После боя с Буффало Ставр провалялся три дня. Таких травм, из-за которых стоило серьезно беспокоиться, вроде не было, но чувствовал он себя паршиво, как никогда. Он ничего не ел и отпивался джином, которым его снабдил Хиттнер, за деньги, естественно.

Время от времени возле койки Ставра с сочувствующим и заинтересованным видом возникал Дренков-ски. Он настойчиво искал случая оказать какую-нибудь услугу и установить дружеские отношения. Поляк вежливо показывал, что хочет сблизиться, но Ставр чувствовал, что у него есть какая-то своя цель и все его маневры не бескорыстны. В его глазах Ставр иногда ловил такое выражение, точно Дренковски знал что-то такое, что их связывает.

Это раздражало.

На четвертый день утром, когда все арестанты поползли в столовую, Дренковски заскочил в казарму и спросил, не надо ли принести Ставру чего-нибудь поесть.

Ставр с усилием разлепил все еще запухшие веки.

— Отойди от меня, — сказал он. — Отойди далеко. Он повернулся на бок, спиной к Дренковски.

Пользуясь тем, что Ставр не видит его лица, поляк усмехнулся так, словно припрятал в рукаве пятого туза.

После завтрака появился Текс.

Ставр приподнялся, засунув тощую подушку повыше под спину. Убедившись, что он ничего не имеет против того, чтобы пообщаться, Текс присел на койку.

— Какого черта вонючка Дренковски крутится возле тебя? — спросил он. — Чего ему от тебя надо?

— Не знаю. Он не говорит, ждет, наверное, пока сам догадаюсь.

— Может быть, он хочет отсосать у тебя?

— А он к кому-нибудь с этими делами приставал?

— Вроде нет. Я, во всяком случае, не знаю.

— Тогда у него что-то другое на уме. Он смотрит на меня так, будто видел, как я стащил пирожок из буфета. Такие преданные глаза бывают у того, кто на тебя настучал.

— Ну и черт с ним. Ты вообще как?

— Нормально. Джин здорово помогает.

Ставр нагнулся и взял с пола из-под койки бутылку.

— Спирт, — продолжил он, — оттягивает на себя воду и подсушивает. Видишь, с морды отеки уже почти сошли.

Он поднес бутылку к губам, отпил немного и протянул Тексу.

— Хлебни.

Рейнджер приложился к бутылке без лишней скромности.

— Там бабы пришли, — делано небрежно проговорил он, но зрачки прыгали, как у человека, который долго сдерживался, приберегая свой сюрприз, и наконец выложил его.

Ставр изумленно уставился на Текса:

— Какие бабы? Что ты вешаешь? Какие здесь могут быть бабы?

— Черные, конечно, как обезьяны. Не рассчитывай, это тебе не гастролирующий бордель для офицеров.

— Нет, я не о том. Как они здесь вообще оказались?

— Пришли. Они иногда приходят.

— Ну ладно, Текс, вообще-то за такие шутки морду бьют, но я сейчас не расположен ни давать по морде, ни получать.

— Я бы с тобой так не пошутил. Видишь, ребят до сих пор нет. Все пошли смотреть на баб.

Женщины пришли на рассвете. Обитатели лагеря к тому времени уже завалились спать, поэтому никто не видел этого фантастического, почти библейского зрелища. Утомленные путешествием, женщины шли караваном, одна за другой. Каждая несла на голове тюк, завернутый в травяную циновку, а в руках — глиняный кувшин для воды. Кувшины уже были пусты, и для того, чтобы женщины смогли проделать обратный путь, мужчины, к которым они пришли, должны были наполнить их водой из скважины. Развязав тюки, женщины достали острые каменные скребки и принялись рыть в спекшейся глине длинные, неглубокие ямки. Каждая застелила свое ложе тряпками и на принесенных с собой бамбуковых колышках натянула низкий полог из циновки, под которым можно было только лежать. Утром кто-то заметил их стоянку за колючей проволокой. Новость пронеслась по столовой, как степной пожар.

Обитатели лагеря собрались за бараком, разглядывая женщин по другую сторону колючей проволоки. Одни негритянки еще спали под пологами, защищающими их от солнца, другие сидели возле своих гнезд или медленно прохаживались, колыхая короткими юбочками, сделанными, казалось, из полосок ткани. На самом деле это была не ткань, а кора дерева, выскобленная и размятая таким образом, что стала похожа на тонкую, мягкую замшу. Полоски были сшиты только наверху, юбки крепились на бедрах, оставляя открытыми гладкие, как полированное черное дерево, округло выступающие животы. Груди по обычаю африканских женщин оставались обнаженными. У одних они были маленькими и торчащими, как у девочек, у других — зрелыми, тяжелыми, но еще не отвисшими. Шеи, запястья и щиколотки украшали ожерелья и браслеты из ракушек, камешков, цветных бусинок, птичьих перьев, рыбьих зубов и семян причудливых форм. Тела женщин без выраженной талии и бедер были глубоко прогнуты в поясницах. Прямые стройные ноги заканчивались грубыми, широкими и плоскими ступнями. От хождения босиком по раскаленной, как угли, земле на подошвах образовались сплошные мозоли, толстые, как подметка сапога.

Ставр и Текс обошли барак и увидели толпу мужчин. Они стояли или сидели на корточках и смотрели на женщин горящими глазами.

Буффало с мордой, помятой не меньше, чем у Ставра, с багровым рубцом на здоровенной шее, на-бычась, бросил на своего врага угрожающий взгляд Ставр считал, что юаровец просто получил то, на что сам напросился. Он не собирался унижать противника, выставлять его на посмешище и стреножил его потому, что Буффало затеял эту подлянку с удавкой. Но Ставр, конечно, не рассчитывал, что теперь они легко разойдутся: после такого позора он занял у Буффало первое место в черном списке, стал врагом номер один. Так же думали все остальные. Но сейчас их распря никого не интересовала. Мужчины смотрели на женщин за колючей проволокой и свирепо косились друг на друга. Черных самок было мало, а каждый хотел удовлетворить свой голод первым.

С точки зрения европейца, женщины были далеко не красавицы, но от них шел бешеный сексуальный призыв. Надменные и покорные женщины ждали.

— Смотри, у той сиськи торчат, как у козы, — Текс показал на одну из женщин. — И такой маленький животик. Так бы и съел ее животик. Нужно оставить ей немного еды и наполнить водой кувшин и можешь драть ее сколько захочешь. После тебя ее еще на целый взвод хватит.

— Интересно, в лавочке у Хиттнера есть презервативы? — спросил Ставр.

Текс воззрился на него, как на идиота:

— Ты что, дурак? С презервативом они с тобой трахаться не станут.

— Почему?

— А зачем они, по-твоему — сюда притащились? Им забеременеть надо.

— А куда у них мужики подевались?

— Никуда, просто они от своих плохо беременеют. Ты ничего не слышал про близкородственное скрещивание и вырождение племен?

— Выходит, они сюда посылают своих баб, чтобы улучшить породу?

— Я думаю, их никто не посылает, они сами приходят. Этих диких баб, как верблюдиц, хоть привязывай, хоть убивай, если ей надо, все равно уйдет.

— Честно говоря, меня не радует, что в этом проклятом месте может родиться ребенок с моим генетическим кодом, с моей наследственной памятью. Будет жить в этом аду, вечно дохнуть с голоду, и я буду об этом знать.

Текс расхохотался:

— Откуда ты знаешь, кто попадет в цель — ты, я или, например, Дренковски? И из-за каких-то там сраных генов ты откажешь себе в своем законном удовольствии? В жизни не слышал ничего глупей!

Одна из женщин подошла к колючей проволоке и просунула между рядами пустой кувшин для воды. Сразу несколько мужчин бросились вперед, чтобы схватить его. Тут же раздались первые удары и бешеная брань. Пыль поднялась столбом над дерущимися.

— Может, ты и прав насчет генов, может, это действительно гнилая идея, зато утешает, — Ставр задумчиво наблюдал за потасовкой. — Драться за право первой ночи я сейчас все равно не могу.

Текс фыркнул и рассмеялся:

— Вот это понятно. Извини, друг, но в таком деле каждый за себя.

С невинно-безразличным выражением на физиономии Текс каким-то неконкретным, вроде бы прогуливающимся шагом двинулся к выходу из лагеря. Но его маневр засекли. Несколько человек бросились следом. Чтобы сохранить отрыв, Текс принял спринтерский старт.

Ставр вернулся в барак и растянулся на койке. Ему было душно, жарко, от грязного матраса невыносимо воняло. В воображении Ставра всплывали картинки одна забористей другой. Но он боролся со своими порнографическими фантазиями с упорством отшельника, искушаемого в пустыне. Воздержание Ставр предпочел не совсем по той причине, о которой он сказал Тексу: идея действительно была слишком абстрактна и, следовательно, слабовата. Настоящая причина была проще и практичней. Ставр боялся подцепить какую-нибудь гадость, без презерватива занимаясь сексом с чернокожей девкой, черт знает откуда взявшейся в этой раскаленной, как адский крематорий, дыре. Угроза заразиться по вине кого-то из соплеменников могла и не остановить его, ведь не останавливала же она других. Как сказал один циник: «От любви случаются дурные болезни. А они излечимы». Но его оптимизм развеялся бы, как сон, если б ему случилось увидеть хотя бы парочку из тех картинок, которые видел Ставр.

Вырабатывая у своих парней привычку держать эмоции под контролем и умение отказываться от самых естественных, даже жизненно необходимых желаний, Командор не возлагал особых надежд на морально-дидактические беседы. Он показал им фото-и видеоматериалы с картинами неизвестных европейской медицине специфических болезней, встречающихся в глубине не освоенных цивилизацией районов Африки, Южной Америки и Юго-Восточной Азии. Шок от вида неизлечимых язв, гниющей, разлагающейся, отваливающейся кусками плоти наступал такой, что уже не требовалось никаких слов. При виде этих кадров мужикам, способным пройти сквозь огонь и воду, становилось дурно, как слабонервным дамочкам.

Лагерь стоял на ушах. Порядок и по-своему организованное существование в резервации для искателей наживы и приключений, как и следовало ожидать, оказались весьма непрочными. Драки вспыхивали по любому поводу, все ходили с побитыми мордами и ободранными кулаками. Хиттнер и охранники ни во что не вмешивались и только в одном пункте твердо держали оборону: женщинам запрещалось входить на территорию лагеря. Поэтому большая часть разборок происходила в становище за колючей проволокой.

Выползавшие с заходом солнца из-под циновок женщины стали похожи на грязных, похотливых обезьян, от запаха и вида которых могло стошнить. В душе Ставр жалел, что с самого начала не проявил достаточной решительности и не отбил себе юную, относительно чистенькую самочку в нарядных браслетах и ожерельях, вроде той, на которую показал ему Текс. Но потом ему в голову пришла другая, гораздо более интересная мысль. Женщины появились в лагере не случайно, они знали дорогу и, судя по их пустым кувшинам, несколько дней были в пути. Значит, из лагеря можно добраться куда-то и без помощи вертолета. Только куда? По вполне понятным соображениям Ставр не доверял никому из тех, кто его окружал. Текс был симпатичный и вроде порядочный парень, но

Ставр все же решил, что безопасней узнать, откуда пришли женщины, спросив у них самих.

За ужином он отделил половину своей порции риса и тушенки. Пока он оставался единственным, кто не отметился в стане чернокожих вакханок, поэтому дележ пайки был замечен и прокомментирован соседями по столу. Ставр не поскупился на сдачу, так что местные юмористы ему слегка задолжали.

Острота страстей вокруг женщин уже заметно спала. Иерархия была восстановлена с помощью кулаков, и каждый определил для себя тех женщин, которым он оказывает предпочтение, и тех, которыми пренебрегает. Таким образом, произошел раздел и установился порядок. Ставр не собирался нарушать его, влезая не в очередь и нарываясь на то, чтобы его тут взялись учить хорошим манерам. Женщина, которую он наметил, была не самой удачливой в смысле успеха у мужчин. Черная юбочка указывала на то, что ей больше двадцати пяти лет (Ставру объяснили, что на тех, кто моложе двадцати пяти, юбочки красные). Но судя по тому, как обходились с ней соплеменницы, она была у них в авторитете, что называется, «старшая кобыла в косяке». Для получения оперативной информации нужна была женщина поумней и поопытней, поэтому Ставр выбрал ее.

Женщина невозмутимо приняла подношение Ставра и спрятала еду в своих тряпках. Может, она была не голодна, а может, обычай запрещал ей есть, пока она не удовлетворит желание мужчины. Слова не требовались, откровенными жестами негритянка показала, что, выражаясь языком европейцев, «готова делать любовь». Ставр помнил похабные рассказы о выносливости и необыкновенной сексуальной силе негритянок. Боковым зрением он видел у соседней лунки в земле две задранные черные ноги и дергающийся белый зад, выскользнувший из спущенных штанов. Зрелище было безобразное и возбуждающее до сумасшествия, к тому же сопровождающееся соответствующими звуками. Ставр почувствовал, как кровь подкатила под сердце, злые пульсы забились в разных точках, напряглись мускулы внизу живота. Он был голоден, чертовски голоден и легко мог потерять контроль над собой. Жестом приказав негритянке следовать за ним, Ставр быстро пошел прочь от становища. Усилием воли он подавил возбуждение и переключил мозги на то дело, ради которого пришел сюда.

Бесшумно ступая босыми ногами, негритянка шла следом за ним.

«Интересно, — подумал Ставр, — как долго она будет идти за мной, не возражая и ни о чем не спрашивая?»

Отойдя подальше от становища, Ставр нашел место, хорошо освещенное луной. Глина казалась белой, каждый камешек на ней был виден, как на листе бумаги. Ставр сел на землю.

— Садись, — приказал он и жестом показал, чего он хочет.

Негритянка опустилась рядом с ним. Ставр почувствовал животный жар, который тело женщины излучало в холодном ночном воздухе, но оно испускало также и ни с чем не сравнимую вонь.

Стараясь не смотреть на зрелые груди с торчащими сосками, Ставр достал из кармана заранее найденную острую щепочку Ею было удобно рисовать на земле. В стиле наскальной живописи Ставр изобразил человеческую фигуру с признаком мужественности — показал «я». Рядом он нарисовал фигурку поменьше с двумя окружностями в верхней части — показал «ты».

Женщина рассматривала рисунки. Но по ее неподвижному лицу трудно было угадать, что она думает и чувствует. Ставр боялся, что, поняв, чем он собирается с ней заниматься, негритянка, чтобы ночь не пропала зря, встанет и уйдет в становище. Но она взяла у него щепочку, очертила трапецией бедра женской фигуры, обозначив таким образом юбку, и поставила точку там, где должен быть пуп. Затем она перечеркнула ломаными линиями запястья, щиколотки и шею фигуры: женщина украшена браслетами и ожерельем.

Усовершенствовав свое изображение, негритянка принялась за другое — мужское. Она провела горизонтальную линию в верхней части головы, пристроила на ней треугольник — действительно, на Ставре была панама.

Ставр выразил восхищение. Но затем негритянка невозмутимо стерла гордо нарисованный признак мужества. Это вызвало у Ставра шок. Что она имела в виду? Может, ему следует понять это как дерзкий упрек в том, что он не проявляет подобающей мужчине сексуальной агрессивности? Но он успокоился, увидев, как негритянка провела тонкие линии по талии и щиколоткам. В отличие от мужчин ее племени, он не ходил голым, и бесстрастная художница показала, что он в штанах. Установив таким образом некоторое взаимопонимание, Ставр с помощью рисунков и жестов попытался объяснить негритянке, что он хочет узнать, откуда она пришла.

Женщина взяла щепочку и нарисовала круг неправильной формы. Внутри круга она изобразила большую рыбу. Сбоку нацарапала фигурки женщин, а внутри над рыбой — мужчин, вооруженных дротиками или острогами. Рисунок выглядел очень живо и выразительно. Глядя на него, Ставр представил затерянное в пустыне озеро, наверно питающееся ключами, бьющими из подземных источников, больших рыб, плавающих в толще воды, мужчин, охотящихся за ними с дротиками или острогами, женщин и детей, ожидающих их на берегу. Наверно, они так же, как здесь, возле лагеря, роют в земле ямки и натягивают над ними сплетенные из травы циновки или лепят хижины из глины.

Ставр нарисовал фигуру, которой обозначал себя, и показал, что он приходит в поселение. Женщина отрицательно покачала головой и, забрав у него щепочку, быстро начертила несколько мужских фигур, нацелившихся в пришельца острогами. Понятно: если он нарушит границу территории племени, его убьют. Но Ставр понял и то, что уходить с женщинами к их озеру не имеет смысла, потому что оттуда идти некуда.

Он разочарованно вздохнул, поднялся на ноги, собираясь стереть рисунки подошвой ботинка, но напоследок взглянул на них сверху и увидел, что все, нарисованное негритянкой, каким-то непостижимым образом обрело реальный, повествовательный смысл — стало мифом. Если бы рисунок был сделан на материале более прочном, чем глина, и сохранился, то через тысячу лет археологи спорили бы о том, кто был пришелец, явившийся в селение рыбаков, — космонавт или пророк? А это был московский парень, офицер секретного подразделения Госбезопасности, вместе с бандой солдат фортуны пристроенный до выяснения обстоятельств в такое место, где он начисто был лишен возможности доставлять неприятности законопослушному обществу.

Обстановка в лагере стала взрывоопасной, как гремучая смесь. Женщины исчезли так же внезапно, как и появились, но их кратковременные гастроли активизировали в далеко не самых кротких парнях всю их агрессивность. Ставр слышал, как Текс сказал одному приятелю:

— В воздухе пахнет кровью. Я этот запах хорошо знаю. Вот увидишь, кончится тем, что кого-нибудь убьют.

— Да многие уже вцепились бы друг другу в глотки, если бы Хиттнер не предупредил, что расстреляет того, кто жив останется, — ответил приятель.

Ставр тоже был напряжен так, словно внутри у него был спрятан арбалет и невидимая рука закручивает и закручивает винт, натягивая тетиву. От злости он отощал. Кажется, остались одни сухожилия и нервы. Кожа обтянула заострившиеся скулы, в глазах зажегся желтый волчий огонь. Волосы отросли, и щетина на щеках начала уже курчавиться. Бритвы не разрешалось иметь никому, время от времени всех желающих брил и стриг один из охранников. Но, боясь заражения крови и СПИДа, большинство обитателей лагеря предпочитало не пользоваться этой услугой.

Даже просто перемещение по территории лагеря превратилось в прогулку по минному полю. Ставр постоянно был начеку и следил, чтобы случайно не задеть кого-нибудь из тех, кто косо на него поглядывает. Периферийным зрением он постоянно отслеживал Буффало, хребтом чувствуя, где находится враг номер один. Зато Дренковски совершенно утратил свой непонятный интерес к Ставру. У него был вид человека, который терпеливо ждет чего-то и озабочен только тем, чтобы сохранить в целости шкуру.

Время от времени в лагерь прилетал вертолет с сотрудниками следственной комиссии. Обычно это были два человека, они располагались в кабинете Хит-тнера и вызывали кого-нибудь из арестованных для допроса. Иногда после этого очередной счастливчик покидал лагерь. В день прилета комиссии все, несмотря на невыносимый зной, выползали из казармы, собирались возле конторы Хиттнера и ждали вызова. Не для всех отлет из лагеря означал свободу, но любые неприятности были предпочтительней дальнейшего пребывания здесь.

О Ставре сотрудники комиссии словно забыли. Вначале это почти не вызывало у него эмоций, теперь — приводило в бешенство. Нетерпение и раздражение достигали уже критической точки, он был на грани взрыва, и доя того, чтобы держать себя в руках, требовалось предельное напряжение воли. Но Ставр считал, что все это выматывание нервов устраивается специально, а значит, он должен выдержать — не сорваться, не превратиться в психопата. Волки-психопаты подлежат санитарному отстрелу.

Когда комиссия прилетела в очередной раз, среди прочих вызвали Текса. Из конторы Хиттнера он вышел сияя от счастья.

— Все, — заявил он, — они наконец решили, что единственное обвинение, которое можно мне предъявить, — это нарушение законов США о нейтралитете. В ближайшее время меня отправят домой!

— Ну, отправят домой, а что дальше? — спросил Ставр.

— Будут судить, — ответил Текс. — Один мой приятель уже прошел через это. Его выпустили из тюряги через семьдесят пять дней после приговора. Надеюсь, то же будет и со мной. Погуляю с девочками, отдохну, а потом опять подпишу контракт и поеду куда-нибудь.

Отклонив приглашение Хиттнера пообедать с ним, сотрудники военной полиции забрались в вертолет и весьма резво отбыли в направлении мест, где пообедать можно было с большим комфортом. Обитатели лагеря с тоской проследили, как вертолет взмыл над ущельем и скрылся из вида. Впереди был бесконечный день в вонючей духоте казармы, сосущая сердце тоска и одурь безделья.

Толпа арестантов потащилась в казарму.

Вдруг Ставр увидел Буффало буквально в трех шагах от себя. Юаровец шел на него. Встретив его взгляд одержимого, Ставр понял, что это — атака. Зрачки Буффало — Ставр четко видел их — были как черные дыры, окруженные синеватым пламенем. Мозг Ставра мгновенно превратился в компьютер, управляющий боевой машиной. Исчезло сознание своего «я» и все прочие ощущения, мешающие действию систем защиты и нападения. Как будто невидимый луч радара вонзился в черные дыры зрачков противника, и Ставр так отчетливо понял, что в руке Буффало нож, как будто ребристую рукоятку сжимала его собственная ладонь.

Ни Текс, ни остальные, кто оказался поблизости, ножа у Буффало не видели, потому что клинок был плотно прижат к руке с внутренней стороны запястья.

Атака Буффало была стремительна, как бросок кобры, а дистанция так коротка, что у Ставра не оставалось ни одного шанса уклониться или парировать удар.

Отведя руку назад, Буффало одним движением кисти перебросил нож клинком вперед. Сверкнула полированная сталь. Короткий, почти в упор удар был неотразим.

Все, кто был поблизости, увидели, как Ставр согнулся. У всех возникла одна мысль — нож вошел ему в живот по самую рукоятку.

Но Буффало чувствовал, как нож свободно уходил в пустоту, словно он промахнулся, чего не могло быть. Руки Ставра намертво, словно капканы, сжали его запястье и локоть. Резко согнувшись, Ставр рванул руку с ножом на себя, направляя клинок параллельно своему корпусу. Нож скользнул, не задев его. Уходя с директории удара, Ставр переломил руку Буффало в локтевом суставе, повернул назад кисть, сжимающую нож, и вогнал клинок в грудь врага.

Из глотки Буффало вырвался дикий рык. Его рука все еще сжимала рукоятку. Он конвульсивно дернул нож, но клинок на всю длину вошел в тело и застрял,

Буффало не смог его вытащить. На лице Буффало появилось смешанное выражение изумления и бешеной злобы. Колени согнулись, он осел и тяжело завалился на землю.

Все произошло настолько быстро, что даже сознание самого Ставра четко зафиксировало только начало атаки и конечный результат. Теперь, выйдя из боевого транса, он с ужасом посмотрел на Буффало. Юаровец часто, судорожно дышал — на одних вдохах, почти не делая выдохов. Клинок плотно засел в ране, крови не было. Судя по тому, под каким углом торчала рукоятка, клинок перерубил одно из нижних ребер и снизу вверх вошел под сердце. Возможно, он даже надсек сердце. Рана была смертельна. Но в теле Буффало еще был большой запас жизненной силы.

Ставр поднял голову, посмотрел на тех, кто стоял вокруг, и понял, чего от него ждут. Чтобы прекратить муки Буффало, достаточно было только выдернуть из раны нож.

Ставр наклонился над умирающим. Буффало с усилием оторвал от земли голову и с безрассудной яростью посмотрел на Ставра. Он не верил, что все уже кончено.

Когда Ставр взялся за рукоятку ножа, пальцы Буффало вцепились ему в руку, казалось, если б юаровец смог дотянуться, то впился бы зубами. Ставр выдернул клинок. Кровь хлынула из широкой раны. Глаза Буффало вылезли из орбит, как у человека, срывающегося в пропасть. Тело задергалось в последних конвульсиях.

— Что происходит, дьявол вас всех возьми? — На месте происшествия появился Хиттнер. — А ну, прочь с дороги! Что? Кто, мать вашу, прикончил этого идиота?

Его взгляд натолкнулся на нож в руках Ставра.

— Ты?! Где, мать твою, ты взял нож?

— Вытащил из него, — ответил Ставр, указав на труп Буффало.

Охранник схватил Ставра сзади за воротник и вывернул за спину руку с ножом. Налетевший сбоку другой охранник ударил кулаком в живот и вывернул за спину вторую руку. Нож полетел на землю. На запястьях защелкнулись наручники. На Ставра обрушился град изощренных, подлых ударов, какие обычно практикуют конвоиры и надзиратели тюрем. Однако даже со скованными за спиной руками он был далеко не так безопасен, как казалось охранникам. Одного из двух он наверняка смог бы завалить. Но Ставр понимал, что, искалечив кого-то из людей Хиттнера, он уже не сможет рассчитывать ни на какую справедливость со стороны начальника лагеря.

— Хиттнер! — заорал Ставр, пытаясь устоять на ногах под градом беспощадных ударов. — Я не виноват! Твою мать, останови их!

— Ладно, все. хватит с него. Дай сюда нож, Мейнс. Один из охранников поднял выпавший из руки

Ставра нож и подал Хиттнеру.

— «Кабар», боевой нож морского пехотинца, — пробормотал Хиттнер, рассматривая орудие убийства. — Еще раз спрашиваю, где ты его взял?

— Я уже сказал, что вытащил его из тела Буффало, до этого я до ножа не дотрагивался. Буффало пытался выпустить мне кишки, это точно. Но я отбил удар, и он напоролся на свой нож.

— Мистер Хиттнер, сэр, — вдруг нервно вмешался Дренковски, — Ставр говорит чистую правду. Я был рядом и видел, как все было. Буффало первый бросился на Ставра.

— Но ножа у него не было, — воинственно заявил Буч, тот парень, который передавал Ставру вызов Буффало.

— Он держал нож вот так, — Дренковски прижал левую ладонь ребром к запястью правой руки. — Никто ножа не видел, пока он не перебросил его клинком вперед, — поляк совершенно точно повторил движение Буффало.

Ставра удивило, что Дренковски защищает его так решительно и с такой горячностью.

— Да, я это видел, — подтвердил Текс. — Клинок сверкнул на солнце. И вообще все видели, что, когда Буффало упал, он еще сжимал рукоятку. Ставр действительно не дотрагивался до ножа.

— Ставр убил Буффало, — сказал Буч. — Все видели, что он выдернул нож израны и Буффало умер.

— Я выдернул нож, потому что не хотел, чтобы он зря мучился.

— Да, но перед этим ты всадил в него «ка-бар» по самую рукоятку, — уточнил Буч, — и ты должен был довести дело до конца. Никто не стал бы за тебя этого делать. Мистер Хиттнер, вы поклялись, что если кто-нибудь кого-нибудь убьет, то вы расстреляете того, кто останется в живых.

Хиттнер вплотную подошел к Ставру и, задрав голову на короткой шее, посмотрел из-под полей своей черной пыльной шляпы.

— Какого черта ты вытаскивал нож из этого бешеного придурка?

Судя по тону и выражению глаз Хиттнера, ему совсем не хотелось выполнять свою клятву.

— Это твоя вторая ошибка, счастливчик.

В толпе арестантов раздались злобные выкрики. За ними последовал уже настоящий рев. Большинство требовало немедленной казни. Дело не в том, что у Буффало было столько друзей или многие не любили Ставра. В общем, здесь каждый был за себя, и всем было наплевать друг на друга. Но обстановка в лагере уже так накалилась, что какое-то событие должно было наконец разрядить атмосферу. Ставру просто не повезло, что именно ему выпало стать козлом отпущения.

Вот когда Ставр вспомнил Герхарда — наемника, расстрелянного генералом Агильерой. Очевидно, настал его час, чтобы, как сказал Герхард, иметь мужество рассмеяться. Ставр высоко поднял голову и расправил плечи. Золотистые, как у тигра, глаза сощурились. Единственное, что выдавало его, — это пот. Крупные капли выступили на лбу, поползли по скулам, исчезая в темной, сильно отросшей щетине.

К месту происшествия уже сбежались все охранники. Размахивая оружием, они удерживали толпу на расстоянии от Хиттнера и Ставра. Такс и еще несколько парней пытались переорать остальных, требуя справедливого решения дела. Хиттнер оглянулся и посмотрел на кого-то в беснующейся толпе. Ставр машинально посмотрел в том же направлении и увидел физиономию Дренковски, такую же потную, как его собственная, и такую отчаянную, как будто расстрел угрожал самому поляку.

«Будь я проклят, — мгновенно пронеслось в голове Ставра, — Хиттнер и вонючий поляк заодно, эти суки о чем-то договорились. Дренковски смотрит на меня, как на козыря, на которого поставил собственную шкуру. Он боится, что его карта бита».

— Кончайте драть глотки! — заорал Хиттнер, силясь переорать толпу. — Тот, кто сейчас не заткнется, пожалеет об этом! Ставра расстреляют. Я обещал, значит, так и будет.

Толпа смолкла и напряглась в ожидании.

— Но прежде я должен узнать, у кого он или Буффало достали нож, — продолжил Хиттнер. — Пока я это не выясню, Ставр посидит в карцере. Все! Расходитесь. Шоу окончено.

Решение Хиттнера вызвало у Ставра сумасшедшую радость и одновременно трезвое понимание, что отсрочка приговора иногда много хуже его немедленного приведения в исполнение. Но все же главное — он будет жить еще один день, а может, и два.