Об имени царя славян

— Хоттабыч, как звали царя славян?

Джинн испуганно вздрагивает во сне, открывает один глаз и ехидно шамкает:

— О, недостойнейший из Волек, даже столь всезнающий географ как я не знает такого народа славяне.

Наглый старикан, славян он, видите ли, не знает! Придется вправить мозги хамящему супер-супер-аксакалу:

— Ну да, конечно, свои познания в географии ты проявил в полной мере на экзамене Вольки ибн Алеши.

Хоттабыч заметно краснеет и немедленно лезет в бутылку. Молча. В прямом смысле. Однако этот трюк потерявшему форму джинну не удается, в конце концов он бросает бесплодное занятие и просто растворяется в сигаретном дыму. Итак, Хоттабыч от ответа увильнул. И ладно, зато освободилось кресло, на которое можно удобно положить ноги.

Если у Хоттабыча ответа на мой вопрос не нашлось, что он неуклюже пытался скрыть неуместным апломбом, то у ибн Фадлана, как и полагается хорошему придворному, на этот простой вопрос имеется сразу несколько ответов, разбросанных по тексту его записок. Первый в порядке появления ответ находим в самом их начале: «…когда прибыло письмо аль-Хасана сына Балтавара, царя славян, к повелителю правоверных аль-Муктадиру, в котором он просит его о присылке к нему [людей] их тех, кто научил бы его вере, преподал бы ему законы ислама, построил бы для него мечеть, воздвигнул бы для него минбар, чтобы совершалась на нем молитва за него [царя] в его городе и во всем его государстве, и просит его о постройке крепости, чтобы он укрепился в ней от царей, своих противников, то он получил согласие на то, о чем просил…»

Итак, согласно первому ответу ибн Фадлана славянского царя вроде бы звали Хасаном Балтаваровичем. Ответ, прямо скажем, странен, потому что Хасан имя вовсе не славянское, а арабское. Правда, ты, мой ушлый читатель, можешь возразить, что обычной практикой при переходе в ислам было принятие обращаемым арабского имени. Такая практика, вероятно заимствованная исламом у христианства, действительно имела место. Один из широко известных примеров — принятие при крещении Владимиром Крестителем христианского имени Василий. У Ибн Фадлана найдем и другие примеры нарекания вновь обращенных арабскими именами. Но, судя по только что процитированному отрывку, славянский царь пока еще не принял ислам, а только намеревается это сделать и потому просит оказать в этом помощь багдадского халифа как большого авторитета в подобных делах. Так что арабское имя Хасан у славянского царя остается совершенно неуместным и потому загадочным. Что ж, поинтересуемся другими ответами.

Второе имя царя славян у ибн Фадлана всплывает при описании страны гузов79 . Провожая посольство халифа, командующий войском гузов Атрак созывает своих подручных и держит перед ними такую речь: «Он [Атрак] сказал им [своим подручным]: „Истинно, вот эти послы царя арабов к моему свату (зятю) Алмушу сыну Шилки и не хорошо было бы, если бы я отпустил их иначе, как после совета с вами“».

На сей раз объект посольства Хасан Балтаварович оказывается Алмушем Шилкичем, причем в устах не какого-то случайного человека, а довольно близкого его родственника: свата, шурина или тестя. Кому же верить? Право, не знаю. Вероятно пока придется не верить никому в надежде, что по прибытии к царю славян ибн Фадлан наконец разберется с этим вопросом на месте.

Однако там вопрос запутывается еще больше. В земле славян выясняется, что у царя еще до прибытия посольства уже имелся свой минбар, на котором, правда, по простоте душевной самого царя и местных муэдзинов (они же, надо думать, по совместительству местные шаманы) вместо хвалы Аллаху провозглашалась хвала самому царю: «До моего [Ибн Фадлана] прибытия на его [царя славян] минбаре уже провозглашали за него хутбу: „О, Аллах! сохрани в благополучии царя Балтавара, царя Булгара“».

И вот, благодаря мягко говоря нескромности славянского царя и «нештатному» использованию им походного минбара, мы с изумлением узнаем, что, оказывается, во-первых, славянский царь царствовал не в Киевской Руси, не в Великой Моравии и не в дунайской Болгарии, а в Булгаре, то есть волжской Булгарии, и, во-вторых, звали его не Хасан и не Алмуш, а Балтавар! То, что речь идет именно о волжской Булгарии, сомнений не вызывает. Багдадское посольство прибыло туда через Хорасан, Бухару, Хорезм, Ургенч, а затем вдоль восточного берега Волги, не переправляясь через нее, по землям гузов, печенегов и башкир.

Итак, мы имеем некого Хасана, который одновременно Алмуш и Балтавар, — царя славян, которые одновременно булгары. И, что удивительно, самого ибн Фадлана эта путаница совершенно не смущает. Может быть потому, что все равно вскоре новообращенный царь «славян» отряхивает прах языческих имен со своих обильно смазанных бараньим жиром сапог и принимает-таки новое имя, в самом деле арабское, но не Хасан, а… Джафар, выказывая тем самым, что он не чужд подхалимажа, так как Джафаром звали самого багдадского халифа: «Он [царь славян] сказал: „Подобает ли, чтобы я назывался его [аль-Муктадира] именем?“ Я [Ибн Фадлан] сказал: „Да“. Он сказал: „Итак, я уже дал себе имя Джафар…“».

Что ж, может быть ибн Фадлану вопрос представляется исчерпанным, но мне почему-то не хочется на этом ставить точку. Во-первых, вместо мелкого вопросика об имени славянского царя во весь рост встает громадный вопрос: что за «славяне» жили в волжской Булгарии? Ответ на него достоин отдельного обсуждения. А пока еще чуть-чуть помусолим имя царя этих «славян».

Велико небрежение древних личными именами! Во время наших прошлых посиделок в Баскервиль-холле я уже обращал твое внимание, мой незадачливый читатель, что в древности личные имена вообще мало кого интересовали. Русский летописец не знает имен хазарских каганов и греческих царей, то есть византийских императоров. В свою очередь константинопольских императоров не интересуют имена русских князей, им вполне хватает собирательного архонты. Точно так же арабам «до лампочки» личные имена царей славян, турок, русов и прочих неверных, даже если к такому царю отправляется посольство!

Заметим однако, что перед именем Хасан в приведенной выше цитате стоит определенный артикль аль. Это наводит на мысль, что Хасан не личное имя, а прозвище или эпитет, рожденные в арабской среде. По-арабски хасан означает что-то вроде «красавец». Сам царь «славян» скорее всего и знать не знал, что он хасан, хотя, весьма вероятно, в неотразимости собственной красоты не сомневался несмотря на тучность и огромное пузо.

Слово алмуш тоже хочет казаться не личным именем, а титулом, причем венгерского происхождения. Истории известен венгерский хан второй половины IX века Алмуш, возможно разоривший Киев и оставивший след в «Повести временных лет» под именем Олмы. В венгерском языке до сих пор сохранилось слово аломоши в значении «хан, предводитель каравана».

Также титулом, но уже родного булгаро-тюркского происхождения, может быть и балтавар. По крайней мере наш царь «славян», почитаемый российскими татарами-мусульманами не меньше, чем св. Владимир Креститель русскими-православными, именуется в разных татарских источниках то этельбером, то элтабаром, так что балтавар может рассматриваться как простое искажение тюркского титула в арабской передаче. Не исключено, что само слово балтавар что-нибудь значило по-булгарски в своем нарицательном качестве. Но такого сорта этимологические изыскания я оставляю тебе, мой свободно говорящий хотя бы на одном из тюркских языков читатель, а сам обращаюсь к самому ибн Фадлану за еще одним подтверждением того, что титулы в устах древних гораздо более естественны, чем личные имена. Вот что мы находим в его записках о повелителях гузов: «Царя турок гуззов называют Ябгу или вернее это — название повелителя, и каждый, кто царствует над этим племенем, этим именем называется. А заместителя его называют Кударкин. И таким образом каждый, кто замещает какого-либо их главаря, называется Кударкин».

А чем булгары лучше гузов? Точно так же царя булгар называют алмушем или балтаваром, причем «каждый кто царствует над этим племенем [булгарами], этим именем [Алмушем или Балтаваром] называется», пока… не возьмет себе личное имя, позаимствовав его, например, у багдадского халифа.

В конце концов далеко не у всех древних народов вообще были в ходу личные имена. Такое «продвинутое» по древним меркам общество как римское вполне обходилось всего дюжиной личных мужских имен и вовсе не испытывало необходимости в женских! Даже в историю римляне входили не именами, а, как какие-нибудь собаки, кличками. Например, первого римского императора Гая Юлия большинство населения нашей планеты, если и знает, то только по прозвищу Цезарь.

Здесь нам с тобой, мой непоседливый читатель, полезно вернуться чуть-чуть назад, к мимоходом упомянутому св. Владимиру, при личном крещении принявшему христианское имя Василий, и вспомнить, что имя это — одновременно и в не меньшей степени титул, причем царский, поскольку слово восходит к греческому βασυλευς — «царь, василевс». Скорее всего сам князь трактовал свое новое имя именно как титул. Об этом свидетельствует хотя бы то, что в обиходе им, судя по нашим летописям, не пользовался, а более всего то, что лигатура в виде трезубца из прописных греческих букв ΒΑΣΥΛΕ, входящих в слово βασυλευς, стала неофициальным символом всей династии правителей Киевской Руси.

 

О славянах ибн Фадлана

— Хоттабыч, почему ибн Фадлан звал булгар славянами?

Из сигаретного дыма неспешно сублимируется недовольное лицо джинна, и откуда-то из ниоткуда раздается его скрипучий голос:

— О, склеротичнейший из Волек, я уже говорил тебе, что нет такого народа славяне!

— Бестолковый джинн, я тебя не спрашиваю, был или не был такой народ, я тебе русским языком задаю вопрос, почему ибн Фадлан звал булгар славянами? Могу даже, поднапрягшись, по-арабски повторить: ас-сакалиба, мать твою!

Хоттабыч неожиданно грустнеет.

— О, никчемнейший из знатоков арабского языка, у меня никогда не было… мамы.

Из глаза старого джинна вытекает огромная слезища и начинает неспешно пробивать дорожку через покрывающую лицо корку грязи. Приходится быстренько промокнуть старику непрошеную влагу своим носовым платком, чтобы борода не намокла и не потеряла своих волшебных свойств. Чертов старикашка даже не замечает моей дружеской услуги, так он расстроен из-за своего сиротства. Да и Бог (то есть Аллах) с ним! Платок уже не отстирать, так что вернемся к ибн Фадлану, который на протяжении всех своих путевых заметок последовательно именует народ, к которому отправилось багдадское посольство, славянами (ас-сакалиба), а их многоименного царя соответственно царем славян (малик ас-сакалиба). Но мы с тобой, мой уже начавший оправляться от потрясения читатель, убедились — и с нами согласны все ученые и специалисты, — что речь идет вовсе не о славянах, а о волжских булгарах. Откуда пошла такая путаница? Мне без всякой помощи Хоттабыча удалось разыскать три объяснения.

Объяснение первое. Давно, в позапрошлом веке, А. Гаркави высказал предположение, что еще до прихода булгар в устье Камы на Волге жили славяне, которые и оставались основным населением волжской Булгарии. Поэтому наш Хасан-Джафар-Алмуш-Балтавар был на самом деле повелителем не только булгар, но и славян. Действительно, атрибуция поволжской именьковской археологической культуры как славянской, казалось бы, дает основания для такого предположения.

Но та же археология возражает против него. Именьковская культура существовала с V по VII век, и никаких оснований предполагать массовое славянское население на волжских и камских берегах в первой половине X века у нас нет. Даже если славяне жили в царстве Хасана-Джафара-Алмуша-Балтавара, тот был все же в первую очередь царем булгар, которые и составляли окружение царя. Соответственно только с булгарами и могло иметь дело арабское посольство.

Объяснение второе. Арабы, не слишком хорошо зная этнический состав обитателей прикаспийских и причерноморских степей, всех их чохом называли славянами. Тут же дается ссылка на византийских греков, которые, будучи лучше арабов осведомленными об обитателях этого региона, тоже часто пользовались собирательным скифы, когда никаких скифов там уже в помине не было. Отчасти это было данью традиции, отчасти следствием простого обобщения. Северные Прикаспье и Причерноморье еще со скифских времен греки именовали Великой Скифией, поэтому все обитатели этой территории независимо от этнической принадлежности тоже именовались скифами точно так же, как мы сегодня называем европейцами всех жителей Европы: немцев, французов, венгров, чехов, литовцев и представителей многих других народов.

У этого объяснения есть только одна, но существенная слабость. Вполне понятно, почему у греков интересующий нас регион звался Скифией. Когда греческие пионеры-мореходы основывали свои колонии на северных берегах Черного моря, основным населением тех мест были именно скифы. А вот почему арабы в качестве обобщающего понятия для жителей тех же краев выбрали именно славян, объяснить невозможно. Основные сведения о северном Причерноморье арабы получали через тех же греков. С северным Прикаспьем они имели краткое непосредственное знакомство во время войн с Хазарией. Но оба эти источника их сведений, косвенный и прямой, никак не должны были дать им основания считать славян основным населением этого региона.

Объяснение третье. Выдвинутое недавно Д. Мишиным, оно заключается в том, что неразбериху породил сам Хасан-Джафар-Алмуш-Балтавар, самочинно назвавшись царем славян в письме к багдадскому халифу. Версия строится на интересном наблюдении. Как ты помнишь, мой не зевающий читатель, миссия ибн Фадлана была ответной. Заваруха началась с того, что ко двору багдадского халифа нежданно-негаданно прибыло посольство с письмом от того самого царя «славян». Мишин выдвигает предположение, что в этом письме сам Алмуш-Балтавар назвал себя царем «славян», чтобы придать себе политического весу. Он дескать так велик и могуч, что повелевает славянами, и потому самому халифу если и не ровня, то по крайней мере достойный партнер в стратегическом союзе против Хазарии. Простодушные арабы поверили ему на слово, и поэтому ибн Фадлан величает его славянским царем, а его подданных, уже как следствие, славянами.

Любопытная версия, но не более того. Во-первых, письмо к халифу было написано по-арабски, и соответственно не самим Алмушем-Балтаваром и не его приближенными. Автором письма мог быть, судя по всему, только посол царя «славян», хазарский мусульманин Абдаллах ибн Башту, единственный человек в посольстве, владевший арабским языком. Можно смело предположить, что ибн Башту был купцом, поскольку должен был бывать и в Багдаде, и в Булгаре, а также знать не только арабский, но и булгарский язык. Не будучи подданным Алмуша-Балтавара как хазарин и хорошо ориентируясь в положении дел в Прикаспье как купец, ибн Башту вряд ли стал именовать своего доверителя в письме царем славян. В любом случае, ибн Башту сам непосредственно вел переговоры в Багдаде и безусловно мог прояснить данный вопрос устно. Но даже если по каким-то лишь ему ведомым причинам хазарин посчитал необходимым «запудрить» арабам мозги относительно подданных Хасана-Алмуша-Балтавара и был настолько умен, что ему это удалось в Багдаде, насколько же глупым должен был быть ибн Фадлан, чтобы, самолично добравшись до этих мнимых «славян» и немалое время покантовавшись среди них, так и остаться в полном неведении?!

Не знаю, как тебя, мой непривередливый читатель, а меня все три перечисленные объяснения не устраивают. Зато у меня есть четвертое, собственное, на мой взгляд, самое простое и потому самое естественное.

Ответ, по-моему, весьма прозрачен: арабы просто-напросто путали булгар и болгар, волжскую Булгарию и дунайскую Болгарию! Имея более чем смутные представления о Поволжье, они были неплохо осведомлены о соседях Византии, причем речь идет не об абстрактном знании, а об активном использовании этих соседей против Константинополя в своих целях. Арабы знали, что в (дунайской) Болгарии живут славяне (в X веке так оно и есть!) и ничего не знали о населении (волжской) Булгарии. Но если арабы не различали Болгарию дунайскую и Булгарию волжскую, для них было естественным предположить, что посольство, направляясь на Волгу в Булгарию, едет к славянам. А поскольку с настоящими славянами ибн Фадлан непосредственно никогда не сталкивался, его личные контакты с булгарами не могли дать ему повода усомниться в этом предположении.

Подтверждение моей версии дает не кто-нибудь, а тот самый Йакут, пересказчик и комментатор записок ибн Фадлана, в одном из своих комментариев:

«Между Итилем, городом хазар, и Булгаром дорогой по степи около месяца, а подымаются к нему по реке Итиль около двух месяцев, а при спуске [по реке] около двадцати дней. А от Булгара до ближайшей границы Византии около десяти переездов, и от него же до Куйабы, города русов, двадцать дней, а от Булгара до Башджирд двадцать пять переездов».

Если ты, мой педантичный читатель, попробуешь положить «географию» Йакута на карту России, тебе придется искать другой глобус.

Первая фраза цитаты о расстояниях между Итилем и Булгаром — честное изложение ибн Фадлана, здесь нет никаких сомнений, что речь идет о волжской Булгарии. Между столицами Хазарии и Булгарии посуху вдоль Волги прямой немногим более 900 километров, а по руслу Волги (Итиля) примерно 940. Цифры, приводимые Йакутом в первом предложении со слов ибн Фадлана, вполне согласуются с реальной географией.

Но уже начало второго предложения — отсебятина Йакута ибн Фадлан вообще нигде не упоминает Византию, в его миссии она абсолютно ни при чем. Так что вставка Йакута о византийской границе — типичное «они свою грамотность показать хочуть» и… садятся при этом в лужу! Никогда, даже на пике могущества Византии, не приближались ее границы к Булгару на десять переходов. Не могла быть Византия к Булгару ближе, чем Хазария, до которой пути около месяца. Несусветная чушь? Да, если речь идет о волжской Булгарии, и… географическая реальность, если — о дунайской Болгарии!

Далее в том же предложении помянут город русов Киев, традиционно именуемый арабами Куябой, который, согласно Йакуту, находится на расстоянии 20 дней пути от Булгара. Поскольку между Булгаром и Киевом 1400 километров, этот путь на самом деле должен занимать примерно вдвое (!) больше времени. Но снова, если речь не о Булгарии, а Болгарии, не о Волге, а Дунае, то оценки Йакута вполне адекватны.

Ни на каком самом быстроходном скакуне не проскакать от Дуная до Башкирии за двадцать пять дней, разве что на почтовых перекладных. Значит, в конце цитаты словами «от Булгара до Башджирд двадцать пять переездов» Йакут вновь честно возвращается к тексту и данным ибн Фадлана о расстоянии между Булгаром и башкирами.

Вот такой вот винегрет. Так что заметь себе, мой не дающий провести себя читатель, эрудированный географ Йакут продолжает путать дунайскую Болгарию и волжскую Булгарию аж в конце XII века, так что же взять с бедного ибн Фадлана, не географа и двумя с лишним веками раньше?!

Здесь, мой разбрасывающийся читатель, весьма удачное место, чтобы, запивая пивом «якутский винегрет», чуть-чуть отвлечься и малость порассуждать.

Во-первых, комментарий Йакута служит хорошим примером того, как древние обходились с «цитированием». Как Бог на душу положит. Нахватывались отовсюду, где чего-либо можно было ухватить, и либо валили все без разбору в кучу, либо, что еще хуже, переосмысливали и компилировали. Такая компиляция сама по себе — вполне нормальная вещь. Но беда, если она подается, неважно самим автором или его распространителями, как историческое свидетельство, как априорная истина. Результатом такой «подачи» стала, как ты уже знаешь, мой давний читатель, «Повесть временных лет» — первая на Руси беллетристика на историческую тему, которую почему-то, вопреки желанию автора, писавшего повесть и назвавшего ее повестью (!), до сих пор ученые мужи считают летописью и на ее основе воссоздают выдуманное прошлое древней Руси.

Во-вторых, считаю необходимым обратить твое внимание, мой навостривший ухо читатель, что о Киеве упоминает не ибн Фадлан, а Йакут. О русах у нас речь впереди, но для меня вопрос о Киеве слишком важен и болезнен, чтобы дотерпеть до более подходящего места. В своих предыдущих авторских расследованиях я для себя пришел к поначалу ошеломившему меня самого выводу, что Киев как город, как столица одноименной Руси, возникает лишь в X веке. Соответственно все «князья» и «княгини» от Кия до Святослава, если они вообще существовали, княжили не в Киеве, а где-то в иных местах. Может быть, это и перебор, но у ибн Фадлана в первой четверти X века и в самом деле про Киев ни слова, а вот в XII веке Йакут уже не считает для себя возможным его не упомянуть, Киев XII века — действительно большой и известный город.

 

О доверии ибн Фадлану

— Хоттабыч, можно ли верить ибн Фадлану?

— О, неразумнейший из Волек, своим вопросом ты обижаешь достовернейшего из писателей и достойнейшего из клиентов почтеннейшего из послов величайшего из халифов!

Хоттабыч опять краснеет, на сей раз от обиды, и вновь по привычке делает попытку гордо удалиться в бутылку, но вовремя спохватывается и небольшим торнадо лихо упаковывается в пустую банку из-под «ПИТа». Оказывается, джины не чураются технического прогресса!

Но по существу вопроса от шагающего в ногу с прогрессом Хоттабыча опять никакого проку, в оценке ибн Фадлана он явно субъективен и пристрастен. Но и при более объективном взгляде на поставленный вопрос ты, мой объективный читатель, можешь мне сказать, что и тебе вопрос кажется бессмысленным, ведь ибн Фадлан писал путевые заметки, описывал то, что видел сам, своими глазами. Разве можно не верить очевидцу?

Не верить очевидцу можно. Например, следователи-криминалисты далеко не всегда доверяют свидетельствам очевидцев и правильно делают. Свидетели могут неумышленно заблуждаться или умышлено вводить следствие в заблуждение. А верить или не верить ибн Фадлану, решать придется тебе самому, мой самостоятельный читатель. В любом случае прежде чем двигаться дальше, необходимо ответить на вопрос, который я задал Хоттабычу в начале раздела.

Первый сигнал тем, кто склонен безоговорочно верить ибн Фадлану как очевидцу, рассказывающего от первого лица виденное им самим своими глазами, звучит уже в самом начале путешествия, в Ургенче, то есть в местах отнюдь не столь отдаленных от Багдада, чтобы их считать экзотическими: «Итак, мы остались в аль-Джурджании [Ургенче] много дней. И замерзла река Джайхун [Амударья] от начала до конца ее и была толщина льда семнадцать четвертей…»

Не знаю, достигает ли глубина Амударьи в районе Ургенча семнадцати четвертей, но в любом случае льда такой толщины на ней быть не могло. Курьезно, что в этом месте во лжи ибн Фадлана уличает не кто-нибудь иной как Йакут: «…а это — ложь [(!) — В.Е.] с его [ибн Фадлана] стороны, так как самое большее на сколько река замерзает, это пять четвертей, и это бывает редко, а обычно это две четверти или три. Это я сам видел и спрашивал об этом жителей этой страны».

Второй звонок тихо тренькает в стране гузов, выведших, если верить ибн Фадлану, потрясающую породу овец: «Чаще всего пасутся овцы на снегу, выбивая копытами и разыскивая траву. А если они не находят ее, то они грызут снег и до крайности жиреют. А когда бывает лето, то они едят траву и худеют».

Мне бы таких овец! С ними только наше коротенькое северное лето как-то перебиться, а уж долгой снежной да вьюжной зимой они свое возьмут, такие курдюки себе нажрут! Развел бы их на даче — забот не знал. Во бизнес!

Конечно, может быть, это всего лишь описка ибн Фадлана или переписчика. Но где гарантия, что она единственная?

Но ладно, в конце концов речь об обыкновенных овцах. Никакой экзотики. То ли дело единорог, которого ибн Фадлан, оказывается, тоже встретил в своем путешествии по диким степям Приуралья: «В ней [степи] есть животное меньшее, чем верблюд, по величине, но выше быка. Голова его, это — голова барашка, а хвост — хвост быка, тело его — тело мула, копыта его подобны копытам быка. У него посередине головы один рог толстый круглый; по мере того, как он приближается к кончику, он становится все тоньше, пока не сделается подобным наконечнику копья. Из рогов иной имеет в длину от пяти локтей до трех локтей в соответствии с большим или меньшим размером животного. Оно питается листьями деревьев, имеющими превосходную зелень. Когда оно увидит всадника, то направляется к нему, и если под всадником был рысак, то рысак ищет спасения от него в усиленном бегстве, а если оно всадника догонит, то хватает его своим рогом со спины его лошади, потом подбрасывает его в воздухе и встречает его своим рогом, и не перестает делать таким образом, пока не убьет его».

Вот такое вот фантастическое животное с двухметровым86 рогом!

Но не только в дикой степи встречались чудеса автору записок, кое-что он приберег и для почти цивилизованной, уже созревшей для обращения в ислам Булгарии: «В первую же ночь, которую мы переночевали в его [царя славян] стране, я увидел перед заходом солнца, как небесный горизонт сильно покраснел, и услышал в атмосфере сильный шум и ворчанье громкое. Тогда я поднял голову и вижу облако, подобное огню, недалеко от меня, и вижу, что ворчанье и шумы идут от него, и в нем видны подобия людей и лошадей, и в отдаленных фигурах, которые в облаке похожи на людей, видны копья и мечи, которые то казались мне совершенно ясными, то лишь кажущимися. И я увидел другой кусок, подобный этим фигурам, в котором также я увидел мужей, лошадей и оружие, и начал этот кусок нападать на тот кусок, как нападет эскадрон кавалерии на другой эскадрон. Мы же испугались этого и начали просить и молить, а жители смеются над нами и удивляются тому, что мы делаем… И таким образом это дело продолжалось некоторую часть ночи… Мы спросили об этом царя, и он сообщил, что его предки говорили, что эти всадники принадлежат к верующим и неверующим джиннам, и они сражаются каждый вечер, и что они не прекращают этого с тех пор, как они живут здесь, каждую ночь».

Впечатляет? Еще как! Если это просто гроза, то неужели ибн Фадлан никогда раньше не видел гроз? Или в Поволжье грозы какие-то особенные? Вроде бы нет. Может быть для тех мест характерны какие-то неординарные природные явления? Тоже вроде бы нет. Но даже если поверить, что в X веке на территории Булгара действительно еженощно происходило нечто столь удивительное, то как объяснить невероятную осведомленность новообращенного Джафара, и тем более его не помышлявших об исламе предков, в мусульманской мифологии, в частности не просто существовании джиннов, но и их подразделении на верующих и неверующих (в Аллаха)? Или же слова, вложенные ибн Фадланом в уста царя «славян», на самом деле принадлежат ему самому? Но, опять же, можно ли тогда верить рассказчику в остальном?

Еще один жирный штришок к портрету беспристрастного наблюдателя и объективного писателя: «У них много купцов, которые отправляются в землю турков, причем привозят овец, и в страну, называемую Вису, причем привозят соболей и черных лисиц. Мы видели у них домочадцев одного „дома“ в количестве пяти тысяч душ женщин и мужчин, уже всех принявших ислам, которые известны под именем аль-Баранджар».

Если со страной Вису, снабжающей булгар песцами и чернобурками, более-менее ясно: это весь наших летописей, предки вепсов, то аль-Баранджар — интереснейшая загадка ибн Фадлана достойная отдельного раздела, которые еще ожидает тебя, мой терпеливый читатель. Определенный артикль аль указывает на то, что это не просто домочадцы некого «дома», это — народ, племя. В то, что они поголовно (все пять тысяч!) мусульмане, поверить невозможно. Да и не нужно, ибн Фадлан явно привирает, в чем тут же сам проговаривается: «Для них [баранджарцев] построили мечеть из дерева, чтобы они молились в ней. Они не умеют читать, так что толпа делает (повторяя) то, как молятся другие».

Таким же образом можно обратить в ислам (христианство, буддизм и пр.) стадо обезьян. Они будут подражать молящимся еще лучше.

И далее еще одно невольное признание ибн Фадлана в обмане, а заодно и пример принятия арабских имен обращаемыми в ислам: «…как-то под моим [Ибн Фадлана] руководством принял ислам один человек [из баранджарцев] по имени Талут. Итак, я назвал его „Абдаллахом“, он же сказал: „Я хочу, чтобы ты назвал меня своим собственным именем Мухаммад“, и я это сделал. И приняли ислам его жена и его мать и его дети и всех их стали называть Мухаммадом. Я научил его произнесению: „Хвала Аллаху“ и „Скажи: он Аллах един“, и радость его от этих двух сур была больше, чем его радость, если бы он сделался царем славян».

Хорошо же были обращены баранджарцы, если ибн Фадлану пришлось лично заниматься этим еще раз, по крайней мере в отношении целой семьи! Что же касается последней фразы цитаты, то она, вновь заставляет представить себе стадо обезьян, после чего ее хочется слегка перефразировать: «Я дал ему [шимпанзе или орангутангу] банан и апельсин, и радость его от этих двух фруктов была больше, чем его радость, если бы он сделался царем славян».

Да и вообще, каким образом мог уже давно перейти в мусульманство народ, живущий, судя по тому, что он упомянут радом с весью, еще севернее только-только созревших для обращения булгар? Здесь автор записок безусловно выдает желаемое за действительное… во имя Аллаха, что простительно ему как истинному мусульманину. Однако где же, где объективный очевидец?

Но все это вместе взятое — цветочки. Ягодки, точнее ягодицы, и притом громадные, впереди. О них, и не только о них, рассказывает ибн Фадлану сам царь «славян»: «И он [царь славян] сказал: „Прибыла ко мне толпа купцов, которые сказали: „О царь, следовал по воде какой-то человек такой, что если он из народа близкого от нас, то мы не можем оставаться жить в этих поселениях, и не остается ничего другого, как переселиться“. Итак, я поехал верхом вместе с ними к реке, и вот, вижу, что в нем, меряя моим локтем, двенадцать локтей, и у него голова по величине — самый большой котел, какой только бывает, и нос больше четверти, а оба глаза огромны, а пальцы каждый больше четверти… И начали мы говорить с ним, а он не говорил нам ничего, но только смотрел на нас… Жил он у меня некоторое время. Бывало, не взглянет на него мальчик без того, чтобы не умереть, и беременная — без того, чтобы не выбросить своего плода. А если он овладеет человеком, то сжимает его обеими своими руками, пока не убьет. Когда же я увидел это, я повесил его на высокое дерево, пока он не умер…“»

Ты, мой брюзжащий читатель, скажешь, что я передергиваю, что это не свидетельство очевидца, самого ибн Фадлана, а рассказ Хасана-Алмуша-Балтавара-Джафара, а тот мог наплести чего угодно. Конечно. Но читаем дальше: «…„Если ты хочешь посмотреть на его кости и его голову, то я отправлюсь с тобою, чтобы ты посмотрел на них“. Я [Ибн Фадлан] же сказал: „Клянусь Аллахом, я очень хочу этого“. Итак, он поехал со мной верхом к большому лесу, в котором были огромные деревья. И вот уже разложился на дереве…, а голова его под деревом, и я увидел, что голова его подобна большой кадке, ребра его подобны самым большим сухим плодовым веткам пальм, и таковы же кости его голеней и обеих его локтевых костей. Я же изумился ему и удалился».

Итак, ибн Фадлан подтверждает слова царя «славян» как свидетель. Дальше больше. По словам царя, он справлялся об этом великане у народа Вису, который живет в трех месяцах пути на север, то есть все той же летописной веси, и получил от них такой ответ: «Этот человек из числа Яджудж и Маджудж, а они от нас на расстоянии трех месяцев, между нами и ими помещается море, на берегу которого действительно они находятся, и они, подобно скотам, совокупляются друг с другом. Аллах могучий и великий выводит для них каждый день рыбу из моря, и вот, приходит каждый из них, и с ним имеется нож, и отрезывает себе от нее столько, сколько достаточно ему и достаточно для его семьи. Если же он возьмет сверх того количества, которое их удовлетворяет, то заболит живот у него, и также у его семьи заболят животы, а иногда он умирает и умирают они все. Когда же они возьмут от рыбы то, что им нужно, она поворачивается и уходит в море. Итак, они каждый день этим живут. А между нами и ими море, которое находится у них с одной стороны, а горы, окружающие их, с других сторон, и стена также поместилась между ними и воротами, из которых они обычно выходили. А когда Аллах могучий и великий захочет вывести их в обитаемые земли, то он произведет для них раскрытие преграды и высыхание моря, и прекратится для них рыба».

Вот такая вставочка из Синдбада-морехода, приписанная бедной веси, которая, оказывается, знала не только про Аллаха, но и про Гога и Магога, а также и сугубо мусульманский миф о стене, выстроенной Александром Македонским, чтобы изолировать эту парочку от цивилизованного мира! Не иначе как баранджарцы, согласно ибн Фадлану, мусульмане с солидным стажем, успели научить кое-чему своих диких северных соседей. Воистину чудны дела твои, Господи. То есть, Аллах акбар\

Так при всем величии Аллаха нам с тобой, мой неподкупный читатель, становится ясно, что безоговорочно во всем верить рассказчику нельзя. Но во многом можно. Наиболее правдивы, что и естественно, попутные наблюдения ибн Фадлана, не отягощенные дидактикой и нарочитым стремлением к экзотике. Например, он мимоходом уловил слишком долгую длительность в Булгаре летнего дня по тому, что трудно стало соблюдать правильные интервалы между молитвами, в частности вечерней и утренней.

«Он [муэдзин] сообщил, что он вот уже месяц как не спит, боясь, чтобы не пропустить утренней молитвы, и это потому, что человек ставит котелок на огонь во время захода солнца, потом он читает утреннюю молитву и для котелка не приходит время закипеть… День у них очень длинный, именно в продолжение некоторой части года он длинен, а ночь коротка, потом ночь длинна, а день короток».

Правдивы описания флоры Булгара, быта и пищи булгар. Так что будем читать дальше, уже зная, кем оказались у ибн Фадлана «славяне» и оценив фантазию автора записок.

 

О русах

— Эй, Хоттабыч, хватит дрыхнуть! — Я щелкаю ногтем по банке из-под «ПИТа», жестяные бока которой мерно раздуваются и опадают в такт похрапыванию уютно устроившегося внутри Хоттабыча. — Расскажи-ка нам, о наивсеведающий, что ты знаешь о русах?

Храп прекращается, из банки вытягивается тоненькая струйка дыма и в меня укоризненно вперяется один единственный глаз с полусонно прикрытым веком. Похоже все остальное ленивый старикан извлекать из банки не собирается. Глаз тихо закрывается и вновь втягивается в баночное нутро, из которого раздается несколько гнусавых звуков, в которых с трудом угадывается:

— О, назойливейший из назойливейших…

Не в состоянии побороть искушение, я впечатываю гнусаво ворчащую банку каблуком в пол, после чего ворчанье затихает, зато вскоре из плоской банки вновь раздается могучий храп. Ничем этого джинна не проберешь! Ну и пусть дрыхнет зараза, все равно ничегошеньки он не знает: о славянах не слыхал, на Руси не бывал…

Ибн Фадлан тоже не бывал на Руси, слыхом не слыхал ни о Киеве, ни о каком-либо другом городе русов, но он, в отличие от Хоттабыча, видел живых русских купцов, приплывавших в Булгарию по торговым делам, даже общался с ними. Описание русов и их нравов составляет заметную часть его записок. Итак, каковы же они, русы начала X века?

Если ты еще не забыл, мой считающий ворон читатель, русы и славяне у ибн Фадлана — вовсе не одно и то же. К этому можно добавить, что не только у него, но и многих других арабских авторов. У ранее помянутого Константина Багрянородного русы (роос) также противопоставляются славянам (склавиниям). Правда, понимание славян у византийского императора гораздо ближе к нашему нынешнему, зато с русами — просто кошмар! Судя по приводимым Константином названиям днепровских порогов на языке русов, они какие-то германцы, может быть, скандинавы. Вообще сие письменное свидетельство византийского императора — один из сильнейших аргументов норманнистов, считающих русь «Повести временных лет» скандинавами. С тем большим интересом вчитаемся в описание русов ибн Фадланом, видевшим их, если не врет, своими глазами: «Он [Ибн Фадлан] сказал: я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и высадились на реке Атиль [Волге]».

Теперь, читая ибн Фадлана, мы с тобой, мой настороженный читатель, все время будем помнить о Багрянородном И примерять к русам ибн Фадлана скандинавские мерки.

Начнем с первого впечатления рассказчика: «И я [Ибн Фадлан] не видел людей с более совершенными телами, чем они [русы]. Они подобны пальмам, румяны, красны».

Как видим, первое впечатление весьма благоприятно. Потому и часто цитируется. Общепринято, что румяность и краснота русов являются загаром белокожих людей, непривычным для араба. Эта предполагаемая белокожесть русов — один из расхожих аргументов норманнистов в пользу их скандинавского происхождения. Может быть, хотя сам загар не более чем догадка, а белокожими были не только скандинавы. А если не скандинавы, то кто?

Следующая часть описания внешности русов цитируется уже гораздо реже: «И от края ногтей кого-либо из русов до его шеи имеется собрание деревьев и изображений (вещей, людей?) и тому подобного».

То есть характерная черта русов — татуировка по всему телу. Вряд ли это типично для скандинавов, да и вообще любого народа. Татуировка, скорее всего, — черта не национальная, а профессиональная, ведь ибн Фадлан общался с купцами, приплывшими в Булгар по Волге, то есть моряками. Тем не менее, знатокам истории «тату» есть, над чем поразмыслить: скандинавы эти татуированные русы или нет?

Теперь перейдем к одежде, сначала мужской: «Они [русы] не носят ни курток, ни кафтанов, но носит какой-либо муж из их числа кису, которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее. С каждым из них имеется секира и меч и нож, и он никогда не расстается с тем, о чем мы сейчас упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские».

К сожалению никаких ученых комментариев к фадлановской «кисе» я не видел. Так что о мужской одежде русов нам с тобой, заинтригованный читатель, остается только делать самостоятельные выводы на основании самого описания. Судя по нему, «киса» похожа на греческую хламиду или римский солдатский плащ sagum [сагум]. Сравнение с последним представляется более уместным, так как вооружены русы были до зубов и экипированы скорее как профессиональные солдаты, чем мирные купцы.

Итак, одежда мужской части русов на скандинавскую не больно-то похожа. Мужчины одевались на греко-римский манер. Зато их вооружение вполне похоже на типичное вооружение викингов, хотя было ли что-либо в вооружении характерным только для викингов? И этот вопрос следовало бы прокомментировать специалистам по вооружению раннего средневековья. И все же судя по мужской одежде: скорее не скандинавы?

Теперь об одежде женской: «А что касается каждой женщины из их числа, то на груди ее прикреплено кольцо или из железа, или из серебра, или из меди, или из золота, в соответствии с денежными средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца — коробочка, у которой нож, также прикрепленный на груди. На шеях у женщин несколько рядов монист из золота и серебра, так как, если человек владеет десятью тысячами дирхемов, то он справляет свой жене одно монисто в один ряд, а если владеет двадцатью тысячами, то справляет ей два мониста, и таким образом каждые десять тысяч, которые у него прибавляются, прибавляются в виде одного мониста у его жены, так что на шее какой-нибудь из них бывает много рядов монист. Самое лучшее из украшений у русов, это зеленые бусы из той керамики, которая находится на кораблях. Они заключают торговые контракты относительно них, покупают одну бусину за дирхем и нанизывают, как ожерелья, для своих жен».

Читаешь описание, и перед мысленным взором встает этакая цыганка, увешанная монистами с предостерегающе поблескивающим на груди ножом. Только вот что за кольцо с коробочкой? Так же, как в случае с загаром, существует общепринятое мнение, что кольцо и коробочкой на груди каждой женщины ибн Фадлан называет коробчатую фибулу, которая тоже рассматривается как скандинавский элемент одежды. Действительно, женский скандинавский костюм включал фибулы, правда не одну, а две, и чаще черепаховидные, чем коробчатые. Но дело даже не в этом. Фибула — ординарная застежка, предшественница «английской булавки», широко известная с эпохи бронзы во всем мире. Без сомнения ибн Фадлану тоже. Так что фибулу он должен был бы назвать фибулой, застежкой или булавкой, но никак не коробочкой.

Зато в большем соответствии с описанием ибн Фадлана скандинавские женщины носили нитки янтарных бус и подвешенный к одной из фибул небольшой нож. Таким образом, хотя и здесь не все однозначно, женский наряд вроде бы больше мужского походит на скандинавский. То есть женщины русов скандинавки?

Но… По словам самого же ибн Фадлана женщины русов — это рабыни и наложницы, привезенные ими в Булгар на продажу. Да это и естественно, вряд ли купцы предпринимали далекие торговые путешествия с семьями. А если «женщины русов», виденные ибн Фадланом, — это захваченные в разбойничьем набеге или купленные-перекупленные рабыни, то они не обязаны были быть той же «национальности», что и их господа, сами русы! Скорее наоборот. Тогда, если женщины русов скандинавки, то тогда сами русы — не скандинавы?

Теперь посвятим некоторое время нравам русов, и, да простит меня мой незлобивый читатель, не только русов. Уж больно ярки и выразительны у ибн Фадлана характеристики некоторых других народов. Грех такое пропустить.

Начнем однако все же с особенностей русов, причем таких, которые вообще обходятся молчанием любителями цитировать ибн Фадлана: «Они [русы] грязнейшие из тварей Аллаха, — они не очищаются от испражнений, ни от мочи, и не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды, но они как блуждающие ослы…»

«Грязнейшие из тварей Аллаха» и «блуждающие ослы» — сильно сказано! Впрочем, эмоциональный накал снижает сам же ибн Фадлан, который ранее практически теми же словами характеризовал гузов: «Вместе с тем они [гузы] как блуждающие ослы, не изъявляют покорности Аллаху, не обращаются к разуму и не поклоняются ничему, но называют своих наибольших старцев господами… Они не очищаются от экскрементов и от урины и не омываются от половой нечистоты и не делают другого чего-либо подобного. Они не имеют никакого дела с водой, особенно зимой».

Заставить бы этого чистоплюя-араба поиметь дело с водой в тридцатиградусный мороз! А на блуждающих ослов вообще особого внимания обращать не стоит, это обычный арабский штамп по отношению к заблудшим душам не воспринявших ислам. Однако «грязнейшие из тварей Аллаха» — это серьезнее. Вообще-то все встречавшиеся ибн Фадлану народы особой чистоплотностью, по арабским понятиям, не отличались: «…и вот мы прибыли в страну народа турок, называемого аль-Башгирд [башкиры]. Мы остерегались их с величайшей осторожностью, потому что это худшие из турок, самые грязные из них и более других посягающие на убийство. Встречает человек человека, отсекает ему голову, берет ее с собой, а его самого оставляет».

Но все-таки русам по этой части ибн Фадлан оказывает сомнительную честь, выводя их в лидеры: гузы — просто грязные, башкиры — самые грязные, а вот русы — грязнейшие! Несколько скрашивает впечатление лишь то, что в других «номинациях» у ибн Фадлана иные лидеры. Поинтересуемся ими для развлечения тебя, мой засыпающий под храп Хоттабыча читатель: «Женщины их [гузов] не закрываются от их мужчин и… не закрывают ничего из своего тела от кого-либо из людей. И действительно, как-то в один из дней мы остановились у человека из их числа и уселись, и жена этого человека вместе с нами. И вот, между тем, как она с нами разговаривала, вот она открыла свой „фардж“ и почесала его в то время, как мы смотрели на нее. Тогда мы закрыли свои лица и сказали: „Прости господи!“ Муж же ее засмеялся и сказал переводчику: „Скажи им, — мы открываем его в вашем присутствии и вы видите его, а она охраняет его так что к нему нет доступа. Это лучше, чем если она закроет его и уступит его кому-либо“».

Или: «Они [башкиры] бреют свои бороды и едят вшей, когда какая-нибудь из них будет изловлена. Кто-либо из них детально исследует шов своей куртки и разгрызает вшей своими зубами».

Попутно не могу не обратить твое внимание, мой сразу проснувшийся читатель, на еще одну яркую заметку о верованиях древних башкир: «…каждый из них [башкир] вырезает кусок дерева величиной с фалл и вешает его на себя, и если захочет отправиться в путешествие или встретит врага, то целует его, поклоняется ему и говорит: „О, господин, сделай мне то-то и то-то“. И вот я [Ибн Фадлан] сказал переводчику: „Спроси кого-либо из них, какое у них оправдание этому и почему он сделал это своим богом?“ Он сказал: „Потому, что я вышел из подобного этому и не знаю относительно себя самого иного творца, кроме этого“». По-моему, достойный ответ! Тут невольно вспоминается анекдот-поговорка о том, что у русских хорошо получается только то, что они делают не руками. Не проявление ли это башкирского субстрата? Однако ладно, шуточки в сторонку. Пора вернуться к русам.

Следующая характеристика их нравов тоже не из числа часто цитируемых: «Они [русы] прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атиле [Волге], а это большая река, и строят на ее берегу большие дома из дерева, и собирается их в одном таком доме десять или двадцать, — меньше или больше, и у каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ним сидят девушки — восторг для купцов. И вот один из них сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. Иногда же соединяются многие из них в таком положении одни против других, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и застает его сочетающимся с ней, и рус не оставляет ее, или же удовлетворит отчасти свою потребность».

Что это, половая распущенность? Вряд ли, скорее простота нравов и особенности быта. Вроде бы из только что прочитанного следует, что все русы, будучи приезжими в Булгаре, живут вместе со своими наложницами в больших общих домах. Подробностей ибн Фадлан не приводит, так что трудно понять, то ли это восточные постоялые дворы, то ли скандинавские «большие дома». Скорее все же первое, потому что в доме, похоже, всего одна комната, в которой у каждого руса только по лавке. Куда тут денешься, когда вся жизнь на виду? В этом русы ничем не лучше и не хуже других народов того времени, так что вряд ли эта цитата поможет в определении их этнического лица. По крайней мере ничего скандинавского здесь не проглядывает. Так все же скандинавы или нет?

Вообще-то, если русы действительно такие редкостные грязнули, грязнее гузов и башкир, то пусть уж тогда они будут скандинавами, так им и надо. Ан нет, далее неожиданно выясняется, что ибн Фадлан опять наврал, и русы вовсе не столь безнадежны в смысле личной гигиены: «И у них [русов] обязательно каждый день умывать свои лица и свои головы посредством самой грязной воды, какая только бывает… а именно так, что девушка приходит каждый день утром, неся большую лохань с водой, и подносит ее своему господину. Итак, он моет в ней свои обе руки и свое лицо и все свои волосы. И он моет их и вычесывает их гребнем в лохань. Потом он сморкается и плюет в нее и не оставляет ничего из грязи, но все это делает в эту воду. И когда он окончит то, что ему нужно, девушка несет лохань к тому, кто сидит рядом с ним, и тот делает подобно тому, как делает его товарищ. И она не перестает переносить ее от одного к другому, пока не обойдет ею всех находящихся в этом доме, и каждый из них сморкается и плюет и моет свое лицо и свои волосы в ней».

Все-таки русы моются, хотя и довольно оригинальным способом, явно экономя воду. Интересно, с чего бы экономить воду скандинавам, да еще и морякам, большую часть жизни проводящим на воде? Скорее так умывались бы обитатели южных засушливых степей, чем изобилующих водой и снегом северных краев. Значит, не скандинавы?

Теперь о верованиях русов: «И как только приезжают их корабли… каждый из них выходит и несет с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набид 87 , пока не подойдет к высокой воткнутой деревяшке, у которой имеется лицо, похожее на лицо человека, а вокруг нее (куска дерева) маленькие изображения, а позади этих изображений стоят высокие деревяшки, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом он говорит ему: „О, мой господин, я приехал из отдаленной страны и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур“, пока не сообщит всего, что он привез с собою из своих товаров — „и я пришел к тебе с этим даром“; — потом он оставляет то, что было с ним, перед этой деревяшкой, — „и вот, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца с многочисленными динарами и дирхемами, и чтобы он купил у меня, как я пожелаю, и не прекословил бы мне в том, что я скажу“. Потом он уходит. И вот, если для него продажа его бывает затруднительна и пребывание его задерживается, то он опять приходит с подарком во второй и третий раз, а если все же оказывается трудным сделать то, что он хочет, то он несет к каждому изображению из числа этих маленьких изображений по подарку и просит их о ходатайстве и говорит: „Это жены нашего господина и дочери его и сыновья его“. И он не перестает обращаться к одному изображению за другим, прося их и моля у них о ходатайстве и униженно кланяясь перед ними. Иногда же продажа бывает для него легка, так что он продаст. Тогда он говорит: „Господин мой уже исполнил то, что мне было нужно, и мне следует вознаградить его“. И вот, он берет известное число овец или рогатого скота и убивает их, раздает часть мяса, а оставшееся несет и бросает перед этой большой деревяшкой и маленькими, которые находятся вокруг нее, и вешает головы рогатого скота или овец на эти деревяшки, воткнутые в землю. Когда же наступает ночь, приходят собаки и съедают все это. И говорит тот, кто это сделал: „Уже стал доволен господин мой мною и съел мой дар“ ».

На первый взгляд картина напоминает зарисовку из «Повести временных лет» об идолах, установленных Владимиром в Киеве. Однако похожесть лишь внешняя. Здесь речь скорее не о политеистическом пантеоне, а о простейшем культе предков, о семейных богах. Аналогии такому древнейшему языческому культу следует искать не столько в «Повести», сколько в Ветхом завете. Можно поискать и в Скандинавии, но зачем ходить так далеко, если схожие верования были повсеместно?

В последней цитате достоин отдельного внимания перечень товаров, которые привозят русы в Булгар. Это девушки, то есть рабыни, соболя и шкуры (меха?). Непонятно с овцами и рогатым скотом, объект ли это продажи или покупки в торговле. Знать бы еще, откуда брались невольники и невольницы, но в целом, пожалуй, товары на продажу у русов северного происхождения. Все-таки скандинавы?

Однако еще пара заметок о нравах русов: «И если кто-нибудь из них заболеет, то они забивают для него шалаш в стороне от себя и бросают его в нем, и помещают с ним некоторое количество хлеба и воды, и не приближаются к нему и не говорят с ним, но посещают его каждые три дня, особенно если он неимущий или невольник. Если же он выздоровеет и встанет, он возвращается к ним, а если умрет, то они сжигают его. Если же он был невольником, они оставляют его в его положении, так что его съедают собаки и хищные птицы».

Как видим, никакой заботы о больных сотоварищах русы не проявляют. Если это национальная черта, то чья? Скандинавская?

Общеизвестно, что важной этнической характеристикой является похоронный обряд. К счастью, ибн Фадлан подробно описал похороны одного знатного руса. Учитывая важность обряда и пространность описания похорон у ибн Фадлана, целесообразно посвятить ему отдельный раздел.

 

О похоронах знатного руса

— Хоттабыч, как положено хоронить покойников?

Я колочу плоской храпящей банкой из-под «ПИТа» об пол, и из ее нутра живенько материализуется джинн, целиком, если не считать нехватки одной туфли, но насквозь пропахший пивом и, кажется, изрядно навеселе.

— О, бестолковейший из бестолковейших, хвала Аллаху — Господу миров, ибо нет божества, достойного поклонения, кроме одного лишь Аллаха, у Которого нет сотоварища, а Мухаммед — Его раб и посланник, да ниспошлет Аллах благословение не него самого, членов его семьи и всех его сподвижников!..

— Послушай, сподвижник, а нельзя ли покороче?

Хоттабыч косится на меня красноватым глазом и набирает в легкие побольше воздуха. Приходится выразительно щелкнуть пивной банкой. Джинн тут же выпускает воздух, лихо ныряет в свою банку, и из ее недр доносится его замогильный обиженный голос:

— О, необразованнейший из необразованнейших, читай книгу досточтимого Абду-Рахмана бин Абдуллах Аль-Гайса, да одарит его Аллах своей милостью88 .

Но мы с тобой, мой не разбрасывающийся вниманием читатель, не станем отвлекаться от ибн Фадлана. А тот пишет: «А это бывает так, что для бедного человека из их числа делают маленький корабль, кладут мертвого в него и сжигают корабль…»

Сжигание покойника в корабле! Этот обряд мы еще помусолим, но по первому впечатлению, мой потирающий руки читатель, столь характерный обряд тяжелой гирей плюхается на норманнистскую чашу весов, и антинорманнистская чаша взмывает в поднебесную высь. Точно скандинавы?

Однако продолжим цитату: «…а для богатого поступают так: собирают его деньги и делят их на три трети, — одна треть остается для его семьи, одну треть употребляют на то, чтобы для него на нее скроить одежды, и одну треть, чтобы приготовить на нее набид, который они будут пить в день, когда его девушка убьет сама себя и будет сожжена вместе со своим господином; а они, всецело предаваясь набиду, пьют его ночью и днем, так что иногда кто-либо из них умирает, держа чашу в своей руке».

Надо же, оказывается, напиваться на поминках до смерти русские умели еще более тысячи лет назад! А кто сомневался? Но нам любопытны подробности, и… их есть у ибн Фадлана! Сам сильно заинтересовавшийся необычным обрядом, араб описывает похороны одного из главарей русов со всеми деталями. Те столь живописны и многочисленны, что несмотря на большой объем я не буду комкать и кромсать цитату: «…дошло до меня [Ибн Фадлана] известие о смерти одного выдающегося мужа из их числа. И вот они положили его в его могиле и покрыли ее крышей над ним на десять дней, пока не закончили кройки его одежд и их сшивания… (наконец) говорит его семья его девушкам и его отрокам: „Кто из вас умрет вместе с ним?“ Говорит кто-либо из них: „Я“. И если он сказал это, то это уже обязательно, так что ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. И большинство из тех, кто поступает так, это девушки. И вот, когда умер этот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: „Кто умрет вместе с ним?“ И сказала одна из них: „Я“. И поручили ее двум девушкам, чтобы они оберегали ее и были бы с нею, где бы она ни ходила, до того даже, что они иногда мыли ей ноги своими руками. И принялись родственники за его дело, — кройку одежды для него, за приготовление того, что ему нужно. А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему. Когда же пришел день, в который будет сожжен он и девушка, я прибыл к реке, на которой находился его корабль. И вот, вижу, что он уже вытащен на берег и для него поставлены четыре подпорки из дерева… и поставлено также вокруг корабля нечто вроде больших помостов… Потом корабль был протащен дальше, пока не был помещен на эти деревянные сооружения. И они начали уходить и приходить, и говорили речью, которой я не понимаю. А мертвый был далеко в своей могиле [еще раньше, сразу после смерти, покойник был помещен во временную могилу-склеп на все время подготовки тризны]… Потом они принесли скамью, и поместили ее на корабле и покрыли ее стегаными матрацами и парчой византийской и подушками из парчи византийской, и пришла женщина старуха, которую называют ангел смерти, и разостлала на скамье постилки, о которых мы упомянули. И она руководит обшиванием его и приготовлением его, и она убивает девушек. И я увидел, что она ведьма, толстая и мрачная. Когда же они прибыли к его могиле, они удалили в сторону землю с деревянной покрышки и удалили в сторону это дерево и извлекли мертвого в изаре, в котором он умер, и вот, я увидел, что он уже почернел от холода… А они еще прежде поместили с ним в его могиле набид и некий плод и тунбур. Итак, они вынули все это, и вот он не завонял, и не изменилось у него ничего, кроме его цвета. Итак, они надели на него шаровары и гетры, и сапоги, и куртку, и парчовый кафтан с пуговицами из золота, и надели ему на голову шапку из парчи, соболевую».

Здесь мы чуть-чуть прервемся, чтобы еще раз обратить наше внимание на одежду, в которой знатный рус вступает в иной мир. Шаровары, гетры и парчовый кафтан с золотыми пуговицами как-то не вяжутся в моем представлении с образом варяга. Такие одежки более к лицу запорожскому казаку, если бы не парчово-соболиная «шапка Мономаха», которая, впрочем, тоже не кажется атрибутом одежды викинга. Какие же это скандинавы?

Но дальше, дальше… «И они понесли его, пока не внесли его в ту кабину, которая имеется на корабле, и посадили его на матрац, и подперли его подушками, и принесли набид и плод и благовонное растение и положили его вместе с ним. И принесли хлеба, и мяса, и луку, и бросили его перед ним, и принесли собаку, и разрезали ее на две части, и бросили в корабле. Потом принесли все его оружие и положили к его боку. Потом взяли двух лошадей и гоняли их обеих, пока они обе не вспотели. Потом они разрезали их обеих мечом и бросили их мясо в корабле, потом привели двух коров и разрезали их обеих также и бросили их обеих в корабле. Потом доставили петуха и курицу, и убили их, и бросили их обоих в нем. А девушка, которая хотела быть убитой, уходя и приходя входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин юрты и говорит ей: „Скажи своему господину: „право же, я сделала это из любви к тебе““. Когда же пришло время после полудня, в пятницу, привели девушку к чему-то, что они уже раньше сделали наподобие обвязки больших ворот, и она поставила обе свои ноги на руки мужей и она поднялась над этой обвязкой, обозревая окрестность, и говорила нечто на своем языке, после чего ее спустили, потом подняли ее во второй раз, причем она совершила то же действие, что и в первый раз, потом ее опустили и подняли в третий раз, причем она совершила то же, что сделала два раза. Потом подали ей курицу, она же отрезала ее голову и забросила ее. Они взяли эту курицу и бросили ее в корабле. Я же спросил у переводчика о том, что она сделала, а он сказал: „Она сказала в первый раз, когда ее подняли: вот я вижу моего отца и мою мать — и сказала во второй раз: вот все мои умершие родственники сидящие — и сказала в третий раз: вот я вижу моего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, так ведите же к нему“. И они прошли с ней в направлении к кораблю. И вот она сняла два браслета, бывших на ней, и дала их оба той женщине, которая называется ангел смерти, той, которая убивает ее. И девушка сняла два ножных кольца, бывших на ней, и дала их оба тем двум девушкам, которые перед этим служили ей, а они обе дочери женщины, известной под именем ангела смерти. Потом ее подняли на корабль, но еще не ввели ее в кабину, и пришли мужи, неся с собой щиты и деревяшки, и подали ей кубком набид, и вот она пела над ним и выпила его. Переводчик же сказал мне, что она прощается этим со своими подругами. Потом дан был ей другой кубок, и она взяла его и затянула песню, причем старуха побуждала ее к питью его и чтобы войти в кабину, в которой находится ее господин. И вот я увидел, что она уже заколебалась и хотела войти в кабину, но всунула свою голову между ней и кораблем, старуха же схватила ее голову и всунула голову в кабину и вошла вместе с девушкой, а мужи начали ударять деревяшками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, причем взволновались бы другие девушки, и перестали бы искать смерти вместе со своими господами. Потом вошли в палатку шесть мужей и совокупились все с девушкой. Потом положили ее на бок рядом с ее господином и двое схватили обе ее ноги, двое обе ее руки, и наложила старуха, называемая ангелом смерти, ей вокруг шеи веревку, расходящуюся в противоположные стороны, и дала ее двум мужам, чтобы они оба тянули ее, и она подошла, держа в руке кинжал с широким лезвием, и вот начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время, как оба мужа душили ее веревкой пока она не умерла. Потом подошел ближайший родственник этого мертвеца, взял деревяшку и зажег ее у огня, потом он, будучи голым, пошел задом… к кораблю… зажженная деревяшка в одной его руке, а другая его рука лежала на заднем проходе, пока не зажег сложенного дерева, бывшего под кораблем. Потом подошли люди с кусками дерева для подпалки и дровами, и с каждым из них деревяшка (лучина?), конец которой он перед тем воспламенил, чтобы бросить ее в эти куски дерева (подпал). И принимается огонь за дрова, потом за корабль, потом за кабину и за мужа, и за девушку, и за все, что в ней находилось. Подул большой, ужасающий ветер, и усилилось пламя огня, и разгорелось неукротимое воспламенение огня».

Что же можно почерпнуть из этого пространного описания? Много и ничего.

В числе жертвенных животных упоминаются: собака, пара лошадей (лошадь и конь?), пара коров (корова и бык?), петух с курицей и курица еще раз отдельно. Все как-то невыразительно. Можно ли говорить на основании одной лишней курицы об особом отношении русов к отряду куриных? Константин Багрянородный говорит о гадании на петухах как однозначно характерной черте русов: «На этом острове [острове св. Григория на Днепре] они [росы] совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг дуба, а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми».

Кусочки хлеба и мясо, полностью совпадающие у Багрянородного и ибн Фадлана, могут рассматриваться как подтверждение того, что речь идет об одних и тех же русах, то есть скандинавах. Но, как справедливо примечает Багрянородный, это то, «что имеет каждый», простейшая еда, которую едят все независимо от национальности, что практически дезавуирует свидетельство для этнической детерминации. То же самое можно сказать о петухе и курице ибн Фадлана. Хотя может быть как раз «лишняя» третья курица (или петух?), у которой предназначенная в жертву девушка отрезала и забросила куда-то голову, и была «гадательной»? Но, опять же, не видно причины считать гадание на петухах каким-то скандинавским обычаем. Скорее уж кельтским.

Ибн Фадлан подчеркивает, что все жертвенная живность была разрублена мечом на две части и в таком виде оставлена на корабле. Я никогда не слышал о такой особенности скандинавских похоронных обрядов «эпохи викингов», хотя, конечно, не будучи специалистом археологом, могу ошибаться (тем боле что ошибаются и специалисты).

Теперь об «ангеле смерти». Тут вообще все непонятно. Из текста ибн Фадлана следует, что приканчивающая обреченных старуха — профессиональная наследственная шаманка. Она и ее дочери, которые помогают старухе и со временем примут должность, кормятся с жертв. Спрашивается, возят ли русы везде с собой этих профессионалок вместе с их потомством, отнимая тем самым на кораблях драгоценное место у товаров? Как-то не верится в такое. Или шаманки местные? Но тогда чей обычай описывает ибн Фадлан: пришлых купцов-русов или местных «славян»-булгар?

То же самое в отношении разнузданной поминальной оргии. До сих пор со слов самого ибн Фадлана складывалось впечатление, что все русы живут в больших домах, чем-то вроде постоялых дворов для купцов, где моются в общей лохани и по мере желания совокупляются со своими наложницами. Но вот обреченная девушка «…уходя и приходя входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин юрты». Откуда взялись юрты, и куда делись общие дома? Ясно, что юрты — это нечто другое, поскольку в каждой есть свой хозяин. Потому напрашивается вопрос, пошла ли девушка «по рукам» русов или местных жителей? Если русов, то почему они оказались в юртах, а не на постоялом дворе? Если аборигенов, то какой в этом вообще смысл, почему вдруг блудливые хозяева юрт озаботились загробным будущим девушки и, стараясь уйти от ответственности, учат ее обманывать мертвого хозяина: «Скажи своему господину: „право же, я сделала это из любви к тебе“»?

В общем сплошные нескладушки. Невольно снова и снова задаешься вопросом, что здесь свидетельство очевидца, а что — очередные охотящиеся за всадниками единороги и летающие по ночному небу ифриты? Можно ли отделить во всем этом зерна от плевел? Не знаю. Вне сомнений ли сам факт, что тело умершего сжигается в корабле и вместе с кораблем, и последний служит вместо дров для погребального костра? Ведь все знают, что обряд кремации в корабле — это истинно нордический обычай, характерный только для викингов. Поэтому если знатного руса сжигают в корабле, то он безусловно скандинав, и тут ничего не попишешь.

Попишешь. Все не столь просто. Ахейцы, осаждавшие Трою, тоже сжигали тела своих павших героев в кораблях еще за две тысячи лет до викингов. Тем не менее вряд ли этот обычай можно назвать общегреческим. Равно как нельзя назвать его и общескандинавским. На берегах Скандинавии обряд кремации в ладье появляется очень локально в пространстве и времени: в шведском Упланде (нынешняя центральная Швеция) так называемого вендельского периода (VI–VIII века н. э.). Обряд появляется в готовом сформировавшемся виде, генезис его неясен, что заставляет предполагать, что он был занесен сюда извне. Откуда? Неизвестно. Можно лишь строить догадки.

Почему ахейцы, для которых корабли были единственным средством вернуться домой, все же сжигали их с телами своих мертвых? Да потому что не находили другого выхода. В безлесных окрестностях Трои древесина кораблей была единственным горючим материалом для погребального костра. (Ахилл, жалея свой корабль, уломал Агамемнона приостановить военные действия и отрядить все греческое войско на доставку дров для кремации друга Патрокла из далекого леса.) Так же, как в случае с ахейцами, мне кажется, «скандинавский» обряд сжигания тела в ладье мог родиться только в среде путешественников-моряков и только там, где нет лесов, где трудно найти достаточно дров для погребального костра. То есть никак не в Скандинавии. Не буду настаивать на том, что его родиной были именно степи Северного Причерноморья, а изобретателями любимые мною готы или более широко «черноморская русь» — ты мой любящий пофантазировать читатель, можешь сам поискать свои альтернативы.

Конечно, речь идет не о кремации вообще, кремация как похоронный обряд был свойствен многим народам Европы, включая, в частности, всех германцев и всех славян. Безусловно сжигание покойников было данью традиции, но, как и всякая сакральная традиция, она имела свое философское обоснование, которое один из русов, посмеиваясь в усы над глупым, по его мнению, арабом, поведал через переводчика ибн Фадлану: «Вы, арабы, глупы… Воистину, вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в землю, и съедают его прах и гнус и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас… По любви господина его к нему вот уже послал он ветер, так что он унесет его за час».

Здесь не место для дискуссии о преимуществах и недостатках кремации и ингумации тем более что русы переходят к очень интересному и важному для нас этапу похорон: «…они построили на месте этого корабля, который вытащили из реки, нечто подобное круглому холму и водрузили в середине его большую деревяшку хаданга, написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились».

Ах, Фадланыч, Фадланыч, лентяй чертов!! Ну как же ты так?! Что стоило переписать эти имена? Представляешь, мой затаивший дыхание читатель, что было бы, если бы записал бестолковый араб хотя бы имя царя русов. Например, было бы это нечто похожее на Хельги, тогда заткнулись бы антинорманисты, потому что Хельги — форма оригинальная скандинавская, а значит, русы говорили по-скандинавски, и супротив такого явно факта, недвусмысленно подтверждающего Константина Багрянородного, «права не покачаешь». А если бы записал Фадланыч что-то вроде Олег, то пришлось бы заткнуться норманистам, ведь форма Олег уже адаптирована в некой ненорманнской среде, другой вопрос славянской, финской, аланской или готской. Да и мне не с руки было бы вякать, что никакого Вещего Олега никогда в природе не существовало. А если бы он написал…

Впрочем, чего вилами по воде водить да душу травить. Ничего не написал ибн Фадлан, поленился, и мы так никогда и не узнаем, что за имена вырезали русы на столбе над курганом… А ведь мог, мог, подлый арабишка, когда хотел! В Ургенче подметил и записал, редиска, нехороший человек: «Потом говорит [житель Ургенча]: паканд, что значит „хлеб“». И сразу ясно, что жители Ургенча говорили на фарси (персидском). И у гузов честно отработал халифов хлеб: «Гузы говорят „бир Тенгри“, следовательно они — тюрки». Верно подмечено, действительно тюрки. Какие могут быть сомнения?

А вот на каком языке говорили русы, из-за небрежности ибн Фадлана так навсегда и осталось бы тайной, если бы не Константин Багрянородный. Но и того, даром что император, перепроверить тоже было бы неплохо. Увы!

Как бы то ни было, несомненный факт, что у русов было письменность. Какая? Если бы ибн Фадлан не поленился скопировать надпись над курганом, то мы бы знали и это. А так опять полная неопределенность. Поскольку Кирилл и Мефодий ко времени путешествия ибн Фадлана на Волгу уже давно почили в бозе, надпись вполне могла быть сделана кириллицей или глаголицей. Но могла и быть вырезана рунами, младшим футарком, который продолжал бытовать в Скандинавии X века.

Что ж, посетовав еще раз на разгильдяйство ибн Фадлана продолжим чтение. Тем более что умолчав имя царя русов, ибн Фадлан достаточно выразительно, хотя и поверхностно, описал его образ жизни.

 

Об образе жизни русского царя

— Эй, Хоттабыч, сколько жен положено султану? — привычно стучу пивной банкой с храпящим джинном об пол.

В ответ доносится гнусавое мычание, в котором смутно угадывается мелодия из «Кавказской пленницы»: «Если б я был султан, я б имел трех жен…».

— А чего так мало? Твой любимый Сулейман Давидович эвона, три сотни ублажал, не считая еще семьсот наложниц.

Банка перестает мычать, и из нее доносится душераздирающий вздох:

— Тем и погубил Иудею и Израиль, мир с ними обоими.

В пивной банке слышится какая-то возня, затем заикающийся голос добавляет:

— Во имя Ивана Т-таранова всеб-благого и… — фраза завершается мощным всхрапом.

Однако в истории, в отличие от географии, Хоттабыч не такой уж и профан! Тонко подметил про Соломона: когда слишком много наследников, дело добром не кончается.

Так и князь-Креститель, Владимир бишь Красное Солнышко, сам собрал Русь, да сам по сути дела и предопределил ее развал, наплодив дюжину сыновей от множества жен. Впрочем, князем Владимира я назвал по привычке. На самом деле звался он не князем, а каганом, поверим в этом такому авторитету как киевский митрополит Иларион и другим лучше знавшим титул владыки аборигенам. Правда, ибн Фадлан владыку русов называет и не каганом, и не князем, а более абстрактно царем, и посвящает порядкам в его дворце целый абзац.

«К обычаям царя русов относится то, что вместе с ним в его дворце находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, и находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты, сражаясь за него. И с каждым из них девушка, которая служит ему и моет ему голову и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, которую он употребляет как наложницу. И эти четыреста мужей сидят под его ложем (престолом). А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он употребляет как наложницу одну из них в присутствии своих сподвижников, о которых мы выше упомянули. И он не спускается со своего ложа, так что, если он захочет удовлетворить потребность, то он удовлетворяет ее в таз, а если он захочет поехать верхом, то лошадь его подводится к ложу, так что он садится на нее верхом с него. А если он захочет сойти с лошади, то подводится его лошадь к ложу настолько, чтобы он сошел со своей лошади. У него есть заместитель, который управляет войсками и нападает на врагов и замещает его у его подданных».

Легенда первых монет Киевской Руси, отчеканенных Владимиром I, включала слова: «ВЛАДИМИР НА СТОЛЕ». Традиционно понимая этот стол как престол (отсюда стольный град, столица), представляешь себе княжеский трон — большое такое кресло с высокой спинкой, бархатной подушкой, инкрустированное златом-серебром и усыпанное всякими там яхонтами да смарагдами. И сидит на нем… Ах, как бедна моя фантазия! На самом деле стол русского царя, то есть кагана времен ибн Фадлана, — это сооружение, на котором сей царь не сидит и даже не возлежит, а живет постоянно, не покидая его вместе со своими сорока наложницами. «Стол» этот находится во дворце, надо думать немалом, если в нем под тем самым «столом» постоянно живут четыреста (!) «мужей из числа богатырей, его сподвижников», а при каждом из них еще обретается по паре наложниц.

И куда только смотрят археологи?! Никак не могут найти в Киеве этот замечательный «стол», а заодно и сам великолепный дворец русских каганов. Правда, почему в Киеве? Вновь по привычке: о Киеве у ибн Фадлана нет ни слова.

На самом деле, если отбросить сарказм, в процитированном абзаце много непонятного. Неясно, откуда получил эту информацию ибн Фадлан, никакого намека на место действия, то есть местонахождение столицы русов, да и сам текст абзаца выглядит как компиляция двух других мест. Из предшествующего описания жизни прибывших в Булгар русских купцов взято мытье наложницей головы хозяина и прилюдные совокупления. Из похорон знатного руса перекочевали человеческие жертвы покойному царю из его окружения. Наконец наличие заместителя царя, «который управляет войсками и нападает на врагов и замещает его у его подданных» повторяет нравы двора кагана хазарского, описанные тут же, через пару абзацев: «Что же касается царя хазар, которого называют хакан, то, право же, он не показывается иначе, как раз в каждые четыре месяца появляясь в почетном отдалении. Его называют великий хакан, а заместителя его называют хакан-бех. Это тот, кто предводительствует войсками и управляет ими, руководит делами государства и заботится он нем и появляется перед народом, и ему изъявляют покорность цари, находящиеся с ним по соседству… Его замещает муж, называемый кундур-хакан, а этого замещает также муж, называемый джавишгар».

Наличие рядышком авторских описаний двух дворов каганов, русского и хазарского, невольно наталкивает на сравнения. Не в пользу русского владыки. Хазарского кагана называют великим, а русского — нет. У хазарского кагана иерархия из трех заместителей (бех, кундур-хан и джавишгар), а у русского — всего один заместитель, даже должности специальной за ним не числится. То же самое с наложницами. Подумаешь сорок! У хазарского кагана их целых шестьдесят, не считая двадцати пяти «официальных» жен из покоренных народов, да и весь этот гарем не ютится на царском «столе», а каждая жена и даже наложница живет в своем отдельном «дворце»: «И обычай царя хазар тот, что у него двадцать пять жен, причем каждая жена из их числа — это дочь кого-либо из царей, соперничающих с ним, которую он берет себе волей или неволей. И у него девушек наложниц для его постели шестьдесят, и только такие, которые отличаются красотой. И каждая из жен и наложниц находится в отдельном дворце, — у нее есть помещение в виде купола, покрытое тиком, и вокруг каждого купола есть пространство для прогулок. И у каждой из них есть евнух, который ее стережет. Итак, если хакан захочет употребить одну из них как наложницу, он посылает к евнуху, который ее стережет, и евнух является с ней быстрее мгновения ока, чтобы он положил ее в свою постель, причем евнух останавливается у дверей „купола“ царя. Когда же царь использовал ее как наложницу, евнух берет ее за руку и удаляется, и не оставляет ее после этого ни на одно мгновение».

Наконец, у хазарского кагана есть своя столица на Волге: «У царя хазар есть огромный город на реке Атиль». А у царя русов ни одного достойного упоминания городка. Конечно этот печальный факт можно отнести на счет скрытности русов или, поскольку таковой черты за русами ибн Фадлан не заметил, объяснить тем, что окончание записок утеряно, тем более что описание жизни хазарского кагана взято уже не из столько текста ибн Фадлана, сколько из добавок Йакута. Но и добавки на этом тоже, увы, кончаются.

 

О баранджарцах

— Эй, Хоттабыч, мир с тобой единственным! — Вновь безжалостно пинаю банку из-под «ПИТа», отчего иерихонская труба хоттабычева храпа переходит в такой режим экономии децибелов, что я наконец могу перекричать производимый ею рев: — Расскажи-ка нам, о наивсезнающий, да лопнет твоя носоглотка от храпа, что ты знаешь об аль-баранджар?

Вопреки ожиданию храп тут же прекращается, из банки слышится какая-то возня, но наружу джинн не показывается. Похоже, из банки его и калачом не выманишь. Да и сто лет бы его не видеть! Я готов поговорить с банкой, ибо, смею заметить, для русского человека диалог с бутылкой или банкой совершенно нормален и привычен. Непривычно только то, что банка его поддерживает не слишком трезвым голосом, в данном случае голосом Хоттабыча:

— О, беспокойнейший из беспокойнейших, ты вероятно имел в виду аль-Баланджар? Так знай же, о бестолковейший из бестолковейших, что это не менее как город в Хазарии, по мнению многих достойных знатоков — ее первая столица. Почтенный ибн Асам аль-Куфи сообщал, что под Баланджаром погиб, сражаясь с хазарами, Муслим ибн Рабиа, отправленный в страны Армении по приказанию халифа Османа, да пребудет он во здравии… то есть в покое, но зато Абдурахман ибн Рабиа углубился в страну Баланджар, обратил многие ее города к закону Мухамеда, да будет почтенно и почитаемо все его потомство, и вернулся в Дербент, мир с ними обоими… нет… четверыми… пятерыми!

Джинн продолжает поражать. На этот раз приятно. Несмотря на некоторые трудности с арифметикой он демонстрирует незаурядные энциклопедические познания! Кстати, а не заглянуть ли нам в БСЭ? Как там сказал Хоттабыч, баланджар? Так, смотрим на Б … есть такое!

«Баланджар (беленджер)  — тюркоязычные болгарские племена, упоминаемые в арабских источниках с середины VI в. Пришли из Зауралья на Северный Кавказ. В начале 630-х годов основали одноименные государство и столицу. Завоеваны Хазарским каганатом, часть населения переселилась в Булгарию Волжско-Камскую ».

Оказывается, Хоттабыч нам изложил «официальную» версию, закрепленную энциклопедическим авторитетом. Заключается она в том, что где-то на территории современного Дагестана жило-поживало в VI–VII веках некое племя, которое построило город и создало свое небольшое государство. И все они, племя, государство и город, назывались Баланджар. В конце первой трети VIII века поочередно завоевываемое то хазарами, то арабами, государство и город Баланджар перестают существовать. Племя баланджар тоже исчезает из истории, но в X веке вновь возникает в волжско-камской Булгарии под именем баранджар.

В пользу этой «официальной» версии есть только косвенные соображения, но их несколько. Во-первых, сходство названий баранджар ибн Фадлана и баланджар арабских документов VI–VII веков. Во-вторых, переселение в VIII веке на среднюю Волгу из соседних краев самих булгар. В-третьих, ранняя, если верить ибн Фадлану, исламизация баранджарцев, что вроде бы хорошо согласуется с покорением северокавказского Баланджара арабами.

Но не меньше косвенных доводов можно выдвинуть и против.

Во-первых, почему л превратилось в р ? С гласными буквами у арабов всегда была путаница, так как они их вообще не пишут. Могут путаться и согласные, если они похожи и отличаются только диакритическими точками. Однако это не относится к паре лям [л] и ра [р], их спутать в середине слова невозможно. Тождество баланджар = баранджар постулировано без каких-либо серьезных оснований.

Во-вторых, далеко не очевидно, что государство и город Баланджар были населены протобулгарами тюрками. Гораздо больше оснований предполагать там аланское население. Ат-Табари, например, прямо противопоставляет жителей города тюркам. Кстати, в энциклопедии племя баланджар названо тюркоязычным и болгарским именно потому, что отождествлено с баранджарцами ибн Фадлана, то есть опять-таки и «тюркоязычие» и «протобулгарство» баланджарцев суть следствия все того же сомнительного постулата.

В-третьих, последние находки археологов в Баланджаре, в частности церковные строения, позволяют считать население города не исламским, а вплоть до VIII века христианским (монофизитского толка).

Тем не менее утверждение, что фадлановские баранджарцы идентичны хазарским баланджарцам, общепринято. Так же почему-то общепринято (у ибн Фадлана этого нет!), что располагались баранджарцы за Камой. Вот пара курьезных примеров.

Местные краеведы из татарского христианского села Красный Баран (иначе Крещен Баран) в Закамье считают, что название села не имеет никакого отношения к баранам, а произошло как раз от названия племени баранджар, когда-то якобы обитавшего именно на тамошних землях. Село действительно необыкновенное: в нем татарская речь совместилась с православием и обычаями, которых нет ни у татар, ни у русских. Но при чем тут и баранджарцы, и баланджарцы? Впрочем, я бы на месте краснобаранских краеведов, наверное, утверждал бы то же самое или даже придумал что-нибудь покруче: глядишь, и повалят туристы, успевай только денежку грести.

А еще один краевед предложил для герба города Набережные Челны белую юрту на седом камне и шест с рогами барана, поскольку… у предков краеведа из племени баранджар баран якобы был… священным животным. Вот такое существенное дополнение к явно неполным запискам ибн Фадлана. Откуда взято? Да оттуда же, с того же потолка, высосано из того же пальца. И даже не пытайся, мой неангажированный читатель, обращаться к здравому смыслу, дескать как баран мог быть священным животным у народа, основной пищей которого была баранина? Здравый смысл тут совершенно ни при чем.

Вообще все эти истории с фадлановскими баланджарцами смахивают на большой курьез. Большой, но неинтересный. А вот я предложу тебе, мой заскучавший читатель, нечто дух захватывающее.

Итак, БАРАНДЖАР. Вслушайся в музыку этого слова, мой не лишенный музыкального слуха читатель. Так записал этноним ибн Фадлан. По-арабски. Но как звучало это слово в устах самих баранджарцев? Мы этого не знаем и никогда не узнаем, но кто может запретить нам с тобой, мой свободомыслящий читатель, пофантазировать на этот счет?

В арабском языке нет буквы в , и арабы передают ее на письме через б . Типична для арабского и замена мягкого г на дж 92 . Предположив такие типичные для арабского языка замены, остается только восстановить обратной заменой то исходное слово, из которого родилось баранджар ибн Фадлана. Проделав эту несложную процедуру, получим варангяр. Уже что-то проклюнулось, но не будем торопиться, запомним это варангяр и сопоставим с тем, что баранджарцы всплывают у ибн Фадлана непосредственно вслед за упоминанием «народа Вису», то есть нашей летописной веси («У них много купцов, которые отправляются… в страну, называемую Вису… Мы видели у них домочадцев одного „дома“… которые известны под именем аль-Баранджар»). Итак, название варангяр плюс, судя по месту упоминания, предполагаемое соседство с весью… Уж не варяги (по-скандинавски varangjar [варангяр]!) ли это?! Черт возьми, если это так, то мои черноморские варяги прямо на глазах бледнеют и мельчают перед волжскими варягами-мусульманами ибн Фадлана, а я, честное слово, готов прямо лопнуть от зависти! Если это так, то краснобаранским краеведам придется придумывать другую этимологию их села, а краеведу из Набережных Челнов другой герб. Но это их частные проблемы. А наша с тобой, если это так, глобальная проблема, мой незакомплексованный читатель, — это переосмысление не только записок ибн Фадлана, но и всей истории среднего Поволжья начала средневековья.

Говоря о своих баранджарцах, ибн Фадлан называет имя одного из домочадцев «дома» Баранджар — Талут. Но давай, мой воодушевленный первым успехом читатель, продолжим обратные замены. В арабском нет гласной о , в заимствованных словах она традиционно заменяется на у , так что арабское талут вполне могло получиться из исходного талот, которое полностью идентично финскому talot [талот], что как раз и означает «дома´»! И все окончательно запутывается: не обратил ли ибн Фадлан в ислам все «дома» баранджарцев? Кто эти баранджарцы: тюркские мигранты из теплого Баланджара, пассионарии холодной Скандинавии или горячие финские парни? Во всяком случае имя Талут не производит впечатления ни тюркского (булгарского), ни варяжского. Зато слово дом в тексте есть, и применил его ибн Фадлан только по отношению к баранджарцам, единственный раз в своих записках. Вот и ломай себе голову, мой растерявшийся читатель! Хоттабыч тебе не помощник — от храпа аксакала пивная банка елозит по полу, словно мобильник с надрывающимся виброзвонком. Однако храп старого хрыча изрядно надоел! Что-то с этим джином надо делать. Проще всего, пожалуй, вернуть его на место. Ничего не поделаешь, придется оторвать свой зад от просиженного кресла, чтобы от добротного пинка храпящая банка из-под «ПИТа», протренькав ксилофонным «стаккато» на каменным ступенькам подвальной лестницы, исчезла во мраке Баскервильского подземелья вместе с Хоттабычем. Мир с ними обоими!