1

Приезжая в Париж, Венделовский никогда не останавливался дважды в одном отеле. Ах, как он любил этот городок, прелестный в любое время года, в любое время дня! И как редко мог позволить себе появляться здесь, а тем более задерживаться. Впрочем, в последнее время, когда Врангель изо всех сил старался не впасть в немилость у великого князя Николая Николаевича, количество поездок дипкурьера через Париж, в Шуаньи, значительно увеличилось. Гостиница не должна была быть ни слишком бедной, ни слишком роскошной. Всего на одну ночь. Только на одну ночь. Рано поутру постоялец съезжал.

Венделовский не жаждал встреч со своими «земляками». Он старался не посещать ни район Пасси — центр обнищавшей эмиграции, ни авеню Ваграм и Мак-Маго и близ пляс Этуаль. Его не привлекали рестораны. Обходил он стороной и православный собор Александра Невского на рю Дарю, где в большом дворе — точно так же, как недавно в посольском доме, в Константинополе, — вечно толпились сотни орущих и жестикулирующих людей, по-прежнему не понимающих, что произошло с ними, потерявших все и ставших никем в чужом огромном городе, в чужой и чуждой им стране. Даже книжный магазин Сияльского («Всегда в продаже литературные новинки и наборы художественных и пасхальных открыток!») не привлекал его из-за боязни наткнуться на кого-то из крымских или константинопольских знакомых. Венделовский старался скрывать, что он русский. Его французский язык не вызывал сомнений.

...От Сены поднимался голубоватый туман, по утрам на набережной пищали крысы. Букинисты и художники с умело скрытым презрением поджидали случайных покупателей. Венделовский бродил по «своему» Парижу. Он поднимался на Монмартровский холм по крутым, узким, извивающимся улочкам, по лестницам с железными перилами, мимо одноэтажных домов с зелеными палисадниками, балконами, полными цветов и виноградной лозы, закрывающей стены и даже черепичные крыши. Здесь смешивались в пеструю ватагу, в шумную гурьбу проститутки и сутенеры; художники, пристроившиеся с мольбертами в самых неудобных местах; богомольцы, чинно поднимающиеся к подножию белокаменной чудо-церкви Секрс-Кёр; торговцы поделками, талисманами и фальшивыми кораллами; туристы из разных стран, стремящиеся посмотреть на город сверху. Иногда Альберт Николаевич завершал прогулку на Монпарнасе, где пересекались бульвары Распай и Монпарнас и была столица духа Парижа. А сердец у города было три: площадь Конкорд, собор Нотр-Дам и район l’avenue de l’Oрега. Как-то забрел он на кладбище Пер-Лашез. На скамейках с вязанием сидели старушки. Дети играли между фамильными склепами. К Венделовскому внезапно подошел пожилой, интеллигентного вида человек в хорошем пальто с плюшевым воротником и мягкой фетровой шляпе, поинтересовался: правда ли, что здесь можно заранее купить в вечное пользование четыре квадратных метра? Человек не внушал опасений. Лицо открытое. Встреча явно случайная... «Думаю, можно, — беспечно сказал Венделовский. — Но не дешево: соседи по вечности именитые». — «Браво!» — улыбнулся прохожий, и они расстались.

Венделовский знакомился с Парижем: ему предстояло здесь работать.

Бывали дни, когда назначалась встреча с «Доктором». Тогда его прогулки приобретали лишь одну цель: проверить, что за ним нет «хвоста», запутать, сбить с пути самого опытного шпика, уметь улизнуть при любой ситуации. И только убедившись, что позади «все чисто», следовало идти к «Доктору». Встречи были уже не столь часты: коллеги встречались в заранее условленных местах, прибегая при крайней нужде либо к телефону, либо к посыльному. Инициатива всегда принадлежала Венделовскому, ибо он никогда не мог достаточно четко определить время своего появления в Париже.

«Доктор» владел антикварным салоном в двух больших комнатах с зеркальными витринами на первом этаже четырехэтажного доходного дома на авеню Мак-Магон, неподалеку от площади Звезды. Роллан Шаброль был близок к деловым парижским кругам, занимался оптовой продажей ковров, представляя во Франции турецкую фирму «Сулейман Гамидов, Клермон и сын». Деловые люди, знавшие его по Константинополю, находили, что он по-прежнему, как всегда, подтянут, элегантен, а его красивое оливковое лицо неизменно излучает радушие. Вот только пробор на смоляных волосах исчез, — стал зачесывать волосы назад, открывая высокий лоб, очки в роговой оправе появились, придающие коммерсанту выражение солидности, веса, самоуверенности. И название фирмы изменилось. Главой, судя по всему, стал какой-то турок, оттеснивший Клермона с сыном. Но мало ли как складываются торговые дела! Турция стала независимой, дельцы обогащаются быстро: производители у них и главный рынок у них. Кемаль Ататюрк, отвоевав страну, серьезно занялся экономикой. И Роллан Шаброль в каждом разговоре с постоянными покупателями подчеркивал: конъюнктура нынче другая, от пестрых ковров у него в глазах рябит, глаза испортил, пришлось и очки заказывать, а главное дело сейчас — антиквариат. И полюбившееся ему коллекционирование. Собирает для себя датский и севрский фарфор. За любой статуэткой готов по всей Франции ездить. Ни одной распродажи не пропускает. Шаброль не скрывал: главные поставщики салона — русские аристократы, главные покупатели — американцы, нахлынувшие в Европу и готовые приобретать все, что продается, даже родовые средневековые замки, которые они по камушку тащат к себе за океан. Вещи в его «салоне» были расставлены и развешаны со вкусом: иконы в серебряных окладах, старинные гравюры, серебряные ковши и братины, самовары, золотые табакерки, резьба по дереву, бронза, малахит и эмаль, вологодские кружева и вышивки, оренбургские пуховые платки, русские пейзажи — все это выдавалось за реликвии, принадлежавшие знатнейшим семьям России. Торговал Шаброль и мебелью (все гарнитуры не позже середины прошлого века, разумеется); часами малыми и большими, напольными; экзотическими изделиями из кости, кожи, дерева, вывезенными из колоний; охотничьими ружьями; входившими в моду фотоаппаратами; орденами и знаками отличия.

В салоне Шабролю в качестве эксперта помогала мадам Пино — интеллигентного вида плоскогрудая, ширококостная женщина неопределенного возраста. Мадам свободно говорила на трех языках, любила только свою работу, легко отличала подлинник от копии или подделки. За телефонным аппаратом у витрины сидела очаровательная мадемаузель Натали, темноволосая, сероглазая, с тонкой до умопомрачения талией, широкими бедрами и высокой грудью — точно с рекламного объявления «Matin». Глупа как пробка. «За красоту и держу, — говорил покупателям Шаброль. — Натали привлекает клиентов и приносит мне счастье...»

Венделовский поинтересовался, может ли он доверительно обращаться к мадам или мадемуазель в случае отсутствия хозяина. Шаброль рассердился: «Как ты мог подумать?! Разведчик! Мадам вне игры, а с этой куклой как приманкой еще работать и работать».

Шаброль снимал квартиру на втором этаже, над «салоном». Квартиры сообщались железной винтовой лестницей, ведущей из темной кладовки на кухню. При желании лестница легко маскировалась и снизу, и наверху. Жил антиквар скромно: маленький кабинет при спальне, столовая, которую украшали стеллажи (за стеклами их красовались севрские илатские статуэтки), кухня, имевшая выход в темную прихожую и на лестницу, позволяющую спуститься в неширокий переулок. Квартира была выбрана и оборудована по всем правилам конспирации. Альберту Николаевичу была представлена Иветта Бюсси, приходящая служанка, в обязанности которой входили ежедневная уборка квартиры, покупка продуктов и приготовление завтрака и ужина (с семи до девяти вечера хозяин, как истый француз, обедал в ресторане). Иветта Бюсси — сорокалетняя, с непривлекательным лицом «из толпы», на котором выделялись лишь широкие скифские скулы, и была помощником Шаброля, его связью, его ушами и глазами...

Ох и смеялся Роллан: «Ты не дурак — из трех женщин выбрал для сотрудничества Натали! Надежное прикрытие! С такой один раз где угодно покажешься — и все, «засветка» без сомнения». Альберт Николаевич поинтересовался, откуда она взялась. Шаброль, не распространяясь, ответил, что оказал Натали довольно серьезную помощь, избавив от неприятностей с полицией, — она оказалась замешанной в некрасивой истории еще в Константинополе. Шаброль объявил ее дальней родственницей, «выкупил» в союзнической комендатуре, перевез в Париж, взял к себе на работу. Натали бесспорно предана ему и из благодарности готова на любую услугу. Пока она не нужна, но кто от чего застрахован? Может, окажется необходимой. Натали, как он заметил, уже успела приворожить одного покупателя. С военной выправкой и тугим кошельком. Зачастил, через день обязательно появляется. Покупки, правда, пустяковые, но отношения у них начинают складываться, он демонстрирует полное преклонение перед ее красотой. Не иначе, хочет любовницей сделать. По справкам, которые Шабролю удалось навести, ухажер — человек весьма интересный, со связями, широкими знакомствами. Может, и пригодится, хотя сейчас в нем нужды нет. Надо «законсервировать», глаз не спускать. Искусство шпионов в том и состоит, чтобы всегда иметь нужного человека под рукой, чтобы иметь возможность пустить его в дело...

Каждая их встреча на авеню Мак-Магон диктовалась делом, которому они служили. Обмен информацией, передача материалов в Центр, проверка их и перепроверка каналов связи, смена кодовых трафаретов, страховка, встреча и проводы посланцев из России. При всей ценности информации, которой располагал Венделовский-дипкурьер, связь во время его разъездов оставалась узким местом. Ему приходилось передавать материалы через «Цветкова» либо через «Доктора», иногда используя и другие каналы — через специальных курьеров, встреча с которыми была каждый раз довольно рискованной. Минутная задержка, непредвиденное обстоятельство, пустяковая авария мотора — да бог знает еще что! — и из-за нескольких выпавших, искрошившихся кирпичей летит в тартарары с таким трудом и самоотвержением возведенное здание.

Работать становилось все труднее. Рождались всевозможные антисоветские блоки, организовывались пакты, подписывались тайные соглашения. Дух политического диалога, с трудом установленный в Генуе, был предан забвению. Советской России вновь угрожали интервенцией. Начало широкой вражеской кампании было положено ультиматумом Керзона — шагом дипломатическим, с целью расшатать укрепившееся международное положение России. И тут же — вооруженные полицейские акции: валет на торговую миссию в Лондоне, погромы советских представительств в Пекине и Шанхае, разрывы дипломатических отношений. Общие стремления империалистов не допустить Советскую Россию на конференцию в Лозанне.

И вот — убийство Воровского

 

2

... Конференция в Лозанне работала трудно. «Приглашающие державы» (Англия, Франция, Италия), обращаясь к представителям Японии, Греции, Румынии, Югославии и Турции, заявляли: на Востоке наступил окончательный мир. Кемалистская Турция, выигравшая войну у англичан и греков, настаивала на отмене режима капитуляции! Империалистические державы' пытались сломить Турцию. Россию приглашать на конференцию не хотели. Но под давлением общественного мнения пришлось объявить, что советскую делегацию пригласят лишь на период обсуждения вопроса о черноморских проливах. Первым в Лозанну прибыл Воровский. Следом, уже после открытия конференции, — советская делегация во главе с Чичериным. Она решительно выступила за суверенитет проливов, подчеркивая экономическое и стратегическое значение их для России, требовала закрытия для военных кораблей и полной свободы для торгового мореплавания. Турция, испытывая давление Англии и Франции, отказалась от поддержки советских предложений. Проект по проливам был передан совещанию экспертов, куда советские представители допущены не были.

В конце января Керзон, от имени союзников, вручил Турции текст договора с ультимативным требованием подписать его в четырехдневный срок, иначе переговоры будут прекращены. Турция отвергла ультиматум. Англичане тут же покинули Лозанну, следом — другие делегации. Перерыв продолжался два с половиной месяца. Это было время тайной дипломатии, активизации турецкой реакции и ответных действий Кемаля. Союзникам Турция представила контрпроект. Вынужденные вновь сесть за стол переговоров, империалисты решили во что бы то ни стало запретить советской делегации участие в работе. В ход пошли недипломатические приемы, предварительные ультимативные требования, угрозы. Газеты печатали клеветнические материалы. Почта приносила письма, в которых советских дипломатов предупреждали о физической расправе. Прибывший в Лозанну Воровский был незаконно лишен дипломатических привилегий и прав члена делегации. При полном невмешательстве швейцарских властей он ежедневно подвергался травле.

Вацлав Вацлавович писал в Москву: «...они просто решили отвергнуть мои доводы и не допустить нас на конференцию, о чем довели до сведения швейцарского правительства... Нас хотят выжить если не мытьем, так катаньем».

Продолжались «мелкие чудеса» в резиденции советского дипломата: внезапно то гас свет, то отключалась подача воды. Возле отеля «Сесиль» было замечено частое появление группы лиц, которые били стекла, кричали по-русски: «Убирайтесь, пока целы!» Почта, адресованная Воровскому, тщательно просматривалась. За советскими дипломатами велась открытая слежка. Правительство Швейцарии прекратило официальные отношения с советской делегацией, не принимая мер к ее охране. Тотчас выступила белая эмиграция. Шестого мая группа хулиганов ворвалась в приемную резиденции и потребовала встречи с Воровским. Специальный корреспондент РОСТА Аренс не без труда выдворил их. Кто-то крикнул: «Мы силой заставим вас уехать!» Полицейских на посту не было.

«За этими хулиганящими мальчишками слишком ясно чувствуется чужая сознательная рука, возможно даже иностранная, — писал Воровский через Берлин Чичерину девятого мая. — Швейцарское правительство, хорошо об этом осведомленное, ибо все газеты полны этим, должно нести ответственность за нашу неприкосновенность».

Учитывая обстановку. Советское правительство девятого мая отдало распоряжение Воровскому покинуть Швейцарию. Вацлав Вацлавович, не получив его вовремя, считал, что присутствие в Лозанне советского представителя необходимо для дела.

...Как выяснилось на суде, бывший капитан врангелевской армии, близкий родственник российского шоколадного фабриканта, Морис Конради появился в Лозанне утром десятого мая. Сняв номер в отеле «Европа», он узнал, что русские дипломаты завтракают, обедают и ужинают там, где живут, — в отеле «Сесиль». Около восьми вечера, зарядив браунинг, он занял столик в ресторане «Сесиль» и заказал коньяк. Попросив метрдотеля принести какой-нибудь свежий иллюстрированный журнал и вступив с ним в разговор, назвал себя майором французской армии. Делая вид, что с интересом просматривает фотографии, он все время поглядывал на входную дверь. В этот момент в зале появились Воровский и Жан Аренс, заняли столик у окна. Вскоре к ним подошел секретарь полпредства Иван Дивильковский, принесший вечерние газеты. Они сделали заказ. Дивильковский и Аренс разговаривали. Воровский молча смотрел в окно.

Официант принес ужин. Свет в зале почему-то не зажигали. Сухопарый Конради, беседуя с метрдотелем, вновь и вновь заказывал коньяк, продолжал наблюдать за советскими дипломатами. Зал ресторана пустел, но музыканты за пальмами продолжали играть. По соседству с рестораном, в бильярдной, слышались голоса игроков и хлесткий звук шаров.

В четверть десятого Конради решительно отложил журнал и встал. Метрдотель подумал, что французскому майору необходимо выйти — позвонить по телефону, возможно, он не мог уйти, не расплатившись. Конради быстро подошел к Воровскому, доставая из бокового кармана пиджака браунинг. Остановившись за спиной Вацлава Вацлавовича, он выстрелил ему в голову, заорав: «Вот вам, коммунисты!» Иван Дивильковский кинулся на убийцу, но тут прозвучало еще пять выстрелов — два в Дивильковского и три в Арсена, который с трудом, но все же вынул из кармана револьвер, однако выстрелить был уже не в силах.

Убийца пытался перезарядить браунинг, но метрдотель потребовал немедленной сдачи оружия. Конради бросил браунинг на ковер. Сел, закинув ногу на ногу, крикнул: «Вызывайте полицию! Я подожду!» Испитое лицо его выражало крайнюю степень отупения. И тут же сорвался со стула, кинулся к оркестру, схватил испуганного дирижера за руки, приказал: «Траурный марш! Траурный марш по большевикам! — и вновь заорал: — Я — Вильгельм Телль. Я спасаю человечество от большевиков!» У него был вид явно помешавшегося.

В луже крови лежал мертвый Воровский.

НОТА ПРАВИТЕЛЬСТВА РСФСР ПРАВИТЕЛЬСТВУ ШВЕЙЦАРИИ

От 16 мая 1923 года

(передано по телеграфу от имени Чичерина)

«...Из последних сообщений безвременно погибшего В. В. Воровского с полной несомненностью явствует, что швейцарскими властями ни в малейшей мере не были приняты элементарные меры предосторожности для охраны российского делегата и его сотрудников, несмотря на то, что со стороны некоторых преступных элементов Швейцарии раздавались по их адресу угрозы. Делегации из представителей этих элементов удалось даже проникнуть к российскому делегату с явно враждебными намерениями. Хотя эти факты были известны швейцарским властям, последние оставили российского делегата и его сотрудников беззащитными... Правительство РСФСР выражает уверенность, что будет проведено строжайшее расследование... что Правительство Швейцарии не уклонится от своего международного долга дать полное и всемерное удовлетворение России. И не замедлит с ответом».

Правительство Швейцарии неуклюже попыталось оправдаться и уйти от ответа. 8 июня была передана вторая нота правительства РСФСР, не признающая удовлетворительным ответ Швейцарии. Российское правительство серьезнейшим образом предостерегало швейцарское правительство от последствий его не поддающегося квалификации поведения и оставило за собой право на получение полного удовлетворения.

Двадцатого июня 1923 года ВЦИК и СНК приняли «Декрет о бойкоте Швейцарии».

Пятого ноября в кантоне Во, в зале казино, начался суд над Конради. Огромная толпа белогвардейцев и фашистов, составлявшая большинство публики, всячески мешала разбирательству дела. Прокурор Капт, неожиданно для присяжных, принялся защищать убийцу. Адвокаты обвиняли во всем русскую революцию и квалифицировали действия своего подзащитного как «справедливую личную месть».

Впрочем, и на этом импровизированном спектакле произошла сенсация: в качестве свидетеля первым был допрошен генерал Достовалов, начштаба генерала Кутепова и командир Конради, который неожиданно для всех обвинил армию Врангеля в терроре и грабежах.

Такого, пожалуй, белая эмиграция не переживала со времен бегства из Константинополя генерала Слащева. Врангелевцы вспомнили: еще в начале года в газете «Голос России» появилась статья генералов Достовалова и Лазарева о врангелевском терроре на Балканах, гае рассыпалось о кошмарных условиях, царивших в беженском лагере в Салониках: голоде, бесправии, малярии. произволе комендантов, о команде опричников из казаков, верой и правдой служивших за паек и жалованье; о запрещении собраний, чтения газет. Вечно пьяный лагерный полицмейстер Алпатов останавливал каждого встречного и заставлял петь «Боже, царя храни». Был составлен список неблагонадежных, в котором оказались генералы Достовалов, Лазарев, полковники Генштаба Александров и Старосельский, сибирский промышленник Кубрин и многие другие. По подозрению в большевистской пропаганде в тюрьмы были посажены Достовалов; Лазарев, Кубрин, поручик Лебедев. Достовалову объявили, что его сошлют на один из греческих островов для ломки мрамора, и только вмешательство командующего войсками в Македонии спасло его от каторжных работ. Представитель Врангеля в Афинах потребовал от обоих генералов расписку в том, что они «обязуются никогда не заниматься большевистской или какой-либо иной пропагандой». Генералы ответили на шантаж обращением в газету «Накануне». В конце концов Достовалов и Лазарев были освобождены. Представитель Лиги Наций помог им получить визы для въезда в Германию через Италию.

Генерал Достовалов перешел в наступление и бросил вызов самому Врангелю. Достовалов писал: «После уничтожения остатков армии его последние, оплачиваемые им сотрудники превратились просто в шайку разбойников, пускающих и ход всякое оружие от клеветы до ножа включительно против тех. кто не желает подчиниться их указке... Никакой врангелевской армии или штаба Врангеля в действительности не существует. Осталась озлобленная кучка бандитов, не способных ни к какой созидательной работе, догнивающая на Балканах, отравляющая воздух Греции и Сербии, существующая только потому, что враги России не теряют надежды воспользоваться их услугами в тот час, когда они вновь захотят залить кровью Россию...»

Вслед за ним, со статьей «Жертвенный подвиг (Правда о Галлиполи)» выступил генерал Лазарев, обвинивший в поддержании обстановки террора, царящей в корпусе, генерала Кутепова.

Следованию принимать меры: обиженных нельзя было уже ни закупить, ни запугать. Оставалось либо устранить обоих, либо опорочить. Следовало поискать в прошлом Достовалова и Лазарева компрометирующие материалы. В штабе Врангеля поручили, помнится, кому-то глубокую проверку и забыли, вероятно. И вот дождались! Появилась новая статья генерала Достовалова — «Охотники за черепами». Тут уж все было описано подробно и обстоятельно: провоцирование кемалистов; заговор против Франции (ликвидация французского гарнизона в Галлиполи, захват вооружения, снаряжения и лошадей, движение походным порядком на Андрианополь и далее — в Болгарию); проект захвата Константинополя (атака в тыл английскому и французскому гарнизону, чтобы сковать их и дать простор действиям галлиполийского корпуса и казачьих частей с островов); «Варфоломеевская ночь» в городе — по рекомендации Кутепова и с согласия Врангеля (французы заблаговременно узнали об этой авантюре, приняли меры, и пригрозили Врангелю); заговор в Болгарии; разработка авантюр в Сербии. Достовалов не побоялся сказать, кто эти «истинно русские люди», выступающие от имени эмиграции: Врангель, Кутепов, Миллер, Штейфон, силой и гнетом навязывающие свою. идеологию офицерству, старающиеся сколотить отряды карателей и бросить их в пекло новой авантюры.

Статья генералов произвели огромное впечатление и вызвали отклики в эмигрантской прессе: словно эхо прокатилось по газетным полосам. Многие не верили в искренность «прозрения». Считали, генералы льют воду на мельницу противников главнокомандующего, пытающихся опорочить и сместить его. Но снова и снова выплывали детали распродаж Ссудной казны, кораблей Черноморского флота, словно кто-то дирижировал антиврангелевской кампанией.

Врангель, считавший, что благодетельствовать следует в первую очередь врагам — друзья останутся друзьями, пожинал плоды старого своего заблуждения. Он остался один. И даже великий князь Николай, к ногам которого он положил армию, не торопится к нему на помощь: Врангель был просто генерал — один из многих других.

Но Врангель не сдается. Он предпринимает объезд частей, кадетских корпусов, юнкерских училищ, расположенных на Балканах. Он выслушивает традиционные приветственные речи, принимает цветы и самодельные подношения, выступает сам, призывая верных сторонников постоянно быть на страже и зорко следить за врагами русской армии. О генералах и их статьях — ни слова, будто таких никогда не существовало.

Против своего подчиненного с опозданием выступает и Кутепов. Он заявляет: Достовалов повинен в исчезновении ценностей из сейфов в Симферопольском государственном банке на сумму более ста миллионов рублей. Во время эвакуации из Крыма по прибытии в Галлиполи им начато было расследование, однако дело по распоряжению Врангеля было прекращено «во избежание скандала, неудобного по условиям времени». Опять вина перекладывается им на главкома.

В ЦЕНТР ИЗ СОФИИ ОТ «ЦВЕТКОВА»

«В сентябре компартия и земледельцы вновь попытались объединить силы, подняли восстание. Две недели народ сражался против фашизма. Правительство Цанкова вынуждено было привлечь на помощь русских белогвардейцев. В Видинском округе кутеповцами командовал генерал Курбатов. В районе Тырново жестокостью отличилась рота капитана Романова. Русские воинские подразделения участвовали в подавлении восстания в окрестностях Софии, Варны, Пловдива, Старой Загоры. Кутеповцы считают акцию своим реваншемг». Начальник группы в Старой Загоре доносит, что «отдал приказ раздать оружие и цивильным русским на случай гражданской войны...»

Тридцатого сентября было сообщено о подавлении восстания. Более двух тысяч убито, многие ранены, пять тысяч взято в плен, брошено в тюрьмы. Часть эмигрировала. Гражданская война окончилась поражением. Убит видный деятель компартии Панайот Цвикев. В Праге наемным убийцей Цицонкоковым застрелен Райко Даскалов. Репрессии продолжаются повсеместно. Правительство объявило, что захвачен «циркуляр Коминтерна», в котором говорится, что революция была спланирована Москвой. Ее начинала общая забастовка железных дорог, почт и телеграфа» Земледельцы должны были исполнить договор, заключенный в Генуе Раковским и Стамболийским, подразумевающий совместное выступление с коммунистами и захват власти. В полицейских кругах есть сведения, что вожди компартии Болгарии Георгий Димитров (под именем подрядчика Строянова) и Василий Коларов (инженер Канбарджиев) бежали в Сербию.

Приказ Врангеля рекомендует шефу русских белогвардейцев генералу Абрамову «дальнейшее улаживание отношений с болгарским правительством». Предписывается произвести перерегистрацию и проверку «основного ядра» врангелевцев — из числа воинских контингентов на Балканах. Кутеповский корпус тает. В Донском корпусе осталось 602 офицера, 1843 бойцов и 113 чиновников.

Правительство решило ликвидировать «Совнарод» и миссию Красного Креста, что вызвало недовольство Нансеновского комитета и желающих репатриироваться. После убийства Шелепугина полиция совершила нападение на софийское отделение миссии. Арестованы сотрудники бюро «Совнарода» в Варне, Габрово, Русе. Предпринята попытка репатриации без документов на корабле «Игнатий Сергеев» (700 человек. Не исключаю засыл в этой партии и контрреволюционеров с диверсионными и шпионскими целями). Здания миссии Красного Креста и «Совнарода» опечатаны. Назначена комиссия во главе с градоначальником Г. Кисьовым, поручено изучить архивы, «найти компрометирующие данные», подтвердить правильность своих действий для успокоения мирового общественного мнения. Ничего компрометирующего не найдено. Фашистские власти разрешили создание в Пловдиве новой черносотенной организации по работе среди реакционной эмиграции — «Карай, братушка», призванной способствовать делу •нового сближения болгар и русских».

Выезжаю в Вену — Белград. Необходим очередной контакт с «0135», координация действий дальнейшей помощи Достовалову, Добровольскому.

Цветков».

...И вот, наконец, судят убийц Воровского.

Первым дает показания командир Конради Е. Достовалов.

Его допрашивают с пристрастием, под угрожающие крики и шум зала, набитого бывшими его подчиненными. Достовалов бесстрашно заявляет: «Об офицере Полунине давно ходили слухи, что он занимается противобольшевистской контрразведкой. Конради — безвольный человек, простой исполнитель, раб отживших идей, мнящий себя сильной личностью... Советы решили освободить Россию от вторжения иностранцев. Представителями патриотической идеи в России являются ныне не сторонники белой эмиграции, а большевики. Русские монархисты имеют ничтожное количество сторонников».

Показания давал и генерал Добровольский, живущий в Берлине. Характеризуя главнокомандующего, он, понимая, что подобное высказывание может быть для него опасным, даже смертельно опасным, говорит: «Врангель всегда был откровенным авантюристом, преследовавшим не благо России, а свои личные цели. Террор белой армии был гораздо хуже ответного красного террора. Я — старый монархист, не социалист, не большевик и тем не менее ищу лишь момента, когда смогу вернуться на родину... Во всех столицах Врангель содержит агентов. Существует организация бывших офицеров-врангелевцев, получающих средства от монархистов и отчасти от иностранных правительств...»

Защита кинулась дезавуировать показания генералов. Добровольский был объявлен немецким шпионом. Против Достовалова судейские применили ставший уже старым прием: на заседании были оглашены заявления двух офицеров, в которых упоминалось «известное ограбление» Симферопольского банка и казначейства, массовый расстрел пленных латышей. Звучало это все не очень убедительно. Да и фамилии офицеров, выступивших с разоблачениями, показались всем явно вымышленными. Для того чтобы окончательно опорочить в глазах присяжных Достовалова и Добровольского, в суд по предложению защиты вызвали некоего генерала Клевера. Состоялась очная ставка. Клейтер вел себя безобразно: шумел, оскорблял своих бывших комбатантов, называл их изменниками родины, которых следует предать суду военного трибунала. Достовалов ответил, что Клейтер — клеветник и что ему следовало бы набить физиономию. Добровольский поддержал товарища: за клевету в армии принято расплачиваться кровью. Опять вышел спор, перебранка. Присяжные не могли разобраться в том, что происходит на этом странном суде, где русские генералы оскорбляют друг друга, как портовые грузчики, прокурор требует освобождения убийцы, адвокаты говорят не о подзащитных, а всячески порочат свидетелей и нападают на неизвестные им законы Советской России. При голосовании пять присяжных ответили: Конради не виновен, четверо — утвердительно. По уголовному Уложению кантона Во для осуждения судимого необходимо было иметь две трети голосов. Суд вынес оправдательный приговор.

Морис Конради, чувствующий себя героем, вышел на свободу и немедленно удостоился чести быть приглашенным в охрану Николая Николаевича...

 

3

— Плохо их дело, если даже генералы прозревают, — сказал Венделовский, отложив газету.

— Жаль, что подобные метаморфозы не происходят в каждом эмигранте, — отозвался Шаброль.

Снова необходимость свела их вместе на улице Мак-Магон. Был слякотный февральский вечер. Мелкий дождь сеял с утра, затушевывал дома и деревья зыбкой фиолетовой пеленой. Роллан уже имел новые инструкции «Центра» для «0135», но не торопился. Захотелось за многие месяцы посидеть за чашкой кофе, поговорить откровенно о чем угодно со своим человеком. Ему трудней, чем французскому коммерсанту с состоятельной клиентурой: он всегда среди ярых антисоветчиков. «Позднее подумаем и все обсудим», — подумал Шаброль.

— Ехал я в Париж, — улыбнулся чему-то своему Альберт Николаевич. — И представьте, сосед — пожилой француз — во мне русского распознал. Не часто такое бывает. Прелюбопытный тип. И беседа получилась прелюбопытной: характеризует отношение рантье к русским эмигрантам.

— Русские свалились во все страны как снег на голову, а французы такого не любят. И мириться с этим не хотят. Для них все другие — sales etrangers, поганые иностранцы. Я имею в виду определенные круги населения: лавочники, чиновники, мещане — мелкая, средняя, да и крупная буржуазия.

— Послушайте, что говорил старик. Вы, русские, непонятный народ, с полным отсутствием стремления к ассимиляции. Отчего? От гордости? Откуда у метеков гордость? Почему вы все такие странные? Почему, зарабатывая в месяц четыреста франков, вы проживаете восемьсот? При встречах вы кричите, размахиваете руками, не обращая внимания на окружающих; шляетесь друг к другу ежедневно в гости без всякого повода, тогда как нормальные люди делают это два-три раза в год? Почему спорите без конца о том, что было и что будет, и не интересуетесь тем, что происходит сейчас? Почему каждый день едите свои каши, борщи и кисели, завтракаете и обедаете когда придется, в то время когда все нормальные люди садятся завтракать в двенадцать тридцать, а обедать — в половине восьмого? Почему? Что возразишь?

— А зачем возражать? — лениво, в растяжку, проговорил Шаброль.

— Думаете, подсадная утка? Исключается!

— Верю вашему опыту. Но разве вы способны переубедить его? Я знаю таких французов. В Константинополе их звали презрительно «сержами» — надменные люди, считающие себя пупом земли, избранной нацией. Такие есть не только в военной среде. Чем он занимается?

— Проверяете?

— Ну нет. — Шаброль поднял газету, упавшую с кресла Венделовского, прочел без выражения: — Температура в Париже на три градуса ниже нормальной. На Эйфелевой башне нормальная. Вероятна облачность и дождь. Тут все ясно! Цены на продукты? На рынке повышение на мясо, птицу, молоко и масло. Бильярдная академия — Rue des Italics против «Лионского кредита», — лучшие бильярдные профессора. Сеансы ежедневно до часу ночи. Вы играете, Альберт Николаевич?

— Обучен.

— Хотелось бы сразиться. Хоть часок погонять шары. Эх, мамочка моя, мама! И еще, знаете, хочется мне по-русски выругаться — крепко, ядрено.

— Выругайтесь, облегчите душу. Вам хочется перейти к делу? Выругайтесь — и перейдем.

— Давайте — по странам? Начнем с вашей вотчины. Ну и Болгария — коротенько, — Шаброль по привычке потер лоб, заговорил по-французски, истинно по-парижски перекатывая во рту звук «р».

— К сербам пожаловал граф Добринский, представитель августейшего государства престола по делам русских подданных. Произвел перерегистрацию офицерства. К нему хлынули желающие получить должность. Добринский, не ожидавший ничего подобного, кричал: «Надо обождать! Соблюдайте конспирацию, господа, конспирацию!» Правительство Пашича готово начать переговоры с советским правительством в целях его признания.

— К этому они придут! — на лице Шаброля появилась обычная насмешливая улыбка. — Но для нас с вами это ничего не изменит. Пока нас не хлопнут или не отзовут с почестями на отдых или, в интересах дела, на Дальний Восток, скажем. Нет, не думайте! Я не скулю.

Странно: столько времени они были знакомы, делили и успехи, и опасность, а все никак не могли перейти на «ты». Такое случается порой и с самыми общительными людьми.

— Что еще у Врангеля?

— Разыгрывается второй акт трагикомедии, начавшейся еще в Севастополе. Тогда барон съел Деникина. Теперь Кутепов теми же методами — Врангеля. Он получит РОВС — и тогда все. Им приближен полковник Монкевиц Николай Августович. В свое время — начальник пехотной дивизии, затем заведовал особым отделом штаба главкома, но недолго. Умен, ловок, подтянут, всегда хорошо одет, любит шикарно пожить, обладает манерами опытного дипломата. Приметы — высок, глаза заметно косят, походка плавная.

— Полагаю, второй Перлоф, а? «Внутренняя линия?»

— Вероятно. При Кутепове.

— У нас ожидают Кутепова. В связи с РОВСом. Но о РОВСе — особый разговор.

— Выдвигается Сергей Николаевич Ильин — правая рука Врангеля.

— Знаю. Начальник Знаменского.

— Всегда в тени. По натуре — конспиратор, не выносит хвастливой болтливости главкома, направляет топчидерскую политику по привычному руслу. Посредничает между местоблюстителями и топчидерским полководцем. К нему трудно пробраться. Я, во всяком случае, пока без ключа.

— Врангель сдает армию великому князю.

— Н-нда-с... Довоевался. А еще что примечательное?

— Драка у церковников неприличная. Они ни в чем не хотят уступать претендентам на престол — ругань, поклепы, публичные оскорбления.

— Центр напоминает: используя даже враждебные газеты, мы должны поддерживать ссоры претендентов и их сторонников. Пусть ругаются. В полемике они выболтают не один секрет. Переходим к Болгарии.

— Там, как грибы после дождя, продолжают рождаться черносотенные организации. Воинские контингенты, называемые «рабочими артелями», переводятся на казарменное положение. Дисциплина, наряды за неподчинение. Обыски и аресты. Контрразведка указывает цанковской полиции, кого арестовывать из тех, кто записался в репатрианты. У «Цветкова» через связников есть постоянный контакт с подпольщикамн-коминтерновцами.

— Это хорошо! Ну, ну?.. — Шаброль обрадовался, засмеялся. — От це гарно!

Сейчас будете еще смеяться. Эмиграция испытала очередное потрясение. Арестованы главный интендант и его заместители — полковники Якуба и Непомнящий, работающие под покровительством начальника снабжения армии генерал-майора Ставицкого. Спекуляция и контрабанда. Получение в Константинополе предметов роскоши, запрещенных к ввозу в Болгарию, открытие восьми торговых предприятий, доход с которых они клали в своих карманы. О, наша бедная Россия! Софийское акцизное управление дозналось, что в киоске, содержащемся в Русском доме, производится беспатентная продажа табака и кремней для зажигалок. Болгары озлились не на шутку, ибо спички у них — государств венная монополия. Штраф в триста тысяч левов, арест полковника Непомнящего, газетные страсти. Ни Ронжнну, ни Абрамову дела потушить не удалось. Полиция произвела ряд обысков и прихлопнула всю лавочку. Один Якуба, прихватив содержимое своего сейфа, успел удрать. Его арестовали — уже без средств. Ожидается шумный процесс. Так работают верхи армии в изгнании.

— Если Врангель спекулирует серебром, чем они хуже? — и, посерьезнев, Шаброль провел рукой по волосам, словно меняя настроение, спросил: — А мы? Сможем использовать ситуацию?

— Вероятно, вкупе с полковником Муравьевым?

— Это какой же?

— Правая рука Климовича в Крыму. В Галлиполи проводил дела Щеглова, Успенского и других, охранял Врангеля. В Сербии через него шла аттестация военных и штатских, он решал право выдачи виз. А теперь сбежал, прихватив сто тысяч динаров и списки агентов, засылаемых в Союз. Если так — будет продавать себя подороже.

— О! Это дело другое! — Шаброль насторожился мгновенно: — Что известно? Где он?

— По неуточиенным данным — в Италии, у Муссолини.

— Будем спешно уточнять — и через Центр, и по всем другим каналам. Пока Муравьев не распродал агентов, надо его поймать. Это ясно. А с торговым делом можно и процесса подождать. Как?

— Задание принимается. Кутепов поможет. Ему поручена доставка Муравьева, а при невозможности — ликвидация.

— Нужен не труп, а документы, — жестко сказал Шаброль. — Кутепов обманет Врангеля.

— У меня при Кутепове есть человек, мой карточный должник. Надеюсь на него.

— Еще одну-две подстраховки иметь не мешает. Представьте, список врангелевских агентов в руках Дезьем бюро или Интеллидженс сервис. Они немедля перевербовывают русских, едущих по домам. Тут и внедрения не требуется. Простите, не хочу поучать вас.

— Не волнуйтесь, Роллан. Все, что можно предпринять, сделаю. Возьмите под контроль Францию, сообщите в Центр.

— Завтра у меня связь, будет передано. Кстати, у нас появляется еще одни сильный противник — полковник Вальтер Николаи. О нем знаете?

— Знакомился со «всемогущей черной разведкой». Начальник контрразведки при Людендорфе. После поражения Германии от услуг Николаи отказались, архивы никого не интересовали. Николаи собственноручно перетащил все сорок восемь тысяч секретных дел в имение знакомого в Восточной Пруссии. И тут за архивом началась охота. Николаи уговорил бывшего представителя Крупна Альфреда Гугенберга предоставить ему в издательстве «Шерль» надежное хранилище. Позднее с помощью пятнадцати офицеров он перевез архив в Берлин, где создал агентурное бюро, — как заученный урок ответил Венделовский.

— Добавлю, после приезда выяснилось: не хватает более трех тысяч дел, и все относящиеся к Бельгии. Их выкрал профессор Бюллюс, руководитель бельгийской разведки, — добавил Шаброль. — Блистательная операция!

— А что вы знаете о Николаи сегодня, Роллан?

— Немецкие промышленники открыли ему неограниченный кредит. Их интересуют новые рынки на Ближнем и Среднем Востоке, Балканах, в Чехословакии, Австрии, Польше. Агенты Николаи вживаются на территориях, оккупированных союзниками, проводят террористические акты, внедряются в государственные организации.

— Исчерпывающие данные. А русская эмиграция в Германии сегодня?

— Центральная группа — высшее офицерство, царские сановники — «Русское собрание» с сенатором Римским-Корсаковым и Марковым во главе. Имеют денежные средства. Из «Собрания» выделилась группа «Союз возрождения России» — наиболее активная часть. Бесперспективна: полное непонимание происходящего, обскурантизм. Группа работает среди титулованных. Налажен контакт с деморализованными офицерами бывшей армии Авалова -Бермонта, ландскнехтами, готовыми служить кому угодно. Вторая группа -«Русская артель» сенатора Белгарда. Далее кадетские организации светлой памяти Набокова и Гессена. Они располагают значительными материальными средствами, но их руководители инертны, бездеятельны. Значительных сил не имеют. На самом левом крыле социалисты-революционеры, группирующиеся вокруг своих газет. Кроме писания разного рода антисоветчины, ничем не занимаются. Еще надо учесть наличие в Берлине разных групп украинских националистов Скоропадского, петлюровцев, Винченко. Они достаточно сильны и активны, имеют связи в немецких политических и экономических кругах.

— Чем же закончим наш обзор?

— Еще одним интересующим меня господином. Вы давно бывали в Варшаве?

— Проездом с однодневной остановкой. Не так давно.

— Маршалковская — шикарная, людная, шумная! Остальные улицы узки, мощены булыгой. Приземистые дома, дощатые заборы. Провинциальный шик. И все в форме — армейские, швейцары, посыльные, дворники, продавцы газет. По-моему, и чистильщики сапог и извозчики.

— Точная картина, Роллан.

— Запольная улица, гостиница «Брюль» — Информационное бюро савинковцев.

— Uwaga, Альберт Николаевич! А не встречался ли вам некто Сидней Рейли? Знаете такого, слышали?

— Представьте, видел в Варшаве. И с биографией знаком. Родом из Одессы, фамилия матери как будто Розенблюм. Заимев шурина ирландца, стал Рейли Келлэгреном. Жил в Петербурге, занимался комиссионными делами, был завербован англичанами. Честолюбив, энергичен, храбр. Обаятелен, нравится женщинам. «Наследил» не в одном заговоре против советской власти, но неизменно уходил. Доверенное лицо Черчилля. С начала гражданской...

— Был отправлен к Деникину, потом к Савинкову.

— Как видите, мы старые знакомые. Но вот Рейли снова возле Савинкова. Почему?

— Прежде чем сказать: «не знаю», разрешите уточнения. Уроженец Одессы — точно. По одной версии, ирландцем стал благодаря отцу — капитану. По другой — браку с дочерью ирландского дворянина. В Порт-Артуре занимался шпионажем в пользу Японии. В мировую войну под видом немецкого морского офицера проник в высокий германский штаб и выкрал секретные коды. Затем, поручиком королевского саперного батальона, был прикомандирован к английскому посольству в Петербурге. Прекрасно говорит по-русски.

— Рейли не зря появился в Варшаве. Он нацелен против нас. Я в этом уверен. На нас — через свою агентуру в России.

— Возможно... До Константинополя я работал в Вене, — сказал Шаброль задумчиво. — Там профессионалов, как клиентов в бардаке. И все знакомые. Только кто на кого работает, можно лишь догадываться. Узнаю, по наводке из Центра, рядом со мной разведчик английский. Он полагает, я француз, на Англию работаю, на Италию, мало ли еще на кого. Приклеиваюсь к нему. Вижу: скуповат. Я за него плачу, нет проблем. Однажды встречаю — торопится, под мышкой портфель, а мне его ой как посмотреть надо. Уговариваю приятеля зайти в одно злачное место на десять-двадцать минут: время обеденное. N’est-ce-pas? Не так ли? Заходим. А стол накрыт, и нас ждут. Потом он повез меня к своей женщине. Мы и там пили — долго. Ночью он обнаружил, что портфель чужой. И мгновенно протрезвел: крепкий парень. Я его успокаиваю. Напомнил, что когда брали такси, мы заезжали на какую-то улочку близ Трокадеро и он на миг выходил к человеку, который уже ждал его возле входа. Он все допытывался, с портфелем ли выходил, но я ответил, что не помню. Он позвонил куда-то своим. Его успокоили: портфель с документами на месте, ничего не пропало. Я стал для этого человека лучшим другом.

— Ну, и?.. — Венделовский недоуменно посмотрел на Шаброля.

— Не поняли? Хорошо! Мой человек, разумеется, обменял портфели. Все бумаги, явки и коды были перефотографированы, портфель отвез туда, откуда он был взят владельцем, человек хорошо расплатился с таксистом, у которого на часок выпросил автомобиль. Так никто ни о чем и не догадался. Это самое важное — чтоб никто ничего не заподозрил. С этими портфелями вечно столько историй. Почему обязательно портфель? У меня никогда не было портфеля. Всегда обходился карманами, своей любимой палкой с набалдашником — в нее можно было вложить больше, чем в толстый портфель.

— А тот человек?

— Он был тесно связан с Рейли.

— Оценим задание Центра, и я накормлю вас первосортным ужином.

— Принимается единогласно, — кивнул Венделовский.

Задание Центра целиком касалось РОВСа, быстро набирающего силу и влияние на самую боевую часть русской эмиграции. Тут Роллан по праву как бы становился старшим. Инструкции шли к нему, штаб РОВСа находился в Париже. Он, конечно, был опытнее Венделовского, больше работал за границей — в разных сферах, да и по возрасту старше. По должности. И по званию, вероятно...

В поле зрения чекистов РОВС попал сразу же после организации. РОВС подчинял себе белые организации на территории Франции, Финляндии, Польши, Данин и Голландии, фашистской Италии, Испании, Англии и Швейцарии, даже в Египте, Сирии и Персии. Он настораживающе легко поглощал всевозможные офицерские объединения: союз Георгиевских кавалеров, черносотенные общества и совершенно беспартийные объединения бывших участников войны. Группы РОВСа располагались вокруг границ Советской России — это было видно наглядно. Его штаб делился на отделы. При нем существовала и своя разведка, и руководство боевыми группами, и пропагандисты, и отдел, занимающийся подготовкой смены — кадетскими и юнкерскими учебными заведениями, всевозможными военными курсами. Настораживало и усиливающееся стремление заменить Врангеля Кутеповым. Главком был фигурой достаточно самостоятельной. Кому понадобилось поставить на его место солдафона, умеющего лишь стать во фрунт? Великому князю, которого обошел «на повороте» племянничек и который сам нуждается в поддержке? Вряд ли. Тут крепкая рука какой-то империалистической державы. Данные об этом уже поступали в Центр, но они содержали предположения, косвенные свидетельства, данные, полученные из третьих рук. Во всем следовало разобраться...

Диалог гостя и хозяина превратился в монолог Шаброля. Он говорил короткими фразами, отрывисто, с паузами:

— Работу дипкурьера придется заканчивать, Альберт Николаевич, перебираться к штабу РОВСа. Два условия. Переход осуществить только с главнокомандующим, пока он у власти, вы — при нем. Второе. Товарищ, который заменит вас. Ему надо помочь. Человек достаточно опытный, но работал по иной линии. Специфике надо обучать. Он найдет вас в Белграде.

— Не лучше ли в Митровцах? Меня могут погнать куда-то.

— Не беспокойтесь, Альберт Николаевич. Это его проблема.

— Отлично.

— Центр напоминает: раскол эмиграции, поиск лояльных людей. Практические задачи: протоколы заседаний, фотографии, секретные циркуляры. Особое внимание — международные связи ровсовцев. Какими путями, через кого? И еще. Информация об агентах, воспользовавшихся амнистией ВЦИКа, отправляемых к нам с целью шпионажа, агитации, терактов. Сообщать немедля, отправлять до их отъезда. Их посылают и посылают. Цыплята, хотя попадаются и идейные орлы. Их и надо перехватывать. Ожидаю новое внедрение в Софии. Втащим его — «Цветкову» помощь, да и нас он к РОВСу сумеет подвести. Очень удачная находка этот товарищ, которому и «легенда» не нужна. К папе на постоянное жительство отправляется. А парень наш, идейный. Центр предупреждает о возможной поездке за границу Чичерина. Охранять его будут, естественно, другие. Но об охоте на наркома мы обязаны знать все. И как можно раньше.

— Я понял, — просто сказал Венделовский. — Все, Роллан?

— Одну минуту, коллега, — Шаброль засунул руку в средний ящик письменного стола. Достал портативный фотоаппарат в кожаном футляре, сказал: — Это для вас. Американский — «экспо»! Отличная оптика! Фотографируйте своего Врангеля хоть в полной темноте.

— Спасибо, конечно, но откуда у бедного дипкурьера «экспо»? И сколько он стоит?

— Дорого. Вы его не покупали, — быстро сказал Шаброль. — Нашли? Нет! Подарили? Кто? Отпадает. Взяли напрокат? Где? Легко проверить. Кто-то из ваших старых друзей открыл фотостудию... — Шаброль замялся.

— Не мучайтесь, Роллан. Ваш «экспо» пока не для меня. Хотя игрушка заманчивая. Подожду лучших времен. Как связь? Объявлением через газету?

— В аварийных и экстренных случаях возник другой вариант. Понедельник, среда, пятница, скажем. В десять до полудня, возвращаясь с покупками, Иветта будет иметь обыкновение посидеть полчаса за чашкой кофе в бистро напротив синематографа, в двух кварталах отсюда. Вы представляете, где это?

— Та же улица Мак-Магон?

— Совершенно точно. Если все спокойно, у нее с собой будут цветы, букетик. Подходите смело.

— Может, такой способ принять для каждой встречи, Роллан? Береженого бог бережет.

— Не возражаю. Chacan pour soi, et Dieu pour tous. Осторожничаете, или есть ощущение?

— Все пока чисто — тьфу, тьфу, тьфу! — Венделовский постучал по дереву.

— И все же подумайте, давайте взвесим спокойно.

— Знаменский, Ильин, Монкевиц, — стал медленно перечислять Венделовский. — Нет, второго Перлофа среди них пока нет. Это точно... Скорей тут возможна должностная конкуренция, зависть, соперничество. И то — весьма скрытая.

— Хорошо, если так. И все же не спускайте глаз с «Внутренней линии» и полковника Монкевица. Подберитесь к нему поближе. Дипкурьером Врангеля может интересоваться только он. И я, со своей стороны, постараюсь узнать, какому богу он служит. Может, предложить ему совместную поездку? Так возникает доверие. Простые приятельские отношения.

— Я попробую, хотя и не очень уверен в успехе. Меня очень интересует и ротмистр Издетский — перлофская правая рука. Куда он мог одеться? Чье задание так долго выполняет? Какой он разведчик — жандарм. В Союзе его пока нет. Вы не напоминайте: я помню. Расписка его у вас, копия — у меня. Найдем, не иголка! Ваша информация о продолжающихся банковских операциях врангелевской конторы в самом срочном порядке будет передана в Центр. Давайте, наконец, ужинать, черт возьми.

НОТА НАРОДНОГО КОМИССАРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ЮГОСЛАВИИ НИНЧИЧУ

«3 января 1924 года

Подтверждая получение Вашей телеграммы... я должен признать, что в ней имеется серьезное недоразумение. Правительство СССР далеко от того, чтобы рассматривать Врангеля как третье государство, и в связи с этим вряд ли была бы понятной занятая Вами в отношении его позиция строго нейтралитета, подчеркнутая в Вашей телеграмме. Напротив, Правительство Союза рассматривает захват Врангелем имущества, принадлежащего бывшей Петроградской ссудной казне, как акт простого грабежа, а продажу этого имущества в Югославии в личных интересах Врангеля и его пособников как нарушение публичного права, что Правительство сербов, хорватов и словенцев не должно допускать на своей территории. Кстати, эта точка зрения уже была подробно изложена в наших нотах от 27 июня и 20 сентября 1923 года, оставшихся без ответа.

Вследствие этого я вынужден констатировать, Ваша телеграмма от 23 декабря ни в какой степени не удовлетворяет Правительство СССР, озабоченное судьбой ценностей, принадлежащих как государству, так и частным лицам.

В связи с этим Правительство СССР считает вынужденным заявить Правительству Королевства сербов, хорватов и словенцев, как несущему солидарную ответственность за преступные действия Врангеля. Оно повторяет свое предыдущее заявление о том, что ответственность за охрану Ссудной казны полностью лежит, по его мнению, на правительстве Королевства сербов, хорватов и словенцев.

Чичерин»

В ЦЕНТР ЧЕРЕЗ «ДОКТОРА» ОТ «0135»

«Врангеля убирают: слишком долго боролся за единоличное владение армией, опоздал к разбору военно-административных должностей, все чаще обвиняют в политических и военных ошибках.

На заседании Союза офицеров в Париже генерал Нечеволдов и ротмистр Баранов произносили речи против Врангеля. Значительная часть офицерства через голову главкома обращается к великому князю Николаю, утверждая, что «пресловутый аполитизм Врангеля — хороший вид политики дальнего прицела». Приказ главкома № 82 встретил сочувствие далеко не всего офицерства. Комиссия, учрежденная согласно этого приказа, расценивается как объявление Врангелем войны правым и левым. Циркуляр № 486, изданный Монархическим союзом, — ответ главкому: «...Следует разъяснить офицерам, входящим в состав местных монархических организаций, что превыше всего — долг перед родиной, ее счастьем, он неразрывно связан с работой по восстановлению Престола, ввиду чего русское офицерство приглашается к продолжению честной и самоотверженной деятельности в монархических организациях и усилению ее».

Выступление Врангеля на совещании представителей воинских союзов вызвало сочувствие. Однако на собрании в Париже два месяца спустя произошел бурный инцидент. Группа офицеров оскорбила главкома и в знак протеста демонстративно покинула зал. Давление Николая Николаевича усиливается. Акции Врангеля подают. Все чаще он ведет разговоры об уходе от борьбы и отъезде в Югославию. На встрече с Кутеповым (держался как равный, без обычной угодливости) главком не без горечи высказался: за отсутствием живого дела эмиграция перестирывает грязное белье и перемалывает друг другу косточки, множатся мелкие интрижки, растет сплетня и клевета; только РОВС может идти путем долга, он не боится смотреть в лицо врагу, его «рабочие дружины» не знают усталости; пока РОВС жив, жива белая идея. Лишение Врангеля руководства РОВСом — его политическая смерть

В конце ноября с особой миссией в Белград приехал Николай Евгеньевич Марков. Цель: разгромить «кирилловцев», доказать, что вся Россия жаждет видеть на царском троне Николая. Последовала цепь докладов, банкет в ресторане «Русский уголок», аудиенция у Пашича с просьбой о поддержке «правого дела» (Пашич был мил, но денег не дал), пышные проводы. С Врангелем Марков не встречался демонстративно.

Нет ли сведений об Издетском? Где он «лег на дно», «законспирировался»? Судя по моим источникам, на Балканах, в Берлине и Париже его нет. Прошу срочно запросить Прагу, Вену, Рим. Несмотря на компрометирующую его расписку, может начать работать против меня.

0135».