Приглядевшись, он понял, что это нечто иное, пограничное — то были сумерки, но не привычные его глазам.

— Я решил показать тебе, насколь прекрасен в разнообразии наш мир, — слишком радостно и воодушевленно заявил Верховный Лорд. — Я решил показать тебе другую планету, далекую от Фаэтона и Анфеи. Сумерки здесь длятся дольше дня и темной ночи. Рожденные здесь давно уже привыкли к полутьме.

— Ты, главное, порождениями зла нас не считай, а то мало ли, ага.

Фаэтон обернулся на второй насмешливый голос: светловолосый, статный и очень молодой юноша, облаченный в черное и бежевое, наклонял голову то влево, то вправо, изучал Грега своими полностью зелеными, без зрачков и белков, глазами. И кожа его — никогда ранее такой светлой, почти белой, Грег не видел.

— Кто это? — Фаэтон чуть было не спросил «что», но вовремя спохватился.

— Привет! — дружелюбно раскинул объятия зеленоглазый. — Меня Харон зовут, и в честь меня эту целую планету назвали. Или меня в честь планеты, — начал он то прыгать вокруг него, то повисать в воздухе вверх ногами, не держась при этом ни за что. — Я всё время путаюсь. А папка, — кивнул в сторону Верховного, — толком объяснить не может.

Сам Чародей снисходительно наблюдал за этим Хранителем. А что это был такой же Хранитель, как и он, Грегори не сомневался: чувствовал это. Странную светлую и чистую ауру планеты, что живет во мраке, видел. И нравилась она Грегори. И воплощением самого истинного добра этот Хранитель Харон казался.

— Папка у меня всё время всякие заумности говорит, — беспечно продолжал Харон. А Верховный даже не возражал. Продолжал смотреть на него так, как отец на шаловливое, но любимое дитя смотрит. — А ты кто такой? Как звать? А почему у тебя кожа темная? А почему волосы белые? — начал забрасывать его вопросами Харон.

— Я Грегори, Фаэтон, — сбивчиво представился тот, не зная, как на это чудо реагировать, — Хранитель.

— Ура! Папа мне друга привел! А у нас сейчас эти, как его, срединные века, вот. Пойдем! Покажу! — Харон радостно понесся вперед по направлению к небольшим скромным домам, сделанных из темного кирпича.

— Он почти ребенок, — прошептал Грег Верховному, — подросток. Как могла Сила возложить на дитя такую ношу? И почему он называет тебя отцом?

— А по-твоему у меня не может быть сына? — вскинул бровь Верховный.

— Не лги мне, Чародей, — с укором произнес Грегори, наблюдая за веселящимся Хароном — за светлым дитём сумерек. — Ты Главное порождение Силы, живущее веками. И мы с тобой слишком похожи. А он. Он особый. Я чувствую и вижу это. И ты не зря привел меня к нему.

Чародей виновато опустил взгляд.

— Я создал его из ничего, вложил в него душу и Силу. Он не стареет. И внешность не меняет на иную.

Сердце Грега сдавило. Высшее порождение Силы: создал жизнь из пустоты, из первородного хаоса, сам себя приравнял к Силе, и точно законы мироздания нарушил — без сомнений — Грег видит это в желтых глазах, но видит, что и сильной вины Верховный не чувствует. Одинокое порождение Силы, такой же как Грег. Будь у самого Грегори возможность — ни поступил бы он также?

— Да идешь ты или нет?! — вновь подскочил к нему Харон, схватил за руку и потащил вперед.

Как бы то ни было, но могущественное создание того стоило — побыв с ним несколько минут, Грегори это знал точно, и Верховный знал, и Сила. А Хранитель сумеречной планеты только что принес свет в жизнь Грегори.

…

И этот свет Грегори видел, перемещаясь раз за разом по времени. Следующий его скачок был в более далекое будущее — на семьдесят лет вперед. В один из городов пришла хворь. Сыпь чакхи давно уже научились лечить, но болезнь не пожелала сдаваться, стала сильнее, не давала себя излечить.

Грегори был умен и начитан, Грегори видел разные миры. Грегори мог остановить вулкан и изменить русло реки. Но Грегори не был силен в лечении.

«Если бы мог. Если бы я мог спасти тогда Мию», — с отчаянием думал он, мерно шагая по стенающему граду: больному и мрачному. Этот город напоминал Грегу собственную душу, когда мир грез отнял любимую жену.

«Мия», — то имя, что столь долго не давало покоя.

Когда Грегори женился первый раз, она была еще маленькой девочкой, на богатом и славном пиру в честь молодых супругов стояла у стены, сжав губы от боли.

— Ты станешь мужем моим, — вспомнились тогда Грегори её милые детские мечты. Но он не мог ждать, когда она вырастет, не имел права и даже не думал об этом. А Мия всё равно посещала его дом, как только представлялась возможность. Спокойной и смирной, печаль в глазах пряча.

Однажды у дерева, что росло у дороги, Грегори увидел плачущую Мию. Он тогда считал себя взрослым мудрым мужем двадцати трех лет, ей едва минуло четырнадцать — почти расцвела. И не мог он пройти мимо слез её.

— Еще два-три лета, — плакала она, без стеснения лицо на груди его пряча, — и меня отдадут в жены, неизвестно кому. А я не хочу, Грегори, не хочу неизвестно чьей быть, — странные речи вела, не слышимые ранее. Но не хотелось ругать её за это: слишком соленой влагой его рубашка пропитывалась.

— Разве не ты — нежный трепетный цветок для своего отца, — шептал Грегори успокаивающе, отставив все приличия гладил по темным кудрявым волосам, чуть жестким и пахнущим луговыми травами. — Разве позволит он, чтоб печаль глаза твои и душу омрачала. Разве не даст он тебе выбора, коль попросишь?

— Не понимаешь ты, Грегори, не понимаешь. Нет у меня выбора и не будет.

А он понимал. Только сделать ничего не мог.

Спустя три лета он послал ей голубя-вестника, чтобы вновь у того дерева встретиться. Он рассказал Мии, как не смог ослушаться отца, как посмел жену свою за другого отдать и как раскаяние душу гложет.

— Но то был долг мой, как будущего хозяина Дома Первого.

— В этом весь ты, Грегори. Ты всегда такой, сколько я тебя помню, — рассуждала Мия, а он не хотел ругаться на нее за такие вольности. — Ты знаешь только долг, и только долг для тебя важен. Это суть твоя, которую никто и ничто не сломает. И не стоит ломать её. Но просто один раз послушай, что сердце твое желает. Поверь, ничего плохого не случится. И такой ты мне нужен, — тихо-тихо призналась.

А Грег смотрел на нее, и слишком тепло на душе становилось. И через пол-лета сам он, даже с отцом не советуясь, пришел к ней в дом, чтобы в жены взять.

«И тебя никому не отдам», — понял.

И сердце в их первую ночь как никогда раньше счастливо билось. Чтобы потом вместе с её в один миг остановиться.

И много-много лет спустя шел он по городу, что страдал, как и Грег когда-то.

— Папа был против, но я всё равно к тебе переместился, — выдернул его из воспоминаний голос Харона. Верховный Лорд с недовольным видом стоял неподалеку. — Но я папке не всё сказал, — шепотом признался Харон, достал из-за пазухи мешочек с высушенными травами и свежими семенами, что-то прошептал над ним, провел рукой, на миг Грегори увидел серебристое сияние, исходившее из ладони. Харон быстро отдал мешочек Грегори и помахал Верховному.

— Харон! Этот мир сам должен найти лекарство! — взревел Чародей.

— Наш мир един, сам говорил. И вообще поймай меня! — умчался вперед беспечный Хранитель.

Грегори прижал мешочек к сердцу. Травы помогут самым страждущим. А он найдет самое темное, с самой сырой почвой место на своей планете и прорастит семена, и они приживутся, и взойдут совсем скоро побегами — излечат всех — Сила поможет.

«Прости, Мия, что так поздно».

«Прости, но даже я не могу её душу сейчас вернуть», — услышал в разуме голос Чародея. Верховный и Харон вновь появились рядом.

— Делай, как считаешь нужным, — немного устало отмахнулся Чародей, явно не желая признавать, что в итоге согласился с Хароном. Второй Хранитель довольно улыбнулся, его полностью зеленые глаза никогда не выражали эмоций, но Грегори видел неподдельную радость в них: спасать всех и каждого — такова эта сущность.

— Почему ты не можешь вернуть Мию Грегу? — сразу же спросил Харон у Верховного. Прямолинейный юнец, что не умеет лгать. — Я ведь точно знаю, души перерождаются в новых телах. Я не раз это видел.

— Мира грез нет? — напряженно спросил Грегори. — Где сейчас Мия? — голос задрожал против воли.

Верховный опустил взгляд.

— Есть, — печально ответил, — есть мир грез: сладостное небытие для неприкаянных душ, где спят они, пока что-то не заставит вернуться: призраком или в новое тело. И есть перерождение, для тех, кто прошлое смог отпустить. Лорд может призрака неприкаянного в небытие отправить. Но даже Лорд, даже Верховный не уговорит душу из небытия в бренном теле переродиться. Только дух её неприкаянный могу я позвать.

Грегори отвернулся и, ничего не ответив, исчез.

«Спи сладко в небытии, моя возлюбленная Мия», — думал он, шагая по своему покинутому дому: ушли, оставили его пыли и мху, воздвигли другой, более надежный. Вошел в свои покои: большие и опустевшие, ничего не оставили, только пол, окна, уже с трещинами-ранами и стены выцветшие. Когда шел дождь Мия любила сидеть у окна и им любоваться, а затем всегда окно открывала, свежесть и прохладу впуская.

«Спи, моя Мия, не возвращайся, чтоб со мной не встретиться, чтоб не заставил я твое бедное сердце страдать».

Первые капли упали на окно, слезой прошлись по трещине. А еще в дождь Мия любила сидеть в большом кресле голубого цвета, её любимого, укутавшись теплым покрывалом, сама его уголки расшила, инициалы Грега там вышила. А больше всего любила, когда Грегори рядом был, все приличия наедине с ним нарушая, на коленях его уютно пригревалась.

«И даже кресла нет».

— Но я обещал памятные тебе вещи сохранить, — коснулся его плеча Верховный, и на миг всё померкло.

Они очутились в просторной белой комнате: голубое кресло, покрывало любовно расшитое, книжный шкаф, доверху наполненный тяжелыми мануалами, деревянный меч, которым Грега отец учил сражаться… Вещи памяти, вещи боли. Грегори улыбнулся и благодарно посмотрел на Чародея.

— Спасибо, — едва прошептал.

— Пока тебя не было, я решил последовать примеру твоему, — Чародей жестом пригласил его на выход. Из простой деревянной двери они вышли в просторный белый коридор, с сотнями таких же дверей. — Комнаты там пока пустуют, но скоро петь будут жизнью. Сила становится всё могущественнее, она заботится о всех порождениях своих и всё больше распространяет себя по миру. И многие Обладающие ей — Хранители и Лорды находят друг друга, влюбляются и даруют новые жизни и в крови тех, в сути их уже заложена магия. Маги, колдуны, ведьмы, целители — так будут называть детей их и детей от их детей. И свет, и тьма, и добро и зло — как и в Хранителях, будут жить в них. И за ними мы должны присматривать, оберегать их вместе с миром. Но самых сильных колдунов я буду превращать в Новых Лордов. Увы, из всех Высших бессмертие доступно лишь мне. В этом месте я буду обучать их. И здесь всегда будет место для тебя, Грегори, Фаэтон.