Купец оказался незлой. Не бранился, называл девиц барышнями и кормил тушёной репой.

Ехало их в фургоне семеро; все чернявенькие, некормленные, а одна и вовсе косила. Матрёша рядышком с ними гляделась наливным яблочком. И говорили девушки чудно: всё чирик-чирик, тень-пень, как синицы. Видно, издалека купец вёз, из чужих земель.

Надо бы Матрёше всплакнуть, да слёзы не шли, только щемило в груди, будто лешачок колючей лапкой скрёб. Попробовала она с девушками заговорить, да они всё чирикают и кланяются, попробовала песню запеть, да горло тоской сдавило.

– Дяденька, ты нас правда к эфиёпам в жёны везёшь?

Купец глянул через плечо не то сердито, не то виновато; зачем-то прикрикнул на смирную лошадь. Головой дёрнул - вроде, кивнул.

– А правду говорят, что у эфиёпов по три жены?

– Может, и правду... поди разбери их, рожи у всех одинаковые: вдругорядь подойдет торговаться, и не узнаешь.

– Это как же они по хозяйству-то? Одна со скотиной, другая щи варит, третья дитё качает, а?

– Вот дура-девка, какие ж у эфиёпов щи! Они эти вон... бананьи трескают, рахат-лукму всякую.

Матрёша зажмурилась, прошептала: "рахат-лукма". Представилась крупная луковица, хрусткая, со слезой на срезе.

– А эфиёпы правда как сажа чёрные?

– Правда, - нехотя отозвался купец.

– Совсем-совсем чёрные? И язык даже?

– Язык-то? Леший его знает, я в рот к ним не заглядывал. А так чёрные, да...

– Это как же их ночью-то заметишь, в темноте, а? Ведь спотыкаются небось друг об дружку?

– Ох, девка...

Укачала Матрёну дорога, и снилось ей, как рыцарь с чёрным лицом ведёт её под венец, а вокруг пляшут худенькие смуглянки с красными лентами в косах.

Купец разбудил её до рассвета.

– Приехали, что ль? - вскинулась Матрёна, но пузатый цыкнул и потащил куда-то в росистые заросли. Позади тоскливо ржала каурая лошадь.

– Дяденька, а эфиёпы-то где? - испуганно спрашивала Матрёна, отводя от лица мокрые ветки.

– Погоди, - пыхтел купец, проламываясь сквозь кусты к одному ему ведомой цели.

Наконец, открылась полянка, а за ней деревья уходили вверх, на косогор. От крохотного пруда тянуло сыростью.

– Садись давай, - купец торопливо пристроил её на мшистую кочку под корявой берёзой. Матрёша очумело озиралась, всё ждала - вот сейчас из-за деревьев выскочит толпа чёрных людей.

Но в лесу стояла тишина, и ветки замерли, точно от испуга.

– Ну вот, пойду я, - радостно, словно гору с плеч сбросил, сказал купец.

Девушка шагнула было за ним, но что-то за ногу зацепилось. Глянула - верёвка тянется от лодыжки к берёзе. Матрёна так и обмерла:

– Это что?..

– Ты не пужайся, - забормотал купец, пятясь к кустам. - Он, говорят, скоренько: ам, и всё тут.

Матрёшка обернулась туда-сюда: никого.

– У меня за душой, поверь, ничего к тебе личного, но ведь как ни крути, а одну девку отдавать. А эфиёпы, они тощеньких любят, совсем некормленных; черненьких опять же лучше берут, так что тебя всё едино за хорошую цену не сторговать...

– Ты чего делать-то собрался? - прошептала Матрёшка.

– Да змею, понимаешь, дань плачу. Раз в пять лет по девке. Вот сейчас как раз срок подошёл.