Такого ужасного Нового года у Лизы в жизни не было еще ни разу. Даже в десять лет, когда она заболела ангиной и провалялась с компрессом на шее не только тридцать первое декабря с первым января, но и половину каникул. Сейчас Лизе хотелось только одного – чтобы эта несчастная новогодняя ночь поскорее кончилась. Ничего себе, праздничное настроение…

Украдкой покосившись на часы, Лиза вздохнула и завернулась в свитер, наброшенный поверх неудобного бального платья, которое второпях наколдовал для нее Инго. Еще рано, взрослые пока и не думают расходиться. Наверно, до утра просидят. Инго, правда, уже раза три шепотом предлагал ей пойти спать, но Лиза твердо знала, что хозяйке дома так поступать неприлично. Тем более, Бабушка извинилась и ушла к себе часа полтора назад – и была уже белая, как скатерть.

Вся комната была заставлена свечами, они мигали, оплывая, радужная елочная гирлянда тоже мигала, и от этого знакомые лица казались какими-то чужими, с какими-то лишними тенями и углами. Перед глазами у Лизы все плыло. Поджав под себя ноги, она сидела в кресле и, чтобы не задремать, вяло жевала мандарин и методично растравляла душевные раны, подсчитывая обиды последних суток. Обид накопилось порядочно.

Начать с того, что Лева так-таки и укатил в деревню с родителями. А Костя, уже после суеты вокруг картины, ни с того ни с сего позвонил, обещал придти – и не пришел. Но это выяснилось уже когда они добрались до дома, а добирались, во-первых, с приключениями, а во-вторых, порознь. Новый год решено было встречать на Гатчинской, а не в Радинглене, и вот Филин с Инго заявили, что прогуляются пешком, через Бродячий мостик. Секретные разговоры, сообразила Лиза. Амалия тоже, похоже, сообразила, но ничего на это не сказала, только губы почему-то сжала. А вскоре Лиза поняла, почему: Амалия вызвалась перебросить Лизу с Бабушкой домой, как она выразилась, «почти мгновенно». Но…

Сначала они с Амалией и Бабушкой очутились на Васильевском острове, потом Амалия сделала еще одну попытку, и они оказались в заснеженном запертом саду на набережной Фонтанки, где деревья были обмотаны призрачно-синими лампочками. Бабушка выразительно посмотрела на Амалию и задумчиво сказала в пространство:

– Интересно, далеко ли до метро?

Хотя прекрасно знала, что очень даже близко.

– Я сейчас все исправлю, – пообещала Амалия, но голос у нее был скорее раздраженный, чем извиняющийся. – Видите ли, я теоретик, а не практик.

Странно, мелькнуло в голове у Лизы, а прошлой осенью Амалия самым что ни на есть практическим образом распутала слепившиеся в одно целое Радинглен и Петербург. Правда, тогда она всеми руководила, но все равно фриккен что-то или путает, или нарочно темнит. И еще фриккен за это время успела здорово подучить русский – изъяснялась легко и совсем без акцента.

– Обычно я работаю в паре с другим магом. Глауксу должно бы это помнить, – оправдалась Амалия, не выдержав Бабушкиного взгляда.

– Да? – светски спросила Бабушка, в голубоватом свете фонарей казавшаяся особенно усталой. – Ах, конечно, вы же так давно знакомы. Но Филин забывчив. Особенно по части долгов.

Ссорятся, определила Лиза. Или вот-вот поссорятся. Взрослые как-то так умеют – вроде бы ничего особенного не говорят, с виду не скажешь, что назревает ссора, а на самом деле… И зачем им Андрея Петровича делить? Кому от этого лучше?

– Фриккен, может, второй маг буду я? – на свою беду предложила Лиза и тут же почувствовала, что Бабушка дернула ее за рукав – мол, не суйся.

– Спасибо, ваше высочество, – без тени насмешки отозвалась Амалия, – но я постараюсь справиться. Вы не могли бы пока подержать мою сумку?

Лизе ничего не оставалось, как взять увесистую гобеленовую торбу. Амалия откашлялась и взмахнула руками так резко, что с ближайшего куста, сверкая, посыпался снег.

Через мгновение они втроем стояли на Гатчинской улице, и Бабушка тотчас спросила у Лизы:

– Бетан, ключи при тебе?

Лиза приготовилась вздохнуть с облегчением, но не тут-то было.

– Пойду прилягу, – объявила Бабушка, – а ты тут хозяйничай.

«Одна?!» – чуть не вырвалось у Лизы, когда Бабушка удалилась в свою комнату и мягко прикрыла дверь.

До нового года всего ничего! Что делать? За что хвататься? Лиза впала в панику. Не то чтобы она не умела хозяйничать, но наготовить на целую компанию… еще ведь Маргарита пожалует вместе с папой Смуровым! И еще фриккен Бубендорф тут! Ее, наверно, развлекать полагается, а салатики нарезать не попросишь. Да и какие салатики, из чего?! Лиза метнулась на кухню и застыла перед распахнутым холодильником. Пусто.

У Лизы подогнулись коленки.

– Позвольте, я помогу? – голосом мягким, но исключающим всякие возражения, спросила Амалия.

И принялась помогать, да так, что следующий час Лизе оставалось только указывать, куда что ставить, наливать, вешать и раскладывать. Впрочем, нет: поначалу раскладывала она сама, путаясь в парадных тарелках и салатницах – гостью приспосабливать к делу было неудобно, а Бабушку беспокоить – немыслимо. Потом махнула на приличия рукой, и они с Амалией стали накрывать на стол вдвоем, и, конечно, с магией Амалия управлялась в сто раз быстрее и ловчее Лизы. И опять, несмотря на суету и усталость, Лизе в душу на секунду закралось сомнение: как-то странно, что колдовство у Амалии то получается, то нет. Может, потому, что тарелки и пироги перемещать проще, чем людей?

Новогоднее угощение Амалия перенесла из Радинглена: Циннамон еще с утра наготовил на целый пир. Лиза крутилась волчком, по кухне гуляли одуряющие ароматы, но… все равно праздника не чувствовалось. Потому что не пахло Бабушкиной шарлоткой, а ее никакие шедевры Циннамона не заменят. Да и елку Лиза с Бабушкой всегда наряжали вдвоем – а в последнее время втроем с Инго. Новогодние игрушки Амалия поманила пальцем с антресолей, и все три коробки плавно спланировали на пол. Елка – настоящая, пахучая – влетела в окно, которое для этой цели пришлось открыть. А с елкой фриккен Бубендорф перестаралась – разлапистое дерево подпирало потолок и игрушек не хватило. Правда, развесила их Амалия за три секунды, но не в том порядке, в каком надо – все любимые Лизины фигурки оказались спрятаны в нижних ветвях, а на самом виду висели какие-то не очень интересные матовые шары.

Подоспевшие Филин с Инго изумленно ахнули, тотчас включились в гонку… и тоже перестарались. Свечей они наколдовали столько, что впору было Церемониальному залу, вместо перегоревшей гирлянды тут же сочинили какое-то небывалое чудо с радужным отливом, а к нему – еще гору новых игрушек, на фоне которых старенькие стеклянные совершенно потерялись, потому что новые мигали глазами, шевелили крыльями и вообще только что не летали вокруг елки.

Лиза смотрела, как взрослые суетятся, и что-то ей в этом не нравилось. Уж больно лихорадочно они метались. Может, чувствуют себя виноватыми, что задержались, и поэтому так стараются? Впрочем, сама она металась не меньше. А еще шарахалась от беспечно порхающих по воздуху чашек и тарелок, вздрагивала, когда в форточку врывались блюда с тортами, пугалась гигантских свечей, которые, как грибы после дождя, возникали во всех углах, а потом еще и загорались сами по себе… но остановить брата, Андрея Петровича и фриккен Бубендорф не смела. Ведь они хотели как лучше. Только почему-то от этих улучшений и украшений в доме становилось все неуютнее – уж слишком все походило то ли на какой-то фильм, то ли на разворот в глянцевом журнале. И еще Лиза боялась, что Бабушка новшества не одобрит. Особенно то, что Амалия извлекла из буфета заветный чайный сервиз в нежно-голубых цветах, всегда стоявший там как в музее – даже в Новый год. Лиза не пила из него чаю вообще никогда, ни разу в жизни.

Потом Амалия спохватилась и убежала в Лизину комнату переодеваться. Инго внезапно спросил:

– Лизкин, что же ты еще не переоделась?

Лиза растерялась. Оглядела виноватым взглядом перепачканную в муке футболку и старые джинсы.

– Заказывай – что ты хочешь? Чего у тебя нет? Что-нибудь… модное? – настойчиво предлагал Инго.

Соблазн был слишком велик. Когда еще выпадет такой случай?

– Хочу платье… взрослое, черное, короткое и с блестками! – решилась Лиза. – И чтобы где-то немножко просвечивало. Вот.

Инго исполнил заказ в точности, но Лиза тут же пожалела о своей просьбе. Просвечивало платье так, что она стеснялась, в вырез на спине немилосердно дуло, на плече была тряпичная черная роза величиной с кулак, и из нее до пояса свисали витые ленточки, а блестки, вернее, чешуйки, нашитые на платье, противно царапались, особенно подмышками. И прошлогодние парадные туфли, как выяснилось, жали. Однако, поскольку Инго неуверенно сказал «очень красиво», пришлось смириться, чтобы его не обижать. Может, и есть такие мальчики, кто понимает в платьях, но Лизе они ни разу не попадались.

– А оно в полночь не превратится в сухие листья? – неловко спросила Лиза.

Инго не успел отшутиться, потому что в дверь затрезвонили и появилась Марго, а за ней Илья Ильич – бывший петербургский Хранитель. Илья Ильич, ничуть не похожий на Деда Мороза, нес, однако, битком набитую сумку. Стоило Марго сбросить куртку, как Лиза сразу почувствовала себя нелепой и неуклюжей, даже в сто раз нелепее и неуклюжее, чем обычно. Марго сияла, Марго заглядывала в глаза Инго, Марго даже привставала на цыпочки. Видно было, что она старалась нарядиться в радингленском стиле – сплошные шнуровки, вышивка и кружевные манжеты, но с ее короткой мальчиковой стрижкой все это не вязалось. А когда в комнату вплыла Амалия, приуныла уже не только Лиза – Марго тоже неожиданно стушевалась.

На Амалии было строгое бирюзовое платье. В пол, без блесток и шнуровок, открытое – но в меру, и нигде не просвечивало. В этом не было никакой необходимости. Просто в этом наряде стало видно, что фриккен Бубендорф – редкостная красавица. И что сейчас, на празднике, это в ней главное.

«Буду учиться», – решила Лиза, хотя и не знала, как.

Потом пришлось всем объяснять, что нет, Левы не будет. После чего немедленно выяснилось, что и Конрадов не будет. Об этом преувеличенно твердым голосом сообщил Филин, а Инго покосился на него и с явным усилием смолчал. Очень сложная у взрослых жизнь.

Потом все наконец расселись и стали нахваливать угощение, но Бабушка почти ничего не ела, и Лиза огорчилась. Когда рядом не едят, самой кусок в горло не лезет и стыдно становится наворачивать за обе щеки (а Лиза за время приготовлений успела проголодаться).

Потом пробило полночь, но Лева даже не позвонил, а Костик прислал Лизе на мобильник сообщение, которое дошло лишь после часу ночи и не читалось – одни сплошные закорючки.

Потом была раздача подарков, и атмосфера накалилась окончательно и даже как будто стала потрескивать.

Месяц назад Инго вызвался помочь Лизе решить вопрос новогодних подарков одним махом, сходил с ней в крошечный магазинчик на Заневском, и там они накупили целую гору елочных игрушек в виде разнообразных ангелочков – тряпичных, стеклянных, керамических, каждый со своим характером. Инго еще тогда сказал, что подарок на Новый год должен быть бесполезным, немножко дурацким, приятным и недорогим. И до сих пор Лизе казалось, что он абсолютно прав и что она замечательно вышла из положения.

Но тут выяснилось, что все остальные подошли к делу куда основательнее – и Лизе стало от этого так неловко, что даже в краску бросило. Поразительно, но Амалия запаслась подарками для всех, даже для Маргариты, с которой была едва знакома, и для ее папы. Бабушке она, например, привезла старинный чугунный утюжок для кружев – в пол-Лизиной ладошки длиной и весь ажурный. Смурову был презентован толстенный каталог Амберхавенской Национальной галереи, в который он тут же и уткнулся, забыв обо всем на свете. Упомянутой Маргарите достался тонкий браслет из зеленоватого амберхавенского янтаря (Марго заахала – такого даже в Кенигсберге не водилось). А самой Лизе – скажите пожалуйста! – фарфоровая кукла в зеенландском национальном костюме. Кукла была очень хорошенькая, в беленьких кудряшках, деревянных башмачках, плоеном чепце и расшитой жилетке, но Лиза немного растерялась. Что с ней делать? Глазами смотреть и руками трогать? Играть? Старовата Лиза уже в куклы играть…

После куклы на Лизу обрушился целый водопад подарков – совсем не тех, каких она ждала, поэтому через час у нее от фальшивой улыбки заболели щеки. Все хотели как лучше, все хотели ее порадовать. Поэтому Филин подарил ей кучу записей классической музыки в хорошем исполнении. А Бабушка – фланелевую ночную рубашку с оборками и рюшами. А Маргарита – маленький альбом Рафаэля. А Инго – стопку дисков с полнометражными мультиками, после чего вручил еще и печального плюшевого белька – детеныша нерпы. «Это тебе от принцессы Биргит Зеенландской, – заявил он. – У них в гербе нерпа».

А Лиза сидела и думала: хоть кто-нибудь догадается, что она уже не маленькая девочка? Хоть кто-нибудь поймет, что ей уже пора дарить… что там дарят взрослым девушкам? Ну да, украшения и косметику. Не то чтобы косметика была Лизе так уж нужна, а украшения – тем более. Но она уже не младенец, которого нужно всячески образовывать и развлекать игрушками!

К тому же Лиза прекрасно понимала, что сравнивать свои подарки с чужими нельзя, некрасиво, но не могла не обратить внимания на то, что дарят Маргарите. Маргарите ведь дарили подарки для взрослой девушки. Филин, например, подарил ей красивую шкатулку, а Инго вообще отмочил невесть что.

Уже в самом конце церемонии раздачи он неловко полез в карман и вручил Марго мобильник. Вернее, не совсем мобильник – он был гораздо больше и увесистее обычного телефона, да еще с дисплеем десять на десять сантиметров, в серебристо-голубом корпусе, с какими-то синими и белыми камушками.

Маргарита даже рот приоткрыла.

– Он чего только не умеет, – смущенно объяснил Инго. – Специальный, для музыкантов.

– Как это? – пролепетала Маргарита.

– Например, у него есть такая функция – вводишь ноты, а прибор выдает тебе мелодию. Кроме того, встроенный синтезатор. За качество звучания мне ручались, что весьма приличное… – Инго потер нос. – Подарок от нас с Ильей Ильичом. Кстати, потом над этой штукой еще Амальгамссен потрудился. Словом, вот тебе инструкция, а если чего-то не поймешь, то мастер объяснит, когда ты у нас будешь. – И выдал Маргарите том размером с роман Диккенса.

Смуров окинул блестящие камушки – следы Амальгамссеновских трудов – взглядом знатока и слегка побледнел, из чего Лиза заключила, что это не стекляшки. Она уже сталкивалась с амальгамссеновской механической магией и знала, что многие изобретения мастера работают на изумрудах, рубинах и сапфирах. Иногда еще на бриллиантах.

Марго онемела и растерянно держала смартфон на ладони, как птичку. Бабушка прошептала «Мот и транжира», – чуть громче, чем следовало. А Лиза подумала – что же брат не сообразил вручить эту штуковину без свидетелей?

И тут Инго – как будто этого мало! – достал из кармана сверкающий синий кулон на тонкой серебряной цепочке и уже без лишних слов повесил его Марго на шею. Марго прижала кулон ладошкой, заалелась и потупилась, трепеща ресницами. Было видно, что ей неловко поднять глаза – а особенно на Бабушку.

Подарки, приготовленные самой Маргаритой, тоже поразили Лизино воображение. Маргарита не просто вязала – ее подарки оказались не какими-нибудь трогательно-корявыми и бесполезными штучками, что обычно получаются у вяжущих девочек, – нет, полновесными произведениями вязального искусства. Кружевной воротничок для Амалии, огромная сложносочиненная шаль для Бабушки («Подлизывается», – сердито подумала Лиза и прочитала именно это самое на Бабушкином лице), по свитеру для Филина и Смурова – волшебнику голубой, папе-музейщику – сдержанно-кофейный. Лизе достались развеселые полосатые гетры в радужную полоску («Что я – клоун?!» – мысленно возмутилась Лиза, хотя сама Маргарита, гуляя по Питеру, бесстрашно носила такие же гетры, и на ней они выглядели ничуть не по-клоунски).

Под конец Марго вручила Инго длиннейший шарф, в котором сочетались всевозможные оттенки зеленого.

– По всем правилам куртуазности, – негромко и отчетливо произнесла Бабушка, отчего Маргарита опять бурно покраснела и поспешно объявила, что для Левы и Кости у нее тоже кое-что заготовлено, но это кое-что она подарит им лично.

Лиза раздарила всем своих ангелков, теперь казавшихся ей жалкими и убогими, взрослые вежливо поахали, и Лизе захотелось провалиться сквозь паркет – прямо как есть, в куцем платье с тряпочной розой.

Потом взрослые некоторое время горячо спорили о политике – наверно, они без этого не могут. Смуров, с трудом оторвавшись от каталога, сначала чуть не повздорил с Амалией, но потом они объединенным фронтом выступили против Филина, а затем произошли еще какие-то рекогносцировки, но Лиза этих тонкостей не уловила. Самое обидное было то, что Марго вставляла в разговор какие-то дельные замечания, и ее слушали, а Лиза чувствовала себя маленькой и глупой и даже ушла в ванную поплакать и заодно посидеть без туфель, но ее отсутствия никто не заметил.

Когда она вернулась, то увидела, что Бабушка уже совсем обессилела и сидит над полной тарелкой, ни к чему так и не притронувшись, однако старается быть вежливой, поэтому улыбка у нее как приклеенная. Амалия на минутку перестала кокетничать с Филином, которого упорно называла Глауксом, и в сотый раз спросила, чем помочь. Лиза буркнула «ничем» и по лицу Филина поняла, что, во-первых, ведет себя неподобающе (ну и пожалуйста!), а во-вторых, что Филину тоже не до праздника. А Маргарита с обожанием смотрит на Инго, а Смуров недовольно на Маргариту и временами на Инго, а Инго, в свою очередь, не только на Маргариту, но и на Амалию, а Бабушка, когда поднимает веки, переводит суровый взгляд с Инго на Маргариту и с Амалии на Филина и обратно… ну их с этой путаницей!

Наконец, Бабушка сдалась на тихие уговоры Инго и пошла прилечь. Все почему-то оживились – неужели они ее боялись? – и затеяли игру в буриме, и тут Лизу постиг еще один ужасный позор, потому что слова ее никогда особенно не слушались, а уж чтобы стихи написать… да еще на рифмы, которые тебе кто-то сует под нос… да еще за считанные минуты! Инго с Маргаритой одновременно шепотом предложили Лизе сочинять строчки за нее, и это было еще обиднее, поэтому она вторично ушла в ванную и еще немножко там поплакала и надела на надоевшее платье свитер и переобулась в тапочки, а когда вернулась, этого опять никто не заметил, и Лиза устроилась в кресле, с нетерпением глядя на часы.

Она все ждала, что Инго, как и обещал, наконец заговорит про меняющийся портрет, но так и не дождалась. Ну хорошо, при Бабушке он не решался, а теперь-то ему что мешает? Неужели совсем забыл?!

От разочарования и усталости Лиза начала клевать носом и уже прикидывала, как бы так незаметно подремать, – хотя чего там, все равно на нее никто не смотрит, да и темно почти! Елочная гирлянда сонно помигивала, свечи оплывали. Взрослые тоже были какие-то сонные и вялые, разговор то и дело замирал. Инго теребил длинными пальцами мандариновую кожуру, Филин сосредоточенно крутил проволочку от шампанской пробки, а Марго складывала из шоколадного фантика самолетик. Смуров вновь взялся листать амберхавенский каталог и зажег торшер. Только Амалия была свежа, как белая роза. В бирюзовой обертке. Заметив, что Илья Ильич вновь углубился в альбом, она вдруг перемигнулась с Инго.

Лиза поспешно включила волшебный слух и насторожилась: молчание Амалии и Инго было громче любого хлопка в ладоши, громче оклика «внимание!» Оно прозвучало так, будто кто-то позвонил в колокольчик в гулкой пустой комнате.

Амалия подсела к Смурову, а тот поднял голову от альбома. Глаза у него сияли.

– Поразительно! Я полагал, что знаю все варианты этого Ван дер Гроота – «Шоколадницы с семейством»! – Он показал Амалии разворот альбома, потом в сомнении посмотрел на обложку. – Амберхавен – это где-то в Скандинавии? Никогда не слышал.