По пути из аэропорта включили радио, снова поймав новости не с самого начала выпуска.
- ...огласил решение Басманного суда выпустить бывшего главу корпорации «АлОл» Алексея Оленева из-под стражи, взяв с него подписку о невыезде, - проверещала дикторша и тонизирующим мужиков голоском добавила елейное: - И о погоде. Синоптики обещают нам на завтра десять-тринадцать градусов мороза, на дорогах гололедица...
- Какая гололедица! Волчара что, совсем оборзел? Ему же русским языком было сказано - прекращение уголовного дела! - взвилась Женька, с трудом помещающая на ближних подступах к рулю свой заметно подросший животик. И указала пальцем на громкую связь мобильника: - Звони!
Волчара ответил не сразу.
- Какая «подписка о невыезде»?!
- Какой суд?
- Прекращение уголовного дела где?
- И разблокировка счетов?
- Вы что, не поняли, за какую именно часть тела мы вас держим?!
- Или эта часть тебе совсем уже за ненадобностью?!
- Или ты в гости к Его Высочеству захотел?!
- Организуем! - на два голоса орали мы по громкой связи, сбиваясь то на ты, то на вы.
Волчара, надо отдать ему должное, не был бы Волчарой, если бы не умел в любых ситуациях сохранять хладнокровие.
- Вы, девушки, новости сегодняшние слышали?
- Только про Оленя. Радио включили, когда выпуск новостей уже заканчивался.
- То-то! Вы бы первую новость послушали, прежде чем кричать.
- И что сегодня идет первой новостью?! - язвительно поинтересовалась Женька. - Волочкова снова не может войти в Большой театр? Курникова вышла замуж за Иглесиаса? Или Пугачева за Галкина?
- Первой новостью сегодня указ президента об отставке кабинета министров.
- Мама мия! И что это значит?
- Это значит то, что ваш покорный слуга на все происходящее выше ни малейшего влияния больше не имеет. Все, что мог, он уже совершил, создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил.
- Литературу в шестом классе вы, экс-министр, учили хорошо. Делать-то теперь что?
- Понятия не имею, что теперь делать. Скажите спасибо, что хоть подписку о невыезде пробить успел.
- А дальше?
- А что дальше? Хоть держите вы меня за то, что держите, хоть бросьте, хоть оторвите, хоть во всех газетах фотографию вашу опубликуйте. Меня угробите, а Оленя вряд ли спасете.
- Урод! - выругалась Женька. - Раньше думать было надо. Пока в фаворе был, Оленя за решетку засаживал и Главного против него натравливал. И как эту травлю нейтрализовывать теперь прикажешь?!
- Будет день, будут и новые допущенные «к телу». Тогда и видно будет, как уголовное дело закрывать и как тебе с твоей старой знакомой договариваться.
- С какой знакомой? - не поняла Женя.
- С Кураевой Лилией Геннадьевной. Знаешь такую? Лично я такую не знала. Но, судя по лицу Жени, это имя ей многое говорило.
- Ладно, девочки, дайте дух перевести! Мне еще личные вещи из министерства вывозить.
- Да у вас там весь кабинет - личные вещи! И комната отдыха. - Мне ли было этого не знать! - Кстати, у вашего помощника должна быть папочка со всеми оплаченными не из госбюджета счетами и протоколами вноса вещей в министерское здание. А то охранники возьмут и не выпустят бывшего министра с тюками и пистолетами...
- Какими пистолетами? - удивилась Женька.
- Дуэльными. Пушкинской поры.
- А зачем пистолеты?
- Капиталовложение. За год дорожают на сорок процентов, - не успела пояснить я, как по громкой связи меня перебил голос экс-министра.
- Стреляться! Самое время. Но, как говорится, не дождетесь! Эх, если чего жаль, так это оформленного «самой Ахвелиди» кабинета! Нигде мне не было так хорошо, как в том пространстве. Это у тебя, Лика, получается куда лучше, чем опальных олигархов из тюряги вызволять.
- И что же нам теперь делать?
- К Бутырке ехать, забирать вашего драгоценного Оленя домой. Недооцениваете вы, сколько я успел-таки назад отыграть! Ходор до сих пор сидит, а Оленю после нар и подписка о невыезде раем покажется.
- Интересно, а что с собой к тюрьме надо брать? - нажав на мобильнике кнопку отбоя, спросила я, чтобы хоть что-то спросить. Сердце уже впереди меня бежало навстречу Оленю.
- Понятия не имею. Может, теплые вещи? - предположила разворачивающая машину в сторону Бутырки Женя. - Его летом арестовывали, теплых вещей у него может и не быть.
- Ему прогулки были положены. Гулял же он в чем-то.
- Гулял, наверное. Но вещи лучше захватить. Димка, как назло, в институте.
- Но Тимур должен быть дома. У меня дома, - поправилась я, поспешив объяснить присутствие бывшего мужа в моей квартире: - На каникулы проведать мальчишек приехал. - Не признаваться же теперь, что за минувшую осень оказалась пару раз в одной постели с бывшим мужем - воздержание проклятое довело, но ничего, похожего на наши прежние полеты к счастью, не вышло. Сыгранно и технично, но не более.
Женька в мои объяснения не вслушивалась, только улыбнулась.
- Позвони Тимке, пусть бывшему олигарху куртку какую-нибудь привезет. И надо еще Лане позвонить, переориентировать ее с мамочки на самого Оленя. Психологиням положено знать, что с отсидевшими в тюрьме олигархами делать, как их к жизни возвращать...
***
Сердце колотилось так, как не колотилось с ранней юности. И кто это сказал, что с годами способность испытывать любые чувства становится слабее? То, что бурлило сейчас во мне, было настолько сильнее всего, когда-либо мною пережитого, что казалось, переполнявшее напряжение вот-вот хлынет через край. И затопит все вокруг.
Еще несколько минут, и я увижу того, кого хочу видеть больше всего на свете. Хочу и боюсь, что человек, который выйдет сейчас из-за тех тяжелых дверей, будет не Оленем, не тем Оленем, которого я жду. Что он появится, а я ничего не почувствую, как не почувствовала в августе, увидев на пороге свекровиного дома живого и невредимого Тимку. Что меня не шибанет током. Что сердце мое не выпрыгнет из груди, не понесется вскачь, отдаваясь бешеным ритмом в каждой частичке моего тела - и на висках, и за ушами, и под коленками. Что Олень выйдет, и мир не перевернется.
Олень вышел.
Мир перевернулся. И снова стал тем миром, в котором не жить, не чувствовать было нельзя. Только Олень об этом мог и не знать.
***
Когда дверь «Магеллана» за протиснувшимся сквозь строй телекамер и репортеров Оленем захлопнулась, наступила пауза. Странное, неведомое прежде напряжение повисло в воздухе, и каждый из нас неловко молчал. Словно мы все, такие разные, абсолютно разные, противоположные, противоречащие друг другу люди были вместе, поставив себе задачу дойти именно до этой точки. До точки, до которой поодиночке нам было не дойти, - до освобождения Оленя.
Теперь точка эта была поставлена. Точка, оказавшаяся неприятным многоточием, сотворенным нежданной отставкой правительства, пошатнувшей позиции Волчары во властных структурах, не позволившей ему до конца отыграть то, что сам и наиграл. Но все же теперь Олень, похудевший, осунувшийся, посеревший Олень был на свободе. И наш общий путь на этом можно было счесть законченным.
И теперь мы сидели в этом, со всех сторон окруженном телекамерами и фотовспышками джипе, чьи тонированные стекла спасали нас от излишне любопытствующего ока недавних Женькиных соратников по борьбе за сенсацию. Сидели и не знали, что друг другу сказать.
А что, собственно, мы могли сказать? Есть в жизни минуты, перед которыми все слова бессильны.
Так и сидели. Смотрящий на меня Тимур. Я, не сумевшая заставить себя отвести взгляд от Оленя. Недавний узник Бутырки, не сводящий глаз с Женьки и ее ставшего для него полной неожиданностью живота. И сама Женька, вглядывающаяся куда-то вглубь себя.
Сидели и ждали, кто повернется первым.