1

С момента нашего появления в Оснаабрюкке, когда я сбил свой первый самолет на Западном фронте, прошло две недели. Кстати, разведывательный самолет британских королевских ВВС мне так и не засчитали. Что я мог сказать, когда майор Киммель пододвинул мне карту и попросил показать на ней место падения британца, он был готов направить туда разведывательную группу для подтверждения факта падения самолета. Подполковник Цигевартен только улыбнулся, когда я, злой как черт, развернулся и вышел из кабинета Киммеля.

За две недели своего командования подполковник Цигевартен внес небольшие изменения в структурную организацию полка и много времени посвятил переучиванию старых пилотов, они должны были овладеть новой методикой ведения боевых действий в воздухе, апробированной и освоенной, а теперь и широко применяемой немецкими летчиками-истребителями на Восточном фронте. К тому же западные границы рейха были оснащены новыми станциями раннего оповещения РЛС воздушных целей, которые обнаруживали цели на гораздо большем расстоянии, чем раньше. Несколько раз дежурные диспетчеры этих РЛС на экранах своих мониторов обнаруживали метки устойчивых воздушных целей, направляющихся к границам рейха. Штаб полка по тревоге поднимал дежурные звенья, операторы РЛС пытались вывести нас на эти цели, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Когда наши истребители вылетали по их заявкам, то в указанных операторами местах не обнаруживали вражеских самолетов. Штабные аналитики проанализировали все эти наши попытки и пришли к двум выводам. Либо цели по каким-либо причинам резко изменяли курс следования, либо сказывалась несработанность цепочки: операторы РЛС — штаб — дежурное звено. Если бы спросили мое мнение, то я поддержал бы второй вывод.

Эти первые две недели я не вылезал из кабины истребителя и летал с утра до позднего вечера. Мы много тренировались поодиночке, кроме того, я работал со всеми парами нашей эскадрильи и, в частности, со своим новым ведомым — лейтенантом-стажером по имени Динго, который не сразу и только после долгих раздумий согласился стать ведомым командира своей эскадрильи.

Этот Динго оказался весьма интересным и необычным парнем. Казалось бы, его биография ничем не отличалась от биографий большинства немецких парней его возраста, призванных или добровольно ушедших в армию. Родился и вырос он в семье немецкого рабочего, сталевара одного из заводов Круппа. Мама — юная немецкая фройляйн, которая ничего не знала и ничего не умела. Она, как и многие другие немецкие девочки ее возраста, состояла в союзе немецких девушек и, достигнув определенного возраста, готовилась рожать и воспитывать настоящих немецких парней и девушек. Она участвовала в турпоходах, там девушки разводили большие костры, танцевали вокруг них и пели песни. Особенно популярными у них были ночные бдения под луной и ночевка в стоге сена. Девушки репетировали и ставили театральные постановки и кукольные представления, учились народным танцам и игре на флейте. Конечно, много времени уделялось занятиям спортом и всяческим групповым играм. Если у мальчиков акцент делался на силу и выносливость, то гимнастические упражнения для девушек были призваны формировать у них грацию, гармонию и чувство тела. Спортивные упражнения подбирались с учетом женской анатомии и будущей роли женщин как матерей. В зимнее время девушки занимались рукоделием и поделками.

В одном из турпоходов мама Динго встретила своего мужа и отца своего первого ребенка. Она, совершенно случайно забеременев, тут же вышла замуж за этого парня, и через положенное время на белом свете появился Динго. Сам по себе парень был весьма перспективным ребенком, и если бы он родился в семье немецкого аристократа или потомственного военного, то хорошее будущее было бы ему обеспечено. Деньги или титул родителей легко бы проложили ему дорогу, а его природный ум и удача подняли бы его до высот немецкого общества — он был бы знаменитым лоботрясом или популярным на всю страну аристократом. А так с раннего детства Динго пришлось локтями и кулаками прокладывать себе дорогу в жизнь. Он дрался за право жить и существовать в детском саду, в школе, на мероприятиях гитлерюгенда, где на него в конце концов обратили внимание активисты Национал-социалистической рабочей партии (НСДАП). Можно себе представить, как среди прочих мальчишек они обнаружили дикаря, способного и зубы пустить в ход в своей борьбе за право существования — да, это настоящий воин и нацист. Среди активистов НСДАП нашлись думающие люди, которые захотели взнуздать это дикое существо и предложили ему выучиться летать в небе, стать военным летчиком. Следует отметить, если мечта парня и предложение партийных активистов не совпали бы, то Динго в конечном итоге плохо кончил бы свою никому не нужную жизнь, а так в летной школе он расцвел и возмужал. Когда его руки впервые коснулись штурвала планера, то он понял, что жизнь отдаст за то, чтобы летать наравне с птицами. С тех пор он шаг за шагом пробивал себе дорогу в небо, забыв о своих спившихся родителях.

Мне пришлось много повозиться с этим парнем, обучая его новой манере пилотирования истребителя BF109E. Иногда в учебных зонах мы с ним выделывали такие коленца, что люди на земле говорили, что этого на таком истребителе, да и в принципе, невозможно совершить. А летали мы на такой высоте, где уже не было кислорода, чтобы человек мог выжить. Особенно долго с ним пришлось осваивать полеты на сверхнизкой высоте, в метрах пяти-десяти на землей. Мы часами стригли траву на крестьянских покосах, чтобы Динго набрался опыта таких полетов. И что вы думаете? Вскоре Динго предложил мне летать на этой высоте вниз головой! Хорошо, что на Восточном фронте пару раз мне приходилось выполнять этот финт, а то бы пришлось краснеть перед парнем. Одним словом, мой ведомый, лейтенант Динго, ловил все на лету, отлично знал маттехнику и научился великолепно ей пользоваться.

Большую популярность среди летчиков моей эскадрильи получили учебные бои. Парни сходили с ума от восторга, когда у них появлялась возможность подраться в небе. Но они не спешили сцепиться со своими товарищами и посмотреть, кто из них более сильный и ловкий, они прежде всего засели за терминалы всемирной информационной сети и стали изучать биографии известных летчиков и описание проведенных ими воздушных боев. Чтобы достичь большей слетанности одной пары, я разрешил проводить поединки между ведомым и ведущим одной и той же пары. Эти поединки показали напористость и неумение моей молодежи вести затяжные бои, в которых было нужно все планировать и уметь предугадывать маневры противника. Молодежь великолепно строила первую атаку, осуществляла ее, а потом начинался первозданный хаос. Мы снова засели за пособия и терминалы, вскоре все семь пар эскадрильи дрались на равных со всеми, кроме, разумеется, моей пары. Мы с Динго были лучшими из лучших летчиков-истребителей эскадрильи.

Вскоре многие наши коллеги из других эскадрилий стали отказываться от выступления в качестве наших спарринг-партнеров в воздушных боях. По их словам, летчики моей эскадрильи не дрались в таких боях согласно букве устава или джентльменским правилам, а часто совершали маневры, которые в офицерском обществе рассматривались как нечестные, недостойные или просто непозволительные. В свое время аналогичные аргументы проводились некоторыми летчиками первой эскадрильи, которые, разумеется, никогда не воевали на Восточном фронте. Тогда я собрал своих летчиков-истребителей и попросил их подумать о том, что они будут делать, когда перед ними возникнет дилемма следующего порядка. Вражескими истребителями они загнаны в тупик, из которого два выхода: если действовать в соответствии с уставом, то остается принять смерть, а если действовать нестандартно, то имеется шанс вырваться и наказать врага. Потом я этот пример с Фомой неверующим осуществил в воздушном бою… и что вы думаете?.. Да, победа в бою достается потом и кровью, побеждает тот, кто больше знает и умеет эти знания применять на практике, причем действуя нестандартными методами. Одним словом, Динго очень понравилось летать и работать вместе со мной, а мне очень нравилось учить этого парня.

Операторы станции РЛС подняли тревогу ранним утром, когда полк еще почивал глубоким сном, а дежурное звено по неизвестной причине замешкалось с вылетом по тревоге. Только одна пара сумасшедших BF109E уже крутилась в воздухе, отрабатывая очередной воздушный бой со своими тенями. Разумеется, командование полка, а именно майор Киммель, лично приказало паре Ругге и Динго прекратить учебное задание, найти и атаковать вражеские истребители Р-47. К слову сказать, Р-47, или по-другому «Тандерболт», был одним из лучших истребителей Североамериканских штатов, на них летали хорошо обученные и подготовленные американские летчики.

Но при встрече с нашей парой этим ребятам сильно не повезло, к тому же они не знали, что встретились с сумасшедшими пилотами-истребителями рейха. Вражескую пару мы атаковали с ходу, на вираже по горизонтали, высота у нас и у американцев была одинаковая. Ребята североамериканцы к этому времени немало повоевали на других фронтах, борта их машин были раскрашены экзотическими иероглифами, парой десятков звездочек, говоривших о том, что эти парни немало япошек утопили в Тихом океане. Но мы — немцы, и это вам не японцы, и пока они соображали, в чем именно таится эта разница, мы сумели подойти к ним на дистанцию в сто метров и открыть огонь на поражение из пушек и пулеметов. Я из обеих пушек палил в район расположения топливных баков ведущего «Тандерболта», а Динго из бортового оружия неожиданно саданул прямо по кабине пилота второго истребителя. Мой противник расцвел в небе гигантской ромашкой, по всей очевидности, его топливные баки были наполнены авиационным бензином до самой горловины. А второй истребитель, после того как огнем Динго было разбито остекление кабины вражеского пилота, внезапно, что называется, споткнулся на ровном месте и начал быстро терять высоту, пока носом не воткнулся в прибрежную гальку Северного моря. Моряки прибрежной батареи, рядом с которой взорвался самолет, долго выпытывали у нас, что это был за взрыв и почему он раздался так рано утром и, между прочим, разбудил их старого контр-адмирала, командующего береговой обороной, который в прошлый вечер остался ночевать на батарее.

Мой и Динго BF109E приземлились на ВПП, а основной состав полка продолжал досматривать утренние сны, возможно, потому что эти сны под утро были наиболее интересными, общая побудка должна была прозвучать еще только через пять минут. Помимо обычного дежурного офицера на КПП взлетной полосы нас встречал диким взором майор Киммель с громадной бутылью французского коньяка в руках.

— Ребята, — сказал он задыхающимся голосом и с каким-то странным прищуром в глазах, — этих американцев вы угробили в течение пятнадцати секунд, подошли к ним и расстреляли их в упор, а эти хваленые и перехваленные парни даже не шелохнулись, не оказали вам сопротивления, а ведь североамериканцы считаются лучшими летчиками-истребителями во всем мире. В Североамериканских Штатах даже маленьких детей, которые только-только встали на ножки и только начинают ходить, сажают за штурвалы самолетов, а в шестнадцать лет подростки бьют мировые рекорды в авиации по скорости, высоте и грузоподъемности самолетов. Таким образом, они вырастают в лучших пилотов в мире, а североамериканская промышленность все производит и производит новые модели самолетов, с характеристиками которых не может сравниться ни один самолет, спроектированный в Старом Свете. Любой гребаный североамериканец может купить себе истребитель, сесть за штурвал и летать на нем, сколько душа пожелает, не беспокоясь о затрачиваемом на этот полет топливе, занимаясь оттачиванием мастерства своего пилотажа. Разумеется, в подобных условиях только больной на голову человек не станет лучшим в мире летчиком-истребителем. Поэтому они одним простым щелчком пальцев сбивают десятки япошек на Тихом океане и дерутся с нашими парнями, оставаясь некоронованными королями небес. А вы, ребята, этих самых королей в одно мгновение свалили на землю, они даже не успели сообразить, что произошло с ними, когда вы прижали их к ногтю! — восклицал в восторге майор Киммель, бесцельно перекладывая бутылку коньяка из руки в руку, словно забыв, что с ней следует делать.

Лейтенант Динго спокойно, с болтающимся между ног парашютом, подошел к майору, забрал у него бутылку коньяку и ударом донышка бутылки о каблук сапожка выбил пробку, и секунд на десять приложился к горлышку. Разумеется, меня ошеломила подобная наглость ведомого, и я быстро ухватил суть: если вовремя не принять меры, то итог этой наглости окажется более чем печальным и для меня, то есть мне не удастся промочить горло этим замечательным напитком с французских виноградников. Пришлось применить силу старшего по званию офицера и напомнить лейтенанту, что рядом с ним находится капитан, который также хочет насладиться солнечным напитком. Я выхватил бутылку из рук Динго и, запрокинув голову, стал пить. Коньяк, и правда, оказался превосходным. Не менее трети бутылки разместилось в моем животе, прежде чем Киммель вспомнил, что имеет звание майора, а я всего лишь капитан. Приказывать передать бутылку он не стал, а просто властной рукой спокойно взял ее из моих рук и тут же опробовал качество французского виноградного напитка.

— Ну и как вам удалось сбить эту североамериканскую пару, Зигфрид? — на малую долю секунды оторвавшись от бутылки, спросил меня Киммель, а затем продолжил вливать в себя великолепный французский коньяк, одновременно навострив уши, чтобы не пропустить самые интересные моменты из моего рассказа.

А мне рассказывать-то было особо нечего: не будешь же говорить своему командиру о том, что с этими североамериканцами мы поступили не совсем по-джентльменски, и когда наш истребитель приближался к ним, то, мерцая, представлялся попеременно BF109E и японским «Зеро». Тут даже смелый и бывалый пилот не сразу сообразит, что же происходит с ним: то ли его атакует враг, то ли ему все это только кажется. Пилотам из Североамериканских Штатов потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение, как им поступить в данной ситуации. А мы с Динго оказались шустрыми парнишками, не дали времени североамериканцам спохватиться, разобраться в ситуации и вступить в схватку с нами. Мне потребовалось некоторое время, чтобы продумать, как правильно ответить майору Киммелю на его несколько нетактичный вопрос.

Но в этот момент из-за угла ангара появился инженер-техник Норт. За эти две недели из простого труженика он превратился в настоящего героя трудового фронта и был нарасхват, имя его не сходило с уст начальства и рядовых летчиков полка. Ни один инженер-техник не мог так хорошо перебрать двигатель истребителя, чтобы он превратился в более мощный и практически бесшумный агрегат. Обер-лейтенанта Норта освободили от обязанности инженера-техника по обслуживанию моего истребителя, назначили заместителем капитана Фромма, в обязанности вменили заниматься одной только переборкой двигателей истребителей полка. Сегодня половина истребителей нашего полка имела перебранные его руками двигатели, которые работали действительно надежно и мощно, значительно увеличив сроки их эксплуатации.

Поэтому я, отвечая на только что заданный вопрос майора, головой кивнул в сторону Норта, словно говоря, что эти золотые руки вот этого парня помогли нам с Динго победить североамериканцев. Ведь сегодня мы вылетали на истребителях, двигатели которых были одними из первых перебраны Нортом.

Немного захмелевший майор Киммель (ведь только офицер и настоящий джентльмен может за один присест влить в себя треть бутылки такого благородного и очень крепкого напитка, как коньяк, и при этом удержаться на ногах) по-своему понял мой кивок в сторону Норта. Некоторое время он еще постоял, в упор рассматривая меня каким-то рассеянным взглядом своих карих глаз, еще раз кивнул и чуть заплетающимся шагом отправился в штаб. Лейтенант Динго на лету перехватил мою невысказанную мысль и, бросив парашют на землю, неторопливой рысцой поспешил за майором, чтобы майор, не дай бог, случайно не вступил бы своими начищенными до глянцевого блеска сапогами в грязную лужу. Вскоре мой верный ученик, лейтенант Люфтваффе и ведомый одновременно, един в трех лицах, вернулся обратно с устным подтверждением того, что майор Киммель благополучно дошел до штаба и по дороге не столкнулся с подполковником Цигевартеном, который в полку прослыл настоящим блюстителем трезвости.

 

2

Утром следующего дня первая эскадрилья была поставлена на боевое дежурство. На взлетно-посадочной полосе постоянно находилось звено истребителей, готовое подняться в воздух по первому сигналу тревоги, а остальные звенья находились в готовности № 2, когда все пилоты были одеты в полетные комбинезоны, имели при себе личное оружие и не отлучались от своих истребителей на очень большое расстояние. Парни были готовы вылететь в любую минуту, им оставалось только получить приказ и идти на взлет.

Этим утром я лежал на спине в тени от крыла своего истребителя и, покусывая травинку, посматривал в ясную синеву неба, где буйствовало неистовое, но такое родное солнышко. Издалека послышался приближающийся шум двигателя штабного «Опеля». Повернув голову в этом направлении, я увидел только длинный хвост пыли, но не сам автомобиль. Однако вскоре «Опель» остановился недалеко от меня, и на траву ступили мужские ноги в отлично начищенных сапогах. Только один человек в полку носил такие сапоги, каждое утро ординарец начищал эти сапоги гуталином до идеального блеска, и этим человеком, разумеется, был майор Киммель. Сапоги остановились подле меня и носами чуть не уткнулись мне в нос. После вчерашнего мальчишника по случаю первой победы, который завершился далеко за полночь, я чувствовал себя совершенно разбитым и у меня совершенно не было желания даже реагировать на появление такого уважаемого лица, как начальник штаба полка. Сначала майор Киммель немного покашлял, стараясь кашлем разбудить меня или хотя бы вызвать во мне хоть какую-то реакцию на его появление. Но все, что я мог сделать в это отличное, но одновременно такое паршивое утро, так это только слушать, стараясь как можно дольше сохранять неподвижность тела. Поэтому первым пришлось заговорить начальнику штаба.

— Зигфрид, мы тут немного подумали, посовещались и решили предложить твоей первой эскадрилье одно небольшое дело, — не спеша заговорил майор Киммель.

Майор не закончил мысль и умолк на полуслове. Из-под крыла я увидел, как судорожно сжались его руки в кулаки. Потому что в этот момент лейтенант Динго, увидев автомобиль рядом с моим истребителем, резонно предположил, что к нам прибыло высокое штабное начальство, и решил поддержать меня морально своим присутствием. Он поднялся с земли, где отдыхал после вчерашней вечеринки (ему очень понравился вражеский напиток — виски), и решительно зашагал в нашем направлении. Выражение его лица выдавало серьезный настрой молодого офицера, а это не предвещало ничего хорошего ни мне, ни майору. Дело в том, что в последнее время лейтенант Динго стал очень сурово относиться к штабным офицерам, он на дух их не переносил их в моем присутствии. В эти моменты с парнем происходили странные метаморфозы, словно он снова возвращался в свое взбалмошное детство, становился нетерпимым к любому высказыванию штабников, начинал ерничать, кривляться, а в иных случаях открыто им грубить и хамить. Но все это происходило только в том случае, если офицеры штаба разговаривали со мной или передавали мне очередной приказ, а лейтенант Динго оказывался случайным или неслучайным свидетелем таких разговоров. Ничего подобного вообще не происходило, если штабные офицеры разговаривали по отдельности со мной или с лейтенантом Динго. Каждый случай подобного хамского поведения лейтенанта Динго по отношению к старшим офицерам заслуживал строгого дисциплинарного взыскания, но штабники хорошо понимали, что молодого офицера просто заносит в таких случаях, и потому не предпринимали никаких мер и не устраивали служебных разбирательств. А что касается Динго, то он, по всей очевидности, воспылал высоким уважением ко мне, но полагал, что эти старшие офицеры не оценивают должным образом моих боевых заслуг и обращаются ко мне, к его командиру, неподобающим тоном.

Чтобы избежать никому не нужных осложнений с Динго и позволить майору Киммелю до конца высказать мысль, я со стоном перевернулся на другой бок и взмахом руки дал понять лейтенанту Динго, что со мной все в порядке, никаких проблем с майором Киммелем нет и что он может снова возвращаться к своему истребителю.

— Тут из штаба армии поступил приказ на нанесение бомбоштурмового удара. Твой и Динго истребители на сегодняшнюю ночь мы превратим в штурмовики и на каждый из них подвесим по три авиабомбы по двести пятьдесят килограмм. — Краем глаза майор заметил, что лейтенант Динго возвращается на стоянку своего истребителя. Он свободно передохнул, опустился на колени рядом со мной и, расстелив передо мной карту, принялся объяснять детали боевого задания.

— Чтобы отвлечь внимание истребителей противника и чтобы вы смогли незаметно проникнуть на его территорию, — сказал он, — третья эскадрилья пролетит вдоль южного побережья Острова и совершит налет на одну из прибрежных деревень, где расположена одна из станций РЛС. А тебе с лейтенантом Динго в этот момент следует, не привлекая внимания противника, добраться вот до этой уэльской деревушки и уничтожить вот эти два рядом стоящих дома. — Карандаш Киммеля подчеркнул два строения на карте.

— Оба дома, — продолжал майор, — каменные, построены черт знает сколько веков назад, но в этот вечер, желательно в десять или чуть позже десяти часов, они должны обязательно взлететь на воздух. Почему в приказе особо оговаривается такое точное время нанесения удара, не знаю, но предполагаю, что, вероятно, какая-либо британская или уэльская шишка решила в этот вечер посетить родителей. Поэтому я надеюсь, что ты, Зигфрид, хорошо понимаешь, что подобные приказы выполняются в обязательном порядке!

День пролетел быстро. Когда стемнело, мы еще были заняты подготовкой ночного вылета. Пока вооруженны подвешивали бомбы на наши истребители, мы с Динго, склонившись над картой, изучали маршрут следования до цели, до деревушки в Уэльсе. Много времени отняло изучение планировки местности и расположения домов, а также имеющихся подходов для бомбежки. И только с наступлением полночи мы с Динго поднялись на ноги и отошли от стола. Мы отлично подготовились и прекрасно усвоили всю необходимую информацию о местности, в которой предстоит работать сегодня, знали все возможные подходы к деревне и важные точки маршрута нашего следования.

После взлета истребителей и выхода к побережью Северного моря всю остальную дорогу до цели полета мы пролетели на высоте семи-десяти метров над землей. Погода была чудесная, полная луна освещала нам сначала волны в море, а затем каждый холмик, канавку, когда мы летели над Островом. Мы летели уже в течение часа, и никто не встретился нам на пути, противник РЛС нас не засек. Правда, совершенно случайно, огибая одну из возвышенностей Острова, мы наткнулись на небольшое стадо спящих овец. Двигатели наших истребителей работали настолько тихо, что их шум не разбудил домашнюю скотину, а бодрствующий сторож только глазами проводил тени наших истребителей, скользнувшие прямо над его головой.

Когда наши BF109E на низкой высоте первый раз прошлись над уэльской деревушкой, конечной целью нашего полета было окончательно сориентироваться и определиться, точно ли в указанном месте находятся отмеченные на карте дома. Кругом было тихо и спокойно, жители укладывались спать или уже спали. Деревня была освещена плохо, уличные фонари не работали, но луна отлично высвечивала все необходимые нам детали. Сама по себе эта уэльская деревушка насчитывала около полусотни домов, разделенных между собой низкими заборчиками или декоративным кустарником. Нужные нам дома располагались в самом центре деревни, к ним вели две широкие улицы, одна из которых была центральной.

Между двух домов стояло четыре легковых автомобиля: видимо, гости уже прибыли на место, под охраной часового, который испугался нашего появления и попытался спрятаться под одним из автомобилей. В поведении этого британского солдата мне, конечно, не понравилась одна вещь: он сумел мгновенно определить, что над деревушкой пролетел вражеский самолет. И если он действительно бывалый солдат, то успеет поднять тревогу и второй заход нам придется совершать под вражеским огнем. С другой стороны, он может предупредить людей о нашем появлении, и тогда они попытаются бежать и скрыться. Иными словами, мы с Динго не имели права медлить с атакой, но и поспешать особо не требовалось. Только мы с Динго завершили разворот для нового захода на деревню, как над ней расцвел огненный цветок из разрывов зенитных снарядов.

Что же это были за люди, приехавшие погостить в родную деревушку, подумал я в этот момент, если их воскресную ночевку в родительских домах прикрывали две зенитные батареи… Одна из зенитных батарей развернулась с противоположной стороны деревни, а другая представляла собой четыре грузовика с четырьмя «Бофорсами», установленными в кузовах, и она непосредственно прикрывала эти два дома.

Небо над деревней сплошь заполонил дым от разрывавшихся зенитных снарядов. Вражеские зенитчики предпринимали все возможное, чтобы перекрыть наш прорыв к центру деревушки, где располагались нужные нам дома. Еще на подлете к этой стене разрывов я сообразил, что, если наши истребители попадут в нее, то будут мгновенно уничтожены. Данный эшелон с высоты был надежно перекрыт вражеской зенитной артиллерией. Времени на размышления не было, я приказал Динго отойти от меня в сторону, чтобы мы под сходящимся углом, вдоль двух деревенских улиц, могли построить атаку на центр деревни. Я резко бросил истребитель к земле, вывесил его на высоте в семь метров и, раскачивая с крыла на крыло в ритме танго, бросил машину в промежуток между двумя домами. Хорошо, что британцы, думал я, планируя свои деревни, строили улицы прямыми, как стрела, и достаточно широкими, чтобы между домами могли бы пролетать истребители BF109E, и тут же припомнил русские деревни с их кривыми улицами. Истребитель лейтенанта Динго, словно привязанный ленточкой, плотно следовал за моей машиной. Наши машины одна за другой скользили по деревенским улочкам, стремительно приближаясь к центру. В тот момент, когда машина оказалась в заранее рассчитанной точке, я резко задрал нос своего BF109E, одновременно нажимая кнопку сброса авиабомб, подвешенных под крыльями истребителя. Две двухсотпятидесятикилограммовые чушки авиабомб в высшей точке, на которую я поднялся, полетели на землю, но сразу не взорвались — взрыватели были установлены на пятнадцатисекундную задержку. Они нежно прильнули к земле и по инерции заскользили по деревенской улочке. Это скольжение продолжалось до тех пор, пока чушки не врезались в стены двух домов. Несмотря на то что все действие продолжалось доли секунды, я смог заметить, как одна из бомб скользнула в промежуток между двумя нужными домами и стерла с лица земли соседский дом, а вторая точно врезалась в заднюю стену нужного нам дома. Оба взрыва последовали почти одновременно, мой истребитель сильно встряхнуло взрывной волной, и я едва сумел удержать контроль над ним и повернуть в сторону. Покидая эту негостеприимную деревенскую улицу, я ушел на вираж вправо и по спирали стал набирать высоту.

Третья и четвертая бомбы, сброшенные малышом Динго, тоже поразили оба дома, один из которых был нашей целью, и оставили на их месте глубокие воронки посреди деревенских строений. Вся эта уэльская деревушка была разбужена взрывами, мужчины, женщины, дети и старики неодетыми выбегали на улицы в поисках укрытий. С ужасом в глазах они смотрели в темноту ночного неба, пытаясь отыскать вражеские бомбардировщики, но ничего не могли обнаружить. Война внезапно нагрянула в эту деревушку, в центре которой в небо поднимались четыре столба пламени и дыма. А вражеские зенитчики продолжали вести огонь, грохот их орудий и разрывы снарядов в небе вносили еще большую сумятицу в происходящее и наполняли ужасом сердца беззащитных людей.

Мы с лейтенантом Динго не спешили возвращаться домой, под фюзеляжами наших истребителей еще висели две бомбы, с которыми нельзя было идти на посадку. В этот момент из деревушки выдвинулись грузовики с автоматическими зенитными орудиями и крупнокалиберными пулеметами, они выстроились полукругом, тылом прикрывая уэльскую деревню, не прекращая вести постоянный огонь.

Мы с Динго оттянулись подальше от деревушки, всем своим видом демонстрируя, что покидаем место боя. Затем внезапно развернулись и, совершая противозенитные маневры, бросили машины в атаку на передвижную группу противника. Еще на подходе я заставил замолчать одну вражескую зенитку пушечным огнем и успел поджечь грузовик, стоящий рядом со второй зениткой. Следует честно признать, что британские солдаты смело сражались, они продолжали бой и тогда, когда огонь от грузовика уже лизал их ноги и спины. Я окончательно заткнул горло этой передвижной артиллерийской группе, сбросив на нее остававшуюся на борту авиабомбу. Она разорвалась и разметала все кругом, зенитчики и пулеметчики смолкли.

Наш внезапный налет на эту деревушку, принесший гибель важным британским чиновникам, заставил противника отреагировать. В воздух по тревоге были подняты «Спитфайеры», которые хотели перехватить наши машины, когда мы возвращались домой. Нам с Динго пришлось снова стричь траву животом и крыльями истребителей, касаясь верхушек колосьев и прочих трав. В результате британские РЛС, как ни пытались, не смогли нас найти, нас спасла темнота и скрывшаяся на время луна, нам удалось ускользнуть от преследующих «Спитфайеров».

Британцы обнаружили нас, когда мы уже приближались к побережью Северного моря. Они попытались зажать нас в клещи и не дать вернуться домой. Должен признаться, что этот бой доставил мне истинное наслаждение, я ничего не боялся, задание было выполнено, а вернуться домой мне с Динго ни один британский летчик был бы не в состоянии помешать, сколько бы их ни было. Выжимая то одну, то другую педаль и яростно работая штурвалом, я бросал машину из стороны в сторону, шел горизонтальным зигзагом, ни на секунду не забывая при этом, что до земли чуть более метра. Но не забывали об этом и британцы, они снижались до высоты в пятьдесят метров и осторожно атаковали нас с верхней полусферы, давали очередь из пушки или пулемета и тут же уходили на высоту. Первое время их огонь был неприцельным, то ли они спешили и не успевали прицеливаться, то ли просто боялись находиться на такой маленькой высоте. Но затем они приноровились, и их пушечные или пулеметные трассы пролетали все ближе и ближе к нашим истребителям, а иногда взрыхляли землю прямо перед машинами. Обстрел становился опасным: малейшее повреждение — и истребитель врезался в землю или становился неуправляемым, в любом случае мы уже не вернулись бы домой.

Первым пассивной обороны не выдержал мой молодой ведомый, лейтенант Динго. Парень сделал полубочку, а затем вошел в боевой разворот Иммельмана. Макс Иммельман был одним из лучших немецких летчиков Первой мировой войны, он всегда говорил, что такой боевой разворот следует выполнять на высоте 500–700 метров. Но лейтенант Люфтваффе Динго, по всей очевидности, не был лично знаком с Максом Иммельманом, поэтому не слышал и не знал о таком правиле. С высоты в семь метров над уровнем моря лейтенант Динго перевел свой истребитель в полубочку, а затем вошел в разворот Иммельмана, что оказалось полной неожиданностью не только для меня, но и для наших британских друзей. Выполняя этот боевой разворот, он нагло атаковал пару «Спитфайеров», только что отстрелявшуюся по моему BF109E. Один из британцев резко рванул ввысь: видимо, Динго повредил радиатор охлаждения двигателя британского истребителя. Я даже видел, как через некоторое время этот британец сорвался в штопор, из которого так и не вышел. А Динго, экий наглец, находясь в верхней точке боевого разворота Иммельмана, уже заходил в хвост другим британским загонщикам, которые никак не могли сообразить, откуда появился этот BF109E и что он тут вообще делает?! Прогремела пушечная очередь немецкого истребителя, и один из главных загонщиков, разматывая тяжелый и черный клуб дыма, отправился на знакомство и встречу с земной поверхностью.

Вот тут-то британские пилоты совсем озверели, восемь «Спитфайеров», не соблюдая никаких джентльменских правил ведения воздушного боя, всем скопом обрушились на молодого и несчастного немецкого парня Динго. Если «Спитфайеров» в этот момент было два или даже четыре, то они быстро разобрались бы с этим парнем, но восемь британских истребителей в основном только мешали друг другу нанести последний смертельный удар по истребителю этого молодого парня. А он так пилотировал свой BF109E, который, словно неопытный цыпленок, оказался в стае опытных ворон и так яростно вертелся в самом центре взбесившихся загонщиков, что ни один британец не мог попасть в него. В этот момент все они, очевидно, забыв обо всем на свете, думали только о том, как наказать этого наглого птенца.

Настало время размять свои старые косточки и мне. Мой BF109E с полуразворота свечкой устремился в небо, по пути двумя короткими пушечными очередями по четыре снаряда в каждой охладил пыл двух слишком увлекшихся игрой «охота на лисицу» британских загонщиков. Когда мы с Динго снова соединились на высоте, то нам противостояла несколько уменьшившаяся свора британских загонщиков, которые моментально сообразили, что теперь уже охота пойдет не на нас, а на них, и они тут же попытались увести из-под нашего обстрела свои «Спитфайеры». Эти ребята, видимо, уже успели достаточно повоевать и поднаторели в том, как следует вести себя в подобных ситуациях, три оставшиеся пары британцев стали быстро расходиться. Особо не торопясь, мы с Динго выбрали пару «Спитфайеров», которая выходила из боя, взяв курс в сторону южного побережья Острова, нам было с ними по пути, и мы решили атаковать их. Я стрелял только из пушки и выпустил десять снарядов, а BF109E Динго расцвел выстрелами из всего бортового оружия истребителя. Когда мы пересекали береговую полосу и ныряли в белую пелену Северного моря, за нашими спинами два разноцветных парашюта с британскими пилотами медленно скользили к земле.

 

3

По возвращении на родной аэродром мы доложили о выполненном задании, и никто больше не вспоминал об этом и не говорил по этому поводу ни со мной, ни с Динго. Так мы с моим ведомым никогда и не узнали, кого именно штурмовали в той уэльской деревушке в то памятное воскресенье и удалось ли нам кого-либо там уничтожить или нет. Правда, совершенно неожиданно нам засчитали по четыре сбитых британских «Спитфайера», поэтому мы на фюзеляжи своих BF109E нанесли по четыре звездочки, означавшие четыре сбитых вражеских истребителя, и по одному взрыву — за успешную штурмовку объекта. Полковник Цигевартен хотел было заполнить на нас наградные листы на «Медаль за храбрость», но сверху ему посоветовали не спешить и подождать с наградами.

С того воскресенья прошла неделя, а штаб армии продолжал хранить упорное молчание по этому поводу, и было очень похоже, что там об этом событии уже все забыли. Еще и потому для нас с Динго то воскресение стало памятным, что с тех пор на боевые задания мы начали вылетать по нескольку раз в день, в основном на перехват штурмовой и бомбардировочной авиации противника. Сотни и сотни британских бомбардировщиков «Галифакс» и «Ланкастер» покидали Остров и, тяжело нагруженные авиабомбами, медленно плыли к границам рейха, чтобы нанести бомбовый удар по гражданским или военным целям в городах и промышленных центрах нашего рейха. Если «Галифаксы» были устарелыми бомбардировщиками, то по крайней мере обладали достаточно высокой скоростью и имели сильное бортовое вооружение, одних только пулеметов «Браунинг» имелось на борту до восьми штук.

За вторую неделю боевых действий я увеличил общий счет сбитых мною вражеских машин на шесть — два «Галифакса» и один «Ланкастер», а также два «Спитфайера». Лейтенант Динго не отставал от меня, он сбил два британских истребителя — «Тайфун» и «Харрикейн», а также два бомбардировщика «Ланкастер». Еще две вражеские машины мы с Динго серьезно повредили в одном из воздушных боев, но британцы не свалились на землю, а с большим трудом перевалили за береговую полосу и скрылись в Северном море. Мы совершенно случайно столкнулись с этими машинами, у нас с Динго не было времени, чтобы окончательно добить этих поганцев, потому что мы спешили на выполнение основного задания в тот день. Вражеские самолеты были серьезно повреждены, но не сбиты, поэтому и записать их на свой счет мы не могли. Но зенитчики одной нашей береговой батареи неожиданно попытались записать их на счет сбитых батареей самолетов.

Командир полка, подполковник Цигевартен, будучи прирожденным летчиком, с лютой ненавистью относился поголовно ко всем зенитчикам на земле. Когда он случайно услышал, что эти «рожденные ползать» претендуют на британские самолеты, которые вышестоящий штаб отказался записать на наш счет, то он из одного только чувства противоречия написал новую заявку на эти самолеты и отправил ее в вышестоящую инстанцию. Подполковник Цигевартен был на сто процентов уверен, что никогда не получит ответа на этот свой запрос. Обычно офицер штаба, получив такую бумажку из истребительного полка, клал ее под зеленое сукно и тут же забывал о ней. Но не в нашем случае! Уже на второй день Арнольд Цигевартен держал в руках официальный ответ из вышестоящего штаба и, честно говоря, не знал, что с ним делать. Майор Киммель, человек, который не теряется в любой ситуации, забрал конверт из рук Цигевартена, надорвал его и прочитал ответ. В письме сообщалось, что два британских самолета-разведчика, подбитые летчиками десятого истребительного полка, упали в Северное море. Таким образом, мы с Динго увеличили свои личные счета сбитых самолетов еще на один самолет. Позже совершенно случайно выяснилось, что когда в штаб армии поступила наша заявка на эти поврежденные самолеты, то из штаба морского флота только что пришло сообщение. В этом сообщении говорилось, что эсминец, патрулировавший в Северном море, стал невольным свидетелем падения в море двух поврежденных британских самолетов. Дежурный по штабу офицер сопоставил эти два факта и направил в наш полк официальное подтверждение, подписанное командующим армией, согласно которому эти сбитые самолеты-разведчики закреплялись за десятым истребительным полком. А мы с Динго подумали, когда собственноручно рисовали дополнительную звездочку на фюзеляже истребителя, что дежурный по штабу офицер, по всей очевидности, в душе так же ненавидел зенитчиков, как и наш командир полка.

Все эти самолеты, которые были на моем счету, были сбиты в течение второй недели службы на новом месте. Росли, но не так быстро, разумеется, и личные счета сбитых самолетов летчиков первой эскадрильи, которых я тренировал дни и ночи напролет. С ними мне пришлось совершить немало вылетов на учебные задания, в ходе которых я делился с ними своим боевым опытом и навыками пилотирования истребителя. В течение этой недели летчики эскадрильи повысили уровень взаимопонимания, ведения группового воздушного боя, неуклонно рос их профессионализм. Они становились все более и более уверенными в себе и опытными бойцами, которые были способны принимать быстрые и правильные решения.

Британцы внимательно следили за развитием обстановки на авиационном фронте. Проанализировав свои потери бомбардировщиков, они пришли к весьма неутешительной мысли, что эти потери чрезвычайно высоки. В этой связи британское авиационное командование приняло решение о том, что во время налетов на рейх бомбардировщиков будут сопровождать истребители. Уже со следующей недели британские «Ланкастеры» тянулись к границам рейха в сопровождении «Тайфунов» или «Спитфайеров». Одна из таких комбинированных групп сумела прорваться к цели и успешно бомбить артиллерийский завод Круппа, были разрушены два цеха, и погибло много рабочих и инженеров. Наши истребители-перехватчики несколько раз пытались перехватить эту группу, но «Спитфайеры» успешно нейтрализовали атаки наших истребителей, позволив «Ланкастерам» выйти на цель и успешно отбомбиться.

Новость о таком успешном прорыве бомбардировщиков британцев была мгновенно доведена до сведения фюрера, который, спокойно выслушав доклад, потребовал, чтобы впредь ничего подобного не происходило. Фюрер вызвал Геринга и в нескольких словах объяснил этому борову, бывшему летчику, что его будущее напрямую зависит от того, как будет в дальнейшем воевать Люфтваффе и как будет защищать границы рейха. Герман Геринг тут же издал приказ по Люфтваффе, в котором потребовал от подчиненных заняться поднятием воинского духа немецких летчиков-истребителей по защите границ рейха. Помимо этого, в приказе Геринга перечислялись кары, которые обрушатся на головы воинских начальников и рядовых летчиков в случае невыполнения параграфов и положений этого приказа.

Поэтому, когда в полк поступил очередной приказ, в котором высшее командование потребовало активизировать действия полка и провести профилактическое мероприятие по уничтожению вражеских бомбардировщиков, командование полка впало в горестные размышления. Оно, разумеется, слышало об успешном прорыве британских бомбардировщиков, который, к счастью, имел место не в нашей зоне ответственности, и слышало о вызове Геринга в Верховную ставку для беседы с фюрером. Поэтому подполковник Цигевартен и майор Киммель, посовещавшись, решили свои головы доверить первой эскадрилье, летчики которой, по их просвещенному мнению, были лучше всего подготовлены для ведения боевых действий в воздушном пространстве, и приказ на исполнение был спущен в первую эскадрилью. Причем данный приказ не сопровождался советами и мнением штабного начальства о том, как следует его исполнять. Расписавшись о получении настоящего приказа, я несколько раз его перечитал, чтобы разобраться, в чем же его смысл. Получалось так, что на плечи первой эскадрильи возлагалась ответственность за сохранение воздушных границ рейха в неприкосновенности, по крайней мере, в зоне ответственности всего полка. Но неприкосновенность границы состояла из многих различных факторов, которые напрямую не подчинялись ни мне, ни командованию полка. Летчики моей же эскадрильи представляли собой самую последнюю ступень в иерархической организации охраны границы. Они непосредственно противопоставляли врагу свое мужество, знания и навыки, чтобы победить врага и не пустить его на территорию нашего рейха. Но я же не командовал станциями РЛС, которые контролировали воздушное пространство, в том числе и зону ответственности полка. Если они допускали ошибку и не проинформировали полк о появлении вражеских самолетов в нашей зоне ответственности, то как я должен был поступать в этом случае?

Я бросился в штаб полка за разъяснениями и указаниями, но встретил там глухое молчание и нежелание разговаривать со мной офицеров штаба. Парни были готовы нам помочь, но не знали как. Помогли разведчики, они недавно получили данные аэрофотосъемки, которую только вчера осуществил соседний полк. Аэрофотосъемка раскрывала некоторые вражеские секреты: на фотографиях красовались «Ланкастеры», сорок бомбардировщиков которых располагались на двух прибрежных аэродромах Острова, подальше в глубь побережья Северного моря. Аэродромы имели мощное зенитное прикрытие. К тому же рядом находился аэродром, на котором расположился полк «Спитфайеров», их использовали для охраны побережья Острова, и они часто ходили в прикрытии бомбардировщиков. Эти три аэродрома образовали треугольник со сторонами в тридцать-сорок километров.

Вместе с разведчиками проанализировав схему расположения этих аэродромов, я пришел к выводу, что в качестве профилактики можно было бы осуществить налеты на аэродромы с бомбардировщиками, уничтожение сорока таких машин было бы серьезным поражением для врага. Тем более что мы с Динго недавно осуществили бомбоштурмовой удар по одной уэльской деревушке. Тогда наши истребители выдержали нагрузку в три двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. Восемнадцать таких бомб и пулеметно-пушечный огонь могли бы нанести серьезнейший ущерб противнику, а мы тремя парами истребителей могли бы осуществить мгновенную бомбоштурмовую атаку каждого аэродрома с бомбардировщиками. А одна пара с бомбами и пулеметно-пушечным огнем должна была бы блокировать аэродром со «Спитфайерами». План атаки на противника очень красиво смотрелся на бумаге, но я знал, как будет трудно выполнить это задание, всего было невозможно предусмотреть. Приходилось полагаться на удачу, а это штучка непостоянная, она может повернуться к тебе любой стороной. Подполковник Цигевартен долго изучал наше совместное с разведчиками творение, что-то мычал себе под нос, порывался несколько раз спросить меня о чем-то… А затем взял и просто размашисто подписал приказ на боевое задание.

 

4

В последнюю минуту перед вылетом на боевое задание к первой эскадрилье присоединился подполковник Цигевартен и принял на себя командование одной из групп, которая должна была штурмовать более дальний от побережья аэродром с бомбардировщиками. С момента прибытия в полк Арнольд еще не вылетал на боевые задания, а сейчас сердце летчика-истребителя не выдержало, и он, наплевав на все советы и рекомендации, решил принять участие в налете. Собрав три пары над аэродромом, он повел их к побережью Северного моря, в ходе полета выдавая последние инструкции пилотам по организации и очередности осуществления штурмовки. Я с Динго в этот момент уже летел над Северным морем, чтобы вражеские истребители раньше времени не поднялись бы с аэродрома, мы должны были начать их атаку несколькими минутами раньше начала общей атаки. Я связался по рации и узнал, что подполковник Арнольд Цигевартен присоединился к нам.

Если бы я только знал, какое количество истребителей базировалось на этом аэродроме, то обязательно прихватил бы с собой и вторую истребительную пару, хотя бы из другой эскадрильи. А сейчас, находясь на высоте всего в сотню метров, я наблюдал, как аэродром вырастал на моих глазах, по мере того как мы опускались, и удивлялся, какая замечательная трава выросла за это лето на нем. На ярко-зеленом сочном фоне отчетливо выделялась единственная взлетно-посадочная полоса. Вдоль ВПП в четыре ряда выстроилось около сотни «Спитфайеров» и «Тайфунов». Примерно пятьдесят истребителей прогревали двигатели, и вокруг них крутились механики. По всей очевидности, именно эти истребители и должны были сопровождать «Ланкастеры» в налете на наш рейх. Один из этих «Спитфайеров» чуть опередил своих коллег и уже выруливал на ВПП. Истребитель врага в воздухе в этот момент нам был бы ни к чему, ему нельзя было позволить взлететь. Я слегка опустил к земле нос BF109E и двумя короткими пушечными очередями в четыре снаряда вдребезги разнес двигатель этого истребителя. Потеряв движок, тот закружился на одном месте, с каждым витком замедляя ход. Его пилот выскочил из кабины и, сорвав шлемофон с головы, стал грозить мне кулаком. В этот момент рванул боезапас истребителя, в секунду превратив его в пылающий костер. Британский пилот, словно заяц, гигантскими скачками удирал подальше от пожара. Ни я, ни Динго ни разу не выстрелили по нему, ведь этот человек такой же летчик-истребитель, как и мы.

При повторе захода на ВПП вдали я увидел черные резервуары, где хранился авиабензин. Правда, они находились на достаточно дальнем расстоянии от служебных и жилых зданий авиабазы, но я не удержался и направился в их сторону. Первая же бомба накрыла эти баки, а я поспешил обратно, по ходу дела отделавшись от опасного и тяжелого груза. Одну бомбу я сбросил в центр взлетно-посадочной полосы, а другую — на вышку, где располагался командный и диспетчерский пункт. А лейтенант Динго все три свои бомбы направил на выстроившиеся вдоль взлетной полосы истребители.

Только что прозвучавшие пушечные очереди и пылающий костер на ВПП оказались настолько неожиданными для персонала британской авиабазы, что первоначально на ней ничего не происходило. Офицеры и солдаты так и застыли на местах, наблюдая за тем, как на ВПП пролетают два вражеских BF109E, поливая пулеметно-пушечным огнем истребители «Тайфун» и «Спитфайер». Этого времени нам с Динго хватило на то, чтобы поджечь по три машины, выстроившиеся вдоль взлетно-посадочной полосы. Несколькими минутами позднее британцы, словно джейраны в степи, поскакали по местам, согласно боевому расписанию. А среди гражданского и инженерно-технического персонала базы началась небольшая паника, которую мы с Динго поддерживали совсем короткими, весьма экономными очередями из пулеметов. Люди испуганно носились по территории базы, в ужасе задирая головы в небо, одновременно пытались рассмотреть в небе врага, убежать и спрятаться от него в убежищах, которые пока еще не были открыты. Истребители с черными крестами на фюзеляже и крыльях продолжали кружить над базой, неся на своих крыльях смерть и разруху.

Некоторое время спустя зенитчики базы добежали до своих «Эрликонов GDF-005» и крупнокалиберных зенитных орудий, а пилоты стали занимать места в истребителях. А наша пара BF109E продолжала метаться над авиабазой, усеивая свой путь телами британских офицеров и рядовых, а также горящими британскими истребителями. Мы с Динго несколько раз наискосок пересекали ВПП, не давая возможности британцам поднять свои истребители в воздух. Нам некогда было считать, какое количество «Тайфунов» и «Спитфайеров» горели на земле или замерли на ней, получив серьезные повреждения. Сделав очередной разворот на 360 градусов, я предпринял атаку на пока еще продолжающие ехать по земле «Спитфайеры» и «Тайфуны», а обер-лейтенант Динго отошел немного влево и всем бортовым оружием обрушился на выстроившиеся вдоль ВПП вражеские истребители. Я тоже стрелял экономными очередями из бортового оружия, пытаясь своим огнем поразить как можно больше целей на земле. Одна из атак принесла неожиданно отличный результат: пять вражеских истребителей прекратили свое метание по земле и металлоломом застыли на местах, где их застал обстрел, пуская в небо всполохи пламени и черные клубы дыма.

Землю все больше и больше заволакивало черным дымом от горящих британских истребителей, резервуаров с топливом и строений аэродрома!

А мы продолжали кружить над аэродромом, выискивая новые цели для атак, но в этот момент открыла огонь первая зенитная батарея, которая прикрывала аэродром с южной стороны. Она открыла шквальный, но неприцельный огонь малокалиберных орудий, первые разрывы снарядов пришлись далеко в стороне от нас, но постепенно стали сближаться к центру, чтобы окружить нас и расстрелять в упор. Мы с Динго, не сговариваясь, разошлись далеко в стороны, заняли разные высоты и продолжили каждый самостоятельно штурмовать подвижные цели на земле. Юркий истребитель Динго преградил дорогу к старту трем вражеским истребителям, а я — только одному, так как в этот момент мне пришлось повоевать со «Спитфайером», которому удалось оторваться от ВПП и начать набирать высоту.

Британские летчики наконец-то сообразили, что ровная поверхность аэродрома позволяет взлетать из любой его точки, а не только с ВПП. Вот мне и пришлось практически животом своего BF109E придавливать этого смельчака, не давая ему возможности свободно набрать высоту. Британец поелозил-поелозил под моим истребителем, пытаясь взять заход на высоту то с одной, то с другой стороны, но у него ничего не получилось, тогда он вынужденно плюхнулся на шасси своего истребителя и поломал их. Тридцать минут уже прошло с момента нашего появления над аэродромом, в течение тридцати минут ни один «Спитфайер» или «Тайфун» так и не оторвался от аэродрома и не ушел на сопровождение «Ланкастеров». Да и воздушное пространство над аэродромом пока оставалось в наших руках. Но приближалось время и нам собираться домой. Как вдруг за долю секунды обстановка в воздухе кардинальным образом поменялась: теперь уже нас не хотели выпускать из боя. Британские пилоты, используя все поле аэродрома, начали подниматься в небо из разных точек, которые мы уже не успевали перекрывать. Пока мы с Динго разбирались с одними «Спитфайерами», два других «Тайфуна» прорывались в небо. Вскоре в воздухе было более десяти «Спитфайеров» и «Тайфунов», и они не спешили идти на помощь «Ланкастерам», а в первую очередь хотели покончить с нами. Мы с Динго метались из конца в конец аэродрома, выделывая разные штучки-дрючки высшего пилотажа, но оторваться от этой пока еще неорганизованной, но очень злой толпы британцев не могли. Требовалось срочно предпринять что-нибудь такое, что могло бы отвлечь их внимание от нас, но в усталую голову ничего экстраординарного не приходило.

До сих пор не понимаю, как это мне удалось вернуться на родной аэродром, пролетев такое большое расстояние, когда сознание то возвращалось, то на глаза вновь надвигалась темнота. Но каждый раз, когда оно возвращалось и я мог контролировать свои действия, я всматривался в приборы панели управления истребителем и вносил необходимые изменения в курс следования. Одним словом, руки и ноги работали на полной автоматике и, по всей очевидности, вбитые в меня навыки пилотирования истребителя сделали свое дело — мне удалось вернуться домой.

Окончательно сознание вернулось ко мне, когда я заходил на посадку на аэродром в Оснаабрюкке. Сделав короткую пробежку, мой истребитель замер в самом конце ВПП, несколько перекрыв ее. Когда я убедился, что посадка успешно завершена, то головой откинулся на бронеспинку пилотского ложемента и уже сам закрыл глаза. Руки сильно дрожали, во всем теле разливалась непонятная слабость, и у меня не хватало сил на то, чтобы откинуть стопора блистера пилотской кабины и поднять стеклянный фонарь. Перед тем как закрыть глаза, я успел мельком заметить, что к моему истребителю сбегается народ. Видимо, скоро должна была вернуться группа истребителей, штурмовавшая аэродромы с британскими бомбардировщиками, и им была нужна свободная ВПП для посадки, а мой истребитель этому мешал. Эта мысль сверлила мне голову, но не было сил выжать тормоза и скатиться с полосы.

Я хорошо слышал, что люди, подбежав к машине, что-то кричали и советовали мне, но на меня стала наваливаться странная тишина, а перед глазами стояла чернота. Вскоре эти тишина и темнота поглотили мое сознание, а перед глазами то вставала, то гасла та страшная вспышка огня, пламени и дыма, когда взорвались баки с авиационным горючим. Я телом почувствовал, что мой истребитель начал медленно катиться — это, видимо, подбежавшие ребята сообразили, что нужно было бы поспешить с освобождением ВПП, и всей гурьбой покатили меня вместе с истребителем в сторону. Над головой послышались звуки двигателей нескольких истребителей, заходящих на посадку, а я вновь соскользнул в безвременье.

Когда я снова открыл глаза, то сразу понял, что нахожусь в медсанчасти полка. Палата не удивила меня, она ничем особенным не отличались от палат других лазаретов и госпиталей, в которых пришлось побывать Зигфриду Ругге за годы этой войны. Небольшой закуток, примерно в десять квадратных метров, с больничной койкой и тумбочкой для лекарств, два стула вдоль стены для посетителей и гардероб для хранения верхней одежды. К этому моменту я почувствовал себя совсем здоровым и мне совершенно не хотелось проводить время на больничной койке, поэтому я быстро поднялся на ноги и подошел к доисторическому монстру-гардеробу за своей одеждой. Но он оказался пуст, моей формы в нем не было. Я в нерешительности застыл на мгновение, про себя размышляя, где же она могла быть, как вдруг раздался негромкий стук в дверь палаты. Едва я успел повернуть голову, как дверь распахнулась и в палату вошла женщина бальзаковского возраста, в белом халате, она пронесла мимо меня мою аккуратно сложенную форму и стала методично раскладывать ее по полкам гардероба, а выглаженный китель повесила на плечики. Проделав эту работу, медсестра развернулась и направилась к двери, где уже находился второй мой посетитель.

Подполковник Арнольд Цигевартен вежливо пропустил в дверь даму, а затем повернулся ко мне и сказал:

— Зигфрид, что это с тобой происходит? Я столько времени проторчал в этой двери, наблюдая за твоим поведением, и не могу поверить своим глазам. Прекрасная дама спокойно покинула твою палату, а ты не сказал ей ни одного комплимента и не пытался даже завалить на койку. Раньше ничего подобного с тобой не бывало.

С этими словами Арнольд Цигевартен прошел в комнату, взял один из стульев, стоявших у стены, и уселся, широко расставив ноги. Подполковник внимательно осмотрел меня критическим взглядом бывалого солдата, что-то пробурчал себе под нос, хмыкнул и поинтересовался, что я собираюсь сейчас делать. Честно говоря, я уже раздумал покидать эту уютную и тихую палату, мне было бы неплохо снова забраться под одеяло, которое не успело остыть, и понежиться под ним часика два-три, чтобы хорошенько отоспаться. Но внезапное появление в палате командира полка, даже несмотря на то что он твой старый друг, могло означать только одно: время лечения и отдыха прошло. Не скрывая перед другом своего полного нежелания делать что-либо, я начал медленно и, как можно дольше растягивая время, натягивать на себя форму капитана Люфтваффе.

В штабе полка моего появления ожидали три незнакомых офицера, которым хотелось переговорить со мной. С первых же слов этот разговор стал напоминать больше допрос, чем беседу офицеров-джентльменов. Они даже не представились мне, а тут же начали задавать вопросы касательно того, как мне с обер-лейтенантом Динго удалось так успешно блокировать аэродром с вражескими истребителями. Отвечая на вопросы этих офицеров в общевойсковой форме, я кратко рассказал, каким образом мы вместе с Динго прорвались к этому аэродрому и в течение тридцати минут блокировали его. Офицеры не были удовлетворены этим кратким рассказом и попросили меня несколько подробнее осветить интересующие их моменты этой операции. По тону задаваемых ими наводящих вопросов, а также по общей тональности беседы можно было прийти к выводу, что офицеры не верили ни одному моему слову и не верили в то, что одной парой истребителей можно было успешно блокировать работу аэродрома, на котором базировались две дивизии вражеских истребителей. Вначале я пытался убедить этих людей в военной форме, которые к тому же не были профессиональными летчиками, что такая блокада возможна при совпадении многих составляющих — времени и неожиданности нападения, профессиональной подготовки и слетанности пары, ее наглости и удачливости, поведения противника, а также многих других составляющих. Но эти офицеры ничего не поняли из моих разъяснений, да они и, в принципе, не желали понять, что конкретно я говорил в своем рассказе. Они задавали вопросы с подтекстом и очень интересовались моими взаимоотношениями с обер-лейтенантом Динго.

Я уж было собрался подниматься на ноги, чтобы навсегда покинуть заседание так называемой «комиссии по морали и наградам», члены которой в беседе со мной должны были лишь определиться по вопросу, достоин или не достоин я награды, на которую представило меня командование полка. Почувствовав, что запахло жареным, в беседу, вернее сказать, в перекрестный допрос, вмешался командир полка. Подполковник Цигевартен своим мягким баритоном сообщил членам комиссии о том, что командующий Люфтваффе фельдмаршал Герман Геринг был лично проинформирован о бое, в ходе которого противник безвозвратно потерял двадцать семь бомбардировщиков «Ланкастер» и около двадцати пяти «Спитфайеров» и «Тайфунов». Фельдмаршал попросил подготовить ему информацию о том, какими именно наградами был награжден каждый участник этого боя. Члены комиссии молча выслушали информацию подполковника, так же молча подписали какие-то бумаги, лежавшие перед ними на столе, молча поднялись на ноги и молча покинули помещение штаба. А я стал понимать, что такое недоброжелатели и как с ними трудно бороться.

 

5

Я уже начал забывать Лизу, девушку, с которой познакомился на ужине в родном доме, когда заезжал туда по пути на новое место службы. Но она не забыла этой встречи и решила сама напомнить мне о ней и о начавшихся между нами взаимоотношениях. В этот день полк не планировал вылетов на боевые задания, и наши инженеры и техники занимались мелким ремонтом истребителей, устранением всякой мелочевки, а пилоты, с удобством расположившись под крыльями своих BF109E, сладко подремывали подальше от командирских глаз.

После сытного обеда в полковой столовой дремать стало вдвое приятнее. Правда, меня несколько насторожил звонок майора Киммеля и его странные слова. Мне, как командиру эскадрильи, на стоянке истребителя установили выносной телефонный аппарат для передачи и получения важных сообщений. Вот по этому аппарату и позвонил Киммель, который вначале произнес несколько ничего не значащих слов, а потом с хитрецой поинтересовался, почему это я все еще дремлю под крылом истребителя, а не несусь на крыльях любви в общежитие. На что, особо не задумываясь, я отшутился, что у меня нормальная ориентация, а с любовью в офицерское общежитие можно стремиться только к мужику. Тут майор Киммель как-то странно захихикал, потом сказал, что что-то не в порядке с телефонным аппаратом и повесил трубку. Знал бы я, что, разговаривая со мной, майор в бинокль рассматривал и одновременно наслаждался женскими формами атлетической фигурки Лизы, которая, не сгибаясь, тащила на себе два громадных чемодана. Тащить эти чемоданы ей пытался помочь штабной вестовой, выделенный, чтобы проводить девушку до моей комнаты в общежитии, но не смог оторвать их от земли.

Когда Лиза появилась в штабе, то она, разумеется, нос к носу столкнулась с подполковником Цигевартеном, которому и заявила, что приехала навестить Зигфрида, который наверняка соскучился по ней, и что пора ее ребенку обрести настоящего отца. Все штабные офицеры внимательно выслушали это заявление дамочки и тут же демонстративно начали затыкать уши пальцами, мол, ничего не слышу, ничего не знаю. Но через пять минут весь полк знал, что у капитана Ругге имеется внебрачный ребенок и что горе-папаша не хочет платить алименты. Но от подобных заявлений Лизы больше всего пострадала голова Арнольда Цигевартена, чтобы окончательно ее не потерять, он срочно и самолично разыскал дубликат ключа от моей комнаты в общежитии, выделил вестового, чтобы он проводил Лизу до комнаты, где и назначил ей проживание, от греха подальше.

После этого весь офицерский состав полка прилип к окнам и через бинокли наблюдал, как слабая женщина тащила свои чемоданы ко мне в комнату в офицерское общежитие. К этому времени во всем полку только один-единственный офицер не знал, что к нему на побывку приехала гражданская жена с еще не рожденным сыном. Разумеется, этим офицером был я, капитан Зигфрид Ругге.

Прибыв на место, Лиза первым делом выставила на улицу мою солдатскую койку с ее убогим постельным бельишком. К койке тут же подкрался каптер полка и осторожненько, хотя и у всех на виду, поволок ее в свою каморку, ведь когда-нибудь кому-нибудь пригодится и эта койка. А Лиза решила устроить демонстрацию военного дефицита: на базу стали прибывать гражданские грузовики, доставляя множество вещей непонятного назначения. Один из грузовиков доставил нечто громадное и неразборное, которое специальными талями протаскивали через окно в мою комнату на втором этаже. Пока я спокойно дремал под крылом своего истребителя, офицерский состав полка с напряжением через бинокли наблюдал за работой грузчиков, которые перетаскивали доставленные вещи на второй этаж. Некоторые офицеры даже спорили между собой, смогут или не смогут они перетащить на второй этаж все эти вещи. Смогли, но повредили подъездные стены. Лиза вызвала бригаду строителей-ремонтников, которая провела косметический блиц-ремонт комнаты капитана, а также быстро и культурно заделала все прорехи в подъезде.

Первая эскадрилья в жилом секторе авиабазы появилась под самый вечер, они шли спаянной ватагой — молодые, полные здоровья и физической силы парни. Всем им было чуть больше двадцати лет, но каждый из них уже провел немало времени в небе и не раз смотрел в глаза смерти, а сейчас эти парни шли по пешеходным дорожкам, и им казалось, что весь мир лежит у их ног. Они шли плечом к плечу, громко шутили, смеялись и чуть свысока посматривали на встречающийся им народ — офицеров и рядовых авиабазы, которые уступали им дорогу, прижимаясь к бордюру дорожки. Я, как командир эскадрильи, протягивал нити товарищества и братства, которые объединяли всех летчиков-истребителей.

Мы под крыльями истребителей провели немало часов, продрыхли завтрак и обед, а некоторые из парней не хотели идти на ужин. Вчерашний вечер нас сильно измотал, но чуть более пятидесяти сожженных на земле и в воздухе вражеских самолетов легким адреналином будоражили наши сердца и души. Поэтому мы не сговариваясь, а с улыбками и шутками, единым механизмом изменили направление нашего движения: теперь первая эскадрилья шла не в полковую столовую, а в офицерский бар, который недавно открылся на территории авиабазы и где можно было за деньги немного выпить и перекусить. Когда мы переступили порог бара, там находилось немного народу, поэтому мы могли сохранить единство и усесться все вместе, сдвинув три маленьких столика. Мы настолько были заняты своими мыслями, что не сразу обратили внимание на молодую особу, которая расположилась в дальнем углу бара, курила папиросы и пила какой-то незатейливый коктейль. Но первые появившиеся на общем столике коктейли разогрели воображение молодых парней, и вот тогда они первыми обратили внимание на следующие обстоятельства: женщина была привлекательна и одета в гражданское платье. Первым к ее столу рванул, разумеется, обер-лейтенант Динго, который думал и принимал решения быстрее многих людей, но был остановлен мною, так как я уловил что-то знакомое в силуэте ее фигуры.

Я приподнялся со стула и решительно направился к столику женщины. Через пару шагов я уже знал, кто именно расположился за дальним столиком. Если говорить честно, положа руку на сердце, то первое знакомство с Лизой не оставило в моей душе и памяти глубоких следов. Как любому самовлюбленному самцу, мне было приятно, что такая красивая женщина, как Лиза, обратила на меня внимание и в первую же ночь отдалась мне. А сейчас я даже не знал, почему эта женщина оказалась в нашем баре, и не имел ни малейшего представления, как мне вести себя в сложившихся обстоятельствах.

Лиза давно заметила появление нашей компании, но ничем не выдала, что ожидает какого-то человека, она не переставая курила и время от времени делала небольшие глотки коктейля «Маргарита». Когда мне оставалось сделать всего один шаг до ее столика, то она медленно поднялась на ноги и, устремив на меня взор своих зеленоватых глаз, протянула ко мне руки. Мы обнялись и поцеловались. Офицеры, собравшиеся в баре, встретили этот наш первый поцелуй негромкой овацией, потом многие из них говорили, что в этот момент на их глазах происходила романтическая встреча Ромео и Джульетты.

Ромео долго целовал Джульетту, затем оторвался от нее и, подхватив девушку на руки, вместе с ней покинул бар и помчался в офицерское общежитие, которое располагалось в этом же доме, но на втором этаже, и вход был с другого торца здания. Я почувствовал такое неистовое желание обладать этой женщиной, что забыл обо всем на свете и моим единственным желанием стало стремление как можно быстрее добежать до своей комнаты в общежитии, подальше от любопытных глаз. Во время этого бешеного бега несомая на руках Джульетта внезапно почувствовала возникшее неудобство, какой-то твердый предмет уперся в ее бок и начал тереть его. Чтобы избавиться от этого неудобства, Джульетте пришлось разомкнуть объятия на шее Ромео, освободить одну руку, чтобы убрать или отодвинуть в сторону этот твердый предмет. Проверка рукой показала, что женщинам следует с особой осторожностью относиться к подобному неудобству с мужской стороны, постоянно холить его и лелеять. Чем рука Лизы немедленно и занялась, доставляя массу удовольствия и Ромео, и самой Джульетте.

Это был настоящий взрыв адреналина, всю ночь мы не отрывались друг от друга, обнимались, ласкались, целовались и незабвенно любили друг друга. Иногда мне казалось, что целый мир непознанного сосредоточился в Лизе, я ни на секунду не мог оторваться от нее. Мы занимались любовью на широком и мягком пространстве, каждый по-своему упиваясь нашей объединенной любовью. То мы стояли на коленях, когда Лиза предпринимала немалые усилия, чтобы полностью лишить меня мужской силы и семени. То я нежно сжимал в объятиях эту прекрасную женщину, поражаясь мягкости, женственности и красоте ее тела, в душе удивляясь ее силе и настойчивости в стремлении объединить наш род и продлить на века его существование. Время от времени мне требовалась передышка, чтобы восстановиться и набраться новых сил для продолжения ласк женщины. Эти передышки Лиза использовала, она нежила и лелеяла меня, стараясь добиться, чтобы я быстрее восстановился и снова набрасывался бы на нее.

В какой-то момент нервное напряжение этой ночи любви превысило человеческие возможности, и память Лизы полностью раскрылась передо мной. Я внутренне содрогнулся от оглушающей новости: оказывается, Лиза не любила меня в истинном понимании этого слова, а рассматривала меня в качестве быка-производителя. Нет, у Лизы не было другого любовника, она вся от кончиков пальцев на ногах и до кончиков волос на голове принадлежала только мне. Она была готова забыть о своей собственной жизни, стать моей официальной женой или жить со мной в гражданском браке — ей это было абсолютно безразлично. Лиза была готова на все это, если я приму или усыновлю ее еще не рожденного сына, которого она вынашивала в своем чреве. Я не знал, кто был истинным отцом этого нерожденного парня, но твердо знал, что в свое время он появится на свет и Лиза станет ему хорошей матерью и вырастит из него настоящего немецкого мужчину.

Лиза уже знала мой ответ на это ее предложение: мне требовалось время подумать, я не мог сразу принимать положительное или отрицательное решение, но все равно она приехала ко мне, чтобы попрощаться и со мной, и со своей юностью. В глубине души она к тому же надеялась и на то, что я смогу каким-либо образом обеспечить ее настоящее и будущее, тогда она сможет не работать и заниматься только своим сыном. Разумеется, Лиза глубоко ошибалась в этом своем предположении: знакомый нам обоим Зигфрид Ругге, который сейчас находился в другой вселенной, не имел достаточно средств, чтобы взять на себя содержание Лизы и ее сына. Но я, новый Зигфрид Ругге, обладал средствами, чтобы помочь Лизе.

До конца ночи мы с Лизой не сомкнули глаз, несколько раз по телефону переговорили с ее агентом по недвижимости в Швейцарии, подписали с ним соглашение о покупке небольшого особнячка в Женеве и перевели на его счет соответствующую сумму рейхсмарок, и к утру Лиза стала обладательницей этого особнячка в Швейцарии с прилегающей территорией в один гектар.

Рано утром, когда большинство рядовых и офицеров авиабазы досматривали утренние сны, от дверей офицерского общежития отъехало старое такси и помчало Лизу на городской вокзал Оснаабрюкке, откуда в шесть часов утра в Женеву отходил экспресс, который должен был доставить ее в нейтральную Швейцарию.