1

Фюрер прислал поздравительную телеграмму, в которой прославлял подвиги замечательной истребительной пары Ругге-Динго, и с этого момента мы с Динго оказались под плотным колпаком секретных служб рейха. Особенно старалась тайная государственная полиция. В одном из последних телефонных разговоров с мамой Ругге она начала мне расхваливать, какой замечательный человек господин Монке. Я сначала не понял, кого она имела в виду, но затем вспомнил, что у Лизы, которая сейчас процветала в Швейцарии, в свое время начальником был штурмбанфюрер Монке, занимавший должность начальника городского управления тайной полиции Ханау.

Так вот этот замечательный человек каждый вечер навещал моих родных и дарил им шоколадки или цветы. Сначала он хотел завязать романтические отношения с моей сестричкой Джулией, но был послан куда подальше со своей лысиной. Но мама почему-то воспылала симпатией к этому оберштурмбанфюреру. Она не только принимала его дома, но вместе с ним выходила в свет. В тот момент, когда я разговаривал с мамой, я подумал, что в юности она была красивой девушкой, за что ее полюбил и взял в жены отец. А он по характеру и внешним обликом совершенно не походил на этого Монке, которому больше подходила ипостась змеи, а не человека. Так почему же мама на склоне лет почувствовала такую симпатию к этому «супермену», но, видимо, не зря говорят, что пути Господни неисповедимы. А этот господин оберштурмбанфюрер Монке пару недель назад заступил на должность заместителя командира по вопросам безопасности нашего истребительного полка. Когда полковник Арнольд Цигевартен узнал о том, что «серая мышь» отправлен на Восточный фронт и место его заместителя займет совершенно другой человек, то он флегматично пожал плечами. Разумеется, «своего человечка» в органах государственной безопасности рейха у него не было и в подобные дела он вообще пытался не вмешиваться.

Уже на следующий день после своего назначения оберштурмбанфюрер «случайно» заскочил ко мне в гости. Тогда у меня не было причины отказывать этому мерзкому человеку, я поднялся с кресла, чтобы рукопожатием его поприветствовать и даже предложил кофе, который Лиза прислала мне из своего Люцерна. Мы пили кофе и разговаривали на светские темы о погоде, оберштурмбанфюрер был настолько тактичен, что даже не поинтересовался рисунками обнаженной Смугляночки, которые время от времени оживали на стенах моего жилища. Мы расстались добрыми товарищами и договорились время от времени встречаться, чтобы потрепать языком на общие темы. Монке не произвел на меня ни плохого, ни хорошего впечатления: зашел человек… поговорили ни о чем и расстались ни с чем.

Но когда я вернулся после встречи и боя с «Летающей крепостью», в тот момент я чувствовал себя сильно измотанным и усталым и после устного доклада полковнику Цигевартену отправился домой немного отдохнуть. Но уже на пороге комнаты я почувствовал и увидел, что неприкосновенность моего жилища нарушена. Все вещи лежали нетронутыми, на своих местах, в комнате все выглядело так, словно чужих людей в ней никогда не было. Но последнее время я практиковал оставлять несколько пылинок, создавал подобие сети-опознавания, которую сегодня изобрел подполковник Динго, чтобы вести скрытое наблюдение за всем, что происходило в комнате за время моего отсутствия. Так и сегодня утром, когда уже бежал в ангар к истребителю, я оставил три таких пылинки в разных углах своего жилища. Когда вернулся в общежитие и перешагнул порог своей комнаты, то первым делом почувствовал, что этих пылинок в комнате не было. Любая моя попытка обнаружить эти пылинки была напрасной. Воздух в комнате был чист и свеж, в нем не было ни пыли, ни других каких-либо химических примесей. Кто-то с чисто немецкой пунктуальностью поработал в этой комнате, очищая комнатный воздух.

Тогда я подошел к рисункам Смугляночки на стене, моя жена была прекрасна, ее позы были выразительны и непосредственны, но все рисунки сейчас были мертвы. Олга больше не реагировала на мое появление и не махала мне рукой. Мне стало до слез обидно, что в нашем полку нашлась сволочь, которая в мое отсутствие проникла в мою комнату и безжалостно умертвила эти рисунки. Я попытался магическим путем узнать, кто же побывал в комнате во время моего отсутствия, и воссоздать хронику событий — что именно этот человек сделал, чтобы рисунки, приносившие радость, перестали реагировать на мое появление. Но, что бы я ни предпринимал, ничего у меня не получилось, в комнате не оставалось ничего, за что можно было бы зацепиться и размотать клубок событий в обратном порядке. В этот момент глубокого разочарования своей неудачей я и обратил внимание на один из рисунков Смугляночки, на котором она смотрела мне прямо в глаза, словно хотела что-то рассказать. Я подошел к рисунку и посмотрел в глаза своей жены. Неожиданно свет начал меркнуть, и я начал медленно тонуть в этих громадных глазах моей любимой женщины.

Распахнулась дверь моей комнаты, и на пороге возникла черная фигура Монке, изображение было записано в черно-белом варианте. Монке сопровождали еще два черных человека, они не имели лиц, только контуры фигур. Троица моментально рассредоточилась по комнате, и каждая из черных фигур занялась своим делом, в комнате начался самый настоящий обыск. Но этот обыск производился очень аккуратно, в течение десяти минут черные люди осмотрели, сфотографировали и буквально ощупали каждую находящуюся в комнате вещь. Две фигуры были еще заняты обыском, а оберштурмбанфюрер Монке подошел к стене, на которой висели рисунки Смугляночки, он не притронулся ни к одному рисунку, но они умирали один за другим, как только этот человек начинал его рассматривать. Усмехнувшись, оберштурмбанфюрер, заложив руки за спину, начал медленно расхаживать вдоль стены, всматриваясь уже в мертвые рисунки, а двое за его спиной начали монтировать какую-то аппаратуру со шлангами. На этом воспроизведение эпизода закончилось, я мысленно поблагодарил Смуглянку за помощь и открыл глаза. Рядом с собой я увидел подполковника Динго, который терпеливо ожидал, когда я выйду из транса.

— Зигфрид, — сказал он, — они обыскивали и мою комнату. Зачем это им было нужно, я не понимаю. Мы не враги рейха и никогда ими не были, мы верные его солдаты, которые сбили немало вражеских самолетов. Только из-за одного этого нам должны доверять, нам незачем хранить какие-либо секретные или антиправительственные материалы в своих комнатах.

Я мысленно прервал монолог друга, сказав, что мы можем мысленно общаться между собой, в этом случае чужие уши никогда не услышат того, что хотели бы услышать. А что касается обыска в комнате, то я посоветовал другу особо не обращать внимания на эти никому не нужные потуги службы безопасности. Они не искали компрометирующие нас материалы, так как хорошо понимали, что факт проведения обысков рано или поздно станет нам известен. По всей очевидности, внимание господ из этих служб привлекли наши личности, обысками они хотели нас запугать, показав, какие они сильные и что могут с нами делать все, что захотят. Решить эту дилемму можно только двумя способами. Первый вариант — смириться и продолжать верную службу рейху, не обращая внимания на то, что вытворяет по отношению к тебе служба государственной безопасности. Второй вариант — это другой путь: следует отказаться от смиреннической позиции, покинуть страну и уехать за границу. В заключение я рассказал о проблемах, которые возникли в недавнее время и которые требуют разрешения. Рассказал Динго о встрече с североамериканским истребителем, чей бортовой номер был 109-99-9 US Army, и о спасшихся членах экипажа «Летающей крепости».

Оказывается, Динго давно обратил внимание на эти вещи, но не знал, в какой степени они беспокоят меня. Он уже был давно уверен, что я не от мира сего, но не в прямом значении этой фразы, а в том, что у меня был большой жизненный опыт и я всегда знал, как вести себя в любой ситуации, поэтому многие вещи, происходившие со мной и им, он воспринимал как должное. Вчерашний разговор за чаем на многое открыл ему глаза, и Динго был уверен, что этот разговор будет иметь логическое продолжение. Поспешные и непродуманные действия службы безопасности лишь только ускорили развитие событий и поставили нас перед необходимостью принятия окончательного решения.

Наша беседа продолжалась довольно-таки длительное время, она закончилась около к полуночи. Наверное, это была странная картина, если наблюдать за ней со стороны — два офицера пили чай и кофе за столом, чаепитие продолжалось часа три-четыре, и все это время они молчали. Мы вставали из-за стола, подходили покурить к окну, наливали в чайник воду, кипятили его на примусе, и за это время не произнесли ни одного слова. Если предположить, что служба безопасности каким-то образом умудрилась оставить в комнате видеокамеру и сейчас вела за нами наблюдение, то оператор должен был сойти с ума, получая изображение с фоновыми звуками, но без единого произнесенного нами слова.

Провожая подполковника Динго, я пожал ему руку и проводил до порога своей комнаты. Мы приняли решение и в самое ближайшее время решили покинуть полк и рейх.

Уже лежа в постели, я подумал о том, что не смогу покинуть полк без предварительного объяснения с другим своим другом, полковником Арнольдом Цигевартеном. Решил не откладывать это дело и закрыл глаза.

Полковник Цигевартен имел небольшую двухкомнатную квартирку, расположенную непосредственно в здании штаба. Когда я, не постучав, открыл дверь и вошел, то удивился убогости меблировки этой комнаты. Письменный стол в углу, терминал на столе и несколько стульев, больше в комнате ничего не было. Примерно такой вид имела моя комната, но после мимолетного появления в ней Лизы и довольно-таки длительного проживания Смугляночки она изменилась и превратилась в нормальное жилище человека мужского пола. В данный момент в квартире было темно, окна были закрыты светомаскировочной тканью, но мой фантом прекрасно видел при любом освещении и в полной темноте. Я видел, что квартира представляет собой хороший образец служебного, а не жилого помещения, которого не коснулась женская рука. Я не раз здесь бывал и хорошо знал, что в этот момент Арнольд спит или читает книгу, лежа на солдатской койке в соседней комнате. Там кроме койки была еще прикроватная тумбочка с ночным светильником и четыре стула с аккуратно разложенной них формой полковника.

Я не предупреждал заранее Арнольда Цигевартена о своем возможном появлении, и, чтобы в этой связи не поставить его в неудобное положение, я мысленно связался с ним и попросил разрешения войти к нему в спальню. Мое мысленное обращение вызвало полный сумбур мыслей у моего друга, но он быстро привел их в порядок и громко крикнул мне через дверь:

— Входи, раз пришел!

Я приоткрыл дверь, прошел к одному из стульев и удобно устроился на нем. Полковник Арнольд Цигевартен еще не спал, но и не читал, книга лежала на половичке рядом с койкой. При моем появлении он попытался подняться на ноги и поприветствовать меня, но я вовремя остановил его, заявив, что руки нам жать незачем, сегодня мы много раз встречались.

— Зигфрид, — Арнольд Цигевартен первым начал разговор, — спасибо, что пришел. Я никак не мог заснуть, все это время я думал только о тебе. Чем больше тебя узнаю, тем меньше понимаю, что ты за человек. В тебе имеется что-то такое, что ты, словно магнит, притягиваешь к себе одновременно хороших и плохих людей? Ты быстро знакомишься с людьми. Некоторые твои знакомые души не чают в тебе, они сами раскрывают перед тобой душу и хотят быть твоими друзьями. А другие знакомые тоже хотят разобраться, что ты за человек, но их цели непонятны или покрыты мраком тайны. И ты так плотно закрываешься от них, что ни один из них ни в чем не может разобраться, и начинают измышлять о тебе черт знает что. Этот Монке, как только прибыл в полк, тут же начал копать под тебя, он признался мне, что ты не тот человек, за которого себя выдаешь. Нет, — заметив, как я вздрогнул всем телом, продолжил Арнольд, — он не думает, что ты подрывной элемент и выступаешь против фюрера. Он полагает, что ты вообще не человек. Когда его спрашиваешь, что он под этим имеет в виду, то оберштурмбанфюрер путается в мыслях, говорит ерунду, пускается в загадочные научные рассуждения о множественности миров. Одним словом, сплошная ахинея, он тебе ни на грош не верит, поэтому и пытается отыскать свидетельства твоей паранормальности. Притом имей в виду, сам Монке — это не человек, а какая-то гадина, без мыла и масла пролезет в любую дырку. Так что, имей это в виду. Ну и зачем ты, Зигфрид, явился ко мне в столь позднее время, я, правда, всегда рад видеть тебя, но сейчас поздно вести какие-либо разговоры, даже с другом!

Наш разговор продолжался чуть ли не до рассвета: так много вопросов оказалось у Арнольда Цигевартена, полковника Люфтваффе рейха и моего друга. Мне пришлось многое ему рассказать, но он не верил мне до тех пор, пока сам не прошел через меня. Когда он сделал это первый раз, то начал хвататься за сердце и пить литрами валидол. Только с третьего свидетельства, это когда я его научил понимать мысленную речь, он начал верить мне и моему рассказу. В конце концов он сдался и сказал, что у него не так уж много друзей и терять меня он не намерен.

 

2

Боевая тревога мгновенно оторвала мою голову от подушки. Сирена заревела так рано утром, что вначале я не поверил, что меня разбудил именно рев сирены боевой тревоги. Вчерашний день, вечер и ночь оказались очень тяжелыми для меня в физическом плане, но весьма продуктивными в психологическом. Поэтому мы с Динго решили именно сегодня, не откладывая в долгий ящик, покинуть наш полк и на два дня слетать в Швейцарию для поправки подорванного здоровья. Даже будучи очень усталым и разбитым, я слышал, как поет, заливается радостью моя душа. Впервые за время моего пребывания на этой Земле ее ничто больше не тяготило: друзья узнали всю правду обо мне, какие у меня имеются сейчас проблемы. Они знали, что эти проблемы я не могу решить без их помощи, и согласились помочь мне. А враги — оказывается, что за это время, помимо друзей, я завел и врагов, — уже начали догадываться о том, что я не из этого мира. Рев сирены продолжался, и я вынужден был подняться на ноги и быстро натянуть летный комбинезон, с которым уже мысленно попрощался. Уже сегодня мы с Динго планировали покинуть полк и, взяв на пару дней отпуск, слетать в Швейцарию на лечение. Полковник Цигевартен выделил нам штабной «Шторх», которым мы могли воспользоваться для полета в нейтральную страну. Но, видимо, сегодня нам была не судьба выполнить все, что ранее планировали. Мы не имели права бросить полк, Цигевартена и друзей в трудную минуту, когда они вылетали на встречу с врагом. Они бы нас не поняли.

Когда летчики были в кабинах истребителей, полковник Цигевартен по общему каналу сообщил, что на задание полк вылетает в своем полном составе. Сегодня Североамериканские Штаты объявили войну рейху, и в эту же ночь триста «Летающих крепостей» бомбили столицу рейха, столица полуразрушена и много жертв среди гражданского населения. «Летающие крепости» через двадцать минут будут пролетать через зону ответственности нашего полка. Приказ Геринга полку был однозначен: «наказать врага за гибель сотен граждан рейха». Перед самым взлетом полковник Цигевартен связался со мной и сказал:

— Зигфрид, полк поведу я сам. Но твоей паре придется взять на себя самую трудную часть нашего боевого задания. Ты и Динго, вы будете первыми атаковать североамериканские бомбардировщики. Я не могу найти другой пары в нашем полку, которая могла бы выполнить эту задачу лучше вас. Только вы можете прорваться к «Летающим крепостям» и расстроить их походный строй. Если этого не будет сделано, то полк не сможет выполнить поставленную перед ним боевую задачу. А что это означает, ты и сам понимаешь, полк будет расформирован, а летчики рассортированы по другим полкам, а командование полка пойдет под суд.

Давая этот приказ, полковник Цигевартен собственноручно подписал смертный приговор мне с Динго. К этому времени все воздушные бои с «Летающими крепостями» завершались гибелью тех летчиков-истребителей, которые первыми бросались на походный строй вражеских бомбардировщиков. Эти пары ценой своих жизней прокладывали путь остальным летчикам, и в случае успеха таких атак вражеский походный строй расстраивался, терялось взаимодействие между бомбардировщиками, и тогда враг терпел поражение. Заканчивая разговор со мной, полковник Цигевартен виноватым голосом попытался извиниться передо мной, сказав, что иначе поступить ему не позволила его совесть. Подполковник Динго, который не участвовал в разговоре с командиром полка, но отлично его слышал, наша мысленная связь работала и на большие расстояния, так его прокомментировал:

— Командование хотело как лучше, а получилось как всегда!

Тридцать восемь истребителей BF109E взлетели и, делая над аэродромом круги, собрались в три группы по двенадцать истребителей в каждой и, когда все истребители полка собрались в воздухе, взяли курс на северо-восток. Посты ВНОС, передавая информацию о маршруте следования североамериканских бомбардировщиков, каждый раз подчеркивали, что их очень много. Впервые немецкое небо видело мощную группировку врага из такого количества самолетов-громадин, которые несли смерть людям. Они неторопливо плыли в тяжелых дождевых облаках, и казалось, что никакая сила на земле не может их остановить, прервать полет. Эта группа бомбардировщиков была с большим опозданием выпущена с Острова, поэтому ее появление над столицей рейха оказалось для нас неожиданным и было встречено одной только зенитной артиллерией. Отбомбившись и потеряв пять бомбардировщиков, сейчас они возвращались на свои базы на Острове, но рассвет застал их на середине маршрута. Геринг лично перезвонил полковнику Цигевартену и приказал ему поднять в воздух полк.

Сколько раз мне приходилось подниматься в воздух по боевой тревоге, вылетать на встречу с врагом, и каждый раз я не мог привыкнуть к тому моменту, когда на бортовом радаре возникали засветки вражеских машин, а затем они появлялись в поле нашего зрения. Тело покрывалось мурашками, в голове слышался звон, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Не от страха, разумеется, а в предвкушении новой победы над сильным врагом. Но сегодня я не испытывал подобных чувств, в сердце была пустота, а тело было разбитым, и я чувствовал одну усталость. Когда впереди показался авангард вражеских бомбардировщиков, они выглядели мухами на оконном стекле, но с каждой минутой их становилось все больше и больше. Щелчком кнопки я снял с предохранителей бортовое оружие и, негромко бросив в радиоэфир Динго о полной готовности к открытию огня, подправил курс своего BF109E, выходя на встречный курс с врагом. Тридцать восемь истребителей BF109E подтянулись, собрались в кулак и, следуя за нашей парой, устремились в лобовую атаку на приближающегося противника.

За пять секунд до столкновения болида истребителей с вражескими бомбардировщиками все тридцать восемь истребителей открыли огонь из бортового оружия. Всего пять секунд длился этот огонь, но он унес на землю около десяти тяжелых машин противника, а пятнадцать были повреждены, что сказалось на общем построении североамериканских бомбардировщиков. Походный строй этой колонны был нарушен. Да и наш полк не сумел сохранить общего построения, чтобы повторить удар и нанести врагу еще большие потери. Отдельные пары заметались во вражеской колонне, атакуя отдельные бомбардировщики. Мы с Динго уцелели во время первого удара, североамериканцы растерялись и не сумели сосредоточить огня своей походной колонны на нашей атакующей паре.

Сейчас мы с ведомым парили над всем полем сражения, прикрывая наших парней от появления вражеских истребителей. С большим трудом еще семь бомбардировщиков были сбиты нашими истребителями. «Летающие крепости» не хотели просто так сдаваться, экипажи вражеских бомбардировщиков не хотели умирать. Позже военные статистики обнародуют следующую информацию: для того чтобы сбить бомбардировщик «Летающая крепость», истребитель должен был выстрелить одну тысячу раз по этому самолету, иначе этот бомбардировщик отказывался умирать. Я слышал, как подполковник Динго молился Господу Богу и просил его сохранить жизнь его боевым товарищам. В тот момент этот молодой немецкий парень не думал о себе, а думал о своих боевых друзьях. Во время первой атаки мы отправили на землю три машины, и мне казалось, что мое тело покрылось кровью восемнадцати погибших членов экипажей, так как из сбитых нами вражеских бомбардировщиков не выпрыгнул ни один человек с парашютом.

Когда еще два вражеских бомбардировщика, распустив длинные хвосты дыма, стали падать к земле, то со стороны Острова появились «Спитфайеры» и Р-47, они спешили на помощь своим товарищам, оказавшимся в беде. Вражеских истребителей было больше, чем наших истребителей, и, чтобы не позволить им атаковать нас с ходу, мы с Динго решили постараться задержать их на подлете к общей баталии. Кратко предупредив Цигевартена о новой опасности — в этот момент семь вражеских бомбардировщиков начали свое последнее падение к земле — мы пикированием бросились на приближающуюся истребительную группу противника. Полковник Цигевартен так мне и не ответил, в этот момент он всаживал очередную пушечную очередь в пилотскую кабину «Летающей крепости» и думал о том, что пора было спасать полк, настало время выводить его из боя.

 

3

Два «Спитфайера», медленно кувыркаясь в воздухе, падали к земле. В душе я ничего не ощущал, наблюдая за их падением. Пилоты этих истребителей всегда были достойными противниками, с ними было трудно, но очень интересно вести поединки один на один, но современная война давно отодвинула на задворки само понятие «поединок». Когда люди дерутся насмерть, то напрочь забываются понятия чести и достоинства, и сегодняшние поединки в небе больше напоминают уличные драки в подворотнях, когда в дело идут ножи и кастеты. Вот и мы с Динго, внезапно обрушившись с высоты на группу вражеских истребителей, нанесли удар исподтишка, в результате чего два британца покинули эту действительность. А остальные вражеские истребители всем скопом набросились на нас, видимо, торопясь отомстить за смерть своих товарищей.

Но, как говорится, поспешишь — людей насмешишь, так произошло и в нашем случае. В небе создалась огромная куча-мала, в которой невозможно было разобрать, кто свой, а кто чужой. В этот момент моего сердца коснулась холодная рука, я на секунду замер, боясь даже оглянуться назад, настолько это прикосновение было мрачным и тяжелым. Мой истребитель продолжал демонстрировать цирковые кульбиты, тройные сальто, но я уже знал, что не вернусь из этого боя. Где-то рядом болтался этот Р-47 с бортовым номером 109-99-9 US. Мысленный окрик Динго вывел меня из этого непонятного ступора. Я оглянулся и увидел истребитель подполковника, Динго был жив и ожесточенно жестикулировал в кабине своего истребителя, видимо, пытаясь связаться со мной. Я успокоил парня, и мы вместе снова бросились в атаку, в результате которой один «Спитфайер» и один «Тандерболт» распрощались с этим зимним небом.

Арнольд Цигевартен по рации связался со мной и сообщил, что полк, сбив тридцать четыре «Летающих крепости» и потеряв четыре BF109E, выходит из строя и возвращается на авиабазу. Он попросил меня и Динго продержаться еще четыре-пять минут и тоже возвращаться домой.

В эту минуту не мы атаковали противника, а противник атаковал нас со всех сторон, всеми силами пытаясь загнать нас в тупик и пристрелить, как паршивых овец. Настолько противник был зол по отношению к нашей паре, которая на старых истребителях сумела нанести ему такой большой урон. Сейчас мы боролись за сохранение своих жизней, особо далеко не отрываясь друг от друга, стараясь прикрыть спину товарища. Подполковник Динго на своем истребителе выполнял такие фигуры высшего пилотажа, о которых я никогда не слышал, а пилоты противника даже и не пытались повторить.

Закончились пушечные снаряды, в пулеметах остались пули на одну только последнюю очередь, которую я решил сохранить на крайний случай, а сам начал истребителем имитировать атаки, не давая возможности врагу приблизиться к хвостовому оперению истребителя ведомого. Давно уже скрылись из виду «Летающие крепости» и истребители нашего полка, я думаю, что они уже шли на посадку, а бой с этими вражескими истребителями продолжался, конца и края ему не было видно. В этот момент Динго мысленно передал мне, что и у него патронов и снарядов осталось только на одну хорошую очередь, а дальше с противником нечем будет сражаться. Настала пора делать ноги, выкручиваться из этого боя.

Мы с Динго еще не успели мысленно договориться о маневре, которым попытаемся вырваться из окружения, как снова прихватило мое сердце. Да так сильно, что я на мгновение потерял сознание. Во время обморока в голове появилась мама, лицо ее было весьма обеспокоенным, она попыталась что-то мне сказать, затем безнадежно махнула рукой и отвернулась.

Я снова был в сознании, обморок продолжался сотые доли секунды, так что я не заметил перерыва в мысли Динго, которой он советовал мне вырываться из вражеского окружения нашим коронным методом — крутым пике к земле, а затем полетом над землей на уровне высоты травяного покрова. Я попытался успокоить Динго, но только обнаружил, что мое человеческое тело было полностью заблокировано, я не мог двинуть ни рукой, ни ногой или повернуть в сторону голову, работал один только головной мозг. Но глаза получили способность обозревать происходящее со стороны, я внезапно увидел большое сборище вражеских истребителей в виде белых линий и среди них две черных линии. Пушечные и пулеметные трассы со всех сторон тянулись к этим двум черным черточкам, которые начали выполнять маневр «закрученной спирали», выходя из-под обстрела и окружения белых линий. Без особых усилий я догадался, что со стороны вижу отличное компьютерное воспроизведение нашего боя, спиралью мне подсказали, как завершить бой и выйти из окружения вражеских истребителей.

Когда я почувствовал, что тело, руки и ноги полностью подчинены моему разуму, то мысленно связался с Динго и сбросил ему сохраненное изображение маневра и выхода из боя. Парень настолько обрадовался, что захлопал в ладоши и поблагодарил меня за такую замечательную разработку маневра. Но в этот момент его истребитель содрогнулся от пулеметной очереди, прошедшей по центроплану его истребителя. Одна из пуль попала парню в спину, видимо, срикошетила от бронеспинки, и Динго застонал от всепроникающей боли. От страха за жизнь своего друга у меня почернело в глазах, я чуть-чуть не пропустил захода в атаку на истребитель Динго второй вражеской пары. Мы оба устали, бой продолжался более двадцати минут и забрал все наши силы, поэтому реакция замедлилась.

Ситуация складывалась таким образом, что я не успевал построить маневр и отбить атаку второй пары «Тандерболтов». И тогда, чтобы спасти жизнь друга, я рванул свой истребитель наперерез ведущему вражеской пары, прикрыв своим истребителем машину друга. В этот момент пушечная очередь, выпущенная Р-47, прошлась по двигательному отсеку моего BF109E. Далеко в сторону отлетел чехол-жалюзи, из отсека посыпались различные целые и разбитые детали двигателя, и он заглох на полуобороте. Истребитель продолжал движение, но уже по инерции, еще пару минут — и начнется свободное падение к земле. Я неторопливо начал расстегивать привязные ремни и ремни безопасности, чтобы в самое ближайшее время покинуть свою машину. В это же время мысленно советовал Динго возвращаться на авиабазу, успокаивая его тем, что нахожусь в сознании и контролирую свои действия.

Не знаю, какая сила заставила меня бросить взгляд вверх, но именно в этот момент я увидел своего старого врага — истребитель Р-47 «Тандерболт» с бортовым номером 109-99-9 US Army. «Тандерболт» проплывал надо мной и готовился атаковать не меня, а моего друга и ведомого подполковника Динго. Я не могу рассказать, как все у меня получилось, но на истребителе с вдребезги разбитым двигателем мне удалось зайти в хвост этому североамериканцу и всадить в него оставшуюся пулеметную очередь.

Дальше моя память сохранила лишь отдельные эпизоды своей борьбы за жизнь. Мой старенький BF109E падал к земле каким-то странным способом, хвостом к земле. Я пытался глазами на небе отыскать истребитель Динго, но кроме черных пятен ничего на небе не разглядел. Настала пора подумать о своем собственном спасении. Опрокинув истребитель на спину, рванул рычаг аварийного сброса фонаря. Фонарь унесло воздушной струей, и сильный ветер ворвался в кабину. Когда истребитель полностью опрокинулся на спину, то я вывалился из кабины обреченного самолета.

Небо, земля, деревья, вертящиеся «Спитфайеры» и «Тандерболты», собственные сапоги замелькали в безумном калейдоскопе, когда я падал к земле. На грани автоматизма рванул кольцо парашюта, и последовал шелест шелка и строп, а затем хлопок раскрывшегося парашюта. Резкий толчок чуть не вывернул все мои суставы, когда я повис на парашютных стропах. До земли оставалось около пятисот метров. Для немецкого пилота было немыслимым обстреливать спускающегося на парашюте вражеского пилота, ведь это было убийством человека, а не боем солдат. В эпоху современных войн исчезли рыцарские традиции проведения поединков между сильнейшими рыцарями. Я ожидал, как поведут себя мои противники, несколько секунд падения могли бы превратиться в последние секунды моей жизни. Я не смотрел на землю, так как не мог оторвать глаз от вражеских истребителей. Вот один из Р-47 начал пикировать с явным намерением обстрелять меня, североамериканский истребитель с ревом промчался всего в нескольких метрах от купола моего парашюта.

 

4

Я бы не сказал, что встреча ног с землей произошла неожиданно. Все время пребывания под куполом парашюта мои глаза были устремлены вверх, я даже не замечал, сколько метров оставалось до земли, поэтому не успел правильно и вовремя сгруппироваться перед касанием ног с землей. Ничком упал на землю, а купол парашюта наполнился ветром, еще раз перевернул и потащил по слегка заснеженному полю. Все мои попытки ухватиться за куст, чтобы прекратить волочение и подняться на ноги, были напрасными. По пути не встретилось ни одного кустика, даже самого маленького, чтобы ухватиться за него руками, а купол парашюта продолжал волочить меня с довольно приличной скоростью. Я делал все возможное, чтобы уберечь лицо и тело от серьезных ссадин, ушибов и повреждений.

Так же внезапно, как и начал, купол парашюта прекратил меня волочить. Резко ветер исчез, и парашют потерял свою парусность. Теперь я мог, опираясь на руки, подняться на ноги, избавиться от парашюта и осмотреться кругом. Купол парашюта обмяк прямо перед небольшим строением, рядом с которым возилось несколько человек. Я знал, что меня сбили над территорией рейха и я, по всей очевидности, сейчас упал рядом с крестьянской фермой. Оставалось совсем немного: с помощью хозяев фермы добраться до ближайшего телефона и созвониться с полком, чтобы за мной прислали связной «Шторх». Люди у строения, разумеется, заметили полотнище парашюта, и, видимо, они были хорошо знакомы с его устройством. Они моментально сложили купол в тюк и сейчас, идя вдоль его строп, направлялись ко мне. Я хотел поприветствовать крестьян, но, увидев их одежду и лица, понял, что глубоко ошибался, принимая этих людей за немецких крестьян. Одного взгляда на их одежду и на нагрудные номера хватило, чтобы понять, что я попал в руки военнопленных. Совершенно машинально я потянулся к кобуре на поясе, но пистолета там уже не было. Рядом стоял белобрысый парень в рваной телогрейке и шапке-ушанке на голове, который держал в руках мой «Вис 35 Радом». По его лицу было понятно, что он хорошо знаком с этим оружием, но стрелять ему в меня сейчас было нельзя.

Предысторию этой встречи я узнал гораздо позднее. Оказывается, одна немецкая семья на месяц наняла нескольких военнопленных из концентрационного лагеря для выполнения сельскохозяйственных работ. В это утро семья четверых военнопленных отправила дособирать брюкву на одном из дальних полей, именно с этой четверкой военнопленных меня и столкнула судьба.

Ребята стояли и раздумывали, что со мной делать. Они моментально догадались, что перед ними сбитый немецкий летчик. Все утро над головой слышалась такая плотная пушечно-пулеметная стрельба, что военнопленные даже подумали, что союзники высаживают десант на побережье. Затем с неба стали валиться самолеты, только на их поле упали два самолета. А затем парашют приволок меня прямо к ним в тот момент, когда они в сарайчике прятали кое-какое оружие, забранное у убитых пилотов. Мое появление для них не стало подарком с неба, так как это были смышленые парни и хорошо понимали, что рано или поздно сбитого летчика хватятся и начнут искать. Немецкая полиция отлично знает свое дело и непременно свяжет загадочное исчезновение сбитого летчика с пребыванием военнопленных в этом месте. А тогда для них открывалась прямая дорога к расстрелу, потому что все следы моего пребывания в данном месте уничтожить было невозможно.

Еще раз подумав, белобрысый парень вернул пистолет в мою кобуру и широким жестом пригласил следовать за ним. Видимо, он был лидером в этой группе, потому что оставшиеся трое военнопленных безмолвно пошли за нами. В тот момент я многого не понимал, но сердцем чуял, что мимо меня прошла большая беда. В этот момент со мной мысленно связался Динго, он сильно беспокоился по поводу того, куда я пропал. Я коротко сообщил ему, что нахожусь на заснеженном поле и четверо военнопленных меня куда-то ведут. Динго успокоился и попросил срочно узнать и сообщить ему точный адрес того места, где я сейчас нахожусь, он готов в любую минуту вылететь за мной. Пока я мысленно общался с Динго, то остановился и не трогался с места до завершения обмена мыслями, военнопленные собрались вокруг меня. Они не понимали, что происходит со мной, почему я не следую за их вожаком, который стал с каким-то новым интересом в глазах приглядываться ко мне.

В стороне от дороги, по которой мы шли, я заметил дымящуюся кучу обломков, похожую на разбитый самолет. Не обращая внимания на своих сопровождающих, я перескочил через канаву, отделяющую дорогу от поля, и быстро зашагал к обломкам. Если бы не европейская зима, в которую выпадает не так уж много снега, то до этого самолета я бы не сумел дойти и никогда не узнал бы тайну «Тандерболта» с бортовым номером 109-99-9 US Army, еще на середине пути мне попался лист дюралюминия от хвостового стабилизатора с частью номера «999-9». Подняв с земли этот кусок дюралюминия, я внимательно его осмотрел и понял, что иду к останкам сбитого мною таинственного североамериканца. Я не помнил, как сбил этот Р-47 «Тандерболт», и не помнил, как он падал к земле, но сейчас этот североамериканский истребитель лежал передо мной грудой искореженного металла, в которой было трудно что-либо разобрать. По всей очевидности, кабина пилота этого истребителя должна была находиться в этом месте, но сейчас невозможно было даже сказать, что груда бесформенного материала когда-то была кабиной пилота истребителя.

В этот момент ко мне приблизился белобрысый парень со своими товарищами, и я, чтобы не испачкать и не порвать свой летный комбинезон, показал рукой на кучу изогнутого и покореженного материала и по-немецки приказал, что бы они ее разобрали.

— Будет исполнено, господин обер-лейтенант! — вытянувшись по-солдатски в стойку смирно, доложил белобрысый.

Я только удивился его превосходному знанию немецкого языка, но не понял, почему он меня назвал «господин обер-лейтенант», но тут вспомнил, что на мне летный комбинезон без знаков различия. Военнопленные занялись растаскиванием железа в разные стороны и делали свою работу быстро качественно и очень профессионально. Я никогда раньше не сталкивался с военнопленными и не имел с ними дела, это был мой первый опыт. Но работали они споро, и вскоре фюзеляж с кабиной пилота начал появляться из-под обломка и вырисовываться на виду. Мне что-то не совсем понравилась конфигурация фонаря этого истребителя. Я несколько раз видел эскизы и рисунки Р-47, фонарь пилотской кабины был более узким и более совместимым с общим силуэтом «Тандерболта», а сейчас он выпирал могучим горбом и смотрелся чуждым предметом, несовместимым с общими обводами истребителя. Пока военнопленные работали, я наблюдал за их работой и одновременно размышлял о том, почему белобрысый ошибся в моем воинском звании. При этом, хотел бы заметить, что белобрысый парень своим типичным овалом лица кого-то мне напоминал. Мысль мелькнула и пропала, это дала о себе знать память Зигфрида Ругге, по которой пришелся основной удар энергетического излучения при первой моей встрече с этим истребителем. Так вот, эта память говорила о том, что этого парня зовут Иван и мы неплохо провели с ним неделю в Киеве в ожидания прибытия новых истребителей для моей эскадрильи.

Военнопленные докопались до кабины истребителя, и в ней через остекление, залитое кровью, просматривалось тело человека. Иван был опытным «кладоискателем», к этому времени из подручных материалов он соорудил себе заостренную с обоих концов тяжелую железную палку, которая по-русски называлась «лом». Одним ударом этого лома он вдребезги разбил стопорящий механизм фонаря и отодвинул его назад. Перед моими глазами предстала женщина в шлемофоне и летном комбинезоне с множеством молний, карманов и застежек на кнопках. Она тяжело откинула голову на изголовье бронеспинки своего сиденья-ложемента, и сейчас ее глаза ничего не выражали. Женщина была мертва. Пулеметная пуля, может быть, выпущенная пулеметом моей машины, прошла под щекой и вдребезги разнесла затылок. Военнопленные хотели вытащить пилота из кабины и ее тело положить на землю, но я не разрешил. Что-то в глубине мой души требовало, чтобы я особо не беспокоил пилота этого истребителя и как можно быстрее покинул бы место гибели женщины-пилота.

По остаткам крыла я подобрался ближе к кабине и взглянул на приборную доску истребителя, как таковой ее не существовало, не было рычага, штурвала или джойстика для пилотирования этой машины. Не было даже педалей. И тогда память напомнила, на этот раз моя память полковника Барка, напомнила мне, что это за истребитель был передо мной. Это была ухудшенная копия космического истребителя, который в свое время я изобрел и подарил своему сыну Артуру. Больше здесь было нечего делать. Осторожными движениями рук я расстегнул шлемофон и стал осторожно стягивать его с головы мертвого пилота. Когда работа была завершена, я нажал ладонью большую красную кнопку под правой рукой женщины и тяжело спрыгнул с остатков крыла истребителя на землю.

— Нам нужно как можно быстрее покинуть это место, Иван, — сказал я без акцента белобрысому парню на русском языке, по всей очевидности, этот язык когда-то был моим родным языком. — Через пять минут здесь не останется ничего живого.

Мы уже подбегали к маленькой немецкой деревушке, когда за нашими спинами тяжело ухнуло. Теперь никто не увидит и не заинтересуется странно оформленной кабиной пилота североамериканского истребителя Р-47 «Тандерболт» с бортовым номером 109-99-9 US Army.

Подполковник Динго прилетел за мной на «Шторхе» через два часа. Ивану я дал немного денег и показал маршрут следования до Швейцарии, где договорились встретиться через неделю.