Неожиданный либерализм

Как видно, Сталин вовсе не был поклонником революционного радикализма — ни во внешней, ни во внутренней политике. Но как же все-таки быть с репрессиями? Может быть, радикальный консерватор Сталин все же был склонен к жестокости, и это обстоятельство вызвало противоречивость его внутренней политики? Сомнительно. Но попробуем порассуждать и на эту тему. Посмотрим — имел ли Иосиф Виссарионович склонность к проведению репрессивной политики. Ведь что ни говори о сталинском консерватизме и сталинской осторожности, а сам факт массовых репрессий 1937–1938 годов налицо. И его надо объяснить.

Прежде всего, давайте обратим внимание на то, что сам Сталин вовсе не был каким-то любителем репрессий. Он, конечно, прибегал к ним, но лишь тогда, когда считал их неизбежными. По возможности же старался избегать их или смягчать.

Вот несколько крайне показательных примеров. Сам Троцкий в письме к своему сыну Л. Седову (от 19 ноября 1937 года) признавался, что Сталин, в отличие от него и других красных вождей, был противником штурма мятежного Кронштадта. Он был убеждён, что мятежники капитулируют сами.

Ещё один пример. В 1928 году был организован процесс по так называемому «Шахтинскому делу». На нем судили специалистов-инженеров, которых обвиняли во вредительстве. В Политбюро столкнулись два подхода к судьбе обвиняемых. «Гуманист» и «либерал» Н. И. Бухарин вместе со своими «правыми» единомышленниками — А. И. Рыковым и М. П. Томским выступали за смертную казнь. А «кровавый» тиран Сталин был категорически против.

Сталин был и против казни самого Бухарина. На февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) бывшего «любимца партии» вместе с Рыковым обвинили в «контрреволюционной» деятельности. Для решения их дальнейшей судьбы пленум создал специальную комиссию. Во время ее работы были выдвинуты три предложения. Нарком Н. И. Ежов предложил предать Бухарина и Рыкова суду с последующим расстрелом. Первый секретарь Куйбышевского обкома П. П. Постышев предложил предать их суду без расстрела. Предложение же Сталина сводилось к тому, чтобы ограничиться всего лишь высылкой. И это предложение задокументировано, оно содержится в протоколе заседания комиссии, датированном 27 февраля 1937 года.

Безусловно, Сталин был заинтересован в отстранении Бухарина и Рыкова от политической деятельности (исключении из ЦК и партии), но крови их он не жаждал. Однако более радикальные члены ЦК Сталина не поддержали. Характерно, что среди них оказались такие «безвинные» жертвы репрессий, как упомянутый уже Постышев, С. В. Косиор (первый секретарь ЦК Компартии Украины), И. Э. Якир (командующий Киевским военным округом). В то же время либеральное предложение поддержали «кровавые сталинские палачи» — В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов. И все равно Сталин добился передачи дела обвиняемых на дознание в НКВД, не желая подменять правоохранительные органы.

Ещё раньше, в 1936 году, на декабрьском пленуме ЦК он призвал обвинителей Бухарина и Рыкова не торопиться с выводами и внимательно исследовать дело. И любопытно, что в качестве обвинителей опять-таки выступали «безвинно пострадавшие» — Косиор, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома Р. И. Эйхе, первый секретарь Донецкого обкома С. А. Саркисов. Также любопытно, что еще в августе-сентябре Косиор был в числе защитников Бухарина, против которого дал показания на первом московском процессе. Позже мы еще остановимся на этой метаморфозе, которая объясняется сменой политической обстановки.

Сталин отнюдь не был жесток ко всем бывшим участникам оппозиций. Он ничего не предпринял в отношении бывших активных троцкистов — А. А. Андреева и Н. С. Хрущёва. Последний вообще держал своё троцкистское прошлое в тайне и рассказал о нём Сталину только в 1937 году, в кулуарах московской партийной конференции. Сталин, по собственному рассказу Хрущёва, не бросил ему и слова упрёка. Он даже порекомендовал Никите Сергеевичу не сообщать об этом никому, чтобы не портить нервы. Но присутствовавший при разговоре Молотов все же убедил Сталина порекомендовать Хрущеву рассказать о своем бывшем троцкизме участникам конференции.

Весьма любопытно свидетельство сталинского наркома земледелия И. А. Бенедиктова: «…по вопросам, касавшимся судеб обвиненных во вредительстве людей, Сталин в тогдашнем Политбюро слыл либералом. Как правило, он становился на сторону обвиняемых и добивался их оправдания, хотя, конечно, были и исключения… Да и сам я несколько раз был свидетелем стычек Сталина с Кагановичем и Андреевым, считавшимися в этом вопросе „ястребами“. Смысл сталинских реплик сводился к тому, что даже с врагами народа надо бороться на почве законности, не сходя с неё…»

Сталин так и не тронул самого главного своего оппонента в области внешней политики М. М. Литвинова — даже после того, как тот перестал быть наркомом иностранных дел. Он также сохранил жизнь и свободу Г. И. Петровскому, который участвовал во многих антисталинских интригах и отзывался о Сталине с нескрываемой неприязнью. Характерно, что именно Петровский был одним из инициаторов попытки смещения Сталина на XVIII съезде, когда ряд делегатов предложили поставить во главе ВКП(б) С. М. Кирова. Тем не менее Петровский репрессиям не подвергся и даже пережил самого Сталина на несколько лет.

О многом говорит история с А. А. Сольцем, который некогда был одним из руководителей Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Осенью 1937 года Сольц, будучи уже помощником прокурора СССР по судебно-бытовому сектору, выступил на партактиве Свердловского района Москвы с острой критикой в адрес Прокурора СССР А. Я. Вышинского и репрессивной политики. Сольц потребовал создания особой комиссии для расследования деятельности Вышинского. Собрание было шокировано этим выпадом, раздались даже призывы расправиться с «волком в овечьей шкуре». Но ничего страшного не произошло. Сольца не репрессировали, а только освободили от занимаемой должности — несколько месяцев спустя, в феврале 1938 года, в связи с возрастом и болезнью. Неугомонный старик с этим не смирился и настойчиво требовал встречи со Сталиным, как будто у того не было более важных дел. Пришлось полечить его два месяца в психиатрической клинике. В годы войны Сольц был заботливо эвакуирован в Ташкент, где и умер своей смертью за несколько дней до Победы.

После войны Сталин отказался репрессировать маршала Г. К. Жукова, к которому испытывал огромную неприязнь и который часто и резко спорил с вождём. И это несмотря на то, что госбезопасность «сигнализировала» Сталину об «измене» маршала. Есть объяснение, согласно которому Сталин побоялся тронуть «народного любимца». Но это полная чушь. Во-первых, авторитет Сталина перевесил бы авторитет десятка Жуковых. Во-вторых, авторитет Жукова был не таким уж и огромным — в отличие от Рокоссовского или Конева. Солдаты его недолюбливали — из-за пренебрежения к человеческим жизням во время войны. И, в-третьих, Сталин вполне бы мог организовать Жукову нечто вроде автомобильной катастрофы. И все-таки он его не тронул, ограничившись перемещением с поста замминистра на пост командующего Одесским военным округом.

Показательно, что в выступлениях Сталина никогда не было того пафоса осуждения врагов, который присущ многим ораторам 30-х годов. Более того, иногда он выражал сожаление о том, что такие-то и такие-то оказались в лагере противника. Это заметил Ю. Мухин в интересной, хотя и очень спорной работе «Убийство Сталина и Берия». Он цитирует любопытный отрывок из сталинского выступления на заседании Военного совета от 2 июня 1937 года. В нем вождь обещает простить всех тех, кто оступился. Не удержусь от частичного воспроизведения этого отрывка: «Я думаю, что среди наших людей, как по линии командной, так и по линии политической, есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали. Шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы, если такие люди придут и сами расскажут обо всем, — простить их… Кой-кто есть из выжидающих, вот рассказать этим выжидающим, что дело проваливается. Таким людям нужно помочь с тем, чтобы их прощать… Простить надо, даем слово простить, честное слово даём».

Сталину претило воспевание репрессий, карательных методов, которое стало нормой для многих представителей политической и творческой элиты. По свидетельству адмирала И. С. Исакова, во время посещения Беломорско-Балтийского канала Сталин не хотел выступать, всячески отнекивался. Все-таки один раз он выступил, испортив настроение многим «энтузиастам». Сталин резко раскритиковал (за излишний пафос) предыдущие выступления, в которых воспевалась стройка и сопутствующая ей «перековка» заключенных.

В перестройку было принято противопоставлять жестокому Сталину «гуманиста» Ленина. Между тем «самый человечный человек» критиковал Сталина за излишнюю мягкотелость по отношению к врагам. Как-то во время одной из бесед с Молотовым Ф. Чуев спросил, кто был жестче — Ленин или Сталин? Молотов уверенно ответил: «Конечно, Ленин. Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме: „Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура“».

Зато Ленин очень хвалил Троцкого с его методами расстрела каждого десятого в отступившей красноармейской части. Он всячески защищал Троцкого от обвинений в жестокости, утверждая, что Лев Давидович пытается превратить диктатуру пролетариата из «киселя» в «железо».

В свое время я очень сильно удивлялся тому, что наши либеральные и демократические обличители коммунизма основной огонь своей критики направляли и направляют именно против Сталина. Ленину, конечно, тоже достается, но не столь сильно. Главный демон — именно Сталин. Помнится, как в середине 90-х годов Г. А. Зюганов решил процитировать отрывок из сталинской речи на XIX съезде. Так гневу либеральных журналистов не было предела. Дескать, вот, наконец-то, Зюганов окончательно показал своё тоталитарное лицо. Но всякие культовые ритуалы коммунистов, связанные с Лениным, их не раздражали, скорее забавляли.

Как же так? Ведь именно Ленин был основателем «советской», большевистской системы. И он был гораздо жестче Сталина, при нем погибло намного больше людей. Почему же большая часть шишек достается Сталину? А все очень просто. Сталин выволок на своем хребте великую державу и сделал ее сверхдержавой. А либералам нужно, чтобы Россия стала всего лишь частью Запада, войдя туда на правах прилежного ученика. Вот они и не могут простить Сталину изменение траектории движения России в конце 20-х годов. Проживи Ленин чуть подольше или приди к власти какой-нибудь действительно «верный ленинец», страна бы просто не выдержала груз коммунистической утопии. Она бы сломалась, а «добрые» дяденьки с Запада подобрали осколки и склеили что-нибудь нужное себе. Вроде ночного горшка…

 

Плюрализм вождя

Репрессии часто выводят из «сталинской нетерпимости». В сознании очень многих прочно утвердился образ Сталина-деспота, требующего от всех и в первую очередь от своего политического окружения строжайшего единомыслия и беспрекословного подчинения. Надо сказать, что этот образ бесконечно далек от действительности. Безусловно, революционная эпоха, с присущими ей радикализмом и нигилизмом, сказалась на характере Сталина. В определенные моменты ему были присущи и нетерпимость, и грубость, и капризность. Но он никогда не препятствовал тем, кто отстаивал собственную точку зрения.

Сохранились свидетельства очевидцев, согласно которым Сталин вполне допускал дискуссии по самым разным вопросам. Вот что говорят люди, работавшие с вождем. И. А. Бенедиктов вспоминает: «Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то, что возразили „самому“, наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно».

Сталинский нарком вооружения Д. Ф. Устинов отмечает, что «при всей своей властности, суровости, я бы даже сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений».

А Н. Байбаков писал о вожде следующее: «Заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен… Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая».

Порой споры Сталина с лицами из своего окружения носили достаточно жесткий характер. Вот что вспоминает Жуков: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения». Хрущёв великолепно дополняет Жукова, говоря о Молотове так: «Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину все, что думает».

Может быть, Жуков и Хрущёв имеют в виду чисто «технические» вопросы, не затрагивающие сферу «большой политики» (по таким вопросам разногласия неизбежны в любом случае)? Вопросы типа того, сколько подкинуть «на бедность» какому-нибудь заводу? Нет, дискуссии касались важнейших вещей. Так, в 1936 году Молотов серьёзно и долго спорил со Сталиным по вопросу об основном принципе социализма, который предстояло закрепить в новой, третьей советской конституции. Вождь предлагал объявить таким принципом свое положение «от каждого — по способностям, каждому — по труду». Молотов же считал, что в условиях социализма, т. е. только первой фазы коммунизма, государство не может получать от человека по его способностям, это станет возможным лишь при переходе ко второй фазе, собственно коммунизму.

Указанное разногласие, безусловно, имело важнейший характер. Сталин, по сути, пытался внедрить ту мысль, согласно которой при социализме общество может достичь наивысшего уровня развития, и ему вовсе не обязательно уповать на коммунистическую утопию (ниже еще будет приведена аргументация в пользу того, что «вождь всех народов» не был ни марксистом, ни вообще коммунистом). Конечно, напрямую он этого не говорил, но создавал некий базис для будущих идеологических новаций. То была излюбленная сталинская «игра» — создавать некое компромиссное положение и использовать его как ступеньку для создания еще одного положения, более смелого, но все равно компромиссного. Постепенно продвигаясь вверх по этим ступенькам, вождь оставлял далеко внизу первоначальный посыл, делая его незаметным.

Иногда и все раболепное сталинское окружение занимало позицию, совершенно отличающуюся от позиции вождя, и последний был вынужден уступать. Приведу яркий пример. Историк Б. Старков на основании архивных документов (материалы Общего отдела и Секретариата ЦК, речь М. Калинина на партактиве НКВД) сделал поразительное открытие. Оказывается, Сталин хотел поставить на место «потерявшего доверие» Ежова Г. М. Маленкова, которого очень активно продвигал по служебной лестнице. Но большинство членов Политбюро предпочло кандидатуру Л. П. Берии.

Конечно, далеко не все и далеко не всегда имели полную возможность выражать свою позицию открыто. Но было бы совершенно неверно считать, что неугодные мнения обязательно карались и заканчивались неизбежно расстрелом или лагерем.

Рассмотрим некоторые любопытные примеры. В апреле 1943 года в Институт экономики Академии наук СССР была представлена рукопись докторской диссертации Н. И. Сазонова «Введение в основы экономической политики». В ней он объявил ошибочной всю предвоенную политику в области экономики. Для исправления ситуации Сазонов предлагал: привлечь иностранный капитал в виде концессий; перевести 80 % советских предприятий на акционерную основу с распродажей преимущественно за границей; отменить монополию на внешнюю торговлю. Естественно, диссертацию задвинули и раскритиковали, но самого автора не репрессировали.

В том же самом ИЭ АН СССР летом 1945 года была предложена к рассмотрению рукопись докторской диссертации С. И. Мерзенева, бывшего, кстати говоря, секретарем парткома указанной организации в 1943–1944 годах. Она носила название «Заработная плата при социализме». В ней предлагалось пересмотреть многие основы марксизма. Партбюро исследование отвергло, порекомендовав Мерзеневу пересмотреть не марксизм, а собственные воззрения. Он обиделся и написал письмо Маленкову, в котором доказывал необходимость «пересмотра учения Маркса о форме социалистического хозяйства». По мнению экономиста, и Маркс, и Энгельс ошибались, считая, что при социализме и коммунизме будет господствовать натуральное хозяйство. Маленков аргументы Мерзенева не принял, и тот вынужден был расстаться с институтом. Тем не менее до репрессий дело не дошло. И даже не это главное. Обращает на себя внимание то, что Сазонов и Мерзенев не побоялись представить свои смелые (мягко говоря) выводы на суд научной и партийной общественности. Значит, они не ждали сколько-нибудь серьёзных преследований и даже надеялись отстоять собственную точку зрения. А это, в свою очередь, означает наличие в обществе определенной свободы.

Кстати, об экономистах. При Сталине, в 1951 году, среди них провели широкую дискуссию, в ходе которой высказывались самые разные, порой довольно неожиданные мнения. Вкратце укажу на некоторые из них. Заведующий кафедрой Московского финансового института А. Ф. Яковлев отметил плачевное состояние отечественной экономической мысли. Причину он видел в том, что ученые ждут, пока за них все сделает Сталин, и боятся обвинений в «антиленинизме».

Профессор Института международных отношений Я. Ф. Миколенко сделал вывод о том, что экономические законы социализма носят, подобно законам капитализма, стихийный характер. Близко к нему по воззрениям стоял директор Института экономики АН Латвийской ССР Н. А. Ковалевский, уверявший, что при коммунизме на первых порах будут сохраняться и деньги, и стоимость.

Противоположной позиции придерживались сотрудники ИЭ АН СССР И. А. Анчишкин и Н. С. Маслова. Они выдвинули положение, согласно которому экономические законы социализма определяются и формируются социалистическим государством, проводимой им политикой. А научный сотрудник ИЭ АН СССР Д. О. Черномордик вообще отрицал действие закона стоимости при социализме.

Начальник управления Министерства финансов СССР В. И. Переслегин предложил провести широкомасштабную экономическую реформу, заключающуюся в переводе на хозрасчет всех хозяйственных структур — от завода до главков и министерств.

И никто не препятствовал в высказывании этих и многих других интереснейших предположений и предложений. Правда, одного участника дискуссии, Л. Ярошенко, всё же репрессировали — в январе 1953 года, через год после её окончания. Тогда Сталин поручил вынести определение позиции Ярошенко двум участникам высшего руководства — будущему правдолюбцу Хрущёву и Д. Шепилову. Они признали ее антипартийной, и Ярошенко арестовали. Да, безусловно, ситуация со свободой слова при Сталине была неудовлетворительной (так же, как и до него, да и после). Но не стоит преувеличивать удельный вес несвободы и произвола.

 

Настоящие масштабы

Указанное преувеличение во многом обусловлено тем, что, начиная с перестроечных лет, огромное количество историков, публицистов и политиков упорно завышали масштабы репрессий, развернувшихся в 30–50-е годы. До сих пор называются цифры в пять, семь, а то и пятнадцать миллионов репрессированных. При этом никто из разоблачителей сталинизма не ссылается на источники, из которых берется столь жуткая цифирь. А между тем историки, стоящие на позициях объективного рассмотрения, давно уже задействовали данные Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), чьи фонды содержат документы внутренней отчетности карательных органов перед высшим руководством страны. Эта информация была закрыта, и доступ к ней имели только VIP-персоны.

Есть данные ГАРФа, которые давно уже опубликованы множеством изданий. Здесь, в первую очередь, нужно упомянуть справку, предоставленную Хрущеву 1 февраля 1954 года. Она была подписана Генеральным прокурором Р. Руденко, министром внутренних дел С. Круповым и министром юстиции К. Горшениным. В справке было отмечено: «В связи с поступающими в ЦК КПСС сигналами от ряда лиц о незаконном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые годы Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами и в соответствии с вашим указанием о необходимости пересмотреть дела на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и содержащихся в лагерях и тюрьмах, докладываем: за время с 1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было осуждено 3 777 380 человек, в том числе к ВМН (высшая мера наказания. — Л. Е.) — 642 980 человек, к содержанию в тюрьмах и лагерях на срок от 25 лет и ниже — 2 369 220, в ссылку и высылку — 765 180 человек».

Вот точное количество лиц, пострадавших от политических репрессий и во время «сталинизма», и в период НЭПа.

Теперь внимательнее вглядимся в данные отчетности НКВД. Сразу скажу, что приуменьшить масштабы репрессий ежовско-бериевские «монстры» никак не могли. Им это попросту не нужно, ведь материалы не предназначались для широкой публики.

Итак, согласно подсчётам НКВД, в его лагерях, знаменитом ГУЛАГе, по данным на 1 января 1938 года находилось 996 367 заключенных. Через год их количество составляло 1 317 195 человек. Но это общее количество всех заключённых, а ведь сажали не только (и даже не столько) политических. Не надо забывать и об обычных уголовниках. Так сколько же всё-таки пострадало политических? Тот же самый НКВД дает точный расклад. В 1937 году в лагеря, колонии и тюрьмы по политическим мотивам было заключено 429 311 человек. В 1938 году — 205 509. А уже в 1939 году число новых политзэков снизилось почти в 4 раза, до 54 666. Любопытно, что в этом же году основательно выросло общее количество заключенных ГУЛАГа, составив 1 344 408. Обычно недоброжелатели Сталина любят козырять этой цифрой, утверждая, что никакого ослабления террора в 1939 году не произошло. Но, как очевидно, они игнорируют данные о репрессированных по политическим мотивам. На поверку же получается, что в этом году новый наркомвнудел Берия больше усердствовал по линии борьбы с уголовниками, за счёт которых и произошло увеличение численности гулаговского контингента. Что же до роста числа политзэков, то не следует забывать о том, что в 1939 году к СССР были присоединены Западная Украина и Западная Белоруссия, где было достаточно недоброжелателей советской власти.

За годы перестройки в общественном сознании возникло множество штампов, связанных с ужасами сталинизма. Взять хотя бы утверждение о том, что после войны сидело большинство репатриированных советских граждан. Якобы тот, кто побыл в плену, обязательно сидел. Однако стоит только обратиться к архивным данным, к материалам статистики, как от этого штампа ничего не остается. Вот историк В. Земсков не поленился пойти в ГАРФ и покопаться в тамошних коллекциях. И что же он выяснил? Оказывается, уже к 1 марта 1946 года 2 427 906 репатриантов были направлены к месту жительства, 801 152 — на службу в армию, а 608 095 репатриантов были зачислены в рабочие батальоны Наркомата обороны. И лишь 272 867 человек (6,5 %) передали в распоряжение НКВД. Они-то и сидели.

Вряд ли такая цифра должна удивлять и уж тем более возмущать. Надо бы учесть, что примерно 800 тысяч военнопленных подали заявление о вступлении во власовскую армию. А сколько служили в разных «национальных частях» — прибалтийских, кавказских, украинских, среднеазиатских? Кстати, и к этим людям отношение было зачастую вполне либеральным. Так, 31 октября 1944 года английские власти передали СССР 10 тысяч советских репатриантов, служивших в вермахте. По прибытии в Мурманск им было объявлено о прощении и освобождении от уголовной ответственности. Около года они проходили проверку в фильтрационном лагере НКВД, после чего их отправили на шестилетнее поселение. По истечении срока большинство было оттуда освобождено, с зачислением трудового стажа и без указания в анкете на какую-либо судимость.

Ещё один штамп — страшные кары опоздавшим на работу. «Ах, ты опоздал? Вот тебя при Сталине за это бы посадили, знал бы, как нарушать дисциплину!» — такие слова в годы застоя можно было часто слышать от не в меру ретивых почитателей Иосифа Виссарионовича. Противники Сталина тоже любили, да и сегодня любят рассуждать о «посаженных за опоздание». Жесткие меры борьбы против нарушения трудовой дисциплины действительно имели место быть — накануне войны. Но за опоздание практически никого не сажали. Было специальное Бюро исправительных работ при НКВД, в чье ведение и переходили нарушители дисциплины. Они приговаривались к общественным работам, которые выполнялись на своём же рабочем месте. Просто из зарплаты провинившихся вычитали 25 %. По сути, это был штраф в пользу государства. Крутовато? Да, бесспорно. Но не следует забывать о том, что подобный жесткий режим был введен накануне войны, когда речь шла о судьбе страны.

Многие упрекнут меня за то, что я так вот легко оперирую цифрами, за которыми стоят судьбы конкретных людей. Дескать, какая разница, сколько было репрессировано — три миллиона или пятнадцать? Всё равно же живые люди…

Но по такой логике можно смело ставить знак равенства между нынешними США, где частенько выносят смертные приговоры невиновным, и, скажем, Кампучией при Пол Поте, уничтожившем половину населения этой страны. Однако всем ясно, что это будет неправильно. И есть огромная разница между пятнадцатью и тремя миллионами жертв. И всем стоит задуматься — почему была допущена такая грандиозная фальсификация? Уж не для того ли, чтобы замазать черной краской целый период в нашей истории?

О кровавых репрессиях очень любят поговорить на демократическом Западе. Ими нам пытаются тыкать в лицо, указывая на тоталитарную природу российской государственности. Между тем сама западная демократия возникла именно из террора, чьим символом является гильотина. Да и в XX веке «ребята-демократы» не брезговали достаточно масштабными политическими репрессиями. Когда началась Вторая мировая, то в Англии десятки тысяч человек были помещены в концлагеря, где их держали без предъявления какого-то обвинения. Причем среди репрессированных были даже члены парламента! Всю семью О. Мосли, лидера британских фашистов, взяли под стражу, как «личностей, чей арест может быть целесообразен в интересах общественной безопасности или защиты государства». За решёткой оказались 20 тысяч членов партии Мосли. Помимо них, в концлагеря были брошены 130 тысяч человек.

А в США в концлагеря бросили всех тех, в ком текла японская кровь. Всего в лагеря поместили 112 тысяч человек.

Но это ещё что. На демократическом Западе творились вещи и покруче. Так, в США в 30-е годы имел место быть самый настоящий «голодомор» — только устроили его не коммунисты, а капиталисты. Это поразительное открытие сделал историк Б. Борисов. Он обратил внимание на то, что в 1932 году в Штатах не составлялось вообще никакого статистического отчёта. Американцы просто-напросто скрыли информацию, касающуюся численности своего населения. И им было что скрывать.

«В 30-е годы в США фактическое наличие граждан выяснялось только в момент переписи населения, а они проводились в 1930, 1940 и 1950 годах, — утверждает Борисов. — Так вот, данные этих переписей выявляют резкую недостачу населения США. И очевидно, что эти статданные были подогнаны под фактически наличное население на годы переписи, то есть подделаны. Выглядит это так: рождаемость к началу 1931 года якобы падает вдвое и таковой остается на уровне десяти лет. А в 1941 году резко повышается. И тоже вдвое. В демографии такого не бывает! Если бы дело было лишь в падении рождаемости, то мы бы имели провал только по лицам, рожденным в 30-х годах. Однако такой провал есть и по американцам, рожденным в 20-х годах. Но „не родиться“ они не могли — они уже жили! Следовательно, они могли только умереть в 30-е годы. Всего, исходя из американской статистики, население США к 1940 году должно было возрасти почти до 141 млн. 856 тысяч человек. Фактически же мы видим цифру в 131 млн. 409 тысяч. 3 миллиона из них объяснимы миграцией населения. Ещё около 2,5 миллиона потерь приходится на снижение рождаемости (тут еще надо выяснить долю неучтенной младенческой смертности). А около 5 миллионов куда-то пропали в американской статистике. И никто так и не объяснил, куда они подевались» («Настоящий голодомор был не в СССР, а в США»).

В Америке тогда царил страшный голод. Миллионы людей, занятых в сельском хозяйстве, были превращены в нищих. Банки отняли их земли и жилища, которые находились в залоге. Вот вам и раскулачивание — самое настоящее. Причем надо заметить, что голод был организован намеренно: «Аграрное бизнес-лобби было не заинтересовано в том, чтобы еды было много: тогда она стала бы доступной обедневшим американцам. Поэтому власти и бизнес поступили вполне „по-рыночному“: запахали около 10 миллионов гектаров земель с урожаем и уничтожили более 6,5 миллиона свиней».

К слову сказать, наш «голодомор» тоже был обусловлен политикой западных демократий. Без них индустриализация и коллективизация прошли бы в гораздо более мягком режиме. «На XIV съезде ВКП(б) в 1925 г. был взят курс на осуществление срочного рывка в промышленном производстве — „социалистической индустриализации“, — пишет историк Н. В. Стариков. — И тут же в 1925 г. Запад начинает „золотую блокаду“. Смысл этого поступка прост — теперь станки и машины СССР может купить только за свои природные ресурсы. Золото будет лежать в подвалах Гохрана мёртвым грузом. Нефть, лес и зерно, особенно зерно — вот что хочет получать Запад за поставки своего оборудования. Руководство страны вынуждено играть по этим правилам: оборудование оплачивается природными ресурсами, ведь золото у нас не берут!.. Запад тщательно готовится без военного вмешательства покорить Советскую Россию. Первый шаг к этому — отказ от приема золота из СССР, второй шаг — эмбарго (запрет ввоза) на поставку на Запад советских товаров. Фактически запрещен экспорт леса и нефтепродуктов. То есть всего того, чем оплачиваются поставки западных машин для разрушенной русской экономики. Первая пятилетка начинается в 1929 г., в 1930–1931 годах ограничения ввели США, подобный декрет был издан во Франции в 1930 г. Британское правительство 17 апреля 1933 г. объявляет эмбарго на основные товары экспорта СССР. Оно охватывает до 80 % нашего экспорта. Сначала Запад отказался в качестве оплаты принимать от СССР золото, затем — все остальное, кроме зерна. Сталинское руководство ставится перед выбором: либо отказ от восстановления промышленности, т. е. капитуляция перед Западом, либо продолжение индустриализации, ведущее к страшному внутреннему кризису» («Голодомор: кто автор?»).

Западные элиты сознательно поставили судьбы советской индустриализации в зависимость от зернового экспорта. А это только подтолкнуло руководство страны к проведению жестких мер в отношении крестьянства. Конечно, никто не снимает ответственности с руководителей той эпохи. Просто надо помнить о том, что ответственность лежит не только на них, но и на демократичных западных лидерах.

 

И всё же — почему?

Было бы неправильно игнорировать сам факт массовых репрессий. Они, безусловно, имели место быть, причем зачастую принимали совершенно абсурдный характер. Что же было их причиной, почему, наряду с революционными палачами ленинской поры и политическими интриганами, пострадали сотни тысяч безвинных людей? Можно ли возложить ответственность за репрессии на Сталина и его ближайшее окружение?

Мне представляется, что политические репрессии 1937–1938 годов были вызваны острой внутрипартийной борьбой, которая к этому времени достигла своего размаха. В 20-е годы, как это ни покажется странным, она ещё не была столь ожесточенной. Исследователи обычно оказываются загипнотизированными яркими образами ближайших ленинских соратников — Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, Н. И. Бухарина. Считается, что они-то и составляли самую мощную оппозицию Сталину, а с их устранением от высшей власти в партии и правительстве сложился некий консенсус, коварно разрушенный «тираном». Рационального объяснения подобного поступка не дается. Непонятно, почему Сталину понадобилось уничтожать согласных с ним людей. Версия об излишней подозрительности абсолютно несостоятельна. Попытка свести истолкование важнейших исторических событий к психологии затушевывает их социально-политический смысл. Даже если бы Сталин и был подозрительным, жестоким маньяком, совершенно непонятно — как этот маньяк смог осуществить грандиозную кадровую революцию в партии большевиков?

Но всё становится объяснимым, если признать, что в 30-е годы на властном Олимпе столкнулись самые разные политические силы, бывшие едиными ранее, в 20-е годы. Действительно, влияние и «левых», и «правых» уклонистов (троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев) в партийно-государственном аппарате, армии, госбезопасности было довольно слабым. Да, они занимали многие высшие должности, однако не пользовались особым авторитетом в среднем и низшем звеньях партийцев. Когда речь шла о вотуме доверия оппозиционерам, выяснялось, что они представляют собой группу превосходных ораторов без широкой аудитории. Осенью 1926 года во время общепартийной дискуссии линию ЦК поддержали 724 066 членов ВКП(б), тогда как оппозиционеров — 4120. В Московской парторганизации за платформу «левых» был подан лишь 171 голос (всего в обсуждении приняло участие 53 208 человек). Даже в Ленинграде — вотчине Зиновьева — оппозиция собрала лишь 325 голосов при 34 180 голосовавших. Бухаринская оппозиция не пользовалась даже такой поддержкой. А вот в 1934 году, во время XVII съезда ВКП(б), на выборах в ЦК против Сталина было подано около 270 голосов из 1225. Спрашивается, когда борьба внутри партии была ожесточенней — в 20-е или в 30-е годы? Думаю, ответ очевиден.

В 20-е годы подавляющее большинство оппозиционеров сплотилось против старых вождей, придерживающихся опасных крайностей. Функционеры, партийные менеджеры, идеологи, военные, чекисты не желали подчиняться диктатуре высших лидеров, которые звали либо к немедленной мировой революции, либо к возвеличиванию единоличного крестьянского хозяйства. Они желали реализовывать более умеренные проекты, не уклоняясь сильно «влево» и сильно «вправо». Сталин почувствовал эту тенденцию, поэтому вокруг него сплотились самые разные партийные течения, группы и кланы. Но когда с уклонами старых вождей было покончено, началось стремительное расслоение внутри бывшего, просталинского большинства.

В 30-е годы в стране стал реализовываться сталинский план строительства социализма. Пришло время практики. А практика во многом идет вразрез с теорией. Вот и в 30-х страна столкнулась с многими трудностями, что вызвало рост недовольства — и в партии, и вне её. И это только усиливало внутрипартийную борьбу. Противостояние на сей раз происходило скрытно, ибо никто не хотел получить упрек во фракционной деятельности. А это придавало больший накал подковёрной схватке за власть.

В 30-х годах в партийном руководстве существовали как минимум четыре партийные группы, по-разному видевшие судьбы политического развития СССР. Этим группировкам можно присвоить следующие, во многом условные названия:

1) «левые консерваторы»,

2) «национал-большевики»,

3) «социал-демократы»,

4) «левые милитаристы».

Борьба между ними и привела к мощным кадровым перестановкам «сверху донизу». Накал этой борьбы предопределил использование методов массового террора, ставших привычными во времена Гражданской войны. Причем особый размах и даже абсурд террору придали действия одной из групп, занимавшей антисталинские позиции. Речь идёт о «левых консерваторах», с характеристики которых я и начну анализ политического расклада, сложившегося во второй половине 30-х годов.