26 ноября 1920 года Гашек выехал из Москвы с документами, полученными на имя австрийского военнопленного. С группой других военнопленных, репатриируемых на родину, он проехал Нарву, Ревель (Таллии), Штетин (Щецин) и добрался до Праги 19 декабря.

В фельетонах, напечатанных вскоре после приезда в газете «Вечернее чешское слово», озаглавленных «И отряхнул прах от ног своих», он юмористически описал свой путь от Нарвы до Щецина. Несмотря на ряд явных выдумок, предназначенных для того, чтобы посмешить читателя, фельетоны, несомненно, отражают размышления, чувства и настроения писателя тех дней, когда он пересек границу, оставив новый мир и возвратившись в старый. С явной грустью, маскируемой язвительными насмешками, сатирик рассказывает о встрече с полицейскими агентами, жандармами и сыщиками. Он уж почти забыл о существовании этой категории людей. И вот они снова перед ним. отличаясь от своих довоенных пражских коллег лишь языком и мундирами. Походя он острит но поводу Версальского мира и произведенной им произвольной перекройки карты Европы.

Реакционная часть пражского общества встретила возвращение сатирика злобной бранью. Легионеры, как и два с лишним года назад, обвиняли его в предательстве, вытащена была на свет и прежняя клевета, что, дескать, писатель продался большевикам. Сочинялись и различные новые клеветнические выдумки, вроде того, что Гашек якобы расстреливал пленных легионеров и т.д. Враги писателя требовали суда над ним, напоминая о том, что имелся, приказ полевого суда легионеров от июля 1918 года об его аресте, требовали судить писателя также двоеженство, ссылаясь на отсутствие официального развода с первой женой. Правящие круги, занятые в то время маневрированием роза в связи с острым политическим кризисом в стране, сочли более выгодным не применять к писателю каких-либо административных мер.

Обстановка в Чехословакии в последние месяцы 1920 года была очень сложной. Буржуазно-демократический строй, утвердившийся в Чехословакии с 28 октября 1918 года, шатался под напором рабочего революционного движения. Решался вопрос о судьбе Чехословакии — быть ли ей буржуазной или социалистической республикой. Массовые забастовки, вызванные провокационным захватом полицией и правыми социал-демократами Народного дома в Праге, построенного на взносы чешских рабочих, перерастали в борьбу за радикальные социальные реформы, которые могли бы создать предпосылки для социалистического развития Чехословакии. Но борьба шла в условиях, чрезвычайно неблагоприятных для пролетариата.

Наряду со средствами беспощадного подавления протеста эксплуатируемых и угнетенных буржуазно-демократическая Чехословакия располагала и разветвленной службой мастеров искусной демагогии. Возглавлял ее старый ловкий политик Масарик, по-прежнему с успехом носивший маску гуманиста, друга рабочих. В лице морально и политически разложившейся верхушки социал-демократов он имел верных союзников по одурачиванию трудящихся в целях воспитания у них покорности и послушания господствующим классам.

В противоположность лагерю реакции, подготовленному к серьезной схватке, революционный лагерь вступил в нее недостаточно организованным. Марксистская левая часть социал-демократии— «левица» только формировалась. Лишь в 1921 году эта партия приняла название Коммунистической партии Чехословакии, по потребовалось еще несколько лет. чтобы она стала партией революционного действия.

Гашек приехал в Прагу, когда революционные выступления были разгромлены, тысячи рабочих, левые социал-демократы, в том числе Антонин Запотоцкий, и другие лидеры были брошены в тюрьмы. Гашек собирался вести политическую работу в Кладно. революционном центре Чехословакии, куда его направил Коминтерн. Но в Кдадно он, очевидно, не побывал, и это понятно: большинство кладненских левых социал-демократов после разгрома стачки были брошены в тюрьму.

Любопытное обстоятельство: в реакционном лагере каким-то образом узнали о том, что Гашек направляется на политическую работу в Кладно. В заметке-доносе «Народный комиссар Ярослав Гашек», напечатанный в масариковской газете «Время» (Čas) 5 января 1921 года, аноним со злорадным торжеством иронизировал: «Жаль, что, не дождавшись его клалненская гвардия разбежалась». А Гашек в ответном фельетоне «Возлюбим своих врагов» в чисто швейковском примирительном тоне поучал доносчиков: «Как бы это было прекрасно, если бы «Время» никого огорчало, не оскорбляло, а стремилось бы доставить каждому какую-нибудь радость и собрало бы мне, например, ту кладненскую красную гвардию, о которой оно писало, что она. не дождавшись меня, разбежалась».

Гашек, очевидно, не забывал о кладненцах и внимательно следил за всем, что к ним относилось. В рассказе «Идиллия винного погреба» он остроумно изображает, как четверо обывателей, завсегдатаев винного погребка, злобно, с пеной у рта разбирают детали предстоящей жизни кладненских забастовщиков и как все они досадуют, что суд приговорил кладненцев не к казни, а к тюремному заключению на разные сроки, Можно предположить, что Гашек ожидал привлечения и его в качестве обвиняемого по кладненскому процессу.

В политическую организационную работу после своего возвращения в Чехословакию он не включился. Почему?

Очевидно, причина — в недостатке внимания к Гашеку со стороны руководства партии и в отсутствии настойчивости и инициативы у самого писателя. Вместе с тем следует иметь в виду, что сатирик был слишком известной и заметной фигурой, взятой тотчас же под обстрел реакционерами, в том числе и правительственной прессой. Весьма вероятно, что руководство партии не хотело, чтобы привлечение писателя к организационной работе ,ало бы антикоммунистической пропаганде повод для излюбленных обвинений: чешские коммунисты действуют якобы по директивам Москвы, направляются через присланных ею эмиссаров и д. Подвергаясь всевозможным обвинениям и угрозам расправы со стороны реакционеров, особенно офицеров-легионеров, раздосадованный клеветническими нелепостями, которые они распространяли о Советской России, Гашек избрал довольно рискованный способ защиты. Он подтверждал все возводимые на него нелепости и даже усиливал их, варьируя и доводя до абсурда. Он напечатал, например, сатирический ответ на клеветнические статьи о нем газеты «28 октября»; в нем он «признался», что уже в двухлетием возрасте имел на своей совести более двух десятков погибших людей. Как известно, таким же приемом ложного признания по любым нелепым обвинениям пользовался и Швейк, например, при допросе в полицейском управлении (ч. I, гл. 2).

Отсутствие внимания и поддержки (в том числе и материальной) со стороны руководства партии и необходимость хотя бы минимально обеспечить себя и жену вынудили писателя к сотрудничеству в газетах и журналах сомнительной репутации.

Насколько тяжелым было материальное положение писателя в 1921 году, показывает и то, что он обратился к своей бывшей жене с письменной просьбой помочь ему найти какую-нибудь постоянную оплачиваемую работу, «хотя бы самое незначительное место».

Идеям коммунизма, которые он твердо усвоил в рядах РКП (б), Гашек оставался верен и в течение последнего периода своей жизни. Он сотрудничал в центральном органе «левицы». а затем в органе Коммунистической партии Чехословакии — газете «Руде право», публикуя на ее страницах острые политические фельетоны и остроумные рассказы. Но в партийной работе он не участвует, хотя, несомненно, позиция стороннего наблюдать ля была для него мучительна. Об этом можно заключить по целому ряду свидетельств. Писатель, немецкий коммунист Франц Вейскопф, живший в Чехословакии, рассказывает, как на глазах Гашека блестели слезы, когда 1 мая 1921 года он с другими , журналистами и писателями наблюдал за демонстрантами, которые шли с пением «Интернационала» под знаменами и лозунгами «левицы».

Найдя себе приют у Франты Зауэра, Гашек пытался быть полезным людям, организовать их па борьбу за свое право на сносное человеческое существование. Он приводил ночевать бездомных бедняков, подобранных им на ступеньках вокзала, где они мерзли в холодные мартовские ночи. Вместе с Зауэром он собрал бездомных рабочих, выгнанных квартирохозяевами за неуплату денег, и призвал их занимать пустующие помещения к домах богачей. Иван Ольбрахт в романе «Анна-пролетарка» онисал, как организованное Гашеком и Франтой Зауэром общество бездомных «Черная рука» вселяло бедняков в склады, которые предназначались разжиревшими на военных прибылях спекулянтами для своих товаров.

В это тяжелое для него во всех отношениях время — весны и лета 1921 года — писатель наряду с сочинением ряда рассказов и фельетонов обращается вновь к своему излюбленному герою: с апреля по август он создает первую часть романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны», которая ,выходит сначала отдельными выпусками по 32 страницы. а затем целиком.

* * *

Роман о Швейке — крупнейшее произведение и вершина творчества Гашека.

К отзыву Мариэтты Шагинян можно добавить и высказывания других выдающихся писателей разных стран:

«Если бы я должен был назвать три произведения, которые в нашем столетии создали мировую литературу, то я сказал бы, что одно из них — «Похождения бравого солдата Швейка» Гашека».

Бертольд Брехт.

«У входа в наш новый мир стоят герои, в которых воплощена наша эпоха... которые не очень малы и которых все-таки заметили. Во-первых, бравый солдат Швейк, эта гениальная огромная фигура революционного народного духа... Они... поддерживают портал, ведущий в новый мир».

М. Андерсен Нексе. (Из речи на I всесоюзном съезде советских писателей 1934 года)

«Швейк — произведение мировое. Если бы Чехословакия имела только Гашека, то уже тем внесла в мировую сокровищницу вклад вечной ценности».

Жан Ришар Блок.

Именно «Похождения бравого солдата Швейка...» принесли Гашеку мировую славу. Но и остальная часть его литературного наследия заслуживает самого пристального внимания, становится все более и более известной и, несомненно, займет достойное место рядом с историей бравого солдата.

В 1921 году, когда писатель вновь обратился к изображению бравого солдата и первая часть романа имела колоссальный успех, от Гашека стали требовать продолжения рассказа о похождениях «доблестного воина». Многие издатели предлагали опубликовать его новую книгу о Швейке. Они руководствовались и коммерческими соображениями, предвидя, что роман будет хорошо раскупаться, но, кроме того, от бывшего политкомиссара Красной Армии ожидали сенсационных разоблачений «зверств» большевиков, надеялись использовать великолепный сатирический талант писателя для травли Советской России.

Но в юмористических рассказах о его «приключениях» в Советской России: «Комендант города Бугульмы», «Адъютант коменданта города Бугульмы», «Крестный ход», «Перед революционным трибуналом Восточного фронта» и других — ничего антисоветского не было. Наоборот, писатель очень тонко показывал, например, в «Крестном ходе» или «Потемкинских деревнях» как не соответствуют подлинные действия большевиков распространяемым о них клеветническим измышлениям. В образе Ерохимова он изобразил извращения политики партии и Советской власти, допускам отдельными малограмотными и еще недостаточно политически сознательными начальниками. Для вдумчивого читателя ясна была направленность этих рассказов, дружественная к Советской России.

Гашек предложил взяться за издание «Похождений бравою солдата Швейка...» своему другу Франте Зауэру, который, не располагая достаточными средствами, привлек к изданию своего брата, жестянщика, и Чермака, маляра и фотографа — вот такая «фирма» начала издавать произведение, которое вошло в золотой фонд классической литературы.

Заслуживает внимания сохранившийся рекламный плакат, расклеенный в Праге перед выходом первого выпуска:

Да здравствует император Франц Иосиф I!

воскликнул Бравый солдат Швейк,

похождения которого в мировую войну изображает

Ярослав Гашек

в своей книге

ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА

в мировую и гражданскую войну здесь и в России.

Одновременно с чешским изданием книга на правах оригинала выходит в переводах во Франции. Англии. Америке. Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Наилучшая юмористическая сатирическая книга мировой литературы!

Победа чешской книги за границей!

Самая дешевая чешская книга!

Первое издание 100000 экземпляров.

Требуйте во всех книжных магазинах или непосредственно в издательстве

Ф. Зауэра и В. Чермака в Жижкове, площадь Колары, 22.

Это объявление еще раз свидетельствует о том, что писатель намеревался провести своего героя тем же путем; которым прошел сам за последние годы. Роман отражает миропонимание, идейно-политические позиции автора, сложившиеся у него в результате приобретенного опыта участия в империалистической войне, в гражданской войне в России и политической работе в РКП (б), в результате знакомства с марксистско-ленинской литературой, и, наконец, отражает осмысление с этих позиций прошлого и настоящего. Благодаря этому реализм писателя приобрел социалистический характер. Гашека не могли не занимать вопросы общественного развития его родины, развития общества вообще. революционного движения, деятельности революционной партии.

ведения ее членов и руководителей, наконец, собственного положения и отношения ко всем этим явлениям. Политкомиссар героической Красной Армии, который был воодушевлен верой в скорую победу эксплуатируемых и угнетенных не только в своей стране, но и на всем земном шаре, верой в неминуемую близкую мировую революцию, испытывал горькое разочарование: за исключением Советской России, мир остался таким же, каким был, с тем же классовым неравенством и угнетением. Трудящиеся Западной Европы после кратковременного революционного брожения снова плелись в ярме капитализма.

Его родная страна, по существу, не изменилась, хотя и обрела национальную независимость. По-прежнему привольно жилось фабрикантам и торгашам; бывшим «чешским австрийцам» — чиновникам и жандармам, сменившим лишь мундиры; помещикам, кулакам и попам. По-прежнему бедствовали трудящиеся, по-прежнему преследовалось свободолюбие и стремление к национальному прогрессу. Революционное движение в стране было подавлено, да и сам революционный порыв масс явно шел на убыль. Самая передовая партия — социал-демократическая «левица», с мая 1921 года Коммунистическая партия Чехословакии— сохранила еще в своей деятельности некоторые черты социал-демократии. Это определяло и поведение иных членов и руководителей молодой Коммунистической партии: в их поведении подчас проявлялся налет соглашательства. Пребывание в среде русских коммунистов eще больше обострило отношение Гашека к подобным качествам: ведь большевики всесторонне разоблачили обывательскую, мелкобуржуазную сущность собственных социал-соглашателей — меньшевиков и эсеров. Гашек сам принимал участие в борьбе с переродившимися в контрреволюционеров эсеровскими и меньшевистскими краснобаями, изображая «художества» в статьях газет «Новый путь» и «Красный стрелок».

В Ливийце — городке, куда из Праги переехал Гашек, он переживает тяжелый душевный кризис. Видный деятель Коммунистической партии Чехословакии Крайбих, весьма осведомленный о делах партии тех лет, а может быть, и об обстоятельствах нстории взаимоотношений Гашека с руководством партии, прямо пишет: «Видимо, в нем болезненно боролось стремление к революции, коммунизму и сознание своего бессилия».

Именно в этот период Гашек снова обращается к образу Швейка. В качестве сюжетного стержня задуманного им грандиозного романа он избрал собственный жизненный путь 1915—1920 годов, использовал отдельные эпизоды, персонажи из предыдущих произведений и т.д. В отборе нужного материала из этих предварительных запасов, в его преобразовании, во всем содержании романа сказались свойственные теперь Гашеку мысли, чувства, настроения и суждения по очень широким политическим и философским проблемам и по весьма конкретным вопросам современности; по ним он часто высказывается прямо ясно и непосредственно, с присущими ему определенностью, резкостью и остроумием. Отвлеченные же идеи (иногда, видимо, более прочувствованные автором, чем обдуманные) выражены романе более сложно и опосредствованно, прежде всего через центральный его образ.

Почему же сатирик, желая изобразить своего героя участником мировой войны и, очевидно, антиавстрийского движения чехов в России и гражданской войны, имея уже написанную повесть «Бравый солдат Швейк в плену», которая кончается тем, что «храбрый» вояка попадает в плен к русским, не приступил к продолжению изображения судьбы Швейка в России (хотя это было наиболее естественно, этого ожидали от него, и это он обещал много раз)? Почему он в романе снова возвратился к началу войны, настолько подробно рассказывая о том, как его герой едет на фронт, что не успел довести его до передовых позиций? Только ли потому, что хотел развернуть обширную эпопею и поэтому так пространно развивал каждую часть? Или же, наряду с этой причиной, сказались и другие, причем некоторые из них, может быть, не особенно отчетливо сознаваемые самим автором?

Сатирический роман Гашека обычно рассматривается как антивоенное произведение. изображающее разлагающийся строй исторически изжившей себя Австро-Венгрии со всеми ее непреодолимыми национальными и социальными противоречиями. Такая характеристика, конечно, правильна, по недостаточна.

«Похождения бравого солдата Швейка...» были остро злободневной сатирой, настоящим романом-памфлетом, наносившим удар не только, как принято думать, по уже развалившемуся военно-бюрократическому аппарату абсолютистской буржуазно-феодальной Австро-Венгрии, но не в меньшей степени и по складывающейся буржуазной государственности Чехословацкой республики, провозглашенной 18 октября 1918 года. Гашек выбирает для своей сатиры такие стороны общественно-политической жизни Австро-Венгрии, такие типы, которые, лишь слегка трансформированные, не изменившие своей сущности, сохранились и в буржуазной Чехословакии и осуждение которых имело важное политическое значение.

Уже в «Предисловии автора» дано совершенно недвусмысленное выражение этого принципа: говоря о Швейке, который в романе выступает как антагонист государственной системы, Гашек замечает: «Имя его еще во времена Австро-Венгрии не сходило с уст всех граждан чешского королевства, и слава его не меркнет в республике».

В идейной направленности романа отразились существенные стороны эпохи первой мировой войны и Великой Октябрьской революции, открывшей новую эру в истории человечества; слабости революционного движения в Западной Европе в период мировой войны и послевоенных потрясений, слабости, которые привели к поражению пролетарского революционного движения в Чехословакии, Германии, Венгрии и других европейских странах.

Широкая популярность «Похождений бравого солдата Швейка» в послевоенные годы объясняется, конечно, не только его художественными качествами, но и тем, что он во многом отвечал господствовавшим тогда настроениям.

* * *

В «Похождениях бравого солдата Швейка...» Гашек нарисовал широкую реалистическую картину Чехии периода войны, а по рассказам Швейка — и Чехии довоенного времени. Вместе с тем, поскольку Чехия составляла органическую часть лоскутной Австро-Венгерской империи, поскольку роман охватывает многие стороны, касающиеся империи в целом, в нем ставятся проблемы, касающиеся сущности любого эксплуататорского государства XX века.

Роман о Швейке изображает государственный аппарат Австро-Венгрии, от императора до мелкого чиновника. Гашек великолепно вскрывает историческую обреченность австрийской государственной системы, тщетность и нелепость попыток сохранить видимость величия того, что стало ничтожным и ретроградным в самой своей сущности.

Фигуре императора Франца Иосифа, представляющего прекрасный материал для юмористов, в «Похождениях бравого солдата Швейка...» уделено немало внимания. Хотя читатель не встречается на страницах произведения с этим героем, автор лишь косвенно упоминает о нем, но Гашек дает ему яркую характеристику: «Мордастый Франц Иосиф Габсбург прославился в качестве общепризнанного идиота — то же безудержное словоизлияние, то же изобилие крайней наивности» (с. 215). Глупейший император словно воплощает в себе нелепость исторически пережившей себя двуединой империи.. В «Похождениях бравого солдата Швейка...» достается и другим коронованным властителям: не раз нелестно говорится и о русском царе, и о Вильгельме II. В первой главе третьей части при описании карточной игры Гашек пишет: «В то время как здесь короля били тузом, далеко на фронте короли били друг друга своими подданными» (с. 163). В первой главе первой части Швейк рассказывает своей служанке: «Помните господина Люпени, который проткнул нашу покойницу Елизавету (австрийскую императрицу. — Н. Е.) напильником... Это случится еще со многими. Вот увидите, пан Мюллер, что они доберутся и до русского царя с царицей, может быть, не дай бог, и до нашего государя-императора, раз уж начали с его дяди. У него, у старика, много врагов, побольше еще, чем у Фердинанда. Недавно в трактире один господин рассказывал: «Придет время — эти императоры полетят один за другим, и им даже государственная прокуратура не поможет...» (с. 24). В том же духе Швейк рассуждает об убитом португальском короле и других монархах.

Какое значение придавал Гашек всем этим выпадам? Ведь Австро-Венгрии уже не существовало, династия Габсбургов была свергнута, а в Чехословакии утвердился республиканский строй. Анализ общественно-политической обстановки Чехословакии в 1921 — 1922 годах, т.е. во время создания романа, показывает, что все эти выпады были чрезвычайно актуальны.

Положение Чехословакии в первые годы ее существования как независимого государства и как республики, отнюдь не было прочным. Антанта только после Октябрьской революции, вызвавшей во всем мире могучее движение за освобождение, с большими колебаниями дала свое согласие на образование самостоятельной Чехословакии. Свергнутые Габсбурги не теряли надежды вернуть себе престол. Между тем руководящие деятели молодой республики из буржуазных партий и. социал-демократии отнюдь не зарекомендовали себя в прежние годы активными противниками Австро-Венгрии. Едва ли можно было надеяться на твердость такого республиканского руководства в борьбе с попытками реставрации Австрии. Правящие буржуазные деятели Чехословакии не были также непримиримыми республиканцами: если они были против Габсбургов, оставивших по себе такую недобрую память, то ничего не имели бы против какого-нибудь иностранного принца на престоле святого Вацлава возрожденного королевства.

Таким образом, дискредитация Гашеком Австро-Венгрии, Габсбургов и монархов вообще была явно направлена против происков последнего Габсбурга и монархической опасности, которая, принимая во внимание настроение правящих кругов, существовала в то время в Чехословакии.

Гашек в исторически конкретном изображении определенных общественных явлений приходит к широчайшему обобщению и убедительному выводу: строй абсолютной монархии, который некогда был прогрессивным по сравнению с феодальной необузданностью и произволом, стал в XX веке вопиющим анахронизмом.

* * *

Гашек высмеивает генералитет и офицеров армии — главный империи, комплектовавшийся, как и в других странах, преимущественно из дворянства. В романе выведена целая галерея солдафонов всех степеней и рангов. Некоторые охарактеризованы подробно, другие лаконично, одной — двумя фразами, но всегда очень метко.

Вспомним две особенно колоритные фигуры. Полковник Циллергут наделен не только исключительной глупостью, но и другими качествами, не менее типичными для военной касты старой Австрии: самодурством, драчливостью, набожностью, сочетающейся с крайней жестокостью. Циллергут не только экспонат из музея «Старая Австрия», но и замечательный образец классического дурака многих эпох и народов. Менее детально, но достаточно определенно очерчен генерал-инспектор фон Шварцбург в первой главе второй части. Он тоже, к сожалению, принадлежность не только старой Австрии: такие человеконенавистники существовали и существуют в другие исторические эпохи.

Галерею портретов «доблестных воинов» австрийской армии, выведенных в романе, дополняет образ генерала, которого при проверке состояния боевой подготовки воинских частей интересовали исключительно уборные. Другой уникум «страшно любил смотреть», как рассчитываются солдаты на «первый-второй». «Таких генералов у Австрии было великое множество». Так как генералитет и офицерский корпус Чехословацкой республики в большинстве состоял из чехов-служак старой австрийской армии, то сатирические стрелы Гашека были предназначены и республиканским военным. Ведь они тщательно придерживались многих специфических порядков старой армии. Заботливое сохранение прежнего реакционного офицерства на командных постах в новой республиканской армии вызывало обоснованный протест чешских прогрессивных кругов, и поэтому нарисованные Гашеком нелестные портреты бывших австрийских офицеров сочувственно воспринимались всеми, кто в те годы осуждал правительство за его политику комплектования командного состава армии.

Не случайно, видимо, наиболее подробно обрисованы офицеры-чехи, а не немцы: капитан Сагнер. подпоручик Лукаш, подпоручик Дуб. Подчеркнуто их антипатриотическое поведение: первые всячески чуждаются всего чешского, начиная с родного языка, а последний злобно запрещает солдатам говорить по-чешски. Существует и прямое свидетельство того, насколько Гашека во время его работы над романом занимал данный вопрос, — это его рассказ «В альбом гражданину Махару» (1922): «В последнее время газеты особенно заполнены разнообразнейшими протестами против поведения тех офицеров, которые служили в австрийской армии, потом зачислены были в войска Чехословацкой республики и сейчас допускают сознательно и бессознательно те же глупости, какие они допускали в частях императорско-королевской австрийской армии.

При этом выясняется такое любопытное обстоятельство: самые жестокие тираны, мучители наших солдат при австрийском режиме, ходят в еще более высоких чинах, чем у них были при старой Австрии под черно-желтым знаменем...

Один сосед рассказывает: «Мой сын сейчас служит под начальством капитана, который, когда я был во время войны в Сербии и шли мы по Дрину, застрелил из своего револьвера солдата нашей роты, когда тот уже не мог идти дальше, потому что у него выпала грыжа, оперированная полтора года тому назад».

С не меньшей едкостью, чем генералитет и офицерство изображен в «Похождениях бравого солдата Швейка...» военно-юридический аппарат, привлеченный во время войны для выполнения тех же функций. С первых же страниц романа как бы разворачивается длинный свиток, на котором начертан свод деяний этого аппарата. Бездушие, жестокость, тупость — все черты, присущие достойным его представителям.

Гашек подчеркивает, что и военный, и военно-юридический аппараты, действовавшие так тиранически по отношению к народу, состояли отнюдь не из одних немцев. В начале шестой главы первой части он клеймит предателей народа из полицейского управления: «За исключением нескольких человек, не отрекшихся от своего народа, которому предстояло изойти кровью за интересы ему совершенно чуждые, полицейское управление представляло из себя великолепную коллекцию хищиков-бюрократов, мысль которых не шла далее тюрьмы и виселицы» (с. 60).

В главе девятой первой части романа недвусмысленно подчеркивается, что критика автором военного и юридического аппарата Австро-Венгрии также относится и к соответствующим частям государственного аппарата Чехословацкой республики, потому что в них действуют те же лица, теми же методами: «Для гарнизонной тюрьмы свежий материал поставляла также гражданская полиция: господа Клима, Славичек и компания... А в гарнизонной тюрьме «троица» — штабной тюремный смотритель Славик, капитан Лингардт и фельдфебель Ржепа. по прозванию «палач» — выполняла свое задание. Сколько людей избили они до смерти в одиночках! Возможно, что теперь капитан Лингардт и в республике продолжает оставаться капитаном. Славичеку и Климе их стаж был зачтен государственной полицией. Ржепа стал штатским и вернулся к своему ремеслу мастера-каменщика. Воз можно, что он состоит членом патриотических кружков в республике. Штабной тюремный смотритель Славик в республике стал вором и сидит теперь в тюрьме. Не удалось бедняге пристроиться к республике, как это сделали многие другие господа из военных (курсив мой.— Н. Е.) (с. 96-97).

Гашек с острой политической прозорливостью обращал внимание широких кругов чешских читателей на то, что без радикального изменения государственного аппарата, без очищения от антинародных элементов трудящимся ждать от него нечего.

Стремление придать литературному творчеству действенный характер — яркое свидетельство идейно-художественного роста сатирика, перехода на новую, более высокую стадию его художественного метода — стадию социалистического реализма.

* * *

С большой остротой Гашек изображает и духовенство — неотъемлемую часть государственного аппарата старой Австрии, его агитационно-пропагандистские кадры. Он указывает на гнусную роль духовенства в массовом убийстве, каким является война, и в единичных убийствах, применяемых государством, — казнях. Гашек клеймит лицемерие церковнослужителей, которые освящали массовые убийства на войне и во всех буржуазных государствах сопровождали приговоренных к месту казни

Гашек изобразил несколько ксендзов. Особенно колоритны фельдкураты (военные ксендзы) Кац, Лацина, Ибль, Мартинец. Это искусно выписанные образы, каждый из них наделен особыми индивидуальными чертами. Характеристикой Ибля является его речь, обращенная к отправляемым на фронт солдатам. Этой речи впоне достаточно, чтобы читатель вместе со Швейком пришел к той оценке Ибля, о которой сообщает автор: «Вспоминая эту речь обер-фельдкурата Ибля, Швейк имел полное право, ни в малейшей степени не уязвляя, назвать его идиотом в квадрате».

Гашек выводит категорию ксендзов, которые наиболее активно служили правительственным целям, — полковых и тюремных . священников. В главе второй первой части, главе первой третьей части и в главе первой четвертой части показано, как фельдкураты Кац, Ибль и Мартинец, каждый сообразно своему характеру и способностям, помогают властям отправлять солдат на убой.

Рисуя католических ксендзов в «Похождениях бравого солдата Швейка...», Гашек делает акцент па самые возмутительные в политическом отношении стороны их деятельности — содействие военному и карательному аппарату империалистических правительств. Эти стороны черной работы русского духовенства особенно подчеркивались в красноармейской газете «Красный стрелок», в которой не так давно сотрудничал Гашек. Таким образом, и в заострении критики духовенства по сравнению с довоенным творчеством наглядно проявляется идейно-художественный рост сатирика, стимулированный его активным участием в революции и гражданской войне в России.

В чешской литературе предшественником Гашека в разработке этой темы — связи церкви и государства — был Гавличек Боровский (1821 —1856). В своей сатирической поэме «Крещение святого Владимира», изображая аллегорически связь и взаимозависимость православной церкви и русского самодержавия, он намекал и на подобный же союз католической церкви и габсбургского абсолютизма.

Гашек не случайно так едко высмеял католических священников в первые годы республики внимание общества часто привлекали к себе перипетии религиозной борьбы. Влиянию католической церкви был нанесен чувствительный удар — свыше полутора миллионов человек совершенно отошли от нее. В католической церкви массы видели верного союзника свергнутой династии Габсбургов. Католическая церковь оставалась гнездом монархических интриг и с трудом приспосабливалась к новой, буржуазной государственности. Однако гора и Магомет шли друг другу навстречу, и в конце концов «святые отцы» стали союзниками новой, буржуазной власти, так же как они всегда были и остаются союзниками всякой другой власти эксплуататоров.

Гашек не ограничивался только косвенным осуждением католического духовенства Чехословацкой республики, изображение деяний его «достойных» представителей в недавнее время, когда еще существовала Австро-Венгрия. Он прямо высмеивает его реакционные происки, стимулированные Ватиканом, и заигрывание чехословацкого правительства с черными рясами в написанных одновременно с романом рассказах: «Бегство паны из Ватикана», «Протокол II съезда партии умеренного прогресса в рамках закона». Сколько убийственной иронии в части рассказа, озаглавленной «Открытие съезда»: Открыв съезд, председатель исполнительного комитета партии зачитывает поздравительную телеграмму папского нунция, напоминающего в своем горячем послании о преследованиях, которым подвергались папские нунции при гуситах, и отмечающего горячую встречу папского посла в Чешской республике, что является несомненным признаком прогресса. «Прогресс, милостивые государи, должен следовать лишь путями мирного развития, — говорится в телеграмме,— путями веры в торжество католической церкви, путями, ведущими к возвращению Конопиште бедным сироткам эрцгерцога Фердинанда. Папа вас приветствует! От Белой горы, через революцию к Риму, вот направление, которого должен держаться каждый благомыслящий гражданин! Аллилуйя, братья мои возлюбленные!».

Председатель исполнительного комитета дает краткую характеристику значения святейшего престола для Чехословацкого государства — в смысле положения последнего на бирже — и предлагает участникам съезда встать и возгласить: «Аллилуйя!». Делегаты встают и, сияя от радости, троекратно возглашают «аллилуйю» и «ура папе».

Духовенство и сейчас осуществляет роль политического жандарма во многих странах капиталистического мира. Под его руководством действуют во Франции, Италии, Бельгии, ФРГ так называемые христианско-демократические партии, конкурирующие с социал-демократами в позорном деле раскола подлинно демократического движения, профсоюзов, организаций женщин, молодежи и т.д. Итальянские и немецкие христианские демократы осуществляют самую реакционную внешнюю и внутреннюю политику: рьяно участвуют в гонке вооружения НАТО против социалистического лагеря, способствуют фашистским проискам в ФРГ и Италии.

Антикатолическая сатира «Похождений бравого солдата Швейка...» разоблачает эти силы реакции, скрывающиеся под сводами католических соборов, в ризницах, исповедальнях, консисториях, а также их политические представительства в христианско-демократических партиях.

* * *

Изображая разные институты Австро-Венгерского государства. оценка деятельности которых имела прямое отношение идеалам Чехословацкой буржуазно-демократической республики, Гашек не прошел мимо капитолия буржуазной демократии — парламента. В романе мы встречаем весьма нелестные упоминания о парламенте, о депутатах различных политических оттенков.

В главе четвертой первой части, описывая сумасшедший дом, -panieK от имени своего героя презрительно замечает; «Каждый там мог говорить, что хотел, что ему приходило на язык, словно был в парламенте».

Эти слова буквально совпадают с оценкой, которую Гашек дал однажды Чехословацкой республике вообще: «Мы в «свободной» республике, и каждый республиканец имеет право нести глупейший вздор. Это типичный признак демократии, и поэтому мы не смеем это возбранить, иначе демократический дух не явился бы достаточно и не распространился бы среди граждан». Разумеется, Гашек здесь иронически говорит о «свободной» республике, имея в виду буржуазную демократию.

Остроты Гашека по адресу австрийского парламента заставляли читателя задуматься над оценкой и нового парламента Чехословацкой республики, который стараниями депутатов превратился в место бесконечных бесплодных дебатов, заканчивавшихся иногда и потасовками.

Гашек отлично понимал роль парламента в условиях буржуазной демократии, служившего в Чехословакии, как и в других буржуазных государствах, ширмой, маскирующей классовое господство буржуазии. Его выпады против парламента были тем более актуальны, что газетной шумихой о дебатах в нем правящие круги стремились отвлечь внимание от событий, вызывавших крайнее негодование широких масс.

Гашек хорошо знал буржуа, для которого барыши составляют альфу и омегу его сознания, его принципов, его мироощущения. В разговоре поручика Лукаша с торговцем хмелем Вендлером дан великолепный портрет буржуа, красочно обрисован его политический и моральный облик. Международные отношения и военные действия Вендлер расценивает исключительно с точки зрения своих коммерческих интересов: «— Наш хмель из-за войны лишился сбыта за границей. Для нашего Хмеля в настоящее время потеряны Франция, Англия, Россия и Балканы. Пока еще отправляем хмель в Италию, но боюсь, что Италия тоже вмешается в это дело». При всей своей ограниченности этот торгаш прекрасно понимает, что война ведется за его интересы и за интересы таких, как он: «Но уж если победа останется за нами, то диктовать цены на продукты будем мы» (с. 199), — восклицает он.

Этому узколобому лавочнику не приходит в голову мысль о том, сколько людей было убито и искалечено в боях, о которых он говорит. Его волнует только ущерб, причиненный французским и бельгийским контрагентам его фирмы и, следовательно, ущерб его будущим барышам. Это характерная черта буржуа интересы кармана для него превыше всего. Он сочувствует предпринимателям вражеских стран, с которыми связан коммерческими отношениями. Он не постесняется вступить с ними в сделку и во время войны, будет поставлять им через нейтральные страны все, вплоть до военных материалов, используемых для истребления в боях его соотечественников, он даже поделится со своими компаньонами из вражеской страны барышами, накопленными на крови и страданиях народов обеих воюющих сторон. Так было и в первую мировую войну, так было и во вторую, когда американские монополии через Испанию, Турцию и Швецию снабжали немцев военными материалами, а немцы переводили своим американским компаньонам отчисления от прибылей по картельным соглашениям.

Конечно, приводимый эпизод не раскрывает во всей полноте обусловленность военных столкновений домогательствами капитала, борьбой за рынки и сферы приложения капиталов, т. е. не раскрывает всех особенностей империалистической политики, но Гашек с присущим ему лаконизмом указывает на такую обусловленность.

Чешская буржуазия ко времени создания романа была готова вести такую же антинародную политику, которую она вела в период первой мировой войны, лишь бы это сулило ей выгоды. Она готова была примкнуть к подготовлявшемуся Антантой поход на Советскую Россию, так как за участие в этом походе можно было бы выговорить для Чехословакии какие-нибудь территориальные или экономические приобретения.

Намекал ли Гашек в этой сцене на империалистическую политику Чехословацкого правительства, поддерживаемого и вдохновляемого чешской буржуазией, которая в свое время поддерживала империалистические стремления Вены? Или, разоблачая сокровенные, но основополагающие качества буржуа вообще, в новейшее время — обязательно империалиста, он неизбежно задевал и чешскую буржуазию 20-х годов и ее правительство? И в том и в другом случае (хотел он этого или не хотел) писатель затрагивал острозлободневный вопрос.

* * *

Есть все основания полагать, что Гашек во время пребывания в Советской России усвоил положение, высказанное В. И. Лениным в выступлениях и статьях 1918—1920 годов. о том, что в военной организации, в армии воплощаются наиболее последовательно и выпукло существенные особенности государственной системы: «...армия есть самый закостенелый инструмент поддержки старого строя, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся».

Роман Гашека прекрасно подтверждает это положение, сатирически показывая, как война доводит пороки существовавшего государственного и социального порядка до предела. Роман поднимается до обобщающего отражения не только существенных сторон чешской общественной жизни, но и важнейшего исторического периода Европы в целом. Это истинно эпохальный роман.

Первая мировая война произвела глубокий переворот в самых различных областях общественно-политической жизни: в экономике и быту, в правовых отношениях и морально-нравственных критериях, в эстетических вкусах и направлениях искусства и литературы. Ее важнейшим результатом было появление первого в мире социалистического государства — Советской России, превратившейся впоследствии в могучий Советский Союз. В. И. Ленин писал: «...война сделала то, чего не было сделано за 25 лет. … все придвинуло социалистическую революцию и создало объективные условия для нее. Таким образом, социалистическая революция придвинута ходом войны».

«...ужасы, бедствия, разорение, одичание, порождаемые империалистической войной, — все это делает из достигнутой ныне ступени развития капитализма эру пролетарской социалистической революции».

Война с величайшей силой вскрыла бесчеловечность капиталистического строя, вызвала жгучее негодование против социальной несправедливости существующего общественного порядка. Необычайно обострилась чуткость к разнообразным проявлениям политического и бытового насилия, гнета, ущемления человеческой личности. Социальная чувствительность была доведена до предела.

Война привела к невиданному падению нравственности. Грубость, жестокость, убийства — неотъемлемые спутники войны — стали обычными явлениями. В послевоенной литературе, в антивоенном романе в особенности, эти явления получают отражение в широком распространении натуралистических зарисовок фронта и тыла.

Однако негодование и ненависть народа, вызванные войной, распространялись прежде всего на заправил военной машины — офицерство, генералитет, монархов, в меньшей степени — против деятелей агитационного аппарата милитаристов — духовенства, журналистов, политиканов, призывавших к «доблестной обороне» отечества, и уже совсем не затрагивали настоящих режиссеров кровавой бойни 1914—1918 годов. Эти действительные виновники войны, оставаясь глубоко в тени, за сценой, дергали незримые нити, повинуясь которым кривлялись и скалили зубы на авансцене истории марионетки в мундирах, фраках и рясах О королях угля и железа, пароходов и железных дорог, банков и газет, т. е. о подлинных виновниках войны, массы знали очень мало и еще меньше представляли, какая роль принадлежала в разыгравшейся мировой катастрофе. Тайна, покрывавшая причины возникновения войны, к разоблачению которой призывал В. И. Ленин, еще не была раскрыта, во всяком случае она оставалась тайной для большинства рядовых людей. «В настоящий момент мировой войны выхода из этой войны, помимо победы социализма, нет, — писал В. И. Ленин. — Но этого многие не понимают. Сейчас большинство человечества против кровавой бойни, но понять ее непосредственной связи с капиталистическим строем они не могут».

«Обвинять отдельных лиц в начале войны нельзя; ошибочно обвинять королей и царей в создании настоящей бойни, — ее создал капитал».

Ограниченность в оценке войны и ее вдохновителей присуща и послевоенной литературе 20-х годов. В ней широко развиты антимилитаристские, а подчас анархо-нигилистические мотивы, но почти совершенно нет разоблачения подлинной империалистической сущности войны. Немного приоткрывает завесу, скрывающую вдохновителей авантюристической политики немецкого империализма, развязавшего первую мировую войну. Г. Манн в своем романе «Голова» (1925).

Даже в советской литературе, посвященной эпохе первой мировой войны, в таких, например, замечательных эпопеях, как «Тихий дон» М. Шолохова и «Хождение но мукам» А. Толстого, эта существенная сторона ведущих закономерностей изображаемого исторического периода не получила должного отражения. Между тем было бы небезынтересно заглянуть в мир Рябушинских, Мансуровых, Терещенко, иностранных капиталистов, обладавших колоссальными ценностями в хозяйстве дореволюционной России, показать их связи с царизмом, с правительственным аппаратом. Достойна воспроизведения, например, такая зловещая фигура, как пресловутый Базиль Захаров, этот международный Смертяшкин, роль которого как в событиях, вызвавших первую мировую войну, так и событиях, происходивших в ходе войны и после ее окончания, видимо, весьма значительна.

Не выявлена в зарубежной литературе роль монополистического капитала как вдохновителя, организатора и руководителя немецкого и итальянского фашизма. Даже в значительных произведениях критического и социалистического реализма, изображающих Германию периода фашизма («Пляски смерти» Б. Келлермана, «Мертвые остаются молодыми» А. Зегерс и др.) разоблачения фашистов как орудия монополистического капитала почти нет; есть лишь беглые намеки (у Б. Келлермана) или эпиизодическая фигура Кастрициуса (у А. Зегерс).

(Непонимание подлинных социально-экономических причин „ой мировой войны и ее действительных виновников приводило к тому, что акты протеста возмущенных народных масс на фронте и в тылу затрагивали не инициаторов кровавой бойни, а лншь ее непосредственных организаторов и исполнителей. Революции, возникшие под влиянием Великого Октября в зарубежных европейских странах в период послевоенного политического кризиса 1918—1923 годов, окончились ликвидацией монархий (да и то не везде) и устранением наиболее реакционных деятелей и окончательно изживших себя общественных учреждений и институтов. Этими революциями не были затронуты основы общественного порядка, приводящего с неумолимой неизбежностью к таким чудовнщным явлениям, как империалистические войны.

Широкое пролетарское революционное движение, руководимое левыми социал-демократами. в Чехословакии. Венгрии, Гер-мании, Болгарии, Югославии было разгромлено. Массы удалось успокоить рядом куцых реформ.

Чешский парод прошел в войну особый путь, определяемый в значительной степени его национально зависимым положением. Гашек в «Похождениях бравого солдата Швейка...» проникновенно выразил весь этот сложный комплекс дум, чувств, настроений простого человека, вызванный его пребыванием на воине, в разнообразных оттенках и проявлениях. Писатель сам все это испытал, передумал, перечувствовал и при своем крупном художественном таланте и большом писательском опыте сумел правдиво и остро изобразить. Он писал д.ля миллионов «людей с войны», в первую очередь для своих соотечественников, проверяя свой роман по их восприятию, укрепляясь в своих художественных принципах их одобрением.

Политический гнет, требование беспрекословного подчинения, унижение человеческого достоинства — все эти отличительные признаки эксплуататорского государства получили в армии свое законченное выражение в требовании строжайшей субординации. Гашек высмеивает ее адептов всех положений и рангов.

Очень едко изображены в романе разнообразные проявления искусственного ура-патриотизма и топорные пропагандистские приемы, применявшиеся правительством и благонамеренными шовинистическими организациями во время войны, thlctiнo пытавшимися вызвать у чехов воинственный энтузиазм.

Изображая Австро-Венгрию первых месяцев войны, он рассказывает о проявлениях антивоенных настроений чехов, показывает, как усиливалась их ненависть к Австрии:

«— Эх! — вздохнул солдат из казармы. — Поскорее бы нам как следует наклали, что ли, чтобы Австрия успокоилась».

Разговор продолжался в том же духе. Швейк в конце концов оценил Австрию несколькими теплыми словами. «Такой идиотской монархии не место на белом свете» (с. 219), а его собеседник, чтобы дополнить эту оценку практическим выводом, прибавил:

«— Как только попаду на фронт, тут же смоюсь».

Гашек и от себя высказывает такие же пожелания: «В Сербии австрийским дивизиям одной за другой всыпали по первое число, что им давно полагалось!..» (с. 72).

Писатель изображает в романе и различные проявления протеста чехов против войны и австрийской тирании.

«В этой грозовой предреволюционной атмосфере приехали рекруты из Боднян с гвоздиками из черного оргентина. Через Писецкий вокзал проезжали солдаты из Праги и швыряли обратно сигареты и шоколад, который им подавали в свиные вагоны писецкие и светские дамы» (с. 287). Ненавистным офицерам и унтерам грозили расправой. «В конце концов против них (мясников в генеральных штабах) все взбунтуется, вот будет потасовка!» — уверенно предсказывает вольноопределяющийся Марек (с. 307).

О приближающейся революции толкуют в деревнях крестьяне, об этом рассказывает пастух Швейку, остановившемуся у него во время своего «будейовицкого похода»: «...поглядел бы, как они разойдутся. После этой войны, дескать, будут свободны, не будет ни господских поместий, ни императоров, а у князей имения отберут. Уж некоего Коржинку за такие речи сгребли жандармы: не подстрекай, дескать» (с. 258).

Эти ожидания во многом оправдались. Революционный вихрь, поднятый первой мировой войной, пронесся по Европе, снес несколько корон, а в России навсегда уничтожил эксплуататорский строй. Но другим народам, в том числе и чешскому, этого пришлось ожидать еще свыше двух десятилетий.

В главе первой второй части дана блестящая пародия на лубочные картинки «подвигов доблестных воинов» и победные реляции «На театрах военных действий», печатавшиеся в газетах и журналах.

В критической литературе о романе часто встречается утверждение, что главной его идеей, его назначением является дискредитация военной системы буржуазных государств. В этом отношении сравнивают Гашека с Сервантесом: как Сервантес поколебал идею воинского служения феодальным властителям, так Гашек поколебал идею воинского служения буржуазному государству, вскрыл антинародный характер милитаристской системы капиталистических государств. Несомненно, сатирическое разоблачение Гашеком милитаризма и шовинизма нанесло чувствительный удар системе воспитания солдат в буржуазных армиях. Гашек высмеял все то, что провозглашалось священным для солдата капиталистического государства. Если уж проводить аналогию между Сервантесом и Гашеком (такая аналогия во многом закономерна), то следует напомнить, что значение Сервантеса исчерпывается тем, что он дискредитировал рыцарство как систему военной организации феодализма. Сервантес разоблачил жестокость, бесчеловечность всего современного ему абсолютистско-феодального строя: произвол и тиранию королевской власти, заносчивость и вздорность паразитического дворянства, кровожадность обскурантистского духовенства, коррупцию и лихоимство чиновников. Точно так же Гашек осудил наиболее существенные стороны современного буржуазного государства. Однако он не ограничивается лишь его критикой, но исподволь ставит вопрос о его судьбе.

Гашека упрекали за якобы проявляемый им в романе абсолютный пацифизм. Вся направленность «Похождений бравого солдата Швейка...» решительно опровергает эти обвинения. Совершенно очевидно, что Гашек — не против войны и армии вообще, но лишь против такой войны, которая ведется во имя чуждых народу целей, и против армии, которая предназначена для подобных войн. Он горячо ратовал за национально-освободительную войну, которую, как он верил, вели чешские легионы. Немало сил отдал он организации революционных национальных отрядов для гражданской войны в России.

* * *

Разоблачение распространенной в капиталистических государствах лживой пропаганды о единстве буржуазной нации, R действительности раздираемой классовыми противоречиями, обусловила роману популярность в широких массах трудящихся всего мира и злобное преследование его цензурой буржуазных государств.

В «Похождениях бравого солдата Швейка...» Гашек касается и весьма важного вопроса о взаимоотношениях национальностей, входивших в старую Австро-Венгрию, вопрос, имевший существенное значение и для Чехословацкой республики.

Гашек беспощаден к немецкому шовинизму. Причем больше всего достается немцам из привилегированных кругов — генералам, офицерам, полицейским. Это объясняется тем, что именно они в Австро-Венгрии занимали командные посты в экономике, государственном аппарате, культурных учреждениях и т. д. К немцам-солдатам Гашек относится с довольно добродушной насмешкой, не более злой, чем насмешка над недалекими чехами типа денщика Балоуна.

По-иному Гашек относится к венграм, так как иным было положение венгров в двуединой монархии. Венгров угнетала немецкая администрация, венгерские же власти, в свою очередь, угнетали славян, особенно словаков, украинцев, хорватов Австрийские самодержцы унаследовали от древних римских императоров их принцип: «Разделяя — властвуй». Еще до первой мировой войны писатель остросатирически изображал венгерских чиновников и с большей теплотой — венгерских крестьян. Гашек дружно работал с политработниками-венграми в V армии. Поэтому эпизоды романа, связанные с образом сапера Водички. были осуждением национальной вражды между чехами и венграми.

Весьма вероятно, что Гашек сатирическими эпизодами столкновений чехов и венгров преднамеренно метил в чехословацкое правительство за его участие в антивенгерской интервенции. Осуждение национальной вражды чехов и венгров выражено здесь совершенно очевидно, и оно, пусть косвенно, относилось и к чехословацкому правительству, использовавшему непреодоленные антивенгерские настроения в политических целях.

Вместе с тем в превосходном эпизоде трогательного угощения Швейком солдата-венгра (глава первая второй части) явно звучит призыв к дружбе между чехами и венграми. Гашек и до войны изображал отношение между людьми разных национальностей с позиций интернационализма. Обогащенный знанием марксистско-ленинского учения по национальному вопросу и практическим опытом осуществления национальной политики в Советской России, в проведении которой он и сам принял деятельное участие, сатирик в своем романе решал эту проблему вполне последовательно.

* * *

Гашеку всегда было присуще острое ощущение важнейших общественно-политических проблем современности. По мере своего идейно-художественного развития он все глубже их осознавал и все живее на них реагировал. Период пребывания Гашека в России (1918—1920) явился решающим в становлении его идейно-политического сознания. За те годы ему удалось написать сравнительно немного. Обстановка требовала от него непосредственной организационно-политической и организационно-военной работы, оставляя мало времени на художественное творчество. А если он и писал, то чаще выступал в красноармейской печати как публицист, нежели как писатель-сатирик. В своих заметках, фельетонах, равно как и в остросатирических рассказах, он яростно, по-партийному сражался с врагом в различных обличьях. И теперь, хотя он и рассказывал о событиях недавнего прошлого, непосредственно не участвуя в организационно-политической работе Коммунистической партии Чехословакии, Гашек «Похождениями бравого солдата Швейка...» боролся с теми же врагами, с которыми боролась партия, с тех же идейных позиций, на которых стояла партия. По боевой злободневной актуальности, направлению сатиры и ее содержанию «Похождения бравого солдата Швейка...» были произведением ярко выраженной партийности. А как известно, идеи коммунистических партий во всей их глубине и полноте выражают в наиболее последовательной и отчетливой форме интересы, стремления, думы, чувства, настроения трудящихся, народа. Коммунистическая партийность включает народность в самом наивысшем значении. «Похождения бравого солдата Швейка...» — истинно народное произведение.

* * *

Швейк — центральная фигура романа. Рассмотрим кратко, что нам известно о возникновении этого образа и последующем развитии его Гашеком. Вспомним сведения, приведенные выше о том, что имя и фамилию своего героя Гашек взял от подлинного лица, а также придал бравому солдату некоторые черты облика и поведения его прототипа. Гашек всегда охотно изображал в своих произведениях подлинных лиц и подлинные события. Такая тенденция характерна для стиля романа XX века. Этим приемом он пользуется и в «Похождениях бравого солдата Швейка...», пишет о своем друге юности Гаеке, о другом приятеле Бржетиславе Людвике, несколько раз упоминается аптекарь Кокошка. О большинстве выведенных в романе офицеров 91-го полка известно, что это подлинные лица: капитан Сагнер, подпоручик Лукаш, кадет Биглер, фельдфебель Ванек, майор Венцель, полковник Шлагер (в романе он чаще именуется Шредером), поручик запаса Дуб (в действительности Мехалек), прапорщик Вольф и поручик Коларж, фельдкурат Кац тоже подлинное лицо.

Кроме реального лица (Страшлипки, денщика Лукаша), образцом для Швейка-рассказчика историек «к случаю» послужил, видимо, и литературный образ — слуга мистера Пикквика Сэм Уэллер. О том, что Гашек хорошо помнил этот роман Диккенса, свидетельствует заглавие его фельетона 1917 года «Клуб чешских пикквиков». В образе Швейка много и автобиографических черт. Однако, воспроизведя отдельные черты действительного Швейка, своих друзей, себя самого, Гашек, как истинный реалист, синтезировал эти индивидуальные черты с другими общими, свойственными тысячам чехов, присущими определенному социальному типу.

Швейк в романе рассказывает, комментирует, оценивает. Его бесчисленные побасенки и по содержанию, и по форме представляют интереснейшее явление. Роль их совершенно очевидна. Гашек давно стремился создать произведение самого широкого охвата изображаемой действительности. И лаконичные рассказы роя помогают ему расширить критику различных сторон буржуазного общественно-политического строя старой Австро-Венгрии и новой Чехословакии.

«Смех — одно из самых сильных орудий, — говорил Герцен, — против всего, что отжило и еще держится, бог знает на чем, важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых. Если низшим позволить смеяться при высших и если они не могут удержаться от смеха, тогда прощай чинопочитание».

Писатель создал настоящую сатирическую энциклопедию буржуазного общества в многочисленных своих рассказах. Теперь он сконцентрировал все это в романе, причем в ряде случаев истории, которые рассказывает Швейк, по сюжету, теме, идее или отдельным мотивам представляют собой предельно сжатое изложение соответствующих компонентов из рассказов Гашека. Показательно, что в большинстве таких «комментариев» Швейк рассказывает о событиях довоенного времени, благодаря чему автор получает возможность выйти за пределы военно-политической темы романа.

Приведу пример: Швейк рассказывает два случая в доказательство парадоксального утверждения: глупо возвращать найденные деньги или вещи (с. 149-150). Эта-идея была выражена Гашеком и в его рассказе «Повезло». Сатирик остроумно и убедительно показывает, что проявление хороших, добрых побуждений простого человека в буржуазном обществе неизбежно обращается против того, кто поступил честно и порядочно. Этот парадокс скрывает в себе другой, более обобщающий и горький вывод: буржуазное общество враждебно естественной морали,— вывод, не раз высказанный великими мыслителями. Вспомним великолепные по выразительности строки «Коммунистического манифеста»: «Буржуазия... не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана»...» Наиболее близко к гашековской интерпретации («глупо быть честным, честность обрекает на страдания») эту мысль выразил Бернард Шоу в монологе миссис Уоррен.

В побасенках своего героя сатирик достигает предельной лаконичности при чрезвычайно емком содержании. Вот пример «святости» духовенства в оценке Швейка — Гашека:

«Сумасшедший судья был очень набожный человек. У него были сестры, и все они служили кухарками у священников, и он был крестным отцом всех их ребят» (с. 669). Четыре предложения (из них три соединены в одно сложносочиненное) создают целую маленькую новеллу. Для неосведомленного читателя поясним, что кухарки, экономки и другая женская прислуга католических ксендзов, которые церковными законами были обречена на безбрачие, с давних пор служили одиозными фигурами скабрезных анекдотов. Для чешского читателя такого пояснения не требовалось. Он многозначительно улыбался при одном упоминании «фарских кухарок», т.е. кухарок ксендзов. И вот три сестры набожного судьи, вероятно, искренне почитающего «служителей бога», прижили детей от ксендзов, а судье вдобавок приходится быть крестным отцом, так как никто не хотел выполнять эту роль для внебрачных детей.

Лаконизм, присущий произведениям Гашека, был также свойственен и другим стилевым направлениям XX века (импрессионизму, экспрессионизму). Не случайно роман о Швейке вскоре после своего появления особенно сочувственно приняли в Германии, где экспрессионизм в первой половине 20-х годов был широко распространен, «Похождения бравого солдата Швейка...» иллюстрировал Георг Гросс, а инсценировал роман известный режиссер Эрвин Пискатор (оба по своим творческим принципам — экспрессионисты).

Историйки Швейка, помимо своего содержания, в большинстве случаев интересного и значительного, служат и для характеристики бравого солдата. По его поступкам, о которых он рассказывает, оценкам своего поведения и поведения других людей, по его политическим и этическим взглядам он предстает перед читателем как довольно сообразительный, не без лукавства человек, очень скептически оценивающий окружающее. Не менее скептически он относится к морально-нравственным правилам, внушаемым ему столпами общества, полагая, что и эти правила — обман, надувательство, проявление своекорыстия, что они предназначены для поддержания господства и сохранения привилегий тех, от кого они исходят. Всяким традиционным заветам, законам, правилам, инструкциям и т.д. он противопоставляет здравый смысл.

Но среди историек, которые рассказывает Швейк, встречаются и бессмысленные. Сам Гашек говорит в конце первой части: «Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, чего я хотел. Уже то обстоятельство, что я слышал, как один человек ругал другого: «Ты глуп, как Швейк», как раз не свидетельствует об этом». Истинная сущность Швейка очень искусно замаскирована автором: Швейк ведет себя как простак даже тогда, когда в этом, казалось бы, нет никакой необходимости.

В романе есть прямое саморазоблачение Швейка: «Самое лучшее, — сказал Швейк, — если будешь выдавать себя за идиота, когда я сидел в гарнизонной тюрьме, с нами там был очень умный, образованный человек, преподаватель торговой школы. Он дезертировал с поля сражения, хотели устроить громкий процесс и на страх другим осудить его и повесить, ну а он из всего этого очень просто вылез. Начал корчить из себя наследственно одержимого приступами безумия» (с. 390). Швейк должен был выдерживать свою роль при любых обстоятельствах, чтобы не быть разоблаченным, и такое поведение стало для него совершенно естественным. Возможно, что Швейк дурачится по привычке, подобно тому как разыгрывали из себя дураков разумные Шильдбюргеры из немецкой народной книги XVI века. Очень редко показывает подлинное лицо Швейка автор. Отчасти он это делает в сцене разговора Швейка с фельдкуратом Кацем, когда последний выясняет, почему Швейк расплакался на его проповеди: резко меняется тон речи Швейка. Это уже не прежняя, расслабленная, спотыкающаяся речь с многочисленными отступлениями и ненужными нелепыми вставками, соответствующая тому недалекому простаку, какого разыгрывает из себя Швейк. Теперь за его словами ощущается умный, энергичный, наблюдательный, расчетливый аналитик, сознающий свое превосходство над многими, кто властвует над ним и к кому он не может поэтому не относиться иронически. Вообще в течение всего времени, когда он общается с фельдкуратом Кацем, который его разгадал, Швейк не считает нужным маскироваться.

Швейк очень хорошо оценивает характеры людей, с которыми его сталкивает судьба, и благодаря правильности своих оценок он выходит невредимым из многих переделок. Гашек изображает это очень правдиво, и у читателя не возникает недоверия к поступкам героя.

В Швейке воплощено типичное мироощущение рядового чеха, и в то же время в нем выражены идеалы автора.

Здравый ум, трезвая оценка окружающих явлений не по их внешним проявлениям, а по сущности, оценка людей не по их словам, а по их делам, сметливость, лукавство, смелость, истинно благородная щедрость бедняка, готового поделиться последним, — все эти черты Швейка создают облик подлинного героя, обладающего лучшими чертами человека из народа. В Швейке нашли свое выражение твердость, упорство, настойчивость, которые проявил чешский народ в стремлении сохранить свою национальную самобытность, несмотря на многовековую ассимиляторскую политику австро-венгерского правительства, его государственного аппарата, немецких помещиков и фабрикантов.

Илья Эренбург писал:

«В истории чешского и словацкого народов много черных страниц: войны, нашествия, чужестранное иго, австрияки методично онемечивали, мадьяры насаждали свою речь, свои нравы; исчезли не только основы независимости, но порой и письменность. Только огромное упорство, патриотизм, трудолюбие и швейковская ирония, которая издавна была самозащитой чехов, позволили им сохранить свое лицо, оставаться островком в немецком море».

Вместе с тем это многовековое иго, а также особенности национально-освободительной борьбы, ограничивающие ее размах и остроту, наложили свой отпечаток на формирование национального характера, воплощением которого в значительной степени является Швейк.

Швейк безропотно выносит повседневные притеснения и оскорбления, защищаясь от более серьезных неприятностей, побоев, только искусно разыгрываемой покорностью, наивностью. Очевидно, внутренне он защищен от боли унижения тем беспредельным презрением, которое испытывает к своим притеснителям. Швейк пытается бороться в одиночку со всей военной системой в целом, стараясь нанести ей вред тем, что создает путаницу в ее деятельности: вносит беспорядок в железнодорожное движение, останавливая на ходу тормозом воинский поезд; оставляет на складе книгу, необходимую для шифровки; вносит сумятицу и неразбериху, переодеваясь в русскую военную одежду; наконец, ведет антиавстрийскую, антимилитаристскую пропаганду, настраивая солдат против их командиров.

Гашек не мог приписать Швейку более радикальные средства борьбы, не изменяя исторической правде: во время первой мировой войны в Чехии не существовало таких форм борьбы, как в период немецкой оккупации 1939—1945 годов: диверсии, партизанские выступления. В 1914—1915 годах применялся лишь саботаж, который и является для Швейка единственным средством борьбы.

Ошибочно было бы заключить, что Гашек не понимает слабых сторон Швейка, что он изображает его как «рыцаря без страха и упрека». Отнюдь нет. Швейк, в котором в причудливой смеси переплетаются черты интеллигента, мелкого торгаша и даже люмпен-пролетария, вырастает в образ большого обобщающего значения. В нем, а также в образах других фрондеров (вольноопределяющийся Марек, «врач военного времени» Вельфер) Гашек типизировал мелкобуржуазную расплывчатость, мягкотелость, нерешительность. Гашек, который во время своего пребывания в России несколько лет плечом к плечу сражался в рядах большевиков, понимал слабость и ограниченность тех форм борьбы, которые были традиционны для чехов и во время австро-венгерского владычества, и при буржуазной республике против антинародной политики правительства.

Известно, как резко отзывался Гашек о нерешительности своих соотечественников: «Наши чехи не революционеры, — говорил он однажды в 1922 году, — ибо мы народ голубиной кротости... у нас нет и не будет революционеров...» В этих словах чувствуется горечь и боль обиды за свою родину, присущие подлинному патриоту, который и любит свой народ, и возмущается его пассивностью.

На проявление подобного противоречия в сознании «многомиллионной массы русского народа» в начале XX века указывал В. И. Ленин: она уже ненавидит хозяев современной жизни, но... еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними».

На то, что Швейк имеет не только национальное, но и общеевропейское значение, указал Зденек Неедлы в своей статье «Слово о чешской философии» и Фучик в статье «Война со Швейком». Неедлы пишет: «Швейк... Ни одно наше литературное произведение не достигло такой славы, как это. А почему? Не только за свои чисто литературные качества. За одно это его едва ли бы так отличили. Но благодаря философии нашего человека из народа, благодаря тому, что Гашек сумел ее так уловить. Это совершенно особенная, нигде в ином месте не виданная и все же всем опять-таки близкая философия чешского солдата на австрийской службе — это дало Швейку его мировую славу.

Пока не пришла вторая мировая война... Теперь Швейк не действовал, а больше раздражал...

Нацизм и злодеяния гестапо — не австрийская идиллия! Теперь был бой не на жизнь, а на смерть. Но тем примечательнее, что опять именно чех занял место Швейка, — Юлиус Фучик и его книга «Репортаж с петлей на шее», которая сегодня самая известная во всем мире чешская книга. Как раз противоположный тип по сравнению со Швейком, герой и именно чешский народный, какого потребовала вторая мировая война и бой в ней всех против кровавого фашизма».

Сам Фучик, пожалуй, еще более четко определил особенности и значение образа Швейка в статье «Война со Швейком»: «Швейку недостает сил, а главное, сознания, чтобы прямыми действиями устранить бессмысленный аппарат, но он чувствует себя явно выше него...

Каждый этап общественного развития имеет свой интернациональный тип, который воплощает в себе не только какую-нибудь обладающую черту характера определенных личностей, но и целую структуру своей эпохи».

И в статье «Чехоня и Швейк— два типа в чешской литературе и жизни»: «Швейк — тин маленького чешского человека, у которого нет великого политического опыта, он не прошел воспитательной школы фабрики... В своем развитии, напоминающем развитие Гашека, он только идет к полному сознанию, прямо чувствуешь, как Швейк в определенный важный момент, не переставая, может быть, острить, что, дескать, дойдет до жестокости, будет весьма серьезно и основательно воевать».

Однако и Неедлы и Фучик признают эпохальное значение образа Швейка лишь для периода первой мировой войны (Фучик — несколько шире). Думается, что оно несравненно шире. Такое противоречие сознания и воли у многих людей продолжало существовать позднее, существует и сейчас и будет существовать в форме коллизии — «ненавижу это общество, но не могу с ним бороться» — до тех пор, пока будет существовать само эксплуататорское общество.

Гашек намеревался провести Швейка в дальнейших частях романа трудным путем преодоления слабостей и ошибок к достижению политической ясности и определенности, т.е. таким путем, каким он прошел сам. Преждевременная смерть в 1923 году помешала писателю осуществить этот замысел.

В противоречиях сознания и поведения — основа высокого комизма образа Швейка. Известно, что в сатирическом произведении этический и эстетический идеал автора утверждается как антитеза к изображаемому, в том числе отчасти и по отношению к юмористическим персонажам, хотя они поданы в комично-сочувственной форме. Идеал Гашека по «Похождениям бравого солдата Швейка...»— человек широкого кругозора, гибкого ума, свободный от власти догмы, щедрый в чувствах, действиях и поступках, терпимый и гуманный, свободолюбивый и принципиальный, выдержанный и дисциплинированный. Швейк обладает многими из перечисленных качеств, но лишен широкого кругозора, решительности и принципиальности, выдержки и самодисциплины.

В основной коллизии образа Швейка (жгучей ненависти к эксплуататорскому обществу при отсутствии готовности и воли с ним всерьез бороться) выражены распространенные противоречия человеческой натуры: противоречия сознания и воли, разума и чувства. Классики мировой литературы, воплощая в своих героях такие особенности человеческой натуры, создали замечательные трагические образы. Гамлету Шекспира, Альцесту Мольера, Де Грие Прево, Чацкому Грибоедова, Базарову Тургенева, Мелехову Шолохова — каждому из них по-своему, в особых ситуациях, свойственны эти противоречия, проявляющиеся разному в зависимости от их индивидуальности и исторических условий. Гашек создал великолепный комический образ. Его герой принимает участие в событиях величайшей исторической важности, обусловивших начало краха одной общественной системы и смены ее другой. Благодаря этому Швейк заслуженно стал g ряд великих литературных образов. От них его отличает то, что он образ комический: Швейк не осознает противоречия в своем сознании и действиях в отличие от трагических героев, у которых это осознание — источник глубоких душевных мук.

Для самого Гашека эта коллизия во время его работы над романом ощущалась особенно остро. Только недавно он нашел в рядах Красной Армии и РКП (б) отвечающий его идеалам образ жизни и деятельности. И вот он снова отброшен на довоенные позиции, когда выразить себя можно лишь в очередном дурачестве или в «Похождениях бравого солдата Швейка...». То прекрасное, что было в России, осталось в невозвратимом прошлом; однажды он с горечью в порыве самообличения сказал: «Там (т.е. в России. — Н. Е.) было прекрасно, но я к этому не имел отношения». Поэтому, видимо, он так и задержался с описанием продвижения Швейка на фронт, так и не собрался описать его похождения в России: сковывала противоречивость поведения его героя, слишком мучительно было возвращаться к воспоминаниям о годах, когда он сам был активным бойцом, преодолевшим швейковскую половинчатость. Гашек психологически не был в момент написания романа подготовлен к тому, чтобы обратиться к воспоминаниям о своем участии в гражданской войне. А насколько мог быть интересен «Швейк в России», показывают и его «бугульминские» рассказы, и описание «швейкования» Гашека в окрестностях Самары (по воспоминаниям О. К. Миненко-Орловской).

Роман «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» представляет вершину творчества Гашека как по идейной значимости, так и по уровню художественного мастерства. В нем писатель впервые осуществил свое давнишнее намерение создать большое цельное повествование. Для осуществления этого он использовал некоторые компоненты из своих довоенных рассказов, в том числе рассказов о Швейке, особенно же из повести 1917 года «Бравый солдат Швейк в плену».

Прежние качества и особенности персонажей рассказов придаются действующим лицам романа, но видоизменяются в соответствии с характером нового персонажа. Вследствие этого изменяется характер комического изображения: вместо юмористического — сатирический. Углубляется и дается более разностороннее изображение действующих лиц: приводятся краткие биографические данные, дается обрисовка их поступков и т.д. Стиль Гашека остается таким же лаконичным. Динамичнее, острее, конфликтнее развивается действие. Изображая новые события и обстоятельства, Гашек находит эффектные детали (например, «Декамерон» в «Похождениях бравого солдата Швейка...» вместо «Сочинений святого Августина и святых отцов» в «Водке лесов, водке ягодной»): «Декамерон» более соответствует интересам фельдкурата Каца.

Однако из довоенных рассказов о Швейке в роман перенесено очень мало, а вот повесть «Бравый солдат Швейк в плену», в сущности, можно считать первоначальной редакцией романа. Сравнение романа с повестью позволяет сделать еще некоторые выводы об идейном и художественном развитии Гашека за последние, самые значительные шесть лет его жизни, рассмотреть развитие реализма Гашека, переход его к социалистическому реализму: роман охватывает почти такой же период, как и повесть, но в нем в тех же примерно временных рамках изображение расширено за счет многих новых эпизодов (в особенности вставных новелл — рассказов Швейка, которые в повести совершенно отсутствовали), введения и углубления характеристик персонажей, и особенно главного героя; в роман перенесены с некоторыми изменениями несколько эпизодов из повести, каждый из них более детализирован, и это приводит к большей наглядности изображаемого.

Заслуживает внимания форма характеристик героев, которую применяет Гашек. Автор дает прямые характеристики лишь эпизодическим действующим лицам. Чем больше места в романе или в отдельном эпизоде занимает персонаж, тем чаще черты его характера выявляются через поступки и речь. Гашек предпочитает больше показывать своих героев в действии, в разговоре, иногда в рассказе их о самих себе, считая, что такой способ раскрытия характеров — самый эффективный и несравненно более впечатляющий, чем авторское повествование о них. Авторская речь в романе звучит либо в форме доверительного разговора с читателем, либо в виде кратких, острых политических оценок. Приведем два примера: «Здесь (в областном уголовном суде. — Н. Е.) в большинстве случаев исчезала всякая логика и побеждал параграф, душил параграф, угрожал параграф, убивал параграф и не прощал. Это были жонглеры законами, жрецы буквы кодексов, пожиратели обвиняемых, тигры австрийских джунглей, рассчитывающие свой прыжок на обвиняемого согласно числу параграфов» (с. 43). Или — «В то время, как здесь короля били тузом, то далеко на фронте короли били друг друга своими подданными» (с. 463).

Обращает на себя внимание стремление Гашека к большей конкретизации изображаемого, что хорошо заметно при сравнении соответствующих эпизодов повести и романа (например, демонстрации Швейка в инвалидной коляске). Некоторые отрывки перенесены из повести в роман почти буквально. Их Гашек, очевидно, справедливо счел достойными сохранения: колоритная биография прапорщика Дауэрлинга, краткая характеристика майора Венцеля, изображение издевательств немецких капралов и офицеров над чешскими солдатами. Об этих эпизодах в повести рассказывает автор, в романе же — вольноопределяющийся Марек.

Совершенствование формы романа по сравнению с повестью отвечало серьезным изменениям идейного содержания повествования о Швейке. Повесть посвящена критике Австро-Венгрии, хотя в ней уже намечается критика империализма в целом. Гашек в романе несравненно расширяет адрес критики: она направлена не только против Австро-Венгрии, но и против буржуазной Чехословацкой республики и буржуазного государства в период империализма вообще.

Но, применяя в романе широкое обобщение, сатирик стремился и к усилению жизненной достоверности, наибольшей конкретизации изображаемого, руководствуясь непреложным законом искусства: наивысшие художественные результаты достигаются тогда, когда самые широкие в своем обобщении идеи выражаются в наиболее конкретной форме, т.е. в резких конфликтах, индивидуализированных образах... Гашек в романе освобождается от условности, предпочитая ей художественную детализацию и конкретизацию — изображение общего через единичное. В описании Австро-Венгрии он отказывается от обобщенно-условного вывода и его художественного воплощения о безумии одряхлевшей монархии и дает разносторонний сатирический обзор разнообразных ее государственных, социальных и общественных институтов в типических характерах и обстоятельствах. Вместо прежнего «условного» Швейка из рассказов и повести перед нами — живой образ.

Вся художественная структура романа свидетельствует о том, что в период работы над ним Гашек решительно предпочитал жизнеподобие условности. Гашек сохраняет графическую манеру обрисовки своих героев, но вносит в нее больше деталей. В романе почти отсутствует портрет Швейка, однако автор упоминает о его голубых глазах, больших ушах. Одежда Швейка описана лишь раз: «Старый мундир, ранее принадлежавший какому-нибудь пузану, ростом на голову выше Швейка. В штаны... влезло бы еще три Швейка... грязная и засаленная гимнастерка I с заплатами на локтях, болталась на Швейке, как кафтан на пугале... фуражка... сползла на уши» (с. 113-114).

Великолепно разработан в романе диалог. Он так полно и выпукло характеризует и Швейка, и других действующих лиц, что воображение легко воссоздает их облик. Гашек почти не рассказывает о переживаниях, мыслях, чувствах, настроениях изображаемых им людей, не раскрывает душевный мир персонажей через внутренний монолог, мы видим только их действия, слышим только их речь. Писатель явно игнорирует возможность прямого раскрытия их психологии, конечно, не потому, что он лишен понимания сложных процессов душевного мира своих героев. Просто он предпочитает изображать лишь то, что читатель может воспринимать наглядно, т. е. видеть и слышать, даже обонять. Изобразительной манере Гашека присуща яркая наглядность античного искусства, особенно гомеровского эпоса, лишенного, как известно, психологического анализа. Однако в некоторых случаях Гашек проявляет себя и как тонкий аналитик сложнейших психических явлений, происходящих в душе героев, например в уже упоминавшейся сцене допроса фельдкуратом Кацом Швейка, заплакавшего на его проповеди.

«Фельдкурат пытливо посмотрел на простодушную физиономию Швейка (только что он тряс Швейка и орал: «Признайся, подлец, что ревел ты только так, для смеха!» — Н, Е.). . Солнечный луч заиграл на мрачной иконе Франциска Салеского и согрел удивленного мученика на противоположной стене.

— Вы мне начинаете нравиться, — сказал фельдкурат, опять садясь...

Из часовни доносились звуки фисгармонии, заменяющей орган. Музыкант-учитель, посаженный за дезертирство, изливал свою душу в самых тоскливых церковных мелодиях... — Вы мне, ей-богу, нравитесь! Придется порасспросить о вас у следователя...» (с. 104) — закончил фельдкурат свою беседу сo Швейком.

Зачем эти замечания о солнечном луче, заигравшем на иконах, о долетавших звуках грустной музыки? Видимо, для того, чтобы показать, как окружающая обстановка влияет на характер взаимоотношений героев: общее оживление в мрачном алтаре, вызванное солнечным лучом, напомнило фельдкурату о разнообразии жизни и словно звало его к снисходительности. Грустные звуки фисгармонии усилили пробудившееся сочувствие к Швейку и решение ему помочь.

Многокрасочность, «полифония», индивидуализация и конкретизация реалистического изображения по принципу жизнеподобия, отражая цельное чувственное восприятие действительности художником, вызывают у читателя или у зрителя соответствующие психологические ассоциации, способствуют глубокому впечатлению от изображаемого.

В этом причина превосходства художественной системы жизнеподобия перед «открытой» условностью. Следуя принципам «открытой» условности, писатели создают обобщенное, деформированное, а иногда и искаженное изображение действительности. «Открытая» условность удобна для широких обобщений, но она уступает полнокровной обрисовке действительности в реальных деталях и соотношениях.

Использование в рассказах «открытой» условности, несомненно, помогало Гашеку создавать образы обобщающего значения, так как широкое обобщающее содержание трудно было заключить в такую малую форму, как рассказ, и условность выручала. В обширном же полотне романа она была излишней, и «Похождения бравого солдата Швейка...» сильно выиграли благодаря отказу от такой условности. В тех же случаях, когда «открытая» условность применена в романе, введение ее мотивировано («Сон кадета Биглера перед Будапештом»).

Кроме Швейка, главного героя, изображенного наиболее глубоко и подробно, в романе немало других замечательных образов, обрисованных с большей или меньшей полнотой.

Одни из них встречаются в отдельных эпизодах романа, например: служанка Швейка, сапер Водичка, Циллергут. Другие действуют в романе на большей части его протяжения: офицеры и солдаты 91-го полка — Сагнер, Лукаш, Биглер, Дуб, Ванек, Балоун, Ходоунский, Юрайда, вольноопределяющийся Марек и прочие. Их присутствие на страницах романа в подавляющем числе эпизодов композиционно связано со Швейком. И только небольшое число сцен и персонажей, не будучи связаны со Швейком, дополняют основные идейно-тематические линии романа.

Гашек четко делит персонажи романа на две группы: юмористические и сатирические: одна — со Швейком, другая — против него. С одной стороны: вольноопределяющийся Марек, писарь Ванек, телефонист Ходоунский, повар Юрайда, безымянная масса солдат. С другой — поручик Дуб, капитан Carnepi кадет Биглер, генерал Шварцбург, полицейские, унтера, попы. Однако, отражая всю сложность и противоречивость реальной действительности, автор «Похождений бравого солдата Швейка...», как зоркий реалист, в своих замечательных по выразительной индивидуализации образах показал, как разнообразно проявляются позиция, поведение, положение каждого персонажа в зависимости уровня его сознания, характера, особенностей. По отношению к ненавистным ему держимордам всех рангов, от генералов до какого-нибудь фельдфебеля, начальника патруля, который искусно характеризуется автором одной фразой — «Пес токумент посадить» den lausigen Bursch, wie einen tollen Hund» (вшивого парня, как бешеную собаку), Гашек применяет самое острое жало сатиры. Его сатирическая палитра имеет очень широкую гамму оттенков: заметна явная разница, например, в обрисовке Шварцбурга или Циллергута, с одной стороны, и генералов (любителя команды «На первый и второй рассчитайсь!» и блюстителя отхожих мест) — с другой. Первые — злобные дураки, вторые — добродушные. Лица из правящих классов и их подчиненные, служащие им с собачьим усердием, изображены в романе с очевидным осуждением. К большим и малым тиранам, мучителям и палачам типа Циллергута, Шварцбурга, тюремного надзирателя фельдфебеля Ржепы сатирик беспощаден; они ему ненавистны, хотя возбуждают не столько страх, сколько негодование, так как очень глупы. Поручик Дуб вызывает больше презрения, чем негодования. Биглер — снисходительное презрение. Сагнер и Лукаш — легкое осуждение. Особое отношение у Гашека к фельдкуратам, как и ко всему агитационно-пропагандистскому аппарату Австрийской монархии. Он как бы говорит: «Пустейшее, безнадежное дело вы делаете!» Как и Вольтер, который делил попов на дураков и шарлатанов, Гашек показывает, что более умные из них, Кац и Лацина, понимают бесполезность, бездейственность и нелепость своей «работы» и не стесняются демонстрировать перед окружающими полное несоответствие своего поведения тому, чему они поучают других, явное пренебрежение ко всем догматам, правилам и нормам религии. Кац даже откровенно издевается над религиозными обрядами, предметами культа, простодушием верующих и самим собой, исполняющим такую шутовскую должность. Не забыты автором и попы-дураки; набожный фельдкурат, Ибль, Мартинец.

В то же время всем сатирическим образам романа присуща особенность, отличающая их от сатирических образов в других произведениях критического реализма, например Салтыкова-Щедрина: даже самые могущественные из них, как Шварцбург и Циллергут, при всей своей злобе, лишены внутренней силы, на них явно лежит печать обреченности. Сатира «Похождений бравого солдата Швейка...», на наш взгляд, обладает и такими чертами социалистического реализма: она не только утверждающая, так как с помощью ее писатель демонстрирует всестороннее превосходство человека из народа над всеми помыкающими им привилегированными лицами, но и торжествующая: этой сатирой автор выражает безграничное презрение к еще существующим, но исторически обреченным общественным формам и утверждает оптимистическую уверенность в окончательном их устранении.

Другое отношение Гашека к Швейку, Мареку, «врачу военного времени» Вельферу. Это, конечно, неплохие, неглупые люди, со многими слабостями. Они обрисованы в тоне мягкого сочувственного юмора. Швейк, Марек и Вельфер — сознательные противники милитаризма, военщины, чванных, заносчивых генералов и офицеров, противники всего государственно-политического строя Австро-Венгерской монархии. Однако это противники обороняющиеся, а не наступающие, «сражаемые, а не сражающиеся» (Салтыков-Щедрин).

Гашек искусно индивидуализирует каждого из них, хотя, помимо общности политических взглядов, у них есть определенное сходство в поведении, характерах, все oihн люди здравого смысла, критического ума, иронического склада, но они различны по социальному положению, образованию, развитию и психическим свойствам. О Швейке из романа известно, что он торговал собаками, перекрашивая дворняжек в породистых собак, служил в армии, где приобрел опыт обращения с начальством. Необразованный, он кое-чего нахватался и, выступая в своеобразном дуэте с образованным вольноопределяющимся Мареком, недурно ему вторит, разыгрывая глупого капрала на пути из Будейовиц в Мост на Литаве. По сравнению с Мареком он более непосредствен, больше действует, чем рассуждает, а если рассуждает, то не всегда логично. Иногда он говорит с «чужого голоса», например, в разговоре со служанкой Мюллер о предвидении грядущей революции Швейк выражается так: «Недавно в трактире один господин говорил» и т.д. Марек скажет о том же совершенно категорично: «Погодите, они дождутся бунта. Ну и будет же потасовка».

О прошлом Марека в романе сообщаются различные отрывочные сведения; это эпизоды из биографии Гашека, когда он редактировал журнал «Мир животных», и т. п. В образе Марека много сходства с самим автором, видимо, поэтому Гашек считал излишним и неуместным давать ему развернутую характеристику, тем более что наиболее определенно и непосредственно свет мысли, взгляды, суждения высказывал в авторской речи, которой в романе отведено весьма скромное место.

В обрисовке структуры буржуазного общества сатирик отвел значительное место и людям общественно пассивным. Таковы писарь Ванек, повар Юрайда, денщик Балоун, телефонист Ходоунский. Они молчаливо сочувствуют Швейку и Мареку, так как и . сами терпят от начальства, но не способны даже на самозащиту. Выразительно индивидуализировав их, сатирик показывает, что они одинаково уклоняются от непрерывной скрытой борьбы, какую ведут Швейк и Марек. Такая их позиция закономерна, ] принимая во внимание их социальное положение: Ванек — владелец аптекарского магазина. Балоун — владелец мельницы, Юрайда — бывший издатель оккультного журнала. С присущей ему глубокой социальной зоркостью писатель отмечает в поведении изображаемых им людей самые различные оттенки, особенно в их отношении к борьбе социальных сил классового общества. Например, сапер Водичка: националист, в то же время он сочувствует оппозиционным настроениям Швейка и Марека.

На грани сатирических и юмористических образов — поручик Лукаш с его снисходительностью и даже некоторым покровительством Швейку.

В обрисовке второстепенных действующих лиц романа писатель использует те же художественные средства, что и при изображении главного героя. Выразительные и разнообразные оттенки речи каждого персонажа, в зависимости от ситуации, создают его неповторимый облик. Используя прямую речь для характеристики действующих лиц, сатирик прибегает к распространенному в литературе приему (Швейк и Дуб постоянно повторяют излюбленные выражения, свойственные только им). Вот швейковское «осмелюсь доложить» — «poslušně hlásím» — вроде бы простое обязательное выражение военно-служебного языка, такое, как «слушаюсь», «рад стараться» и т. п., но у Швейка оно приобретает оттенок лукавой, насмешливой услужливости. За ним начинает ощущаться двусмысленность поведения бравого солдата: внешняя почтительность, усердие по отношению к начальству и внутреннее презрение и ненависть к нему. По этой причине «осмелюсь доложить» бесит Дуба, а Лукаш который явно не верит в идиотизм Швейка, даже требует, чтобы он перестал твердить свое «осмелюсь доложить». Внутренний мир подпоручика Худавого достаточно ясно очерчен его собственной самохарактеристикой: «Ребята, помните, когда меня увидите, что я для вас свинья, свиньей и останусь, пока вы будете в моей роте». Или выражение Дуба: «Вы меня не знаете, вы меня еще узнаете». Это слова явно реального лица. Писатель услышал их, может быть, у Мехалека, прототипа Дуба. К выражениям такого рода имеют пристрастие ограниченные, мелкие тираны. Превосходное доказательство жизненности этого выражения и, следовательно, наблюдательности Гашека, его способности в конкретном находить проявление общего дает Фучик в «Репортаже с петлей на шее»:

«В это утро за нами раздался новый для меня голос:

— Не хочу ничего видеть, не хочу ничего слышать! Вы меня не знаете, вы меня еще узнаете...

Я засмеялся, В этой муштровке действительно было уместно цитировать жалкого дурака надпоручика Дуба из «Швейка».

Однако ... человек вовсе не думает смешить вас.

Существо, которое заговорило за нашими спинами, было невзрачным созданьицем в эсэсовской форме, явно не имевшим никакого понятия о Швейке. Оно выражалось, как надпоручик Дуб, потому что было ему душевно сродни. Оно откликалось на имя Витан, и под этим именем Витан раньше числилось ротным долгосрочной службы в чехословацкой армии.

Впоследствии мы познакомились с ним основательно и никогда не говорили о нем иначе, как в среднем роде «оно». По правде сказать, наша изобретательность истощалась в поисках меткой клички для этой густой смеси убожества, тупости, спеси и подлости...».

Удивительное совпадение вымышленного художественного образа Гашека с реальным человеком еще раз подтверждает поразительную способность писателя типизировать характерные явления, умение соединять в созданном его творческой фантазией образе черты широкого обобщающего значения и резко индивидуальные.

Сатирика упрекали за отсутствие в его романе революционных пролетариев. Такой «пробел» можно объяснить различными причинами. Отметим прежде всего строгое соответствие содержания романа конкретно-историческим условиям того времени. В произведении упоминается о стихийном выражении протеста мобилизованных и их семей; названа подлинная фамилия солдата Кудрна, расстрелянного за то, что он высказал возмущение жестоким обращением с провожавшими его женой и сынишкой, отражено широко распространенное в массах предчувствие грядущей революционной бури. Но сознательных революционных выступлений тогда в стране еще не было, революционные настроения чешского народа отчетливо не проявлялись.

* * *

Художественное мастерство Гашека в романе сказалось и в избранной им форме композиции — «путешествия». Это способствовало глубокому реалистическому воссозданию им действительности в период великих исторических событий. Его герой «путешествует» по стране, продвигаясь к линии фронта. Это дает возможность писателю достичь широкого пространственного охвата изображаемых событий, показать различные населенные пункты: столицу, тыловые города с чешским и смешанным населением, железнодорожные станции, деревни в тылу, небольшие города и села в прифронтовой полосе и прочее. Кроме того, такая композиция представляет большие возможности для создания обширной галереи социальных типов, выявления настроений, политического состояния различных групп населения. Поэтому роман «Похождения бравого солдата Швейка...» можно назвать эпопеей.

Известный прогрессивный немецкий режиссер Пискатор ясно понял композиционную особенность романа и при его инсценировке в 1927 году применил удачный прием движущейся навстречу шагающему Швейку сцены. Это обеспечило возможность разыграть множество эпизодов общения бравого солдата с людьми различных профессий и общественного положения. Такая композиция соответствовала последовательности, с какой сам автор участвовал в событиях 1914—1915 годов: композиция романа выстраивалась как естественное воспроизведение писателем воспоминаний о недавнем прошлом. Гашек, не зная, возможно, стендалевского определения реалистического романа как «зеркала, проносимого, по большой дороге», показал, что его роман является таким зеркалом.

Реалистические возможности романа-путешествия осознавались писателями с давних пор: доказательством этого явилось создание художниками слова таких произведений, как «Золотой осел» Апулея, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле. «Дон Кихот» Сервантеса. «Путешествие Гулливера» Свифта, «История Тома Джонса-найденыша» Фильдинга. К такой композиции тяготели и обширные циклизованные повествования народного творчества, например «Рейнеке-лис», «Уленшпигель» и др. В этом проявлялось здоровое, хотя и стихийное влечение к реализму, свойственное народному творчеству и великим писателям.

В развитии реализма XX века наметилось расширение в произведениях пространственного охвата изображаемых событий. Писатели выходили за рамки национальных границ (Франс, Роллам, Драйзер, Уэллс). В социалистическом реализме эта тенденция продолжала развиваться (Пуйманова, Нексе, Бредель, Зегерс), причем а романах, где действие развертывается в нескольких государствах, появилось важное новое качество: ход событий в них рассматривается писателями под углом зрения борьбы двух миров: старого, капиталистического, и нового, социалистического.

Если принять во внимание творческий замысел «Похождений бравого солдата Швейка...» в целом, т. е. намерение Гашека провести своего героя через участие в легионах, в гражданской войне в России и даже в революции в Китае, то становится очевидным, что при этом в романе проявилась бы указанная выше особенность социалистического реализма. Но даже, если основываться на существующей части романа, то можно сделать вывод о намечающейся подобной тенденции: по беспощадной остроте социального обличения; убедительному изображению жгучей ненависти масс к эксплуататорскому строю, совершающему свое невиданное по своим последствиям преступление — мировую войну; многочисленным пророческим предупреждениям о грядущем революционном взрыве; по оптимистическому тону сатиры, отражающему уверенность автора в несомненной и близкой победе социалистических сил, свидетелем чего он уже был в России.

«Похождения бравого солдата Швейка...» как роман политической сатиры отличается специфическими художественными особенностями. «Фердинанда-то нашего убили» — этими словами служанки Швейка, пани Миллер, начинается роман, и на всем своем многостраничном течении он включает многочисленные эпизоды, имеющие прямое отношение к важнейшим политическим вопросам: войне и миру, государственному и общественному порядку, функционированию отдельных его институтов, качеств правящих классов и групп и т.д. Встречающиеся в произведении незначительные отступления автора служат как бы своеобразным аккомпанементом к основному мотиву.

Темп романа чрезвычайно динамичный. В нем почти совершенно отсутствуют интерьерные и пейзажные зарисовки. Исключение составляет изображение канцелярии военного следователя, где на стенах висят «фотографии различных экзекуций, произведенных армией в Галиции и Сербии, художественные фотографии сожженных домов и деревьев, ветви которых пригнулись под тяжестью повещенных». Особенно хороша фотография повешенной семьи из Сербии: «Маленький мальчик, отец и мать. Двое солдат с примкнутыми штыками охраняют дерево с казненными, а какой-то офицер стоит впереди как победитель и курит папиросу. На другой стороне позади видна полевая кухня в действии» (с. 108).

«Косогоры и склоны Карпат были изрыты окопами, тянувшимися от долины до долины вдоль железнодорожного полотна с новыми шпалами. По обеим сторонам пути огромные воронки от снарядов. Над впадавшей в Лаборец речкой, извивам которой следовал железнодорожный путь, виднелись кое-где новые мосты и обгорелые устои старых пролетов.

Вся Медцилаборецкая долина была разрыта и перекопана, как будто здесь работала армия исполинских кротов. Шоссе за речкой было разрыто, разбито, и было видно, как истоптаны поля, где прокатились войска.

Ливни и дождевые потоки обнажали по краям воронок клочья австрийских мундиров.

За Новой Чабиной на старой обгорелой сосне в густом сплетении поломанных ветвей висел башмак австрийского пехотинца с куском его голени...

Здесь буйствовал артиллерийский огонь; леса стояли без листьев, без хвои, без верхушек, развалины хуторов.

Поезд медленно Шел по недавно сделанной насыпи, так что весь батальон мог досконально воспринять и ощутить военные удовольствия, разглядеть братские могилы со свежеоструганными крестами, которые белели на равнинах и на склонах опустошенных холмов, и подготовить себя понемногу, но успешно к полю славы, увенчанному грязным австрийским кепи, болтающимся на белом кресте» (с. 586).

Назначение подобных «интерьера» и «пейзажа» очевидно и не требует пояснений.

* * *

«Похождения бравого солдата Швейка...», безусловно, высшая ступень в идейно-художественном развитии Гашека. Но с таким утверждением согласны не все. Так, Зденек Неедлы писал: «Признаюсь, что я больше люблю его мелкие рассказы. В них Гашека больше всего. «Швейк» — последующая проекция его в великие события мировой войны». Несомненно, новеллистическое наследие Гашека в целом шире но тематике, чем «Похождения бравого солдата Швейка...», хотя сатирик явно стремился рассказами «к случаю» Швейка и других персонажей преодолеть известную узость тематики своего произведения как антивоенного романа. Однако отдельные проблемы современности, разработанные в рассказах, в романе или совсем не затронуты (деятельность политических партий, состояние просвещения, искусства, литературы и другие), или освещены не с такой разносторонностью, как в рассказах (гримасы буржуазной демократии, бессилие парламента и его депутатов, буржуазная семья, буржуазная мораль и др.). Но зато такое тематическое ограничение и концентрация отдельных тем вокруг главной — войны и ее последствий в самых различных областях общественной жизни и сознания людей — дали Гашеку возможность художественно выявить важные черты такого крупнейшего события в истории человечества, как первая мировая война. Глубокое осмысление виденного и пережитого за годы войны, идейно-политический кругозор, несказанно расширившийся в результате активной деятельности в Красной Армии и РКП(б), богатый литературный опыт— все это способствовало созданию замечательного произведения, заслуженно причисляемого к величайшим памятникам мировой литературы, введению в галерею «вечных» типов нового художественного образа.

В «Похождениях бравого солдата Швейка...» с наибольшей отчетливостью и определенностью проявились особенности реалистического метода Гашека, были развиты и усовершенствованы его прежние художественные приемы.

Роман в значительной степени обладает почти документальной достоверностью, хотя и не буквальной в деталях. В этом выражается неизменное тяготение писателя к подлинным фактам и лицам. Большинство, едва ли не каждый эпизод романа имеет реальную основу. Вот некоторые примеры: проделка старшего писаря Ванека, наклеившего на бутылку с ромом надпись «чернила», чтобы никто не приложился к ней, действительно имела место; даже служанка Швейка пани Мюллер списана Гашеком с кухарки его семьи.

Разумеется, он отбирал факты и лица сообразно их значимости, в зависимости от того, насколько существенные явления действительности или социальные черты поведения, они отражают, т г, постольку, поскольку они являлись типическими обстоятельствами или типическими характерами. Остроту реалистического чутья Гашека можно увидеть, например, при таком сопоставлении. Раскроем «Историю Чехословакии», раздел «Политическая обстановка в Чешских землях и Словакии в первый период войны». Какие факты признаются важными, достойными внимания, показательными для этого времени? Специальное отделение пражского полицейского управления, созданное для выявления и учета государственных изменников, в начале мая 1915 года составило списки, в которых значилось 1400 «подозрительных» лиц в пражской военной прокуратуре к этому времени было разобрано 48 дел по обвинению в «измене», 148 дел об «оскорблении величества» и 449 дел о «нарушении спокойствия и порядка». В первый год войны... глухой протест выражался в саботаже организуемых властями патриотических манифестаций, распространении пораженческих слухов в тылу, дезертирстве и укрывательстве дезертиров, массовой сдаче в плен солдат на фронтах и т. д.

Это самое пражское полицейское управление, которое составляло списки «подозрительных», очень живописно изображает Гашек в начале своего романа. Среди этих сотен обвиняемых были такие, как трактирщик Паливец, Швейк и их компаньоны по камере. Отношение народа к «патриотической» манифестации Швейка передано с исчерпывающей ясностью в коротком замечании: Швейка на призывной пункт везет в коляске его служанка, на углу Краковской улицы был избит какой-то бурш в корпорантской шапочке, закричавший Швейку: «Хайль! Долой сербов!» (с. 75). И недаром полиция разогнала манифестацию, так как отлично поняла, что толпа воспринимала проделку Швейка, как намек на использование «могучей» Австро-Венгрией ее последних резервов. Разговоры Швейка с крестьянами во время «Будейовицкого анабазиса», eгo встречи с дезертирами, напутствия щедрого господина, подарившего бравому солдату пять крон, все это выразительно передает настроения чехов. Кажется, нет ни одного важного исторического факта, который не был бы упомянут в романе: казни чешского запасного Кудрны; приказы Франца Иосифа и эрцгерцога Иосифа-Фердинанда о расформировании 28-го полка, два батальона которого во главе с офицерами под звуки полкового оркестра перешли на сторону русских; вступление в войну Италии и др.

Чешский историк Беранек в своей книге «Австрийский милитаризм и борьба против него в Чехии» не раз с горячим одобрением отзывается об исключительно метком изображении Гашеком в «Похождениях бравого солдата Швейка...» типичных черт офицеров и солдат австрийской армии. К этим типичным чертам он относит: австрофильство офицеров-чехов, их равнодушие, даже пренебрежение к культуре и образованию, моральный упадок офицерства, тиранство офицерства но отношению к солдатам, деморализацию денщиков.

В фактах писатель выделял и описывал преимущественно то, что имело социально-политический смысл; в лицах — отбирал и воспроизводил преимущественно такие черты, которые выявляли социально-психологические особенности изображаемого персонажа.

По-новому в романе проявился и главный стилистический прием Гашека — искусственно наивный тон повествования. Занимая в стиле Гашека важное место, этот прием органически входит в систему сатирического изображения действительности Гашеком, способствуя достижению главной его цели: выявлению разительного несоответствия истинного содержания исторически изжившего себя общественного строя с его помпезной внешней формой. Деланно наивное усердное следование Швейка кардинальным принципам этого строя делает очевидной несостоятельность этих принципов: почитания монархии, начальников, духовенства, соблюдения законов, явно ущемляющих интересы народа, и т. д.

Талантливое сатирическое произведение убедительно вскрывает, насколько назрело противоречие между общественным базисом и его надстройкой, насколько необходим революционный очистительный вихрь, способный привести их в новое соответствие на более высоком уровне.

Положив в основу романа контраст между подлинной сущностью изображаемой действительности и ее внешней видимостью, Гашек использует контраст и для целей комического повествования в романе. Но контраст для Гашека, как и все его комические примеры, не является просто средством смешить во что бы то ни стало. Писатель преследует одну цель — показать, что за внешним фасадом кажущейся мощи и несокрушимости современного буржуазного государства таятся внутренняя слабость и разложение составляющих это государство институтов.

На контрасте философско-политической и бытовой лексики построен, например, такой комический пассаж, как оценка автором проповеди предшественника фельдкурата Отто Каца: «Его проповедь была абстрактного характера и не имела никакой связи с текущим моментом, т.е., попросту сказать, была нудной» (с. 100). Комизм проповеди Отто Каца создается контрастом возвышенного и низменного, выспренного языка увещания и грубостей казармы. На этих примерах несостоятельность религиозных догматов становится еще более очевидной.

На контрасте между высокими понятиями и самыми обыденными (пятна, оставляемые мухами на портрете императора) построена комическая сцена в трактире Паливца.

Вот комический контраст между официальной оценкой настроений чехов и непредубежденной оценкой их автором, основанной на реальности: согласно официальной оценке поведение Швейка следовало бы признать естественным и разумным, а по здравому смыслу оно признается противоестественным, идиотским.

На таком же контрасте построен разговор солдат в больничном бараке при гарнизонной тюрьме, где содержатся и действительно больные, и симулянты:

«— Лучше всего, — заметил кто-то около дверей, — вспрыснуть себе под кожу керосин. Моему двоюродному брату так повезло, что ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная служба не страшна.

— Вот видите, — сказал Швейк, — все это каждый должен претерпеть ради государя императора» (с. 82).

Здесь еще более резкий контраст между формулой официальной пропаганды, которую повторяет Швейк, и назначением перечисленных способов, с помощью которых можно было освободиться от военной службы.

Так раскрывается истинное отношение чехов к прогнившему монархическому режиму.

В других случаях комизм повествования основан на контрасте между «воспитательными» мероприятиями начальства и результатами, к которым они приводят, благодаря тому, что солдаты не уважают и не могут уважать таких «воспитателей».

«Наш полковник запретил солдатам вообще читать, будь то хоть «Пражская официальная газета»... С этого времени солдаты принялись читать, и наш полк был самый начитанный».

Из своих прежних излюбленных юмористических приемов Гашек в «Швейке» широко пользуется также пародией, для того чтобы высмеять «творчество» официальных и неофициальных борзописцев: заключение психиатров о Швейке, плакат с «Примерами исключительной доблести» в караульном помещении Таборского вокзала, секретный циркуляр Главного Пражского жандармского управления и его инструкции путимскому жандармскому вахмистру, стихи-лубок против английского министра иностранных дел Грея и речь доктора Грюнштейна из больничного барака при гарнизонной тюрьме, проповедь фельдкурата Ибля, увещания Швейка фельдкуратом Мартинцем и пр.

Роман пронизан иронией, придающей ему особый неповторимый характер. Особенно ироничны искусно подобранные эпитеты. Вот некоторые примеры. После того как Швейк выкрикнул на улице: «Да здравствует император Франц Иосиф! Мы победим!»

Кто-то из воодушевленной толпы одним ударом нахлобучил ему котелок на уши...». Недалекий Брейтшнейдер именуется «знаменитым сыщиком».

* * *

Свои принципиальные взгляды на литературный язык Гашек высказал с присущими ему резкостью и остроумием в «Послесловии к первой части романа» — «В тылу». Сатирик активно выступает за демократизацию литературного языка, за вытеснение из литературного употребления «салонного» языка. Язык «Похождений бравого солдата Швейка...» Гашек сознательно противопоставлял тому рафинированно-декадентскому языку, который был распространен в чешской литературе 20-х годов. Писатель постоянно употребляет слова бытового обихода, а также некоторые немецкие слова, прочно вошедшие в словарный запас чешского языка. Простота построения предложений соответствует ясности и остроте гашековской сатиры. Чешский языковед Франтишек Данеш справедливо отмечает: «Скорее найдем (в «Швейке». — Н. Е.) сложные предложения опрощенные, чем вычурные. Гашек явно не хочет воздействовать на читателя оригинальными выражениями, привлекать его внимание формой... Не морализирование, но конкретное изображение действительности без возвышенных слов и вымученной вычурности».

Следует также указать на искусную стилизацию-пародирование Гашеком различных документов, газетных статей и т.д. Об изумительном мастерстве Гашека использовать прямую речь для характеристики героев уже говорилось выше. Все это свидетельствует о великолепном языковом чутье писателя.

Чешские литературоведы отмечают также такие комические приемы сатирика, как: парадоксальная логика, ни на чем не основанные сравнения, неутомимое приведение неуместных примеров, чрезмерное обобщение и рядом локализующая точность, расточительное богатство жизненных подробностей, мнимо равнодушное изображение той или другой ситуации, игра слов, смещение причин и следствий, иерархии простых предложений в сложном.

Нужно иметь в виду, что Гашек едва ли сам изобретал все эти художественные приемы. Скорее всего они были восприняты им стихийно непосредственно из богатейшего неиссякаемого источника — живой разговорной народной речи. Речь Швейка и других персонажей, равно как и авторская речь, несмотря на изумительную виртуозность, иногда парадоксальность по содержанию и форме, всегда ясна и осмысленна, как и народная речь. Заслуживает упоминания и такая особенность языка романа, единодушно отмечаемая чешскими исследователями творчества знаменитого прозаика, как наличие русицизмов в лексике, фразеологии и синтаксисе. Более чем пятилетнее пребывание в России оказало неизгладимое влияние не только па идеологию писателя, но и на его язык.

В «Похождениях бравого солдата Швейка...» обнаруживаются и отдельные пассажи, навеянные русской литературой. О некоторых из них можно утверждать с полной уверенностью, о других лишь предположительно. Гашек цитирует в романе известные строки из «Евгения Онегина»: «Вздыхать и думать про себя, когда же черт возьмет тебя». Задача, которую Швейк предлагает врачам, испытавшим его психическое состояние, видимо, навеяна произведением А. П. Чехова «Задачи сумасшедшего математика». Некоторые сравнения поведения обжоры Балоуна, денщика Лукаша, с повадками голодного пса (по содержанию и по форме построения) очень сходны с соответствующими изобразительными приемами Гоголя в «Вие» и «Мертвых душах».

* * *

В историю мировой литературы «Швейк» прежде всего вошел как один из антивоенных романов. К этой группе наиболее известных романов, посвященных первой мировой войне, кроме «Швейка», принадлежат «Огонь» (1916) и «Ясность» (1919) Анри Барбюса; «Самозванец Тома» (1923) Жана Кокто; «Война»

(1928) и «После войны» (1930) Людвига Рейна; «На западном фронте без перемен» (1929) Эриха Ремарка; «Прощай, оружие» (1929) Эрнеста Хемингуэя; «Смерть героя» (1929) Ричарда Олдингтона; серия романов «Большая война белых людей» (1927—1960) Арнольда Цвейга (первый роман «Спор об унтере Грише») и некоторые другие.

Роман «Похождения бравого солдата Швейка...» вышел в свет раньше романов Барбюса. Вместе с ними он образец антивоенного романа социалистического реализма, тогда как остальные — романы критического реализма.

Если отвлечься от ряда индивидуальных идейных и стилевых особенностей, то между антивоенными романами социалистического и критического реализма можно обнаружить коренное, принципиальное различие: частное проявление в конкретном жанре важного различия, отражающего разные стадии нового гуманизма — социалистического, революционного и прежнего — отвлеченного, абстрактного. Авторы антивоенных романов единодушны в осуждении войны, в изображении ее отвратительного облика. Однако писатели критического реализма и социалистического реализма логикой своих произведений различно отвечают на основные вопросы: в чем причины войны, кому нужна война, как можно ее предотвратить?

Писатели критического реализма на все эти вопросы дают примерно такой, далеко не всегда точно сформулированный ответ: причина войн в извечной звериной натуре человека, склонной к насилиям, убийствам и разрушениям; война никому не нужна, она — роковое последствие человеческой природы, не исправленной просвещением и гуманной моралью; предотвратить войну нужно и можно распространением просвещения и проповедью гуманизма.

Писатели же социалистического реализма отвечают на эти вопросы, опираясь на учение о войнах марксизма-ленинизма: война неизбежное следствие классового характера общества; эксплуататорские классы по разным причинам (в целях территориальных захватов, грабежа, ради наград, продвижения в чинах и пр.) заинтересованы в войне; в период империализма это борьба за сферы влияния, рынки сбыта, места вывоза и приложения капиталов, за прибыли военной промышленности; «...война есть отражение той внутренней политики, которую данная страна перед войной ведет» и т.д. Покончить с войной раз и навсегда можно, лишь ликвидировав эксплуататорское общество.

При всех своих стилевых различиях (главное из них заключено в том, что «Похождения бравого солдата Швейка...» — роман сатирический) между романами Гашека и Барбюса — глубокое идейное сходство. Оно состоит в том, что оба писателя подметили и различно по форме, но одинаково по содержанию изобразили эпохально типичное противоречие сознания и поведения миллионов трудящихся Западной Европы в их отношении к войне и существующему строю. Вот, например, как охарактеризовал это противоречие А. М. Горький в своем предисловии к роману «Огонь» издания 1920 года:

«И близки, и милы душе эти несчастные герои, но, поистине, они кажутся прокаженными, носящими в себе самих навеки непримиримое противоречие разума и воли. Кажется, что разум их уже настолько окреп и силен, что в состоянии остановить эту отвратительную бойню, прекратить мировое преступление, но... воли нет у них, и, понимая всю гадость убийства, отрицая его в душе, они все-таки идут убивать, разрушать и умирать в крови и грязи».

Сходно определяет состояние солдат из «Огня» исследователь творчества Барбюса В. Николаев.

В «Посвящении» к «Правдивым повестям» Барбюс излагает свои принципы художественного творчества. Они, очевидно, относятся и к его роману «Огонь».

«Я собрал в этой книге только подлинные факты жизни. Я ничего не присочинил; я был или очевидцем того, что описано мною, или воспроизвел рассказы вполне надежных свидетелей, стараясь не менять ни формы, ни содержания. Я их только слегка беллетризировал, как принято говорить. В иных случаях это чистый репортаж, в других — я позволял себе смягчить вымыслом кое-какие детали. Почти везде я сохранил подлинные имена действующих лиц». Под этими словами наверняка подписался бы и Гашек.

Чрезвычайно похожа аргументация обоих писателей в защиту необходимости воспроизводить поведение и речь своих персонажей без какого бы то ни было смягчения, со всеми грубостями и «сильными выражениями».

«— Скажи-ка, пожалуйста... Я хочу тебя спросить... Вот в чем дело: если в твоей книге будут разговаривать солдаты, они будут говорить, как взаправду говорят, или ты подчистишь, переделаешь по-вашему? Это я насчет грубых словечек. Ведь можно дружить и не браниться между собой, а все-таки никогда солдаты не откроют рта хотя бы на минуту, чтобы не сказать и не повторить . словечки, которые типографщики не очень-то любят печатать. Так как же? Если в твоей книге этих словечек не будет, портрет у тебя выйдет непохожим: все равно, как если бы ты хотел нас нарисовать и не положил бы самой яркой краски там, где нужно. Но что делать? Так писать не полагается.

— Я поставлю грубые слова там, где нужно, потому что это правда.

— Слушай-ка. а если ты их поставишь, ведь разные там ваши господа, которым дела нет до правды, обзовут тебя свиньей!

— Наверно. Но я так напишу. Мне дела нет до этих господ.

— Хочешь знать мое мнение? Хоть я и не разбираюсь в книгах, — это будет смело, ведь так не полагается; вот будет здорово, если ты так напишешь!».

В «Огне» есть и еще мотивы, созвучные «Похождениям бравого солдата Швейка...». Это объясняется сходством наблюдений писателей. И Барбюс, и Гашек отмечают нелепость молитв о победе, обращаемых к богу на богослужениях, противостоящих друг другу армий. Однако Барбюс воспринимает эту нелепость трагически, а Гашек — комически.

В романе «Огонь» встречается даже эпизодическая фигура солдата швейковского типа:

«Его и так и сяк пробовали забрать, но, шалишь, он ускользал из рук всех капитанов, всех полковников, всех военных лекарей, хоть они и здорово бесились и злились на него... Он притворялся, что падает сидя. Принимал идиотский вид. Корчил дурака. Становился похож на сверток грязного белья... Люди не знали, как его взять, и в конце концов оставляли в покое... Когда нужно было, он проделывал разные другие шутки... А потом уж он устраивался; он был в курсе всех делишек, знал все ходы... Он вставал в три часа ночи, чтобы сварить кофе, ходил по воду, пока другие лопали; словом, везде, куда только он ни пролезал, он умудрялся прослыть за своего, скотина такая... Он славный парень, хоть и настоящий мерзавец, и — глупее всего! — этому сукину сыну верят, а людям он нравится».

Так общность исходных идейных позиций обусловливает выбор писателями в идентичных условиях сходных объектов и приемов их изображения, т.е. в конечном счете — общность художественного метода.

Несмотря на то что и в «Огне» и в «Похождениях бравого солдата Швейка...» революционность действующих лиц может проявиться только в будущем, они оказывают сильнейшее революционизирующее действие, побуждая к борьбе за ликвидацию эксплуататорского строя как единственно надежному средству раз навсегда покончить с войнами. Оба писателя не жалеют красок для изображения омерзительного облика войны. Однако их романы оптимистичны: в них ощутима вера в возможность и неизбежность преодоления гнусного настоящего, вера в победу революции. Для автора «Похождений бравого солдата Швейка…» это было совершенно естественно, так как он участвовал в борьбе за победу революции и убедился в возможности ее достижения.

Революционный оптимизм антивоенных романов социалистического реализма — их существенное свойство. В противоположность этому названные выше антивоенные романы критического реализма большей частью пессимистичны: надежда на результативность пацифистско-просветительной проповеди слишком зыбка.

Как всякое классическое художественное произведение. «Похождения бравого солдата Швейка…» заняли значительное место в истории человечества, особенно истории литературы и искусства, вызвав разнообразный отклик в общественной жизни, многочисленные продолжения, трансформации и подражания, воспроизведение в других видах искусства — живописи, скульптуре, театре, кино, музыке, в прикладных искусствах, наконец, оказав то или другое влияние на произведения писателей XX века.

Если уже вскоре после своего появления роман подвергся преследованиям и запретам со стороны реакционных сил и продолжает подвергаться до сегодняшнего дня, то силы прогресса, демократии и социализма, учитывая, что «Похождения бравого солдата Швейка...» таят в себе ощутимые силы революционных идей, использовали его в прогрессивных целях. В первые же дни Великой Отечественной войны Швейк, воссозданный в новом облике нашими сценаристами и режиссерами, в очередном боевом киноочерке разил своими меткими словечками фашистских захватчиков. Незадолго до конца войны в художественном фильме С. Юткевича Швейк, олицетворяя народные чаяния, выступал в роли беспощадного стража запертых в железную клетку фюрера и его подручных.

В тяжелые дни отступления 1941 года советский писатель М. Слободской по совету А. Суркова сочиняет и печатает во фронтовой газете «Новые похождения Швейка». Бодрый юмор Гашека и неиссякаемый оптимизм его героя, чутко воспринятые Слободским и вложенные в уста нового Швейка, пришлись по душе нашим бойцам. Переизданные в «Библиотечке красноармейца» с рисунками художника О. Верейского «Новые похождения Швейка» были любимым чтением в землянках и госпиталях. Роман Гашека был нередким гостем у советских бойцов в окопах и на кратковременных бивуаках. В «Библиотечке красноармейца» неоднократно массовыми тиражами переиздавались отрывки из него. Собрат Гашека по жанру Леонид Ленч в рассказе «Веселый попутчик» ярко изобразил, какой прием оказывали солдаты Швейку: «Про бравого солдата Швейка... писатель Гашек сочинил... мы тут животы надорвали, смеявшись! Вот это писатель! Фронтовичок!»

Уже в год смерти Гашека чешский писатель Карел Ванек написал продолжение четвертой части «Похождений бравого солдата Швейка...», и она вышла с окончанием Ванека. В 1924 году Ванек печатает «Бравый солдат Швейк в плену», четвертую часть он закончил тем, что Швейк попадает в плен к русским, т.е. в общем следует замыслу Гашека. Когда роман о Швейке не был еще оценен достойно читателями и критикой, не стали достаточно ясными его значение и достоинства, когда не было очевидно, какие несоизмеримые величины — текст Гашека и продолжение Ванека, незаконченная сатириком четвертая часть печаталась в Чехословакии с этим окончанием. Были изданы и у нас «Похождения бравого солдата Швейка...» с окончанием Ванека (например, в издании Гослитиздата, 1936—1937). В Латвии в 30-х годах «Похождения бравого солдата Швейка...» печатались на русском языке даже в пяти частях. Пятой было сочинение Ванека «Бравый солдат Швейк в плену».

В окончании четвертой части Ванек стремился быть как можно ближе к сюжету, идейному содержанию, форме, особенностям характеров действующих лиц романа Гашека. Он развивает действие произведения в логической последовательности в рамках того эпизода (попойка офицеров маршевого батальона), на котором смерть остановила перо Гашека. Ванек сохраняет антивоенную и антиавстрийскую направленность романа. У него Швейк, как и у Гашека, постоянно рассказывает различные историйки «к случаю». Ванек также использует отдельные эпизоды из прежних сочинений Гашека, как это делал сам автор «Похождений бравого солдата Швейка...». Например, у Ванека в один из рассказов Швейка «к случаю» вставлена история капитана Гепнера в том виде, как она приведена в фельетоне Гашека «Над старыми газетами». И в характеристиках действующих лиц и в общем тоне Ванек старательно подчеркивает те черты, которые придал своим героям Гашек. Работа Ванека любопытна тем, как он решает поставленную перед собой задачу, но не доставляет того наслаждения, какое испытываешь при чтении романа Гашека.

Вскоре после выхода «Похождений бравого солдата Швейка...» начали появляться подражания ему, как и другим произведениям Гашека. В сущности, роман Ванека следует также отнести к числу подражаний. Особенно много их возникло в годы второй мировой войны. Назовем три наиболее значительных: «Новые похождения бравого солдата Швейка» М. Слободского, затем сборник безымянных (фольклорных) рассказов о похождениях Швейка во время второй мировой войны, сочиненных чешскими патриотами, партизанами и подпольщиками в годы немецко-фашистской оккупации. Под заглавием «Бравый солдат Швейк спустя двадцать лет» они были собраны и опубликованы в двух книжечках редакцией газеты «Ческословенски листы», издававшейся в Москве в годы второй мировой войны. И наконец, пьеса Бертольда Брехта «Швейк во второй мировой войне», написанная в 1943—1944 годах и впервые полностью опубликованная в переводе на русский язык в 1956 году.

Во всех подражаниях образ бравого солдата наделялся теми же чертами характера, что и герой Гашека.

В этих произведениях Швейк с присущим ему усердием активно участвует в различных мероприятиях фашистов, доводя эти мероприятия до полного абсурда. Поэтому его образ часто играет чисто служебную роль при сатирическом изображении гнусных деяний эсэсовцев, гестаповцев, грабителей из различных учреждений фашистских оккупантов и т.д. Усердие Швейка всегда обращается во вред фашистам и коллаборационистам.

По художественным качествам подражания, в том числе и пьеса Брехта, стоят неизмеримо ниже своего первоисточника.

Известная пассивность противников существующего режима была распространенной в период первой мировой войны и во время стабилизации капитализма после поражения революционных выступлений в странах Западной Европы конца второго — начала третьего десятилетия нашего века, Поэтому Швейк Гашека блестяще воплотил типическое поведение масс в тот период. Но с течением времени в результате обострения классовой борьбы — разгула фашизма, с одной стороны, образования, развития и усиления коммунистических партий — с другой, неуклонно, хотя, может быть, не так уж заметно, имел процесс изменения настроений масс, усиливалась их воля к сопротивлению реакции. Высшего подъема этот процесс достиг в период второй мировой войны в движении Сопротивления, деятельности партизан и подпольщиков в оккупированных немецко-фашистскими захватчиками странах Западной Европы, в том числе на родине Швейка—Чехословакии. Другие авторы подражания Гашеку уловили это более чутко, чем Брехт.

В романе М. Слободского, например. Швейк — регулировщик. Он умышленно создает на шоссе, по пути движения отступающих немцев, пробку длиной в несколько километров, и это дает возможность советской авиации и артиллерии разгромить громадную колонну живой силы и техники. Когда фашисты назначают его редактором в оккупированном немцами советском городе, он выпускает газету на русском языке и этим ободряет угнетенное население и воодушевляет его на борьбу с оккупантами. Еще более активным борцом с фашизмом изображался Швейк в наших сатирических киножурналах периода Отечественной войны и в фильме С. Юткевича «Новые похождения Швейка».

Неизвестный составитель книжек «Бравый солдат Швейк спустя двадцать лет» в предисловии к первой из них сообщает об ее источниках: «Так Швейк живет в тысячах обличий. Говорит со страниц подпольной печати, выступает перед микрофоном подземных радиопередатчиков, его проделки изображаются в памфлетах, распространяются письменно, швейковские остроты передаются устно. Изданный сборник содержит слегка отредактированные памфлеты по поводу текущих событий, как они проходили на глазах чешской общественности с осени 1941 года до лета 1943 года. Они излагаются более или менее в хронологическом порядке так, как последовательно возникли. Это лишь одно воплощение Швейка из многих тысяч современных вариантов». Так образ Швейка, возникший не без влияния устнопоэтической традиции, фигуры Гонзы, сам стал плодотворнейшей почвой для бесчисленных сочинений народного творчества.

В том же предисловии его безымянный автор правильно, хотя не особенно четко, определяет изменение характера нового Швейка: он «...следовательно, снова стал одним из маленьких неизвестных героев второй мировой войны. Но по сравнению с прошлой войной в нем есть одно отличие. Часто Швейк — маска, за которой в массе Швейков скрывается сознательный чешский боец. Швейковщина, которая в прошлую мировую войну была для чешского народа неким стихийным бунтом (лучше бы сказать — протестом. — Н. Е.) против идиотизма австро-венгерских угнетателей, в сегодняшней борьбе чешского народа часто бывает сознательно использованным оружием борьбы».

Действительно, таким выступает Швейк в некоторых эпизодах этой книжки. Он срывает организованные оккупантами и коллаборационистами кампании по сбору теплой одежды для фронта, по повышению продуктивности сельского хозяйства; на металлургическом заводе он при единодушном одобрении рабочих призывает больше вырабатывать кофейных мельничек вместо танков и т.д.

Роман Гашека вызвал не только непосредственные подражания, где действуют под своими собственными именами Швейк и другие его персонажи, в тексте встречаются и прямые заимствования отдельных эпизодов и мотивов.

Это воздействие проявилось и в произведениях, где черты характера и поведения Швейка перенесены на их героев.

Перекликается с «Похождениями бравого солдата Швейка...» повесть американского писателя М. Химэна «Трудно быть сержантом» (русский перевод — М., Воениздат, 1962). Образ наивного солдата Уилла Стокдейла напоминает образ Швейка. Герой, несмотря на свою явную недалекость, успешно служит в армии. Автор осуждает военную машину с пацифистских позиций, но в отличие от австрийских генералов и офицеров, изображенных Гашеком, американские у Химэна не дураки и не педанты. Правда, и среди них тоже есть полковник, который «интересуется состоянием уборных больше всего на свете».

Сходство Стокдейла со Швейком особенно заметно по использованию Химэном некоторых эпизодов из романа Гашека.

Влияние «Похождений бравого солдата Швейка...» на писателя сказывается в том, что, как и у Гашека, бессмысленность, бесчеловечность военной службы в самой ее сущности становится особенно очевидной при восприятии ее наивным (у Гашека — деланно наивным). так сказать, «естественным» человеком. Неразвитый, отсталый Стокдейл, отличающийся здравым смыслом, одерживает маленькие победы в невольных столкновениях с начальниками, от сержанта до генерала. Однако юмористическая повесть Химэна не поднимается до острой сатиры.

Влияние образа Швейка очевидно и в персонаже романа немецкого писателя Стефана Гейма «Заложники» (1942). Его герой Яношек — отважный участник борьбы пражских антифашистов в период немецкой оккупации. Яношск по-швейковски с виду добродушен, словоохотлив, деланно наивен. Правда. Гейм подчеркивает, что это характерные национальные черты чеха: «...Яношек с его ясной головой, его хитринкой и юмором стал... символом чешского народа».

Вот, например, портрет Яношека: «Под взлохмаченными волосами череп, круглый, как биллиардный шар, большие уши, торчащие под прямым углом. Голова сидит на короткой шее, грузное, неповоротливое туловище слегка подалось вперед. Длинные руки праздно болтаются по бокам и кажутся еще длиннее, оттого что рукава куртки до смешного коротки».

Ведь это же портрет Швейка, как мы его себе Гфедставляем по отдельным штрихам, разбросанным в романе Гашека, и по рисункам известного чешского художника Лады, иллюстрировавшего произведения писателя. Особенно показательна у Яношека характерная швейковская манера рассказывать всякие историйки «к случаю». Но назначение маски добродушного простака у Яношека иное, чем у героя Гашека.

За швейковской личиной у Яношека скрывается железная воля, высокая идейность, беззаветная преданность своему народу и делу его освобождения. Яношек — коммунист. Своим поведением (как Швейк) он вводит в заблуждение тюремщиков и ухитряется передать на волю важное сообщение своим товарищам. Когда же его роль сыграна до конца, Яношек выпрямляется во весь свой рост и идет на казнь, как это подобает подлинному революционеру, который своей смертью, своим отношением к ней продолжает служить делу революции.

Роман Гашека сыграл известную роль в развитии чешского реализма после первой мировой войны.

Строительство новой государственности в обстановке острой классовой борьбы обусловливало выдвижение темы о месте, роли и значении отдельного индивидуума в гуще великих событий. В романах, появившихся непосредственно после войны (1919-й и последующие годы) и посвященных ей, война воспринимается и изображается писателями главным образом в ее трагическом влиянии на судьбу отдельного человека. В романах этих лет сильны натуралистические тенденции. Характерен в этом отношении роман одного из видных чешских писателей Франи Шрамека (1877—1952) «Тело», вышедший в 1919 году. В наиболее значительных произведениях даже прогрессивных чешских писателей послевоенного периода общественно-политическая проблематика продолжа-.la оставаться неорганичной. В романе Ольбрахта «Странная дружба артиста Есенин» отношению героев к войне отведено третьестепенное место. В центре внимания автора эстетические и этические проблемы (различные виды артистического искусства). Роман создавался с 1915 года, закончен и напечатан отдельным ш изданием в 1919 году. Впоследствии, в 1952 году, Ольбрахт, критически оценивая его, писал об индивидуалистическом понимании в нем существа войны: «В то время... мы не могли еще понять, что речь идет... о приближающейся мировой революции, в которой главную роль не будут играть индивидуальные мнения небольших групп людей...».

Более значительную в идейном отношении задачу разрешала Мария Майерова в романе «Прекраснейший мир» (1923). Она стремилась показать путь девушки из кулацкой семьи (дочери мельника) к революции. Однако реализовать свой замысел автору не вполне удалось. Роман в большой степени семейно-бытовой, чем социальный. В обрисовке персонажей преобладает психологическая характеристика, причем особенности их психологии обусловлены скорее темпераментом, чем социальными факторами; слабо мотивированы этапы развития сознания героини.

Благотворная эволюция в чешской литературе 20-х годов, как в творчестве критических реалистов, гак и зачинателей социалистического реализма, обусловлена прежде всего рядом причин общественно-исторического порядка — влиянием Великой Октябрьской социалистической революции, общественным подъемом, вызванным образованием независимой Чехословакии, кризисом буржуазного строя и борьбой чешского рабочего класса за социалистическое развитие своей страны и т.д. Но одним из факторов, оказавших влияние на дальнейшее развитие чешской nporpeccивной литературы, был роман Гашека о Швейке, произведение писателя, который благодаря своему участию в РКП (б) и Красной Армии, поднялся в своем идейном развитии на такую высоту, что оказался способным создать этапное произведение для всей чешской литературы.

Роман Гашека, с его резкой политической направленностью, эпическим размахом, острыми социальными характеристиками, был ярчайшим образцом нового художественного освоения действительности. Роман о Швейке оказал воздействие на развитие художественного метода чешских писателей.

После выхода в свет «Похождений бравого солдата Швейка...», с его политической остротой, для каждого чуткого писателя стало ясно, что писать по-прежнему нельзя. Иван Ольбрахт, раздумывая над «Швейком», заключал: «Я прочел несколько военных романов и сам в конце концов написал один. Но ни из одного не выглядит вся мерзость, глупость и жестокость мировой войны так ясно, как из книги Гашека». Очевидно, Ольбрахт сделал выводы для себя, которые нашли свое претворение в «Неизвестном солдате» и других произведениях из сборника «Девять веселых рассказов из времен Австрии и республики» (1927) и в романе «Анна-пролетарка» (1928).

Историки чешской литературы отмечают влияние Гашека на Карела Полачека (1892—1944), Эмиля Вахека (1889 1964) -образ хитреца Ставиноги из романа «Орясина» («Bidylko»—1927) явно навеян Швейком, Яна Моравека (1888—1958). Говорится и о влиянии «Швейка» на роман Владислава Ванчуры «Поля пахоты и войны» (1925). Автор, изображая отступление австрийцев из Галиции в 1914 году, пишет: «...драки у колодцев, у пушек, у воинских повозок, которые свалив с них груз, какие-то Швейки, гнали к вокзалам...». Это еще раз доказывает, что роман Гашека и его герой был замечен Ванчурой. Напомним, что в то время «Похождения бравого солдата Швейка...» только начинали приобретать популярность.

В развитии оригинального художественного метода Карела Чапека роман Гашека сыграл в некоторой степени роль стимулятора, ускорил и закрепил новый подход в осмыслении и изображении окружающего. Этот вывод вытекает из отзыва Чапека о Гашеке в ответ на известную анкету «Д 36» «Что для Вас значит Ярослав Гашек?» Чапек писал: «Дорогие друзья, школах нам твердили, что юмор — это пряности. Сегодня мне больше представляется, что юмор совсем не приправа, но истинно основное видение мира. Гашек обладал юмором. Гашек был человеком, который видел мир. Многие другие о нем только пишут. Ваш Карел Чапек». Следовательно, мир можно по-настоящему видеть так, как видел Гашек, как приблизился к такому видению Чапек. И особенно вспоминается Гашек при чтении «Войны с саламандрами».

«Похождения бравого солдата Швейка...» не прошли бесследно и для Марии Пуймановой. В романе «Игра с огнем» она упоминает о бравом солдате как о «национальном типе». А в романе «Жизнь против смерти» писательница подчеркивает, что в движении Сопротивления чехи преодолевали швейковскую ограниченность («Каждый из нас глубоко понимал Швейка, но вот пробил час, и из народа встало божье войско», т. е. такое же решительное и храброе, какими были чешские борцы XV века, гуситы).

Сильное влияние оказывает литературное наследие Гашека на юмористику (в широком смысле, включая и сатиру) социалистической Чехословакии. Показательно, что с самого основания в 1945 году юмористического журнала «Дикобраз» в нем несколько лет чуть ли не в каждом номере на первом месте перепечатывались рассказы Гашека (иногда даже два). Публикация этих рассказов — свидетельство их непреходящей значимости, как бы указание, на какой образец равняется журнал, кого он ставит в пример для современных сатириков.

В обзоре чешской юмористики известный литературовед Франтишек Бурианек в книге «Современная чешская литература» отмечает, что она продолжает «славные традиции чешской сатиры», и прежде всего Гашека. В то же время Бурианек, как и Неедлы, пишет, что изменился характер основного типического героя чешской литературы, в том числе и юмористики: «…бой с фашистами велся при ином проявлении героизма, нежели тот, какой нам представил в первую мировую войну Швейк...» Как видно, Бурианек также напоминает об определенной ограниченности Швейка.

Влияние Гашека проявилось и в сатирических образах Дутоглава, созданных Карелом Брадачем, Северына и Шушлина Иржи Мареком. Образ Швейка воспроизводился и в других видах искусства. Известны многочисленные инсценировки и экранизации романа, начиная с первой его постановки еще при жизни Гашека (1922). Известен целый ряд инсценировок романа и спектаклей, поставленных по нему крупнейшими режиссерами, например Эрвином Пискатором (Германия) и Е. Ф. Бурианом (Чехословакия) .

Экранизация «Похождений бравого солдата Швейка...» началась с 1926 года, когда был снят фильм с участием известного чешского актера Нолля в главной роли. Снят также фильм — кукольный спектакль Иржи Трнки.

Исследование инсценировок и экранизаций романа могло бы стать интересной работой по истории литературы, театра и кино; обширный материал по этой теме собран советским инженером-энергетиком П. М. Матко, создавшим домашний музей в Москве, посвященный чешскому сатирику.

Вместе с «Похождениями бравого солдата Швейка...» мировую известность получили иллюстрации к роману Иозефа Лады. Из русских иллюстраторов наиболее выразительные рисунки к произведениям Гашека создали О. Верейский и Е. Ведерников, Очень высоко творчество Гашека оценивает выдающийся датский график и карикатурист Херлуф Бидструп. Бидструпа с Гашеком роднит сочетание глубокого гуманизма, юмора с острой насмешливой, но тоже не лишенной известной доли гуманности сатирой. Существует скульптура Швейка, выполненная Властой Амортом (другом Гашека).

На сюжет «Похождений бравого солдата Швейка...» написан ряд опер, в Киеве и Ленинграде ставились оперетты.

* * *

До того как приступить к работе над романом в апреле 1921 года, сатирик после своего возвращения в Чехословакию написал много рассказов. Продолжал он писать их одновременно с «Похождениями бравого солдата Швейка...», Кроме творческой потребности, его понуждала к этому необходимость иметь дополнительный приработок, в котором, как свидетельствует секретарь Гашека Климент Штепапек, писатель очень нуждался; а однажды, по его же свидетельству, Гашек захотел доказать, что он способен в любое время написать немедленно рассказ на предложенную тему. Так возник «Инспектор дождемерного института из Праги». Всего за 1921 —1922 годы им написано было около 80 рассказов и фельетонов.

Двадцать рассказов автобиографические. Из них «бугульминские» (о них говорилось выше), «Чжен-Си, наивысшая правда». «Маленькое недоразумение» и неоконченный рассказ «Юбилейное воспоминание». В рассказе «Как я встретился с автором моего некролога» изображается ссора Гашека с журналистом Кассиусом Кольманом, который сообщил в газете о смерти Гашека (писатель якобы был заколот в дикой драке с пьяными матросами в одесском кабаке). По форме рассказ сходен с «Возвращением», он представляет собой живую остроумную смесь правды и вымысла. Рассказы «Донесения агента государственного розыска Яндака (кличка Пржсбизский)», «Разговор с цензором» тоже повествуют о жизни самого автора. Первый из них вызван слежкой за писателем специальных полицейских агентов, а второй — цензурными преследованиями «Похождений бравого солдата Швейка...» (содержание романа оценивалось как безнравственное). Ни в одном из этих рассказов писатель прямо не действует: события второго перенесены в Боливию и о них читатель узнает из диалога между писателем и начальником полицейской цензуры.

Следующую группу произведений, созданных Гашеком в 1921—1922 годах, составляют фельетоны: «Какие бы я писал передовицы, если бы был редактором правительственной газеты», «Что бы я посоветовал коммунистам, если бы был главным редактором правительственного органа «Чехословацкая республика», «Поэту д-ру Франт, Соукупу», «Первое совещание министра железных дорог патера Шрамека со специалистами», «Кронштадт», «Из путевого дневника маршала Пилсудского», «Памяти Ольги Фастровой» и др. В этих фельетонах, половина из которых была напечатана в «Руде право», сатирик очень определенно выражает свои политические взгляды: Гашек остался тем, кем он приехал из Советской России, — коммунистом, верным другом первой социалистической страны и пламенным борцом за ее идеалы, непримиримым противником эксплуататорских классов. Некоторые из фельетонов явно перекликаются с «Похождениями бравого солдата Швейка...»: это «Воспоминания об императоре Карле». «В альбом гражданину Махару». Образ Бретшнейдера и замечание автора о том, что много людей типа покойного Бретштейна и «нынче рыскает по республике», наверняка вызваны теми же обстоятельствами, что и рассказ «Донесение агента... Яндака», т.е. слежкой за писателем.

В фельетоне, в котором автор выступает в роли редактора правительственной газеты, с убийственной иронией разоблачается и высмеивается политика чехословацкого буржуазного правительства, поддерживаемого социал-демократами, политика, весьма удобная и приятная для эксплуататоров и тягостная для эксплуатируемых. Это превосходная пародия на обычное буржуазное лицемерие:

«Годами обсуждают рабочие лидеры вопрос о том, как улучшить положение рабочего класса.

Но вопрос этот самым успешным образом разрешен предпринимателями, предоставляющими рабочим заработок. Он попросту отпадает, поскольку даже с точки зрения самого левого крыла социалистического движения, коммунистов — кто не работает, тот не ест.

Представление о том, будто предприниматели не работают, в корне ошибочно. Каждый предприниматель хлопочет.

А кто хлопочет, тот работает.

Всеобщая забота о положении рабочих в нашей республике очень скоро доказала самим рабочим совершенную бессмыслицу революционных иллюзий. Развитие капитализма, на котором основано существование нашей молодой республики, обеспечивает заработок всем, кто искренне желает трудиться на пользу этому развитию».

Для 1921 года, когда в Чехословакии еще шли схватки в борьбе за выбор дальнейшего пути развития — капиталистического или социалистического, такое искусное разоблачение писателем апологета капитализма звучало свежо и остро.

Не менее остроумны и «советы» автора коммунистам в другом фельетоне. Он начинается как письмо в «Руде право»:

«Уважаемая редакция «Руде право»!

Никак не могу согласиться с тем, что Вы называете правительственный орган «Чехословацкая республика» «правительственным лакеем»...

Уж не хотите ли вы, чтобы редакторы правительственного органа объявили себя коммунистами и начали бичевать правительство».

Как и в «Похождениях бравого солдата Швейка...», Гашек напоминает, что главный редактор Сватек и другие сотрудники редакции «Чехословацкой республики» раньше были редакторами австрийского правительственного органа и соответственно этому выступали: «Разве главный редактор Сватек, редактор Филипп и Адольф Земан, работая в редакции австрийских «Пражских ведомостей», писали против Австрии? Редактор Филипп сейчас в «Чехословацкой республике» написал даже похвальное слово к юбилею покойного Франца Иосифа. Сватек был тайным советником. Вот это поистине высокий моральный уровень!»

С едким сарказмом писатель высмеивает безнадежные стремления властей подавить коммунистическое движение репрессиями и их попытки сделать коммунистов «ручными», как это удалось с социал-демократами, — выхолостить революционное содержание из агитационно-пропагандистской деятельности коммунистов: «Мы не хотим избаловать коммунистов своей любовью, не потакаем любому их желанию, не приучаем к лакомству и сибаритству, своеволию и нeпocлyшaнию, но добросовестно взвешиваем и свою строгость... Если мы что-нибудь запрещаем — значит, это необходимо. Если наше правительство и наказывает, то избегает наказаний телесных и т. д.».

«... Даем краткое содержание тезисов:

Первое мая — первый день месяца мая. Май — первый месяц живейшего высаживания цветов и, главное, месяц весеннего досева... В таком смысле должны быть произнесены речи всех ораторов, и мы убеждены, что и массы расходились бы вполне удовлетворенные в сознании, что в мае сажают кочанный салат, брюкву, цветную капусту, горох, морковь, редиску, летнюю редьку и т. д. ...».

В «Заметках», наряду с насмешками по поводу различных гримас буржуазной Чехословакии, сатирик с радостью констатирует рост популярности левых социал-демократов и падение популярности правых на основании соотношения количества участников первомайской демонстрации в колоннах «левицы» и правых, издевается над неуклюжими потугами реакционной печати исказить это соотношение в пользу соглашателей.

В других фельетонах сатирик высмеивает: претензии чехословацкого правительства во внешних отношениях с другими государствами играть роль великой державы, не считаясь с непомерными расходами на представительство («Семь раз по сто тысяч послов, посланников и консулов»), осуждает одиозную фигуру ксендза Шрамека в роли министра железных дорог.

Самую низкопробную антисоветскую ложь сатирик заклеймил в своих наиострейших фельетонах «Идиллия винного погребка», «Кронштадт», «Генуэзская конференция и «Народни листы». В «Кронштадте» он осмеивает, наряду с другими архиглупостями буржуазной печати, и вымыслы чешской журналистки Ольги Фастровой.

Помимо внутренних чехословацких политических событий, а также международных событий, непосредственно касавшихся Чехословакии, писатель обращается к сатирическому изображению иностранных политических фигур и событий мирового масштаба. Таковы его фельетоны «Папа убежал из Ватикана», «Из путевого дневника маршала Пилсудского» и «Роковое заседание конференции по разоружению». Первый фельетон содержит злободневные выпады против папы и пражского нунция, во втором дан беглый портрет чванливого маршала, который в начале первой мировой войны служил австрийцам, а затем переметнулся на сторону Антанты. Сатирик вспоминает о том, как резво бежал маршал от Красной Армии.

Особенно остроумен фельетон, написанный как отклик на Вашингтонскую конференцию (12 ноября 1921 —6 февраля 1922 года), которая собралась, чтобы положить начало разоружению, в действительности же лишь способствовала гонке вооружений. Сатирик чрезвычайно искусно выявляет комическую противоречивость деклараций и результатов конференции, используя подлинные ее документы. Обыгрывая установленную на конференции пропорцию тоннажа военно-морских флотов крупнейших империалистических государств, он рассказывает, что был принят принцип: «Для предотвращения войны необходимо установить равновесие вооруженных сил в пропорции 1:1:1». И на основании этого Боливии предлагается увеличить численность своей армии в 10 тысяч раз, чтобы уравнять ее с армиями Чили и Перу. Для усиления комизма изображаемой ситуации вводится выступление делегата Боливии, заявляющего, что количество солдат, которое рекомендуется держать под ружьем в его стране, превышает общую численность ее населения. При всей исторической локальности и гротескности его содержания рассказ звучит актуально. Показательна для рассказов и фельетонов этого периода острота и определенность сатиры. Писатель стал резче и точнее в своих оценках и характеристиках. Сохраняя в общем присущую ему графичность, его стиль стал сочнее в самой графике.

В «Протоколе второго съезда партии умеренного прогресса» Гашек возрождает политическую буффонаду. Здесь снова насмешка, но теперь не над мелкотравчатостью чешских политических партий, а над бессильной злобой реакции, взбешенной существованием в мире социалистического государства:

«Мир сегодня разделен на два лагеря. На одной стороне стоят большевики, на другой д-р Крамарж. Весной он начнет на них выступать во главе редакции «Народных листов» и вместе с инспектором армии Махаром будет бомбардировать Москву из Марианской гаубицы» (т.е. «Народных листов». — Н. Е.).

По свидетельству современника, Гашек действительно собрал II съезд своей забавной партии и на нем провозгласил самороспуск ее, так как чешская социал-демократия целиком приняла программу партии умеренного прогресса и «в желательной осторожной форме выступает за постепенное, необременительное для властей, церкви и богатых людей урегулирование экономических отношений».

Рисуя колоритный портрет деревенского богатея, писатель дает своему рассказу о нем совершенно недвусмысленное название «Буржуй Рамзелик». Впрочем, уже в первых фразах рассказа сатирик намекает, откуда у него появилась такая социальная зоркость: «Я познакомился с господином Рамзеликом не в большевистской России. Господин Рамзелик вообще и не знал, что я был , в России. Он не догадывался, что я бывший советский комиссар...».

Рассказ написан в форме разговора автора с Рамзеликом по дороге от железнодорожной станции до села. Но этот разговор (собственно рассуждал один Рамзелик, автор, кроме первоначальных вопросов, подал лишь одну реплику) и поведение Рамзелика превосходно выражают непривлекательный образ деревенского кулака. Рамзелик — трус и шкурник, достаточно чуткий в политике («Я понимаю политику, как никто другой»), чтобы смертельно ненавидеть большевиков («Если бы пришли большевики, я бы защищал свое имущество и стрелял бы в них, собак, пока эта голь не передохла»), с настороженной враждебностью относится к социалистам, т, е, к национальным социалистам и социал-демократам. «Идиотизм деревенской жизни» выработал у него неприязнь ко всякой политической деятельности, поэтому он проявляет известную настороженность даже к аграрникам. Ему присущи такие типичные буржуазные повадки, как способность драть семь шкур с батрака, при этом выставлять себя благодетелем («Нет. благодеяние, дорогой господин, не вознаграждается. Думаете, Лойза (приемыш-батрак. — Н. Е.) благодарен и за любовь платит любовью? Ленивый...»). Как обычно, у буржуа — ленивы все бедняки: «Стакнулись все крестьяне, никто не хочет работать...»

И все это естественно, без малейшей натяжки. Писателю удалось сделать широкое обобщение в этом маленьком рассказе. С непринужденным юмором раскрыто нутро расчетливого до предела Рамзелика: он пригласил своего спутника к себе в собственную виллу, но «забыл» про приглашение, как только пришли в село: ему нужен был лишь провожатый, так как он боялся ходить один по лесной дороге.

В период, когда в Чехословакии, как и в других европейских странах, социал-соглашатели предавали анафеме государственную систему Советской России, диктатуру пролетариата и расхваливали на все лады буржуазную парламентскую демократию, рассказ Гашека «Муниципальные выборы» был чрезвычайно актуален. Махинации во время избирательной кампании в так называемых «демократических» государствах сатирик изображал и в ,довоенное время, но теперь его обличение приобрело особенно обобщающий характер. Начало рассказа создает в миниатюре картину любого буржуазно-демократического государства, где политиканы ошарашивали одураченных избирателей «социальными», «демократическими», «прогрессивными» и прочими громкими названиями многочисленных партий, хотя эти партии были лишены малейших признаков прогрессивности, демократичности и проч.

«Представьте себе окружной город, где имеются такие политические партии.

Партия спасителей народа.

Партия национального прогрессивного кругозора. Народные минималисты.

Демократическая партия свободомыслящих. Свободомыслящая партия прогрессивных демократов. Социальные народные прогрессисты.

Партия реалистических аграрников взаимного кредита.

Партия сельских демократов.

Венцелидесовцы».

Что касается последней политической партии, то она была учреждена в невменяемом состоянии местным гражданином Августином Венцелидесом и состояла в основном из компании по игре в кегли, группировавшейся в ресторане «У розы», завсегдатаев «Шишки». В пестрых эпизодах избирательной кампании перед читателями дефилируют «столпы демократии». И каждый — изумительно яркий образец прожженного жулика, торгаша, авантюриста.

В рассказе «Цепная торговля сахарином» Гашек подводит читателя к выводу, что в коммерции выигрывает тот, кто наиболее ловок. Этот трафаретный мотив здесь начинает звучать суровым обвинением современного буржуазного общества. А в обзоре «Отдел объявлений в «Народной политике» (брачные предложения») он гневно пишет: «...продаются господа и барышни, вдовы и вдовицы наряду с вшетатским луком, сливовыми деревьями, кормовой свеклой, великолепными масками, краковской колбасой и разным скотом».

Сатирическая оценка буржуазной печати как составной и немаловажной части буржуазной культуры не была новым мотивом в творчестве Гашека. Фельетоны и рассказы на эту тему занимали значительное место и в довоенных публикациях писателя, причем и тогда «Народная политика» была излюбленной мишенью для его острот. На этот раз писатель вносит новое в изображение ее недостойных нравов. Во-первых, Гашек использует отдел объявлений, наименее пригодный для такой цели: объявления не составляются сотрудниками или редакцией газет. Во-вторых, он приводит эти объявления буквально, без какого бы то ни было пародирования (обыгрывание разными способами газетных объявлений— пародированием, путаницей и т. д.— весьма распространенный прием непритязательных юмористов). Они оказываются поучительными в своем подлинном виде как для характеристики нравов буржуазного общества вообще, так и для характеристики этой газеты в частности.

Беглое замечание автора, что он пользуется материалом отдела объявлений для своих произведений, находит свое подтверждение в целом ряде рассказов, написанных им в 1922 году: «Истребление практикантов экспедиторской фирмы Кобкан», «Об удачных названиях», «Перемена фамилии», «Печальный конец изобретателя», «Крах фирмы «Гаррах и Гавелка», «Съезд земляков» и др., в том числе и в фельетонах и рассказах на политические темы. Подобный источник творчества писателя еще раз характеризует его последовательно реалистические склонности; отправляться всегда от подлинных фактов, событий, тенденций, лиц, обнаруживать в них проявления существенных, значимых закономерностей и обнажать, прояснять их содержание путем заострения, преувеличения, гротеска уже в вымышленных эпизодах и действиях вымышленных лиц.

Как и в «Похождениях бравого солдата Швейка...», он подчеркивает, что буржуазная Чехословакия усердно культивирует традиции Австро-Венгерской империи: «...Господин Гашек... делает вид, будто не знает, что австрийские законы имеют силу у нас и сейчас», — заявляет будейовицкий книготорговец, напоминая, что писатель обещал ему передать все им сочиненное для издания в течение 10-лет («Затруднения с литературным творчеством»).

В рассказе «Взаимоотношения родителей и детей» сын дает такую характеристику отцу, окружному начальнику: «При австрийском владычестве, занимая ту же должность, что и сейчас, он писал фамилию на немецкий лад — Матчек, а сразу же после переворота переменил фамилию и пишет теперь: Машек. Недавно, когда я зашел к нему по делу, на лестнице один посетитель говорил другому, что папаша при австрийцах был скотиной и таким же остался при республике. В прошлом году он в день именин покойного императора не пошел на службу, а отправился на молебен и был страшно удивлен, что костел закрыт, — только к обеду разобрался, в чем дело».

В «Советах для жизни» писатель уже без всяких обиняков высмеивает практику чехословацкого парламента — «национального собрания»: «...есть люди, которые за свою жизнь выслушали столько ругани, что стали толстокожими, как бегемот, но это — исключение, оно относится только к депутатам, к политическим и общественным деятелям. Большинство из них привыкло к ругани в парламенте, но мы не должны забывать, что жизнь — это не национальное собрание, где ругань составляет неотъемлемую часть политических дебатов. Ступить на путь сквернословия вне стен парламента — значит обнаружить невысокое умственное развитие...».

Насмешка Гашека в послевоенных рассказах и фельетонах становится более целенаправленной, чем в довоенное время. Даже в рассказах, лишенных, казалось бы, сколько-нибудь значимого содержания (таких совсем мало), нетрудно рассмотреть мишень его острот. В целом все эти рассказы и фельетоны представляют остросатирическую панораму быта и нравов буржуазной Чехословакии. И как бы для того, чтобы вновь и вновь подчеркнуть принципиальное тождество нового, пусть независимого государства, со старой абсолютистской, тиранической Австрией (власть эксплуататорских классов и их привилегии остались нетронутыми), сатирик перемежает рассказы о современности с рассказами о недавнем прошлом («Трое мужчин и акула», «Солидное предприятие» и др.). Иногда он и в одном рассказе совмещает изображение современных событий со своими воспоминаниями о прошлом («Затруднения с литературным творчеством» и др.).

Целенаправленность сатиры сказалась на художественной манере автора: в этот период своего творчества он почти ни разу не возвратился к излюбленной им маске простака-рассказчика, повествование не ведется в искусственно правдоподобном наивном тоне. И новые условия (большая свобода от цензуры), и ясные политические позиции, и определенность социальной политики — все это делало прежнюю излюбленную манеру неуместной. Она проявляется лишь в таких рассказах писателя, как «Судьба общественного человека», и отчасти в «Обзоре чешских дам и девушек».

В это время у Гашека появляется иная маска рассказчика — развязного и задиристого болтуна. Она возникает в пародиях на общераспространенные благонравные наставления по воспитанию «хорошего тона»; «Советы для жизни». «Как вести себя», «Вопросы и ответы», «Хрестоматия приятных манер», «Учим детей познавать природу». Этот художественный прием не был развит в дальнейшем творчестве писателя, хотя обещал привести к большим литературным достижениям.

Таким образом, рассказы и фельетоны, написанные Гашеком в 1921—1922 годах («Возвращение», «Возлюбим своих врагов» и др.), перекликаются с романом в важных идеях и темах, сходны по форме, дополняют его в созданной ими сатирической картине современности и раскрывают политические позиции автора. Вместе с «Похождениями бравого солдата Швейка...» они составляют часть наследия выдающегося сатирика, написанную с позиций социалистического реализма. И в них он проявляет себя упорным и настойчивым бойцом-коммунистом, до самых последних дней своей жизни преследуя смехом, разя сатирическим оружием всяких реакционеров, подлинных лиц и созданных фантазией автора. Так, фельетон «В альбом гражданину Махару» напечатан меньше чем за месяц, а «Миссионеры», направленный против чешского духовенства и духовенства других стран, — за 10 дней до смерти писателя. С позиций Коммунистической партии сатирик высмеивал проповедников классового мира, лживой буржуазной демократии. Особенно важны были выступления писателя против антисоветской клеветы, распространяемой буржуазными писаками. Гашек своими произведениями неоднократно доказывал, что он был и остался по-прежнему безгранично преданным борцом за великое дело, осуществляемое советским народом.

Как и в «Похождениях бравого солдата Швейка...», в рассказax, например, о «Буржуе Рамзелике», «Муниципальных выборах» и других, ощутим оптимистически-иронический тон сатиры: «Буржуазное общество еще существует. Приходится констатировать. Но это последние судороги обреченного мира. Не будем относиться к этому слишком серьезно».

Коммунистическая партийность, широта охвата действительности в международном масштабе под углом зрения борьбы социализма и капитализма, оптимистический характер сатиры, эстетический социалистический идеал, исходя из которого сатирически и юмористически изображаются различные события и лица современности, — все эти качества большинства рассказов и фельетонов Гашека 20-х годов дают основание считать их, как и «Похождения бравого солдата Швейка...», сатирой социалистического реализма.

* * *

С осени 1921 года до кончины Гашек прожил в городке Липницы, выезжая несколько раз на два-три дня в Прагу, в Гавличков Брод (в частности, во время постановок там инсценировки «Похождений бравого солдата Швейка...»), в ближайшие местечки и села. Он быстро приобрел среди жителей Липниц и окрестностей множество друзей самого различного социального положения, был близко знаком даже с одним пастором, хотя вообще духовенства не любил. При его общительном нраве, искристом юморе, при его редкостной, прямо невероятной щедрости он, естественно, снискал широкую популярность и горячую любовь у. жителей всей округи, в том числе детей.

Несмотря на явные симптомы серьезной болезни, появившейся уже вскоре после приезда из России, Гашек совершенно игнорировал врачей. До последних дней он сохранял свой неподражаемый юмор, стремился закончить «Похождения бравого солдата Швейка…». Как вспоминает Климент Штепанек, писавший последний год под диктовку Гашека его произведения, после окончания этого романа он собирался написать другой — «Похождения господина окружного начальника». Однако преждевременная смерть оборвала жизнь писателя 3 января 1923 года, когда ему не исполнилось еще и сорока лет.

На похороны писателя пришли почти все жители Липниц, много народа из окрестностей. Приезжих из Праги было немного. Проводил своего друга в последний путь художник Ладислав Панушка, который привез его в Липнице.

«Первого безбожника в Липницах хоронили без церковного обряда у кладбищенской ограды, вблизи пристанища самоубийц, где нам было милостиво разрешено выкопать Гашеку могилу», — пишет Климент Штепанек в своих воспоминаниях.

Никто, вероятно, в то время не понимал, что в захолустных Липницах рядом с самоубийцами был похоронен величайший чешский писатель, один из редких создателей художественного образа мирового значения, которому па века суждено быть спутником человечества. Только спустя три-четыре десятилетия это становится все более очевидным. Две даты 1963 года: 3 января — сорокалетие со дня смерти писателя и 30 апреля — восьмидесятилетие со дня рождения — послужили поводом для широкого, истинно всенародного чествования замечательного сатирика в Чехословакии и СССР; широко было отмечено в 1973 году пятидесятилетие его смерти и девяностолетие со дня рождения.