… Кованая ограда и яблони в свежей зеленой дымке давно уже скрылись за излучиной реки, а заговорить никто так и не решался. Даже Костя, вопреки своей обыкновенной драконьей толстокожести, не произносил ни звука, только косился алым глазом через плечо – то ли рассматривал короля и королеву, то ли следил за Маргаритой. Это не мешало ему мчаться по реке со скоростью теплохода-метеора, оставляя шипящий пенный шлейф. Но берега реки, окутанные туманом, почему-то двигались мимо медленно, словно во сне.

Да и сама Лиза чувствовала себя тоже как во сне. Мама и папа посадили ее между собой – точно боялись, что она, Лиза, возьмет да и растает в воздухе. Лиза попыталась представить себе, что они чувствуют, когда на нее смотрят. Нет, не получается вообразить. Последний раз мама с папой видели ее крошечным младенцем, а теперь вот, пожалуйста, – четырнадцать лет и коса почти до пояса. Ох, как трудно привыкнуть к тому, что теперь они оба рядом… Кажется, всем придется теперь привыкать к тому, что все стало иначе.

К тому, что Инго остался в Саду.

К тому, что их пути разошлись. У нее, Лизы, другая жизнь и другие дела: надо вылечить Бабушку, надо поближе познакомиться с мамой и папой, как ни странно это звучит. Править Радингленом ей, Лизе, не придется, по крайней мере, в ближайшем будущем. Наверно, теперь можно готовиться к учебе в Амберхавене… Ох, сколько всего сразу!

Лиза избегала смотреть на маму с папой – уставилась на собственные промокшие ботинки. Она очень надеялась, что родители не обижаются и поймут, почему у нее пока не получается обрадоваться. Мысли беспорядочно кружились, как мотыльки вокруг лампы летом на веранде, и с мотыльковым упрямством возвращались все к одному и тому же.

Инго остался в Саду, остался навсегда, и когда наступит лето, это он будет теперь один-одинешенек смотреть, как кружат мотыльки вокруг лампы, и никому не сможет сказать: «Гляди!» Да, мама и папа здесь, мы плывем домой, к Бабушке, мы добыли яблоко, но вот Инго с собой не привезем. Как, спрашивается, сообщить об этом Бабушке? Ведь пройдет еще немало времени, прежде чем Инго придумает способ вернуться. Или мы придумаем.

Подняв глаза на Маргариту, Лиза безо всякого волшебного слуха поняла, что той невыносимо больно и обидно. Марго ведь ничего не знает ни о Садовнике и его обязанностях, ни о королевском слове. Или Инго все-таки ей объяснил там, у калитки? Даже и спрашивать страшновато. Правда, самой Лизе отчаянно хотелось услышать что-нибудь утешительное. От кого угодно. Лучше всего, конечно… да, лучше всего, конечно, от мамы с папой.

Лиза сунула руки в карманы, чтобы не дрожали. Правая рука при этом коснулась гладкого яблочного бока, а под пальцами левой что-то звякнуло.

Маргаритины украшения.

Лиза собралась с духом, извлекла всю пригоршню и протянула Маргарите.

– Вот, – начала она, – Маргоша, ты забыла в Черном замке, возьми, потому что Инго хотел…

Маргарита подставила пригоршню, мгновение-другое смотрела на колечки и браслеты неподвижным взглядом темных глаз – не узнавая, будто ей дали какие-то чужие вещицы непонятного назначения. Потом привстала и швырнула все украшения в реку. От неожиданности Лиза осеклась и растеряла с трудом собранные слова.

– Зачем мне это все теперь? – сдавленным голосом спросила Марго, отчаянно махнула рукой и попыталась гордо и отчужденно выпрямиться. Но у нее это не получилось. Мама с папой переглянулись, поняли друг друга без слов, и папа усадил Марго рядом с собой.

– Марго, не плачь и послушай меня внимательно… – и Инго Третий сказал именно то, что так хотела услышать Лиза, да и не только она. И хотя утешал он Маргариту, остальным его слова тоже внушили надежду.

Инго не взял Маргариту с собой не потому, что она не заслужила, не потому, что он ее не любит. Совсем наоборот – он не хочет принимать такую жертву, боится за нее, боится, что она может не выдержать вечного затворничества. Ведь если бы Марго осталась с ним, ничего было бы уже не изменить… А он пока не знает, как выйти за пределы долины, не оставляя Сад без присмотра. И еще Инго, в отличие от безоглядной Марго, сразу же подумал, каково придется ее отцу, если Маргарита вдруг возьмет да и не вернется – безо всякого предупреждения бросит и Илью Ильича, и учебу. И вовсе он не рассердился за сцену, которую Маргарита разыграла, чтобы выиграть время и уйти одной на поимку Черного замка. Просто Инго не хотел подвергать Маргариту опасности – хватит с нее опасностей, шутка ли, в одиночку покорить мутаборское порождение. А свое королевское слово Инго сдержит и вернется.

– К тому же, Маргоша, помни, что без Садовницы там никак нельзя, – добавила Уна и в ее голосе послышалась еле заметная улыбка.

Тут и Костик осмелел и решил внести свою лепту.

– А насчет побрякушек ты не горюй! – во всеуслышание посоветовал он Маргарите. – Ты такое провернула, что за это пол-Сокровищницы не жалко!

– Отстань, – сердито отрубила Маргарита и топнула ногой в спину бестактного звероящера. – Лучше ходу прибавь! Дуралей чешуйчатый…

Остальные не выдержали и заулыбались – правда, через силу и кривовато. Но на душе у путешественников стало полегче. И у Лизы в том числе. Папа принялся негромко расспрашивать Леву – кажется, пригодился ли плащ и как нога. Лева ответил: «И плащ пригодился, а уж перстень! Нога заживет – сильф крылья сменить не успеет». Вроде бы совсем обычные слова, а на самом деле поговорили они совсем про другое и мигом подружились. И вообще все как-то оживились и оттаяли – только каждый по-своему.

Старший Конрад, например, кашлял, ерзал, хрустел суставами и грозно косился на фриккен Бубендорф из-под насупленных кустистых бровей.

Лиза не сразу это заметила: она с надеждой смотрела то на Филина, то на маму и, как заведенная, твердила:

– Вместе что-нибудь да сообразим! Чтобы столько волшебников и не придумали, как быть! Мам, ты тоже волшебница, не отпирайся! Ты ведь нам поможешь? – Лизе очень хотелось верить, что все это сбудется. – А чего не умеешь, тому научишься!

– По такому случаю? – мама крепче обняла Лизу. – Обещаю – у Филина и научусь. – На этих словах она улыбнулась уже Андрею Петровичу. – Вы согласны? Я больше на вас не сержусь.

Волшебник просиял.

– А вы, фриккен Амалия, не откажетесь меня учить? – спросила мама.

Амалия, до этого сидевшая тише мышки, вдруг не выдержала то ли испепеляющих взглядов дракона, то ли того, как открыто и просто обратилась к ней Уна, и срывающимся голосом взмолилась:

– Послушайте! Мне надо вам кое-что рассказать – всем, и вашим величествам особенно.

И она, запинаясь и путаясь, выложила всю свою историю. Кое о чем из этой истории Лиза уже догадалась раньше, когда Амалия отчитывала ее за клубок. Но многого и вообразить себе не могла – например, каково Амалии было чувствовать себя послушной марионеткой Мутабора, или того, как он проучил ее, когда она однажды попыталась взбунтоваться и рассказать обо всем мужу. Заклятие не позволило Амалии разжать губы, и она записала свою историю на бумаге. Никто так и не понял, почему муж Амалии, Дитер Бубендорф, молодой, полный сил и совершенно здоровый, умер во сне от разрыва сердца. А листочки с исповедью рассыпались в прах… С тех пор Амалия больше не пыталась никому открыться и всех сторонилась. Ее считали строгой и замкнутой, а она просто боялась навредить кому бы то ни было – ведь Мутабор, казалось, постоянно держал ее под присмотром. И все это время доппельгангер давал Амалии, вдобавок к ее врожденным способностям, которые он сулился отобрать, еще и огромную колдовскую силу, силу черной магии, иначе нужные ему чары у Амалии бы просто не получились.

Кусая губы, рассказывала Амалия, как он заставлял ее сначала доносить ему на кое-кого из амберхавенских магов, как потом велел шпионить за Радингленом, и ей пришлось приложить немало хитрости и фантазии, чтобы заколдовать радингленские зеркала и подарить зачарованные.

– Свое я разбил, случайно, – вспомнил Филин. – Еще решил, что плохая примета.

– Вот поэтому тебе и повезло больше остальных! Они ведь так и не вернулись… – поспешно сказала Амалия. – Вот ты настоящий волшебник, Глаукс, а я так… чужая игрушка. Думаете, почему я с таким трудом расплела запутавшиеся города год назад? Почему все это время колдовала с таким трудом? Потому что все мои собственные силы были на исходе, а со смертью Мутабора я лишилась могущества, которое он мне давал. Кончено, я больше не волшебница, и поделом мне.

По ее голосу Лиза поняла, что каждое слово дается Амалии все труднее. Еще Лиза слышала, как колотится сердце у мамы, но та слушала, не перебивая, и Лиза была ей за это благодарна. А вот старший дракон сдержатьсяне смог – стоило Амалии на миг умолкнуть, чтобы перевести дыхание, как Конрад сварливо поторопил ее:

– Извольте продолжать, сударыня! Уж если отвечать, так по всей строгости и справедливости, и всем, не только мне. Я готов понести заслуженную кару, но при условии, что примерно накажут и вас.

Драконы все-таки не люди, сердито подумала Лиза, и раскаиваться по-человечески не умеют. Бедный Костик – ему-то каково быть свидетелем этого позора.

Амалия, с усилием вскинула голову.

– Это все. Теперь решайте, что со мной делать. Я очень виновата перед вами.

Наступило молчание.

Филин подождал-подождал и со вздохом произнес:

– Решать не мне, но я бы ни о каких наказаниях даже не заикался. Все это время ты была бессильна, Аль, а совсем недавно чуть не погибла, пытаясь искупить свою вину жизнью. Мы тут все знаем, каков был Мутабор и что умел.

Амалия изумленно ахнула, не веря своим ушам.

А Конрад-старший забурлил от гнева:

– Как можно списывать со счета подобные злодеяния?! Амалия – военная преступница! – но тотчас сник и угрюмо добавил: – Впрочем, я тоже… Простите великодушно, погорячился.

Мама Уна легонько тронула Конрада за плечо.

– Давайте просто вспомним, что справедливость – это справедливость, а милосердие – это милосердие, – произнесла она негромким чистым голосом. Словно серебряный колокольчик прозвенел.

– Вся эта история, к счастью, в прошлом, – добавил папа, – теперь уже навсегда.

Амалия наконец-то вздохнула свободно. Лиза прислушалась: раньше фриккен дышала так, будто ей не хватало воздуха, а сейчас… совсем другое дело!

– Мы миновали уже много миров, и до Радинглена осталось совсем недалеко, – внезапно объявил Костя. Он исправно загребал лапами по воде, но только теперь берега наконец-то поплыли мимо все быстрее и быстрее, а потом и вовсе понеслись так, что было уже не разглядеть деревья, траву, камни – только разноцветные пятна. Зелень то светлела, то темнела, лес отступал от берега и возникали песчаные откосы, суровые скалы или зеленые луга. Пейзаж то и дело менялся, река делалась то шире. Ветер трепал путешественникам волосы, брызги летели им в лицо…

– Смотрите! – мама показала куда-то вперед.

За новым изгибом реки открылся заиндевелый лес, весь в белом кружеве, и показалась занесенная снегом мельница. Лизе эти места показались незнакомыми, но через четверть часа впереди замаячила Приветная гавань. В воде под Костиными лапами шелестели льдинки.

– Радинглен! – уверенно сказал папа.

… Возвращение путешественников в Радинглен никак нельзя было назвать торжественным. В Приветной гавани царило безлюдье и непонятная тишина – только и слышно было, как по-хозяйски разгуливает мокрый соленый ветер. Высадив пассажиров, Костик мгновенно превратился обратно в человека, и все заспешили – молча, потому что берегли силы. Молча миновали гавань и Чужестранную улицу, застроенную рядами одинаковых деревянных складов. Молча углубились в запутанные улочки Нижнего города. Лиза тянула шею и боялась увидеть на дворцовой башне траурный флаг. Остальные, кажется, тоже. Во всяком случае, торопились они так, что то и дело переходили на бег – даже прихрамывавший Лева, даже старший Конрад, придавленный грузом своих восьмисот лет и хватавшийся то за сердце, то за сыновнее плечо, которое Костик не сразу, но додумался подставить. Филин поддерживал Амалию, а Амалия Леву. Лиза не отпускала мамину руку, а папа – Маргаритину.

Город встретил их не то чтобы неприветливо – можно сказать, совсем не встретил. Уже рассвело, но улицы, на которых в это время обычно уже вовсю бурлила жизнь, были пустынны. Ни прохожих, ни котов, ни собак, ни повозок… Над домами висела нехорошая, неживая тишина. Не дымились печные трубы. Поскрипывали распахнутые двери и ставни, некоторые вывески висели криво, а по фасадам кое-где змеились трещины.

Кое-где прямо посреди улиц чернели догоревшие костры или погасшие жаровни, а вокруг них стояли скамьи, кресла, стулья, или просто лежали на булыжнике коврики, тюфяки и подушки, пледы и шали.

– Не волнуйтесь, – твердо сказал всем запыхавшийся Лева. – Горожане пережидали на улице подземные толчки, организованно и без паники. – Он поднял ближайшую шаль и передал старшему Конраду, который стучал зубами от холода. Потом взял плед и протянул его Амалии. Остальные тоже принялись укутываться во что подвернется.

– Лев, это ты им объяснил, как быть? – спросил Инго Третий. – Хвалю! У нас ведь раньше никогда не случалось землетрясений.

– Нет, – честно ответил Лева. – Объясняли Мелисса с Фифи. Мы с Конрадом в это время…

Костя панически оглянулся на Леву – испугался, как бы тот не выдал его позорную промашку и невольное купание в зловонной жиже.

– … были заняты несколько иными делами, – дипломатично закончил Лева.

– Но куда все подевались? – испуганно спросила Амалия.

Словно в ответ, порыв ветра принес издалека гул множества голосов и даже как будто нестройную музыку и отдельные выкрики.

– Это дальше, на Круглой площади… Там все и собрались! – прислушавшись, сообщила Лиза. – Кричат «ура»… кажется, даже пляшут…

– Мурразумеется, у горожан многоу мурр-причин для муррадости, – проурчал у нее под ногами знакомый голосок. О Лизины коленки потерся большой черный кот с белой грудкой.

– Мурремурчик! – обрадовалась Лиза, едва удержавшись, чтобы не схватить кота в охапку. – Откуда вы здесь, доблестный рыцарь? Расскажите нам скорее, что происходит?

– В городе мурр-праздник, потому что мурр-вернулись все наши маги и волшебники! – Мурремурр вспрыгнул на руки Инго-старшего, чтобы его лучше слышали, и лег там, как на полочке. – А я мурр-встречаю вас. С возвращением, государь и государыняу! Во дворце все благополучно. Все целы.

Оказалось, что благодаря Фифи, Гарамонду, Мелиссе и Амальгамссену никакой паники в городе не было. Они дали знать Мурремурру, а тот – всем радингленским котам, которые и подняли горожан с постелей. Ведь если коту нужно, чтобы человек проснулся, он своего добьется! Люди, собрав самое необходимое, вышли на улицу, пережидать подземные толчки. Гарамонд все время держал Илью Ильича под приглядом, чтобы тот не затерялся в толпе, а Циннамон без устали поставлял все новые и новые ведра горячего чаю и кувшины глинтвейна. Сильфы поначалу переполошились, но потом нашли себе занятие – они кружили над горожанами в воздухе и наперебой ловили сыпавшуюся с крыш черепицу, чтобы никого не ушибло и время от времени подлетали погреться рядом с закутанными радингленцами у костров. Гномы же вышли из-под земли только тогда, когда убедились, что Черный замок повержен, и поспешили успокоить наземных жителей, что опасности больше нет, однако рассказывать о самом замке воздержались – зачем зря пугать?

А когда рассвело и горожане засобирались по домам, в небе над Радингленом показалось что-то очень напоминавшее птичью стаю. Над Круглой площадью стая снизилась, и все увидели, что это вовсе никакие не птицы, а радингленские маги и волшебники, которые исчезли четырнадцать лет назад. Они плавно, как пушинки одуванчика, спускались на площадь. Первыми туда поспели проворные сильфы на своих стрекозиных крыльях; они и помогли волшебникам благополучно приземлиться.

– И теперь к каждому волшебнику мурр-приставлено по коту, и мы нашими песнями мурр-возвращаем им память, – кошачий рыцарь спрыгнул наземь. – Нехор-р-рошоу вышло бы, если бы вас никтоу не встретил.

Лиза присела перед Мурремурром на корточки, подметая наброшенным пледом булыжник.

– Котик, миленький, – взмолилась она, – вы не могли бы провести нас во дворец совсем-совсем в обход, а? Праздновать будем потом!

– Понимяу! – Мурремур сощурил глаза и мягкими беззвучными шажками повел их к каменной лестнице, за которой между домами открывался заснеженный садик.

– А теперь можно я анекдот? – обратился к Филину Лева.

– Только если короткий и на ходу, – сурово отозвался Андрей Петрович.

– Вернулся альпинист домой с Эльбруса, стоит у себя в подъезде, а подниматься ему на второй этаж, – и ругается: «Безобразие! Опять лифт не работает!» – на одном дыхании выпалил Лева. После чего подхватил старшего Конрада под правый локоть, поскольку под левый его уже поддерживал Костя, и они принялись втроем одолевать крутую лестницу.

… После этой пробежки все школьные эстафеты показались Лизе сущей ерундой. Мурремурр просачивался в какие-то щели за сараями, шмыгал в неприметные калитки, сворачивал в узенькие проулочки; кажется, даже тупички ему были нипочем – у Лизы осталось смутное впечатление, что раз или два он провел всю компанию сквозь глухую стену. Куда там магам-пространственникам до обычного кота! Мурремурр, конечно, мог бы добраться до цели и еще быстрее, но благородно учитывал, что не всем двуногим по силам протиснуться и вспрыгнуть туда, куда может кот.

Наконец они очутились у той самой дверцы черного хода, через которую Лиза, преисполненная праведного гнева, не так уж давно проникла в кухню после похода к Паулине – хотя теперь ей мерещилось, что это было сто лет назад.

Лиза набрала в грудь воздуху и опять побежала. И остановилась только в галерее, напротив разгромленной Цветочной гостиной – возле картины.

И недаром.

На картине был Инго. Он сидел в том самом кресле, где раньше сидела Уна, на фоне огромного окна, за которым сияло солнце, сверкала речка и пышно зеленел по берегам весенний лес. Вид у Инго был смущенный, довольный и гордый. В потолке над ним радужно переливались витражи, а стены были сплошь в книжных полках, и Лиза эти полки сразу узнала. И никакой дыры, прожженной драконьим огнем, в холсте больше не было.

Лиза с усилием отвернулась от портрета и помчалась дальше.

Навстречу ей из Бабушкиной спальни выскочили аптекарша Мелисса и старенькая Фифи – такие бледные и расстроенные, что на одну ужасную секунду Лизе показалось, что все кончено и они опоздали.

– Ах, ваше высочество, как хорошо, что вы здесь! – воскликнула Фифи, забыв про книксен. – Ее величеству только что стало хуже… едва дышит… не знаем, что и делать!

– Сейчас, – сказала Лиза, в который уже раз схватившись за карман.

Мама с папой слегка подтолкнули ее вперед.

– Мы потом, – сказал папа. – Не надо ее волновать, ступай ты, Лилли.

Лиза решительно повернулась к бледной Маргарите и сунула ей яблоко:

– Иди.

Та помотала головой.

– Иди, кому говорят! – Лиза повысила голос. – Пусть съест хотя бы маленький кусочек, хотя бы каплю сока.

Яблоко благоухало, как все яблоки на свете, оно сияло, как полная луна, как старинная зеленая лампа в профессорском кабинете, и на нежных яблочных боках не осталось ни следа от Лизиных нервных ощупываний.

Маргарита тихо-тихо скользнула в спальню, и Лизе показалось, что все звуки словно выключили – такая настала тишина. Народное ликование с Круглой площади сюда не доносилось, потому что звуконепроницаемые чары, о которых распорядился Лева, прежде чем убежать в подземелья, до сих пор не снял, – не до того было.

Прошло минуты три, но всем они показались тремя столетиями.

Потом дверь приоткрылась.

– Просит крепкого кофе и плюшек, – не своим голосом проговорила Маргарита, теребя бахрому накинутой на плечи шали. – И одеться. И еще – чтобы все сразу не заходили, а по очереди.

– Лизавета, ты первая, – немедленно сказал Филин.

– В таком случае, я пойду ставить чайник, – очень твердо заявила Маргарита и добавила, повернувшись к Уне. – Вы не против? Я знаю, где кухня.

Уна улыбнулась в ответ и тихонько промолвила:

– Будь как дома.