Человек, которого в деловых кругах Константинополя знали уж с год как завсегдатая привилегированного «Жокей-клуба», французского коммерсанта м’сье Роллана Шаброля («Торгует чем попало, удачлив, каналья, поэтому и богат, живет в свое удовольствие»), высокий, сухой, неопределенного возраста, быстро и уверенно шел галереями Большого базара — Капалы чаршу. На типично галльском оливковом лице — презрительная улыбка, коротко стриженные смоляные волосы набриолинены и сверкают, в правой руке массивная трость с затейливым набалдашником слоновой кости в серебре. Роллан Шаброль смотрел поверх голов, и люди расступались перед ним, давали дорогу, знакомые кланялись первыми.

Константинопольский базар, обнесенный стенами, окружающими более четырех тысяч лавок и магазинов, был точно город со своими кварталами, улицами почти из ста торговых рядов, не имеющих ни названий, ни номеров, закоулками и тупиками, где покупалось и продавалось все. Как утверждали знатоки — от дредноута, острова в Мраморном море и рабыни до халвы, ювелирных изделий, старых вещей и семечек. Город этот жил по своим законам. Впрочем, толкотня, царившая здесь, в душном лабиринте, можно сказать, почти круглосуточно, лишь непосвященным казалась беспорядочной и бессмысленной: полумиллионная толпа (газеты утверждали: рынок ежедневно посещает более четырехсот тысяч человек) жила и двигалась по неписаным законам. И продавцы, и покупатели вели себя по тем же законам.

И даже праздношатающиеся бродяги и нищие не являлись тут простыми статистами: они играли немаловажную роль в этом огромном пестром спектакле.

Крытая, полутемная — свет лишь через узкие отверстия в крышах — галерея, разделенная невысокими колоннами, поддерживающими многочисленные арки, делала плавные повороты. Слева тянулись лавки менял, оперирующих валютой всех государств и дающих взаймы под залог, и солидных купцов, торгующих тканями, — образцы их товаров были развешаны на специальных крючках, — разложены на прилавках и в глубоких нишах. Справа на нескончаемо длинной скамье, поджав под себя ноги, сидели, подстелив коврики и стеганые ватные одеяльца, продавцы победней. Они предлагали фески, платки, рубахи — всякую матерчатую мелочь. Их богатство умещалось на квадратном метре стены над их головой. У колонн — лепешечники в широченных штанах и фесках, кафетджи, продающие кофе, мальчики, разносящие воду; рассевшиеся на невысокой решетке, отдыхающие хамалы. А по галерее-улице потоком двигается толпа.

Роллан Шаброль чувствует себя здесь как в собственном торговом доме. Дойдя до переписчика бумаг в красной феске и черном халате, восседающего перед раскрытым Кораном, Шаброль почтительно приветствует его, прикладывая ладони к груди и склонив голову, а затем, каким-то скользящим движением повернув налево, мгновенно исчезает...

Шум человеческой, реки, текущей по галерее, едва слышался тут, в задней, складской части лавки. Тюки материи на стеллажах глушили все звуки. На полу — ковры. На коврах, среди горы подушек, Роллан Шаброль пил кофе, скрестив ноги по-турецки. Его спутник — коренастый рыжеватый молодой человек, похожий на немца, — лежал, опершись на локоть, рядом. Он никак не мог устроиться, принять удобную позу, пытался сесть, снова ложился и, наконец, рассмеялся:

— Не могу постичь турецкую грамматику — ноги отваливаются!

Они говорили по-французски.

— Ни вздохнуть ни охнуть! Все разведки мира в Константинополе! Французы, англичане, греки, врангелевцы. Я уж не говорю про турок-султановцев. Но что? Я торгую. Торговать трудно, воевать легче.

— Я думаю. Но главное — «Баязет» и связь. Мы должны его прикрывать, на нем по-прежнему оперативные дела. Наши же задачи старые: эмиграция, партии, особо монархисты — их лидеры. Здесь, на чужбине, партии начнут делиться, лидеры — плодиться. Разберитесь, кто с кем работает — четко. Своевременно сообщать обо всех контактах, перемещениях, узнавать и перепроверять сведения о том, кто субсидирует: деньги пахнут. Врангель переехал на «Лукулл». Дано задание: изучить охрану и возможность проникновения на борт, установить суточный ритм жизни всех обитателей и команды, где стоит на берегу авто, откуда вести наблюдение. Врангель — главнокомандующий, но с каждым месяцем сепаратистские настроения в его семейке будут возрастать — Кутепов, Слащев, казаки. Не за горами день, когда французы перестанут содержать врангелевские войска.

— И тогда-то барон кинет их в новую авантюру.

— А мы с тобой?! Для этого и сидим в Константинополе. У рядовых эмигрантов нет денег, нет иллюзий. Надо работать среди них, ищите надежных. Ищите людей, на которых можно опереться. Ищите повсюду! — Роллан говорил нетерпеливо, истинно по-парижски перекатывая во рту звук «р» и сознательно повторяя слова и целые фразы, словно для того, чтобы собеседник выделил и накрепко запомнил наиболее важное. — Еще одно. На Пера есть сыскная контора, французская. Необходимы справки о м’сьс Роллане Шаброле. Это весьма полезно: промахи вылезут. — Шаброль усмехнулся. — Следите за собой прежде, чем за вами начнут следить другие. А что у тебя?

— Получена шифровка. Центр считает, пора выводить Венделовского.

— Рано. У него за спиной Перлоф.

— Передано сообщение, которое может помочь ему Касается матери Врангеля. Представь, пока мы доколачивали барона в Крыму, баронесса Мария Дмитриевна спокойно проживала в Петрограде и даже работала, получала паек, жалованье, ежедневно расписывалась в служебной книге, лежащей в швейцарской. Все, как полагается. Ничего? А?

— Хорошо, — кивнул Шаброль, и большие черные, чуть навыкате глаза его, сверкнув, засмеялись. — Она что же? Возглавила монархическую группу?

— Отнюдь. Она оставалась просто мамой Врангеля. Продавала вещи, ходила в чайную за кипятком, обедала в столовой, стирала, дрова таскала, даже дежурила у ворот. Жизнь ее осложнилась после того, как сын Петя стал главкомом, — повсюду появились воззвания, плакаты, карикатуры. Мадам пришлось менять квартиру. По новым документам она стала вдовой Веранелли, художницей. Похоже, Врангель не очень-то и беспокоился о ее безопасности. Он не только стратег, он и сын неважнецкий. Все это продолжалось до тех пор, пока за дело не взялся — кто? — Перлоф!

— За все берется. Опасная фигура Что же он?

— Вошел в контакт с савинковцами. Они переслали ей письмо Перлофа: «Доверьтесь подателю записки вполне». Податель добавил: «Завтра без багажа... оденьтесь теплее» придется три-четыре часа ехать по морю, встретимся на Тучковой набережной». Баронесса согласилась. Посыльный встретил ее, они отправились на Балтийский вокзал, сели в теплушку и добрались до Мартышкино. Под Ораниенбаумом, помнишь? Ночью финн-контрабандист и два его подручных вытащили из амбара лодку. Спустили на воду, поставили парус, взяли направление на Толбухинский маяк. Путешествие — надо признать! — было нелегким. Пошел снег. Светили прожектора из Кронштадта.

— Ну и? — как говорят в Одессе.

— Наш парень, что «вел» савинковцев в Петрограде, с риском для жизни тоже переправился в шугу, отпихивая шестом льдины, чтобы обезопасить мадам Врангель. Он — друг Венделовского.

— Так, так... — Шаброль возбужденно потер лоб, забормотал: — Интересно, перспективно, опасно. Не надо торопиться, надо все узнать — точненько. Пощупать савинковца, а уж потом решать с Венделовским. Пока по этой линии ничего не предпринимать. Хотя «Баязету» стало трудно, ох как трудно! Штаб главкома расформирован, в Константинополе удержаться невозможно, а в Галлиполи жизнь — врагу не пожелаю... И все же будем ждать. Над Венделовским не каплет. А что у тебя с этими... банщиками?

— Название придумали — «Лига меча и креста». Реальную власть там забирает бывший виленский жандармский полковник Бадейкин, в подручные к нему пробивается поручик Петровых, из контрразведки. Разворачивают борьбу за монархию, против масонов. К таким они и Врангеля причисляют.

— Пусть и борются. Мы мешать не будем, — широко улыбнулся Шаброль, и белоснежные крупные зубы его перламутрово блеснули. — Эту линию продолжайте. Пусть банщики созревают. Посмотрим, к кому они за деньгами побегут, когда свои кончатся. — Посмотрев на часы, он мгновенно посерьезнел, сказал сухо: — Надо разбегаться — засиделись. Кажется, все обсудили.

— Это сейчас кажется.

— Ну, если — не дай аллах! — что-нибудь экстраординарное, встречаемся здесь же, в это же время. Если меня нет — бери авто или извозчика и лети в «Пера Палас», посматривая по сторонам: не тащишь ли за собой «хвоста».

— Учили яйца курицу!

— Это не звучит по-французски, «Мишель». Давай, на дорогу. — Роллан Шаброль разлил коньяк, и они чокнулись. — Я все время думаю: во сколько я обхожусь стране, которая оплачивает каждый мой шаг?

— Брось, Роллан! Мы с тобой как два хорошо вычищенных и заряженных пистолета, всегда готовые к действию против врагов.

— Иди, иди! И позови Сулеймана. Счастливо!

— Будь здоров! — рыжий, сделав несколько приседаний, чтобы размять ноги, вышел. Одно плечо у него было ниже другого.

И тотчас из-за двери, прикрытой пестрым паласом, показался хозяин лавчонки — маленький и толстенький турок в феске. Шаброль милостиво улыбнулся, сказал:

— Ты можешь поздравить меня, Сулейман. Только что я совершил выгодную сделку. И получу за нее пару-другую английских фунтов.

— * Господин изволит шутить? Я рад! Я очень рад, слава аллаху. — После каждого восклицания он кланялся все ниже: — Поздравляю вас!

— И чтобы отметить победу, я решил принять твое предложение, Сулейман. Я покупаю всю партию твоих текинских и мешхедских ковров, если ты сбросишь десять тысяч лир хотя бы — сейчас это ничтожные деньги, Сулейман, ты знаешь.

— О, вы великий коммерсант, господин! Я — ничтожный! — преклоняюсь перед вами. Семь тысяч — и все ковры ваши, господин. В благословенной Франции их разорвут на кусочки!

— До Франции их надо довезти. Сулейман. Это далеко. И в морях опасно. Ты сбросишь восемь тысяч, и мы ударим по рукам. Я правильно сказал это по-турецки?

— О, аллах! Слова «по рукам» звучат для меня, бедного купца, как музыка. Я согласен, согласен, господин! Хвала аллаху! Когда я вновь увижу моего господина, свет очей моих?

— Я предупрежу тебя накануне.

— Пусть над вами будет мир, покой и благоденствие...

Через час, покатавшись на открытом автомобиле по самым людным улицам Константинополя, Роллан Шаброль подъехал к отелю «Токатлиан». Здесь он снимал номер-люкс, имеющий все, персональный, небольшой правда, садик.

Шаброль небрежно пожал руки нескольким знакомым, встреченным в холле, обильно украшенном мохнатыми пальмами в кадках, и быстрой походкой направился к стойке портье. В отеле он слыл преуспевающим коммерсантом, жуирующим, озабоченным не торговыми операциями, а приятным времяпрепровождением, деликатесной едой и поисками всевозможных похождений.

— Как дела, друг мой? — обратился он к портье, могучего сложения парню с пудовыми кулаками и квадратной челюстью. — Есть ли новости? Новые красотки?

— Ничего интересного, м'сье Шаброль, — с трудом составляя французские слова, ответил портье, протягивая постояльцу большой, витиеватой резьбы ключ.

— Плохо, друг мой, плохо! Ты совсем не оправдываешь моих надежд. Здорово бы я выглядел, если бы надеялся только на тебя. — Шаброль сказал это чуть недовольно. Но тут же лицо его подобрело, появилась обычная насмешливая улыбка. — Впрочем, через час-полтора меня будет спрашивать одна куколка. Проследи, чтобы ее не перехватили.

— Не беспокойтесь, мосье. Она назовет себя?

— Назовет? — Шаброль весело рассмеялся. — Она русская! А эти русские фамилии — разве я могу их запомнить?! И пусть бой проводит ее.

— Все будет в порядке, мосье Шаброль.

— Ты ужасно произносишь «мосье», мой друг. У меня лопаются барабанные перепонки. — Он похлопал портье по плечу и стал подниматься по широкой лестнице, застланной ярко-алым ковром...

В дверь постучали — торопливо, требовательно, достаточно громко, но не уговоренным способом — два длинных, два коротких, — а обычно, несколько раз подряд.

— Хэлло?! — беспечно воскликнул Шаброль, падая на диван, — Заходите, тут не глубоко.

Бой пропустил в номер девушку.

Шаброль кинул ему лиру. Мальчишка коротким взмахом руки, точно обезьяна, схватил ее и исчез. Шаброль смотрел на гостью. Девушка была невысокая и хрупкая. Суконное платье с закрытым воротом, негустая вуалька, лайковые перчатки, высокие башмаки со шнуровкой — скромно, со вкусом. «Из бывших, — мелькнула мысль. — Честолюбивому французу вполне подходит такая любовница. Но почему она не постучала так, как было условлено?»

Шаброль молчал. Молчала и пришедшая. А ведь первый вопрос должна была задать она.

— Что же вы стоите, мадам? — спросил он. — Прошу.

— Я постою.

— В таком случае, что вам угодно?

— Я пришла узнать, не нужен ли вам секретарь?

— А кто послал вас? У вас рекомендации?

— Это неважно. — Ответы она давала правильные.

— Вы русская?

— И это неважно: я говорю по-французски и изучала фарси.

Девушка глубоко вздохнула и, присев на краешек глубокого кресла, подняла вуаль и сняла шляпку. Она улыбалась. У нее было милое девичье лицо, большие серые глаза, в которых еще не прошел испуг, и маленькие ямочки на бледных щеках.

— Меня зовут Надя... Надежда Андреевна Бекер.

— Превосходно, Надин. Я стану так звать вас?

Она кивнула и, приложив палец к губам, вопросительно посмотрела на него. Он ответил ей понимающим кивком, сказал игриво:

— Разрешите, я покажу свое гнездышко? Надеюсь, оно понравится вам.

Шаброль провел девушку в дальнюю комнату — она была огромная, выложенная голубыми изразцами, с белой ванной и небольшой чашей бассейна, наполненного удивительно яркой, зеленой водой. Шаброль принес из сада два удобных плетеных кресла, открыл оба крана — хлынули мощные струи, сказал буднично:

— С приездом, Нади. Как добрались?

— Все в порядке.

— И сразу ко мне? Встреч, контактов не было?

— Да. Сразу к вам. Не было.

— Хорошо. Расскажите о себе — самое основное.

— Мне двадцать три. Дочь преподавателя классической гимназии. Окончила два курса историко-филологического факультета Новороссийского университета в Одессе. И школу медсестер военного времени. На фронт империалистической не попала. Но в гражданской участвовала. Сначала бойцом Черноморского революционного отряда моряков, потом в штабе Юго-Западного фронта — шифровальщицей, потом на Лубянке. И вот Константинополь. Может быть, у вас есть еще вопросы?

— Пока нет — Шаброль улыбнулся и стал прежним, преуспевающим коммерсантом. — Вы мне подходите.

Девушка молчала.

— Связь всегда наиважнейший фактор, учтите. И должна быть двусторонней. В Центр — информация, из Центра — инструкция. На связи, как правило, разведчики и проваливаются. Вы это знаете. Вы будете связной. Но не сейчас, не сегодня во всяком случае.

Девушка продолжала молча смотреть на Шаброля.

— Мне нравится ваше молчание, Надин. Умение не задавать вопросов — немаловажное качество разведчика. Хорошая школа. Здесь, в Константинополе, сосуществуют, пожалуй, все разведки мира — Дезьем бюро, Интеллидженс сервис. Это и легко и трудно — попробуй потягайся. — И вдруг оборвал себя: — Об этом мы еще поговорим, когда я стану вводить вас в обстановку. А пока у вас совсем иная жизнь. По легенде вы, Надин, моя любовница. Я снимаю вам квартирку, вы изучаете город — улицы, кварталы, офисы, транспорт. Вы должны ходить по Пера и Галате, по Стамбулу и Скутари с закрытыми глазами, как в Новороссийске. Кстати, придется поработать и над вашим французским. Пока он несколько литературен и вяловат. Больше говорите на улицах. И слушайте. Мы изменим прическу, туалет — внешность. Вы — француженка. Вот документы: Мадлен Леруа, девица. Надежда Бекер исчезает. Появилась Мадлен Леруа. И подведем итоги. Итак! Вы, как мышка, сидите у себя дома, я навещаю вас по субботам и воскресеньям, в десять утра. Остальные дни ваши. Вы изучаете столицу бывшей Оттоманской империи. Никаких знакомств! Никаких случайных контактов — нигде! На первый случай и легенда у вас простая. Вы из Нанта, из семьи преподавателя гимназии, работали в Париже — обычная мидинетка — вам ясно, что это? Отлично! И вдруг пылкая любовь, на которую способна только такая замкнутая и романтическая девушка, как вы. Он — морской офицер, самый красивый, благородный и храбрый из всех молодых людей, которых встречала Мадлен. К тому же он любит ее и обещает жениться. Она становится его любовницей — это так естественно: отпуск после ранения. Он служит, ну, скажем, на крейсере «Вальдек-Руссо». И фамилия у него звучная... Фушье.

— Де Фушье, — подсказала девушка.

— Прекрасно! — подхватил Шаброль. — Вполне мог быть родственником какого-нибудь адмирала! Но когда от него перестали приходить письма, Мадлен была вне себя. Она крепилась полгода, потом отправилась сюда, в Константинополь, чтобы разыскать любимого или узнать всю правду о нем: она уверилась в том, что он ранен в борьбе с большевиками, а вероятнее всего, убит. Мадлен добралась с трудом и долгими мучениями до этого ужасного Константинополя и получила не менее трагическое сообщение: на «Вальдеке-Руссо» лейтенант де Фушье никогда не служил. Подлый человек обманул ее! И вот она — совсем одна, в чужом городе, без средств к существованию.

— Я запомнила, — сказала она. — О де Фушье мне самой узнавать?

— Ни в коем случае! Девушка никогда не решится идти в штаб оккупационной армии или лезть по трапу на крейсер. Вы немедленно «засветите» себя, Мадлен. При необходимости вы, конечно, будете ссылаться на некоего майора, человека пожилого, положительного, вашего случайного попутчика, который проявил себя с самой лучшей стороны и взял эти хлопоты на себя. К вашему горю, вы ничем не могли отблагодарить этого замечательного человека: майора Буанисьи отослали по срочным делам в Африку.

— Я запомнила, — сказала девушка.

— Вы бедствовали, Мадлен. У вас не было денег даже на обратную дорогу. Да и в каком виде появились бы вы перед своими родителями и насмешливыми подругами? И потом — эти нравственные пытки, это оскорбленное самолюбие!.. Ничего удивительного. А тут вдруг ваш земляк Шаброль — он такой внимательный и заботливый, такой предупредительный, интересный! Жаль только, занят коммерческими делами и позволяет себе отдыхать только в субботу и воскресенье... Да! Если у вас возникнет нечто сложное и не терпящее отлагательств, звоните мне. Но только не из отеля. Вот телефон. Звоните с девяти до десяти утра и с одиннадцати до одиннадцати тридцати вечером. Первая фраза, если все чисто: «Ты меня забыл. Я не выдержу, я должна тебя видеть немедленно». Тогда мы встречаемся немедленно здесь. Если ты срочно понадобишься мне, я помешу объявление. У меня обширные связи, тебе ежедневно придется просматривать все французские газеты: в какой выскочит предложение о купле-продаже ковров за подписью Булл, Булье, Болмашев, Болидзе.

— Булл, Булье, Болмашев, Болидзе, — повторила девушка.

— Последнее. Ты, конечно, имеешь пистолет? Я был уверен, — Роллан засмеялся. — Так вот: никаких пистолетов. Отдай немедленно! Нет, нет! И прятать не надо. Во-первых, найдут, во-вторых, он тебе не понадобится. Ты — связная, а не диверсант. Запомни! Инструктаж окончен, Мадлен Леруа.

— Мы едем ко мне на квартиру?

Шаброль засмеялся. Он очень хорошо смеялся — весело, заразительно, с полной отдачей, неизменно вызывая ответные улыбки.

— А конспирация? Ух! — сказал он с издевкой. — Забыла, что ты — моя любовница?! Обязательно примите ванну, мадемуазель. Она — прекрасная, и просто грех ею не воспользоваться: как говорится, за все заплачено. Я разрешаю взять один из моих халатов — лучше всего самый безвкусный, красного шелка — и в таком виде встретить кельнера, которого я вызову, чтобы заказать шикарный обед. Пусть все знают, как француз принимает женщин, тем более что, насколько мне известно, кельнер, который придет, был связан с немцами... Не знаю уж, на кого он нынче работает. Мы отлично пообедаем, ты останешься тут, а я отправлюсь по делам. Время деньги — потехе час. Так, кажется,, говорят эти русские?.. Заодно куплю тебе необходимые туалеты. Обслуга отеля знает: м’сье Шаброль — не скупой человек. Так что за дело, Мадо! В воду! А я иду вызывать своего друга-шпиона.

Когда горбоносый иссиня-черный кельнер-турок вкатил в номер двухэтажный столик на колесиках и мгновенно, из-под полуприкрытых век оглядел гостиную, ему представилась вполне ожидаемая нм картина. На тахте, разбросав по плечам не просохшие еще волосы, небрежно запахнув полы алого халата и выставив голые коленки, развалилась среди подушек девка (которую, как сообщил ему за лиру бой, он сам привел к французу пару часов назад). Француз в белой шелковой рубахе, расстегнутой на волосатой груди, подошел к столу и стал придирчиво следить за сервировкой.

— Простите. Чем я, ничтожный, посмел не угодить господину?

— Не будь здесь дамы, я сказал бы тебе все. В подобающих выражениях, скотина! Это что? — поднял он бутылку коньяка — Шустоф! А что привык пить Шаброль? Роллан пьет только Камю. Ясно, морда?! Иди.

— Ну и в местечко вы меня пригласили, — с неподдельным удивлением сказала Надя-Мадлен.

— А что? — засмеялся Шаброль. — Самое тихое место в Константинополе!..

Громко пел граммофон.

— Разведка всегда жестока, Мадо. Наши враги делают ставку на разведчика-сверхчеловека. Нет под руками такого — на массовость засылаемых во все дыры людей: у них денег хватает. Между ними и нами — пропасть. И цели у нас разные. Мы вынуждены защищаться... Ты отдохни, девочка. Как следует выспись. Здесь ты под охраной Шаброля, здесь тебе ничего не грозит. Я уеду, закрою тебя, а ты не отвечай ни на стук, ни на телефонные звонки. Выспись. Завтра я отвезу тебя на новую квартиру, и ты будешь одна. Готова? — он улыбнулся ей совсем по-отечески.

— Я не знаю, — ответила девушка. — Но я не боюсь.

— Вот и отлично, — сказал Шаброль и остановил граммофон...

Шаброль походил по номеру, постоял у каждого окна, наблюдая за улицей. С сожалением посмотрел на полбутылки коньяка, оставленного вместе с десертом. Поморщился: как только вызовешь кельнера или уборщицу, унесут, все сожрут и выпьют. Бесполезное швыряние деньгами, как того требовало его положение, раздражало Роллана. Выросший в нищете, проведший юношеские студенческие годы в эмиграции, где приходилось ежедневно считать каждый грош, он, если можно так сказать, стал скуповат по необходимости. С этим следовало бороться: скуповатость м’сье Шаброля могла его провалить, вызвать подозрение кого-нибудь из «конкурирующей организации».

Шаброль присел к конторке и принялся зашифровывать записку «Баязету». Ровно выстраивались в столбики четко прописанные ряды цифр:

ОТ «ДОКТОРА» «БАЯЗЕТУ»

«Центру необходимо уточнение количества солдат, офицеров, оставшихся в строю, размещенных в Галлиполи, Чаталджи, острове Лемнос, Константинополе; моряков в Бизе рте, примерное число эмигрантов — в первую очередь бывших сановников двора, политических деятелей, капиталистов, писателей и артистов. Необходима дальнейшая информация об ориентации различных партий — число, лидеры, кредиторы, — передвижении эмигрантов, желательны списки «неблагонадежных» из тех, кто желал бы вернуться. Действительно ли Кутепов становится «противовесом» Врангелю, ибо командует реальной воинской силой? Подтверждаются ли штабом главками настроения французского командования, сообщенные вам? «Приятель» вынужден бездействовать.

Доктор».

В преддверье ужина Роллан Шаброль направился я «Жокей-клуб» — самое аристократическое место Константинополя, куда пускали лишь избранных и где француз появлялся, как правило, ежедневно.

У входа в клуб высился гигант негр, такой устрашающей наружности, что к нему боялись приближаться даже пьяные матросы. Ходили слухи, что однажды грозный швейцар поднял в воздух особенно досаждавшего его пьяного и перекинул его на другую сторону улицы с такой силой, что тот пробил головой зеркальную витрину магазина готового платья... В гардеробе гостей встречали слуги в ливреях, белых чулках и лакированных белых туфлях — невозмутимые и молчаливо-надменные. Почтительно, но с достоинством кланялись, принимали пальто. Извиняясь, тоном, не терпящим возражения, просили предъявить карточку «Жокей-клуба». Они, точно дипломаты, говорили, казалось, на всех языках и отлично были обучены всем параграфам протокола. И даже чаевые брали без видимого энтузиазма, словно из милости.

Здесь всегда было малолюдно. Завсегдатаи шутили: членов клуба меньше, чем комнат. В годы всеобщей нестабильности и потрясений, рожденных войнами, «Жокей-клуб» представлялся каждому чуть ли не землей обетованной, где можно было укрыться от всех бурь и невзгод житейских. Кухня клуба поражала даже гурманов. Здесь можно было заказать обед или ужин на самый изысканный вкус.

Наиболее богатые, знатные и чиновные иностранцы, волею судеб оказавшиеся на берегах Черного и Мраморного морей, считали для себя честью стать членами клуба. Кроме безупречной репутации требовалось еще три рекомендации. И лишь русских здесь почти не было.

..Любезно раскланиваясь с встречными и перебрасываясь ничего не значащими фразами на английском и французском языках, Шаброль направился в ресторан. По пути его внимание привлекла компания преферансистов, расположившихся не там, где обычно собирались картежники, а в уголке комнаты, откуда просматривался почти весь ресторанный зал. Роллан поймал себя на этой мысли, но тут же прогнал ее: «Устал, мерещится всякое и в каждом встречном — разведчик». Он хотел было пройти, но задержал шаги: один из игроков был человеком новым в клубе, и в то же время его маленькая головка с безукоризненным пробором, прямая спина, выдававшая в штатском костюме человека военного, будто были знакомы Шабролю, но не в жизни, скорее всего он видел его на страницах газет, на какой-то фотографии или знал по чьим-то рассказам. Роллан вспоминал лихорадочно, а ноги сами несли его к ломберному столику под большой зеленой лампой на высокой ножке. «Кто же этот человек? Кто и зачем привел его сюда?» — думал он, подходя и отвешивая общий поклон.

— Складывается ли ваша игра, господа? — спросил он, обращая свой вопрос главным образом к своему частому сотрапезнику и соотечественнику, тучному французу Гильому Мишле, представителю Красного Креста в Константинополе, почти открыто и безнаказанно занимавшемуся крупными аферами.

— Два часа мои друзья не отпускают меня, изголодавшегося вконец, — капризно пропищал Мишле. — А я, победитель, вынужден сдаваться на милость побежденных, — сострил он, и все сдержанно улыбнулись. — Не замените ли вы меня, м’сье Шаброль? — взмолился Мишле. — Хотя бы на полчаса.

— Если господа не имеют ничего против — мой долг помочь соотечественнику.

— Господа, сжальтесь! — возопил толстяк. — К тому же Шаброль плохой игрок, и вы несомненно поправите свои дела.

— Идите. Пожалуйста. Мы вас отпускаем, — раздались голоса.

И лишь «немец», как мысленно окрестил незнакомца Шаброль, не подал голоса.

— Мы незнакомы. Разрешите представиться — Роллан Шаброль, — и протянул визитную карточку.

«Немец» живо поднялся. Он оказался высоким — на голову выше Шаброля. Щелкнул каблуками и мотнул головой, не протянув руки:

— Фон Граас.

— Очень приятно. — Они сели. — Вы военный?

— В далеком прошлом.

Его ответ и фамилия, явно вымышленная и ничего не сказавшая Шабролю, еще более насторожили его.

— А вы, м’сье Шаброль, не воевали? — раздавая карты, в свою очередь, как бы между прочим, поинтересовался «немец».

— Нет, — спокойно ответил Шаброль. — Никогда. У меня плоскостопие, господин Граас. И считайте поэтому, вам повезло. Если б я воевал, исход сражения под Верденом был бы иным.

— Да, но я — русский, господин Шаброль. Так что мы союзники. Надеюсь, мы вернемся к этой теме.

— К вашим услугам, — весело ответил Шаброль. — Я слышал, на службе у русских царей всегда было много преданных немцев...

После возвращения Гильома Мишле — сытого и благодушного, довольного еще и оттого, что партнер не испортил его игру, — Шаброль направился в ресторанный зал и сел за свой столик, в углу, возле окна.

Тотчас к нему подлетел гарсон с карточкой всевозможных кушаний и напитков, протянул ее, раскрытую на середине, замер в молчаливом поклоне. Молчал и Шаброль, уйдя с головой в изучение меню. Как обычно, м’сье Шаброль? — с дозволенной долей лакейского панибратства спросил гарсон, средних лет, с малопримечательным лицом типичного и опытного слуги. — Разрешите? Получены свежие устрицы. Обратите внимание на дичь. Куропатки наисвежайшие.

— О Морис! Ты — демон, ты — искуситель. В моем возрасте пора заботиться о фигуре. Впрочем, оставь карточку.

— У русских есть прекрасный обычай. Пока м’сье думает, я принесу м’сье рюмку водки «Смирнофф» и икру «для разгона», для хорошего аппетита.

— А свежая ли икра?

— О м’сье! Настоящий «малосоль»! — Оставив карточку, гарсон исчез.

Удостоверившись, что за ним не наблюдают, Роллан Шаброль рассчитанным коротким движением вытащил из карточки кусочек — с ладонь — рисовой бумаги и так же быстро положил туда свою шифровку.

Гарсон принес рюмку водки и черно-серую икру.

Шаброль лихо выпил водку, зачерпнул ложечкой икру. С удовольствием потянул ноздрями воздух, сказал:

— Ну хорошо, хорошо, Морис. Мне надоело листать вашу раблезианскую библию. Принеси что-нибудь по своему вкусу. Только полегче, полегче, пожалуйста. Бутылочку Шабли, куропаточку и десерт. — И рассмеялся:

— Ты просто кудесник, Морис! Я абсолютно не хотел есть. — Смеясь, он взмахнул рукой, тонкий золотой портсигар Шаброля скользнул по столу и упал на пол.

Гарсон поспешно поднял его.

— Узнай, кто тот, с пробором...

Морис прикрыл на миг глаза, показывая, что понял.

— Благодарю, Морис, — громко сказал Шаброль, раскрывая портсигар и доставая сигарету, — и это тебе зачтется при сегодняшней нашей расплате.

Очень признателен вам, м’сье. Вы балуете меня. — Гарсон чиркнул спичкой и дал прикурить Шабролю. — Я бегу. Вы будете мною довольны, м’сье Шаброль.

— Ладно, ладно, Морис, — поморщился Роллан. — Сочтемся на том свете... Ох уж эта восторженная прислуга!

— Последняя фраза предназначалась тем, кто сидел за ломберным столом.

В ЦЕНТР ЧЕРЕЗ «ДОКТОРА» ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ ОТ «БАЯЗЕТА»

«Штаб, конвой, главнокомандующий, штабной ординарческий эскадрон в Константинополе составляют 109 офицеров, 575 солдат и казаков. Первый армейский корпус в Галлиполи — 9363 офицера. 14 698 солдат; донской корпус — 1977 офицеров, примерно 6 тысяч казаков. Данные о кубанцах, требующие уточнения: офицеров 300, казаков около двух тысяч. При армии находятся более двух тысяч женщин, 495 детей.

Монархический союз (генерал Бискупский, Дурново) разрабатывает европейский заговор с участием русских, германских, австрийских, венгерских монархистов. Готовится меморандум союза держав для восстановления тронов. Союз составляется из военного и политического центра, вождей национальных монархических групп. Русская константинопольская «Лига» готова к действиям. Налаживается связь с Врангелем, позиция которого пока нечеткая.

Ежемесячная смета расходов союза:

Содержание «Военного центра»:

а) жалование — 50 тыс. марок; б) бюро разведки и контрразведки — 35 тыс. марок; в) секретные представители и офицеры связи в Мюнхене, Вене, Будапеште, Ревеле, Риге, Ковно, Белграде, Праге, Софии, Константинополе, Москве — 100 тысяч; г) служба связи — 35 тысяч; д) непредвиденные расходы — 450 тысяч.

Содержание «Политического центра» 450 — 500 тысяч марок по следующим статьям:

а) розыски законного государя, установление связей с его персоной; б) субсидии действительным членам союза; в) связь, переписка и секретное представительство; пропаганда и печать.

Кроме того, испрашиваются средства на поддержку белых кадров за рубежами (обмундировка, пища, жалование, общие расходы) и на территориях советской Белоруссии и Украины.

Задачи: « Троны будут восстановлены, для чего все средства хороши».

Смета утверждена конференцией союза. Хорти уже выдал Бискупскому миллион крон из шести, обещанных для развертывания работы.

Баязет».

Приложение:

«Мы, нижеподписавшиеся, генерал В. Бискупский и полковник М. Бауэр, поручили предъявителю настоящего письма г. Теодору Лакатос поехать в Милан к г. Муссолини, редактору «Popolo d’Italia», и вести с ним, его представителем или с другими лицами переговоры по всем политическим, военным и финансовым вопросам. Мы разрешаем ему сбор или получение денег в наш счет.

Фотокопию документов вышлю обычным путем.

Баязет».

Резолюция на информации:

•Почему молчит Берлин? Проверить. Фотокопии переправить в Англию и Францию».

Заметка на информации:

«Опубликовано в „Times" и „Matin"».