1
После переезда в Москву Наркоминдел помещался на Спиридоновке, в доме известного купца Гавриила Тарасова, на углу Патриаршего переулка, в окружении особняков, принадлежавших Рябушинскому и Морозову. Потом наркомат занял часть отеля «Метрополь», а в декабре — был переведен в дом страхового общества «Россия», в стиле модерн, на Кузнецком мосту, неподалеку от Лубянской площади. Огромный и светлый, развернутый в полкруга, дом вызывал ассоциации с фантастическим кораблем. Квартиру в «Метрополе», на четвертом этаже слева, в углу здания, Чичерин оставил за собой. Привык. Хотя квартирой это помещение было назвать трудно: два гостиничных номера — кабинет и комната, где стоял рояль. Большое окно кабинета выходило на Китайгородскую стену. Из окна дуло. Жить и работать здесь было трудно. Впрочем, нарком не обращал внимания и на худшие условия. Он поражал всех аскетическим образом жизни, неутомимой, фантастической работоспособностью и полным пренебрежением к своему здоровью, с трудом выдерживающему нечеловеческие перегрузки. Ленин, необыкновенно высоко ценивший Чичерина, не раз обращался и в ЦК, и к самому Георгию Васильевичу с просьбой обратить внимание на свое здоровье. Нарком вмешивался и контролировал решительно все, что происходило в его «епархии». Он работал ночами до рассвета. Такова была выработанная годами привычка, от которой никто не мог заставить его отказаться. Оправдывая свой стиль, он доказывал: «Вопрос стоит не о ночной работе, а о продолжительности моей работы, доходящей до двадцати часов в сутки... Перенесение моего кратковременного отдыха на более ранние часы не уничтожит ночную работу, но, наоборот, продлит ее и еще больше сократит мой отдых ввиду абсолютной невозможности днем отгородить себя от посетителей». Таков был нарком — представитель древнейшего и знатнейшего рода государства Российского, безоговорочно принявший революцию. Чичерин обладал энциклопедическими знаниями, феноменальной памятью. Он знал десяток языков и не уставал изучать новые и новые. Прекрасный оратор, красноречивый полемист, блистательный знаток истории международных отношений, Георгий Васильевич стал прекрасным дипломатом, занявшим по праву место народного комиссара иностранных дел Советской Республики...
Проснувшись незадолго до полудня, поеживаясь от холода (в «Метрополе» топили плохо, соблюдая режим экономии) и наскоро попив чаю (при НКИДе была столовая, но нарком там лишь обедал), Георгий Васильевич пешком отправлялся на Кузнецкий мост. Путь его был выверен в шагах и минутах. Чичерин выходил из гостиницы и направлялся к Малому театру и по Петровке до Кузнецкого. Затем, повернув направо, поднимался к Лубянке. Дорога занимала двенадцать-пятнадцать минут. Георгий Васильевич чувствовал непроходящую усталость. Сказывались годы, плохое питание, возрастающее обилие безотлагательных дел, недостаточное число сотрудников наркомата. От рекомендованных в НКИД Чичерин требовал и высокой культуры, и разносторонних знаний, и умения трезво и быстро разобраться в обстановке. По предложению Ленина на дипломатическую работу были направлены Красин и Боровский, Менжинский и Литвинов, Карахан и Берзин, Иоффе и Мануильский: подбирались и рядовые сотрудники наркомата — обсуждались их деловые и личные качества, взвешивалась возможность отозвания их с фронтов или с прежних должностей; создавалась Коллегия — деловой, рабочий орган комиссариата, ставшая коллективным мозгом Наркомата иностранных дел. Оформлялась структура центрального аппарата, возникали отделы, занимающиеся странами по географическому принципу; секретариат и экономически-правовой отдел информации и печати; создавались курсы по подготовке работников наркомата. Много внимания уделял Чичерин организации заграничных представительств, которые, как правило, не имели еще дипломатического статуса и действовали в трудных, а порой — в открыто враждебных условиях. Всеми силами боролись они за восстановление отношений, признания хоть минимума полагающихся дипломатических гарантий и привилегий. Чичерин вел переписку с полпредами, боролся за экстерриториальность представительств, требовал соблюдения статуса, своевременной выдачи виз, вникал во все мелочи работы за границей. Впрочем, он ничто не считал для себя мелочью.
Выйдя к подъезду «Метрополя», Чичерин зябко поежился, плотнее завернул шею старым шарфом, боясь простуды, которой был очень подвержен. Дул северный, пронизывающий ветер, закручивая маленькими смерчиками сор, окурки и обрывки бумаги на тротуаре. В этот час в центре Москвы казалось довольно многолюдно. И люди одеты получше, чем год назад, отметил про себя Георгий Васильевич. Все же сказался год без войны. Нарком шел своим обычным маршрутом. По виду — весьма обыкновенный интеллигентный человек, среднего роста, в довольно поношенном пальто, со светлой бородкой и усами, карими глазами, глядящими понимающе и пронзительно. Род Чичериных — выходцев из Италии — вел свое начало с пятнадцатого века, когда один из Чичериных, Афанасий, приехал в Россию с посольством греческой царевны Софьи Палеолог. Были в роду и боевые генералы, и дипломаты, и известные губернаторы. И сама династия Романовых воцарилась на престоле не без участия Чичериных: подпись думного дьяка Ивана Чичерина вместе с другими стояла под грамотой об избрании на престол Михаила Романова. Такие повороты совершает история: потомок «государевых людей», опоры трона — стал революционером, большевиком. Мало кто из москвичей, встречавших на улице Георгия Васильевича и даже знавших, что он нарком иностранных дел, мог предположить, что этот большевик, прошедший школу революционной борьбы. — знаток музыки, крупный лингвист. И если знанием французского языка он был обязан горячо любимым писателям, то английский Чичерин постигал не только на улицах Лондона, не только по произведениям литературы, но и на бурных митингах и в мало приспособленных для учебы казематах Брикстонской тюрьмы, куда власти постарались упрятать «русского бунтаря»...
Чичерин думал о телефонном разговоре с Владимиром Ильичем (случалось, они перезванивались по нескольку раз в день, обменивались письмами и документами, согласовывая их) и о последней встрече с ним. Насколько прозорлив и находчив был Ленин, с какой легкостью и умением выбирал решение, которое поначалу и удивляло, и вызывало решительный протест, но впоследствии, проверенное и испытанное жизнью, оказывалось единственным и самым мудрым для данного момента. Ленин всегда учил увязывать внутренние проблемы страны с проблемами внешнеполитическими. Владимир Ильич точно предсказал и изменения, происходящие в мировой экономической системе капиталистических стран, которые, расставшись с идеями реставрации старой России при помощи вооруженной интервенции, придут к необходимости вступать с ней в экономические, а следовательно, и все более крепнущие политические отношения. Владимир Ильич гениально предсказал Геную, подготовкой которой круглосуточно и был занят теперь НКИД. Советская Россия заявляла о своих международных правах. Прошла Вашингтонская конференция, Каннская конференция. Все громче раздавались голоса трезвых политиков: послевоенное переустройство мира требует всеобщего экономического сотрудничества. Капитализм делал первую уступку большевистским Советам. Уступка была вынужденная: капиталисты хотели торговать, им были нужны рынки сбыта...
На Неглинной и Петровке было многолюдно. Здесь особенно рьяно вылезала изо всех щелей всякая нечисть и накипь, считающая, что теперь, при нэпе, ей многое дозволено, теперь она — «соль земли». Зеркальные витрины, лоточники, расплодившиеся, как тараканы. Кокотки, чистильщики, подносчики, продавцы подпольного товара и просто мелкие и крупные жулики... Еще в декабре, во время переезда НКИД на Кузнецкий мост, Чичерин в очередной раз простудился. Обострился хронический фарингит, говорить стало трудно, временами душил кашель... Георгий Васильевич поежился, укутал горло... Всю эту раздражающую нэпманскую публику Чичерин старался не замечать. Просто мелькающие вокруг люди мешали сосредоточиться, думать о главном. А главным теперь была Генуя...
В конце января Чрезвычайная сессия ВЦИКа утвердила состав делегации. Чичерину поручалось возглавить специальную комиссию, созданную Политбюро ЦК РКП(б). А тут некстати обострение болезни. Владимир Ильич потребовал его немедленного ухода в отпуск. Чичерин решительно отказался, утверждая, что отпуск для него равносилен полному уходу: политически он несвоевременен, организационно невозможен. Несколько раз рассматривался этот вопрос. Было принято решение о предоставлении наркому отпуска лишь после завершения работы конференции. Чичеринская комиссия провела двадцать два заседания, по два-три раза в неделю. Различные наркоматы, Госплан, видные ученые и специалисты готовили отчеты и справки по историческим, экономическим, финансовым, правовым и другим вопросам. Георгий Васильевич ежедневно докладывал Ленину о состоянии дел и получал от него записки, содержащие не только указания по поводу дальнейшей подготовительной работы комиссии, но и по поводу смысла выступлений советских дипломатов уже в самой Генуе. Разрабатывалась «широчайшая (по выражению Владимира Ильича) программа», с которой советская делегация должна была сесть за стол переговоров. 28 февраля Центральный Комитет партии принял написанное Лениным постановление о задачах советской делегации на конференции...
«Ленин не едет в Геную!», «Не едет в Геную!» — крича и размахивая над головой газетой, пробежал полуодетый мальчишка. «Ллойд Джордж приглашает Ленина! Ленин поедет в Геную!» — кричал на углу Петровки и Кузнецкого другой продавец газет. Да, сенсация продолжалась, сенсация не утихала ни на миг. Старая лиса Ллойд Джордж предпринимал дипломатический демарш не случайно: британский «лев» хотел публичной дуэли с большевистским лидером, хотел предъявить ультиматум от имени Антанты только руководителю советского государства. Отвода, с одной стороны, аршинные заголовки газет всех стран: «Ленин принял приглашение», «Ленин едет в Геную», «Ленин приглашен». С другой — явное смятение, звериный вой белых эмигрантов: «На все приглашения каннских дипломатов признать большевиков мы отвечаем: „Никогда! Никогда! Никогда!’’»; предостережения фашистов: «Будем надеяться, что... Ленин останется у себя дома, а Италия не очутится под влиянием большевистского фанатизма». Простые люди в разных странах устали от войны, девальваций, лишений и голода. Они хотят спокойно жить под мирным небом, они ждут конференцию, которая должна стать началом мира на земле.
Итак, Генуя! Это экзамен. Это — самая серьезная проверка для всех звеньев аппарата НКИД, испытание и для него, наркома. Преодолевая недомогание, Георгий Васильевич продолжал работать. Работать круглосуточно — как и его наркомат, который действовал ежедневно все 24 часа. Менялись секретари. Менялись стенографы, переводчики и эксперты. Нарко»), переходя из кабинета в кабинет, диктовал по-русски, по-немецки, по-английски, по-французски. В те дни каждая справка, каждый документ, выписка из архивов проходили через его руки. Он сам занимался и подбором технического аппарата для советской делегации. Казалось, не было силы, способной изменить введенный им распорядок. Иностранные корреспонденты передавали из Москвы фантастические подробности об аскетической жизни и нечеловеческой работоспособности наркома...
Чичерин перешел на противоположную сторону Кузнецкого моста. Возле задней стены универмага «Мюр и Мерилиз» толпа густела и спрессовывалась... Минуя один из узких дворов на подъеме Кузнецкого моста, Чичерин заметил долговязого шарманщика в порыжевшем котелкё. Шипящая, нечеткая мелодия бетховенского «Сурка» звучала скорбно и жалостливо. Девочка лет десяти в двух платках поверх телогрейки, в больших, подвернутых у колен валенках, медленно кружилась вокруг шарманки, подпевая что было сил чистым, но слабым, непоставлснным голосом. Чичерин невольно замедлил шаг, присматриваясь. Его задержала музыка. Он подумал о Бетховене, затем, естественно, о Моцарте, о том, что его исследование боготворимого им композитора не продвинулось ни на йоту. В этот момент мелодия окончилась. Из форточек полетели во двор монетки, завернутые в бумагу и обрывки газет. Девочка, гораздо проворнее, чем танцевала, собирала их. Чичерин встретился взглядом с шарманщиком, смутился от желания тоже кинуть несколько медяков — их не оказалось в кармане, — и пошел дальше, думая о совещании в Коллегии, которое ему предстояло провести.
Очень разные по характерам я близкие по судьбам были его соратники по наркомату, профессиональные революционеры, собравшиеся здесь, в «корабле» на Кузнецком мосту, чтобы еще раз (уже в который!) обсудить ход подготовки к Генуе и наметить курс, который займет советская делегация, чтобы провести в жизнь, в статьи протоколов, временных соглашений, а то и договоров ленинскую линию...
Чичерин оглядел членов Коллегии. Они, действительно, были очень разные — Литвинов, Карахан, Красин, Иоффе и другие. Деловой, напористый Максим Максимович Литвинов — точен, аккуратен до педантизма, привык все доводить до конца, бывает упрям, неразговорчив, убедить его не просто, уже не раз возникали споры... Лев Михайлович Карахан — старейший сотрудник НКИДа, дверь в дверь жили они в «Метрополе» с наркомом, ходили друг к другу поздними вечерами, беседовали, пили чай. Единомышленник? Но он порой излишне мягок, углубляется в детали, в частности, которые мешают быстро понять общую ситуацию. Леонид Борисович Красин — человек особый. Политик, крупный инженер. Очень эмоционален, но умеет прекрасно сдерживаться. Отличный организатор, прекрасная память, широкие познания, весел и жизнерадостен, умеет оперировать фактами и цифрами. Он, пожалуй, сторонник английской ориентации. Разоренную войной Германию готов сбросить со щита, это его ошибка. Адольф Абрамович Иоффе — человек сдержанный, весьма «закрытый», похожий на мужика из-за простоватого лица и бороды лопатой. Впрочем, всегда безукоризненный костюм, очки в золотой оправе. Умница, участник Октября, член Петроградского Военно-революционного комитета, ставший дипломатом, полпредом в Германии. Ему-то как никому известна ситуация в стране. Его деловые контакты должны нам помочь. Настроен на укрепление связи с Германией, считает, именно в Германии возможнее прорвать цепь, связывающую капиталистические державы... Однако Иоффе бывает и трудно управляем. Порой ставит наркомат перед уже совершенными делами, перед фактами. А вернее — post faktum. Далеко не всегда считался он и с наркомом. Впрочем, это происходило раньше, еще в восемнадцатом году. Потребовалось прямое в адрес Иоффе указание Ленина о том, что послы без ведома наркома иностранных дел не вправе самостоятельно предпринимать решающие дипломатические шаги. Адольф Абрамович, как настоящий коммунист, воспринял критику, сделал выводы. Однако целиком ли он излечился от своего по-человечески понятного упрямства?..
Совещание началось. С обзором дипломатической борьбы после Канн и накануне Генуэзской конференции выступил Литвинов.
Политическая ситуация в Европе внушала серьезные опасения. Одно за другим менялись правительства: в Италии, в Польше, Греции и Австрии. На волоске висели кабинеты Ллойд Джорджа в Англии и Вирта в Германии. Правительственные верха Франции выступали против конференции. Пуанкаре решительно перечеркивал все, о чем договаривались в Каннах, добивался укрепления Версальского договора, уплаты Франции репараций и всех платежей, сохранения оккупации левого берега Рейна, предварительных гарантий от Советской России в том, что все решения, принятые ранее союзниками (по существу, «подлинный режим капитуляции»), будут подтверждены. Франция активно давила на Румынию, Польшу, Королевство сербов, хорватов и словенцев, Чехословакию, пользуясь всевозможными союзами, соглашениями и блоками. Однако и эти страны, соблюдая свои интересы, учитывая прославянские настроения, рост левых сил, не во всем соглашались с Пуанкаре и не шли во французском фарватере. К тому же боялись, что англо-французский конфликт сможет привести к восстановлению и усилению Германии. Франция упорно стремилась к созданию антисоветского блока на границах Советской России. Однако и Польша, и Латвия, Литва и Эстония весьма настороженно относились к французским посягательствам, тем более что их уже связывал ряд соглашений с Россией. Они маневрировали, опираясь на англо-французские противоречия. Францию изо всех сил поддерживали белоэмигрантские организации. В печати развязывалась антибольшевистская кампания. Распространялись лживые данные о состоянии советской экономики и финансов. Британская империя разваливалась. Шла гражданская война в Ирландии; отпал Афганистан, признанный независимым; росло национально-освободительное движение в Индии; формально пришлось признать независимость Египта. Экономический спад, свертывание производств, нехватка сырья и рынков сбыта наблюдались и в Италии, которая издавна являлась торговым партнером России. Заключение в декабре торгового договора с Советской Россией сразу ж с позволило Италии снизить расходы на импорт. Италия выступала за Геную. Особую позицию занимало правительство США. Оно точно воды в рот набрало в ответ на приглашение прислать представителей в Геную. По мнению Литвинова, подкрепленному рядом газетных сообщений, молчание это прикрывало расхождение внутри правительства, ибо Меллон и Гувер — министры финансов и торговли — высказывались за участие в конференции, хотя более консервативные и влиятельные члены кабинета Гардинга выступали против Генуи, ибо уже усматривали в ней возможный блок европейских стран, готовых выступить с ревизией решений Вашингтонской конференции.
— Заканчивая короткий обзор, — заключил Литвинов, складывая бумаги и снимая сильно увеличивающие роговые очки, — хочу высказать сугубо личное соображение: главный наш противник — Франция, но пока капиталисты хоть как-то, хоть вчерне не договорятся, не сторгуются, они не сядут с нами за стол переговоров.
— Возможно, возможно, — откликнулся Чичерин. — Мы должны быть готовы и к тому, что придется еще ждать. Я уверен, Генуя состоится. Им она нужна так же, как нам, хотя они прекрасно знают нашу политическую доктрину, считают фанатиками и боятся нашей пропаганды. И... своих коммунистов, которые, как Марсель Кашен, атакуют их с открытых трибун и в прессе. Сам факт приглашения нас за стол переговоров — уже победа, победа дипломатическая, основанная на победах в гражданской войне.
Карахан, обменявшись с наркомом взглядом, сказал:
— Разрешите, товарищи, напомнить вам телеграмму Ллойд Джорджа? Цитирую: «Я буду рад, если вы сообщите мне имена ваших делегатов и состав делегации, и по получении этих сведений и указания маршрута, по которому намерены следовать ваши делегаты, я войду в сношения с заинтересованными правительствами и сообщу вам о мерах, принятых к тому, чтобы им были предоставлены все удобства и должная охрана...» Отсюда, как мне представляется, и ряд наших сегодняшних задач: состав делегации, выбор пути. — Карахан вновь взглянул на Чичерина.
Тот нахмурился, изменял излюбленную позу — склоненная набок голова подперта кулаком, поднялся за столом. Сказал:
— Мы должны обменяться мнениями, товарищи. Пусть выступит каждый. Но прежде мне хочется еще раз повторить важнейшие мысли Владимира Ильича — они станут основополагающими в период подготовки и проведения конференции. Они тем более важны, что в правительстве и народе все более утверждается мысль о невозможности поездки Ленива в Геную.
Среди собравшихся пронесся короткий, сочувственный шепоток.
— Граждане Советской России тревожатся за жизнь Ильича. Они не верят капиталистам. Разрешите, я оглашу лишь одно письмо. — Чичерин пошарил по столу, нашел искомое, выпрямился. — Вот что пишет рабочий-путиловец: «Гений его слишком важен для России и для мировой революции, чтобы можно было рисковать его жизнью. Нет, Владимир Ильич, не ездите, поберегите себя. У нас есть достойные дипломаты, которые достаточно авторитетно смогут представить Россию на конференции...» Так вот, товарищи дипломаты, давайте думать, анализировать. Права председателя делегации, по всей вероятности, будут переданы вашему покорному слуге. — Чичерин чуть улыбнулся и сделал паузу, подавив, видимо, приступ кашля. Отхлебнул чая, радуясь, что приступ миновал, продолжил ровным и чуть приглушенным голосом: — Как вам известно, я многократно беседовал с Владимиром Ильичем о Генуе и получал от него важнейшие указания. Позволю прежде всего задержать ваше внимание на моем письме Владимиру Ильичу от десятого марта. Цитирую: «...прошу Вас прочесть нижеследующие предложения и дать Ваши указания. Мы должны выступить с «пацифистской широчайшей программой», это один из главнейших элементов предстоящего выступления, однако ее у нас нет. Есть только отдельные отрывочные моменты в первых директивах ЦК. Мы должны ввести в привычные современные международные формы что-то новое, чтобы помешать превращению этих форм в орудие империализма... В результате мировой войны усилилось освободительное движение всех угнетенных и колониальных народов. Мировые государства начинают трещать по швам. Наша международная программа должна вводить в международную схему все угнетенные колониальные народы. За всеми народами должно признаваться право на отделение... Новизна нашей международной схемы должна заключаться в том, чтобы негритянские, как и другие колониальные народы, участвовали на равной ноге с европейскими народами в конференциях и комиссиях и имели право не допускать вмешательства в свою внутреннюю жизнь. Другое новшество должно заключаться в обязательном участии рабочих организаций... В результате у нас получится очень смелое и совсем новое предложение: ВСЕМИРНЫЙ КОНГРЕСС с участием всех народов земного шара... Конгресс будет иметь целью не принуждение меньшинства, а полное соглашение... Одновременно мы предложим всеобщее сокращение вооружений...» — Чичерин сделал выразительную паузу и добавил: — Хочу познакомить членов Коллегии с ответом Владимира Ильича. Он пишет: «Мне кажется, пацифистскую программу Вы сами в этом письме изложили прекрасно.
Все искусство в том, чтобы и ее и наши купцовские предложения сказать ясно и громко до разгона (если «они» поведут к быстрому разгону).
Это искусство у Вас и нашей делегации найдется...
Всех заинтригуем, сказав: «мы имеем широчайшую и полную программу!». Если не дадут огласить, напечатаем с протестом...
При такой тактике мы выиграем и при неудаче Генуи. На сделку, невыгодную нам, не пойдем...» — Георгий Васильевич положил письмо в папку, сделал глоток чая и продолжал: — Эти же идеи высказаны и в речи Владимира Ильича на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлургов и, без сомнения, известны вам, товарищи. Хочу лишь' акцентировать внимание Коллегии на тезисах, которые станут для нас опорой при выработке текста выступления на открытии конференции. — Он достал машинописный текст. — Итак... Геную мы приветствуем и на нее идем. Капиталистическим странам надо торговать с Россией. Мы, как купцы, завязываем отношения и знаем, что ты должен нам и что мы тебе... угроз не боимся, пугать нас пустячками не следует, ибо от этого только потеряют престиж те, кто пугает... Отступление в смысле того, какие уступки мы капиталистам делаем, закончено, наше экономическое отступление мы можем остановить. Дальше назад мы не пойдем... Если капиталисты думают, что можно еще тянуть и, чем дальше, тем больше будет уступок, — ошибаются. Им можно сказать: завтра вы не получите ничего. Число стран, желающих торговать с нами, увеличивается. Опоздавшие заключить с Россией торговые договора получат худшие условия. — Чичерин сделал паузу. Его большие карие глаза внимательно переходили с одного лица на другое. — Из всего сказанного, — сказал он глухим голосом, — вытекает архиважная, как любит говорить Владимир Ильич, идея. Идея о возможности мирного сосуществования, деловых и мирных отношений стран с различным политическим строем, между капиталистической и социалистической системами. Давайте торговать, — не вооружаться, а разоружаться!.. С другой стороны: не давать ни малейшей надежды противникам, рассчитывающим на нашу капитуляцию, на принятие кабальных условий. Теперь прошу, товарищи, говорить о стратегии и тактике в Генуе. По результатам этого разговора, вероятно, мы и составим проект заявления советской делегации.
Слово взял Красин — стройный, подтянутый, кажущийся даже щеголеватым. Оглядел собравшихся внимательными красивыми глазами. Коснулся седеющей бородки, сказал, пряча ироническую улыбку:
— За позицию Ллойд Джорджа я ручаюсь абсолютно. Встречался с ним, слежу пристально за каждым словом. Опытный демагог, но отлично понимает: не соберет конференцию, его тут же свалят, заставят уйти с политической арены. Генуя должна принести ему крупные дивиденды, звания «главного» пацифиста, трезвого политика, сумевшего «обуздать» страшных большевиков. Это не мало, товарищи. Он вовсе не друг Советской России, тут никто не обольщается. Но первое: он признает, что Генуя может найти лучшие способы послевоенного экономического восстановления Европы. Мирного, товарищи! Второе: он за торговлю и переговоры со страной, которая до войны давала очень много сырья, потребляемого Европой. Третье: Генуя — это «противовес», который ударит по Франции, чья позиция Ллойд Джорджем изучена отлично.
— Однако Ллойд Джордж откровенно заявляет и об оборотной стороне своей позиции, — заметил Иоффе. — Признание Советской России с позиций английского лидера — это признание нами всех старых долгов, возвращение конфискованной собственности иностранцам, прекращение «большевистской пропаганды». Да и надежда его на голод, который принудит нас отказаться от «системы» и сдаться на милость англичанам. Он не останавливается и перед клеветой на нас.
— И я отнюдь не считаю его прямым союзником. Просто, лавируя между крайними консерваторами и оппозицией лейбористов, Ллойд Джорджу придется поработать и на наши интересы. Важно, что в фарватере, пробитом им во льдах вражды к Советской России, пойдут и корабли других стран. Многих стран, — сказал Красин. И повторил: — По-моему, это важно.
— Следовательно, вы предлагаете курс на Великобританию? — спросил Карахан.
— Предлагаю. Не на Францию же?!
— Есть еще Германия, — заметил Чичерин. — Давайте послушаем Адольфа Абрамовича. Он в известной степени старый германофил, ему и карты в руки.
— Главное в том, что Германия задушена репарациями и положение в стране очень тяжелое, — коренастый, плотный, широколобый Иоффе нахмурил брови. Выдержав паузу, он заговорил нарочито сдержанно: — Борясь против давления Репарационной комиссии, рейхсканцлер Вирт тщетно взывает к общественному мнению, доказывая, что две трети расходной части государственного бюджета поглощаются Антантой и лишь треть расходуется на нужды Германии. Иозеф Вирт за Геную. Он надеется решить там все репарационные проблемы, которые являются общегосударственными, первоочередными для его страны. Отсюда ориентация на Англию против Франции — на любых условиях. Сдерживание Пуанкаре — это невозможность оккупации Рура, это чуть ли не предотвращение гибели германского государства. Панацея от всех бед, так сказать.
— Простите, пожалуйста, Адольф Абрамович, — вставил Красин. — Интересно, насколько позиция правительства Вирта разделяется другими партиями? Или мы будем иметь дело с единой и железной Германией?
— С удовольствием удовлетворю ваше любопытство, Леонид Борисович, — улыбнулся в бороду Иоффе, не очень довольный тем, что его перебили, нарушив цельность продуманного обзора. — Тем более что именно об этом я намеревался сейчас поведать. Не задерживая внимания товарищей, можно, пожалуй, сказать так: все буржуазные и социал-демократические партии повернуты теперь лицом к Англии и поддерживают правительство. Даже крайние националисты, требующие полной ревизии Версаля.
— Стоя на коленях перед Ллойд Джорджем и молясь на него, немцы изо всех сил пугают его победой большевизма не только в Германии, но и во всей Европе, — заметил Литвинов. Он снял очки, глаза его стали добрыми и беспомощными, не соответствующими его сильному характеру известного партийного конспиратора. — Если Антанта будет продолжать нажим на Германию, там закономерны политические беспорядки. То есть опять революция, — он протер и надел очки.
— Совершенно верно. Так считает и Ратенау, — добавил Иоффе. — Не будет Германии, рухнет Европа.
— Еще один фактор, — вставил Чичерин. — Притом весьма важный. И перспективный для нас. Немцы напуганы тем, что восстановление Европы произойдет без их участия, Германию не допустят к дележу «русского пирога». Если мне не изменяет память, именно Ратенау высказался уже за обсуждение экономических вопросов напрямую между Германией и Советской Россией.
— Да, Ратенау, — заметил Красин. — Он не скрывает колонизаторских планов! Он лгун и фарисей!
— Он прежде всего миллионер, Леонид Борисович! Он — торговец. У торговцев, как известно, жажда наживы превалирует над всеми другими чувствами, а порой и над политическими стремлениями. Деловая Германия, можно сказать, наш уже старый торговый партнер. Давайте вспомним, Адольф Абрамович. С начала прошлого года, предположим.
— Прежде всего, был большой наш заказ на паровозы, принятый рядом фирм. Он стал своеобразным толчком к установлению торговых отношений. В конце января германо-русское общество постановило послать в Москву делегацию. Вопрос о возобновлении торговли обсуждался тогда же и в рейхстаге. Соглашение с нами англичан подтолкнуло немцев. Шестого мая, как известно, мы подписали временное торговое соглашение, похожее в целом на англо-советское.
— Позвольте добавить, Адольф Абрамович! — энергично сказал Литвинов. — Германия ведь признавала советское представительство в Европе единственным законным представительством!
— Да, да, — улыбаясь, согласился Иоффе. — Я это почувствовал на своей шкуре. Советское представительство «пришлось по душе» особенно немецким националистам. Эти господа еще проявят себя как политическая сила. — Он помолчал, сказал прежним тоном: — Следует особо выделить и подчеркнуть идею восстановления России совместными усилиями, идею консорциума. Мысль о колонизации России продолжает, привлекать всех. Англичане ее искусно маскируют, чтобы притупить бдительность Пуанкаре, но она наверняка проявится во время конференции. Я уверен, мы не можем с этим не считаться.
— Спасибо, Адольф Абрамович, — сказал Чичерин. — Позволю себе вновь обратить ваше внимание на доклад товарища Ленина на Девятом Всероссийском съезде Советов — это внешнеполитическая линия советского правительства. Она — и стратегия в Генуе. А тактика? Прорыв цепи капиталистических государств в любом месте, в самом слабом. — Чичерин замолчал, чувствуя стремительное приближение кашля, и вновь отхлебнул теплого еще чая. Обвел погрустневшими, нездоровыми глазами коллег. И, собравшись с силами, продолжал более тихо, чем обычно: — Я обращаю ваше внимание на порядок дня конференции, утвержденный Верховным советом союзников. Там шесть групп вопросов. В составлении их видна рука Пуанкаре. Первый пункт повестки — обсуждение принципов Каннской резолюции, второй — установление мира на прочной основе. Давайте поговорим по поводу каждого. Прошу быть предельно краткими. У нас еще обсуждение текста выступления при открытии конференции с учетом наших ошибок, имея в виду которые, Владимир Ильич написал: «Не надо страшных слов». И далее... Нам предстоит рассмотрение маршрута следования делегации в Геную. Слово товарищу Карахаяу...
2
Спустя неделю в час тридцать ночи Чичерин принимал Артузова. Эта встреча также имела прямое отношение к Генуэзской конференции. Артур Христианович выглядел усталым. На висках заметнее выступила седина, глаза запали, под глазами — резкие тени, и только мушкетерская бородка и короткие усы были, как всегда, аккуратно подстрижены. Девятый съезд Советов, давший высокую оценку деятельности ВЧК, сузил, по предложению Ленина, круг ее деятельности. Судебные функции передались другим органам. ВЧК (Декретом ВЦИКа от 6 февраля она станет называться Главным политическим управлением при Народном комиссариате внутренних дел) в качестве основной ставилась задача политического обеспечения государственной безопасности — подавление контрреволюционных выступлений, борьба со шпионажем, охрана границ, водных и железнодорожных путей, борьба с контрабандой, выполнение специальных заданий по охране революционного порядка. Перестройка центрального аппарата, естественно, прибавила забот каждому чекисту. Тем более члену Коллегии, одному из руководителей советской разведки.
Чичерин, конечно, знал Артузова, хотя они и редко встречались. Сегодняшний визит Артузова имел сугубо деловой характер. На него было отпущено наркомом двадцать пять минут, посему, усадив гостя в глубокое кресло и налив ему чая из самовара, кипевшего всю ночь, Георгий Васильевич сразу повел разговор об обеспечении безопасности советской делегации.
— Товарищ Воровский, наш представитель в Риме, без устали сражается с итальянцами по вопросам статуса делегации, — говорил Чичерин. — А они упрямятся, отказываются дать гарантию неприкосновенности. Мы требуем: только полная и безусловная неприкосновенность! Всем членам делегации — дипломатам, экспертам, переводчикам! Неприкосновенность багажа, корреспонденции, посылаемой через спецкурьеров. Полное равноправие с другими делегациями. Вы же понимаете, Артур Христианович, не цветами готовы там встречать нас?!
— Да уж, — согласился, улыбнувшись, А рту зов, пощипывая по привычке бородку. — Итальянские фашисты настроены весьма агрессивно, но нас, признаться, больше заботят всевозможные белоэмигрантские круги — по пути следования и в Италии. Да и Врангель рядом. Окончательно ли утвержден ваш маршрут?
— Да, да! Рига, Берлин, Вена, Милан, Генуя. Это самый оптимальный вариант, учитывая протяженность, время нахождения в пути и стоимость проезда. Что касается белоэмигрантских банд, против них нам уже помогают бороться друзья в разных странах. Политически, разумеется. Например, Марсель Кашен с трибуны французского парламента, Клара Цеткин, Вильгельм Пик — с газетных полос. Да и мы не сидим сложа руки: сразу после заседания ВЦИКа я намерен послать телеграмму правительству Италии. Возможно, ноту. Суть ее в том, что если в Геную пригласят представителей любых контрреволюционных организаций русских эмигрантов — участие советской делегации в конференции станет невозможным. Абсолютно невозможным!
— Однако это отнюдь не исключает попыток террора, — заметил Артузов. — Мы у себя предварительно обменивались мнениями: у вас будет гарантированная охрана.
— То есть, Артур Христианович? Гарантированная? Объяснитесь. — Чичерин иронично сощурился. — Говорят, Генуя — всемирная сумятица, кого только там не будет! А вы — гарантированная.
— Я поясню, Георгий Васильевич. Ну, во-первых, это охрана, так сказать, официальная, государственная. Мы исходим из того, что наша делегация все же добьется надлежащего статуса в Италии. Во-вторых, охрана добровольная, неофициальная, но, надо сказать, очень верная, хотя и непрофессиональная. Это друзья Советской России из стран, по которым пройдет путь делегации. И уж последняя, незримая — это мы, чекисты, Георгий Васильевич. Мы будем охранять вас и в Риге, и в Берлине, Вене и Генуе...
— Ну и отлично!
— ...Хотя все это вместе взятое не исключает повышенной бдительности и осторожности каждого члена делегации от главы до coding clerk!
— Понятно, понятно, Артур Христианович. Кому же, простите, захочется лезть на ножи или под пули головы подставлять! — Чичерин нетерпеливо переложил какие-то бумаги на столе. — Однако хочу еще задержать вас, если позволите. Буду максимально кратким. Дело в следующем... Капиталисты твердят: Генуя — конференция только экономическая, только финансовая, торговая. Для нас — в уме пока! — и политическая. Мы обязаны предельно использовать эту международную трибуну. Не используем — грош нам цена. Хорошо бы к началу ее работы иметь неопровержимые свидетельства того, что европейские державы продолжают заниматься формированием враждебных нам банд, заключают или готовы заключить новые военные союзы, направленные на организацию очередной военной интервенции против Советской России. Мы в этом уверены, но, увы, у нас нет доказательств. Если подобные документы попали бы к нам — вы представляете? — мы в любой момент можем исхлестать антантовских дипломатов по щекам!
— Понимаю, Георгий Васильевич.
— Наиболее вероятны их связи с врангелевцами, это ведь армия. Она еще не утратила ни силы, ни организованности. Генералы ждут, кто их купит. Врангелевцы! Обратите внимание! — Чичерин достал из жилетного кармана часы и посмотрел на циферблат.
Артузов тотчас встал.
— Я немедленно доложу товарищу Менжинскому, — сказал он. — И мы примем меры.
— Но я не гоню вас, Артур Христианович, — сказал Чичерин смущенно. — Сейчас мне принесут еду — суп и каша. Приглашаю поужинать.
— В другой раз, пожалуй. Разрешите воспользоваться вашим приглашением, Георгий Васильевич? Очень бы хотелось посидеть спокойно, поговорить о музыке.
— О музыке? Охотно, — улыбнулся Чичерин. — Но, считаю, и нынешний разговор был полезен.
— Я очень рад, что он состоялся.
— Напрасно отказываетесь, Артур Христианович! — неожиданно задиристо сказал ему вслед Чичерин. — Каша отличная! Такую только дипломатам подают!
На пороге Артузов оглянулся напоследок и улыбнулся еще раз. У него была широкая, располагающая улыбка. Он провел рукой по пышной шевелюре, приглаживая ее, и уже в дверях надел кожаную кепку...
В ЦЕНТР ИЗ БЕЛГРАДА ОТ «ДОКТОРА»
«Врангель выехал в Сербию 26 февраля, остановился в Галлиполи, несмотря на противодействие союзников, и выступил перед армией. «Год назад, — сказал он, — я обещал вам, что не уеду из Константинополя до тех пор, пока последний солдат не будет отправлен отсюда. Теперь я могу выполнить свое обещание. Родные славянские страны широко открыли двери своих государств и приютили у себя нашу армию до тех пор, пока она сможет возобновить борьбу с врагом отчизны... Со спокойной душой я отправляюсь далее. Целый год я пробыл узником в Константинополе и всегда смело и громко поднимал свой голос в защиту правды, потому что знал, что за мной стоит двадцать тысяч людей, готовых в любой момент поддержать меня. Спасибо вам за вашу службу, преданность, твердость, непоколебимость. Спасибо вам и низкий поклон». Главком полон надежд. Полагаю, с отъездом Врангеля «серебряные операции» по продаже казны развернутся с большим размахом.
Задание, связанное с Генуей, принял.
Переброска русских частей в Сербию закончена. Кавдивизия Барбовича назначена в погранстражу. Кубанская казачья в районе Вране будет сооружать шоссе к границе Болгарии. Технический полк — на железнодорожных работах. В Белой Церкви — Николаевское кавучилище. Размещаются Крымский, Донской, Русский кадетские корпуса. Значительная часть офицеров принята в жандармерию. Под штаб и интендантство определен городок Сремски Карловцы, в полусотне километров от Белграда, где расположены основные отделы во главе с генералом Архангельским (быстрое выдвижение рядового дежурного генерала при Деникине и Врангеле вызывает много толков), разведывательный и оперативный отделы. Шатилов отдыхает с матерью и женой (видна тенденция уйти от дел). Уклад жизни армии — казарменный (дежурные и дневальные, выход на работу строем, рапорты, наряды, чинопочитание, суды чести). По мобилизационным планам первые четыре дивизии могут быть развернуты в течение пяти дней. Врангелю и семье приготовлена вилла уТопчидерского парка, за которую заплачено более миллиона динаров. Охраняется лейб-казакам и. В его подчинении остаются: ряд генералов резерва для замещения старших командных постов; военные представители в Праге, Софии, Париже, Берлине, Бухаресте, Белграде; военные агенты, действующие под видом путешествующих коммерсантов, и вновь организованный отдел дипкурьеров. На первый план выдвигаются генералы Климович и Глобачев, полковник-юрист Рязанов, полковник Тарасевич, Калашкин и особо ротмистр Баранов — участник убийства Рябовола в Ростове, дважды публично оскорблявший Гучкова в Крыму, учинивший скандал в посольстве в Париже, «присяжный вешатель». Из многочисленных групп и разрозненных союзов решено приступить к созданию единой военной организации, провести пробную открытую мобилизацию сил.
Эмиграция состоит из следующих групп: монархисты, поддерживающие Кирилла Владимировича; члены Высшего монархического совета в блоке с «николаевцами», сторонниками Николая Николаевича (борьба между ними обостряется и составит содержание жизни эмиграции на ближайшее десятилетие); представители объединенной национально-прогрессивной и демократических групп кадетского направления: представители левоказачьих организаций, левого крыла кадетов и социалистов, материально поддерживаемые из Праги. Все группы влачат жалкое существование. Надежда на объединяющую роль главкома сменяется критическими голосами, раздающимися слева и справа. Все более выдвигается Кутепов, нашедший контакт не только с русскими, но и с болгарскими монархистами. Врангель вынужден обороняться. В ответ на упреки в либерализме он заявил: «Я сам монархист, но выбрасывание таких лозунгов сейчас считаю несвоевременным».
Первого марта Врангель прибыл в Белград. На вокзале было много встречающих — штатских и в военной форме. Конвойцы выстроились перед вагоном. В сопровождении военного агента в Сербии генерала Потоцкого главнокомандующий обошел фронт. Особого энтузиазма не было. Поблагодарив за службу, Врангель и Потоцкий вернулись в вагон. Поезд отошел от перрона и был остановлен в Топчидере, где простоял день. Часть чинов из поезда главкома высажена по пути — в Крушеваце, некоторые направлены на жительство в Карловцы и Крагуевац. Врангель недоволен приемом и не находит нужным скрывать это Добивается аудиенции у короля Александра.
Прибытие Врангеля вызвало шум в газетах, протесты. Министерство иностранных дел выступило с разъяснением: «Пребыванию генерала Врангеля в столице печать придает такое значение, которого оно на самом деле не имеет. Русский генерал прибыл в нашу землю, чтобы пользоваться полным гостеприимством, каким пользовались и другие русские. Придавать же пребыванию генерала Врангеля какое-либо военно-политическое значение совершенно неосновательно». Ожидаются протесты в Народной Скупщине от депутатов. Король Александр принял Врангеля лишь 14 марта. Содержание беседы неизвестно.
С долгожданным заявлением выступил генерал Шатилов, оставляющий пост начальника штаба главного командования: «Я считаю, что работа по расселению армии закончена и что я имею теперь право уйти. Я не бегу с тонущего корабля. Наше положение именно сейчас прочно. Ухожу для того, чтобы облегчить Главнокомандующему его работу в деле блокирования общественности. Я отлично знаю, что в некоторых кругах меня считают лицом, препятствующим полезным мероприятиям, и не хочу мешать. Еще в Константинополе я просил Главнокомандующего освободить меня. Тогда моя просьба была отвергнута, и только теперь, после приезда в Сербию, Главнокомандующий выразил согласие. Я немедленно же вернусь в ряды армии, как только мои услуги потребуются Главнокомандующему, с которым у меня сохраняются самые лучшие отношения. А сейчас я буду работать как рядовой офицер, выполняющий поручения, какие мне будут даны... Счастлив, что на мое место назначен генерал Миллер. Совершенно искренне убежден, что он будет для Главнокомандующего более незаменимым сотрудником, чем я. Ручательством этому — его огромный опыт, приобретенный и во время службы за границей в качестве нашего военного представителя в Бельгии и Италии, и во время Великой войны, когда генерал Миллер был начальником штаба армии, а затем командующим корпуса, причем руководимые им боевые соединения являли примеры искусства и доблести. В качестве главнокомандующего Северным фронтом генерал Миллер оставил по себе лучшие воспоминания. Работа его на пользу русской армии за последнее время в Париже дает достаточные основания быть вполне уверенным, насколько тепло встретит его и теперь русская армия, хорошо знающая генерала Миллера».
Изоляция Врангеля усиливается. Сведения о подготовке к Генуэзской конференции будоражат эмиграцию, усиливают раскол. Демонстративно активизировались переговоры с Румынией, имеющие главной целью пропуск белой армии через Бессарабию. Врангель готов признать присоединение Бессарабии к Румынии — взамен помощи оружием, продовольствием, санитарными средствами. В случае разногласий обе стороны избирают арбитром короля Александра. Со стороны Румынии активно выступают Братиану и Дука, готовые подписать договор.
Беспокойство главкома вызывает ситуация в Болгарии. Усиливается давление на русскую армию со стороны левых сил и правительства Стамболийского. Растет сопротивление им Кутепова, способного «наломать дров», вошедшего в контакт с монархическими кругами и совершенно не разбирающегося в политике. В Софию и Велико-Тырново направлен Климович.
Шатилов перестал быть начштаба 27 марта по приказу Врангеля № 242.
Бюро по розыску русских эмигрантов приступило к работе. При выполнении задания надеюсь помощь компаньона. «0135» отбыл вместе с Издетским. Полагаю, проверка продолжается.
Доктор».
В ЦЕНТР ИЗ ВЕЛИКО-ТЫРНОВО ОТ «БАЯЗЕТА»
«Войска Туркула, Витковского, Манштейна. расположенные в Тырново, Загоре, Софии и в других пунктах, имеют оружие и вновь назначенных комендантов. Кутепова поддерживают сербский посланник, белградская газета «Новое время», русские монархические центры и местные монархические круги, преимущественно военные. На банкетах раздаются речи по адресу «потомков Шипки и Плевны, которые воскресят Русь и по-братски, рука об руку, пойдут вперед вместе с братьями-славянами». На военном параде, устроенном Кутеповым, присутствовал болгарский военный министр. Состоялось несколько открытых заседаний военно-полевого суда (Казанлык, Тырново). Начальник контрразведки полковник Самохвалов активно организует сеть, угрожающую не только русским солдатам и офицерам, объединившимся в «Союз возвращения на родину», но и левым силам страны и самому правительству Стамболийского. Попытка начальника софийского гарнизона полковника Лючева, приказавшего русским сдать оружие и пулеметы на хранение в болгарские склады, дабы «избежать каких-либо оснований для вмешательства со стороны военных представителей Антанты», блокирована. Всячески раздувается «коммунистическая опасность» изнутри, ее влияние на ряд высших чиновников (вплоть до начальника жандармерии Мустанова и софийского градоначальника Трифонова). В закрытых донесениях штаба и в русских газетах «большевистскими агентами» названо фантастическое число реально существующих и выдуманных людей. Стамболийский осуждается за «идеологию флирта с Советской Россией». Власти — за предъявление новых требований к врангелевской армии «в оскорбительном, ультимативном тоне».
В Белград срочно вызваны для координации усилий Миллер, Барбович, фон Лампе, а также военные представители из Праги, Константинополя, Берлина, некоторые члены Русского совета. Обстановка в Болгарии накаляется. Возможна организация заговора.
Задание, связанное с Генуэзской конференцией, принято.
Баязет ».