Потом был обратный путь, более спокойный, в том же самолете. Сидели все вместе. И Тимофей был с ними. На вопросы тетушки и брата Илья ответил коротко:

— Да, у него… Там — дворец, там — сады, там — сказка.

Алексей, обычно сдержанный, не мог и не хотел скрывать восхищения:

— Вот так настоящие люди живут! Так надо жить! А последний аккорд? Ты же не был… Ты такое пропустил. Это высший класс! Это — Феликс! Два миллиона долларов — морю.

— Два миллиона двести сорок тысяч, — уточнил Тимофей.

— Ну и что, Тимоша? — махнула рукой Ангелина. — Такие люди имеют право… Для них это безделица. Молодой Баснер, Наум, сумел в Ницце за неделю спустить двадцать миллионов евро. А Баснер-старший строит вторую яхту, которая обойдется ему в триста миллионов. Мне Вайнштейны рассказывали.

— Да дело не в деньгах, — объяснил Тимофей. — Феликс тоже не обеднеет. Но сколько было мороки с этой амфорой: искали, старались, в Англии нашли. Добивались разрешения на вывоз. Коту под хвост наши старания.

— Но какой жест! Ты не видел! — с восторгом рассказывал брату Алексей. — Вертолет, прожекторы, голос с неба, Феликса голос: «Спасибо всем! Эту амфору, ваш подарок, я возвращаю вечности, морю, Элладе. Каждому — свое. И пусть помогут нам боги!» Здорово! За это обязательно надо выпить!

Шампанское принесли тут же.

— Еще раз за Феликса! — поднял бокал Алексей. — И пусть помогут нам боги! Во всех наших делах!

До дна выпил лишь он один. Тимофей с Ангелиной пригубили. Илья спросил у дядюшки:

— Два миллиона долларов? В море?

Тимофей кивнул головой:

— Все — правда. Шиканул.

Илья поверил. Вздохнул. И вспомнил сразу: Интернет, детские лица чередой. Сто тысяч да шестьдесят тысяч рублей. Цена жизни.

— Разве так можно? Нет, — утвердился он в мысли своей. — За такие подарки боги могут и наказать. — И подтвердил выразительно: — Должны наказывать.

Он произнес это негромко. Но четко и слышимо. Тетушка остановила его движением руки, напоминая: «Мы — не одни».

В салоне самолета усталые гости, казалось, подремывали: редкие разговоры, негромкое позвякивание посуды, бокалов. Услышать могли. И потому Тимофей тоже головой качнул: «Не надо…»

Алексей улыбнулся, похлопал младшего братишку по плечу, посоветовал:

— Тебе, Илюша, надо в попы идти. Переходи в Духовную академию. Будешь проповедовать да молиться за нас, грешных.

— Какой из меня проповедник, — с горечью сказал Илья, — если даже вы мне не верите. А ведь я знаю… Я точно знаю, что тебе, Алеша, не надо ни в какие мэры идти. И мамочке пора отдохнуть, как и дяде Тимоше. Ничего нам не надо. А один лишь покой. Дом у реки, у моря. Сосновая роща. Живи и радуйся. А вам кажется, что я глупости говорю. Мне не верите, поверьте Пушкину: «Предполагаем жить… И глядь — как раз — умрем».

Старший брат выслушал Илью, но вывел свое:

— Не надо каркать. У Пушкина есть и другое: «Поднимем бокалы, содвинем их разом!» — это сейчас более к месту. Какой-то ты будто не наш, Илюшка. Вроде и не Хабаров.

— А отец был Хабаров? — тихо спросил Илья. — Почему его все помнят? Даже Феликс.

— Ребятки мои, ребятки… — заквохтала сердобольная тетушка. — Не надо ссориться, мы все устали. Устали, устали… Давайте лучше подремлем.

Ангелину послушались. Алексей спать вовсе не хотел и ушел к каким-то новым знакомым. Илья остался и задремал. Виделись ему море, остров, высокий холм, каменная скамья у вершины, на ней — человек в белом. А вокруг необъятный простор. Дух захватывающий, голубой и синий, бирюзовый и темный, фиалковый, пронизанный солнечным светом. Потом он крепко уснул, проснувшись лишь в конце полета.

Алексей улетел домой прямо из аэропорта, минуя город.

— Алеша… — приглашала его тетушка. — Побудь с нами денек-другой. Отдохни. Погода налаживается. Увидишь мои цветочки во всей красе.

Но Алексея буквально распирала энергия:

— Потом будем отдыхать, мама Аня. А сейчас работать надо. Осень. Выборы. Феликс твердо сказал, что поддержит меня. А новый завод? Там работы… Так что за меня Илюшка цветочки пусть нюхает.

— Наверное, и мне надо в Питер, — вслух подумал Илья. — Поглядеть, что там и как.

— Очень хорошо! Все разбегайтесь! Оставляйте одну старую тетку! Тимоша собирается улетать. Правда, что на неделю? — спросила она мужа.

— Да, — ответил Тимофей. — Завтра летим с шефом, с голландцами и англичанами. В Уренгой, а потом вертолетами дальше. Не меньше недели.

— А тебе нельзя отказаться? — попросила Ангелина. — Ты целую неделю занимался днем рождения. Совсем не отдыхал. Устал, я же вижу. А теперь опять… Так нельзя, Тимоша.

— Надо, — коротко ответил Тимофей. — Потом отдохнем. Слетаем на недельку в Словению или в твою любимую Черногорию, — пообещал он и, подморгнув, добавил: — Поглядим, а может, и вправду приглядим какую-нибудь халупку. Что-то мне нынче понравилось море, — признался он. — Легко дышится, водичка хорошая. Даже мне можно плавать. С маской и ластами. С маской хорошо, красиво. Так что побудьте с Илюшей, а когда я вернусь…

Лететь с Феликсом на Север Тимофею и в самом деле было надо. Работа. К тому же кроме обычных обязанностей в этой поездке нужно было поговорить с хозяином о визите старого товарища, о «золотой рыбке». Поговорить, а потом всерьез подумать и принять решение для себя, о себе: уходить от Феликса или оставаться с ним.

На следующий день к позднему завтраку на верхней веранде Ангелина с Ильей садились вдвоем.

Погода, слава богу, налаживалась. С утра проглянуло солнце, ветром раздуло тучи, и отступившее было лето вернулось высоким небом, просторной синью реки, свежей зеленью.

— Сколько нам предстоит работы, — охала Ангелина. — Надо проверить цветочки. Я очень боюсь за Глорию Дей. Как она перенесла холод? И конечно, с Красавчиком надо разобраться. Он совершенно вышел из-под контроля. Где-то ходит и бродит… Да еще взял новую моду: спрячется под кустом и орет: мяу да мяу! Даже к завтраку не собирается приходить. Красавчик, Красавчик!..

Но Ангелина плакалась зря. Садовник успел убрать все следы непогоды, обрезав поникшие, растрепанные холодным дождем и ветром листы, стебли, бутоны. А главный заботник — теплый август — еще в ночи нашептал что-то ласковое, и, поверив ему, розы, лилии словно напоказ выставляли себя. Телесно-розовое, нежно-лимонное, коралловое, пунцовое, алое, снежно-белое… Бутоны, лепестки, соцветья, листы. В сияющих переливах росы, которая под солнцем быстро высыхала, дымясь.

Хорошо выспались, но чуялась какая-то усталость. У Ангелины, дело понятное, — от возраста.

— Мне теперь по-хорошему, — жаловалась она, — целый месяц нельзя к столу подходить. Нахваталась, напробовалась, дура старая. Так что давай — за двоих. Тебе можно и нужно, худоба питерская. Маша велела тебя откормить, и я откормлю.

Утренний чай, завтрак, обед, чай полуденный и поздний ужин, прогулки среди цветов и в сосновой роще, купанье в реке, долгие семейные разговоры — так прошли день и другой.

Ангелина ходила за новостями к соседям да помаленьку собирала чемоданы для Черногории. «Дресс-код — это важно, особенно в моем возрасте», — говорила она.

Илья никуда не ездил, хотя обычно, живя в Москве, пропадал в библиотеках, архивах. Нынче не тянуло туда.

Это заметила Ангелина, при случае даже похвалив:

— Нам с тобой нынче так хорошо. Слава богу, ты никуда не ездишь. С этой учебой… Молодец. Сколько можно глаза портить.

На похвалу тетушки, сомнительную, если всерьез, Илья ответил откровенно:

— Что-то мне начинает казаться, мама Аня, не туда я полез.

— Разонравилось? — удивилась тетушка.

— Не знаю. С одной стороны, все это интересно, — ответил Илья. — Но, судя по всему, попусту. Говорим и вроде верим, что история — это прошлый опыт человечества. Она учит людей. Но чему она научила? Шесть тысяч лет назад одни лакомились пятками верблюдов да паштетами из языков жаворонков. Из языков. Жаворонков, — подчеркнул он. — А рядом от голода люди умирали. Прошло шесть тысяч лет. И стало, быть может, хуже. Одни только на закуску едят пиццу за тысячу долларов, запивают вином по десять да двадцать тысяч долларов за бутылку. А возле них — голодные да больные. Чуть не целые страны вымирают в Африке, в Азии. А сколько у нас своей нищеты. Так где же уроки истории? В чем они? Их просто, видимо, нет. И зачем тогда заниматься пустым?

— Илюшечка, — проникновенно сказала Ангелина. — Зачем ты себе голову забиваешь всякими мыслями? Неужели ты хочешь каких-то революций? Господь с тобою! Не нравится история — плюнь и займись другим. Например, цветочками. Будешь на свежем воздухе красоту создавать, а не в пыльных бумажках копаться. Посмотри, какая это прелесть — даже простые цветы. Вот эта кутерьма.

«Кутерьмой» называла тетушка несколько уголков усадьбы, где словно ненароком толпились одной веселой гурьбой алые маки, ромашки, махровые циннии, мальвы, бархотки — все вместе, пестрой копной, разноцветьем радуя глаз, особенно теперь, после дождей, под ярким солнцем.

— Тебе же нравится, — похвалила племянника тетушка. — Займись цветочным дизайном. Сейчас образование — не главное, была бы голова на плечах. У тебя есть вкус.

Илья посмеялся. Вроде и не стоило говорить с Ангелиной о серьезном. Но с кем еще говорить? Ведь тетушка любит его. И это важно.

Недавно в Интернете, на каком-то из сайтов, наткнулся Илья на текст: «Приглашаем учителя начальных классов и опытного фельдшера или врача, желательно мужчин пожилого возраста, для постоянного проживания в экологически чистом, малолюдном районе на берегу реки. Обеспечим жилье, питание, спокойную жизнь в своем узком кругу». Он прочитал, и почему-то подумалось ему, вспомнилось то малое селенье, что лежало за речкой, возле хутора отцовского.

Но Илья не был ни врачом, ни фельдшером, ни учителем начальных классов, и возраст другой, неподходящий.

Такие предложения в Интернете порой встречались. Там было немало интересного. И, конечно, больного, которого он старался не трогать. Но порою не сдерживался. И снова плыли и плыли детские лица. Но как им помочь?

Ангелина — кажется, неспроста — разделяла его интернетные досуги.

— Побалуй старую тетку, — просила она. — Никак не научусь с этой техникой обходиться. А надо бы… Тут много нужного, просто необходимого.

Тетушке нужны были сайты цветочных фирм, ветеринарных лечебниц, а еще она любила «Скандалы», «Компромат» и «Антикомпромат» и даже «На злобу…». Как говорится, всего понемногу — для души и ума и для разговора со знакомыми, чтобы «вовсе дурою не казаться», как выражалась Ангелина.

Но главное, конечно, было в ином. Утренний чай да чай полуденный, купанье, телефонные разговоры с мужем и долгие беседы с племянником, которого она любила, жалела.

Так было и нынче. Утреннее купание, Волга, долгое чаепитие и прогулка, после которой Ангелина решила отдохнуть.

Илья включил компьютер, посмотрел почту, перешел к новостям. Запестрело на экране обычное: «Главное», «Последние новости», «Главное за сутки». А в общем, одно и то же. «Ирак… погибло 20 человек, ранено…», «Северокорейская ядерная программа…», «Международный суд в Гааге…». И вдруг, каким-то промельком, задело: «ЛефОйл». Задело, но осознал не сразу: компания Феликса, дяди Тимофея — «ЛефОйл», что-то о ней. Строки уже уплыли вверх, и он вернул их, открыл страницу, начал читать, потом перечитывал, глазам не веря: «В Ямало-Ненецком АО при вынужденной посадке потерпел катастрофу вертолет Ми-8, принадлежащий компании «ЛефОйл». По данным МЧС, на борту вертолета кроме экипажа находилась группа руководителей компании. Имеются жертвы. Для оказании помощи и эвакуации пострадавших в район катастрофы вылетели вертолеты МЧС и скорой медицинской помощи. Спасательной операции могут помешать плохие погодные условия: низкая облачность, туман, дождь». Автоматически, не сознавая, он нажал на клавишу; из щели принтера выполз наружу белый лист с текстом, теплый на ощупь. Илья прочитал его и тут же, изорвав, выбросил в корзину.

Недолго подумав и снова не поверив, Илья прошелся по другим новостным лентам. Повторялось одно, главное: «ЛефОйл»… Руководители компании… Имеются жертвы».

Илья выключил компьютер, но не знал, что делать ему. Он сидел, думал и, конечно, не верил.

Всего лишь «имеются жертвы». Значит, не все погибли и кто-то остался в живых. И конечно, Тимофей погибнуть не мог. Этого нельзя даже представить. Он виделся и в нынешней, немолодой поре, и прежний: крепкий, улыбчивый, белозубый.

Утренняя зарядка, пробежка. Вперед и вперед. «Не ленись, Илюшка, перебирай ногами!»

Он погибнуть не мог, потому что сказал: «Мы поплаваем с маской… С маской хорошо, красиво». Это — о Черногории, куда собирались. «Буду каждое утро гулять. Спасибо тебе, Илюша». Это — о сосновой роще.

Тимофей не мог погибнуть.

Но почему вдруг стали подступать видения горькие? Седовласый больничный сосед: «Поедем с тобой. Пятница, суббота, воскресенье. Три дня — наши!» И другой человек, которого Илья в глаза не видел, лишь слышал во тьме: «Ничего не надо. Лишь домик возле воды». Разве многого он просил, все поняв?

Нет, Тимофей погибнуть не мог. Так не бывает. Так не должно быть. И Феликс не мог погибнуть, он говорил: «Твердо знаю, чем на покое займусь. Батискаф. Подводная лодка. Мы еще с вами поплаваем».

Все верно, все это будет: и поплаваем, и поплывем. Но господь с ними, с далекой Адриатикой да Эгейей, с батискафами, яхтами да подводными лодками. Лучше всем вместе поехать на Дон, к Николаю на хутор. Так будет надежнее. Николай отработает две недели на «рельсах» и повезет всех на своей большой деревянной лодке. Он обещал, приглашал.

Поедем ловить сазанов. С ночевкой, с костерком у воды. Всех возьмем: Тимофея, Феликса и девчонок-племянниц, которые давно просятся. И маленького Андрюшку можно взять. Это — рядом, и это — вовсе не страшно. Теплая августовская ночь, костерок у воды. Всех надо взять. И седовласого больничного соседа; ведь он так мечтал о костерке на берегу. И конечно, того человека из тьмы, который просил о реке, о воде, о маме. Всех возьмем. С Николаем — надежно. С ним и с бабушкой Настей, которая от любой беды сохранит и успокоит боль. Она умеет. В далеком детстве много всякого было: падал с велосипеда, с лошади, с дерева, зимой простуживался, болел, и бабушка Настя всегда помогала. Ее большие теплые руки, ее лицо, ее голос, ее песня: «Один — серый, другой — белый, а третий — подласый…»

И приходил долгий врачующий сон; а волшебные кони — серый, белый, подласый — мчались еще кому-то на помощь. Кони могучие, быстрые, гривы по ветру стелятся; они мчались так быстро к далекому морю, и через море, и на край белого света.

Но, может быть, — конечно же! — сегодня в их помощи и нет нужды, потому что в сообщении сказано всего лишь о том, что «имеются жертвы».

«Имеются жертвы»… Илья опомнился, с трудом выбираясь из путаницы болезненных мыслей, видений, где все мешалось: живые, мертвые, день минувший, сегодняшний, былое и сказки.

Наважденье прошло. Жизнь продолжалась. Солнце уже поднялось высоко, в полудень. И нужно было что-то делать: куда-то звонить, что-то узнавать, пока не проснулась тетушка. Потому что Интернет твердил и твердил свое: «Имеются жертвы».