, Марией, у него завязывается длительный роман. Его кульминацией является фрагмент дневника 1814 г., который представляет собой исповедь героя. Здесь же содержится и развязка. Собранные вместе дневники 1804 – 1806, 1810, 1814 гг. рисуют следующий сюжет.
Молодой человек теряет Наставника и вступает в самостоятельную жизнь. При этом, напичканный книжной мудростью, он самостоятельно строит план самовоспитания и деятельности (экспозиция). Герой становится учителем двух девушек-сестер, одна из которых (Маша Протасова) впоследствии станет его возлюбленной (завязка). Мать девушки (Е.А. Протасова) из-за предрассудков отказывает в благословении дочери, но контакты между возлюбленными продолжаются (переписка Жуковского и Маши Протасовой из разных комнат дома, отраженная в сохранившихся фрагментах дневника); они не теряют надежды на счастье в отдаленном будущем (развитие действия). Происходит сцена решительного объяснения между героем и матерью девушки, за которой следует окончательный отказ (запись в ночь на 26 февраля 1814 г.). Чтобы уберечь дочь от соблазна, мать выдает ее замуж против воли. Герой переживает душевный надрыв и кризис (кульминация). Жизнь героя продолжается по соседству с молодыми. Мучительные переживания молодой и ее ранняя смерть (развязка). Обобщающим выводом в эпилоге «романа» является афористическая запись в дневнике 1817 г.: «Жизнь есть воспитание. Все в ней служит уроком. Счастие жизни: знать хорошо свой урок, чтобы не поступиться перед Верховным учителем».
Четвертая часть дневника написана в совсем другом духе. Она отражает новый социальный статус автора – воспитателя наследника. В ней описываются регулярные путешествия Жуковского, прежде всего зарубежные.
Две группы дневников (1804 – 1806, 1814 гг.), которые представляют своеобразный автобиографический роман воспитания, в соответствии с классическим романом воспитания имели существенный изъян. В «романе»-дневнике Жуковского отсутствовала часть, которая в классической традиции носила название «Годы странствий». Содержание этой части обыкновенно составляло описание того, как во время путешествий расширяется горизонт познаний героя, как знакомство с жизнью различных народов и культур способствовало окончательному становлению его личности. В дневниках Жуковского нарушается хронологическая последовательность классической сюжетной схемы, зато соблюдается жизненная логика их автора. «Годы странствий» падают на зрелый период его жизненного пути. Обстоятельства сложились так, что знакомство Жуковского с европейской цивилизацией проходит не в ранние юношеские годы, а в период, когда он был уже известным поэтом. Дневники 1820 – 1830-х годов сюжетно воспроизводят недостающую часть и ярко живописуют процесс художественного, политического и гражданского воспитания автора. Не случайно А.И. Тургенев, встретившийся с Жуковским в Германии, писал брату Николаю в сентябре 1827 г.: «Здесь началось его <Жуковского> европейское образование». Сюжет дневника Жуковского является аналогом художественного сюжета европейского романа воспитания (Гете, Г. Келлер, Л. Тик).
Острый драматический сюжет разворачивается в «Дневнике для отдохновения» А.П. Керн. Он велся в период увлечения Анны Петровны молодым офицером, фигурирующим под «цветочными» именами Шиповника и Иммортеля. Динамика сюжета была задана той жизненной ситуацией, которая сложилась к началу его ведения. Экспозицией служит тяжелое душевное состояние Керн, которое она испытывала вследствие хронического взаимного отчуждения с мужем. Знакомство с образованным и душевно чутким офицером производит переворот в жизни молодой женщины, и она решает описать этот «роман» по горячим следам в форме дневника в письмах к своей тетке Феодосии Полторацкой.
Хотя развитие действия нельзя предугадать, сюжет дневника вполне предсказуем: жизнь не может повернуться в желанном для автора направлении, и она не может этого не осознавать. Поэтому перипетии дневникового сюжета воссоздают лишь те ситуации, которые были допустимы в рамках нравственных норм среднего служилого дворянства 1820-х годов. Закономерно, что в начале дневника Керн оговаривает это обстоятельство: «Я обещала поверять вам все мои мысли, а также поступки, ни в чем не меняя порядка, который заведен был у нас в то блаженное время, когда мне не приходилось прибегать для этого к помощи пера и бумаги».
Как человек образованный, начитанный в модной тогда сентиментальной и романтической литературе, Керн строит повествование в своем дневнике по образцу любовного романа. Линия ее отношений с «другим» постоянно пересекается под ее пером с нравоучительными цитатами из французских источников. Подробные выписки, по замыслу автора, должны были оправдать ее поступки в ее собственных глазах и перед людьми ее круга («Течение жизни нашей есть только скучный и унылый переход, если не дышишь в нем сладким воздухом любви»; «Прошу вас, посоветуйте Шиповнику прочитать один роман: «Леонтина», соч. Коцебу. Скажите ему, что вам хочется его прочесть, потому что я вам о нем говорила и нахожу в нем много схожего с историей моей жизни»; «<...> предложите ему быть моим Йориком, а я с радостью буду его Элоизой <...>»; «<...> Скажу теперь, как Сен-Пре <...>»). Стремление встроить любовную интригу в литературный сюжет, а коллизии популярных художественных произведений использовать в качестве комментариев к личным конфликтам составляет своеобразие сюжетного действия дневника Керн.
Другой отличительной особенностью журнала является то, что Керн организует его сюжет, постоянно заглядывая в будущее, т.е., как и писатель, словно предвидит его исход: «Иногда я воображаю с удовольствием, когда придут счастливые времена, т.е. я буду с вами вместе, непременно будем читать этот нескладный, но справедливый и пространный журнал». Создается впечатление, что у Керн имеется замысел окончания дневника. От этого структура сюжета приобретает отчетливые очертания.
Целенаправленно ориентирован на «литературность» дневник А.А. Олениной. В нем автор рассказывает о прошедшей любовной истории, и это обстоятельство придает сюжету художественную завершенность. Для усиления объективности Оленина ведет рассказ от третьего лица как профессиональный беллетрист: «Я говорю от третьего лица, опускаю первые годы, перехожу прямо к делу». В первых подневных записях Оленина использует литературный прием, напоминающий введение в текст произведения мнимого издателя, который в предисловии к роману дает некоторые пояснения для читателя. Романическим является и начало сюжетного действия. В экспозиции рассказчица знакомит воображаемого читателя с главными и второстепенными действующими лицами, дает некоторым из них (Пушкину) развернутые характеристики.
Но такая метода не соответствует классической структуре подневных записей, и Оленина решает перейти к изложению событий от первого лица: «Я хотела написать роман, но это мне надоедает, лучше уж я это брошу и просто буду писать дневник».
Изменение формы повествования, однако, не влияет на структуру и порядок развертывания сюжета. Оленина делит текст на части, озаглавливает их, и названия, по замыслу автора, должны отражать динамику сюжетного действия («Непоследовательность, или надо прощать любовь», «История казака», «Его первые впечатления», «Ссора» и т.п.). Эпиграфы, которые Оленина предпосылает многим подневным записям, заменяют названия и, так же как и последние, способствуют четкой структуризации сюжета.
История любви Олениной, которая служит сюжетной основой дневника, завершается раньше, чем автор прерывает работу над ним. Все последующие события являются своего рода развернутым эпилогом, в котором говорится о незначительных, с точки зрения основного события, фактах светской и семейно-бытовой жизни. Эта мысль подтверждается словами заключительной записи дневника: «Прошло целых четыре года, и мой журнал не продвинулся вперед». Но объяснение такому необычному факту Оленина дает гораздо раньше. Она рассматривает центральный сюжет дневника – историю своей любви – как поиски идеала, свойственные каждой девической душе. Таким образом, литературность сюжета сочетается с его жизненной типичностью, что позволяет расценивать дневник Олениной и как литературный, и как человеческий документ: «Я не любовь к нему имею, но то неизъяснимое чувство, которое имеешь ко всему прелестному и достойному. Он был мой идеал».
Как уже отмечалось, во второй половине XIX в. литературно-поэтические начала дневникового сюжета ослабевают. Происходит прозаизация жанра за счет проникновения в его повествовательную ткань внелитературных, антипоэтических элементов. Сюжет сближается либо с социологической схемой (Короленко), либо ищет опоры в голом индивидуализме автора (Башкирцева). Эта тенденция свидетельствовала о том, что вне связи с литературой структура дневникового сюжета размывалась. Вместо устойчивой связи элементов образовывались самостоятельные фрагменты, последовательность которых не обладала выразительными возможностями, свойственными короткому, но целостному пласту жизни.
Ярким примером распада сюжетного ядра дневника является жизненная летопись М.А. Башкирцевой. Дневник юной художницы был рассчитан на публикацию, т.е. она заранее планировала его окончание. Событийная завершенность открывала большие возможности для сюжетной организации дневника. И в нем действительно имеется богатый материал из всякого рода историй, который авторы типа Керн и Олениной сумели бы облечь в соответствующую литературно-эстетическую форму. Но при всей эмоциональной избыточности записей дневника в нем отсутствует поэзия как образная стихия, и это несмотря на незаурядный живописный талант Башкирцевой.
Башкирцева не просто не использует стихи или художественную прозу, как ее предшественницы в данном жанре, – она не в состоянии поэтически мыслить. Ее многословие и повышенная эмоциональность часто выливаются в риторику, изложение душевных переживаний обнажает эгоистическую сущность ее натуры, а любовные истории, при всей их невинности, походят на банальные приключения избалованной и пресыщенной удовольствиями богатой барышни. В сюжетах ее дневника нет и намека на мир утонченных чувств и изящных поэтических образов-сравнений дневников Керн и Олениной. Не усиливает эстетический эффект летописи и ранний мучительный конец ее автора. Он воспринимается не как драматическая развязка, вытекающая из развития действия, а как неприятный, но закономерный факт.
б) преобразование жизненных фактов в литературную интригу
В истории дневникового жанра имел место и обратный процесс: сюжетное действие дневника, воспроизводящее житейскую историю, приобретало литературно-драматический характер. Процесс олитературивания обыденных событий совершался под пером автора невольно, без всяких намерений с его стороны. Наиболее типичным является в этом отношении сюжет позднего дневника Н.Г. Чернышевского, озаглавленного автором «Дневник моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье».
Дневник велся Чернышевским параллельно его раннему, юношескому журналу. Он был посвящен взаимоотношениям с О.С. Васильевой в тот период, когда она была невестой будущего писателя. Целью ведения дневника было осмысление характера отношений, собственных человеческих качеств и проникновение в душевный мир возлюбленной. Чернышевский выступает в дневнике как рационалист и аналитик. Вместе с тем организация материала приобретает законченную форму сюжетного действия.
Начинается дневник, как настоящий роман, с экспозиции – сцены на вечере по случаю именин. Описание событий чередуется с информацией субъективного плана: «Прерываю на время рассказ, чтобы описать свои вчерашние ощущения после решения». Завязкой сюжета служит сцена подготовки к решительному разговору с Ольгой Сократовной. Эпизод объяснения не укладывается в одну запись, и Чернышевский разносит материал по разным дням с пометками: «Продолжаю в 11 часов вечера», «Продолжаю 21 февраля в 7 часов утра перед отправлением к Стефани» и т.д.
Описание разговоров строится как драматическая сцена с ремарками типа «К нам снова подошли», «Она смеялась» и т.п.. Нередко «авторский» текст заключается в скобки. В этих эпизодах Чернышевский анализирует реплики своей невесты. Но рамки дневника и законы жанра не позволяют развернуть сюжет эпически широко. И автор вынужден укрощать свой писательский пыл: «Все наши свидания останутся недописанными, и у меня, наконец, никогда не будет оставаться времени на мои занятия <...> Поэтому я с этого дня стану писать только существенное».
Помимо стенографически подробного описания сцен, Чернышевский детально анализирует прагматический аспект своих взаимоотношений с возлюбленной: «2. Почему я должен иметь невесту?» Такой метод впоследствии будет использован в романе «Что делать?».
Однако рационалистическая установка не мешает введению в рассказ лирических элементов то в виде стихотворных цитат из Шиллера, созвучных настроению автора, то сомнений в искренности намерений невесты («<Ольга Сократовна> не чувствует ко мне никакой особой привязанности», «<Она> слишком мало любит меня»). Эти «лирические отступления» оживляют действие, вносят в сюжет художественно-эпическое начало.
Завершается повествование, как в классических семейных романах, сценой обручения, знаменующей развязку действия. А заключительная фраза дневника словно заимствована из повести 1840-х годов: «Я все более и более привязываюсь к ней, и моя любовь становится чище и целомудреннее».
Тенденция к сюжетной организации дневника свидетельствовала не только о новых явлениях в истории жанра. Принадлежность сюжета к области эстетического означала качественные изменения в структуре дневника. Дневник с завершенным сюжетным действием мог восприниматься как произведение искусства. Но, поскольку дневники подобного рода не были изначально ориентированы на публикацию, их от сферы художественно-эстетического отделяла всего одна грань.
Потенциальные возможности дневникового жанра в этой области осознавались писателями XIX в., многие из которых вели дневники. Уже в первой половине столетия жанровая структура дневника широко используется в «большой» литературе. Так была преодолена та единственная грань, которая отделяла литературный дневник от художественной прозы.