в которой появляется дракон Конрад, а Костя Царапкин подслушивает

Высокий человек, шагавший темным декабрьским вечером по набережной Карповки против Ботанического сада, вид имел настолько необычный, что немногочисленные прохожие, особенно барышни, даже оборачивались ему вслед. Был он сутуловат, что немудрено при таком-то росте, длинное белое пальто, на удивление чистое в столь слякотную погоду, развевалось, как мантия, за его плечами, в неверном свете фонарей тусклым багрянцем сверкало невероятное кашне и отблескивала никому снизу не видная небольшая аккуратная лысина — шапкой незнакомец пренебрег. Временами ему приходилось приостанавливаться, чтобы протереть очки, которые постоянно залеплял мокрый снег, — пожалуй, самым странным и были эти самые темные очки, зимним питерским вечером абсолютно неуместные.

Незнакомец резко остановился у телефонной будки и озадаченно осмотрел ее со всех сторон, потом опасливо пригнулся, словно боялся стукнуться головой, и шагнул под пластиковый козырек. Он долго рылся в карманах, извлек сплющенный пустой спичечный коробок, измятую сигарету, потом, наконец, разыскал несколько позеленевших медных монеток и принялся пристально изучать телефон-автомат со всех сторон, шевеля ноздрями, словно обнюхивая его. Особенно его заинтересовала подробная инструкция по пользованию телефоном: ее неизвестный изучал минут пять, не меньше. Темные очки он при этом отчего-то не снял — похоже, они совсем не мешали ему разбирать мелкие буквы, едва различимые в полутьме. Некоторое время незнакомец пытался засунуть монетку в щель для магнитных карточек, но безуспешно. Он с неприязнью поглядел на вероломный автомат, и тут позади него на тротуаре послышался раздраженный женский голос.

— Да еду я, еду, — молодая ухоженная дама совершенно явно никуда не ехала, а наоборот, шла по льду на тончайших каблуках, почему-то держась за щеку, как будто у нее болели зубы. Незнакомец выпрямился и оторопело уставился на нее, и тут роскошная блондинка с недовольным видом отняла рукy от лица и приостановившись, расстегнула малюсенькую сумочку, чтобы запихнуть в нее миниатюрную серебристую штучку, усеянную кнопочками. Незнакомец начал понимать, в чем дело, и в подтверждение его догадок серебряная штучка принялась пискливо наигрывать «Свадебный марш» Мендельсона.

— Але, — томно сказала блондинка, прижав мобильник к уху. — А, это ты, милый. Ты где?.. — она скрылась за углом.

Незнакомец проводил ее завистливым взглядом, покосился на телефон-автомат, вздохнул, потом круто развернулся и устремился по узкой улочке к площади, но, не дойдя до угла, свернул к мрачноватому на вид подъезду. Рванув на себя тяжелую дверь, он выпустил на свободу маленькую девочку со скрипкой, видимо, долго и безуспешно пытавшуюся эту дверь открыть, и, шагая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Кнопку звонка он нажал не сразу. А когда все-таки решился, за дверью сначала раздался возмущенный звонкий собачий лай, а уж потом — торопливые шаги.

— Вы меня, Филин, только сразу не выгоняйте, а послушайте, что я скажу, — нервно начал гость с порога, почему-то пригнулся и шагнул в прихожую, чувствительно задев плечом о дверной косяк.

— Флаги и факелы! Конрад! Вот это да! — воскликнул Андрей Петрович. — Проходи скорей. Ранси, ты что? — обратился он к испуганно поджавшему хвост фокстерьеру. — Ты надолго сюда, Конрад?

— Навсегда, — ответил Конрад, потирая ушибленное плечо. — Сейчас объясню. — Под пальто обнаружился замшевый пиджак с кожаными заплатами на локтях. — Они там Сокровищницу нашли, но открыть ее без меня, как вы понимаете, не смогут. Других драконов у них нет и не будет. Так что я решил спрятаться.

— Ничего себе новости… Чаю, кофе? Расскажи, что Там вообще делается, я же ничего не знаю, — говорил Филин, ведя Конрада за собой в направлении кухни. Монморанси, который обычно не упускал возможности перекусить, глянул на гостя, задрожал мелкой дрожью и спрятался в коридоре под креслом.

— Кофе… — просительно сказал Конрад, смакуя забытое слово, и с сомнением посмотрел на предложенную ему крепкую дубовую табуретку. — Двенадцать лет кофе не пил. — Он осторожно сел на краешек табуретки, словно боялся ее сломать, и поерзал. — Что делается… Так, по порядку. Начнем с самого главного. Ну, во дворце сидит Гранфаллон. Выступает с речами. Коллекционирует драгоценности. Шьет себе мантии и камзолы у лучших портных. Словом, думает, что правит, — принялся рассказывать Конрад, поудобнее устраиваясь за кухонным столиком и закидывая ногу на ногу.

— Гранфаллон? Министр двора? — удивленно спросил Филин, не спеша высыпая кофейные зерна и ручную фарфоровую кофемолку, и принялся размеренно вращать ручку.

— Ну да… Этот, в голубых оборочках… — Конрад презрительно скривился. Но он там только для виду. Сам Мутабор покамест не показывается, конечно, что бы подданных не пугать. Он до последнего времени и вовсе в Черном Замке сидел, оттуда распоряжения отдавал, а сейчас уже в Радинглене, однако из дворцового подземелья не выходит — света не выносит по-прежнему. Но скоро покажется во всей красе, да и Черный Замок на поверхность вот-вот прорастет — Карбункул-то у них почти готов. Они было и коронацию затеяли, но тут я сбежал. А то доберутся до Короны, пойдет дым коромыслом… — вздохнул Конрад.

— Да, как-то скверно это все, — пробормотал Филин, сосредоточенно отмеряя кофе из кофемолки серебряной ложечкой. — Но пока короновать-то им некого.

— Как некого? А, ну да, откуда же вам знать. Они уже привезли принца во дворец. Поэтому им срочно и понадобилась Корона.

— Ну, не станут же они короновать самозванца, — раздумчиво произнес Филин. — Толку-то?

— Какой же он самозванец?

Филин очень аккуратно поставил турку с кофе на плиту и, забыв зажечь конфорку, очень медленно развернулся к Конраду.

— Настоящий Инго жив?! Гвозди и гоблины!!

Конрад кивнул.

— Конрад!!! — взорвался Филин. — И это называется рассказывать по порядку?! Да какое мне дело до Гранфаллона! Почему же ты раньше…

— Что почему я раньше? — обиделся Конрад и потянул внушительным носом аппетитный кофейный аромат. — Почему не сообщил? Почему не прилетел? Думаете, легко двенадцать лет в Черном Замке под землей просидеть, да еще и саламандрой перекинувшись?

— Зачем саламандрой? — в недоумении спросил Филин, потирая лоб.

— Как зачем? Я ведь отправился Туда на двух ногах и без крыльев — думал, осмотрюсь, как там что, а потом уже превращаться буду. А как туда попал, сразу понял, что у них дело нечисто и драконом им показываться ни в коем случае нельзя — отловят, откроют Сокровищницу… Ну, думаю, не видать вам Короны как своих ушей! И превратился в саламандру. Сразу же. Думаете, легко дракону быть саламандрой? — продолжал разволновавшийся Конрад, размахивая руками и, видимо, забыв, что это не крылья. — Тесно, противно, вместо своего собственного голоса писк какой-то получается! А они, между прочим, хоть и в огне живут, но скользкие, как маринованный гриб! И глядеть на это все… На Мутабора в особенности! И на то, как он с Инго обращается! И сделать я ничего не мог. Да они же там еще и Карбункул растили — тьфу, мерзость! Булькает, пузыри пускает, слизью плюется… — Конрад передернулся. — При мне одному гному чуть глаз не выжег — это сквозь драконьи очки-то! Я ведь когда последний раз линял, всю шкуру гномам подарил — мне не жалко. А то всякие там болтают, мол, драконы скупердяи… Так у гномов ни одна чешуйка не пропала, молодцы ребята. Из роговицы вот очки специальные соорудили…

Тут Филин так грозно нахмурил брови, что Конрад спохватился:

— Да-да, я отвлекся. И выбраться оттуда, вы же знаете, почти невозможно, тем более ящерицей. Я же совсем не хотел, чтобы они догадались, кто я на самом деле. [По Дворец-томы] давно переехали. Я все собирался к вам Жар-Птицу отправить, да никак не получалось. Их и так немного уцелело, а эта еще с саламандрами разговаривать не желает, смотрит так, будто вот-вот склюет. Не объяснять же ей было, кто я на самом деле. — Конрад повел плечами, как будто пиджак был ему тесен. — А вчера эти две рептилии, гранфаллоновы саламандры, Гертруда с Генриеттой, приставать начали — пойде-е-ем да пойде-е-ем в камин погреться. Я отказался — предпочитаю огонь внутри, а не снаружи, — Конрад гордо встряхнул седеющей головой, — а они тут же кинулись к хозяину — ябедничать, что порядочные саламандры так себя не ведут. Вся конспирация насмарку! Ну, пришлось крылья расправить, окно в Церемониальном Зале высадить, шороху было… — Конрад приосанился, но тут Филин окончательно потерял терпение:

— Спасибо, Конрад, это все ужасно познавательно, но про Инго-то… — нетерпеливо сказал он.

— Про Инго? Я…

— Конрад! Ты здесь, живой и целый! А он там! Есть разница, а?! Ну?

— Инго гораздо лучше, чем вы думаете, — сказал Конрад тоном ниже и очень серьезно. — Все-таки настоящий принц. Они все время пытались его заколдовать, но у них пока не больно-то получилось. — Тут Конрад почему-то вздохнул. Правда, им удалось сделать так, что ночью он… э… в их власти. Скверное это зрелище — себя не помнит и ни на что не похож. Нет, похож — на сморчок. А вот если они его коронуют — таким он и останется, но это будет уже неважно, потому что вместе с ним весь Радинглен станет таким же. Я сначала смотреть на это не мог, а потом подумал, что ночью он — не он, а так, наваждение… В сущности, так оно и есть.

— Хорошо бы, чтобы так оно и было, — Филин потеребил бороду. — Погоди-ка, ты все время говоришь «они». Это от почтения к господину Мутабору или там кроме него еще кто-то завелся?

— Еще чего не хватало — от почтения! — возмутился Конрад. — В Черном Замке, судя по всему, много всяких тварей. Некоторых я видел. Некоторых слышал. Некоторых чуял, но и этого мне хватило, — Конрад вздрогнул и как будто даже стал меньше ростом. — А некоторые у Мутабора еще в проекте — развлекается, на скрипке своей играет и тем создает всякую мерзость. Я уже не говорю о том, что вся нечисть, которая раньше в Радинглене по подземельям таилась и носа наружу не высовывала, теперь в подчинении у Мутабора состоит и по городу свободно расхаживает — тролли, гоблины и еще много всякого… Но главный-то там он один, просто от него же черная магия во все стороны расплывается, как чернила от каракатицы, разные формы принимает.

— Знаю. — Филин нахмурился. — Можешь не объяснять.

— Вот и получается, что Мутабор все и всех под себя подминает. И чем сильнее его колдовство, тем хуже от этого принцу. Ночью в особенности… Днем-то он еще держится.

— Разве в Черном Замке бывает день? рассеянно спросил Филин, как будто думая о чем-то другом.

— Филин, я вас не обманываю и не утешаю, я прекрасно понимаю, каково вам это слушать!

В Замке дня почти что и нет — так, сумерки, знаете, как перед грозой. А ведь дело идет к тому, что Черный Замок вот-вот пожрет весь Радинглен. И наверху это очень даже заметно: день уже очень короткий, короче даже, чем здесь зимой. Мутабор года четыре назад Инго объяснил, что солнце, конечно, досадное недоразумение, глаза от него болят, но после коронации с ним удастся покончить. Он-то говорил, что только в пределах Радинглена, но имел в виду совсем другое — соседние миры. А ближайший мир, сами знаете — этот, где мы с вами в данный момент кофе варим. Вы часом не заметили, как теперь рано темнеет? Это все Мутабор…

— Хватит про Мутабора, — Филин резко поднялся и заходил взад-вперед по кухне, взъерошенный, как сердитая птица. — Ты мне скажи, Инго днем еще держится — это как?

— А ого-го как! Сам удивляюсь! Мутабор его вон уже сколько обрабатывает, а до конца заколдовать так и не смог. Днем-то он принц как принц, рыженький, как у них в роду заведено. Славный, только замученный очень. Мутабор заставляет его днем спать, но он не всегда слушается. Он там Библиотеку нашел, между прочим, так что голову ему заморочить никому не удалось, все нужные книжки он прочитал и кто такой Мутабор, прекрасно понимает. Я отвечаю, Филин, я все это время был при нем! И еще он помнит себя ночного, и это ему абсолютно не в радость.

То, что он себя ночного помнит, — это, конечно, хороший признак… — пробормотал Филин себе в бороду, внимательно глядя на Конрада. — И Библиотека… Но, чтобы выдержать, этого мало. Кто там при нем был, кроме тебя?

— Ну… В общем, так. Сначала к нему приставили какую-то кромешную тетку — присматривать. Так, ничего особенного, домомучительница, главная по швабрам… Она к нему не приставала, кормила — и все. Им же надо было его до коронации сберечь, вот она и берегла. Потом, когда я туда саламандрой пролез, она меня Инго дала — вот, игрушка тебе, говорит, смотри, какая ящерка. Ей же надо было, чтобы он ей не мешал и поменьше на глаза показывался…

— А что это за женщина? Откуда она в Черном Замке вообще взялась?! Ей бы памятник поставить…

— Да понятия не имею! Что-то вроде экономки. Зовут Алиенор, представляете? Сложением с матерого мамонта, говорит басом и свирепая, как… Главное, что она его не воспитывала. А потом он нашел вход в Библиотеку. Ну и дальше с ним, как вы понимаете, уже ничего было не сделать.

— А пытались? — чужим голосом спросил Филин.

— Мутабор и пытался, мрачно ответил Конрад. — На скрипке ему играл. Беседы беседовал. Ну и достиг только того, о чем я вам сказал. Но жизнь у нашего принца, конечно, несладкая. Врагу не пожелаешь. Он почти не спит, чтобы времени не терять, и читает, как заведенный. И все правильно понимает… И главное — он настоящий! Он же все это время знал, что я дракон, но им не сказал… Наоборот, еще и кормил потихоньку. С едой-то в Черном Замке не ахти, местному-то населению совсем другое нужно… — Филин немедленно принялся намазывать Конраду бутерброд. — То еще было развлечение, знаете ли, — сидеть у Инго на плече и пялиться на Мутабора… — продолжал Конрад. — Замученный он, конечно, но сдаваться и не думает, нос задирает на нужный градус, молодец… Знаете, Филин, даже если его короновать, Мутабор получит все что угодно, но не самого Инго.

— Мутабор ничего не получит, — сказал на это Филин и поставил кофе на огонь.

— Представления не имею, как этого добиться, — вздохнул Конрад. — Он все-таки очень опасные шутки шутит, Филин. Заморочил весь город, создает разную нечисть, уменьшает день. Еще время вот поехало…

— Как — поехало?

— А так. Там только что — по моему личному времени, час назад — было утро, ну, разве что полдень. А здесь вот — уже ранний вечер… Число-то сегодня какое?

Филин ответил. Вид у него был крайне озабоченный.

— Ага, смотрите, разница уже набежала в две недели… Разболталось что-то, видите? Должно же быть одинаково — и Там, и здесь, — и Конрад снова вздохнул. — Ах ты!..

Кофе воспользовался моментом и с шипением убежал, но был настигнут и выпит в молчании. Хрупкую синюю чашку Конрад держал с величайшей осторожностью и каждый раз долго примеривался, прежде чем поднести ко рту. Что касается бутербродов, то они исчезали со стола с невероятной скоростью — Филин только успевал подкладывать их на керамическое блюдо, разрисованное изображениями котов. Чуть погодя он молча сходил в прихожую и проверил, хорошо ли заперта дверь. Конрад озабоченно разглядывал кофейную гущу на дне чашки, словно собирался на ней погадать. Вид у него был мрачный.

— Филин, я вот вас попросить хотел — спрячьте меня, ладно? Мне бы очень не хотелось, чтобы они меня здесь нашли, а искать будут, им же иначе в Сокровищницу не попасть.

— Спрятать так, чтобы тебя с гарантией никто не мог найти, почти невозможно, тебя же видно, — задумчиво начал Филин, ставя в раковину кобальтово-синие чашки. — Подожди-ка, ты ведь здесь в драконьем виде, я надеюсь, не показывался?

— О чем речь! — Конрад возмущенно вздернул кустистые брови. — Превратился сразу над Мостиком, — кстати, это еще уметь надо, — и пешочком, пешочком. Я ведь думал еще засветло к вам успеть, Филин, но только человеком-то я давно не хаживал, трудно было переключиться. Хотел проходными дворами срезать, так ведь по привычке перед каждой аркой останавливался и прикидывал, пролезут крылья или нет… Цирк! Он невесело усмехнулся.

Филин уселся и хлопнул себя но коленям.

— Тогда вот что. Здесь ты сам себе хозяин: хочешь — будешь драконом, не хочешь — не будешь. Я сделаю так, что в ближайшее время, [впредь до дальней… их] моих и только моих распоряжений, провести тебя Туда никому не удастся. Только не обессудь: никому — так никому. — Он нахмурился. — А что касается спрятать — тут я сделаю все, что смогу, но и ты тоже должен в этом поучаствовать. Поменьше думай, что ты дракон, смотри футбол этот дурацкий, пей кофе, задури себе опять голову человеческой жизнью — помнится, у тебя уже получалось. И очень неплохо.

— Неплохо, Филин, у меня получалось, пока супруга не узнала, что я звероящер, — мрачно возразил Конрад. — Как вспомню…

— За это время, — осторожно сказал Филин, — супруга могла и передумать. Оценить. Проникнуться. Раскаяться. Истосковаться. И так далее.

— Гхм… — в сомнении пожал плечами Конрад.

— Так вот, — продолжал Филин. — Запомни, пока ты сам не захочешь стать снова драконом — никто тебя не заставит. Даже если толпа зевак будет бежать за тобой по Невскому, крича: «Дяденька, полыхни пламенем!» Лучше, конечно, чтобы не бежали. А за глаза не беспокойся — дня через два-три погаснут, и тогда можешь очки снимать. То есть и сейчас, конечно, можешь, да чего мне тебя учить… Поживи пока у меня, если хочешь.

— Спасибо. Наверное, нет. Мне же есть к кому пойти, вообще говоря. Проверить насчет раскаяния… Вы позволите позвонить?

Филин кивнул, отошел к окну и стал смотреть, как внизу на площади рассасывается ежевечерняя автомобильная пробка, но при этом взгляд его то и дело перелетал на часы.

С высоты башни шум города был почти не слышен. Над пестрой вечерней толпой косо летел крупный снег. За спиной у Филина Конрад набрал номер, сделал глубокий вдох и заговорил:

— Надежда? Добрый вечер, это Борис Конрад, если ты такого помнишь… Я здесь поблизости и мог бы быть у тебя через… так, сколько тут лету — десять минут?.. Ах да. Не рассчитал. Через полчаса… Что? Гости? Нет-нет, Наденька, гости не помешают. Жди, сейчас буду.

Филин, думавший совсем о другом, все же не смог удержаться от мысли, что знакомой ему только понаслышке Надежде Царапкиной предстоит более чем веселый вечер.

Пока Конрад спускался по лестнице, из открытого окна верхнего этажа вылетела большая ушастая птица. Она сделала широкий круг над площадью и улетела в направлении Ботанического сада. На фоне темнеющего неба никто ее не заметил. Выйдя из подъезда, Конрад задрал голову и хотел было помахать Филину на прощание, но окна в башне были темны.

…Полчаса спустя Конрад, на чьем белом пальто по-прежнему не было ни единого пятнышка, позвонил еще в одну дверь, стряхивая с плеч снег. Открыла ему миниатюрная женщина в ярко-красном платье и красных же тапочках с помпонами. Она изумленно ахнула и театрально прижала руки к груди. Конрад, не сказав ни слова, быстро нагнулся и поцеловал ее в щеку; Надежда старательно сделала вид, что это ей не но душе, однако машинально привстала на цыпочки ему навстречу. Но прежнему молча Конрад прошагал по длинному коридору, привычным жестом отворил дверь комнаты и обнаружил за ней празднично накрытый стол с разноцветными салатами и замершего над полной тарелкой массивного коротко стриженого человека, который уже открыл рот, чтобы отправить туда бутерброд с ветчиной. В комнате отчетливо пахло дорогим и, с точки зрения Конрада, невыносимо приторным одеколоном. Галстук гостя полыхал, как тропический закат, а под локтем, прямо на белой скатерти, были выложены сверкающая зажигалка, мобильник и еще какие-то штуковины, которые Конрад разглядывать не стал.

— Вечер добрый, — приветливо сказал Конрад и протянул длинную руку. — Борис Конрад, муж Надежды.

— Дмитрий, — сказал массивных! человек, уронив бутерброд в тарелку так, что во все стороны брызнул майонез, и воздвигаясь над столом, — Надежда, — подумав, обратился он к хозяйке дома, — а ты вроде говорила, типа разведена…

— Ничего подобного, Наденька заблуждается, мы в законном браке, вот могу и паспорт… — вмешался Конрад и полез во внутренний карман пиджака. Дмитрий напрягся и поспешно сунул руку под свой пиджак (похоже, самое главное он на стол не выкладывал). Между тем Конрад действительно извлек неизвестно каким чудом уцелевшую книжечку (все-таки саламандрой притворяться — не шутки!) и помахал ею в воздухе.

Надежда храбро шагнула вперед, будто собиралась заслонить собой то ли Дмитрия от Конрада, то ли Конрада от Дмитрия. В любом случае это вряд ли имело смысл: она была ниже любого из них на две головы.

— Борька, я тебя прошу, давай без выпендрежа! — нервно сказала она. — Ты же как сквозь землю провалился! Между прочим, я тебя чуть не с милицией искала! Целый год! — в ее голосе зазвучали слезы. — А могла бы вообще через полгода замуж выйти! — она бессильно опустилась на стул. — Все по закону — больше шести месяцев никаких сведений…

— Зато теперь они у тебя есть, и весьма достоверные, — заявил Конрад, оглядывая Надежду и недоеденные салаты. — Я здесь. Я весьма благодарен нашему другу Дмитрию за то, что он во время моего вынужденного отсутствия принимал в тебе участие…

Дмитрий, переминаясь с ноги на ногу, открыл и закрыл рот, как рыбка в аквариуме, но ничего не сказал.

— …и буду счастлив видеть его у нас в гостях в любое время, но, увы, не теперь. — Конрад лучезарно улыбнулся массивному Дмитрию.

Тот, набычившись, угрожающе заговорил:

— Ну, ты даешь! Ты, это… погоди… Надо как бы прояснить… это самое… ситуацию!

Конрад дружелюбно покивал ему и извлек из кармана пиджака сигареты. Вы позволите? — он протянул было руку к блестевшей на столе зажигалке, по тотчас легонько хлопнул себя по лбу: —Ах, проклятая рассеянность! Конрад щелкнул пальцами У самого копчика сигареты, вспыхнуло пламя, и он с удовольствием затянулся. Дмитрии громко и отчетливо икнул.

— Какие-то проблемы? Конрад улыбнулся ему еще лучезарнее и, аккуратно сняв очки, положил их в карман, после чего повернулся к Дмитрию и взглянул ему прямо в глаза. Надежда, за двенадцать лет Конрадова отсутствия несколько подзабывшая его привычки, тихо визгнула: в глазах столь неожиданно возвратившегося мужа горели красные огоньки.

Дмитрий бочком дернулся к столу, быстренько сгреб со скатерти зажигалку, которой пренебрег Конрад, телефон, что-то еще, быстренько распихал свое добро по карманам и попятился к двери.

— Ну, раз ты так! — с порога бросил он ни в чем не повинной Надежде. — Вообще! Ноги моей здесь не будет! Без базара!

Надежда, вздохнув, пошла закрывать за гостем дверь, а Конрад, тоже вздохнув, но так и позабыв снять с лица лучезарную улыбку, погасил сигарету о край его тарелки. Затем извлек из кармана и тщательно протер очки, и тут из-под края скатерти показалась темноволосая мальчишеская голова. Голова, надменно приподняв уголок рта, поглядела на Конрада снизу вверх. У Конрада появилось странное ощущение, что он смотрит на собственное отражение в чуть кривоватом зеркале. Из-под стола не спеша выбрался худой длинноногий сероглазый мальчик.

Из коридора донесся звонкий голос Надежды:

— Борька, я тебя сколько раз просила не курить в комнате, а ты… — она вошла и умолкла. — Константин! Ты же сказал, что пойдешь к Горшковым!

Чего я там не видел, — буркнул маленький Конрад, продолжая внимательнейшим образом изучать большого.

— Здравствуй, Константин, будем дружить, — тихо сказал старший Конрад и протянул мальчику руку. Тот, чуть помедлив, подал свою.

— Это мой Костя, — несколько запоздало пояснила Надежда.

— Очевидно, это наш Костя, — вкрадчиво поправил ее Конрад.

— Нет, мой! — Надежда топнула ногой, причем оба Конрада, и большой и маленький, одинаково закатили глаза — мол, начинается. Костя привык к тому, что его мама легко заводится, а Конрада даже двенадцать лет пребывания в Радинглене не заставили забыть бурный темперамент Надежды, на которую любой скандал действовал, как освежающий душ. — Ты никогда не интересовался ребенком. — Надежда всхлипнула. — Я одна, все одна, все на себе тащу! Я могла бы в опере петь, а не в этой дыре позориться!

«Это она про клуб», — почти не шевеля губами, пояснил Костя Конраду. Тот скосил глаза на сына: тот сохранял совершеннейшее спокойствие и вообще имел вид человека, привыкшего терпеливо пережидать подобные грозы. Между тем спектакль продолжался: внимание двух заинтересован пых зрителей только еще больше разгорячило маму Царапкину, которая смолоду мечтала о сцене, но, поскольку карьера не состоялась, чаще всего устраивала театр на дому.

— Ну что вот ты пришел? горестно вопросила она мужа, со переставляя и передвигая на столе вазочки и тарелочки с разными деликатесами, причем Конраду небезосновательно показалось, что одна из этих посудин в ближайшие мгновения может полететь в него, — Только-только у меня жизнь стала налаживаться, только-только… а ты пришел и пошло-поехало: сразу все вверх дном, всех разогнал…

— Ну и правильно сделал, — пробурчал Костя, к великому удовольствию Конрада. — Он мне вообще не нравился. Приходит, сидит, ест без конца, чуть что на меня шикает…

— Что-о-о? — казалось, Надежда взяла самую высокую из всех возможных нот. — Да как ты… Да я для тебя…

— Мам, я пойду чайник поставлю? — миролюбиво предложил Костя, пресекая дальнейшее развитие этой темы.

— Иди, — обреченно махнула рукой Надежда, смаргивая слезинки с накрашенных ресниц. — Неблагодарный ребенок! Иди-иди. Я еще с тобой побеседую.

Костя подхватил чайник и подозрительно медленно удалился, шаркая тапками.

— А со мной ты не хочешь побеседовать, Наденька? — мягко осведомился Конрад, едва за Костей затворилась дверь. — Правда, я уже кое-что о тебе знаю… — он уселся напротив нее за стол и поискал глазами чистую тарелку. — О, заливная рыба! Я бы с удовольствием попробовал что-нибудь. А вот это с чем?

От такой наглости Надежда едва не потеряла дар речи. Но Конрад знал, что делал: кроме пения и скандалов, жена больше всего на свете любила готовить. Как она при этом сохраняла столь и стройные очертания, некогда поразившие его в самое сердце, было загадкой.

— Крабовый салат с кукурузой., — пролепетала она, но тотчас взяла себя в руки и нашла в себе силы продолжить выяснение отношений. — Он вошел в моду за последние несколько лет. Которые ты неизвестно где болтался, — ядовито прокомментировала она, тем не менее накладывая в тарелку вышеуказанный салат. — Кстати, где? Если даже про крабовый салат не знаешь?

— Далеко, — лаконично ответствовал Конрад. — Не было там крабового салата. К сожалению. И много чего еще не было.

— Борька, Борька, — с горьким вздохом продолжала Надежда, придвигая Конраду тарелку с заливной рыбой. — Ты совершенно не меняешься! И шуточки у тебя по-прежнему дурацкие. Примчался — здравствуйте, я ваша тетя, — всех на уши поставил… Нет чтобы уладить все по-человечески!

Конрад ничего не ответил, поглощенный возвращением к забытым в Радинглене кулинарным чудесам. Кроме того, он по опыту знал, что сейчас последует новый взрыв эмоций, так что нужно было хотя бы сил набраться… Его подозрения оправдались.

— Впрочем, куда тебе по-человечески! — воскликнула Надежда после умело выдержанной мелодраматической паузы. Ты всегда вел себя как полное чудовище!

— Почему же «как» с некотором обидой возразил Конрад. Чудовище и есть Перепончатокрылое огнедышащее. Только я бы на твоем месте, Надюша, не вкладывал в это слово такой уж отрицательный…

— И имей в виду, — пламенно перебила его Надежда, — с ребенком я тебе общаться не позволю!.. Звероящер!

Конрад невразумительно хмыкнул, но тут…

— Кто-кто? Какое чудовище? Где звероящер? — из-за двери высунулось заинтересованное лицо Кости. — Дракон, что ли? Как в кино?

— Константин! Ты что, опять подслушивал?! — возопила Надежда.

— А чего он сигарету от пальца зажег? — невозмутимо спросил Костя.

— Как в кино… — эхом отозвался Конрад.

* * *

— Царапкин, — устало произнесла биологиня Полина Петровна, — прекрати качаться на стуле.

Костя ее слов будто бы и не слышал. Стул, на котором он сидел, балансировал на двух ножках уже минут пять. Лиза успела шепотом поспорить с Лялькой на жвачку с вкладышем, что еще пять минут он не продержится. Лёвушка, навострив уши, прислушивался к их пари и кидал сквозь толстые стекла очков внимательные взгляды то на Лизу, то на Царапкина.

— Царапкин, я кому говорю, — настаивала Полина Петровна, — ведь свалишься же, чудо в перьях. — Она тяжко вздохнула. Шестой урок — не шутки, особенно для бабушки семерых внуков.

Костя продолжал упражняться в эквилибристике, уставясь при этом с отсутствующим видом на чучело игуаны в углу.

— Царапкин! — даже беспредельное терпение учительницы со стажем когда-нибудь да иссякает. — Кому говорю!

Неизбежное свершилось, и стул с треском рухнул, а вместе с ним и Костя. Лялька с сожалением подтолкнула к Лизиному локтю жвачку в алой обертке.

— Я не Царапкин, — сумрачно сказал поверженный Костя. — Я с сегодняшнего дня Конрад.

— Ах вот оно что! — язвительно покачала головой Полина Петровна. — Почему же в классном журнале нет твоей новой фамилии?

— Документы долго оформлять.

— Вот что, Константин как-тебя-там, — сказала Полина Петровна (Костя побелел от злости). А двойка в четверти по поведению тоже относится исключительно к Царапкину? Ведь выгонят тебя из школы, помяни мое слово, выгонят! В нашей школе многие учиться хотят! Давай-ка дневник, и чтобы мама пришла к директору. Как бы ей за стул платить не пришлось!

— А можно, папа придет? — спросил Костя с ноткой угрозы в голосе.

— Папа? — удивилась Полина Петровна. — Что ж…

Зазвенел звонок.

На следующий день, едва закончились уроки, Лиза еще с лестницы, ведущей в просвистанный сквозняками вестибюль, увидела очень высокого человека в белом пальто и темных очках. Незнакомец, в белом пальто улыбался и махал рукой сбежавшему с лестницы Косте.

«Наверно, это и есть Костин папа, — догадалась Лиза. — Эх, везет некоторым…»

Старшеклассницы проплывали мимо Костиного папы с преувеличенной грацией.

Пока Лиза надевала все сто ненавистных зимних одежек, завязывала шнурки и застегивала пуговицы, через вестибюль по направлению к двери столовой пронесся директор школы Игорь Сергеевич. Вид у него, как всегда, был очень занятой. Краем глаза Лиза заметила, как Костя указал папе на директора, и оба устремились ему наперерез.

Директор неохотно остановился и сделал недовольное лицо. Папа Конрад что-то сказал. Директор принялся жестикулировать. Костя неподвижно стоял в странной позе, в которой надменность сочеталась со смирением. Директор явно произносил обвинительную речь и даже поднимался на цыпочки от возмущения, а папа внимательнейшим образом слушал, с интересом глядя на него сверху вниз. Костя начал тоскливо вздыхать от нетерпения и возить носком стоптанной кроссовки по белоснежным плитам пола.

Обвинительная речь была длинной и прочувствованной. В ней говорилось о драках, дерзости и хулиганстве, о порче школьного имущества, о глумлении над святынями, непочтении к власть имущим и неповиновении вышестоящим. Похоже, директор решил довести до сведения Конрада-старшего все прегрешения, которые накопились на Костином счету с первого сентября первого класса, когда будущий троечник Царапкин на первом же уроке ухитрился добыть маркер и разукрасить парту всяческими неподобающими и несмывающимися картинками, вместо того чтобы, как весь класс, тихо и мирно рисовать восковыми мелками на бумаге портрет своей мамы.

Папа Конрад дослушал до конца, потом улыбнулся и что-то возразил директору. Игорь Сергеевич гневно замотал головой. Папа Конрад посуровел и опять что-то возразил. Игорь Сергеевич сделал недвусмысленное движение ладонью — нет, мол, и нет. Папа Конрад снова улыбнулся, сдвинул очки на кончик носа и пристально поглядел на директора поверх элегантных притемненных стекол. Игорь Сергеевич вытаращил глаза, поперхнулся обвинительной тирадой и втянул голову в плечи. Папа Конрад что-то спросил. Игорь Сергеевич вздрогнул, секунду непонимающе глядел на папу Конрада, потом энергично закивал, сердечно пожал протянутую папой Конрадом руку и заспешил в столовую, потирая вспотевший лоб. Костя победно улыбнулся и вскинул на плечо рюкзак с мрачным изображением черепов, костей и еще чего-то устрашающего. Потрепанный вид рюкзака свидетельствовал о том, что им неоднократно и страстно играли в футбол, а также наверняка лупили кого-нибудь по голове.

На пути к дверям Костя с папой прошли мимо Лизы, и старший Конрад, поглядев на ее рыжую голову с высоты своего удивительного роста, произнес нечто вроде «Оу!». Лиза сердито фыркнула и задрали нос.

Выбежав на школьное крыльцо, Лиза подпрыгнула от неожиданности и чуть было не кинулась обратно в вестибюль. На набережной, облокотясь о гранитный парапет и эффектно вырисовываясь на фоне здания филологического факультета на том берегу, стояла собственной персоной Гертруда Генриховна, выдающийся педагог, в редкостно уродливой черной шляпке с лазоревым пером. Рядом с ней курила длинную тонкую сигарету поразительно похожая на Гертруду длинная тонкая дамочка в красном пальто — та самая, которую Лиза встретила у ненавистного подъезда после памятного урока. Лиза в панике спряталась за чью-то спину, но тут же обнаружила, что Горгона с сестрицей (а кто же это еще мог быть, если не красотка Генриетта, о которой Горгона Лизе все уши прожужжала!) вовсе на нее не смотрят. Обе пристально глядели вслед удаляющемуся Косте и его новому папе. Лиза удивилась, что их так заинтересовало; впрочем, случившаяся рядом Юлечка Южина тоже неотрывно глядела вслед папе Конраду, да и старшеклассницы…

Лиза уже хотела было пойти поговорить с Леонардо и Леандро, но спохватилась и грустно вздохнула. На следующий же день после полнолуния она уже пробовала как следует порасспросить львов о Бродячем Мостике, но они даже не отозвались на приветствие. Лиза сначала испугалась, не покинул ли ее суперабсолютный слух, но с облегчением различила приглушенное львиное урчание. Наверно, Андрей Петрович и правда на них здорово цыкнул, вот они и боятся разговаривать. Заранее предвидя результат, Лиза добрела до Александровского сада, но и верблюд только посапывал. С тех пор она оставила всякие попытки побеседовать со львами и верблюдом и утешалась привычными длинными прогулками по городу.

Сегодня Лиза снова отправилась домой пешком, то петляя узкими улочками, то выходя на широкие проспекты. «Вот интересно, — размышляла она, — если смотреть прямо перед собой, на людей, на витрины, на светофоры, на машины, то вроде бы обычный город Петербург. А вверх посмотришь — совсем другое дело…» Так оно и было: Радинглен, казалось, все время пытался проступить сквозь привычные питерские пейзажи. То в глаза бросалось какое- нибудь причудливое окно, то линия крыши над чердаком казалась странно знакомой, то вдруг манила подойти поближе старинная кирпичная кладка или высокая арка, за которой виднелся двор с забытым фонтаном. А иногда вдалеке, над каким-нибудь сквером, маячила причудливая башня или освещенный эркер, и тогда Лизе и впрямь казалось, что волшебный город начинается совсем рядом, вон там, и нужно сделать шаг и сразу попадешь туда. И она долго-долго смотрела вдаль и грустно думала: «На самом- то деле не все так просто — а жалко!»

Дома, делая геометрию, Лиза рассеянно подняла взгляд на висевший у нее над столом список класса с телефонами — очень удобная вещь! — и зеленым фломастером зачеркнула «Царапкин» и вписала «Конрад». Не то чтобы Лиза была так уж педантична, но когда делаешь ненавистную геометрию, поневоле ухватишься за любой повод отвлечься. Вечером Бабушка, зайдя зачем-то к Лине к комнату, прищурилась на зеленую надпись и спросила: «А почему Конрад, Эльбет?» Тон у нее был как будто довольно безразличный, но Лизе почему-то показалось, будто появление этой фамилии в классном списке произвело на Бабушку неизгладимое впечатление. А когда Лиза рассказала о случившемся на биологии (об «Оу!» она умолчала, снова внутренне фыркнув), на лице у Бабушки появилось выражение глубокой задумчивости. Лиза давно не видела ее такой озадаченной. Потом, после долгой паузы, Бабушка наконец произнесла:

— Конрад? Царапкин? Да-да, мама у него певица… Надо же, совершенно не помню, как он выглядит.

Лиза показала Костю на прошлогодней классной фотографии.

— Угу, — все так же задумчиво произнесла Бабушка. — Ага. А этот симпатичный толстый мальчик — не тот ли, что иногда носит за тобой рюкзак? У него еще фамилия…

— Лёвушка Аствацатуров, — со вздохом сказала Лиза. Почему-то после ссоры общаться с Левушкой стало гораздо сложнее: все время приходилось следить за собой, чтобы не проговориться про Радинглен.

… На следующее утро Костя Конрад-Царапкин пришел в школу с новеньким стулом под мышкой и мрачно отнес его в кабинет биологии.

А в пятницу, в субботу и в понедельник он не пришел в школу вовсе. К сломанному школьному имуществу это не имело никакого отношения.