Полдюжины императорских загадок

Да будет известно, мой вертящийся в продавленном, протертом и вообще неудобном кресле гостиной Баскервиль-холла гость, что с этих самых слов багрянородный писатель начинал все главы штудируемого нами труда, в том числе и открытую нами девятую: «Да будет известно, что приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендостлав, сын Ингора, архонта Pocuu, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Вусеграда».

И уже в первом предложении мы с тобой, мой еще толком не усевшийся читатель, встречаемся с первой загадкой императора — Внешней Росией (εξω 'Ρωσία), загадкой достойной самого Шерлока Холмса, в нашем случае в лице доктора Ватсона, к сожалению, порядком искусанном.

Советско-росиийская официальная история вслед за А. Насоновым всегда стремилась отождествить Русскую землю «в узком смысле» с некой «внутренней» Русью, включавшей Киев, Чернигов, Переяславль и их окрестности, и противопоставляла ей «внешнюю» Русь Багрянородного, в которую отходили в первую очередь Новгород, а также все прочие города за пределами собственно Русской земли «в узком смысле». Между тем оригинальный текст Багрянородного, прочти его еще раз, мой не признающий авторитетов читатель, упорно противится такой трактовке. Константин недвусмысленно включает во «внешнюю Росию» не только один из основных городов Русской земли «в узком смысле» — Чернигов (Чернигога), но даже расположенный всего в 15 километрах от Киева Вышгород (Вусеград)! Попытки спасти положение утверждениями типа того, что «внешняя» Русь Багрянородного «противопоставлена не Киеву, а самому Константинополю (приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы)»102 лишь усугубляют дело, поскольку на самом деле, если читать текст непредвзято, сам Киев тоже противопоставлен Константинополю, ведь именно оттуда в конечном счете, как следует из дальнейшего текста, отправляются моноксилы в Византию. То есть, как ни верти, Киев наравне с другими городами тоже должен входить во «внешнюю Росию». Если не подгонять решение под ответ, то следует признать, что вся Русь, которую мы зовем Киевской, в самом широком ее смысле, определяется Константином Багрянородным как «внешняя». Что неизбежно порождает вопрос, который мы не преминем задать доктору Ватсону:

— Где же тогда располагалась предполагаемая «внутренняя» Русь?

— Wel-1-l — I guess it has been situated— inside, hasn't it?

И вдруг без всякого перехода доктор добавляет на достаточно понятном русском языке:

— Не будете ли любезны передать еще баночку?

Вот на что, мой обомлевший читатель, способен в соответствующих дозах «ПИТ»!

Баночку я, конечно, передам, но это же не решение вопроса. Решением могла бы быть все та же «черноморская Русь», вроде бы существовавшая где-то в районе Керченского пролива и, следовательно, расположенная ближе к Константинополю, чем Киевская. Та самая «внутренняя» приазовская Русь, из которой (а) Игорь захватил соседний Самкерц и, понуждаемый победившим его Песахом, затем напал на Византию (по тексту «Кембриджского анонима»); в которую (б) он удирал после уничтожения его флота греческим огнем (по византийскому историку Льву Диакону); которая (в) не имела права нападать на Корсунь (Херсонес Таврический) и, более того, должна была защищать Корсунь от черных булгар (по договору с Константинополем Игоря, а затем и Святослава).

В контексте пункта (в) этого перечня полезно обратить внимание на еще одну фразу, которая нам встретится далее по тесту: «Росы, направляясь в Таврику, проходят от Днепра путь через Черную Булгарию и Хазарию…» То есть на Корсунь приднепровская Русь и напасть-то не могла, не потревожив хазар и черных булгар, а уж защищать Херсонес от Черной Булгарии, территория которой лежала между Киевом и Крымом, и подавно. И тем не менее договор обязывает Игоря Херсонес защищать. Это было очевидно невозможным из Руси Киевской, то есть «внешней», но, вероятно, достаточно реальным из Руси «внутренней». Не могли же все поголовно правители Византии быть идиотами! Следовательно эта «внутренняя» Русь должна была существовать, скорее всего, между Херсонесом и черными булгарами, то есть на Черном или Азовском море.

— Вы правы, дорогой доктор, «внутренняя Росия» должна была быть внутри греческой ойкумены. И Керченский пролив, он же устье Русской реки у арабов, где греки основали свои первые колонии не позже VI века до н. э., вполне подходит для этой цели.

Здесь же, в первой цитате нас ждет и вторая загадка — Немогарда (Νεμογαρδα). Общепринята трактовка Немогарды как Новгорода, либо как простого искажения привычного нам имени, либо как производного от *Невогарды, имея в виду древнее название Ладожского озера — Нево. Если принять, по одному или другому основанию, такое соответствие, то Багрянородный дает нам очень интересную и важную информацию: Святослав (Σφενδοσθλαβος) Игоревич княжил в Новгороде, о чем даже не заикается «Повесть». Так что же, традиция отсылать сына, будущего преемника великокняжеской власти, из Киева на «стажировку» в Новгород берет начало не со Святослава, а еще раньше, с его отца Игоря? Получается, что так. Точнее могло бы получиться при выполнении сразу двух условий: во-первых, если бы Святослав на самом деле княжил в Новгороде, и во-вторых, если бы Игорь действительно княжил в Киеве. Но, увы и ах, во времена, когда багрянородный монарх написал свой труд, Новгорода еще физически не существовало. Как утверждает неподкупная и равнодушная к буйствам национальных чувств археология, в то время будущий Господин Великий Новгород еще только-только зарождался, его и городом-то назвать было нельзя, а уж на роль стольного града, княжеской резиденции младенец-Новгород не тянул и подавно. Так что Немогарда могла быть либо Ладогой, либо Рюриковым городищем, либо еще чем-нибудь, о чем мы даже не подозреваем. Однако еще интересней вопрос: где княжил сам архонт Игорь (άρχοντος Ίγγωρ)? Вот этого Константин так нам и не сказал. Жаль! А то бы мы наконец узнали, где все-таки располагалась «внутренняя Росия», была ли она все же приднепровской, таинственной приазовской или какой-нибудь еще Русью.

Крепость Милиниска первой цитаты почти единодушно трактуется специалистами как Смоленск, причем, судя по археологическим данным, речь идет не о современном Смоленске, а о Гнездове. Не вызывает сомнений и отождествление Чернигоги с Черниговым, а Вусеграда с Вышгородом. Не идентифицированы однозначно Телиуцы. Наиболее частое сопоставление их с Любечем выглядит абсолютно некорректно не только из-за явной непохожести названий, но, главное, потому, что археологически Любеч возникает не ранее XI века и во времена Багрянородного еще не существует даже «в проекте». Таким образом, перед нами уже третья загадка императора.

Как я уже отмечал в предыдущих своих расследованиях, автор «Повести» разбрасывает по просторам древней Руси множество городов, которых археологи упорно не находят. На самом деле для середины X века археология нам предоставляет столь ограниченный выбор реально существовавших на Руси городов, что для этих Телиуц по существу и выбирать-то нечего кроме Полоцка. Поразительно, но я нигде не встречал такого варианта сопоставления, хотя созвучность Теулицам Полоцка по крайней мере не хуже Любеча! А если еще добавить конъектуру Τεου… → Που…, то есть предположить, что искривившаяся палочка от прописной П превратилась в строчную ε при заглавном Τ , то Теулицы легко и непринужденно превращаются в Пулицы… Но тут я остановлюсь, чтобы не вторгаться в чересчур профессиональную область и заодно пощадить чувства доктора Ватсона и твои, мой нахмурившийся читатель.

«Итак, все они [моноксилы] спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самват».

Четвертая загадка императора — Крепость Киева Самбат или Самват (Σαμβατας).

Сколько различных объяснений выдвинули ученые этому загадочному Самбату! Тут и чей-то «гадатель по звездам», и армянское имя Самбат, и еврейская река Самбатион, и даже «субботний рынок». Отдельно выделю объяснение из ивритского шаббат — «суббота», на почве которого я сам в свое время приложил руку к попыткам решения этой загадки, предложив этимологию из венгерского szombat [сомбат] — «субботний → воскресный», производного как раз от шаббат. Весьма интересно и просто (а простота всегда привлекает!) объяснение Г. Мокеева, что «Городец на Почайне и был назван Константином Багрянородным Самбатом очевидно по аналогии с портом Самбат в Константинополе за бухтой Золотой Рог (за Судом)». Наконец, весьма расхоже объяснение из якобы хазарского (булгарского) Сам + Бат — «высокая крепость». Бог знает, что за специалист в хазарско-булгарском языке это сказал и откуда он это взял? Но до чего же красиво! Ведь, если такая этимология соответствует истине, то по существу высокая крепость — это… Вышгород. Тут самое время вспомнить, мой следящий за научной литературой читатель, что первые русские археологические подтвержденные города располагались не на том месте, где находятся их современные преемники, а по соседству. Таковы пары Гнездово → Смоленск, Сарское городище → Ростов, Тимирево → Ярославль и Рюриково городище → Великий Новгород. Тогда почему бы не продолжить список парой Вышгород → Киев? Совсем не невозможно. По крайней мере, по совокупности всех известных летописных данных с большой степенью вероятности можно утверждать, что резиденцией княгини Ольги был именно Вышгород, в то время как присутствие ее и всех князей до Владимира I в Киеве остается под большим вопросом из-за более чем скромных результатов многолетних тщательных (еще бы!) археологических изысканий в киевской земле.

Но отождествлению Самбата с Вышгородом есть бросающееся в глаза препятствие, которое наверняка заметил доктор Ватсон.

— Так как же, доктор, заметили?

— Я заметил, что мне почему-то стало трудно выражаться.

— Еще бы, доктор, ведь Вы выражаетесь по-русски… Да не озирайтесь так испуганно, тут заметить Вашу оплошность просто некому.

— Хм, а этот Ваш развалившийся в кресле виртуальный читатель?

— Так он же плод фантазии, фантом. В любом случае, доктор, Вы можете целиком положиться на его скромность. Да и вообще о чем мы говорим? Обстановка у нас настолько дружески непринужденная, что не пора ли, доктор, перейти на «ты»?

— Ага, — доктор лихо закидывает за спину свой почерневший от сажи шарф, чтобы не мешал, и как ни в чем не бывало протягивает руку: — дай-ка еще пару банок!

— На здоровье, Джонни!

С Ватсоном все ясно, а вот не переоценил ли я твою скромность, мой может быть не слишком воспитанный, но безусловно внимательный читатель? Конечно, за скромность поручиться не могу, но в твоей наблюдательности я уверен: ты заметил то мешающее отождествлению Самбата с Вышгородом препятствие, которое миновало внимание простодушного Ватсона. Ну конечно, Вышгород встречался в этом же тексте предложением ранее под «своим» именем Вусеград! Действительно серьезное препятствие, только вряд ли достаточное, чтобы сразу отметать смелое предположение. Хотя оба имени, Вусеград и Самбат, расположились в соседних пассажах, те не образуют единого целого и относятся к разным смысловым группам, полученным, скорее всего, от разных информаторов и поэтому соединенных по смыслу с помощью вводного слова «итак». Недаром еще

Д. Оболенский выделял список городов в первом предложении как отдельную составную часть текста. Эклектичность труда Багрянородного очевидна и общепризнана. Разнородность источников информации о Руси наглядно проявляется, например, в множественности названий Киева: то Киоава в только что приведенной цитате, то Киова в следующей, то, как встретится еще далее, и вовсе Киав. Познания Константина о географии Поднепровья вряд ли сильно отличались от познаний доктора Ватсона, поэтому он тоже не мог заметить это «противоречие». А значит, появление в тексте Вышгорода под двумя разными именами вполне возможно. Тем более что на самом деле даже и не разными, а одним и тем же, но на двух разных языках, хазарском и славянском, что реально отражало этнический состав населения Киевщины X века.

«Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти водоемы впадают в реку Днепр, то и они из тамошних мест входят в эту самую реку и отправляются в Киову Их вытаскивают для оснастки и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство… снаряэюают их. Ив июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву, который является крепостью-пактиотом россов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр».

Слово пактиоты обычно переводится как «данники». То есть славян Багрянородный представляет как данников россов, причем всех славян в совокупности, а именно (как уточняет сам автор): хорошо известных по нашим летописям древлян (Δερβλενινοι), совершенно не известных нашим летописцам лендзян (Λενζενινοι) и прочих славян. Здесь есть над чем поразмыслить.

— Не правда ли, Джон? Да ладно тебе, я же шучу. И не вытирай подлокотник шарфом, не забывай, что он весь в саже. Да что же ты, Ванюша, опять дергаешься? Ничего страшного! В общем, забудем, не бери в голову.

Конечно же не все славяне были данниками россов. Вряд ли кто сомневается, что западные славяне — ободриты, лужичане, поляки, чехи и моравы — знать не знали этих самых росов и не могли быть их пактиотами. Правда, нельзя с уверенностью утверждать, что византийский император, хотя и неплохо для своего времени подкованный в географии, вообще знал об их существовании. Но ведь точно так же не были данниками росов и южные славяне: сербы, хорваты, болгары и македонцы. А этих славян византийцы не знать не могли, поскольку были их соседями и их тесное знакомство длилось уже не менее трех веков. Так что «славинии» Багрянородного скорее всего подразумевают только восточных славян и, на мой взгляд, могли бы быть сопоставлены со Славней арабских географов, которая как одна из трех «категорий» русов у арабов так или иначе противопоставлялась двум другим «категориям», Куябе и Артании.

Возможно точное значение слова пактиот не совсем соответствует русскому «данник». Допускаю, что Константину непросто было найти термин для однозначного отражения реальных взаимоотношений россов и славян. Эти отношения раскрываются самим текстом в двух местах. Первое — только что приведенная цитата. Славяне, срубившие моноксилы, то есть однодеревки, а точнее только их килевые однодеревные основы, сплавляют их по Днепру к Киеву и там продают россам, которые достраивают эти основы, наращивая борта, приделывая уключины, мачты и так далее. Значит, между славянами и россами существовали определенные торговые отношения, скорее равноправные, чем просто даннические.

Второе место, характеризующее взаимоотношения между россами и славянами, встретится нам в свой черед, и тогда мы вновь вернемся к этому вопросу. А пока продолжим решение четвертой загадки, множественности названий Киева. А на самом деле может быть даже не Киева, а Киевщины? Мы уже читали, что «моноксилы сходятся в крепости Киоава», а теперь Константин уточняет, что они же, будучи подготовлены к сплаву по Днепру, «отправляются в Киову». Согласись, мой внимательный читатель, все это выглядит так, как будто эта Киова — название не города, а местности, страны. И это вполне созвучно принятому у арабов делению древней Руси на три области: Куябу, Славию и Артанию.

А теперь наступает очередь пятой и, пожалуй, самой интригующей загадки Багрянородного о «русском» языке середины X века.

«Прежде всего они [россы в моноксилах] приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски „Не спи“. Порог этот столь же узок, как пространство циканистирия, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, низвергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая их шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки.

Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Острову-нипрах, что значит „Островок порога“. Он подобен первому, тяжек и трудно проходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает „Шум порога“, а затем так же — четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны.

Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов. А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем также одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сию сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает „Кипение воды“ и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как „Малый порог“».

Не надо, мой обалдевший читатель, пытаться знаками показать мне, что ты давно перестал что-либо понимать. У меня самого голова идет кругом. Да и доктор даже не пытается изобразить понимание, отдавая все свое внимание российскому пиву. Поэтому отложим разбор этого интригующего места до третьей части, где посвятим отдельные разделы и днепровским порогам, и «русскому» языку.

«После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг дуба, а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, ши отпустить их живыми».

Эту цитату мы с тобой, мой памятливый читатель, встречаем уже второй раз. Я ее приводил по случаю при чтении записок ибн Фадлана для сравнения верований и обрядов фадлановских русов с константиновскими росами. Они действительно похожи. Ну и что? Максимум, что из чего следует, это возможная идентичность русов арабов с росами византийцев, в чем и так вряд ли кто сомневается. Важнее было бы извлечь какую-нибудь существенную информацию о самих росах, а это непросто. Жертвенная еда тривиальна, поскольку каждый жертвует часть пищи, которую ест сам. Неоправданно много уделялось внимания петушиному жребию как якобы характерному обычаю россов. На самом деле этот обычай был весьма распространен среди разных народов, в частности европейских. Наиболее ранние известные его проявления связаны, пожалуй, с кельтами. Возможно именно благодаря потомкам кельтов в своеобразной форме этот обычай дожил вплоть до наших дней в Соединенных Штатах, где каждый год в День Благодарения режутся и съедаются миллионы индеек, но одна-единственная отпускается живой и невредимой лично президентом.

Единственным не подлежащим сомнению выводом может быть лишь один: в середине X века росы Багрянородного были язычниками. Но этот вывод оборачивается еще одной, уже шестой загадкой императора. По более раннему свидетельству другого константинопольского иерарха, патриарха Фотия, русь была крещена еще в конце второй трети IX века, почти сразу после знаменитого нападения на Константинополь 860 года. Язычество руси Константина может мирно ужиться с христианством руси Фотия, пожалуй, только при одном единственном условии, а именно если речь в этих двух случаях идет о разной руси. Например, о «внутренней», черноморской, ближней к Византии и потому давно крещеной, и «внешней», днепровской, от Византии удаленной и потому все еще пребывающей в язычестве. Ну что ж, пожалуй, мы имеем еще одно доказательство, что вся Киевская Русь, как мы с тобой, мой проницательный читатель, догадались несколько раньше, — Русь «внешняя».

«Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется „кружением“, а именно — в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пактиотами россов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы, они оснащают их и отправляются в Романию».

А вот и второе место, где раскрываются некоторые подробности образа жизни россов и их взаимоотношений со славянами, выражаемых прижившимся в исторической науке термином полюдье. Этот термин на самом деле является глоссой, вошедшей в научный оборот именно из приведенной только что цитаты. Ах, да, тебе, мой читатель-дилетант, незнакомо слово глосса. Что ж, БСЭ по-прежнему под рукой: «Глосса (от греч. glossa — язык, наречие, диалектное слово или выражение) перевод или толкование непонятного слова или выражения преимущественно в древних памятниках письменности… Т. н. Мальбергова Г., состоящая из отдельных франкских слов и выражений, присоединённых к латинскому тексту Салической правды, является самым древним памятником германского языка, а Рейхенауские Г., присоединённые к латинской Библии, — первым памятником французского языка. С 17 в. Г. начинают изучать как ценный материал для языковедения…»

То есть, простыми словами, Константин пишет в тексте πολύδια как звуковое воспроизведение иностранного слова греческими буквами, поясняя его переводом γυρα — «кружение». Таким образом, византийский император первым донес до нас звучание древнего славянского слова и дал краткую характеристику существа полюдья. По Багрянородному, полюдье сводилось к «кормлению» россов в течение всей зимы в землях их пактиотов славян. Можно также догадываться, хотя прямо это не сказано, что кормлением как таковым дело не ограничивалось, иначе непонятно, откуда у росов по весне берутся товары, которые они везут торговать в Византию.

Более конкретно занятия росов в землях их пактиотов раскрывают арабские историки. Хотя они не используют термин полюдье, вряд ли стоит сомневаться, что именно его они имеют в виду, когда согласно пишут: «Всегда сто-двести из них [руси] ходят к славянам и насильно берут с них на свое содержание, пока там находятся» (Гардизи); «русь не имеет пашен, а питается лишь тем, что привозит из земли славян» (Ибн Русте); «страна руси граничит с землей славян, первые нападают на вторых, расхищают их добро и захватывают их в плен» (аль-Мукадасси). То есть, кормление кормлением, на зиму россы в спячку не впадали и зубы на полку не клали, но, отправляясь на полюдье, видать, брали с собой большие сани, которые по возвращении в Киав наверняка оказывались не пустыми. Возможно именно такие сани княгини Ольги, сломавшиеся от переизбытка награбленного и потому брошенные в дороге, удостоились упоминания в «Повести».

Однако полюдью мы с тобой, мой заинтересовавшийся читатель, посвятим отдельный раздел наших «Развлечений», перейти к которым настало самое время.

Для меня рыться в энциклопедиях всегда было хорошим развлечением. Поскольку читать Константина Багрянородного мы перестали, с твоего разрешения, мой уступчивый читатель, теперь мы будем читать энциклопедии, и все наши совместные развлечения будут начинаться с энциклопедических цитат.

 

Развлечение днепровскими порогами

«Днепрогэс (им. В. И. Ленина) — гидроэлектростанция на р. Днепре, у г. Запорожья, ниже днепровских порогов. Построена по плану ГОЭЛРО. Установленная мощность ГЭС 650 мВт… Строительство Д. начато в 1927, первый агрегат пущен в мае 1932, торжественное открытие состоялось 10 октября 1932…. Напорный фронт общей длиной 1200 м образует Днепровское водохранилище… »

Вот так через тысячу лет после царствования Константина Львовича Багрянородного напорный фронт длиной в 1200 м, порожденный ударным фронтом первого плана развития народного хозяйства СССР длительностью в пять лет, похерил под водой знаменитые днепровские пороги, и теперь даже старики на берегах Славутича не вспомнят их названий. Страна Советов писала свою новую историю с чистого листа, высарав вместе с прошлым только что свергнутой русской монархии инсинуации византийского монарха, правившего аж тысячу лет назад. Но эти «инсинуации» вновь и вновь всплывают в бесконечном споре норманистов с антинорманистами в качестве неубиенного аргумента первых, от которого вторым оставалось только отмахиваться, стараясь сохранить хорошую мину.

— Джон, как ты относишься к театру?

— Давненько не бывал я в театрах. Помнится, как раз после завершения последнего дела Холмса смотрел «Пигмалион» Шоу. Там два старых идиота учили родному английскому языку бестолковую девицу. Умора!

— Весьма актуально. А не обучили ли они ее заодно и языку росов?

— Право, не помню. Я как-то больше в буфете… Кстати, пиво-то еще есть?

Не могу не побаловать тебя, мой в отличие от Ватсона обожающий театр читатель, примером такой талантливой антинорманнистской отмашки в исполнении Н. Васильевой. В своей книге «Русь и варяги» она пишет: «…„Гиляндри и Варуфорос“. Именно так, по свидетельству Константина Багрянородного, интеллигентного византийского императора, написавшего трактат „Об управлении империей“, назывались днепровские пороги по-русски. Константин приводит двойную систему названий, „по-русски“ и „по-славянски“, из чего делали вывод (все те же Байер-Шлецер…), что русские названия — это скандинавские. Между тем название первого порога — „Не спи“ звучит на „обоих языках“ одинаково… Уж не напутал ли чего образованный византиец? Лучше бы этот император вместо теории занимался практикой управления империей, а то, говорят, был он отравлен собственным сыном по наущению невестки — красотки Феофано, дочери трактирщика…».

Кажется, это проняло даже нашего сдержанного англичанина:

— Но это же… форменные сплетни! Так спорить неспортивно!

Разумеется, неспортивно. Зато очень типично:

— Чего там? Гиляндри и Варуфорос? Дурацкие названия! Ах, да, была там какая-то неприличная, пардон, история с отравлением и трактирщицей…

— Что вы говорите? Любопытно, любопытно, шарман! А что, эта Феофано действительно была красоткой? И дочь трактирщика? Да отстаньте вы со своими порогами! Так, о чем это мы? Ну, да, как же они его отравили?

В итоге из семи названий порогов два только упомянуты и тут же забыты, а выдернуто третье, самое удобное, чтобы тут же увести разговор в совершенно другую плоскость, подальше от порогов (хотя, возможно, и поближе к интересам автора?).

Еще один пример из той же книги: «…„свеоны“ послы „Хакана Росов“. Имеется в виду сообщение Вертинских анналов 839 г. о задержанных на территории империи Каролингов неких послах Хакана росов, возвращавшихся от византийского императора. Эти послы, оказавшиеся, как писал хронист, по национальности свеонами, вызвали у норманнистов большой ажиотаж: из этого краткого сообщения сделали вывод, что русы шведы!»

Патетика возвышается до трагического надрыва голоса с картинным всплеском рук:

— Право, господа, надо же такое ляпнуть! Ну, сами подумайте, послы русского кагана оказываются шведами, и эти придурки немцы делают вывод, что русь — это шведы! Каково?

— Действительно придурки! На то и немцы…

И вот, по углам прошуршали многозначительные смешки, мелькнули понимающие улыбки, и все, больше о послах ни слова. Неприлично, господа, неприлично!

Кстати, насчет приличий неплохо бы справится у хорошо воспитанного англичанина:

— Это же элементарно, Ватсон! Дураку ясно, что если послы у кагана шведы, то его подданные никак шведами быть не могут! А что сказал бы в этом случае Шерлок Холмс?

— Дураку может быть и ясно, — как-то неуверенно начинает наш гость, — но я ничего не понимаю. Если послы были шведами, то наверно и послал их тоже шведский каган…

И вдруг спохватившись, Ватсон добавляет:

— Хотя Холмс, следуя своему дедуктивному методу, всегда предостерегал от очевидных, но поспешных выводов!

Ну что ж, разумно, Ватсон, разумно и достойно ученика Шерлока Холмса. Не будем спешить с очевидными выводами и спорить с Васильевой. Тем более что она и не спорит. Она играет, лицедействует и, надо признать, не бесталанно. Но все же лицедейство не наш профиль, мой любящий театр, но чтящий и историю читатель. Поэтому обратимся к более серьезным оппонентам Багрянородного, держащимся ближе к науке, чем лицедейству.

М. Брайчевский, развивая довольно модную в настоящее время точку зрения Г. Вернадского о сарматском происхождении руси, выдвигает принципиально новый тезис, что «их [ «росских» названий днепровских порогов у Константина Багрянородного] объяснение следует искать не в скандинавской, а в иранской филологии». Что и делает.

Самое ценное, на мой взгляд, в рассуждениях Брайчевского — это указание на то, что порядок описания порогов у Багрянородного не соответствует реальной последовательности их расположения по руслу Днепра. Не совпадает и общее количество порогов: семь у Багрянородного против девяти в действительности. Этот факт, на который до Брайчевского не обращалось должного внимания, существенно снижает ценность всего свидетельства константинопольского императора и заставляет с большим скептицизмом относиться к приводимым им собственно названиям порогов. Видимо рассматриваемый фрагмент текста не является копией или переводом на греческий какого-либо письменного документа, например путеводителя, или хотя бы путевых заметок, а представляет собой фиксацию устных рассказов по памяти каких-то путешественников. Соответственно не приходится ожидать и большой точности в фонетической передаче и семантических комментариях названий упомянутых порогов.

Для наглядности и твоего удобства, мой привередливый читатель, все названия порогов и их нумерация сведены ниже в общую таблицу:

№ у КБ / Название «по-росски» / Название «по-славянски» Комментарий Багрянородного / Современное название / Факт. порядок

1 / Эссупи / Эссупи / Не спи / Будило / 7

2 / Ульворси / Островунипраг / Порог с островом / Вовнигский / 6

3 / — / Геландри / Шум порога / Звонецкий / 4

4 / Айфор / Неасит / Гнездовье пеликанов / Ненасытец / 5

5 / Варуфорос / Вулнипраг / Порог с большим озером / Вольный / 9

6 / Леанти / Веруци / Кипение воды / Сурской / 2

7 / Струкун / Напрези / Малый порог / Кодацкий / 1

Неспешно двигаясь вдоль этой таблицы, мы с тобой, мой ехидный читатель, будем сравнивать общепринятые скандинавские этимологии названий всех порогов с «сарматскими», предложенными М. Брайчевским. Кроме того, позволю себе с твоего позволения добавить кое-где от себя варианты объяснений названий порогов из готского языка. Последнее объясняется не только моей личной давней привязанностью к готам, но и еще одним обстоятельством.

На острове Готланд в Пильгорде (Pilgård) есть рунический камень с такой вот надписью, датируемой концом X века: «Эти ярко окрашенные камни воздвигли Хегбьярн и его братья Родвисл, Эйстейн и Эдмунд в память о Равне к югу от Руфстайна. Они достигли Айфура». Здесь, по предположению В. Краузе, Айфур — это порог Айфор Багрянородного, а Руфстайн, что по-шведски означает «рваный камень», — название каменной отмели этого порога. Из текста явствует, что четверо братьев с Готланда добрались до днепровских порогов и даже прошли как минимум часть их, до самого свирепого, Ненасытца. О том, что случилось потом, можно лишь гадать, ясно только, что в конце концов братья благополучно вернулись домой и посчитали сам факт достижения порогов достойным воздвижения памятных камней. Также немаловажно, что примерно тем же временем датируются самые ранние находки скандинавских мечей в районе днепровских порогов.

Конечно, достижение готландцами днепровских порогов в конце X века еще не основание, чтобы утверждать, что «росские» названия Багрянородного середины X века следует выводить из готландского языка. Да и готландский язык конца X века — это уже не известный науке готский язык Ульфилы IV века, хотя все еще и не шведский язык, который был навязан жителям Готланда не ранее конца XVII века в результате шведской оккупации в ходе Северных войн. И все же, надеюсь, ты, мой всепрощающий читатель, позволишь мне эту небольшую вольность.

Итак, рассматриваем все пороги в порядке Багрянородного, проводя при этом заочную дуэль норманнистов с М. Брайчевским, местами сопровождая ее моими комментариями из готского, но как бы «вне конкурса», не вмешиваясь в поединок грандов.

Что ж, открываем по банке пива (смелее, Джонни, смелее!) и вперед.

Эссупи (Не спи ). Багрянородный дает одно название в качестве как «росского», так и «славянского». Пока что для этого якобы общего имени ничего лучше славянской этимологии «не спи» с учетом старославянской формы корня глагола съпать не предложено. Ни одной приличной скандинавской этимологии нет. Без серьезных, но ничем не оправданных конъектур, специалисты по скандинавским языкам это название объяснить не могут. В пику им Брайчевский утверждает, что «При обращении к северопричерноморской версии любое недоумение отпадает», но на самом деле порождает еще большее недоумение. Сарматского объяснения у него тоже нет, и этот факт не удается замаскировать ни ссылками на санскрит, ни рассуждениями об общности данного корня в индоевропейских языках. Приводимую же самим Брайчевским осетинскую форму xoyssyn в значении то ли «сон», то ли «спать», вряд ли можно сопоставить с (эс)супи, даже с учетом возможных неточностей передачи слова у Багрянородного. Не спасает Брайчевского и его козырная карта — частица ае в осетинском языке — «негативная частица, образующая первую часть многих сложных слов со значением отсутствия чего-либо», которая на самом деле никакого отношения к делу не имеет за отсутствием в данном случае как самого сложного слова, так и, строго говоря, негативного значения.

Казалось бы, все просто — Багрянородный малость напутал: дал только «славянское» название порога, а «росское» либо забыл привести, либо просто не знал. Но есть пара нюансов, помимо непонятно пропущенного начального н , которое просто выбросили из рассмотрения оба лагеря. Во-первых, само название порога. Когда порог называют Островным или Шумящим, даже Ненасытцем, я еще могу понять. Но представить себе, что порогу можно дать название Не спи, — выше моих сил. Вот Будило — это по-нашему: и со смыслом, и по форме нормально. Во-вторых, не зря Багрянородный, не зная правильного порядка порогов на Днепре, ставит именно этот на первое место. Порог с идиотским именем Не спи, если предположить, что таковой действительно существовал, мог бы быть только самым верхним в последовательности, имея в виду, что шум порога будит дремлющих кормчих и команду, спящую при сплаве по течению. Но на самом деле Будило — один из последних, нижних порогов. Поэтому по здравому рассуждению Будило — скорее всего славянское осмысление именно как «не спи» какого-то исходного Эссупи или чего-то созвучного, что прозвучало для багрянородных ушей похоже на Эссупи, и происхождение которого остается неизвестным.

В поединке норманистов с Брайчевским — пока по нулям.

А вот готам есть что сказать о возможном происхождении исходного Эссупи. В готском языке suppi [супи] — нечто вроде нашей «тюри», точнее— плавающие и размоченные в воде кусочки хлеба. В скандинавских языках еу [эй] — «остров», «архипелаг». Не знаю, насколько корректно спаривать готскую тюрю со скандинавским архипелагом, но такое спаривание дает действительно сложное, в отличие от Брайчевского, слово [эйсупи], которое и близко по звучанию, и удивительно точно отражает характеристику порога у Багрянородного: тюря из торчащих из воды островков («…а посередине его [порога] имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков»). Не решаюсь на этом основании дать очко ни готам, ни скандинавам, но последние уже имеют при нулевом счете некоторое моральное преимущество.

Ульворси / Островунипраг (Порог с островом ). Этимология «славянского» названия Островунипрах [островънь прах (?)] достаточно очевидна — «островной порог», что вполне соответствует и пояснению Багрянородного. «Росскому» названию этого порога Ульворси тоже есть очень хорошая скандинавская этимология holmfors [(h)уль(м)ворс] — «островной водопад» с хорошим созвучием и также практически полным совпадением значения с комментарием Багрянородного. Здесь никаких вопросов. Теперь слово Брайчевскому: «В осетинском ulaen (в архетипе *ul) означает „волна“. Это первая основа. Вторая — общеиранская (и аллородийская) *vara— „окружение“… Таким образом, приведенное Константином Багрянородным имя означает „место, окруженное волнами“, то есть „порог-остров“». Первая слабость построений Брайчевского в астерисках («звездочках»), которые означают, что следующие за ними слова в реальности неизвестны, а реконструированы самим лингвистом. А вторая и главная в том, что «место, окруженное волнами» при всей бессмысленности самого словосочетания еще можно принять как остров, но никак не порог.

По-моему, тут норманнисты уверенно отрывают счет: 1:0 в их пользу.

Пристроить готов здесь мне не удается. Хотя первая часть названия этого порога общегерманская, и в готском остров — тоже hulms, второй части fors в классическом готском аналог неизвестен, она, похоже, чисто скандинавская. Но в X веке вполне могла бы быть и готландской.

Геландри (Шум порога ). Багрянородный дает только «славянское» название Геландри, которое никому из славянской лексики объяснить не удалось. Зато имеется хорошее объяснение из скандинавских языков: gelland(r)i — «шумящий». М. Брайчевский, тем не менее не сдаваясь, пытается доказать сарматское происхождение слова и в этом случае. Увы, количество приводимых им осетинских и балкарских корней не переходит в качество, геландри так и не получается. Еще менее убедительны его же попытки обосновать славянское происхождение этого названия.

В итоге все же приходится признать, что здесь Багрянородный дал маху и под видом «славянского» всучил нам «росское» название порога, то есть название это почти наверняка скандинавское. Поэтому отрыв увеличивается: 2:0 в пользу норманнистов.

От себя добавлю, что глагол *galan в значении «кричать, шуметь», от которого происходит скандинавское причастие gelland, — общегерманский, имеется он в частности и в готском языке.

Айфор / Неясыть (Гнездовье пеликанов ). Самый опасный днепровский порог с самыми неясными названиями, не имеющими хороших этимологий ни в «росском», ни в «славянском» вариантах. Брайчевский тоже оказался бессильным предложить хоть чего-нибудь мало-мальски стоящее в иранских языках.

Единственное, что в данном случае достойно нашего с тобой внимания, мой дотошный читатель, это такая же странность названия, которую я уже отмечал для Эссупи: современное название порога Ненасытец и здесь выглядит как осмысление древнего названия Неясыть (или чего-то созвучного), но откуда взялось последнее, остается непонятным. Вряд ли в X веке на Днепре водились пеликаны, да и совам-неясытям на днепровских порогах тоже делать вроде бы нечего.

Счет не меняется, отрыв норманнистов сохранился: 2:0.

Зато, может быть, на этом пороге все-таки открывают свой личный счет готы. По-готски aifrs означает «внушающий страх, ужас», что не только созвучно «росскому» названию Багрянородного, но и вполне соответствует характеристике этого ужасного порога. Так что, хотя счет я оставил прежним, готский или более широко древнегерманский оригинал мне представляется вполне вероятным. И счет, и моральное преимущество норманнистов растут.

Баруфорос / Вулнипраг (Порог с большим озером ). Для Баруфорос имеется хорошая скандинавская этимология из Baru ← Вага— «волна» и fors— «водопад». Но эта этимология согласуется с пояснением Багрянородного, только если Вулнипраг трактовать как «волнистый порог». Однако современное название порога Вольный заставляет принять во внимание его трактовку как «вольного порога». Именно это делает Брайчевский и находит для Баруфорос иранскую этимологию: varu — «широкий» и *fors < fars — «бок», «ребро», «порог». Правда у него varu — слово «общеиранское» (?), а астериск * перед fors означает, что сам Брайчевский вывел его как некий якобы древний вариант слова fars, которое означает то ли бок, то ли порог. (Выглядит словно перефразировка поговорки: вот тебе бок , а вот и порок — в данном случае порок Брайчевского.)

Ладно, поскольку и там, и там что-то есть, но невнятно, пусть тут между норманистами и Брайчевским будет ничья — по баллу обоим. Общий счет 3:1, ведут по-прежнему норманисты.

Леанти / Веруци (Кипение воды ). Считается, что «славянское» Веруци передает некое (неизвестное?) старославянское слово, которому соответствует современное украинское вируючий — «бурлящий». Зато для «росского» Леанти хорошей этимологии в скандинавских не найдено. Не преуспел здесь и Брайчевский.

В этом раунде победу, хотя и не безусловную, празднуют выступающие вне конкурса славяне, а между германцами и иранцами нулевая ничья. Счет прежний: 3:1.

В готском слово леанти, если считать его причастием глагола laian [лэан] (общегерманское *lōjan), должно иметь значение «ругающийся, бранящийся». В принципе неплохое название для порога, хотя хотелось бы больше общего с «кипением воды». Не утверждаю, что готы набрали здесь свой второй балл, но в любом случае, как мы договорились, они у нас, как и славяне, вне конкурса.

Струкун / Напрези (Малый порог ). Для «славянского» Напрези имеются два объяснения, оба с конъектурами и оба сомнительные: на стрези — «на стрежне» (?) и не прħзъ — «не слишком» (имея в виду не слишком большой порог?). Для «росского» Струкун у скандинавов есть просторечное норвежское stryk [стрюк] — «сужение русла» или шведское диалектное struk [струк] — «небольшой, доступный для плавания водопад». Очень неплохо, хотя, по справедливому замечанию Брайчевского, без необходимой временной привязки. Сам же он предлагает весьма остроумную этимологию из осетинского: *sturkon — «не слишком большой», где stur — «большой», а суффикс — kon по Брайчевскому, со ссылкой на В. Миллера, ослабляет значение прилагательных. Если бы не астериск, чем Брайчевский страдает постоянно, да не ссылка на В. Миллера, да не метатеза (перестановка t и u ), то с учетом объяснения Багрянородного было бы очень ничего!

Пожалуй, в последнем туре продуктивная ничья 1:1, и норманнисты празднуют победу с итоговым счетом 4:2.

Готы тут нас ничем не радуют, разве что глаголом streikan [стрикан] — «ударять», который однако непросто пристроить к делу.

Что же следует из довольно убедительной победы норманистов? Это зависит от того, как ее оценивать. История не турнир по олимпийской системе. Победа даже с «сухим» счетом в одной партии не означает, что проигравший навсегда выбывает из борьбы. У нас к тому же счет не был «сухим». Да, в руси X века безусловно был явный скандинавский компонент, и отрицать это могут только абсолютно зашореные германофобы. Но два балла Брайчевского плюс моя, на мой взгляд, весьма удачная, этимология Айфора из готского (древнегерманского), не говоря уже об Эссупи, сохраняют допустимость полиэтничности руси, оставляют место для местного днепровского (в более широком плане причерноморского) субстрата. Этим субстратом могут быть и скифы, и сарматы (аланы), и готы, причем именно «и-и», а совсем не обязательно «либо-либо».

 

Развлечение словенским и русским языками

«Словенский язык — относится к южной группе славянских языков. Число говорящих на С. я. около 2 млн. человек (из них около 1,6 млн. в Словении; 1971, перепись). Распространён также в пограничных областях Австрии, Италии, Венгрии. Имеет 7 групп диалектов… Древнейший письменный памятник — Брижинские (Фрейзингенские) отрывки (конец 10 — начало 11 вв.)… »

«Русский язык — относится к восточной группе славянских языков. Истоки Р.я. уходят в глубокую древность. Примерно во 2–1 тыс. до н. э. из группы родственных диалектов индоевропейской семьи языков выделяется протославянский язык (на поздней стадии — примерно в 1–7 вв. — называемый праславянским)… В 6–7 вв. славяне занимали земли от Адриатики на Ю.-З. до верховьев Днепра и озера Ильмень на С.-В… Восточнославянский (древнерусский) язык просуществовал с 7 по 14 в. »

Для X века приведенные статьи БСЭ сопоставляют словенский и русский языки как родственные, соответственно южнославянский, обособившийся как раз примерно в это время, и восточнославянский, якобы уже три века существовавший самостоятельно. Поэтому противопоставление «росского» и «славянского» языков Константином Багрянородным в середине X века заставляет уделить этому поразительному факту отдельный раздел наших с тобой, мой растерянный читатель, «Развлечений».

«А славянский народ и русский един…». Так перевел пассаж оригинала «Повести» Д. Лихачев. Это не первый случай, мой памятливый читатель, где перевод вызывает, мягко говоря, недоумение, ибо на самом же деле оригинальный текст иной: «А словенский язык и русский одно есть… ».

Сайт Центра развития русского языка, цитируя не перевод Д. Лихачева, а оригинальный текст, аккуратно и боязливо, чтобы не заподозрили в крамоле, но все же поясняет: «Слово язык употреблено здесь не только в древнем значении „народ“, но и в значении „речь“ ». Тебе, мой независимый читатель, очевидно, что такое пояснение без «перевода» Лихачева вообще звучит бредом. На самом деле, это не бред, а гипертрофированная боязнь возразить академику. Если же без экивоков и боязливых взглядов в сторону академических авторитетов, речь в цитате идет вовсе не о народе, а именно о языке, что прямо следует из контекста, поскольку весь абзац «Повести», откуда взят процитированный пассаж, посвящен истории славянской грамоты, персонально Кириллу и Мефодию. И заканчивается он фразой: «Полянами прозваны были потому, что сидели в поле, а язык был им общий — славянский », именно язык, и более точно, как в оригинале, — не славянский, а словенский.

Эта фраза и в «переводе» Лихачева, и в оригинале цитируется очень часто кем ни попадя и по какому ни попало поводу. Оказывается, из нее следует, и что русь как народ (племя, союз племен и т. п.) надо искать на севере; и что единый славянский язык сохранялся длительное время и позволял до XIV века вполне свободно понимать друг друга поляку и болгарину, новгородцу и жителю Черногории; и что все славяне должны называться «русскими»; и еще масса всего прочего. Множественность и глобальность выводов из этой коротенькой фразы поначалу поражает. Но по размышлении начинаешь понимать, что она есть следствие неопределенности самих понятий словенского и русского языков той эпохи.

Так что же такое словенский язык и русский язык в «Повести»? То есть, что могут означать эти понятия для ее автора, жителя Киевщины, монаха Печерского монастыря конца XI и начала XII века? Суждения Ватсона по данному вопросу вряд ли кого заинтересуют, поэтому для начала выслушаем мнения авторитетов.

У В. Ключевского рассматриваемая цитата — основание противопоставить варягов славянам, поскольку, по его мнению, словенский язык — это язык новгородских еловен «Повести». Русский язык Ключевским не обсуждается, вероятно в предположении, что это тот самый язык, на котором пишет сам историк. А обсуждать есть чего. Ключевский походя попадает в ту же ловушку, в которой оказался Марк Твен со своим «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Как Твен заставляет бриттский (т. е. кельтский) двор Артура поголовно говорить на староанглийском (т. е. германском) языке, так и Ключевский навязывает киевской руси X века речь понятную ему самому. Вероятно не читал Василий Осипович Багрянородного, и тут мы с тобой, мой не чуждый амбиций читатель, можем подтрунить над маститым историком.

Следуя авторитету старому, известный современный историк И. Данилевский полагает, что утверждение повести о единстве словенского и русского языков является аргументом в пользу отождествления славян и руси, а сам текст, «несмотря на некоторую неясность… вполне можно отнести к тому же времени, когда имя варяжской руси было перенесено на восточных славян». Но беда в том, что неясность тут принципиально больше, чем «некоторая». Во-первых, Данилевский, в отличие от Ключевского, не мог не читать Багрянородного, который явно противопоставляет языки русский и словенский. Во-вторых, он, конечно же, читал и «Повесть», которая на самом деле нигде не переносит имя варяжской руси на восточных славян, поскольку таковых во времена автора «Повести» просто не существовало. В «Повести» словене (славяне лишь в «переводе» Д. Лихачева!) — это обитатели не Поднепровья, а вовсе даже Подунавья: норики, моравы и болгары, — а также, отдельно, новгородцы. Да и переносит имя русь «Повесть» отнюдь не на славян, тем более каких-то восточных, а конкретно на новгородцев, а затем полян.

Могу понять Ключевского, хотя бы частично, но отказываюсь понимать Данилевского. По-моему, все гораздо проще и совсем не требует теней на плетне от каких-то сложных искусственных построений. Для автора «Повести», грамотного киевского монаха XI века, словенский язык — это просто книжный язык, язык его же дунайских словен, на котором написаны практически все доступные ему для чтения тексты, другими словами — язык Кирилла и Мефодия. В современной терминологии этот язык зовется старославянским. Традиционно обращаемся к БСЭ: « Старославянский язык , иначе — древнецерковнославянский язык — наиболее древний из письменных славянских языков, распространившийся среди южных, восточных и отчасти западных славян в IX–X вв. н. э. в качестве языка христианской церкви и лит-ры. По своему происхождению С. яз. представляет собой письменную обработку одного из говоров болгарского языка второй половины IX в., именно — говора гор. Солуня в западной Македонии (ныне — Салоники). Однако первоначальное распространение славянский язык получил в западнославянской среде, в Вечико-Моравском княжестве (в пределах нынешней Чехословакии) .»

И вполне понятно, почему автор «Повести» называет его словенским. Ведь это язык изначальных дунайских словен «Повести» (славян перевода) — моравов и болгар, исконных насельников земли Венгерской и земли Болгарской «Повести». Вот еще одна цитата с того же сайта Центра развития русского языка: «Южнославянским по происхождению является и старославянский язык — первый общеславянский литературный язык». Естественно. Кирилл и Мефодий были уроженцами Салоник, с детства слышали славянскую речь, в том числе и в семье — мать их была болгаркой, — поэтому именно родной для них салоникский говор древнеболгарского языка они положили в основу создаваемого письменного славянского языка. С той однако существенной оговоркой, что этот общеславянский литературный язык создавался Кириллом и Мефодием в Моравии и потому не мог не испытать достаточно сильного моравского влияния.

Паола Утевская справедливо замечает: «Однако то, что старославянские книги были понятны русским читателям, еще не означает, что старославянский полностью совпадал с древнерусским языком, кстати, далеко не однородным». И тут же противоречит сама себе: «В нем [древнерусском] одновременно существовали два основных типа: книжный, или литературный, и разговорный. В древнерусских книгах старославянские слова соседствуют с русскими. Они часто друг на друга похожи. Отсюда и кажущиеся описки». Получается, что древнерусский письменный язык — это результат простых описок, смешения писцами старославянских слов с русскими. Странное утверждение. Более логичным выводом из первой цитаты Утевской и, вероятно, более правильным выводом вообще, было бы утверждение, что никакого литературного древнерусского языка, по крайней мере в XI веке, вообще не существовало. В древней Руси, как и во всем православном славянском мире той поры, был один единственный литературный, то есть книжный, язык — старославянский. Именно этот язык автор «Повести» не без оснований называет словенским (у Д. Лихачева он превращается в славянский).

Возможно это объясняет, в частности, до сих пор не объясненный феномен «ильменских словен». И из известных нам фактов истории, и по данным археологии, и просто из общих соображений трудно понять появление словен, как их понимает «Повесть», на Ильмене и Волхове. Никаких подтверждений каких-либо переселений из Моравии или Болгарии на Псковщину и Новгородчину нет. В последние годы археология и антропология уверенно и созвучно говорят о миграциях в этот регион из Поморья, о тесных культурных связях и, более того, генетической общности населения Пскова и Новгорода с южной Прибалтикой. Речь даже идет о единой «циркумбалтийской» культуре, археологически явно проявившейся на псковской и новгородской земле. При чем же тут дунайские словене?

Скорее всего ни при чем. Просто для автора «Повести» обитатели Новгорода могли стать «словенами» хотя бы только потому, что писали по-словенски, то есть на старославянском языке, привнесенном в Новгород вместе с христианством Владимиром Крестителем и Ярославом Мудрым. На этом же языке договаривались между собой обитатели Киева и Новгорода. Знакомство автора «Повести» с какими-то новгородскими документами, равно как и устной эпической северной традицией сомнения не вызывает. Сказание о призвании Рюрика и легенда о Вещем Олеге безусловно новгородского происхождения. Все, что пришло из Новгорода в Киев в письменной форме, могло прийти только на старославянском языке, который, будучи новгородским по происхождению документов, был при этом «словенским» по своей природе и таковым воспринимался в Киеве Нестором.

Но тогда что же такое для автора «Повести» русский язык?

Самое естественное объяснение, что русский язык в Киеве XI–XII веков — это официальный государственный язык Киевской Руси. Язык этот, как и все государственные языки, обязан быть письменным. Но единственным письменным языком в Киеве того времени был все тот же старославянский (словенский) книжный язык. Так что русский язык XI–XII веков как государственный язык Киевской Руси не просто уходит корнями в старославянский, он изначально тождествен ему. Так уж вышло, что Киевская Русь возникла и начала строиться на христианском базисе византийского толка, заимствуя из Византии все кроме языка, который благодаря посредничеству Болгарии с самого начала был старославянским. Лишь потом и постепенно в силу специфики среды функционирования этот официальный русский язык начинает отходить от книжно-литературного, старославянского, поневоле вбирая в себя особенности живой киевской речи. Если сфера действия книжно-литературного старославянского языка была ограничена узким кругом посвященных и законсервирована традицией, всем литературным наследием, начиная с Кирилла и Мефодия, регулярным обучением ему монахов и прочая, и прочая, то официально-государственный русский язык, функционируя в ограниченной географически, но многократно более широкой социальной среде, охватывая все более широкие круги пользователей, эволюционирует гораздо быстрее, активно вбирая в себя живую народную речь различных социальных слоев. На рубеже XI–XII веков этот процесс дивергенции двух языков только начался, поэтому автор «Повести» мог с полным правом утверждать, что словенский и русский языки «одно есть», они действительно еще почти не различались, особенно в специфически замкнутом монашеском кругу.

А что же тогда из себя представлял разговорный русский язык XI–XII веков? Этого, вероятно, мы никогда не узнаем. Благодаря Константину Багрянородному мы можем предполагать с достаточной степенью вероятия, что разговорный русский язык середины X века — это язык германский. Ты, мой увлеченный суровой нордической простотой читатель, можешь считать его скандинавским. Я бы поостерегся, учитывая не «сухой» счет победы норманнистов над Брайчевским в предыдущем развлечении и оставляя шанс своим любимым готам. Так что самое разумное считать разговорный русский язык X века германским, хотя бы в своей основе и хотя бы с оговорками, но что он не был славянским — это, по-моему, вне сомнений.

Характерно, что БСЭ дипломатично обходит этот темный вопрос и не дает определения древнерусского языка, а единственное определение, которое мне удалось найти в Интернете, выглядит на удивление убого: «Древнерусский язык — восточнославянский язык, язык древнерусской народности (восточная группа славян), возникший в результате распада праславянского этноязыкового единства (7 в.) .»

Видимо не зря составители БСЭ решили обойти этот вопрос. Думаю, что приведенное «определение» из Интернета ты, мой мало-мальски неленивый читатель, мог бы состряпать и сам, по крайней мере сообразить, что восточнославянский язык — это язык восточной группы славян. Все остальное в этом «определении» от лукавого.

Распад праславянского этноязыкового единства в VII веке — умозрительная и сомнительная догадка историков, а не заключение лингвистов. Глоттохронология, не отличающаяся большой точностью, но все же претендующая на научность, дает гораздо более позднюю и более близкую к интересующему нас времени дату: X–XI века.

Существование некой древнерусской народности в X–XI веках недоказуемо. По крайней мере недоказуемо существование единого русского, в смысле восточнославянского, языка. Население Великой русской равнины могло говорить на сотне самых разных языков, славянских и неславянских. Этого, кстати, не отрицает и автор «Повести». Пока что некий славянский язык зафиксирован в Новгороде для XI века несколькими берестяными грамотами, при неизмеримо большем их количестве для XII века. В других древнерусских городах с берестяными грамотами дело обстоит, прямо скажем, швах. Считается, причина в том, что влажная почва Новгорода хорошо сохраняет древесину и бересту, а другим городам в этом смысле не повезло. Наверное, дело и в этом, но, думаю, не только. Ученые до сих пор поражаются уровню грамотности в Новгороде, который, судя по количеству берестяных грамот на единицу площади, на порядки превосходил уровни грамотности не только в остальной Руси, но и во всем тогдашнем мире. И почему-то никто не предположил очевидное и вполне вероятное объяснение этого чуда. Новгород был городом многонациональным (три его «конца» вовсе не исчерпывали весь этнический спектр), и общий письменный язык был единственной универсальной возможностью общения между собой разноязычного населения. Как латынь в средневековой Европе; как арабский на средневековом Востоке; как иероглифы в Китае, а заодно Корее и Японии. Если это так, то в XI веке этот язык не обязан был быть разговорным языком Новгорода. И Киева тоже. Соответственно нет доказательств общности языка как аргумента в пользу существования в то время какой-то единой древнерусской народности.

В этой связи хочу привести пару любопытных примеров. Изучающие берестяные грамоты языковеды с восторгом выделили некий новгородский диалект древнерусского языка на основании того, что в одной (еще раз прописью одной !) из грамот вместо ц елый было написано к елый . Якобы сохранение к вместо ц — это рудимент индоевропейского *к' . В проявление «рудимента» через три тысячи лет после распада общеиндоевропейского поверить просто невозможно. Да и ни в одном из славянских языков (сатемных!) не наблюдалось ничего похожего. По-моему, более естественно объяснить этот казус тем, что писал бересту человек, знакомый с латынью и привычный к латинскому письму, где буква с чаще всего читается как [к], но как раз перед е произносится как [ц]. Похожий пример приводит в одной из своих книг крупнейший специалист по археологии древнего Новгорода академик В. Янин. В другой берестяной грамоте под изображением святой Варвары, наиболее широко почитавшейся, кстати, на южном побережье Балтики, на бересте оказалась нацарапана дата. Эта дата, 1029 год, замечательна не только тем, что датирует данную грамоту как одну из древнейших, но и тем, что, по анализу А. Зализняка и филолога С. Болотова, три цифры в ней переданы славянскими знаками, а одна — латинским. Та же самая история! Изобразивший «западную» св. Варвару затруднился в счете и письме по-славянски, но сумел выйти из затруднения с помощью латыни. Напомню, это самое начало XI века.

Так что когда и как разговорный неславянский русский язык Константина Багрянородного превратился в привычный нам разговорный славянский русский, мы не знаем, и вряд ли когда-нибудь узнаем. Ясно только, что русский язык середины X века, «росский» Багрянородного, — не то же самое, что современный русский язык в еще большей степени, чем словенский рубежа XI–XII веков, язык «Повести», — не то же самое, что современный словенский язык, государственный язык Словении.

 

Развлечение людьем и полюдьем

«Полюдье — ежегодный объезд подвластного населения („людей“) древнерусскими князьями, боярами-воеводами и их дружинниками в 10–13 вв. с целью кормления и сбора податей. П. зафиксировано в арабских (Ибн Руста, Гардизи; 10–11 вв.), византийских (Константин Багрянородный; 10 в.) и в древнерусских (в летописях и грамотах 12 в.) источниках. По словам Константина Багрянородного, объезд людей производился в ноябре-апреле. По-видимому, князья во время П. останавливались в погостах — административно-хозяйственных центрах земель, где они кормились, а также производили суд над подданными ».

Это БСЭ. Более краток, но по-своему информативен словарь Фасмера:

«Полюдие — ближайшая этимология: „подать, собираемая князем с народа“… Из др. — русск. выражения: по людьхъ… »

И. Данилевский в полном согласии с БСЭ и Фасмером, аргументируя свое понимание руси как не этнической, а социальной категории, варяжской княжеской дружины, соглашается с мнением Г. Ковалева: «Если вспомнить термин „полюдье“ — сбор дани, то можно предположить, что люди — те, кто вынужден был платить дань, а русь — те, кто эту дань собирал. Среди сборщиков дани было много варягов-дружинников, поэтому социальный термин, видимо, был перенесен и на этническое название скандинавов-германцев». Таким образом, по БСЭ, Фасмеру, Ковалеву и Данилевскому, есть русь, то есть князь и его окружение, варяги-дружинники, они же скандинавы-германцы, и есть люди, то есть местные славянские аборигены, причем эта самая русь собирает дань с тех самых несчастных людей.

Но такая трактовка откровенно противоречит тексту «Повести»! Не считая употребления «Повестью» слова люди в самом общем смысле человечества и населения заморских стран, впервые это слово ее автор применяет как раз к варягам: «Те люди новгородцы от рода варяжского… ». В «Повести» именно люди ходят в Греческую землю, что, согласно Багрянородному, является привилегией руси, а не их данников (пактиотов) славян; именно люди оплакивают Вещего Олега «плачем великим», что также более к лицу приближенным к нему русам, нежели угнетенным славянам. Наконец, договор Игоря с греками подписывают послы, «посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли». Там же: «А когда послы наши царские [византийского императора] выедут, — пусть проводят их к великому князю русскому Игорю и к его людям; и те, приняв хартию, поклянутся истинно соблюдать то, о чем мы договорились и о чем написали на хартии этой, на которой написаны имена наши». Из этого множества примеров, которые можно продолжить, неотвратимо следует, что люди «Повести» — юридически активные члены общества, подручные князя, а не просто быдло, годное только на то, чтобы собирать с него дань .

Возможно позиция БСЭ — Фасмера — Ковалева — Данилевского, на мой взгляд, безусловно ошибочная, подспудно базируется на априорном мнении, что слово люди исконно русское, в смысле славянское, и применимо может быть соответственно к автохтонным жителям, а не «находникам» варягам. Но и это совсем не так. Слова люд и люди отнюдь не чисто славянские, вообще не славянские по происхождению. Помимо верхненемецкого Läute [лёйте] — «люди» и древнескандинавского liđ [лиð] с тем же значением, причем в последнем случае с оттенком «способные носить оружие», в том же ряду стоит литовское liaudis [ляўдис] — «народ». Так что слово это есть в разных языках в одном и том же значении. Но кто у кого позаимствовал это универсальное слово? Для ответа на такой вопрос лингвисты смотрят на так называемую продуктивность — наличие и количество в языке словоформ с тем же корнем. Заметь себе, мой наблюдательный читатель, во всех приведенных выше примерах имеется только одна форма, выражающая по сути множественное число люди. Для единственного числа во всех названных языках имеется совсем иное слово: в русском человек (с устаревшим множественным человеки), в немецком Mann (с множественным ограниченного применения Männer), в литовском žmogus (с множественным žmones — «люди» вне связи с laudis). И только у готов, единственных, было не только аналогичное слово leuda [леўда] (вариант liuda [люда]) — «люди, народ», но и единственное число от него leudis (liudis) — «человек». Кроме того имелась и универсальная форма leuþs [леўтс] (liuþs [люте]) — «человек, люди». Наконец, в готском от того же корня имелся глагол leudan (liudan) — «расти, наращивать, возвышать». Так что наиболее вероятно как раз готское, а в более широком плане древнегерманское происхождение этого слова, заимствованного позднее балтекими и славянскими языками, и слово это, следовательно, должно быть применимо в первую очередь к находникам-варягам, а не автохтонам-славянам.

Здесь интересно вспомнить, что одна из трех единиц территориального деления древнего Новгорода звалась Людиным концом вряд ли по имени некой Люды. Поскольку два других конца носили этнически определяющие имена: Славенский и Неревский, — то и Людин конец, населенный, как считается, выходцами из Пруссии, дает основание предполагать, что люда (людь) было самоназванием местных насельников. Так, в частности, могли называть себя, судя по литовскому liaudis, переселенцы-прусы. Но гораздо больше, чем литовское liaudis, сюда напрашивается готское liuda [люда]. Это не к тому, что в Новгороде жили готы (хотя купцы-готландцы, скорее всего, проживали и в изрядном количестве), а к тому, мой читатель-завсегдатай Баскервиль-холла, что там мог жить некий восточногерманский народ, близкий родственник готов, который называл себя людой (людье-новгородцы «Повести»!) или… чудью. Но это отдельная тема, которой мы с тобой, мой читатель-завсегдатай, уже уделяли внимание в свое время.

Возвращаясь же к теме актуальной, с учетом всего рассмотренного следует признать, хотя и вопреки всему и всем: БСЭ, Фасмеру, Данилевскому и т. д., — что полюдье означало вовсе не хождение по людям, а скорее сбор оброка на содержание людей, то есть изначально руси, а впоследствии княжеской дружины как опекунов платящих оброк, данников. Идея опекунства, может быть неожиданная сама по себе, тем не менее дает путеводную ниточку к пониманию еще одного исторического термина с неясной этимологией — названию Руси Гардарики в скандинавской эпической традиции.

Чрезвычайно широко распространена трактовка Гардарики как «Страны городов». Что касается второго компонента — рики, то действительно он в переводе означает «государство, страна» и в этом качестве родствен печально известному немецкому рейх. Но перевод первого компонента как «город» более чем сомнителен. Во-первых, реально городов в древней Руси было очень мало, в чем мы с тобой, мой дотошный читатель, уже имели возможность убедиться. Если же размазать это ничтожное количество реально существовавших в середине X века городов по необъятным русским просторам, то «страна городов» бесследно испаряется. Во-вторых, в самой Скандинавии X века городов и вовсе не было, соответственно не было и соответствующего понятия в скандинавских языках. Компонент гарда- при всем его созвучии русским словам город, град нес совсем иной смысл, который раскрывается историческим образованием на территории Швеции, причем именно X века, известным как konungsgarđr.

Вот что пишет об этом образовании историк и археолог, специалист по древней Скандинавии Г. Лебедев123 : «Основой же существования королевской власти и подчиненной ей вооруженной силы, на раннем этапе — в буквальном смысле одним из источников ее пропитания — стал скандинавский вариант „полюдья“, „кормления“ — вейцла (veizla, шв. gœrđ   [выделено мной — В.Е.])… Наряду с вейцлой хозяйственной базой конунга и его дружины становится своего рода „домен“ комплекс земельных владений конунга, обозначавшийся термином konungsgarđr». А внутри этого «комплекса земельных владений конунга konungsgarđr: „Со времен Харальда Прекрасноволосого норвежские конунги строили в разных областях страны „королевские усадьбы“ konungsbu (husabu, husbu). Выполняя определенные податные функции, они образуют сеть независимых от традиционной племенной структуры, непосредственно подчиненных конунгу административных центров“».

Процесс формирования таких центров шел в Скандинавии в IX веке. Вероятно примерно в то же время и схожим образом протекал аналогичный процесс в древней Руси. Здесь полезно вернуться немного назад к статье БСЭ о полюдье, а именно к ее последней фразе: «По-видимому, князья во время полюдья останавливались в погостах — административно-хозяйственных центрах земель, где они кормились, а также производили суд над подданными». Насчет «административно-хозяйственных центров» можно усомниться, по крайней мере по отношению к X веку, а вот схожесть погостов со скандинавскими «королевскими усадьбами» очевидна. И хотя традиционно слово погост выводится из глагола гостить, со смыслом и назначением погостов это как-то не вяжется. Ситуация та же, что и со «страной городов» — внешнее звуковое сходство при полном отсутствии логики: ничего себе гости, как раз те самые, которые хуже татар! Да и создавали погосты отнюдь не пактиоты славяне, а русь. Этим, в частности и согласно «Повести», занималась княгиня Ольга. Поэтому может быть филологам имеет смысл подумать над скандинавским происхождением слова погост из husbu с метатезой? Но это так, к слову, небольшое отступление. Давай, мой теряющий нить читатель, вернемся к Лебедеву.

Далее он пишет: «Создание прочной экономической базы в виде королевских имений позволяло конунгу распоряжаться землями, контроль над которыми осуществлялся в виде вейцл и даней». Однако действительно распоряжаться землей, включая раздачу земель поданным в собственность или лен, скандинавские конунги начинают не ранее второй половины X века. Здесь вероятно кроется единственное небольшое отличие Руси от Скандинавии. Не в пример перенаселенной Европе и даже не столь густо заселенной Скандинавии на необъятных пустующих просторах Руси земля дольше не имела никакой ценности, и русь, будь то русы ибн Фадлана или росы Константина, была больше ориентирована на торговлю с Византией, Булгаром, Хазарией или той же Скандинавией, чем на захват в собственность и эксплуатацию земли как таковой. Земля начинает приобретать цену лишь со становлением традиционных государственных структур при Владимире I, в целом синхронно с образованием государства Киевская Русь, то есть немного, примерно на полвека, позже, чем в Швеции.

Таким образом, konungsgarđr, шведская «гарда конунга» — это территория, находящаяся под защитой и покровительством конунга, но и одновременно территория, с которой кормятся он и его дружина, для чего на территории гарды создается сеть центров сбора дани, по-нашему погостов.

— Эй, ребята, — неожиданно встрепенулся Ватсон, — да ведь это что-то знакомое. У нас в английском есть guard [гард]) — «охрана, защита; караул, стража; часовой, сторож».

Язык у Ватсона уже слегка заплетается, и свое га-ад он выдает вполне по-русски, настолько по-нашему, что невольно ждешь продолжения паршивый. Но продолжение не следует. Видимо доктор еще не настолько погрузился в наши языковые и ментальные особенности или еще не настолько нагрузился нашим пивом. Замечание, однако, было весьма по делу.

— Отлично, Джонни! А в своей более архаичной общегерманской форме ward [ўард] оно имело также значения «опекунство, опека; забота, опекун; опекаемый, подопечный».

— Ward? И верно, черт побери! Как это я не догадался?

— Пустяки, Джонни!

Я успокаиваю Ватсона, но на самом деле все это не такие уж пустяки. Более древняя форма ward как бы соединяет в своеобразном симбиозе опекуна и опекаемых, что удивительно похожее на наше полюдье, а в случае с konungsgarđr — еще и при тех же самых, в общем-то, действующих лицах! Поэтому Гардарики следует понимать вовсе не как «страну городов», а скорее как «страну гард» или, что то же самое, «страну полюдий».

В этом контексте интересен и немаловажен вопрос о государственности Гардарик, «страны полюдий», то есть Руси до Владимира I и, соответственно, до ее крещения и установления византийских канонов светской и духовной власти. Вопрос этот важен потому, что общепринято, вслед за автором «Повести», рассматривать довладимирову Русь как некое языческое государство и соответственно относить становление Киевской Руси к IX веку. На мой взгляд это совершенно неправомерно.

Во-первых, если должным образом отнестись к фантазии автора «Повести», то следует признать, что нет никаких реальных не то что доказательств, но даже свидетельств какой бы то ни было централизации власти на Руси до княгини Ольги. Реальные же следы централизованной власти появляются лишь в конце X века: первая столица — киевский «город Владимира», впервые единая государственная религия — сначала эклектичный языческий культ шести богов, очень быстро сменившийся православием, и, наконец, единый государственный язык — старославянский. Отсутствие единовластия мимоходом отмечает и Багрянородный в уже цитированном ранее пассаже: «Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия…». Множественность росских архонтов никак не вяжется ни с централизованной властью, ни с домыслами автора «Повести».

Во-вторых, о каком государстве можно говорить, если нет и намека на государственное право, если власть живет за счет спонтанных наездов и поборов, в которой неизбежны и переборы, сопровождаемые эксцессами вроде казни древлянами зарвавшегося князя Игоря. Ярче всего отсутствие государства проявилось в том поразительном факте, что якобы власть торгует своими якобы подданными как живым товаром! И арабы и Багрянородный единодушны в том, что русь захватывала славян в плен и торговала ими как рабами в Булгаре, Хазарии и Византии. Да какому же сюзерену может прийти в голову от случая к случаю грабить своих подданных и продавать их в рабство вместо того, чтобы регулярно получать с них разумные налоги?

Нет, не были Гардарики ни государством, ни протогосударством. Точно подметили скандинавы — страна полюдий. Лишь с княгини Ольги начинается процесс зарождения русского государства, а первые плоды он приносит при Владимире Крестителе. То есть, Русь как государство родилась никак не раньше конца X века и совсем недавно могла бы отпраздновать свое тысячелетие, кабы дожила до такого юбилея. И этот юбилей можно было бы отпраздновать с новорожденным пивом «ПИТ», которое тоже возникло на рубеже тысячелетий. Но не суждена была Руси столь долгая жизнь, поэтому пожелаем долгой жизни пиву «ПИТ» и подарим на прощанье доктору Ватсону пару его упаковок.

— Да, Джонни, пора домой, баиньки. Будь хорошим мальчиком, не брыкайся и прихвати, пожалуйста, свой грязный шарф. Что, пиво? Конечно, пиво тоже можешь забрать. Правда, двух целых упаковок тебе уже не найти, но пару непочатых банок, быть может, еще отыщешь. Ну и ауфвидерзеен, дорогой, гудбай…

Прощай и ты, мой утомленный читатель. Оревуар!