Позиционные бои

В январе прошел очередной московский процесс, на котором судили Радека, Пятакова, Серебрякова и прочих троцкистов. Его результаты носят компромиссный характер. Засудили сталинца Радека, но судебной расправы не избег и человек Орджоникидзе — Пятаков.

Для самого Орджоникидзе дела складывались плохо. В начале 1937 года партноменклатура в союзе со Сталиным продолжила наступление на «вредителей», то есть на Серго и прочих технократов. Эта борьба достигла своего обострения в феврале, накануне пленума ЦК. Орджоникидзе было предложено подготовить особый доклад, посвященный вредительству. Он это сделал, но тема вредительства там была обозначена довольно слабо. В результате доклад подвергся серьезной правке со стороны Сталина. Вождь особо обращал внимание на политические моменты, требуя, чтобы нарком не замыкался на одних лишь хозяйственных вопросах.

В свою очередь, Орджоникидзе предпринимает контратаку. Он поручает своему наркомату в десятидневный срок осуществить проверку тех предприятий, на которых вредительство якобы предприняло наиболее широкий размах. Им были назначены три комиссии, которые практически опровергли утверждения о вредительстве.

Есть мнение, что накануне пленума Орджоникидзе готовил выступление, направленное против «охоты на вредителей». Так это или нет, установить сегодня невозможно. Орджоникидзе не дожил до пленума, и нам неизвестно, что он сказал бы на нем. Нельзя установить и точную причину смерти Серго. Непонятно, идет ли речь о самоубийстве или же наркому помогли оставить грешную землю умельцы из ежовского ведомства. В любом случае кончина Серго была обусловлена резким обострением политического противоборства.

Попутно группы решали свои проблемы, проводя накануне пленума аппаратные маневры.

Первой их жертвой пал секретарь Азовско-Черноморского крайкома ВКП(б) Шеболдаев (инициатор переименования Царицына и один из главных заговорщиков на съезде «победителей»). Новый, 1937 год, начался для него печально — уже 2 января ЦК принял постановление, в котором Шеболдаев обвинялся в «политической близорукости». Оказалось, что он засорил парторганизацию края врагами народа всех мастей. Шеболдаева переместили на более скромную должность секретаря Курского обкома.

Эта аппаратная операция была инициирована группой Сталина. Перед тем как ЦК принял постановление по Шеболдаеву, в крае побывал Андреев, один из наиболее стойких сталинцев. В ходе его поездки была тщательно исследована ситуация, сложившаяся в крупнейших городах региона — Ростове, Краснодаре, Новороссийске, Новочеркасске, Сочи. Проверка показала, что руководство горкомов и горсоветов оказалось переполнено троцкистами. Нас сейчас не должно интересовать, сколько процентов правды и лжи было в этой амальгаме, столь типичной для того времени. Очевидно одно — вождь стремился ослабить позиции одного из крупнейших регионалов, который занимал антисталинские позиции.

Реакция региональных лидеров не заставила себя ждать. Так, 13 января ЦК подверг резкой критике Постышева, и уже через три дня он был перемещен с поста секретаря Киевского обкома на место руководителя гораздо менее значимого Куйбышевского обкома. Это перемещение обычно связывают с коварством Сталина, однако тут очевидна коварность Косиора. Дело в том, что Постышева на Украину прислали только в 1933 году, когда там с 1928 года уже образовалась весьма теплая компашка во главе со Станиславом Викентьевичем. Вместе с Постышевым в республику прибыла группа новых партийных работников численностью примерно в 5 тысяч человек. Почти никто из них не имел отношения к, так скажем, этническим украинцам. То была хитрая задумка Центра — создать сильному руководству этой республики сильный противовес. По сути, с прибытием Постышева на Украине сложилось некое двоевластие, которое ослабляло Косиора и его команду.

Само собой разумеется, Сталину вовсе не было никакой нужды нападать на Постышева до полного и окончательного подчинения Украины. А вот Косиор такую нужду испытывал. Кроме того, смещение Постышева стало яркой демонстрацией той силы, которой обладали регионалы.

Сталин, правда, выжал из этой неудачи определенную пользу. Он послал в Киев Кагановича с одним поручением — встретиться с Николаенко, той самой дотошной дамой, пострадавшей за критику жены Постышева. Каганович поручение выполнил и сообщил Сталину о благоприятном впечатлении, которое произвела на него Николаенко. После этого сталинские политтехнологи сделали из нее этакий символ антибюрократического сопротивления рядовых масс. Был создан образ нового героя — «маленького человека», вступающего в опасную схватку с коварным и сильным противником. Культ этого человека призван был дополнить культ Сталина и заменить культ региональных вождей. На февральско-мартовском пленуме Сталин уделит Николаенко очень много внимания.

 

Поворотный пленум

Обе стороны обменялись полновесными ударами, однако так и не разрушили тактический союз, направленный против Орджоникидзе и правых. Орджоникидзе «своевременно» ушел из жизни накануне пленума. А вот с правыми надо было что-то решать. Совершенно ясно, что они падут на предстоящем пленуме, но вот в какой форме это произойдет, пока было неизвестно. По этому поводу между Сталиным и левыми консерваторами существовали разногласия.

Во второй главе уже говорилось о том, что Сталин поначалу предложил пленуму исключить Бухарина и Рыкова из партии, а потом направить в ссылку. Однако это предложение не прошло ввиду упорного сопротивления партноменклатурных кланов. Тогда Сталин пошел на некий компромиссный вариант: он предложил не решать судьбу правых сейчас, а провести расследование в НКВД. Что и было сделано.

Надо отметить, что на пленуме сталинская группа выступала в качестве «демократического» крыла ВКП(б), тогда как регионалы по большей части проявили себя как приверженцы «тоталитарно-революционных методов». Они без удержу разоблачали «врагов» и требовали проведения репрессивных мер. С наиболее кровожадными речами выступали Косиор, Эйхе, Постышев, Саркисов, Шеболдаев, Варейкис и др. Очевидно, к регионалам тогда примкнули и левые милитаристы. Их представитель Якир голосовал за расстрел Бухарина и Рыкова. Милитаристы поняли, куда дует ветер, и теперь уже сами набросились на друзей Орджоникидзе.

И вот что любопытно. С наиболее либеральными и антитеррористическими соображениями на пленуме выступили как раз «наиболее одиозные фигуры из сталинского окружения» — Ежов и Вышинский.

Нарком внутренних дел пытался уверить пленум в том, что «вражеский фронт» сужается «изо дня в день». Теперь уже нет никакой необходимости в массовых арестах и ссылках, которые проводились в ходе коллективизации. Ежов заговорил о коллективизации не случайно. Он напомнил регионалам об их собственных бесчинствах, творимых во время раскулачивания. Подчеркивал, что теперь уже нет вообще никакой нужды прибегать к массовым репрессиям.

С резкой критикой НКВД выступил Вышинский. Он вскрыл факты недостойного поведения следователей-чекистов, пытавшихся давить на людей и даже фальсифицировать дела. По мнению Вышинского, следственные мероприятия страдают «обвинительным уклоном». В работе НКВД и прокуратуры он выявил опасную «тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого». «Между тем, — утверждал этот „сталинский монстр“, — центр тяжести расследования должен лежать именно в… объективных обстоятельствах».

Критики Сталина и здесь обнаруживают полную неспособность дать вразумительное объяснение тем фактам, которые не укладываются в их схемы. Более или менее серьезный анализ выступления Вышинского дал только В. Роговин, но и он не сумел обойтись без противоречий себе же. Этот историк, например, уверяет, что «демонстрируя свою приверженность строгому соблюдению юридических норм, Вышинский стремился снять существующее у некоторых участников пленума внутреннее сомнение в юридической безупречности недавних процессов, на которых он выступал государственным обвинителем». Допустим, это так. Но ведь тогда получается, что при этом он ставил под сомнение ту репрессивную кампанию, которая разворачивалась накануне пленума и во время его. То есть выходит, что Вышинский выступал против дальнейшей эскалации репрессий. Правильно, так оно и было. Вот только как тогда быть с обвинениями в адрес «тоталитарного» сталинизма?

Ну а что касается слов Ежова о ненужности массовых репрессий, то здесь никто ничего путного не говорит вообще. Странно, как это наши разоблачители не смогли приписать Сталину еще одно потрясающее коварство в духе Макиавелли.

Сталинисты, конечно, тоже призывали к борьбе с «врагами народа» и «троцкистами». Тот же самый Ежов выступал за расстрел Бухарина и Рыкова (подобное требование было неизбежным для человека его должности). Они не могли не учитывать того, что революционные настроения не изжиты в полной мере и были присущи довольно широким кругам в партии и обществе. Но при этом национал-большевики несколько смещали акценты. Они настойчиво обращали внимание на необходимость демократизации ВКП(б), скорейшего проведения тайных выборов в партийные органы, отмену кооптации.

Регионалы вынужденно соглашались со сталинистами (подобно тому как сами сталинисты вынужденно соглашались с регионалами по поводу репрессий). Однако они все время пытались перевести разговор на тему поиска врагов. Подчас только реплики Сталина заставляли регионалов согласиться с отказом от кооптации.

О силе регионалов и нежелании идти на демократизацию партийной жизни свидетельствует тот факт, что пленум так и не принял предложение Жданова, который настаивал на скорейшем проведении партийных перевыборов. ЦК поддержал Косиора и Хатаевича, которые потребовали оттянуть сроки окончания выборов в парторганизациях. Вот и верь после этого в байки о сталинском всевластии! Оказывается, еще в марте 1937 года Центральный комитет мог запросто не согласиться с мнением ближайшего сталинского соратника, то есть, по сути, с самим Сталиным. И весьма показательно то, по какому вопросу ЦК полемизировал с «кровавым палачом». Оказывается этот палач, «великий и ужасный» Сталин, прямо-таки навязывал демократию, а его будущие «невинные» жертвы от этой демократии бегали как черт от ладана. Да еще и требовали репрессий — побольше.

На пленуме были окончательно ослаблены «хозяйственные» наркоматы. По ним били как сталинисты, так и регионалы. Поводом для нападок послужило так называемое «вредительство». Его масштабы раздувались чрезвычайно, с тем чтобы создать впечатление о крайне неблагоприятной обстановке, царившей в наркоматах. Она, конечно, такой и была, но связывать это следовало не с вредительством, а с бюрократизмом и канцелярщиной, царившей во многих ведомствах.

Однако так ставить вопрос регионалы не могли. Они сами были прожженными бюрократами и понимали, что критика бюрократизма ударит по ним же самим. Нужно было все списать на политический фактор, на врагов, деятельность которых якобы и является причиной большей части хозяйственных трудностей.

Группа Сталина с таким подходом была согласна, хотя и расставляла свои специфические акценты, о которых еще будет сказано. Очевидно, в сентябре 1936 года между сталинистами и регионалами был заключен некий компромисс. Последние обещали поддержать Сталина против Орджоникидзе, а тот пообещал перевести борьбу с технократами в плоскость борьбы с вредительством.

Надо отметить, что именно регионалы чересчур усердствовали в разоблачении вредителей. Выступления первых секретарей — Кабакова, Саркисова, Е. Г. Евдокимова, М. Д. Багирова — дают образчик самой разнузданной травли. Порой они доходили до откровенно фантастических утверждений. Так, уральский босс Кабаков утверждал: «В одном магазине встретили такой факт — на обертку используют книги Зиновьева, в другом ларьке обертывают покупки докладом Томского. Мы проверили, и оказывается, такой литературы торгующие организации купили порядочное количество тонн. Кто может сказать, что эту литературу пользуют только для обертки?»

Гораздо более взвешенным было выступление Молотова. Вячеслав Михайлович очень сурово проехался по «вредителям», однако не стал зацикливаться только на них одних. Он обратил внимание на «канцелярско-бюрократические методы», которые плодят многочисленные структуры, мешающие друг другу. Он призвал к улучшению организации на производстве, причем назвал конкретные меры, призванные оздоровить ситуацию: установление технических правил, личный инструктаж, регламентация техники и т. д.

Кроме того, Молотов предостерег от излишнего усердия в борьбе с «вредителями». В качестве примера такого усердия он привел несколько фактов. Например, травлю директора Пермского авиамоторного завода Побережного, организованную первым секретарем Пермского горкома Голышевым. Спасло директора лишь своевременное заступничество Политбюро. Молотов прямо сказал, что партийные работники должны заниматься своей работой, а не искать врагов, предоставив это дело органам НКВД. Это был уже явный наезд на регионалов.

Результаты пленума были двойственными. Левые консерваторы сумели еще больше наэлектризовать обстановку, сильнее заострить «тему врага». Настояв на аресте Бухарина и Рыкова, они перешли еще одну важную черту. Раньше не поглядели на заслуги Зиновьева и Каменева, но эти деятели были очень и очень скомпрометированы своей поддержкой Троцкого в 20-е годы. А Бухарин с Рыковым были гораздо более авторитетны, к тому же они в свое время внесли большой вклад в разгром троцкизма. Их арест сломал очередную преграду на пути к террору. Теперь было ясно, что жертвой репрессий может стать любой человек.

В принципе это совершенно правильный подход для нормальных государств, обладающих сильной правовой системой. Никто не должен считать себя неподсудным. Однако СССР был государством, травмированным так называемым революционным правосознанием, и элементы этого правосознания оказывали очень и очень ощутимое воздействие на поведение людей. В такой ситуации всегда лучше недожать, чем пережать. Это отлично понимал Сталин, которого многому научили уроки коллективизации. А вот регионалы этих уроков не усвоили. Они склонялись к тому, чтобы пережать. И на пленуме победил именно их подход.

В то же самое время Сталин сумел убедить ЦК в необходимости демократизации партии. Секретари вынуждены были признать ненормальной ту обстановку, которая сложилась вокруг выборных органов, чья выборность оказалась фикцией. Были назначены тайные перевыборы партийных органов. Эта кампания нанесла мощный удар по местному руководству.

 

Сталин наступает

Кампания по перевыборам чрезвычайно оживила политическую жизнь страны. Делегатам партийных собраний и конференций было предоставлено право неограниченного отвода кандидатур, которым они активно пользовались. Порой обсуждение кандидатов затягивалось на целую неделю. Делегаты были склонны не особенно обращать внимание на высокий статус обсуждаемого кандидата. Так, Маленков, ближайший соратник Сталина, вынужден был около часа отвечать на вопросы участников конференции.

Демократический характер перевыборов очевиден. Это, правда с большими оговорками, признают даже многие историки-антисталинисты. Например, Р. Такер в своей монографии «Сталин у власти. 1929–1941» пишет следующее: «…Ясно, почему Жданов (читай — Сталин) высказался на февральско-мартовском пленуме за „внутрипартийную демократию“. Под последней понималось не только тайное голосование при выборах в партийные органы, но и наделение рядовых членов партии правом критики своих партийных руководителей на партсобраниях. Прежде партиец не поднимал голоса против маленького Сталина в Омске — т-ща Булатова, или маленького Сталина в Смоленске т-ща Румянцева. Теперь же, призывая членов партии всерьез воспринимать „внутрипартийную демократию“, их мобилизовали именно на это…»

Причем Сталина все равно ругательски ругают. Дескать, он хотел свалить неугодных ему людей, опираясь на недовольство партийной массы. Правильно, хотел. И это, между прочим, вполне нормально. В любой самой либеральной стране лидер желает подбирать руководство сам — из числа тех людей, которым он доверяет и которых считает своими единомышленниками. Другое дело, что делает он это, опираясь на мнение широких кругов, которые выносят лидерам доверие или недоверие. И Сталин как раз использовал самый демократичный из всех механизмов выявления поддержки — выборы. Они, конечно, сопровождались поисками врагов и обвинениями в государственных преступлениях. Такова была специфика положения СССР, который был весь покрыт родимыми пятнами Гражданской войны. В стране произошел рецидив революционности. Ответственность за это несут прежде всего левые консерваторы, упрямо не хотевшие переходить на новые методы руководства, считавшие, что всего можно добиться путем административного нажима и репрессий. Сталин в первой половине 1937 года еще надеялся на то, что этот рецидив удастся довольно быстро подавить, пока он не привел к большой крови.

Критики Сталина, как всегда, противоречат самим себе. То его обвиняют в бюрократизме, а то, напротив, в том, что он не церемонился с самой бюрократией. О последнем обстоятельстве особенно сокрушаются авторы, стоящие на левых позициях. Они почему-то считают, что старые заслуги перед революцией должны были автоматически превращать человека в некоего небожителя, совершенно недоступного для простых смертных. А обновление кадров ими трактуется как выдвижение на первый план молодых карьеристов. И только лишь.

Позволю себе сделать еще одно отступление. На этот раз в область литературы. Вообще, освещение эпохи сталинизма литераторами, в первую очередь прозаиками, тема особая. И разговор по этому поводу должен быть отдельным. Я обращу внимание на творчество писателя А. Рыбакова, автора некогда популярнейшего романа «Дети Арбата». Это произведение в свое время нанесло по образу Сталина удар такой силы, которая намного превышает силу десятка толстых академических исследований, написанных «внезапно прозревшими» историками. «Дети Арбата» представляют собой некую квинтэссенцию левого антисталинизма, выражающего недовольство потомков революционной элиты, которая была выращена Лениным и решительно сметена Сталиным. Если внимательно читать «Детей», то легко заметить недовольство именно демократизмом Сталина. Потомки устраненных с властного олимпа «комиссаров в пыльных шлемах» потому и ударились в прозападное диссидентство, что видели в буржуазной демократии единственно возможную альтернативу демократии национальной и социалистической, отвечающей особенностям нашей страны. Неотроцкистская революция не прокатила бы в любом случае, вот сынки и дочки красных палачей и сделали выбор в пользу капитализма.

Рыбаков приписывает Сталину довольно-таки верные мысли. Так, в романе Сталин определяет в качестве своего главного врага красный бюрократизм: «Аппарат имеет свойство коснеть, аппарат, сплоченный многими многолетними связями, вместо рычага становится тормозом, становится мумией… Аппарат надо сохранить, аппарат надо укреплять, но надо в зародыше убить в нем самостоятельность, непрерывно менять людей, не давать цементироваться взаимным связям, непрерывно сменяющийся аппарат не имеет самостоятельной политической силы, но остается могучей силой в руках вождя… нынешний аппарат (действия романа происходят в 1934 году. — А. Е. ) — это уже старье, отработанный пар, хлам. Однако эти старые кадры и наиболее сцементированы, наиболее взаимосвязаны, они со своего места так просто не уйдут, их придется убирать».

Весьма любопытно описание проработки главного героя романа — Саши Панкратова. Партийная организация вуза, в котором Саша учился, выдвинула против него политическое обвинение. За Сашу пытается вступиться его дядя — Марк Рязанов, директор одного из крупнейших заводов и любимец самого Сталина. По просьбе Марка за Сашу хлопочет старый большевик нарком Будягин. И что же, это пугает обвинителей? Нисколько. На собрании, прорабатывающем Сашу, секретарь партбюро Баулин говорит следующее: «Панкратов рассчитывал на безнаказанность. Рассчитывал на высоких покровителей. Был уверен, что партийная организация спасует перед их именами. Но для партийной организации дело партии, чистота партийной линии выше любого имени, любого авторитета».

Прямо какой-то апофеоз демократизма! Почему же Рыбаков так недоволен сталинизмом? А потому, что он никакой демократии не хотел, как не хотели ее (и не хотят) другие критики сталинизма. Им нужна власть олигархии. Не получилось с коммунистической олигархией, так получится олигархия капиталистическая. Такая логика и способствовала во многом тому направлению, которое выбрала горбачевская перестройка. Вместо действительной демократизации она пошла по пути капитализации, передав власть в руки обуржуазившейся бюрократии, а собственность — буржуазным олигархам.

Рыбаковы и подобные ему «левые» авторы проговариваются, и эта их оплошность позволяет сделать правильные выводы. Я, правда, вовсе не склонен столь высоко оценивать степень демократизма, который существовал в 1934 году, как это невольно делает Рыбаков. В то время проведение таких собраний было невозможно. А вот в 1937 году они были самым обычным делом.

И надо сказать, что региональные лидеры всячески препятствовали демократическому волеизъявлению рядовых партийных масс. Уже 20 марта Косиор прислал Сталину телеграмму, в которой вопрос о закрытом голосовании был назван неясным . Сталин ситуацию прояснил, ответив кратко, но четко: «Все выборы проводятся путем тайного голосования». А для подстраховки он в тот же самый день провел через Политбюро циркуляр, в котором предписывалось проводить именно тайное голосование, запретить голосовать списком и обеспечить право неограниченного отвода кандидатур. Сопротивление регионалов было столь сильным, что 8 мая ПБ принимает циркуляр, в котором еще раз обращает внимание на недопустимость открытого голосования.

Конечно, Сталин вовсе не полагался во всем на стихию масс (этого не делает ни один политик). Движение «снизу» он дополнил неким движением «сверху», призванным ослабить позиции секретарей крупнейших региональных организаций. Он сделал довольно остроумный ход, организовав через Секретный отдел ЦК непосредственную и скрытую связь с секретарями районных комитетов (о том, что такая связь действительно была, свидетельствуют данные Смоленского партархива, захваченного немцами во время войны). Тем самым вождь натравил мелких партократов на крупных.

Позиции Сталина укрепились еще и после мартовских арестов Ягоды и нескольких лиц из бывшего руководства НКВД — П. П. Буланова, И. М. Островского, М. И. Гая, К. В. Паукера. Ежовское руководство НКВД лишний раз позиционировало Сталина в качестве разоблачителя серьезного заговора спецслужб и гаранта от любых заговоров в ЧК. Это была еще одна из причин, по которой партократия скрипя зубами позволила Сталину осуществить ряд выгодных для него структурных преобразований.

Так, 14 апреля в ПБ были созданы две постоянные комиссии. Одна из них должна была решать внутриполитические вопросы, не позволяющие отлагательства. В ее состав вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов. Другой комиссии предстояло решать такие же вопросы внешней политики. В нее включили Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича. Ю. Жуков считает, что эта мера была призвана дезинформировать противников Сталина. По его мнению, в комиссию не входили многие из тех партийных деятелей, кто активно участвовал в подготовке реформ (Вышинский, Яковлев, А. И. Стецкий, Б. М. Таль) и в силу этого вроде бы принадлежал к самому высшему эшелону власти. Сталин якобы отвлекал от них внимание своих противников. Однако представляется странным, чтобы указанные деятели были бы равнозначны таким фигурам, как Молотов или Каганович. К тому же вряд ли можно было скрыть от регионалов истинное положение каждого из сталинистов. Оно определялось теми должностями, которые они занимали. А то, что эти руководящие работники занимались разработкой многих важных и деликатных вопросов, еще ни о чем не говорит. Разработка — это одно, а принятие самих решений — совершенно другое.

Мне представляется, что созданием указанных комиссий Сталин достигал усиления позиций правительства, Совета народных комиссаров. Обращает на себя внимание, что в комиссии, кроме самого Сталина, были включены исключительно деятели союзного правительства (Чубарь на тот момент был заместителем председателя СНК СССР). Очевидно, его включение во внутриполитическую комиссию было неким компромиссом с группировкой регионалов. Чубарь происходил из их среды, но находился уже под влиянием чуждого им аппарата Совнаркома. Любопытно, что при перечислении членов внешнеполитической комиссии Сталин стоит на втором месте после Молотова. Может быть, Сталин уже тогда прочил его на пост наркома иностранных дел? Некоторые историки, например Р. Такер, утверждают, что соглашение с Германией (подобное пакту Молотова — Риббентропа) могло быть заключено уже в мае 1937 года. В этом случае Литвинов не смог бы оставаться руководителем советской дипломатической службы.

Своим решением создать комиссии Сталин ясно давал понять, что главную роль в стране будут играть именно государственные деятели. От них в первую очередь должно было зависеть решение важнейших и безотлагательных проблем как внутренней, так и внешней политики.

Через девять дней Сталин одержал еще одну победу. Он провел разукрупнение 7 крайкомов и обкомов РСФСР — Северо-Кавказского, Сталинградского, Саратовского, Горьковского, Свердловского, Ленинградского, Восточно-Сибирского. Из их подчинения вывели парторганизации автономных республик, которые подчинили ЦК ВКП(б). Кроме того, были созданы компартии и их ЦК в двух республиках — Казахской и Киргизской. Закавказский крайком был ликвидирован, и на его месте возникли три независимые друг от друга компартии — Грузии, Армении и Азербайджана. Подобной мерой Сталин сталкивал секретарей новых партообразований с теми лидерами, которым они раньше подчинялись.

А 25 апреля ПБ создало особый орган — Комитет обороны при СНК СССР. В него вошли 11 человек: Молотов, Сталин, Каганович, Ворошилов, Чубарь, Гамарник, Жданов и Ежов, В. М. Рухимович, В. И. Межлаук. Председателем КО стал Молотов. Здесь бросается в глаза то, что в правительственный Комитет включили Сталина и Жданова — двух секретарей ЦК, не занимающих никаких должностей в правительстве. Они оказались подчиненными именно Молотову — председателю СНК. Речь конечно же не шла о том, чтобы Сталин подчинялся Молотову как политик. Сталин хотел, чтобы в подчиненном положении оказалась сама должность первого секретаря ЦК. Сам Сталин явно метил на пост руководителя правительства, наиболее подходящий ему — вдумчивому и кропотливому организатору. На пост первого секретаря ЦК он, скорее всего, намечал поставить идеолога Жданова.

 

Попытка переворота

Однако весной в политическую игру активно включается группа левых милитаристов. До той поры она в основном стояла в стороне, хотя ее настрой и оказывал определенное влияние на расклад политических сил. Так, летом 1936 года милитаристы поддержали Орджоникидзе, чем придали ему определенный вес. А в феврале — марте 1937-го они приняли участие в травле Бухарина и Рыкова, что облегчило расправу над лидерами правых. Но все это были периферийные шевеления. А ставку свою милитаристы делали именно на военный переворот.

Молотов, несокрушимо убежденный в наличии заговора, говорил Чуеву, что высшее руководство даже знало точную дату переворота. Он ее, правда, не называет, но можно с большой долей вероятности считать, что переворот планировалось осуществить 1 мая 1937 года. Скорее всего, он должен был произойти во время военного парада.

Наблюдатели отмечают, что празднование Первомая прошло в довольно-таки напряженной обстановке. По свидетельству английского журналиста Ф. Маклина, «члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и о своем высоком положении». Все, кроме Сталина, хранившего ледяное спокойствие.

Сталин, поднявшись на трибуну Мавзолея, демонстративно отказался пожать руку Тухачевскому. Что это было? Проявлением гнева? Вряд ли. Сталин никогда не дал бы воли своим чувствам при таком большом скоплении VIP-персон, если бы не ставил перед собой определенных, вполне прагматических целей. Скорее всего, он хотел предупредить Тухачевского, что знает о заговоре и чтобы тот не предпринимал никаких необдуманных поступков, которые могут привести к огромным жертвам и падению престижа СССР на международной арене.

Обращает на себя внимание и странное поведение Тухачевского. На всем протяжении парада он стоял, держа руки в карманах, что было ему несвойственно. Не имея военных талантов, Тухачевский все же обладал красивой выправкой и аристократическими манерами. Очевидно, в карманах у Тухачевского находилось готовое к бою личное оружие.

Кстати, о личном оружии. Отличалось ведь и поведение Ворошилова, одного из главных оппонентов Тухачевского. Обычно он стоял на Мавзолее без оружия. Однако в тот день на его поясе была кобура от пистолета. И вряд ли пустая…

Обычно военные руководители после парада оставались еще и на праздничную демонстрацию трудящихся. Так делал и Тухачевский. Но на этот раз он, дождавшись конца парада, спустился с Мавзолея и ушел.

В. Кривицкий, принимавший участие в майских торжествах в качестве почетного гостя, рассказывает о том, что спецотдел НКВД готовился к 1 мая в течение двух недель, забросив все другие дела. На торжествах присутствовало невиданное количество чекистов, одетых в штатское.

Переворот не удался, однако заговорщики остались на свободе — временно. Сталин хотел собрать как можно больше доказательств в пользу заговора и тем самым оглоушить руководство всех уровней, сделать его более податливым. К тому же решительные действия, предпринятые в самом начале мая, могли окончиться вооруженными столкновениями со всеми вытекающими последствиями. Слишком сильны были мятежные генералы. Сталин решил сначала ослабить влияние Тухачевского, переместив его с должности заместителя наркома обороны. Это произошло 13 мая, когда Тухачевский получил новое назначение на пост командующего Приволжским военным округом. Потом пришло время Якира, которого перевели в Ленинградский военный округ. Потом начались крупные посадки. Органы арестовывают бывшего начальника ПВО Медведева, Фельдмана, Корка. Все они быстро и оперативно дают показание на Тухачевского и многих других высших военных руководителей. Одновременно следователи трясут военных-троцкистов — Примакова и Путну. Они тоже показывают на Тухачевского. И вот наконец 22 мая арестовывают Тухачевского, 28 мая — Якира, а 29-го — Уборевича. 30 мая из Наркомата обороны изгоняют начальника Политуправления РККА Гамарника. На следующий день он кончает жизнь самоубийством.

Далее события развиваются стремительнейшим образом. Уже 12 июня, в течение одного дня, проходит закрытый процесс, на котором Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Фельдман, Эйдеман, Примаков и Путна были приговорены к смертной казни.

Сразу настораживает та быстрота, с которой были осуждены военные вожди. С Зиновьевым и Каменевым, Бухариным и Рыковым возились гораздо дольше. Складывается впечатление, что каждый день жизни военных заговорщиков представлялся Сталину очень и очень опасным. Почему? У мятежников явно были покровители в политическом руководстве страны. Они могли решительно выступить на июньском пленуме ЦК, добившись освобождения и реабилитации милитаристов. Тогда события пошли бы по самому опасному пути (вплоть до гражданской войны).

Кто же из партийного руководства мог быть заодно с Тухачевским? Мне представляется, что надо внимательно приглядеться к группе регионалов. Все они были недовольны апрельскими успехами Сталина. Но наиболее радикальная их часть отвергла путь аппаратного противоборства и решила пойти на государственный переворот.

Что говорит в пользу этого предположения? Прежде всего отметим такое любопытное совпадение. В мае происходят аресты военачальников и в мае же начинаются аресты секретарей крайкомов и обкомов. До этого их могли смещать и критиковать. Но арестовывать? Нет, это уже дело небывалое. И оно свершилось.

По решению ПБ от 13 мая был снят с занимаемой должности первый секретарь Свердловского обкома И. Д. Кабаков. Через три дня было дано разъяснение. Оказывается, Кабаков принадлежал к «контрреволюционному центру правых». Одновременно с ним были сняты Саркисов и А. Р. Вайнов, секретарь Ярославского обкома. Правда, против них пока еще не выдвигали никаких политических обвинений. Весьма возможно, что они просто стали жертвами той кадровой игры, которую Сталин вел с регионалами. А вот Кабаков, скорее всего, был как-то связан с военными заговорщиками, не случайно его сняли почти одновременно с перемещением на Волгу Тухачевского. Вряд ли бы Сталину тогда удалось передать дело в НКВД, не имей он твердых доказательств вины Кабакова. А так его сдали свои же. Военного переворота боялись почти все левые консерваторы. И не зря — авантюрист Тухачевский, ненавидящий партийные структуры, очень скоро устроил бы им Ночь длинных ножей. И поддержавшим его, и тем более не поддержавшим. Он не стал бы тянуть, как Сталин, терпеливо наставлявший «заблудших» олигархов.

Через месяц со своего поста слетел еще один региональный барон — Румянцев, бывший первым секретарем Западного (Смоленского) обкома. Он был обвинен в связях с «врагом народа Уборевичем». Связи в любом случае были — в то время Смоленская область входила в состав Белорусского военного округа.

Кого еще из регионалов можно считать запутанным в деле Тухачевского? Очевидно, Варейкиса. Он не побоялся позвонить Сталину, с тем чтобы выразить протест в связи с арестом Красного Бонапарта. Вообще Варейкис дружил с Тухачевским еще с 1918 года, когда они вместе свергли мятежного главкома Муравьева, примыкавшего к левым эсерам. Однако Сталин простил Варейкису его дерзкий звонок. Наверное, его подкупила искренность человека, вступившегося за друга. Сталин такую прямоту ценил. К тому же тогда он просто не имел никаких других доказательств связей Варейкиса с заговорщиками.

Есть и еще кое-какие соображения по поводу возможных участников заговора, принадлежавших к партократии. Но о них мы поговорим чуть позже, когда речь зайдет об июньском пленуме. Пока рассмотрим такой вопрос — а не был ли связан с заговорщиками Лев Давидович Троцкий? Человечище был действительно матерый.

По официальной версии, троцкисты, само собой, были связаны с заговором. Но надо помнить, что официальные версии той поры являются сплавами и в них надо скрупулезно отделять зерна от плевел. А это весьма трудно. Особенно в данном случае. Троцкий надежно законспирировал большинство своих контактов с СССР. И надо думать, что возможные связи с армией держались бы им в самом большом секрете. Ведь армия — это надежнейший путь к власти. Поэтому придется включить логику и соотнести одни известные и бесспорные факты с другими такими же фактами.

Вспомним, что сам Тухачевский был выдвиженцем Троцкого, активно им поддерживался. И тот и другой благоволили милитаризму. Одно время Троцкий выступал за милитаризацию профсоюзов и наяривал по части создания трудармий, бывших чем-то средним между казармой и концлагерем. Наркомвоенмор уже видел себя во главе массовых революционных армий, освобождающих Европу. И военизированная организация всего общества должна была служить грядущим завоевательным походам. Троцкий сравнивал Россию с передовым отрядом мировой революции, который должен был погибнуть в битвах за социалистические Соединенные штаты Европы.

Демократом Троцкий стал, когда почувствовал, что его отсекают от руководства. Вот тут-то он и вспомнил про «внутрипартийную демократию». Она ему понадобилась, чтобы свободно оппонировать Сталину и другим противникам. А приди Демон революции к власти, он бы такую «демократию» устроил, мало не показалось! По крайней мере, уже в эмиграции он вовсе не церемонился со своими соратниками по IV Интернационалу. Когда мексиканский троцкист Галисия потребовал свободы мнений внутри троцкистского Интернационала, сам Троцкий немедленно заявил о том, что это требование противоречит принципам централизма. Как только американские троцкисты предложили провести внутри движения референдум по вопросу о том, является ли СССР рабочим государством, Троцкий взял и дезавуировал их предложение. А троцкистов Бэрнхэма и Шахтмана, усомнившихся в пролетарской природе СССР, Троцкий просто-напросто исключил из своего Интернационала. Так что демократ он был еще тот. Типа Ельцина.

Получается, что Троцкий и левые милитаристы были весьма близки друг к другу в идейном смысле. И «демон революции», и полководцы-заговорщики одинаково ценили милитаризм, мечтая использовать его для осуществления внешнеполитических авантюр революционного характера.

Еще в 1932 году Троцкий призвал к военному свержению сталинизма. Было бы наивно думать, чтобы такой опытный политик и убежденный борец не попытался бы выйти на связь с недовольными генералами. И так же наивным было бы полагать, что сами генералы-заговорщики отказались бы от поддержки Троцкого. Ведь в СССР их группировка была самой слабой. Да, конечно, армия — это сильный козырь. Но, во-первых, они ее полностью не контролировали. А во-вторых, власть в стране все же принадлежала политическим элитам.

Характерно и наличие в рядах тухачевцев Примакова и Путны, бывших активных троцкистов. Это навевает кое-какие интересные мысли.

Но более всего интересен «испанский след». По данным Кривицкого, Тухачевский был очень сильно недоволен политикой Сталина в Испании. Он считал, что СССР беспардонно вмешивается во внутренние дела испанцев, а сталинские агенты распоряжаются в Испании, как в покоренной стране. На первый взгляд, выглядит все это очень благородно. Не забыть бы только о том, что сам Тухачевский, как и Троцкий, мечтал о революционных завоевательных походах в другие страны. На самом же деле маршала волновало то, что сталинская агентура сдерживает чрезвычайно бурную активность испанских леваков, среди которых не последнюю роль играли троцкисты. Выше я уже отмечал, что сталинистская компартия Испании (КПИ) получила из Москвы четкие инструкции — препятствовать развитию революции и опираться на самые широкие слои. В КПИ стали в массовом порядке вступать представители средних слоев. Вряд ли это было бы возможно, если сталинская агентура проводила репрессивную политику в отношении испанского народа. Нет, спецслужбисты из СССР преследовали именно крайне левых, особенно троцкистов и близких к ним. Вот это и тревожило Тухачевского. Он-то хотел сделать из Испании некую военно-революционную базу на Пиренеях. Но ведь того же самого хотел и Троцкий…

Когда в Испании началась гражданская война, Тухачевский и Уборевич предложили Сталину направить их в эту страну на помощь республиканцам. Об этом сообщал сам Сталин задолго до репрессий в иронично-снисходительном тоне.

Заместитель наркома обороны хочет ехать воевать в чужую страну? Вот уж это «оздоровило» бы международное положение! Какой сильный козырь получили бы сторонники вооруженного «крестового похода против коммунизма». Но главное даже не в авантюризме подобного предложения. Авантюризм здесь наличествует с точки зрения дипломатии, а Тухачевский преследовал не дипломатические цели, не цели внешней политики СССР. Он явно хотел подготовить почву для победы ультралевых сил, которая создала бы столь желанную для него революционную базу. Кстати, с этой базы военным заговорщикам могли оказать самую действенную поддержку.

Бросается в глаза одно потрясающее совпадение! В конце апреля — начале мая, когда в Москве планировалось осуществить военный переворот, в испанской провинции Каталония полыхал ультралевый мятеж. Костяк его составляли анархисты из Национальной конфедерации труда (НКТ). Серьезную поддержку им оказала Рабочая партия марксистского единства (испанская аббревиатура — ПОУМ). А это была протроцкистская организация.

Я использовал приставку «про» не случайно. Троцкисты очень обижаются, когда ПОУМ считают троцкистской партией. И это тот редкий случай, когда они хоть отчасти правы. Действительно, в ПОУМ существовало несколько фракций. Только часть из них склонялась влево, к троцкизму, другую часть кренило вправо — к левой социал-демократии. (Между прочим, это отлично демонстрирует ту легкость, с которой ультралевые объединятся с правыми оппортунистами — тогда, когда речь идет о борьбе против сталинизма. То есть против патриотического социализма.) Однако сам Троцкий возлагал очень большие надежды на ПОУМ, считая, что она способна перевести испанскую революцию на коммунистические, пролетарские рельсы. И мы можем смело делать вывод — Троцкий был замешан в левацком мятеже. А то, что попытка путча в Москве совпала по времени с путчем в Барселоне, говорит о многом.

Сталин, однако, сумел подавить оба путча. Победа над военными заговорщиками еще больше укрепила его позиции и дала ему основания для новых структурных преобразований. Решение ПБ от 11 мая 1937 года предоставляло верному сталинцу Маленкову и руководимому им Отделу работы с партийными органами (ОРПО) очень большие полномочия. Теперь аппарат ЦК напрямую контролировал все кадровые перемещения, осуществляемые как в партийных, так и в государственных организациях. Во-первых, это давало в руки первого секретаря ЦК Сталина мощнейший организационный ресурс. Во-вторых, решение ПБ было серьезным шагом на пути затеянных им широкомасштабных реформ.

Сталин хотел избавить партию от непосредственного руководства государством. Но он вовсе не хотел, чтобы она перестала быть правящей партией. Он планировал сосредоточить ее руководящую роль на идеологии, а также на контроле за кадровой политикой. Иными словами, партия, по мысли Сталина, должна была руководить государством, но лишь опосредованно, более гибко. Решения по всем вопросам внутренней и внешней политики принимали бы государственные организации, однако партия могла бы сказать свое веское слово посредством кадровых рычагов. Таким образом и государство, и партия находились бы в равновесном состоянии, дополняя друг друга.

Сталин был противником догматизма и заидеологизированности, присущим коммунистам. В то же время он отлично понимал, что первейшей слабостью дореволюционной правящей элиты была ее аполитичность . Царская Россия обладала мощным государственным аппаратом, сильнейшей армией, неплохой жандармерией. Однако у нее совершенно не было политической организации, которую она могла бы противопоставить революции. Власть смогла подавить вооруженные восстания времен первой русской революции. Власть обуздала кровавый эсеровский террор. Но она показала себя абсолютно беспомощной в 1915–1917 годах, когда в основу подрывной деятельности была положена парламентско-пропагандистская деятельность либеральных партий. Прогрессивный блок нападал на правительство в Думе, но Совет министров принял решение никак не отвечать на клевету кадетских адвокатишек. В крайнем случае цензура вымарывала из газет речи оппозиционеров, что не только не помогало, а, напротив, вредило. Люди тянулись к запретному плоду, любопытствовали, рождали самые невероятные слухи и домыслы. Итог общеизвестен.

Сталину было очевидно, что государственный аппарат, замкнувшись сам на себе, окостенеет, превратится в силу, неспособную отвечать на политические вызовы эпохи. Мало чего хорошего принесла бы и партийная монополия, которая растворила бы партию в рутине повседневных дел, сделав ее организацией бюрократов и канцеляристов. Так оно и произошло. Сталинский урок пошел не впрок хрущевско-брежневским маразматикам.

 

Жаркое лето 1937 года

Жарким оно было прежде всего в политическом отношении. Именно тогда в стране и развернулся настоящий «большой террор», который унес жизни множества людей — и правых, и виноватых. Окончательный поворот к массовому террору произошел на июньском пленуме ЦК. Тогда была предпринята мощная атака на Сталина.

Старый большевик Темкин рассказывал о том, что накануне пленума некоторые руководители провели серию тайных совещаний, названных «чашкой чая». На них обсуждался вопрос о смещении Сталина с поста первого секретаря ЦК. Причем на вооружение была взята довольно осторожная тактика — подвергнуть критике не популярного вождя, а его выдвиженца, Железного наркома Ежова, и сам НКВД. Доподлинно известно о двух выступлениях на пленуме, которые были направлены против НКВД (в течение четырех дней, с 22 по 26 июня, заседания пленума не стенографировались, поэтому судить о многих событиях можно только опираясь на воспоминания очевидцев). Речь идет о выступлениях наркома здравоохранения Г. Н. Каминского и заведующего политико-административным отделом ЦК И. А. Пятницкого.

Каминский вначале напал на сталиниста Берию, обвинив его в сотрудничестве с английской разведкой, которое якобы имело место во время Гражданской войны. Берия был также обвинен в репрессиях против партийного руководства в Закавказье. Затем Каминский плавно перешел на НКВД. Он выразил недоверие Ежову и его ведомству, обратив внимание на массовые аресты среди коммунистов: «Так мы перестреляем всю партию».

А между тем на февральско-мартовском пленуме Каминский был одним из наиболее ревностных борцов с «врагами». Тогда он не боялся за судьбу партии. Что же произошло? Может, стали арестовывать не тех, кого нужно? Например, военных заговорщиков и связанных с ними секретарей обкомов?

Не менее критическим было и выступление Пятницкого. Он заявил, что НКВД фабрикует дела и необходима его комплексная проверка. Это выступление было очень весомым. Дело в том, что отдел Пятницкого как раз и занимался курированием органов госбезопасности по партийной линии. И, кстати говоря, сам Пятницкий непосредственно участвовал в организации московских процессов и политических преследований, которые были санкционированы февральско-мартовским пленумом и на котором его голос протеста не был слышен так же, как и голос Каминского. Это еще более укрепляет уверенность в том, что критики НКВД возражали не против репрессий как таковых. Их беспокоило то, что репрессии пошли не по тому пути.

Выступление Пятницкого было для Сталина неожиданным. Поначалу он даже попытался уговорить его взять свои слова обратно. Сталин в 1935 году вытащил Пятницкого из Коминтерна, где он возглавлял Отдел международных связей (ОМС), бывший чем-то вроде спецслужбы. Пятницкий не верил в идею Народного фронта, и это объективно сближало его со Сталиным и отдаляло от коминтерновской бюрократии. Иосиф Виссарионович надеялся, что работа в аппарате ЦК «исправит» Пятницкого, превратит его в проводника сталинских идей. Но Пятницкий продолжал жить идеями мировой революции. Он сделал ставку на заговорщиков-авантюристов, которых стали чистить в мае — июне.

Об остальных участниках атаки можно судить только предположительно. Я склонен согласиться с реконструкцией В. Роговина. Он отметил, что уже в самом конце работы пленума Сталин предложил вывести из ЦК внезапно арестованных М. С. Чудова, И. Ф. Кодацкого и И. П. Павлуновского. Скорее всего, они тоже выступили против Сталина.

Чудов и Кодацкий были представителями кировской гвардии. Один был вторым секретарем Ленинградского обкома, второй — председателем Ленгорисполкома. Жданов, который стал руководителем Ленинграда после убийства Кирова, далеко не сразу смог устранить этих кировских выдвиженцев с их высоких постов. Поначалу он вообще смог осуществить кадровые перестановки лишь на уровне секретарей райкомов.

Заметим, что сам Киров был теснейшим образом связан с Тухачевским, некогда командовавшим Ленинградским военным округом. Это сразу настораживает и заставляет предположить связь Чудова и Кодацкого (да и всех критиков Сталина на июньском пленуме) с военными заговорщиками.

Атака на Сталина захлебнулась. Уже во время работы пленума были арестованы Каминский, Чудов, Кодацкий, Павлуновский. С Пятницким пришлось повозиться, слишком уж высоким было его положение. Этого фанатика мировой революции арестовали только 6 июля. Казалось бы, Сталин должен был торжествовать. Однако ему было не до торжества.

Региональные лидеры воспользовались атакой недобитых заговорщиков для того, чтобы еще больше раскрутить маховик террора. Критики НКВД дали повод для «усиления бдительности». 28 июня по предложению Эйхе в Западной Сибири была создана самая первая карающая тройка, состоявшая из первого секретаря, прокурора области и начальника местного управления НКВД.

А через несколько дней, 2 июля, ПБ приняло решение о повсеместном создании таких троек. Эти органы кошмарным образом возродили практику Гражданской войны с ее ревкомовщиной. Несомненно, что их создание было выгодно в первую очередь регионалам. Оно усиливало их позиции в организационном плане и давало возможность наращивать репрессивную политику на местах. Для Сталина же тройки создавали новую опасность. Они представляли собой структуры, которые могли организовать настоящее сопротивление Центру.

 

Крушение регионалов

Регионалы, выражаясь по-современному, достали Иосифа Виссарионовича. Он решил предпринять открытый поход против красных князьков, начав с самого могущественного из них — Косиора. В августе 1937 года на Украину прибыла руководящая группа в составе Молотова, Хрущева и Ежова. Группу сопровождал контингент спецвойск НКВД. Прибыв на заседание пленума ЦК ВКП(б), посланцы из Москвы потребовали снять со своих постов Косиора и председателя СНК УССР Любченко. На место Косиора предлагалось поставить Хрущева.

Однако сталинская группа явно переоценила свои силы. Пленум взбунтовался и отверг требования Москвы. Тогда Сталин решил действовать хитрее. Он через Молотова предложил руководству УССР прибыть в столицу для переговоров и достижения компромисса. Это предложение вызвало раскол среди украинских боссов. Если Косиор склонялся к компромиссу, то Любченко категорически выступал за усиление конфронтации. Победил Косиор, который обвинил последнего в создании на Украине «национал-фашистской организации». Первый секретарь попытался передать Любченко Москве на расправу, но там от такого «подарка» отказались, заявив, что украинские власти должны сами разобраться со своим премьером. И они, несомненно, разобрались бы, но Любченко их опередил, застрелившись сам и застрелив жену. Косиор прибыл в Москву, где радостно рассказал о раскрытии «национал-фашистского заговора». Ему позволили вернуться на Украину.

Теперь Сталин перестал противиться террору, который стал неизбежным. Он решает принять активное участие в организации репрессий, с тем чтобы сделать процесс управляемым и выжать из него максимальную выгоду. К счастью, вождь СССР не был упертым гуманистом и прекраснодушным мыслителем. Он был прагматиком и понимал, что, если какой-либо процесс нельзя остановить, его нужно возглавить самому.

Регионалам была дана отмашка. От них даже стали требовать все новой и новой крови. Сталин рассудил, что, коли местные лидеры не хотят демократического обновления кадров, оно пройдет диктаторскими методами.

Регионалы с радостной готовностью принялись сажать и расстреливать. На той же Украине погром кадров прошел несколько кругов. В Белоруссии первым чистильщиком был Гикало, но его весной сменил Шарангович, который тоже не отставал по линии репрессий. Наконец ему на смену пришел Волков.

Пожалуй, круче всех развернулся Постышев, напуганный регионалами в начале 1937 года. Он организовал в Куйбышевской области террор, беспрецедентный даже по меркам тех времен. Им была с успехом опробована своего рода новация — массовый роспуск райкомов. За время своего секретарства Постышев разогнал 30 РК. Разумеется, почти все разогнанные комитетчики были репрессированы.

Постышев доходил до абсурда. Так, он с лупой в руке рассматривал школьные тетради, пытаясь обнаружить там свастику и другую фашистскую символику. И ведь «находил»! Свастикой могла быть объявлена даже простая ромашка.

Свирепствовал Варейкис — еще одна «безвинная» жертва сталинизма. В сентябре он послал в Москву весьма показательное письмо. В нем сообщалось о разоблачении «краевого троцкистско-правого японского (!) центра». Варейкис рапортовал: «…Почти вся группа старых работников из дальневосточных партизан разложена политически и была втянута в военно-фашистский заговор… на всех сколько-нибудь значительных железнодорожных узлах, станциях и депо были расставлены японские шпионы, агенты, резиденты. За это время основательно почистили дорогу. Свыше 500 шпионов расстреляно».

Не миндальничали и сталинисты. В Москве репрессии организовывал будущий разоблачитель культа личности Хрущев. В Ленинграде — Жданов. Из 65 членов ЛГК, избранных 29 мая 1937 года, до лета 1938 года дотянули лишь двое. Пятеро были переведены на другие должности, остальных почистили. Члены команды Сталина разъезжали по стране, участвуя в разгромах местных организаций. При этом они выводили из-под удара нужных людей, а участь особо вредных, напротив, усугубляли. Вождь не хотел пускать процесс на самотек.

В огненном вихре репрессий сгорело большинство ведомственных олигархов. «Карающий меч НКВД» обрушился на голову наркома оборонной промышленности М. Л. Рухимовича, наркома легкой промышленности И. Е. Любимова, наркома пищевой промышленности С. С. Любова. Регионалы не вступались за социально близких хозяйственников, чем способствовали ослаблению позиций всей группировки левых консерваторов.

Показательно, что эти страшные времена были страшными прежде всего для коммунистической партии, которая являлась своеобразной элитой, аристократией. Простой народ пострадал в гораздо меньшей степени. По стране ходил даже такой опасный для самих рассказчиков анекдот: «Ночь. Раздается стук в дверь. Хозяин подходит и спрашивает: „Кто там?“ Ему отвечают: „Вам телеграмма“. „А-а-а, — понимающе тянет хозяин, — вы ошиблись, коммунисты живут этажом выше“».

Как ни удивительно, но 1937 год был весьма благоприятным для крестьянского большинства России. Большой террор сопровождался уступками крестьянству. В марте была аннулирована задолженность колхозов и единоличников государству. Крестьянам позволили пускать на продажу излишки зерна — до того как они выполнят обязательные госпоставки. Жесткий критик сталинизма Такер вынужденно замечает: «…Выгодные крестьянам меры в сочетании с благоприятными погодными условиями, позволившими собрать в 1937 году небывалый урожай (в отличие от 1936 года с его охватившей многие районы небывалой засухой), способствовали возникновению в деревне атмосферы удовлетворенности. Многие могли с мрачным удовлетворением рассуждать о том, что те самые коммунисты, которые совсем недавно подвергали их суровым испытаниям коллективизации и голода, получили по заслугам».

Проводя репрессивную политику, регионалы в конечном счете подрывали свое же собственное могущество. Они чистили одних людей и приближали к себе других. Однако новые выдвиженцы уже относились к местному руководству с недоверием, опасаясь (и не без оснований), что оно рано или поздно репрессирует их самих. Репрессии связывались в основном с региональным начальством, Москва же была далеко, и считалось, что тамошнее руководство ничего не знает о произволе на местах. Поэтому в определенные моменты местные кадры оказывались готовыми одобрить смещение и аресты их руководства.

Кроме того, регионалы сами создавали почву для будущих обвинений. Неизбежно возникал вопрос, если в регионе оказалось столько врагов, то кто в этом виноват? Уж не удельные ли князьки? Сам же факт массовых расправ давал повод и для открытых сомнений в том, что все репрессированные пострадали за дело.

В течение нескольких месяцев, прошедших между июньским и октябрьским пленумами, Сталину удалось свалить таких региональных гигантов, как Варейкис, Хатаевич, Шарангович, Икрамов. Группировка левых консерваторов стремительно таяла, как льдина весной. Оставались, правда, еще магнаты самого высшего эшелона — Косиор и Эйхе. В правительстве сидел их ставленник Чубарь. На Волге куролесил Постышев. Вся эта публика находилась в составе Политбюро в качестве членов или кандидатов в члены. Атаковать их впрямую было бесполезно и даже опасно, региональные вотчинники вполне могли сделать ставку на самый решительный сепаратизм и развязать гражданскую войну. И вот тогда Сталин решил доконать их не мытьем, так катаньем.

Вождь соблазнил Эйхе и Косиора ключевыми постами в правительстве СССР. Это ему было нужно для того, чтобы выманить их из региональных вотчин и переместить в чуждую совнаркомовскую среду. В данной среде, контролируемой Сталиным и Молотовым, влияние регионалов неизбежно должно было ослабнуть.

Сталин умело использовал непомерное честолюбие князьков. Им уже было мало вершить судьбы своих регионов и влиять на положение страны через ПБ. Они захотели еще и правительственных постов, которые им щедро предложил Сталин. Первым поддался искушению Эйхе, ставший в октябре 1937 года наркомом земледелия СССР. За ним последовал Косиор, получивший в январе 1937 года сразу два поста — заместителя председателя СНК СССР и председателя Комитета советского контроля.

Регионалы были людьми хитрыми, но подвоха так и не обнаружили. Во-первых, потому, что честолюбие всегда мешает политической зоркости. А во-вторых, Сталин сумел притупить их бдительность, используя фигуру Чубаря, бывшего когда-то председателем СНК Украины. Этот деятель находился на посту заместителя председателя Совнаркома аж с 1934 года, несомненно выполняя роль лоббиста региональных элит. Сталин его не трогал, разумно полагая, что особой погоды он не сделает. Пример Чубаря успокаивал регионалов, которые полагали, что Сталин по старой традиции пытается наладить некий компромисс. Их оптимизм поддерживался еще и тем, что одновременно с назначением Косиора Сталин двинул Чубаря на повышение, дав ему пост уже первого заместителя председателя СНК.

Из предполагаемого компромисса регионалы хотели выжать как можно больше преимуществ. Возможно, они даже рассматривали свой новый статус как некий задел для захвата власти. Но Сталин в этот раз не был настроен на компромисс. Он постарался сделать так, чтобы новые должности стали трамплином для прыжка в никуда.

Но сначала расправился с менее опасным Постышевым. В начале 1937 года, на январском пленуме ЦК, были приведены данные о небывалом размахе репрессий в Куйбышевской области. Сталин охарактеризовал происходящее там следующим образом: «Это расстрел организации. К себе они мягко относятся, а районные организации они расстреливают… Это значит поднять партийные массы против ЦК». Постышева на пленуме жестко критиковали сталинцы — Молотов, Ежов, Микоян, Берия, Каганович. При этом Косиор, Эйхе и Чубарь отмалчивались. Они не были склонны обвинять Постышева, однако то, что он делал, являлось перегибом даже с их точки зрения. К тому же они получили видные назначения и не хотели столкновения со Сталиным. Регионалы отдали Постышева на съедение. В январе его сместили со всех постов, исключили из партии. А 22 февраля он был арестован.

Потом пришло время и самих регионалов. Подождав немного, Сталин стал бить по ним, причем уже не оглядываясь на мнение ЦК, изрядно подчищенного не без помощи самих регионалов. В апреле был арестован Эйхе, в июне — Косиор. Последним упал с вершин властного олимпа бесполезный уже Чубарь. Сталин поначалу не стал его арестовывать, а просто переместил на должность начальника строительства Соликамского целлюлозно-бумажного комбината. Но потом передумал и все-таки подверг репрессиям.

Совершенно очевидно, что регионалы пали жертвой собственных же левоконсервативных политических убеждений, которые на практике вылились в массовый террор. Однако не следует возлагать на них всю ответственность за случившееся. Рецидив Гражданской войны был спровоцирован деятельностью разнообразных заговорщиков — троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, тухачевцев. И левые, и правые изрядно потрудились для того, чтобы взбудоражить самые широкие партийные массы.