Дно прошуршало по песку, лодка накренилась. Замёрзший Фарел тяжело вывалился в мелкую воду.
Холодом плеснуло прямо в сердце.
Отец стоит на берегу, а вон и мать. Кё Хораса опирается на кривую палку, глубоко ушедшую в песок. Там Горей и Родка - вернулись раньше него. Фарел обернулся к морю: вдалеке покачивались на волнах раз, два... все четыре оставшиеся лодки.
Благодарение Ашу, на этот раз вернулись все.
Отец жестко ткнул в плечо:
– Мужчина.
Сквозь близкие слезы улыбалась мать.
А там, в стороне, неужели Найра? А ведь точно: прячет глаза, корзина с рыбой в руках. Горячая волна прихлынула к щекам, растеклась по телу. Пришла все-таки.
Они давно уже не разговаривали. Кажется, целую жизнь.
Что с того, что Фарел за десять весен четырежды собирал умоломку? Что ходил на отцовской лодке и помогал тянуть здоровенного тенца. Что с того, что выловленная оккула чиркнула по его груди шершавым хвостом, едва не отправив за борт, и оставила на память неровный шрам.
Чудилось: чем больше из кожи лезет Фарел, тем пуще сторонится его Найра, смотрит мимо и брови хмурит. И наоборот, стоило не получиться головоломке, Найра словно ласковее становилась.
Чудилось ли?
Прошлым летом он застал её возле Ашевой башни: Найра как раз забрала горшок с орнаментом и седую беранью шкуру. Оккеан шумел и терзал берег, вгрызаясь в песок, переворачивая камни.
– Найра, постой!
Остановилась, глянула испуганно и отвела глаза.
– Послушай, Найра, - воздух был горячим и липким, язык с трудом ворочался во рту, - хочешь, я привезу тебе оккульих зубов, когда мы снова пойдём за рыбой?
Она обхватила обеими руками горшок, словно спряталась за ним от Фарела.
– Или хочешь, я поймаю тебе рыбу-радугу? Может быть, если её высушить, ты сможешь...
– Я вообще не хочу, чтобы ты уходил в оккеан, - прошептала она еле слышно.
Фарел запнулся.
– Почему?
– Потому что за тебя боюсь, - быстро заговорила Найра, глядя в землю. - Когда ты в оккеан уходишь, я будто теряю что. Всё думаю: вдруг тебя оккула съела.
– Так не съела же, - растерялся Фарел.
– А вот у сестры мужа съела! - в голосе Найры зазвенели близкие слёзы. - И у рыжей Хоны съела! А у Алариного мужа ноги откусила, так он ещё две зимы мучался, пока помер. А я так не хочу! Не хочу бояться.
Фарел непонимающе смотрел в её пылающее лицо.
– Ты всегда хочешь первым быть. Всюду. Чтобы говорили: вон Фарел идёт, он самый смелый, самый сильный. Он таном будет. А я не хочу мужа-тана. Я хочу живого и с ногами!
– Ну... не ягоды же собирать.
– Зачем ягоды? Можно ножи делать, - горячо заговорила она, - клювы для стрел - тоже нужная работа. Вот Карак, например...
– Ах, Карак! - вся кровь бросилась в лицо Фарелу. - Карак ни разу не сложил умоломку!
– А может, её и не надо складывать? - в запале выкрикнула девушка. - Может, волну вообще кё выдумала!
Фарел вспомнил долгий вздох башни.
– Не выдумала. Мой отец видел волну. И лучше быть безногим, чем трусом.
– Лучше быть трусом, чем дураком! - крикнула Найра и уронила горшок.
Раскрашенные черепки раскатились по мелкой гальке. Фарелу показалось, он сам разбился вместе с горшком.
До ночи Фарел сидел на берегу. Волны лизали его ноги; издеваясь, скалился Хур, а он чертил на песке невидимые в темноте закорючки и думал.
Разве это плохо - хотеть быть первым?
А хотеть спасти селение от волны - плохо? Если он это может? Если детский бог отвечает ему?
Его отец всю жизнь ходит в оккеан, мать ждет на берегу. Она никогда не говорила так...
Внутри точно ворочался раскаленный шипастый клюв.
Его мать никогда не сказала бы так.