1

Все еще было темно, когда «Эмка» с арестованным сержантом Васильковым в сопровождении двух красноармейцев-конвоиров конвойных войск НКВД, а также командиром конвоя, младшим лейтенантом НКВД Захарченко, по Симферопольскому шоссе въезжала в Москву. В начале пути Ваську, так и не развязав ему руки, усадили на заднее сидение автомобиля между двумя конвойными красноармейцами. Они его подопрели с обеих боков, плотно прижимаясь к нему своими не менее могучими плечами. В эту ночь температура упала на пять градусов ниже ноля, выдалась прохладной, с колючим холодным ветром. За все время поездки Васька не ощущал холода, несмотря на то, что салон «Эмки» не обогревался. Благодаря создавшейся тесноте на заднем сиденье этого советского автомобиля, конвойные красноармейцы его обогревали своими телами. В то время, как лейтенант энкеведешник Захарченко, занимавший переднее пассажирское сидение, своими зубами из-за этого мороза выстукивал барабанную дробь, хорошо слышимую и на заднем сиденье.

Лейтенант Захарченко удавалось согреваться только в те моменты, когда их «Эмку» останавливал дорожный патруль милиции или НКВД для проверки документов. Тогда этот лейтенант прямо-таки выскакивал из автомобиля и, пока патруль проверял его документы, несколько раз обегал вокруг «Эмки». Эти его пробежки Ваське напомнили о том времени, когда он вместе с призывниками из села Подкаменки ехал в райцентр Долгодеревенское.

Тогда уже он заставлял пьяных уральских призывников совершать пробежки во время поездки по уральской дороге, спасая их от верной смерти на том холодном ветру! В тот момент, когда в его памяти одно за другим всплывали лица тех шестерых призывников, лицо самого Васьки грустным с каждым разом становилось все более! Он думал о том, что теперь Зинка из села Подкаменки не дождется возвращения своего Кольки Лихолетова! Из шести призывников из этого уральского села уже погибло двое, Колька Лихолетов, судьба двоих, Власова и Николаева, неизвестна! Если дело будет продолжаться вот таким образом, то вряд ли кто из этих призывников вернется обратно в свое родное после победы!

— Ты, Васька, это, давай, прекращай свои воспоминания о погибших друзьях, товарищах! Думай о том, что в Москве нам предстоит большая работа! Вместо того, чтобы грустить, горевать, ты бы лучше подумал о том, как бы нам избавиться от этих оков, снова вырваться на свободу! А то я вижу, что ты слишком уж расслабился, видимо, решил немного отдохнуть во внутренней тюрьме на Лубянке?!

— Альфред, это не совсем так, как ты сейчас думаешь! Инициатива об отдыхе исходит не от меня, а от начальника Особого отдела дивизии, майора Ковальчука! Ты об этом прекрасно осведомлен!

— Да, согласен, что это не твоя личная инициатива! Но ты должен помнить о том, что в Москву мы должны были прибыть…

— Нас доставили под конвоем!

— Что в Москву нас доставили под конвоем не для спокойной отсидки в тюремных условиях, а для организации, проведения большой работы! Причем, к этой работе нас немало времени готовили! Доверие нам оказал сам адмирал Канарис! Теперь мы попросту должны ему доказать, что мы сможем выполнить порученное нам задание!

В тесном, необогреваемом салоне «Эмки» они провели чуть более пяти часов. Симферопольское шоссе было в ужасном состоянии, наледь на наледи, колдобина на колдобине! Слава богу, что в темное время суток немецкая авиация мало летами. Ночным же бомбардировщикам немцев их «Эмка» не представляла какого-либо интереса! Время от времени оставляемый на контрольно-пропускных пунктах для проверки документов у его пассажиров, этот советским автомобиль продолжал свой путь к Москве, подсвечивая шоссе своими синими подфарниками. Порой шофер выжимал из своей «Эмки» скорость в сорок-пятьдесят километров в час. На подъезде к городу шофер и его пассажиры вдруг увидели, как далекий горизонт с жилыми зданиями на его фоне вдруг начал освещаться разрывами авиабомб, заревом пожарищ. Минуты через две до их ушей донесся неясный гул стрельбы зенитной артиллерии, звуки взрывающихся авиабомб!

Ваську до глубины души поразили световые лучи, вдруг возникшие в поднебесье. Они хаотично рыскали по небосводу до тех пор, в их захват не попадали серебряные крестики немецких «Юнкерсов 88»! На глазах Васьки два таких крестика вдруг загорелись, стали круто падать вниз, к земле!

За все время дороги до Москвы в салоне «Эмки» не прозвучало ни единого слова! От нечего делать и, про себя желая, чтобы побыстрей закончилась бы эта утомительная тряска от поездки от запущенного, не убираемого шоссе, Васька углубился в сознания своих конвоиров, но ничего интересного в них так и не обнаружил. Один из его конвойных оказался родом из сельчан, из колхозников, другой работал токарем на одном из пермских заводов. Этих конвойных объединяло одно лишь чувство страха, полной безысходности перед отправкой на передовую, они боялись немца! Сейчас они оба благодарили свою судьбу только за то, что после военкомата их распределили не в действующую часть РККА, а в конвойные войска НКВД. Чтобы и дальше, не бедствуя, служить в этих войсках, чтобы случайно не попасть на фронт, в эту мясорубку, эти два недоразвитых идиота были готовы выполнить любой приказ своего командира. Они были готовы поднять руку на родного отца, на свою мать, до полусмерти их избить, даже убить, лишь бы самим не попасть на передовую!

Еще во время езды в автомобиле Ваське ничего не оставалось делать кроме того, как раздумывать. Он прямо-таки прочувствовал, что за месяц боев за Тулу он сильно устал, а сейчас же ему собираются предоставить небольшой отдых перед предстоящей большой работой. Пару часиков он продремал, осознав, что с того момента, когда эшелон с уральскими призывниками прибыл в Тулу, ему ни разу не удалось нормально выспаться. Месяц боев под Тулой едва не превратил Ваську в сомнамбулу, в лунатика. В те времена только-только он веками прикрывал свои глаза, как его будил капитан Дубасов, приказывал бросить бойцов свое взвода на прикрытие той или иной прорехи в обороне роты или соседнего батальона! В салоне же автомобиля ему не давали поспать конвойные красноармейцы. Эти здоровенные буйволы начинали его толкать своими локтями или крепко его сжимать плечами с обеих сторон, как только он прикрывал веками свои глаза.

Но, тем не менее, пять часов пути до Москвы для Васьки пробежали незаметно. Где-то в районе девяти часов забрезжил рассвет. За стеклами автомобиля, по-прежнему, было пасмурно, довольно-таки прохладно. Боковые стекла «Эмки» заледенили, сквозь них практически ничего нельзя было рассмотреть. Но через ветровое стекло, очищаемое от снега и наледи автомобильным дворником, Васька сумел увидеть, что в данный момент они проезжают по улице с большими домами по обе ее стороны. Ему не составило труда догадать, что он уже едут по улице Москвы!

Васька еще никогда не приходилось бывать в Москве, поэтому эта улица ему была совершенно незнакома. В этот момент Альфред Нетцке снова дал о себе знать, он мысленно поинтересовался:

— Ну, и как ты, Вася, сейчас самого себя чувствуешь? Может быть, тебе стоит развязать руки и бежать? Эти люди вокруг тебя вряд ли смогут тебя задержать, если ты, конечно, попытаешься это сделать?!

— Руки развязать не проблема, я многому научился на этих курсах в прифронтовой полосе! Ну, а вот стоит ли нам бежать?! Что-то внутри меня подсказывает, что, убежав, мы окажемся в полной изоляции, не сможем и шага сделать по Москве. Нас будут разыскивать Московская криминальная милиция, ее стукачи, дворники! Не забудь и об НКВД?! Наша же основная задача состоит в том, что мы должны встретиться и поговорить с Лаврентием Павловичем! После этой встречи мы должны, как можно быстрее, вернуться в Берлин.

— Ты, что, наконец-то, вспомнил, какое именно задание мы должны выполнить в Москве?

— Альфред, ты же слышал, что я тебе только что сказал! Мы должны встретиться и переговорить с Лаврентием Павловичем, чтобы подготовить твою встречу с Хозяином. Такая встреча состоится только в том случае, если нам удастся заинтриговать Лаврентия Павловича, он сам захочет с нами встретится! Поэтому с ним каждый из нас должен с ним будет говорить в своей собственной ипостаси, ты, как штандартенфюрер СС, я же, как простой сержант Васильков! В этом образе ты должен будешь выполнить приказ Серого, я же в образе сержанта Василькова поднять вопрос о разворачивании НКВД диверсионно-разведывательной деятельности в Западных областях Белоруссии. Таким образом, ты теперь прекрасно понимаешь, что мне нельзя думать о побеге из этого автомобиля, иначе мы никогда не сможем выполнить своего задания! Свой побег мы отложим на более позднее время, когда встретимся со всеми нужными нам лицами, получим ясные ответы на свои вопросы! Да, что-то внутри меня подсказывает, что что-то серьезное скрывается за этим моим арестом, срочным этапированием в Москву, без проведения предварительного допроса в Особом отделе нашей дивизии.

Вскоре автомобиль остановился. Его дверцы распахнулись, конвойные удальцы в один момент Ваську вытащили с заднего сидения. Он вдруг оказался стоявшим на асфальте, хорошо очищенным от снега. Видимо, до появления этой «Эмки» с арестантом и конвоем местные дворники хорошо поработали, счищая снег с асфальта. Но не успел Васька хорошенько рассмотреть этот двор, сосчитать количество этажей в доме, со всех сторон возвышающимся над этим двором, как перед их группой появились еще два бойца конвойных войск НКВД.

Они чуть ли не парадно-строевым шагом, высоко подбрасывая ноги в сапогах, следовали за старшиной. Этот старшина, когда они подошли, то небрежно козырнул лейтенанту НКВД, тихим голосом произнес:

— Товарищ лейтенант, прошу передать в мое распоряжение арестованного!

Этому лейтенанту НКВД, видимо, пока еще не приходилось бывать в подобных ситуациях. Поэтому он чувствовал себя стесненно, постоянно озирался по сторонам, словно чувствовал себя не в своей тарелке. Видимо, ему пока еще не приходилось бывать в таком месте, как во дворе здания на Лубянке. Может быть, в этой связи, а может быть по какой-либо другой причине реакция лейтенанта Захарченко оказалась слегка замедленной. Свою правую руку он только собрался поднести к своей шапке ушанке, что козырнуть в ответ старшине, как два бойца, пришедшие со старшиной, эдак ловко своими плечами оттеснили конвойных Особого отдела 217-й дивизии от арестанта.

Старшина же скомандовал таким же тихим голосом:

— Арестованный, следуй вслед за конвоем! Не пытайся бежать! Шаг в сторону — расстрел на месте!

Васька под конвоем уже подходил к одному из подъездов этого здания, за его спиной снова послышался спокойный голос старшины:

— Товарищ лейтенант, садитесь в автомобиль, возвращайтесь в свою дивизию!

— Ну, а как же акт о передаче арестованного?

— Товарищ лейтенант, если вы в течение пяти минут не покинете двора этого здания, то тогда вся ваша группа навсегда у нас останется! Я вас предупредил, товарищ лейтенанта! Так что время пошло!

Васька еще услышал громкий стук закрываемых автомобильных дверей. Затем послышался звук автомобильного стартера, а также звук вновь заработавшего двигателя «Эмки». Обернувшись через плечо, Васька увидел, как она быстро катить к начавшим было закрываться воротам выезда со двора. В этот момент конвойные Васьки подвели его к одному из подъездов, вместе с ним вошли в этот подъезд. Оказавшись в помещение одного из вестибюлей, он с удивлением рассматривал отделку этого вестибюля под мрамор, ярко освещен большой и красивой люстрой, висевшей под высоким потолком. Из вестибюля прямо и направо уходили коридоры, перед каждым из них стояла небольшая кафедра, за которыми стояли сержанты и старшины в форме охранных войск НКВД.

От своих хорошо знакомых немецких офицеров-разведчиков Васька не раз слышал о том, что внутренняя тюрьма в здании НКВД на Лубянке располагается в подвальном помещении. Но, видимо, этим немецким офицерам-разведчикам пока еще везло, они в ней еще не успели побывать! В этот момент конвойные красноармейцы своего арестанта подвели к стене. Васька даже не успел этому удивиться, как стена с негромким шелестом откатилась вправо. Перед ними, словно по волшебству, возникли два лифта.

Старшина уверенно направился к правому лифту, нажал кнопку его вызова. Вскоре дверцы кабины этого лифта начали разъезжаться в стороны. Конвойные Ваську ввели в кабину этого лифта, поставив его лицом к задней стене кабинки лифта. Вошедший вслед за ними старшина нажал кнопку этажа. Васька, стоя к нему спиной, так и не увидел, какую именно кнопку ажал старшина. Но, если судить по времени подъема лифта, то они поднимались чуть ли не на самый верхний этаж этого здания. Когда снова разошлись дверцы кабины лифта, то старшина коротко приказал Василию:

— Арестант, выходи! Мы тебя доставили до места назначения!

Сам же он вместе с обоими конвоирами остался в кабине лифта. Васька, подчиняясь приказу, сделал два шага вперед, остановился. За его спиной послышался шум закрывающихся дверей лифта, но он даже не обернулся! В этом момент Васька внимательно присматривался ко всему, что его окружало в этом помещении.

Оно удивительно походило на тюрьму, или на коридор в какой-либо тюрьме! Со всех сторон его окружало одно только крашенное в серый цвет железо, железный потолок, бетонные стены с железными дверьми! Все пространство было ограничено железными решетками с железными дверьми, а вокруг ни одной живой души! Васька не успел всему этому удивиться, как вдруг услышал железный скрежет, раздавшийся невдалеке. Повернув голову в том направлении, он увил невзрачного человечка небольшого росточка, одетого в военизированную форму, без знаков различия, ключом открывавшего замок железной двери.

Вскоре этот человечек стоял перед Васькой, внимательно его рассматривая с ног до головы. Насмотревшись, он глухим голосом произнес:

— Ну, ты и гитлерюга проклятая! И высоченный какой?! Ну, да, ничего, гитлерюга, мы тебе покажем, как хорошо нам живется в Советском Союзе! Рога обломаем, на колени обязательно поставим! Будешь меня слезно о пощаде молить! Смотри-ка, ты даже медаль имеешь на груди, ты ее за что получил!

Тюремный надзиратель аж приподнялся на мысках своих сапог, чтобы повнимательней рассмотреть медаль «За отвагу», висевшую на груди гимнастерки сержанта Василькова.

— Медаль «За отвагу»! О такой медали я только слышал, но пока еще не видал! Понимаешь, арестант, ведь ты у меня первый такой простой сержант с солдатской медалью! Я же привык иметь дело с командирами дивизий, корпусов и армий, эти же командиры на грудях носили одни только ордена, а медалей у них почти не бывало! Так что, давай, меняться! Ты, гитлерюга проклятый, от меня получишь генеральский орден Красного знамени, а свою медаль «За отвагу» передашь в мою коллекцию!

2

— Оформление закоренелого преступника на посадку в тюремную камеру ничем не отличается от аналогичной процедуры, проводимой криминальной полицией или гестапо в наших тюрьмах, не так ли, уважаемый господин штандартенфюрер СС!

Снова пошутил Альфред Нетцке, вместе с Васькой он с большим интересом наблюдал за работой сотрудников отдела оформления преступников, только что поступивших в тюрьму. Тем временем Ваську сфотографировали, поставив в полный рост, в анфас, а затем в профиль. Затем его заставили раздеться до трусов, разуться, босыми ногами встать на площадку ростометра. Вежливо попросили спиной прислониться к планке ростометра, выпрямить шею и тело, а сверху на голову опустили планшет. Без одежды Васька выглядел худым, но жилистым и высоким парнем. Тюремные же надзиратели, выполнявшие эту работу, оказались людьми не очень высокого роста. К тому же у них впереди выпирали большие животы, постоянно мешавшие им в работе. Когда планшет опустился на голову Васьки, то ни один из них двоих так и не смог разглядеть цифру на показателе его роста. Пришлось одному из них принести табурет из другой комнаты, взобраться на него, чтобы, рассмотрев эту цифру, произнести:

— Тимофей, записывай далее. Рост заключенного — метр девяносто восемь сантиметров. Ты только посмотри на то, каким высоким оказался этот наш парнишка! На нем бы вместо трактора колхозное поле вспахивать, а то этот гад дезертировать с фронта вздумал! К маменьке, видишь ли, под юбочку вернуться захотел вместо того, чтобы воевать с фашистами!

— С фронта я не бежал! На моем счету два сожженных немецких танка, четыре бронетранспортера. Около взвода немецких гренадеров я из пулемета положил. — Флегматично произнес Васька.

Эти его слова вызвали бурю эмоций со стороны тюремных надзирателей.

— Ты, подлюга, что только что нам сказал? Как это у тебя язык повернулся, чтобы произнести такие слова?! Какие такие немецкие гренадеры? Гитлеровцы, изверги, они являются немецко-фашистскими оккупантами! Душегубы — вот, кто они! Вот так следует называть всех тех, кто без предупреждения перешел границу нашей великой родины! — Дико орал, плевался слюной, размахивал кулаками перед лицом Васьки надзиратель, стоявший на табурете.

— Ты бы, Васька, действительно бы попридержал свой язык! Не строил бы из себя большого умника! — Назидательно произнес Альфред Нетцке. — Раз твой народ так близко к сердцу воспринял государственную пропаганду о немецком фашизме, то тебе, как я думаю, тоже не стоит выделяться своим словоблудием на общем фоне народной массы! Аналогичное сейчас происходит, происходило и в моей Германии! Перед войной, в ее начале наше немецкое министерство пропаганды как только не изощрялось в изобретении обидных прозвищ твоего товарища Сталина, а также твоего народа, Вася!

— Я простой солдат, я защищаю свою Отчизну!

— Нет, Васенька, я бы не сказал, что ты простой солдат! Не зря же судьба и Господь Бог соединили нас, две воюющие стороны, в одном теле! Я, как и ты, только что вспомнил один свой разговор с Седым, когда ты валялся в отключке на операционном столе в одной из лабораторий дивизии СС «Аннербе». Разговор получился интересным, ознакомься с тем, что сохранилось в моей памяти.

— Разве у нас не одна память, Альфред? Я всегда полагал, что ты являешься гостем моего тела, моего разума, но мы имеем общее сознание!

Тем временем тюремные надзиратели принимались снимать отпечатки пальцев рук Васьки. Они подвели его столу, кончики пальцем намазали намазывать специальными чернилами…

— На твой вопрос я бы так ответил, и да, и нет! Я пока еще сам не знаю, не совсем понимаю, что же именно с нами двоими тогда произошло. Мы, как два сознания, слились в одном человеческом теле, при этом каждый из нас сохранил свои личностные характеристики. Как бы выразить это словами?! Может быть, мы с тобой слились в одно целое из частных составляющих! Причем, эти частные составляющие сумели сохранить свои специфические личностные характеристики!

— Альфред, теперь уже я тебя не понимаю! Не понимаю, что ты хочешь этими заумными своими словами мне рассказать?! В настоящий момент мы имеем один на двоих головной мозг, в котором и происходят все мыслительные процессы! Именно он как бы формирует наше с тобой сознания. Причем, каждое сознание принадлежит только одной личности, то есть и мне, и тебе! Но этот мозг в целом принадлежит одному только мне, то есть моему «я»!

— Я хорошо пониманию, Вася, что ты хочешь мне сказать этими своими словами! И на все это я могу только так ответить, ты мыслишь как бы правильно и неправильно одновременно! Объяснить ситуацию, в которой мы оба оказались на данный момент я пока еще не способен! Сегодняшний разговор мы можем продолжать до бесконечности, но так и не сможем прийти к какому-либо единому мнению, к пониманию сложившейся ситуации! Думаю, что с нашей стороны было бы разумным, этот разговор оставить до лучших времен! Давай, вернемся к нему, когда сами станем более подкованными в этом сложном вопросе! Ну, как т согласен, Василий?

— Теперь уже я на время воздерживаюсь от какого-либо твердого ответа на это твое предложение, Альфред! Ну, что ж теперь, давай, расскажи мне подробней о своей встрече с Седым, когда я был без сознания!

В этот момент в глазах Ваське потемнело, но эта темнота очень скоро сменилась на знакомый ему интерьер кабинета Вильгельма Канариса в берлинской штаб-квартире Абвера. Сам адмирал сидел полуразвалившись в кресле за рабочим столом боком к Ваське. Седой в этот момент курил толстенную гаванскую сигару. Альфред Нетцке, то есть Васька, сидел за малым столиком, приставленном к большому адмиральском столу. Если судить по общей обстановке, то можно было бы сказать, что была, видимо, беседа этих двух хорошо знающих друг друга человек.

— Словом, ты, Альфред, хочешь мне сказать, что этот русский мальчишка — совсем неплохой человек?!

— Так точно, господин адмирал!

— Альфред, да перестаньте ты быть со мной законопослушным, живущим только по армейскому уставу немецким офицером! Для работы в Абвере мне нужны другие офицеры, умеющие отделят зерна от плевел! В первые дни войны вы слишком уж увлеклись своими победами над нашим врагом. Я регулярно читал все ваши донесения, посланные из тыла советских армий. В них мне постоянно бросались в глаза такие выражения, как: «я вырезал…», «я уничтожил…». Через некоторое время содержание твоих донесений изменилось. Почему?

— Видимо, в этот момент произошла моя встреча с Васильковым!

— И ты хочешь сказать, что оказался под влиянием какого-то русского крестьянина?

— Никак нет, господин адмирал! Вы несколько неправильно оцениваете ситуацию, в которой я, обер лейтенант великой Германии, вдруг оказался! Во-первых, мне было очень больно, очень страшно умирать! А затем мне стало не менее страшно, когда я осознал, что функционирует одно лишь только мое сознание! Что я не могу чего-либо делать, а единственное, что осталось у меня мое собственное — это способность думать! В тот момент, если бы у меня была бы такая возможность, то я взял бы в руки пистолет, чтобы тут же застрелиться! Но, как вы сами понимаете, и такой возможности у меня уже не было. Одним словом, в тот момент я сильно страдал, мучился всей своей душой!

— То есть ты, Альфред, хочешь мне сказать, что каждый человек имеет душу?

— Так точно, господин адмирал!

Васька заметил, что и на этот раз он, как Альфред, все порывался вскочить на ноги, вытянуться перед адмиралом Вильгельмом Канарисом. Тот же его остановил слабым мановением левой руки, мол, не нужно вставать, тянуться передо ним по стойке смирно. В правой руке адмирал продолжал держать к этому времени погасшую гаванскую сигару. На какой-то момент пропало изображение интерьера адмиральского кабинета, а в глазах Василия бегущей строчкой побежала краткая информация: «Вильгельм Франц Канарис — видный немецкий военный деятель, начальник Абвера (службы военной разведки и контрразведки) с 1935 года, адмирал с 1940 года. Повешен в 1944 году». Через мгновение изображение интерьера адмиральского кабинета восстановилась, беседа Седого со штандартенфюрером СС Альфредом Нетцке продолжилась.

— Сколько раз вам, штандартенфюрер СС Нетцке, нужно было говорить о том, что мне не нравятся армейские взаимоотношения в своем собственном рабочем кабинете?! Так что прошу вас прислушаться к моим словам, выполнять просьбу старшего по званию офицера! Итак, я понял суть ваших взаимоотношений с русским. В принципе, согласен с тем, что вы поступили правильно, пытаясь найти с ним общий язык, установить дружеское взаимопонимание! Ну, что ж в, таком случае, мы сохраним ему жизнь, как бы вас обоих отправим в Москву, мне хотелось бы с руководством Советского Союза установить свой личный контакт, хотя бы на наркомовском уровне!

В этот момент изображение в Васькиных глазах рассыпалось на осколки!

— До высокого роста людей слова нормальных человек всегда доходят с некоторой задержкой! Вот посмотри на этого сержанта, полминуты назад, я ему приказал снять красноармейскую форму, переодеться в робу заключенного. Он же стоит с задумчивым лицом и, как мне кажется, совсем не собирается выполнять моего приказа. Ему бы за это пару раз съездить бы по уху, а затем кулаком по его роже, ан нет! Теперь нам этого не позволено делать! Наше руководство полагает, что с арестованными мы должны вести себя вежливо, тактично! Вот арестанты и наглеют не по дням, а по часам, перестают нас, тюремных надзирателей, уважать!

Беседа Седого и Альфреда оказалась настолько увлекательной, что Васька в нее погрузился всей своей головой. В какой момент он даже забыл о том, что в данный момент находится в тюремном кабинете биометрических измерений, где продолжается процесс оформления его на получение тюремной баланды. Это была сущая реальность его настоящего существования! Эту реальность, как он понимал, в данный момент нельзя избежать, изменить или попросту обойти стороной. Васька должен был ее принимать именной такой, какой она была по сути дела! В настоящий момент он ожидал команду на переход в тюремную камеру, поэтому решил одеться в свою красноармейскую форму, которую ему удалось поносить всего лишь месяц. Но был остановлен громким окриком одного из надзирателей:

— Эй, ты мразь чумазая, ты, что собрался делать? Это красноармейская форма, медаль тебе больше не понадобятся, они не для тебя! С этого момента ты арестант под номером 128879 нашего временно изолятора! Но, прежде чем ты натянешь на себя арестантскую робу, тебе следует помыться в нашей душевой! Так что стягивай с себя свои кальсоны, голым отправляйся в душевую, вот через эту дверь. Могу тебе пообещать, что за ней тебя ожидает приятное времяпрепровождение, там ты очистишься от совершенных тобой грехов против советской власти, против советского народа!

На прощанье тюремный надзиратель хотел было своим кулаком проехаться по лицу этого наглого сержанта. Он хорошо понимал, что таким своим поступком нарушит распоряжение своего начальства, арестованных не бить без убедительной причины! Но это гитлерюга, только что ставший заключенным N 128897 своим поведением явно заслуживал того, чтобы ему указали бы его место! Но в этот момент этот внутренний порыв тюремного надзирателя остановила не менее убедительная внутренняя сила! Эта сила так и не позволила ему поднять свою руку, чтобы ею ударить по лицу арестанта. После некоторой внутренней борьбы, надзиратель был вынужден отступить, отказаться от своего намерения, Хотя он неоднократно в прошлом, так безнаказанно поступал с другими командирами РККА, поступившими в его тюремный изолятор! Причем, все они имели более высокое звание, чем этот сержант-дылда!

Пока это надзиратель разбирался в своих внутренних противоречиях, Васька скинул с себя кальсоны. В полном неглиже он переступил порог помещения, которое скрывалось за указанной дверью. Там имелось несколько душевых кабинок, в которых тюремные надзиратели смывали с себя тюремную пыль, грязь в конце своего рабочего дня.

В этом же душевом отделении имелся специальный угол, со всех сторон облицованный плиткой. В этом углу надзиратели отмывали номерных арестантов, только что поступивших в изолятор, от их гражданской, военной жизни! Их обычно ставили к стенке с изразцовой плиткой, затем их начинали поливать ледяной водой, подаваемой под большим напором прямо из шланга. Не каждый арестант мог выстоять под таким сильным напором воды. Очень часто арестанты под таким сильным напором воды своими телами, подобно теннисным мячам, бились об эту плитку. Тем самым они порой разбивали себе головы, плиткой до крови расцарапывали свои спины, плечи, бока и бедра! Некоторые от ледяной воды заболевали пневмонией, умирали!

Сержант Васильков не только выстоял под первым водяным ударом, он так не шелохнулся, не сдвинулся с места в дальнейшем. Сколько бы не изощрялся другой тюремный надзиратель, пытаясь неожиданными водяными ударами сбить его с ног, поставить на колени, заставить его молить о пощаде! Когда экзекуция так называемой предтюремной помывки закончилась, устал сам тюремщик держать в руках шланг. Васька же неторопливым шагом прошел в одну из кабин с горячей и холодной водой, чтобы там, как следует, отмыться от окопной жизни. Перед этим он мысленно воздействовал на подсознание этого тюремщика, заставив его замереть, не двигаться с места в течение всего того времени, пока он принимал нормальный душ.

В предбаннике Ваську ожидала арестантская роба, полосатая пижама, полосатые портки и полосатая шапочка на голову, а также разбитые донельзя красноармейские башмаки. В душе Васька глубоко пожалел только об одном, что его теплые солдатские кальсоны так и остались в тюремной канцелярии. Арестантская роба была пошита из легкой хлопчатобумажной ткани, она практически не грела ни его тело, ни его душу! На ноги он натянул практически совсем стоптанные башмаки без шнурков. Затем нагнулся, взял со стула полосатую пижаму, натянул ее на свои плечи. Пижама оказалась ему слегка маловатой, послышался треск, это она на его плечах начала рваться по швам! Только в этот момент он заметил полоску с черными, аккуратно выведенными цифрами. Эта полоска материи была пришита к арестантской пижаме над левым грудным карманом! Видимо, цифра 128897 стала его тюремным номером, теперь она заменила его имя, фамилию и воинское звание. Теперь он перестал быть сержантом РККА Васильковым, а стал заключенным под номером 128897 Следственного части центрального аппарата НКВД СССР!

После принятого душа, когда арестант в арестантской робе стал выглядеть настоящим арестантом, тюремные надзиратели, эти канцелярские крысы, к себе в канцелярию вызвали тюремный конвой. Вскоре конвой появился, он состоял из двух пожилых конвойных красноармейцев. Один из надзирателей приказал, арестованного N 128897 препроводить в тюремную камеру N 85. Конвой этого своего заключенного N 128897 провел по анфиладе железных коридоров, остановились перед одной из железных дверей.

Один из конвойных скомандовал:

— Арестованный, стать лицом к стене!

Другой в тот момент большой ключ вставлял в замочную скважину железной двери. Послышался лязг открываемого замка, затем последовала новая команда:

— Арестованный N 128897, давай, проходи в свою камеру!

3

В настоящий момент всего лишь два шага отделяло Ваську от свободы! Переступив порог камеры, он ее потерял на неопределенное время! Мускулы его рук сами собой напряглись, ноги слегка спружинили, тело налилось силой. Он мог провести пару приемов джиу-джитсу здесь в камере, тогда оба этих пожилых конвойных мертвыми телами лягут к его ногам. После этого с этими двумя револьверами «Наган» в обеих руках он мог бы попытаться прорваться на свободу.

— Не дури, Василий! Что ты убийством этих конвойных хочешь достигнуть? Увеличение своего тюремного срока? Расстрел на месте? Подожди немного, сначала выясни причину своего ареста. Причину твоего этапирования в Москву. Когда мы все выясним, тогда мы начнем планировать наши, тогда, может быть, решимся на побег из этого изолятора. — Мысленный шепот Альфред охладил Васькин порыв пробиваться на свободу.

Получив приказ конвойного, Васька постоял секунду, молча, лицом уткнувшись в стену, окрашенной в отвратительно болотный цвет. За эту секунду сильным выдохом воздуха из своих легких он сумел освободиться от накопившейся в нем злобы, силы противления. Он почти с силой оторвался от стены, сделав шаг, перешагнул порог тюремной камеры. Чтобы осмотреться, Васька замер, стоя на одном месте, всего лишь в шаге от порога. За его спиной с громким чавканьем, противно-пронзительным лязгом захлопнулась железная дверь тюремной камеры.

Парень всеми фибрами души почувствовал, как эта тяжела железная дверь прервала его связь со свободой, как прекратился приток свежего, насыщенного кислородом воздуха в его легкие. Васька почувствовал тюремные затхлость, сырость, темнота начали его затягивать в себя! Эта дверь только что его отрезала от свободы, превратила человека с ограниченными возможностями, жизненным выборов, а главное лишила его свободы!

Васька продолжал стоять, размышляя о своем новом положении, он одновременно всматривался помещение, в котором сейчас находился. Перед его глазами лежало несколько вытянутое в длину помещение, тюремная камера, шестнадцати квадратных метров. Оно освещалось единственной электрической лампочкой в стеклянном плафоне, забранного мелкой сеткой. Свет этой лампочки Ваське показался особенно ярким после прохода темными, плохо освещенными тюремными коридорами. Прямо напротив его, в противоположном торце помещения имелось окно, но оно было не очень большим, располагалось под самым потолком. Даже выпрямившись во весь свой немалый рост, Васька едва ли бы смог до него дотянуться своей рукой, настолько высоко оно находилось! К тому же, помимо стекла, оно было забрано мелкой металлической сеткой, а затем решеткой. Прутья этой решетки были настолько толстыми, частыми, что вряд ли Васька смог бы между ними просунуть свой кулак!

Справа от Василия при входе и прямо на стене была закреплена раковина с краном, из этого тюремного умывальника постоянно капала вода. Между умывальником и стеной стоял унитаз со сливным бочком. Он весь был в ржавых подтеках, в нем постоянно, не переставая, слышался шум текущей воды. После того, как захлопнулась дверь камеры, в ней установилась такая тишина, что Васька, не прилагая усилий, отчетливо прослушивал эту водяную капель, подтекание. Последним штрихом в его осмотре тюремной камеры, своего временного московского жилища, стали два топчана, стоявшие друг напротив друга, чуть ли не в середине этого помещения.

Только тогда с большим изумлением Васька заметил, что в данный момент в этой тюремной камере он находится не один! В этот момент еще один арестант, вероятно, го сокамерник, стоял под окном, своей спиной прислонившись к стене камеры. Он, как и Василий, был одет в арестантскую робу, на нем были полосатая пижама и штаны, вот только полосатая шапочка на его голове отсутствовала! Сокамерник стоял под окном, он не двигался, а лишь с большим вниманием к нему присматривался.

Тогда Васька сделал еще один шаг вперед и, слегка склонив голову, как офицер Вермахта, вежливо представился:

— Позвольте представиться, сержант Васильков! Арестован Особым отделом дивизии, причина ареста — неизвестна! — Коротко он отрапортовал.

Сокамерник, выслушав его рапорт, оторвался от стены, выпрямил спину и в свою очередь с офицерским шиком представился Ваське, при этом сохраняя горестную улыбку на своих губах:

— Генерал-майор Ширмахер, Александр Германович! Старший преподаватель общей тактики Академии Фрунзе! Арестован на основании доноса, в нем я обвинялся в распространении пораженческих слухов! На одной из своих лекций я командирам РККА попытался объяснить, что временами полководцу следует отступить, а не принимать сражения, условия проведения которого были бы ему и армии невыгодны!

Представившись, Александр Генрихович слегка расслабился, гостеприимно взмахнул рукой, как бы приглашая Васька проходить, располагаться в камере:

— Юноша, проходите! В этой тюремной камере постарайтесь себя почувствовать, как дома! Вы можете располагаться на любом из этих двух топчанов. Меня ведь тоже, как говорится, только-только заселили в эту камеру, я пока еще не успел сделать своего выбора. Немного простоял под окном, размышляя, каким из этих двух топчанов мне следует воспользоваться, но опять-таки пока еще не пришел к окончательному решению по этому вопросу! С вашим же появлением, я решил это право выбора вам передать, так как молодым в нашем советском государстве везде открыта дорога! Так что, молодость, давай, принимай решение, на каком топчане вы будете спать! Да, между прочим, молодой человек, а как вас зовут? — Свой разговор с Васькой он почему-то совершенно неожиданно закончил словами на немецком языке. — Die Luft ist kЭhl und es dunkelt, Und ruhig fließt der Rhein.

Эту фразу генерал-майор Ширмахер взял из стихотворения Генриха Гейне «Лорелей». Эту прославленную во всем мире песня очень часто пели немецкие солдаты во время передышек на Восточном фронте, когда вспоминали жен, детейЈ когда грустили о своем доме. Во времена Третьего Рейха «Лорелей» считалась народной песней!

— Меня зовут Василий! Не обижусь, если вы будете меня называть просто Васькой! Мы деревенские ко всему привычные люди! Родился и вырос на Урале, там и призвали в армию. Последнюю неделю провоевал командиром взвода разведывательной роты 217-й стрелковой дивизии. Обстоятельства на фронте вынудили командование дивизией нашу разведывательную роту использовать в качестве пехотного подразделения. Так что со своим взводом мне пришлось оборонять Тулу. Я горжусь тем, что и мои товарищи по обороне этого старинного русского города, что все мы не позволили танкам Гейнца Гудериана прорваться к Москве с южного направления.

Совершенно неожиданно для самого себя Васька эту свою тираду закончил фразой, ставшую продолжением слов генерал-майор Ширмахера, произнесших им на немецком языкенриха Гейне «Лорелей. Он эту фразу тоже произнес на чистейшем немецком языке: «Der Gipfel des Berges funkelt, Im Abendsonnenschein».

Затем Васька покинул свое место у порога камеры, прошел в ее глубь, по-деревенски неторопливо расположился на деревянном настиле топчана, находившегося по левую от него руку. Еще с детства Васька любил спать на правом боку, положив голову на руки, лицом повернувшись к стенке. Вот и сейчас, сев на топчан, он посмотрел в сторону своего соседа по камере. Тот все еще продолжал стоять, подперев своей спиной тюремную стену, в этот момент его глаза выражали полнейшее смятение! Советский генерал-майор не понимал, как советский колхозник с Урала мог бы так хорошо знать, так свободно цитировать немецкого поэта Генриха Гейне! К тому же так свободно владеть немецким языем?! Разве что он…

— Васька, ну, что ты опять натворил?! Этой своей немецкой фразой из Гейне, ты своего соседа по камере, простого советского генерал-майора, страшно напугал, ввел его в заблуждение. Сейчас он думает, что ты немецкий шпион! Ну откуда, скажем, парень-деревенщина из советской глубокой провинции может знать Генриха Гейне?! Как он может наизусть прочитать популярное среди солдат Вермахта его стихотворение «Лорелей»? Да еще с таким шикарным баварским проносом! Вась, ты все же прежде подумай, а уж после того, как хорошо подумаешь, говори и делай то, что задумал! — Возмущался Васькиным поведением Альфред Нетцке.

— Но я же не хотел Александра Генриховича каким-либо образом смутить или ввести в заблуждение. Стихотворение Гейне «Лорелей» мне самому очень нравится. Я же его прочитал только для того, что своему сокамернику сказать, что природа и человек неразделимы друг от друга! Что только на природе люди могут жить, чувствовать себя свободными людьми!

В это момент в замочной скважине двери послышался лязг поворачиваемого ключа, дверь широко распахнулась. На пороге камеры появился тюремный надзиратель, своим ростом, телосложением, чертами лица он более походил на грабителя-громилу! Громила был настолько высок ростом, что ему пришлось эту голову нагнуть для того, чтобы пройти в камеру.

Переступив порог камеры, громила остановился, громким голосом прорычал:

— Заключенный N 167743 на выход!

Васька своими глазами, выражающими полное удивление, уставился на этого весьма отдаленное подобие человека. Он, как и все другие тюремные надзиратели, был одет в красноармейское обмундирование, но без петличек с треугольниками или ромбами. Васька не сразу осознал, почему надзиратель, обращаясь к одному из них, не назвал его фамилии? С большим трудом до его сознания дошло понимания того факта, что в этом тюремном изоляторе они попросту никто! Они перестали быть людьми с именами и фамилиями, как только переступили тюремный порог этого изолятора! Они превратились в носителей шестизначных цифр, написанных химическим карандашом на клочке материи, пришитой над левым грудным карманом тюремной пижамы!

Васькино удивление продлилось не так уж долго, в этот момент мимо его топчана прошел генерал Ширмахер.

— Это, видимо, меня вызвали на допрос! — Тихим голосом произнес Александр Генрихович, направляясь к выходу из камеры.

— Арестованный N167743, кто тебе дал право раскрывать свой паршивый рот? Поднимать голос в моем присутствии? — В ответ на это тихое замечание генерала дико проорал надзиратель-громила.

Когда Александр Генрихович поравнялся с ним, то он неожиданным, сильным ударом кулага в челюсть, отправил генерала в нокаут. Тот, взмахнув руками, словно подрубленное дерево, рухнул к ногам надзирателя. При этом Александр Генрихович сильно своей головой ударился о бетон пола камеры. Громила же на этом ударе кулаком не остановился, он принялся несчастного генерала избивать пинками, сильными методичными ударами мысков своих сапог. При этом громила всячески старался, как можно более сильнее ударить сапогом, чтобы попасть в живот генерала, без сознания валявшегося на бетонном полу.

— Эй, ты там прекрати бить лежащего на полу человека! Он же сейчас не способен самого себя защитить! Если дальше продолжишь его избивать, то мне придется вмешаться, тебя остановит! Тогда ты сам умрешь! — Внутри головы надзирателя-громилы вдруг появился этот тихий, но удивительно спокойный, убедительный голос неизвестного человека.

На долю секунды громила прекратил избиение генерал-майора Ширмахера. Он осмотрелся вокруг себя, пытаясь разыскать источник этого голоса. В настоящий момент никого из посторонних в этой камере не было! Арестованный N 167743 сейчас недвижимый, избитый, все еще без сознания лежал у его ног!

Тюремный надзиратель Иван Иванович, в тюрьме известный под кличкой «палач», выполнил обыденный приказ одного из следователей Следственной части наркомата НКВД, старшего лейтенанта госбезопасности Татьяны Метелиной. Она ему приказала на глазах заключенного N 128897 произвести показательное избиение заключенного N 167743. Вот он и постарался, выполння этот приказ! К тому Иван Ивановичу очень нравилось, он получал огромное удовольствие, своими кулаками, ногами избивая заключенного! Из человека, превращая его в отбивную котлету! Так и разыскав своего противника, голосом пытавшегося его остановить, Иван Иванович еще раз замахнулся своей ногой, чтобы очередной удар нанести в живот арестанта N 167743.

Но что-то вдруг произошло с его правой, ударной ногой. Она за что-то зацепилась, надзиратель-громила с коротким криком отчаяния рухнул на бетон пола с высоты своего роста. Причем, он упал очень неудачно, его голова так сильно ударилась о бетонный пол тюремной камеры, что череп Иван Ивановича раскололся на несколько частей. Надзиратель-громила безжизненно распростерся на полу, его руки и ноги еще некоторое время шевелились, сжимая и разжимая кулаки. Но вскоре его тело вообще перестало двигаться, под его головой медленно начала расползаться большая лужа крови!

Васька впервые наблюдал со стороны столь трагический результат своего дара. Силой воли он только что убил человека, он подумал, что этот человек должен умереть! И этот человек умер, его сила внушения оказалась настолько сильной, мощной, что головной мозг Иван Ивановича сам прекратил его мыслительные процессы, отключил работу основных органов его организма! Васька тяжело поднялся с топчана, подошел к пока еще теплому телу громилы, попытался прощупать биение пульса его сонной артерии. Но пульс не прощупывался, Иван Иванович умер, так и не сообразив, кто же мог бы покуситься на его жизнь! Позднее тюремный доктор, осматривая труп Ивана Ивановича установит, что этот надзиратель умер от кровоизлияния в головной мозг, произошедшего в результате его падения, а также удара головой о бетонный пол тюремной камеры, в ходе выполнения служебных обязанностей!

— Слушай, Вася, пока избитый надзирателем, генерал Ширмахер не умер, не позволишь ли ты мне поработать над его ранами?! Как немец, этот генерал мне стал немного симпатичен! Я не хочу, чтобы он умер, так что не мог бы ты на пару минут уступить мне свое тело?!

Пока Альфред Нетцке занимался врачеванием ран Александра Генриховича, в камеру N 85 ворвалась целая толпа тюремных надзирателей. Один из них первым же делом мыском сапога так ловко, одновременно очень сильно поддал под копчик Ваське, что тот взлетел чуть ли не под самый потолок! От сильной боли он света белого света не взвидел! Его руки, ноги и само туловище сами собой заработали, отражая удары, нанося свои удары противнику!

Получилось так, что в это время Васькино тело контролировал штандартенфюрер СС Альфред Нетцке, в отличии от Васьки он не сдерживал силы ударов своих кулаков и ног! Когда боль от удара под копчик, наконец-то, прошла, то уже Васька пришел в себя. Он с великим удивлением осмотрелся вокруг себя, до глубины своей души поразился всему увиденному. Почему-то камера была завалена тюремными надзирателями, громко стонущими, беспорядочно елозившими по ее полу!

Рядом с телом только что скончавшегося Ивана Ивановича на полу камеры распластались еще четыре незнакомых тела. Все они были пока еще живыми, тяжело дышали, постоянно переваливались с боку на бок. Они не переставали стонать, но умирать явно не собирались! Внутренне Васька ужаснулся делу своих рук и ног! В душе он поклялся больше никогда контроль над общим телом не передавать Альфреду Нетцке, этой машине смерти! Слишком уж сознание этого, казалось бы, очень вежливого немецкого офицера было подпорчено насилием!

Одним словом, сейчас 85-я камера внутренней тюрьмы на Лубянке превратилась в некое подобие лазарета. Травмированные надзиратели громко стонали, просили о медицинской помощи. Васька прошелся между ними, ладонями своих рук касался их лбов, подкачивая им обезболивающего, а также немного жизненной силы!

Затем он подошел к Александру Генриховичу, нагнулся и довольно-таки легко поднял тело генерала, на своих руках его перенес на топчан. А затем подошел к двери камеры, постучал по ней кулаком, вызывая надзирателя.

4

Следователь НКВД, старший лейтенант войск НКВД Татьяна Яковлевна Метелина, сидела за столом в одной из допросных комнат внутренней тюрьмы Лубянки. Она с интересом присматривалась к арестанту N 128897. Перед ней сидел здоровый, кровь с молоком, деревенский парень, он сидел на табурете, ножки которого были вмурованы в бетонный пол допросной комнаты, чтобы этот табурет арестованный не мог бы использовать в качестве оружия против следователя. Можно было бы сказать, что этот парень ей понравился с первого взгляда. Ее девичье сердце сладко затрепетало, когда она себя представляла в его объятиях! Перешагивая порог комнаты для допросов, арестованный N 128879 ей улыбнулся. Эта добрая мужская улыбка мгновенно растопила ее девичье сердце.

Никогда прежде Татьяна Метелина не испытывала подобных нежных чувств к какому-либо мужчине или к парню. Хотя со школьной парты лет она была окружена друзьями-приятелями по пионерской организации или по комсомолу. По окончанию школы Татьяна легко сдала вступительные экзамены, восемнадцати лет начала учиться в Центральном заочном институте советского права. Днем она работала в Московской милиции секретаршей начальника районного отделения, а по вечерам училась в институте. Вскоре ее заочный институт был преобразован во Всесоюзный юридический заочный институт. В том же году Татьяна Метелина перешла на четвертом курсе вечернего отделения этого института.

В тот же год ей исполнилось двадцать один год. Она не бросила своей работы в Московской милиции, но начальник отделения ее из своих секретарей перевел на работу референтом отдела, занимавшегося разбоем и убийствами.

В том же году по комсомольской путевке Татьяна Метелина была мобилизована, получила направление на службу в охрану одного из женских лагерей НКВД, расположенных под Москвой. Начальник этого лагеря пошел навстречу молодому бойцу конвойных войск НКВД, первую половину дня он разрешил ей проводить на службе, а вечерами по понедельникам, средам, пятницам и субботам она училась советскому праву в Москве. Ей повезло, в том лагере, в охране которого она служила, свои сроки в основном отбывали женщины, осужденные за политические убеждения. Они были миролюбивыми женщинами, своим конвоирам они не угрожали ни ножами, ни заточками, не помышляли о побегах!

Этот год службы одновременно с учебой в вузе, Татьяне показался самым тяжелым годом в ее жизни. В тот год она забыла о личной жизни, зато научилась безукоризненно владеть всеми видами оружия, от пистолета «Наган» до станкового пулемета «Максим». Может быть, поэтому Татьяна Метелина так и не познала, что же это такое настоящая любовь женщины к мужчине?! Так пару раз она переспала с начальником лагеря, со своим командиром роты, но никаких особых чувств эти ночи ей не принесли.

В тот года Татьяна Метелина впервые за свою молодую жизнь вспомнила о существовании бога, она тайком сходила в церковь, чтобы его отблагодарить за то, что он дал ей силы превозмочь все жизненные испытания, окончить учебу в вузе. Получив институтский диплом, он стала дипломированным советским юристом. Казалось бы, что перед ней открылась широкая дорога в жизнь, но в кадрах наркомата НКВД СССР было принято решение не терять такого ценного, перспективного кадра. Ей предложили перейти на работу в Главную следственную часть наркомата НКВД. К этому времени Татьяна Метелина стала достаточно взрослой, чтобы понять, что от подобного предложения не отказываются. Одним словом, ей присвоили звание младшего лейтенанта охранных войск НКВД, направили на работу в Следственную часть центрального аппарата НКВД СССР.

К сегодняшнему времени она проработала следователем в этой Следственной части вот уже четыре года, от младшего лейтенанта выросла до старшего лейтенанта охранных войск НКВД.

— Ну, так что ты хочешь мне рассказать, арестованный N 128879? — Задала свой первый вопрос следователь Татьяна Метелина, как только арестант устроился на табурете. — Ты уж, давай, мне признавайся во всех грехах, совершенных за свою жизнь! Я сегодня добрая женщина, смогу тебе простить!

— А что именно вас интересует, товарищ следователь? Если я не ошибаюсь, то вас зовут Татьяна Яковлевна! — В ответ поинтересовался Васька.

Ответ подследственного крайне удивил, сильно озадачил и очень насторожил Татьяну Метелину! Откуда этот подследственный N 128879 мог узнать ее имя и отчество? А главное в его голосе она не услышала ни малейшего страха или испуга?! Опыт четырех лет работы следователем, ей подсказывал, если хочешь расколоть своего подследственного на допросах, получить от него требуемую информацию, то его нужно было бы первоначально сильно запугать! Только страх может заставить человека, рассказать о том, что он хранит глубоко в своей памяти! Только страх может заставить любого человека рассказать о том, чего в его жизни никогда не было! Поэтому Татьяна порой пользовалась услугами тюремных надзирателей, в частности, услугами Иван Ивановича! Обратившись к нему с просьбой, чтобы он перед допросом немного бы поработал с ее подследственными или сокамерником заключенного с тем, чтобы того запугать до смерти предстоящими допросами!

В своей карьере следователя НКВД Метелиной еще не приходилось встречать человека, который не боялся бы НКВД, допросов в этой организации. Не боялся бы ее, как следователя этого страшного-престрашного НКВД! Многие подследственные так и горели желанием на первом же допросе выложить следователю все, что они знали или не знали! Другие же порой сопротивлялись, отказывались отвечать на ее вопросы! Но после соответствующей обработки, проведенной тюремными надзирателями, они подписывали любые протоколы допросов. Следователь Татьяна Метелина на долю секунды задумалась, размышляя над тем, как бы ей стоило бы отреагировать на это слишком уж вольное поведение арестанта N 128879?!

Посматривая на этого симпатичного парня, Татьяна Яковлевна раздумывала, не подойти ли к нему, не ударить ли кулаком в его лицо?! Но, как женщина, она хорошо знала и понимала, что, как бы она не старалась, этим своим кулаком она не сможет нанести сильный удар по лицу этого парня! Вряд ли этот удар у нее получится таким уж сильным?! Вряд ли она сможет кулаками сломить силу воли этого симпатичного парня?! Вряд ли она сможет поставить его на колени, заставить его признаваться в том, чего он не делал! Да и к тому же ей самой почему-то не очень хотелось бить по лицу этого парнишку!

Видимо, ей придется, думала Метелина, еще раз обратиться к Иван Ивановичу, тюремному надзирателю, большому любителю поработать кулаками с арестантами. Нехотя, сквозь силу следователь Метелина рукой потянулась к кнопке звонка, установленного под столом. Этим звонком она хотела вызвать конвойных, одновременно она сказала, обращаясь к подследственному N 128879.

— Во время допроса ко мне ты должен обращаться только, как к «гражданке следователю»!

— Да, вы особо не стесняйтесь, Татьяна Яковлевна! Если уж так хотите, то вызывайте своего палача, Ивана Ивановича! Только вчера он умер, ударившись головой о бетонный пол моей камеры! Но не могли бы вы в таком случае мне прежде объяснить, чего от меня хотите? Я же простой парень из уральского села Подкаменки, в конце октября наш эшелон призывников прибыл в Тулу. Там нас распределили по различным частям и подразделениям Красной Армии. Месяц провел в окопах, защищая славный русский город Тулу. Стал сержантом, затем меня назначили взводным командиром. В моем взводе насчитывалось всего лишь шесть бойцов, но мы сражались с немцем, как полнокровный взвод! Подбили шесть немецких танков, двенадцать бронетранспортеров «Ганомаг». До роты немцев положили на землю. Вот и вся моя жизненная биография, мне больше нечего о себе рассказывать.

— А за что тебя наградили медалью «За отвагу»? Насколько я знаю, сегодня не так уж много красноармейцев награждается этой медалью?!

— Во время перехода нашей дивизии с одного рубежа обороны на другой, на развилке дорог нашу разведроту остановил патруль НКВД для проверки документов. Меня лично насторожило то обстоятельство, что эти патрульные были одеты в слишком уж чистую, отглаженную красноармейскую форму. Такого, да еще в нашу распутицу, попросту не могло бы случится. Но эти патрульные были одеты так, словно они собрались принять участие в параде. Ну, мы их всех положили на землю огнем из автоматов и винтовок! Но должен вам честно признаться, гражданка следователь, что это был не я, кто в этих патрульных опознал немцев, приказал по ним открыть огонь на поражение!

— А кто же это был? Кто именно опознал в патрульных НКВД немецких диверсантов?

— Сержант Новосельцев, он в тот момент исполнял обязанности командира роты дивизионной разведки. Именно он обратил внимание на тот факт, что патрульных НКВД интересуют вопросы, которые не должны были бы их интересовать, гражданка следователь!

— Я вижу, что ты разговорчивый парень! Тогда не мог бы ты более детально описать, на чем именно погорели эти немецкие диверсанты?!

— Сержант Новосельцев по просьбе капитан, командира патруля НКВД, предъявил свою красноармейскую книжку. В нескольких словах он пояснил, что мы выполняем приказ командира дивизии. Возвращая ему документ, капитан НКВД, как бы между прочим, поинтересовался, кто же именно командует нашей дивизии? Возникла неловкая ситуация, ну, не мог патруль НКВД работать в тылу нашей дивизии без соответствующего на то разрешения или уведомления штаба дивизии. В любом случае капитан НКВД должен был бы знать звание, фамилию, имя и отчества командира нашей дивизии.

— Так, кто же все-таки отдал приказ на открытие огня по патрульным?

Подследственный замолчал, по его лицу было невозможно понять, о чем именно он думает в этот момент. Как опытный следователь, Татьяна Метелина понимала, что этот сельский паренек что-то недоговаривает, но она не стала его понукать, требовать сиюминутного ответа на свой вопрос. В тот момент Васька мысленно беседовал с Альфредом Нетцке, совместно они решали, как ему следовало бы в дальнейшем отвечать на вопросы этой гражданки следователя.

— Если ты хочешь привлечь к себе внимание руководства НКВД, то во время допроса тебе следует дать утечку такой информации, на которую клюнет твой следователь, он должен будет эту полученную информацию передать по инстанции. Такой информацией, по моему мнению, могла бы стать как бы случайное упоминание о том, что патрульные НКВД на деле были диверсантами полка «Бранденбург 800». Или ты должен ненароком упомянуть, что уничтоженная группа немецких диверсантов планировала осуществить покушение на Георгия Жукова, командующего Западным фронтом. Следователь, наверняка, поймет, что ни той, ни другой информацией ты, Васька, как простой сержант, попросту не должен был бы обладать! Об этих своих подозрениях следователь Метелина должна будет в обязательном порядке доложить своему начальнику Следственной части наркомата НКВД. Рано или поздно такая серьезная информация, пройдя по иерархической лестнице, достигнет руководства наркомата внутренних дел СССР! Возможно, тогда сам Лаврентий Павлович захочет взглянуть на тебя, встретиться с тобой или же он примет участие в одном из твоих допросов. Только в этом случае можно будет считать, что мы выполнили половину нашего задания. При встрече с Берией я смогу ему передать просьбу Седого, а ты, Васька, поговоришь о выполнении уже своих замыслов по организации партизанского движения на оккупированной территории Западной Белоруссии.

— Мой взвод первым открыл огонь по моей команде, гражданка следователь! — Тихо произнес Василий.

— Ну, тогда ты, подследственный N 128879, должен хорошо понимать, что в этом случае я должна задать тебе еще один вопрос! На каком основании ты отдал приказ открыть огонь по патрульным НКВД? А вдруг ты бы ошибся, перед тобой тогда была бы не диверсионная немецкая группа, а настоящий патруль НКВД?! Тогда могло бы получиться, что этим своим приказом бойцами своего взвода ты решил перестрелять моих товарищей по службе?! — Поинтересовалась Татьяна Метелина.

— Я не мог ошибиться, гражданка следователь! — Сказал Василий, правой рукой потирая свою переносицу.

— Почему ты не мог бы ошибиться, арестованный N 128879? Что все-таки было не в порядке с этим патрулем?! Что же именно заставило тебя приказать своим бойцам открыть огонь именно по этим патрульным? И вообще, как ты относишься к немцам?

— Так называемый капитан НКВД на деле был капитаном Клаусом Шуманном. К тому же на нем были сапоги, на голенищах его сапог отражались лица бойцов моего взвода. Повторяю, такого просто не могло случиться в нашу распутицу! Когда все дни ты ходишь по дорогам, по колени утопая в дорожной грязи, когда на твои сапоги налипает до тонны дорожной грязи и глины!

Подследственный продолжал еще что-то говорить, но старший лейтенант НКВД Татьяна Метелина его уже не слышала. В ее ушах громким раскатом снова и снова повторялись только что произнесенные подследственным слова: «капитан Клаус Шуманн»… «капитан Клаус Шуманн»… На какую-то долю секунды она взяла себя в руки, нажала кнопку электрического звонка вызова конвоя. Появившимся в дверях конвойным красноармейцам приказала:

— Подследственного N 128879 уведите в камеру!

Конвойные давно уже увели арестанта N 128897, следователь же Метелина все еще продолжала сидеть за столом, размышляя по поводу того, что только что произошло на допросе. Что-то, по ее мнению, что-то было не совсем понятным, ясным в этом арестанте?! Он — простой сержант, сельский житель, а порой рассуждает, как интеллигентный человек из города! К тому же, как только что выяснилось, что он знает слишком много для простой деревенщины! Если судить по тому, что он говорит, то вырисовывается невероятная картина, простой уральский парень, месяц провоевавший на передовой, вдруг как оказывается, был хорошо знаком с немецким офицером, капитаном Клаусом Шуманном, командиром диверсионно-разведывательной группы, работавшей в тылу советской дивизии.

Спустившись ниже на пару этажей, старший лейтенант Татьяна Метелина вернулась в свой рабочий кабинет, который делила с другим следователем НКВД капитаном Алексеем Малининым. Два месяца тот провоевал на Западном фронте, а затем всеми правдами и неправдами добился своего перевода в центральный аппарат НКВД. В данный момент капитан отсутствовал, он, видимо, отправился пообедать, так и не дождавшись ее возвращения с допроса. Татьяна Метелина с размаху шмякнула папкой-досье арестованного N 128897 о свой стол. Затем она села на стул и, положив голову на ладони рук, задумалась над тем, что же ей делать с этой симпатичной деревенской образиной.

— Привет, Танька! Сегодня ты какая-то не своя, слишком уж задумчивая! — Заявил капитан Алексей Малинин, открывая дверь, проходя к своему рабочему столу. — Ждал, ждал тебя и, в конце концов, пошел один, без тебя обедать! Ты уж меня извини за то, что ушел так тебя и не дождавшись! Ну, уж очень мне кушать хотелось!

— Да, ладно, чего уж тут, не дождался так не дождался! — Автоматически произнесла Татьяна, все еще глубоко погруженная в свои мысли о только что завершившимся допросе.

— Тань, а что случилась? Я тебя действительно не узнаю! Столько времени работаем в одном кабинете, за все это время ты еще никогда не была такой грустной, задумчивой и рассудительной! Жизнь прекрасна, девочка, забудь обо всем плохом, улыбнись и тебе сразу же станет легче!

— Леш, отстань! Мне нужно кое о чем подумать! Я только что допрашивала одного деревенского простачка. Это я так подумала, что он — деревенский простачек, а на поверку этот парень оказался далеко не дураком! Этот симпатяга был настолько в себе уверен, что порой мне казалось, что он совсем никакой, совершенно случайно к нам в руки попал! Но в одном месте он проговорился о том, чего вообще не должен был бы знать! Вот сейчас мне приходится ломаться свою голову над тем, что же он мне все-таки рассказал?!

— Да забей, забудь о нем! Сколько арестантов прошли через наши руки?! Вспомнить, аж страшно становится! Ведь большая их половина сейчас гниет в сырой земле!

— Слушай, Леша, ты уж, давай, своими грязными словами меня не смущай! Я же все-таки девушка! Только врагов народа мы приговариваем к расстрелу, а более или менее нормальных людей оправдываем или отправляем на фронт! Этот же парень совсем не такой! Он нормальный, но есть в нем что-то такое, чего я пока не понимаю! Но надеюсь, что со временем я в нем разберусь!

— Танька, ты что влюбилась в этого арестанта?

— Алексей, ты уж, пожалуйста, прекрати это свое пустое словоблудие! Влюбилась, я даже не знаю и, понимаешь, не хочу знать, что это за такое слово «любовь»?! Так что попридержи свой паршивый язык за зубами!

— Хорошо, Танечка-Танюша, я больше не буду тебе надоедать своими умными советами! Но, может быть, ты мне покажешь фотографию моего будущего соперника?! Она в его досье, наверняка, имеется!

Ни слова, не говоря в ответ, Татьяна Метелина взяла со своего стола тощую папку-досье арестованного N 128897, перебросила ее на стол Алексею Малинину. В этом досье, помимо антропометрических данных и фотографии в фас и в профиль арестанта, а также протокола первого допроса пока еще ничего не было. Капитан Малинин раскрыл папку, посмотрел на фотографии, приколотые скрепкой к листу бумаги с антропометрическими данными. Его глаза начали округляться, вылезать прямо-таки из глазниц, он громко на весь кабинет проорал:

— Падла! Наконец-то, он попался в наши руки! Танька, это немецкий шпион, диверсант! Я его хорошо знаю! Мы за ним гонялись по всему фронту! Каждый раз он ускользал из наших рук в самую последнюю минуту!