В таких же светлых, но уже утренних сумерках, по той же пустой дороге, от райцентра к станице по гладкому асфальту, с легким гулом резиновых ребристых шин, а потом ухабистым проселком, пыля, но не снижая скорости, катили друг за другом три приземистые военные машины пятнистого зелено-грязного окраса. Такой транспорт для здешней округи не был новостью. Каждый год в пору летнюю к полигону тянулись целые колонны военной «техники», грозно рыча и вдрызг разбивая проселочные дороги.

Нынешние гости мчались легко, неся в своем броневом надежном укрыве десант бойцов из бригады «особого назначения», обученных, опытных, службу несущих в районах неспокойных: Чечня, Ингушетия, Дагестан. С ними — представители милиции. Это начиналась операция «Гром», объявленная приказом по главному управлению области на границах трех районов, прилегающих к военному полигону.

На подъезде к хутору Большой Басакин, в лощине, одна из машин встала; две другие, не снижая скорости, помчались дальше, но каждая своим путем.

В помощь им по-военному точно, в заранее определенное время с полигона поднялись два вертолета. Через короткий срок они уже низко кружили: один над урочищем Кисляки, где размещалось хозяйство покойного Ибрагима; другой над хутором Ерик — гнездом Джабраила Бородатого.

На хуторе Большой Басакин обошлись без вертолета.

В этот ранний утренний час в доме Вахида детвора еще крепко спала. Поднялись старшие: Вахид, выйдя на волю, прокашливался и курил первую в этом дне сигарету; жена его Зара начинала коров доить на открытом базу.

В ранней, за ночь настоянной степной тишине голос мотора они услышали оба. Зара от коровьего вымени и подойника головы не подняла: мало ли ездят по летнему времени. Вахиду необычным показался звук мотора: не трактор и не машина. Он пошел к воротам, чтобы поглядеть.

Но первой увидела приезжих старшая дочь — Балкан. Обычно поутру она помогала матери, немного припаздывая. Так было и сегодня. Полуодетая, белотелая, она вышла из дома, позевывая да потягиваясь, и остолбенела.

Большая приземистая машина остановилась возле задних ворот подворья, на пригорке, и из нее горохом посыпались военные люди с оружием, в черных масках. Они выскакивали из машины и куда-то бежали. Девушка остолбенела, не сразу поняв, что это не дурной сон, но явь. Потом закричала, зовя на помощь:

— Папа! Мама!!

Бойцы свою службу знали: Чечня ли, Дагестан, Задонье — везде одинаково: как предписано и положено и как военная жизнь научила.

Через минуту-другую подворье Вахида было окружено. Четыре бойца встали квадратом, внутри которого дом и двор просматривались по секторам дозора пристального, а если придется, то и обстрела. Оружие — наготове. Случалось всякое. И не раз.

Последними из тесного нутра непривычной для них машины выбрались сотрудники милицейские, которые в сопровождении бойцов представились хозяину, объяснили:

— Оперативно-розыскные мероприятия. Проверка паспортного режима. Досмотр. Давайте домовую книгу, документы проживающих. Если есть посторонние лица, сразу сообщите.

Для Вахида похожие проверки не были новостью. Но обычно приезжали свои, станичные: участковый, администрация. А теперь — чуть ли не танк, солдаты, оружие, черные маски с прорезями для глаз.

— Что-то случилось? — встревоженно спросил он.

— Приказ… — коротко ответили ему.

В тесном, надышанном за ночь доме, приезжие во все комнатки заглянули, пересчитав детей, больших и малых. Их оказалось на одного больше, чем числилось в домовой книге.

— Один — лишний.

— Племянник, — объяснил Вахид. — Приехал.

— Показывай, какой из них!

Пятнадцатилетний мальчик ли, юноша, сын младшего брата, на родине живущего, у дяди гостил. У него был паспорт.

— Регистрация?

— Не успел. Он недавно приехал.

— Штраф выпишем, тебе и ему. Бичи есть?

— Не держим.

— Оружие? Огнестрельное, холодное. Наркотики?..

— Нет, нет…

Начался так называемый «шмон», которым умело, привычно занимались бойцы. Проверяли, шарили везде: в комнатах, заглядывая под кровати, в шкафы; светили фонарями в темных кладовках, чуланах; залезли в подполье, на чердак.

Проснулись, вскакивали с постелей старшие дети: Умар, Зелимхан, Деши… Им приказали из дома не выходить. Другие спали. Только совсем малый Эльбек затревожился, захныкал.

Бойцы дом оставили, начали проверять подворье: базы, сараи, птичники. Всполошилась испуганная птица: кудахтанье, кряканье, гогот. Хрипло лаяли сидящие на цепях лохматые кавказские овчарки, каждая с телка ростом.

— Убери их, — предупредили хозяина. — Сорвется, сразу пристрелим.

Обычный утренний летний порядок большого семейства был напрочь порушен. Вахид, растерянный и даже испуганный, стоял посреди двора, пытаясь углядеть за гостями незваными, которые шныряли там и здесь. Мало ли чего они сыщут, коли захотят…

Взрослые сыновья хозяина из окон да открытых дверей дома глядели настороженно, перебрасываясь словом-другим.

Белые, сдобные плечи полуодетой Балкан притягивали взгляды бойцов. Поняв это, девушка бросилась к матери, которая по-прежнему доила коров. Зара на нее прикрикнула:

— Прикройся, бесстыжая. Дои садись. Пусть ищут.

Она сняла и отдала свою кофту, прикрывая наготу дочери. И тут же услышала:

— Ма-а-ма!.. Мама!

Это кричал и плакал маленький Эльбек.

Испуганный, голенький он выкатился из дома, упал, закричав истошно:

— Ма-а-ма!

В тон и в помощь ему заплакала в голос дотоле молчавшая шестилетняя Зухра:

— Ма-а-ма!

Вскочив от коровы и опрокинув подойник с молоком, Зара бросилась к детям.

Эльбека она подняла и прижала к груди, Зухру рукой к себе притянула:

— Здесь я, здесь… Не бойтесь.

К матери все потянулись: десятилетняя Малика, Адам, Алвади, Деши… Один за другим дети выбирались из дома, сгрудившись посреди двора возле отца и матери.

— Детей напугали… Сволочи… Чего ищут, — негромко, быстро, но внятно говорила Зара, выливая обиду. — Нашли бандитов. Под подушкой ищите… Или в курятнике. Там все спрятано. Там пулемет и гранаты. Ищите, ищите…

Всполошенная птица кудахтала, гоготала, гневно клекотала, хлопая крыльями. Глухо захлебывались лаем запертые собаки. Блеяли овцы и козы. Замычали коровы, дойку ожидая и почуяв общую тревогу. Скотий и птичий ор поднялся над подворьем Вахида, растекаясь в утренней тишине просторного пустого хутора и округи.

Смолкла Зара. Вахид курил. Притихли малые дети, прижавшись к матери, словно цыплята под крылом у курицы-квочки. У ребят взрослых на лицах испуга не было. В глазах — злость. Черные глаза, с недобрым огнем.

Операция в Большом Басакине сворачивалась так же быстро, как и началась. По негромкой команде бойцы один за другим покидали свои посты и ныряли в надежный укрыв пятнистой военной машины. Минута-другая, и нет никого.

Машина мягко рыкнула и покатила прочь, пыля и легко переваливаясь по ухабам хуторской дороги.

Взрослые проводили ее вздохом облегчения. Пятилетний Алвади помчался в дом и тут же вернулся с игрушечным пластмассовым автоматом.

— Та-та-та-та… — начал стрелять он вдогон уходящей машине. — Та-та-та…

И словно в ответ ему, вдали, за речкой, послышались настоящие оружейные очереди: «Та-та-та-та…. Та-та-та-та-та-та…» — автоматные ли, пулеметные… В утренней тишине они звучали четко и явственно. Их услышали все.

— Та-та-та-та…. Та-та-та-та-та…

А потом стихло. Но где-то там же, вдали, за речкою, над холмами кружил вертолет.

— Это в Кисляках, у Асланбека, — догадался кто-то из сыновей.

— Какие Кисляки! Не придумывай! — оборвал его отец. — Это учения, на полигоне. Давайте делом заниматься. День на дворе. Скотина стоит на базу. Помогайте доить. Выгоняйте.

На просторном подворье Вахида хватало дел: немалая овечья отара, такая же козья, дойные коровы да гурт «гуляка», много птицы.

Работы хватало. Но порою Вахид и сыновья старшие все же прислушивались: не будет ли новой стрельбы, понимая, что это не полигон, это в Кисляках стреляли. Стрельбы больше не было. Лишь гудел вертолет, где-то там, за речкой.

А ее и не могло быть, долгой стрельбы. Двух очередей хватило, чтобы пугануть убегавших и положить их на землю.

Чабанскую «точку» на Кисляках еще в колхозные времена поставили на ровном, словно ладошка, месте. Жилье, скотьи постройки, выгульные базы — все на виду. Такой она и перешла к старому Ибрагиму. Сначала — на время, потом — на век, понемногу разрастаясь и утесняясь сараями, загонами, халупами для работников и прочей нуждой. Единственная подъездная дорога тоже на виду: через Лысый курган. И потому даже в сумеречном раннем утре пятнистую военную машину услышали и углядели.

И сразу на подворье суетливо забегали, зашныряли какие-то люди, словно потревоженные тараканы. Военную машину опередив, появился вертолет и начал кружить невысоко, словно коршун, высматривая добычу; он приземлился не вдруг, ожидая, когда бээмпэ подоспеет и одни бойцы встанут дозором, другие займутся привычным досмотром.

В хозяйстве старого Ибрагима досмотр получился непростым.

Замков оказалось много. На бревенчатом амбаре — замок, на жилом вагончике, на сарае и даже на дворовом туалете — везде замки.

Непрошеных гостей встречал Асланбек.

К нему и первый вопрос:

— Ты хозяин?

— Хозяин.

— Ключи…

— Какие ключи?! От сундука с деньгами?! — заносчиво ответил Асланбек. — Предъявите ордер на обыск. Иначе — прокуратура…

Но старший десанта и его бойцы таких ахарей видели-перевидели.

— Ключи! Или ломаем замки.

— Ломайте! За все будете отвечать! Сейчас еду к прокурору! — вспылил Асланбек и направился было к своей машине.

— Стоять!! — гаркнул старший десанта, рослый, плечистый прапор. — Или сейчас будешь лежать. Мордой в землю. И в наручниках. Ты понял меня?! — Он шагнул к Асланбеку. — Ты понял?! Стоять и отвечать на вопросы. И не больше!

— Есть ключи. Не надо, не надо ломать. Прошу, пожалуйста, — поспешил на выручку старшему младший брат Муса. — Буду все отмыкать. Вот ключи…

Худой, высокий, темнолицый Муса гляделся старее брата, аккуратно стриженного, с подбритой ухоженной бородкой. И одет был Муса соответственно: обвисшие шаровары, темная рубашка, обувь — глубокие калоши. Потому что и прежде, при живом отце, и теперь Муса находился при скотине, с утра до ночи.

— Сейчас, сейчас… — торопился он. — Все отмыкаем.

Немалой была связка ключей. Поди с ними разберись в спешке. И первый замок не успели открыть, раздался свист. На его призыв от сенника и крытых базов одна за другой, вперегон выскочили три большие мохнатые собаки — кавказские овчарки. Только таких и держали в степи, при скотине. Они даже волка берут.

Здесь были люди. Муса, громко и гортанно прокричав, остановил собак. Асланбек презрительно цыкнул.

С собаками сладили. А вот с замками церемониться не стали.

Из первого же дощатого вагончика вытащили двоих русских, по виду бичей:

— Работники, работают… — торопливо объяснял Муса.

— Документы…

С документами занимались в доме, в жилье: домовая книга, паспорта, хозяйка — старая Маймонат, две снохи, испуганная детвора.

А во дворе тем временем нашли еще двоих спрятанных, в большом погребе. Крышку его отворили, в темный зев крикнули.

— Кто есть?! Выходи! Кидаем гранату!

В погребе зашевелились и выбрались на волю двое. Оба — чеченцы. На всякий случай светошумовую гранату в погреб бросили. Чеченцев из погреба уложили на землю, с «браслетами» за спиной.

Тем временем, понимая свой положенный час, из летних загонов стали вытекать овцы и козы, смешавшись в огромную многоголосую отару. Без людского указа, привычно, отара тянулась к рядам железных желобов-поилок, стоящих поодаль возле кучки старых-престарых груш, в тени которых скотина отдыхала в полудень. Овцы и козы неспешно тянулись живым, орущим потоком, приближаясь к поилкам и грушам, за которыми начинался пологий спуск и устье, начало обычной степной балки. Понемногу ширясь и глубясь, зеленея шиповником да бояркой, она уходила к недалекому Дону.

Возможно, они так бы и ушли, скрываясь в овечьей да козьей отаре. Но один из троих не выдержал и прежде срока, так же низко пригнувшись, почти на карачках, но опережая овец и коз, которые его прикрывали, заспешил. Поспешил, выдавая себя и других. Его увидели. Вертолет поднялся не мешкая, и объявил громкоговоритель: «Лежать! Лицом вниз!»

Но вперед и вперед, теперь в открытую, оставив свою живую защиту, к устью балки бежали три человека.

Машина была сильнее, быстрее. На низком, пугающем отару полете она догнала бежавших и прокричала: «Открываю огонь!»

Первая пулеметная очередь прошила воздух, вторая — землю впереди бегущих. И они сдались, падая лицом вниз.

— Не шевелиться! Ноги и руки — в сторону. Лежать!

Всех троих бегунов в наручники заковали, повели в вертолет. Отару прочесывали. Может, еще кто прячется под брюхом овечьим.

Досмотр на Кисляках оказался долгим. Но больше никого не нашли. В вертолет повели и беспаспортных бичей-работников, и хозяина. Асланбек оглянулся, брату сказал:

— Ты — старший.

И пошел. Прямой, с холодным взглядом выпуклых желудевых глаз, с аккуратной бородкой, усами. Красивый… Легко шел. Легко по лесенке в вертолет поднялся. Не оглядываясь.

А от дома, из толпы близких, оттолкнув мать и бабушку, к вертолету помчался мальчик, сын Асланбека — Ибрагим. Он бежал и кричал:

— Папа! Я с тобой! Я с папой хочу! Папа!..

Еще минуту назад он стоял возле дома, прислонившись к матери, испуганный, мало что понимая. Но в какой-то миг он вдруг ясно понял: сначала ушел дедушка. Он никогда не вернется, сколько ни проси, ни моли, ни плачь… Дедушка теперь только во сне, навсегда. А теперь и папа. Папа уже уходил надолго, без него было плохо. Но оставался, был рядом дедушка. Мальчик прилепился к нему всей душой. Теперь папа вернулся, так вовремя, и был рядом, становясь все ближе, родней. Его забрали. И тоже навсегда. Это было не только горько, но очень страшно. Невыносимо страшно и навсегда.

— Я с папой хочу! — закричал он и побежал к вертолету. — Я с папой!

За мальчиком торопилась и не могла догнать его беременная мать, придерживая тяжелый живот.

Мальчика остановил один из бойцов, протянув руку:

— Стой! Нельзя туда! — и тут же отдернул ее, почуяв больной укус. — Кусается, звереныш!

Он оттолкнул мальчика, и тот упал. Подоспела мать, оберегая большим телом маленького Ибрагима, который корчился в судорогах, с пеной у рта. Он кричал и бил свою мать прямо в большой живот. Он кричал уже несуразное:

— К дедушке хочу и к папе! К папе и дедушке! Приходи, дедушка!.. Помоги!!!

— Я здесь, я здесь, мой золотой, мой сладкий… — Это старая Маймонат подняла маленького Ибрагима на руки, прижала его к своему мягкому теплому телу. — Я здесь, мой милый, — шептала она и плакала. — Я здесь, моя радость.

Мальчик притих, забываясь в недужной дреме. Шум улетавшего вертолета не мог его потревожить, потому что он слышал лишь одно:

— Я здесь, мой дорогой… Я уже здесь…