От мечты – к расправе

Большевиков часто представляют бандой политических уголовников, которые хотели залить всю Россию кровью. Они якобы только и практиковали массовые репрессии, вызванные нежеланием самых широких масс поддержать их леворадикальные эксперименты. В этой оптике русские снова выглядят коллективной жертвой могущественной секты маньяков, которые принудили огромный народ жить по их чудовищному плану.

Здесь налицо гигантское упрощение. Большевики вовсе не планировали никакого массового террора, и поначалу их политика была довольно-таки либеральной. Карательный аппарат знаменитой Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) был создан далеко не сразу. Показательно, что местные органы ВЧК стали формироваться только по решению от 22 марта 1918 года. И занимались они отнюдь не массовыми репрессиями. Так, Петроградская ЧК с 1 марта по 6 июня рассмотрела 196 дел, большинство из которых было связано со спекуляцией (102) и бандитизмом. И лишь 18 дел носили политический характер, да и то 10 из них прекратили за недостатком улик, а 3 закрыли по амнистии.

Большевики даже успели выступить в качестве освободителей политзаключенных. Так, сразу же после октябрьского переворота из тюрем были выпущены царские сановники. Бывший начальник Петербургского охранного отделения А. Герасимов вспоминает по этому поводу: «Недели через две после большевицкого переворота к нам в тюрьму явился комиссар-большевик… Нас всех собрали в коридоре, и явившийся большевицкий комиссар начал опрашивать, кто за что сидит… Когда очередь дошла до нас, начальник тюрьмы сказал: «а это политические». Комиссар удивился: какие теперь у нас политические? Начальник разъяснил, что это деятели старого режима… Комиссар… заявил, что он считает наше содержание под стражей неправильным и несправедливым: «Они по-своему служили своему правительству и выполняли его приказания. За что же их держать?» Указывая на этот момент, историк А.А. Майнсурян приводит и еще один курьез: «Осенью 1917 года вышла на свободу фрейлина императрицы Анна Вырубова (известная своей дружбой с Григорием Распутиным). Ее доставили в Смольный, и Лев Каменев даже устроил небольшое застолье в честь ее освобождения» («Другой Ленин»).

В первые месяцы советской власти большевики были более чем гуманны в отношении своих противников. Так, они отпустили на все четыре стороны генерала Краснова, двинувшего свои части на революционный Петроград, причем ограничились одним лишь честным словом – не вести борьбу с новой властью. Слово он свое, как известно, не сдержал.

Почти сразу же после октябрьского переворота в Петрограде был составлен достаточно разветвленный антисоветский заговор во главе с монархистом В.М. Пуришкевичем. Заговор этот был раскрыт, и все его участники предстали перед революционным трибуналом. И приговоры им были вынесены, прямо скажем, смешные. Так, Пуришкевич получил четыре года общественных работ, а уже весной 1918 года был окончательно прощен. (И закономерно отправился на Дон, к белым.)

В Москве установление советской власти сопровождалось тяжелыми и кровопролитными боями. Противники большевиков захватили Кремль и перебили всех солдат его гарнизона – 500 человек. Но когда большевики победили, то они освободили и восставших юнкеров, и руководителей восстания – в частности, председателя Комитета общественной безопасности В.М. Руднева, который после этого также побежал к белым.

В январе 1918 года было совершено покушение на Ленина. Тогда террористов не поймали. Но через несколько дней был раскрыт еще один заговор – с целью убийства Ленина. Владимир Ильич попросил помиловать террористов, что и было сделано – покушавшихся отправили (по их желанию) на фронт. И вот же какая штука – большинство отпущенных опять-таки оказались в белом стане.

Ничего себе банды кровожадных убийц! Да большевиков, применительно к тому периоду их деятельности, следует обвинить в мягкотелости и гнилом либерализме. Заговорщиков не прощают, а наказывают – это аксиома. И если бы большевики действительно наказали всю эту публику по-настоящему, то в будущем многие бы серьезно задумались – стоит ли поднимать против них оружие.

Но большевики тогда думали не столько о политическом прагматизме, сколько о великих свершениях. Их помыслы казались им настолько прекрасными, что они и в мыслях не допускали возможность какого-то серьезного сопротивления. Они были охвачены этаким футуристическим задором. Впрочем, он был присущ им на протяжении всех первых лет советской власти. «Когда мне говорят о страшных жидах-большевиках, которые хотели только уничтожить Россию, всласть ее пограбив, я брезгливо морщусь, – пишет М. Калашников. – Если поглядеть на действия даже молодой советской власти, то в них слишком много такого, что никак не припишешь оголтелым уголовникам. Наоборот, красные с самого начала ставили на инновационное развитие. Скажите на милость, зачем бандитам, хотевшим только обчистить славных русских капиталистов и церковников, создавать Радиевый институт, как это сделал Ленин? Ведь решение о запуске первого завода по производству радия ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) принял в июле 1918 г. В августе 1918 года Ленин поручает Михаилу Бонч-Бруевичу создать Высшее геодезическое управление и государственное предприятие «Аэрофотосъемка». В январе 1918-го инженер (будущий академик) Генрих Осипович Графтио по поручению Ленина приступает к разработке сметы на строительство Волховской ГЭС… Выдающийся русско-советский физик Петр Леонидович Капица в 1919 году (в разгар голода и Гражданской войны) создает при Петроградском политехе физико-механический факультет, где готовят специалистов еще неведомой миру профессии… Николай Рынин в 1920 г. создает в Путейском институте (Петроград) первый в стране факультет воздушных сообщений. Советская власть и это финансирует. Более того, Рынин начинает работу над теорией мехжпланетных перелетов, и в СССР его десятитомная энциклопедия «Межпланетные сообщения» выйдет в свет в 1928–1932 годах… Март 1918 года. Страна – уже в хаосе и развале. В ней занимается пламя Гражданской войны. Уже есть голодуха. Всего у юной Советской России – 300 аэропланов. Но 24.03.1918 г. приказом № 82 Московского областного комиссариата по военным делам создается летно-научная база. Замысел: соединить научные изыскания с практикой. Руководителем «Летучей лаборатории» назначен ученый с мировым именем – профессор Жуковский. Авиаотдел летно-научной базы возглавил другой титан русской аэродинамики – в. Ветчинкин, аэростатический отдел – Н.Д. Анощенко. Начинается совместная работа лаборатории с Расчетно-испытательным бюро при Высшем техническом училище (нынешний МГТУ имени Баумана)… Июнь 1918-го. В Москве проходит второй Всероссийский авиационный съезд… Но новая власть находит и время, и средства на авиацию. На съезде Жуковский предлагает создать авиатехникум и высший авиаинститут. Советская власть воплощает это в 1920-м, ставя во главе дела Жуковского. 9 октября 1918 г. Высший совет народного хозяйства красной России (в лице своего научно-технического отдела) одобряет план создания аэрогидродинамического научного центра. 1 декабря 1918 года. Ленин поддерживает решение Совнаркома о создании ЦАГИ – Центрального аэрогидродинамического института… 1918 год – в распадающейся и уже голодной стране положено начало отечественной радиоэлектронной промышленности. В Твери создается первая радиолаборатория… В декабре 1918-го создается более крупная Нижегородская радиолаборатория… Интересно: коли красные были уголовниками, мечтавшими Россию дочиста ограбить, то зачем они делали все это? Нет, друзья, они всерьез думали о развитии страны» («Гиганты и карлики»).

К сожалению, технофутуризм сочетался у большевиков с левацким радикализмом. Ленинцам, вне всякого сомнения, был присущ нигилизм и стремление к безудержному социальному экспериментаторству. А это создавало базу для массового недовольства. Хотя и тут не стоит давать какие-то однозначные оценки. В плане отношений с городской буржуазией многие большевики выражали готовность идти на существенный компромисс. В руководстве всегда были течения, предлагавшие отказаться от немедленной социализации и задействовать частную инициативу. Типичным представителем подобных течений был заместитель председателя ВСНХ В.П. Милютин, призывавший строить социализм в союзе с капиталистическими монополиями (предполагалось постепенное обобществление последних). Он выступал за то, чтобы произвести акционирование уже национализированных предприятий, оставив 50 % в руках государства, а остальное – вернуть капиталистам. (В конце 1918 года роль своеобразной оппозиции режиму стала играть коммунистическая фракция ВЦИК Советов, которая разработала проект полного восстановления свободной торговли.)

Сам Ленин этот план не одобрил, но при этом он не собирался отказываться от идеи соглашения с буржуазией. Ильич выдвинул свою собственную версию компромисса. Он считал, что промышленные предприятия должны находиться под рабочим контролем, а непосредственное управление ими осуществляться бывшими владельцами и их специалистами. (Показательно, что к этому плану сразу же встали в оппозицию левые коммунисты и левые же эсеры, которые заговорили об экономическом Бресте большевизма.) В марте 1918 года Ленин даже написал статью «Очередные задачи Советской власти», в которой призвал приостановить атаку на капитал и вступить в компромисс с буржуазией. Иными словами, наиболее дальновидные лидеры большевизма, в частности Ленин, предлагали начать НЭП еще весной 1918 года. И если бы не Гражданская война, то мы имели бы совершенно иную историю социалистического строительства.

Но вот аграрная политика большевиков отталкивала от советской власти широкие массы крестьянства. Большевики взяли курс на установление продовольственной диктатуры, основанной на принудительном изъятии хлеба у крестьян. Причем этому курсу существовала оппозиция во главе с Рыковым. Более того, против диктатуры решительно выступил ряд областных Советов – Саратовский, Самарский, Симбирский, Астраханский, Вятский, Казанский, которые отменили твердые цены на хлеб и установили свободную торговлю. Однако ВЦИК и ВСНХ через голову Советов переподчинили местные продовольственные органы наркомпроду.

Конечно, какие-то элементы продовольственной диктатуры в тех сложных условиях были необходимы. Да они, собственно, и существовали – изъятие хлеба так или иначе практиковалось и царским, и Временным правительством. Политику надо было несколько ужесточить, но большевики здесь изрядно перестарались, чем и настроили против себя очень многих. По сути, ленинцы недооценили силу «крестьянской стихии», способность села к самоорганизации и сопротивлению. И тут свою негативную роль сыграло увлечение идеями Маркса, который всегда относился к крестьянству с некоторым пренебрежением.

Но это еще полбеды. Большевики вознамерились расколоть деревню и опереться на бедняцкие массы в борьбе против «кулаков» (в которые записывались и середняки). Вести классовую войну было поручено новым органам чрезвычайной власти – так называемым «комитетам бедноты». Именно они и осуществили грандиозный передел собственности на селе, отняв у зажиточных крестьян 50 миллионов десятин земли – больше, чем было у помещиков.

В результате в стране вспыхнули многочисленные крестьянские восстания, во время которых повстанцы безжалостно расправлялись с красными функционерами. Так, в январе – сентябре 1918 года было убито 7309 членов продотрядов. Всего же от рук повстанцев погибло 15 тысяч человек. Только в июле противниками большевиков были 4110 советских работников. И это – до начала красного террора. Но и большевики не сидели сложа руки, на местах разворачивался маховик красных репрессий. Понятно, что все это только умножало лагерь противников советской власти. Особенно сильно досталось офицерам. Так, председатель Севастопольского революционного трибунала Ю. Гавен похвалялся тем, что по его инициативе были расстреляны 500 офицеров. В общем и целом озлобление нарастало с двух сторон – одна кровь порождала другую.

Причем продовольственная политика большевиков явно не дала ожидаемого эффекта. Легальную торговлю хлебом свернули, зато началась торговля нелегальная, масштабы которой были колоссальны. Показательно, что городское население получало от государства всего лишь 40 % потребляемого хлеба, в то время как частник давал 60 %. Поэтому в моменты тяжелейших кризисов государство вынуждено было разрешать частную торговлю хлебом – в ограниченном масштабе.

Парадоксы военного коммунизма

В дальнейшем большевики с настойчивостью, достойной лучшего применения, пытались уничтожить частное предпринимательство как таковое. Дело доходило даже и до закрытия рынков и перехода к натуральному распределению. Советские историки пытались всячески оправдать эту жесткую политику, объяснять «крайности» военного коммунизма тяжелыми обстоятельствами военного времени. Дескать, военный коммунизм вовсе не был программой преобразований, а ставил перед красной Россией задачи мобилизационного характера. В конце 80-х – 90-х годах это положение было подвергнуто решительной ревизии, которая, впрочем, свелась к обличению большевизма. Против этой ревизии выступил С.Г. Кара-Мурза в своей знаменитой «Советской цивилизации»: «В последние годы ряд авторов утверждают, что военный коммунизм в России был попыткой ускоренного осуществления марксистской доктрины построения социализма. Если это говорится искренне, то перед нами прискорбное невнимание к структуре важного общего явления мировой истории. Риторика политического момента почти никогда верно не отражает сути процесса. В России в тот момент, кстати, взгляды т. н. «максималистов», считающих, что военный коммунизм станет трамплином в социализм, вовсе не были господствующими в среде большевиков».

Между тем высказывания самих коммунистических лидеров свидетельствуют об обратном. Так, Ленин на IX съезде партии (1920 год) говорил о том, что система руководства, сложившаяся при военном коммунизме, должна быть применена и к «мирным задачам хозяйственного строительства», для чего нужен «железный строй». В 1921 году, уже в период НЭПа, Ленин признавал: «Мы рассчитывали… непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку» («К четырехлетней годовщине Октябрьской революции»).

Конечно, обстоятельства военного времени дали мощный толчок для утверждения милитарного коммунизма. Сам Ленин указывал в марте 1922 года, что, не будь Гражданской войны, все происходило бы гораздо более либерально.

Определенную зависимость жестких мер от обстоятельств военного характера доказывают события начала 1919 года. Тогда белые армии потерпели поражение на юге и востоке: был взят Киев, красные войска отбросили Колчака, развалился Донской фронт атамана Краснова. И тогда же Ленин пошел на ряд серьезных уступок крестьянству. Причем одной из важнейших таких уступок было введение… продразверстки. Историк С.В. Павлюченков пишет: «Вопреки сложившемуся мнению, разверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее формальным ослаблением. Она содержала очень важный элемент, а именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было весьма существенным в отношениях с крестьянством» («Военный коммунизм в России. Власть и массы»). Другое дело, что в дальнейшем (1920–1921 годах) сама норма государственных заданий была слишком сильно завышенной.

21 января 1919 года Совнарком (СНК) издал декрет, который подтверждал государственную монополию на хлеб, сахар, чай, соль. Однако на остальные продукты разрешалась свободная торговля. Правительство заключило с рядом кооперативов взаимовыгодные договора на закупку ряда продуктов. На VIII съезде РКП(б), который прошел в марте 1919 года, был провозглашен союз с крестьянами-середняками. В том же самом месяце были повышены закупочные цены на хлеб, в Советах произошло усиление позиций зажиточных крестьян. Однако весной снова началось успешное наступление белых, что во многом предопределило очередное ужесточение политики военного коммунизма. Оно сопровождалось активностью различных левацких теоретиков, таких, например, как Бухарин. Последний заявил: «Если говорить о социальной базе, то совершенно ясно, что мы должны показать кулак мужику и держать курс на мировую революцию». И, кстати сказать, курс действительно держали, порой и в ущерб интересам советской государственности. Так, в мае 1919 года большевики двинули большую часть своих украинских дивизий в сторону Карпат – на помощь Венгерской Советской республике. А ведь на Украине находилась достаточно большая группировка красных (80 тысяч бойцов), которая могла бы разгромить Деникина. Тогда Гражданская война могла бы завершиться на год раньше. Но большевикам было важнее оказать интернациональную помощь «венгерским товарищам» и отодвинуть на задний план не то что национальные интересы, но и интересы своей же собственной диктатуры.

В 1920 году курс большевиков стал еще более жестким. На IX съезде РКП(б) (март – апрель) была сделана ставка на окончательное искоренение рыночных отношений. Усилилась продовольственная диктатура, в сферу разверстки попали почти все основные продукты питания, а также некоторые виды промышленного сырья. Характерно, что ужесточение продолжалось и после разгрома Врангеля, когда непосредственная угроза советской власти со стороны белых была уже ликвидирована. В конце 1920 – начале 1921 года предпринимались меры по свертыванию товарно-денежной системы, практически означавшие отмену денег. Городское население «освобождалось» от оплаты услуг по снабжению продовольствием и ширпотребом, пользованию транспортом, топливом, медикаментами и жильем. Вместо зарплаты теперь вводилось натуральное распределение. ВСНХ национализировал остатки мелких предприятий. Продразверстка ужесточилась. Как результат – в стране начался транспортный и продовольственный кризис. Россия оказалась объята пожаром многочисленных крестьянских восстаний. Причем знаменитое тамбовское восстание было еще не самым серьезным. Гораздо более сложная для большевиков ситуация сложилась в Сибири, где число повстанцев (100 тысяч человек) превысило число красноармейцев. Причиной восстания, вспыхнувшего в январе 1921 года, стало объявлением новой, теперь уже семенной разверстки. Населению предписывалось собирать семенной материал в общественных пунктах. А это делало невозможным весенний посев и обрекало крестьян на голод. «Западно-сибирское восстание началось почти одновременно в разных районах Ишимского, Ялуторовского, Тюменского, Тюкалинского уездов Тюменской губернии, – пишут П. Алешкин и Ю. Васильев. – Повстанцы на три недели парализовали движение по обеим линиям Транссибирской железнодорожной магистрали, захватывали уездные центры Тобольск, Березов, Сургут, Обдорск в Тюменской губернии, Петропавловск и Кокчетав в Омской губернии, Каркаралинск в Семипалатинской губернии, вели бои за Ишим, угрожали Кургану и Ялуторовску, подходили к Тюмени на расстояние нескольких десятков верст. Трехнедельный перерыв железнодорожного сообщения лишал возможности получать хлеб из Сибири, являвшейся в то время одним из главных источников получения продовольствия… К середине февраля восстание в короткий срок охватило большинство волостей Ишимского, Ялуторовского, Тобольского, Тюменского, Березовского и Сургутского уездов Тюменской губернии, Тарского, Тюкалинского, Петропавловского и Кокчетавского уездов Омской губернии, Курганского уезда Челябинской губернии, восточные районы Камышловского и Шадринского уездов Екатеринбургской губернии. В Западной Сибири проявился особенный феномен повстанческого движения, не характерный для Европейской России: народное движение против политики военного коммунизма объединило интересы крестьянства и казачества Сибири. В Петропавловском и Кокчетавском уездах Омской губернии, Уктузском районе Ишимского уезда Тюменской губернии казачество участвовало в восстании почти поголовно» («Мы добиваемся власти советской, а не коммунистической»).

Наконец, против большевиков поднялся рабочий класс, считавшийся главной опорой новой власти. Так, 23 февраля 1921 года рабочие московской фабрики Гознак объявили о забастовке и двинулись к хамовническим казармам – с тем, чтобы привлечь красноармейцев. И последние были к этому готовы, но охрана казарм открыла огонь по рабочим, чем и предотвратила «братание», которое могло окончиться самым настоящим восстанием. Впрочем, забастовки и митинги рабочих с многих предприятий продолжались и после этого. Особенно напряженная обстановка сложилась в Петрограде, где только в начале февраля было закрыто 93 предприятия (среди них знаменитый Путиловский завод) – настолько глубок был промышленно-энергетический кризис. Уже 24 февраля состоялось чрезвычайное заседание Петроградского комитета РКП(б), которое квалифицировало рабочие волнения как мятеж. А 25 февраля в Петрограде было введено военное положение. Гражданам запрещалось ходить по городу после 23 часов, под запретом оказались любые «несанкционированные» митинги и собрания. И не случайно – ведь на них «все чаще выдвигались политические требования, затрагивающие основы существующего режима. Например, 14 февраля на заводе Лесснера рабочее собрание приняло резолюцию, содержавшую следующие требования: перевыборы Советов посредством тайного голосования, коалиция всех социалистических партий, восстановление свободы торговли, восстановление частной собственности, свободы труда, свободы передвижения, снятие заградительных отрядов. Аналогичные требования были приняты на заводе Нобеля и на других предприятиях» (А.А. Косаковский. Большевики удерживают государственную власть).

Очевидно, что на определенном этапе гражданского противостояния у большевиков возник соблазн использовать рычаги мобилизационной политики военного времени в целях перехода к развернутому строительству основ коммунизма. Отчасти военный коммунизм был действительно вызван необходимостью, но очень скоро эту необходимость стали воспринимать как возможность осуществления широкомасштабных преобразований.

В принципе политика большевиков представляла собой некое сочетание совершенно правильных централистских и мобилизационных мер с попытками свернуть товарно-денежные отношения и навязать тотальное распределение. Жирный плюс оказался накрепко связан с жирным же минусом, а мухи в массовом порядке попали в фарш будущих котлет. Отделить одного от другого почти невозможно, но стоит попытаться это сделать – хотя бы в плане сравнения.

Вот, например, жесткая централизация – чем она была, злом или благом? Сторонники либерализма всех оттенков, наверное, скажут, что она принесла один сплошной вред. Но ведь в тогдашних условиях это был единственный способ преодолеть хаос, рожденный, кстати, не Октябрьской, но именно Февральской революцией. И чем больше раскручивался маховик гражданской войны (а она всегда – разновидность хаоса), тем большей становилась потребность в модернизации. В данном плане очень интересно наблюдение, сделанное историком В.В. Галиным («Тенденции. Интервенция и гражданская война»). Он рассмотрел ситуацию, сложившуюся на российском транспорте в 1917–1919 годах. Министр Временного правительства Н.В. Некрасов осуществил там грандиозную демократизацию, передав все управление в ведение выборных советов и комитетов. Итог не замедлил сказаться самым плачевным образом. Уже в июле 1917 года начальник Военных сообщений ГУ Генштаба сообщал: «Положение на железных дорогах признается отчаянным и ухудшающимся с каждым днем. Распад дисциплины так же, как и в армии, растет. Производительность рабочей силы резко упала… Многие из находящихся в работе паровозов работают уже через силу, и если не будут приняты меры к поднятию продуктивности работы (ремонта паровозов), положение грозит к зиме катастрофой». В.Н. Галин отмечает, что транспорт не встал благодаря реорганизации наркома путей сообщения Л.Б. Красина, покончившего со всяким самоуправлением на железнодорожном транспорте. Нарком издал приказ, который гласил: «Существующая система железнодорожного управления… привела транспорт к полному развалу… Всем завоеваниям революции грозит опасность уничтожения… На место коллегиального, а в действительности безответственного управления вводятся принципы единоличного управления и повышенной ответственности. Все от стрелочника до члена коллегии должны точно и беспрекословно выполнять все мои предписания».

А ведь Красин был «умеренным» большевиком-прагматиком, взгляды которого мало чем отличались от социал-демократических. Кстати, такой же спасительный централизм был присущ еще одному «умеренному» и прагматику – Рыкову, возглавлявшему ВСНХ. Именно при нем произошло подчинение всех предприятий РСФСР 70 отраслевым главкам и центрам. Более того, на каждое предприятие был направлен комиссар, который обладал практически неограниченной властью.

Эти меры можно и нужно сравнить с мерами по наведению порядка в армии, которые были осуществлены большевиками – с широким привлечением дореволюционных спецов. Показательно, что против этих мер (как в армии, так и в промышленности) выступали социалисты-демократы (эсеры и меньшевики), видевшие в них «измену революции». И точно – здесь была самая настоящая измена Февралю с его разрушительным, антинациональным либерализмом. И там, где большевики действовали как прагматики и этатисты, они добивались успеха. А вот там, где на место прагматизма приходил беспочвенный утопизм, наблюдался провал. Спрашивается, зачем нужно было организовывать столь жесткое давление на мелкую торговлю, которая удовлетворяла большую часть потребности в необходимом? К чему было выметать крестьянский хлеб подчистую и отнимать землю у «кулаков»? Что это – укрепляло власть большевиков? Да нет, на самом деле это ее только ослабляло, ибо ширило фронт недовольных.

Колесо насилия

Вот именно эта утопическая (хоть и сильно разбавленная государственничеством) политика вызвала сопротивление миллионов. И для его подавления был организован массовый же террор. Количество жертв этого террора велико и вряд ли может быть подсчитано с какой-либо точностью. Ведь помимо фиксированных приговоров были еще и многочисленные случаи совсем уже диких, самочинных расправ, осуществляемых каким-нибудь зарвавшимся начальником. Более того, имели место быть и случаи линчевания, которые охотно практиковались и многими простыми гражданами. Так, рабочий завода «Новый Лесснер» С.П. Петров вспоминает: «Мы выводили всех рабочих своего завода на антиэсеровские демонстрации… Мы тогда не стеснялись – заядлых врагов топили в барках на Лисьем Носу…»

Между тем какие-то цифры называются, причем мнения историков основательно расходятся. Так, историк Р. Конквест называет цифру в 140 тысяч расстрелянных. А его российский коллега О.Б. Мазохин, опирающийся на архивные материалы, считает возможным говорить о 50 тысячах жертв. Как бы то ни было, но очевиден грандиозный масштаб коммунистического террора. Это уже никому и никогда не оспорить.

Но тут необходимо внести несколько существенных уточнений. Масштаб террора часто зависел от позиции местных властей. Так, в Петрограде осенью 1918 года расстреляли 800 человек, тогда как в Москве – 300. (Надо также иметь в виду, что не все погибшие и пострадавшие были безвинными жертвами или политическими противниками большевиков. Среди попавших под красный меч было множество уголовников – убийц, грабителей, жуликов и т. д.)

Между большевистскими лидерами существовали серьезные разногласия по поводу массового террора и деятельности ВЧК. Широко известно шокирующее высказывание члена коллегии ВЧК, руководителя Всеукраинской ЧК М.И. Лациса, которое, наверное, знает наизусть каждый сознательный антикоммунист: «Мы не ведем войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуев как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания и профессии. Эти вопросы должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора». Конечно, помнить эти слова нужно. Но не следует забывать и о словах коллеги Лациса, заместителя председателя ВЧК Я.Х. Петерса, которые тот сказал в интервью меньшевистской газете «Утро Москвы»: «Что же касается расстрелов, то я должен сказать, что, вопреки распространенному мнению, я вовсе не так кровожаден, как думают. Напротив, если хотите знать, я первый поднял вопль против красного террора в том виде, как он проявился в Петербурге. К этому – я сказал бы истерическому – террору прикосновенны больше всего как раз те самые мягкотелые революционеры, которые были выведены из равновесия и стали чересчур усердствовать…»

Очень показательный момент – один из руководителей ужасной Чрезвычайки дает интервью оппозиционной легальной газете и при этом критикует своих же коллег. Кстати, тут развеивается еще один упрощающий миф, согласно которому большевики не терпели рядом с собой вообще никакой оппозиции. Между тем социалисты небольшевистских направлений имели возможность высказывать свои взгляды свободно. Они выпускали собственные газеты и даже имели представительство в Советах. Так, в Московском Совете в 1918–1919 годах заседало 40 меньшевиков. Конечно, большевики постоянно портили жизнь меньшевикам, периодически запрещая их издания, практикуя аресты и т. д. Но затем все возвращалось на круги своя, и меньшевики продолжали легальную пропаганду. (Запретили их только во время НЭПа, когда экономическая либерализация сопровождалась ликвидацией всех небольшевистских организаций.)

Но вернемся к теме красного террора. В полемику с теоретиками-практиками расправы типа Лациса хотел вступить и Ленин. В одной из своих так и не опубликованных статей он написал: «Вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своем казанском журнале «Красный террор» товарищ Лацис» («Другой Ленин»).

У Ленина, конечно, можно найти множество кровожадных призывов, например: «…повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц… Найдите людей потверже» (телеграмма в Пензу от 11 августа 1918 года). Но были у него и «либеральные» корреспонденции. Так, в июле 1919 года Ленин направил руководству украинской ЧК письмо, в котором утверждал: «…на Украине Чека принесли тьму зла, будучи созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся». Кроме того, он обращал внимание на необходимость «более строго преследовать и карать расстрелом за ложные доносы».

Старый большевик Е.М. Ярославский так публично издевался над нелепостями а-ля Лацис в газете «Правда»: «Воображаю только Карла Маркса или тов. Ленина в руках такого свирепого следователя.

– Имя ваше?

– Карл Маркс.

– Какого происхождения?

– Буржуазного.

– Образование?

– Высшее.

– Профессия?

– Адвокат, литератор.

Чего тут уже рассуждать еще, искать признаков виновности, улик… К стенке его, и только».

Следует вспомнить, что именно шеф могущественной ВЧК Ф.Э. Дзержинский предотвратил вторую кампанию тотального террора. В сентябре 1919 года группа террористов организовала взрыв в помещении Московского комитета РКП(б). Тогда погибли 12 человек (среди них секретарь МК – В. Загорский). Раздались призывы к новому красному террору, но Дзержинский выступил категорически против осуществления этой затеи.

Весьма интересен и вот какой казус. Порой против нарастания террора выступали и горячие поборники насилия, многие из которых изрядно применили его на практике. Так, упомянутый выше Гавен, творивший расправы над севастопольскими офицерами, в 1920 году в письме к члену ПБ Н.Н. Крестинскому решительно осуждал за «перегибы» пламенного интернационалиста Б. Куна: «Несколько слов о деятельности тов. Бела Куна. По-моему, он один из тех работников, которые нуждаются в сдерживающем центре. В Венгрии он ударился в соглашательство с правыми социалистами, здесь он превратился в гения массового террора. Я лично тоже стою за проведение массового красного террора в Крыму, чтобы очистить полуостров от белогвардейщины… Но у нас от красного террора гибнут не только много случайного элемента, но и люди, оказывающие всяческую поддержку нашим подпольным работникам, спасавшим их от петли».

А некоторые деятели большевизма, напротив, ужесточили свою позицию. Так, Н.И. Бухарин в 1918 году требовал (вместе с «правдистом» М.С. Ольминским и наркомом внутренних дел Г.И. Петровским) ограничить произвол ВЧК – «организации, напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата». (Л.Б. Каменев вообще требовал распустить Чрезвычайку.) А в 1920 году он же напишет следующие строки: «С точки зрения большого по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» («Экономика переходного периода»).

Или взять, к примеру, Г.Е. Зиновьева, возглавлявшего Совет Петрограда. После убийства в. Володарского в июле 1918 года он предотвратил развертывание революционного террора в Питере, чем вызвал негодование Ленина. Последний писал: «Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы… удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…» Но в августе 1918 года Зиновьев требовал уже массовых и «уличных» расправ над контрреволюционерами. А в сентябре он организует в Питере такой террор, который выделялся даже на общем фоне.

Очевидно, под «мягкотелыми революционерами» Петерс имеет в виду именно таких деятелей, как Зиновьев и Бухарин. Для этих истеричных субъектов был характерен резкий перепад настроения – в зависимости от смены обстановки. Поэтому-то либерализм и сочетался у них с какой-то гипертрофированной жестокостью. Показательно, что в 20-е годы Зиновьев превратится из правого коммуниста в левого, а левацкий идеолог Бухарин, напротив, сделается лидером «правого уклона».

Говоря о красном терроре, нельзя забывать и о терроре антикоммунистическом, который далеко не всегда был ответом на политические репрессии большевиков. Достаточно процитировать самих белых. Да вот хотя бы и А.И. Деникина, который писал в «Очерках русской смуты»: «Нет душевного покоя, – каждый день – картина хищений, грабежей, насилия по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи… Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)».

А вот что пишет военный министр колчаковского правительства А.П. Будберг: «Приехавшие из отрядов дегенераты похваляются, что во время карательных экспедиций они отдавали большевиков на расправу китайцам, предварительно перерезав пленным сухожилия под коленями («чтобы не убежали»); хвастаются также, что закапывали большевиков живыми, с устилом дна ямы внутренностями, выпущенными из закапываемых («чтобы мягче было лежать»).

Будберга хорошо дополняет Шульгин, бывший убежденным антикоммунистом и активным участником белого движения. «В одной хате за руки подвесили комиссара, – рассказывает Шульгин, – под ним разложили костер и медленно жарили… человека. А кругом пьяная банда монархистов… выла «Боже, царя храни».

Весьма ценны в данном плане воспоминания редактора «Нового времени» А.С. Суворина, который был всецело на стороне белых: «Первым боем армии, организованной и получившей свое нынешнее название [Добровольческой], было наступление на Гуков в половине января. Отпуская офицерский батальон из Новочеркасска, Корнилов напутствовал его словами: «Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с ним победы!»

Начальник штаба 1-го (Добровольческого) корпуса генерал-лейтенант Достовалов писал: «Путь таких генералов, как Врангель, Кутепов, Покровский, Шкуро, Постовский, Слащев, Дроздовский, Туркул, Манштейн, был усеян повешенными и расстрелянными безо всякого основания и суда. За ними следовало множество других, чинами поменьше, но не менее кровожадных».

Еще один белый генерал Е.И. Достовалов пишет (в эмиграции): «Ответ на вопрос, за что фактически умирали русские офицеры в рядах Добровольческой армии, дает деникинский Юг, и в особенности врангелевский Крым. «Образцовая ферма», «прообраз будущей России», с его кошмарным воровством, и взяточничеством, и расстрелами, пытками и тюрьмами, с его убогим крестьянским и рабочим законодательством, с его выжившими из ума губернаторами, воинствующими попами, контрразведкой, публичными казнями женщин и подростков, грабежами и насилием и нескрываемым, рвущемся наружу, несмотря на массовые казни и переполненные тюрьмы, негодованием распинаемого народа».

Литератор Г.Я. Виллем, настроенный против большевиков и выступавший за белых, так описывает увиденное им на белом Юге: «Прогнали красных – и сколько же их положили, страсть господня! – и стали свои порядки наводить. Освобождение началось. Сначала матросов постращали… выгнали их за мол, заставили канаву для себя выкопать, а потом подведут к краю и из револьверов поодиночке. А потом сейчас в канаву. Так верите ли, как раки они в этой канаве шевелились, пока не засыпали. Да и потом на этом месте вся земля шевелилась: потому не добивали, чтобы другим неповадно было».

Антикоммунистам не лишним будет ознакомиться и с воспоминаниями еще одного поборника белого дела З.Ю. Арбатова: «…Контрразведка развивала свою деятельность до безграничного, дикого произвола; тюрьмы были переполнены арестованными, а осевшие в городе казаки продолжали грабеж… Государственная же стража часто выезжала в ближайшие села, вылавливала дезертиров и не являвшихся на объявленную добровольцами мобилизацию. Как-то вернулся из уезда начальник уезда полковник Степанов и, рассказывая журналистам о своей работе в уезде, отрывисто бросил: «Шестерых повесил…» Результаты быстро и катастрофически дали себя почувствовать. Негодование крестьян росло с неописуемой быстротой… В городе контрразведка ввела кошмарную систему «выведения в расход» тех лиц, которые почему-либо ей не нравились, но против которых совершенно не было никакого обвинительного материала. Эти люди исчезали, и, когда их трупы попадали к родственникам или иным близким лицам, контрразведка, за которой числился убитый, давала стереотипный ответ: «Убит при попытке к бегству…» Жаловаться было некому. Губернатор Щетинин вместе с начальником уезда Степановым, забрав из города всю государственную стражу, поехал на охоту за живыми людьми в леса Павлоградского уезда… губернатор со стражей сгонял на опушку леса сотни крестьян, бежавших от мобилизации, и косил их пулеметным огнем».

Губернатор Енисейской и части Иркутской губернии генерал С.Н. Розанов, особый уполномоченный Колчака, приказывал:

«1. При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, – расстреливать десятого.

2. Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и так далее отбирать в пользу казны.

Примечание. Все отобранное должно быть проведено приказом по отряду…

6. Среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно».

А вот каким был приказ коменданта Макеевского района, подчинявшегося атаману П.Н. Краснову: «Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать. Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня».

И ведь, что показательно, белые готовили широкомасштабный террор в случае своей победы. Так, 24 ноября 1919 г. Особое совещание при Деникине приняло закон, в котором смертной казни подлежали все, кто содействовал советской власти, участвовал «в сообществе, именующемся партией коммунистов (большевиков), или ином обществе, установившем власть Советов раб., сол. и кр. депутатов». «Таким образом, – замечает историк Ю.И. Семенов, – смертная казнь угрожала не только всем членам компартии… но и всем рабочим, которые участвовали в национализации фабрик и заводов или содействовали ей, входили в состав профсоюзных организаций и т. п., всем крестьянам, которые участвовали в разделе помещичьих земель и их обработке, всем, кто служил в советских организациях, воевал в составе Красной армии и т. п., т. е. большинству населения Советской России» («Белое дело против красного дела»).

Свой, причем немалый, вклад в развязывание массового террора внесли и «демократические» социалисты, которые лицемерно осуждали «зверства большевизма». «Роль правых эсеров и меньшевиков в становлении белого террора можно наглядно проследить на примере событий, развернувшихся летом-осенью 1918 г. в Ижевске, где произошло самое мощное за всю советскую историю антибольшевистское рабочее восстание, – пишет Д.О. Чураков. – …Уже начало переворота связано с кровавым эпизодом – бессмысленной расправой, учиненной толпой над разъездом конной милиции… После первых успехов мятежа началась кровавая расправа. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Федичкина, мятежники, среди которых было немало рабочих, в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков. В первые же дни восстания зверская расправа состоялась над начальником милиции Рогалевым, одним из лидеров максималистов Т. Дитятиным, был выведен из госпиталя и растерзан Жечев – и этим список жертв мятежа далеко не исчерпывается… Картины бессудных расправ наблюдались в те дни во всех заводских поселках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н. Дмитриева и К.И. Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась специальная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем – созданная на ее основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Так, были арестованы отец заместителя председателя Воткинского Совета Казенова, а вслед за ним и 18-летняя сестра, которая пыталась передать брату посылку. Через несколько дней они были расстреляны. Был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие. С течением времени репрессивные меры распространились на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. К примеру, один из них пишет о сотнях арестованных в импровизированных арестных домах. Около 3 тысяч человек содержалось на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи их было в Сарапуле» («Роль правых социалистов в становлении системы белого террора»).

Карающий гламур

Какова же была мотивация творцов белого террора? Месть устроителям и проводникам террора красного? Да, безусловно, многие горели желанием отомстить большевикам, думая, что эта месть успокоит и излечит Россию.

Однако месть – это вторичная мотивация. На первом плане стояло желание закрыть канал пополнения элит, который был открыт большевиками. Вот, например, весьма характерное описание террора корниловцев, которое дал (весной 1918 года – задолго до всякого красного террора) убежденный антикоммунист и активный участник белой борьбы Р. Гуль: «Из-за хат ведут человек 50–60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены. Пленные. Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился – под ним танцует мышиного цвета кобыла. «Желающие на расправу!» – кричит он. «Что такое? – думаю я. – Расстрел? Неужели?» Да, я понял: расстрел, вот этих 50–60 человек, с опущенными головами и руками. Я оглянулся на своих офицеров. «Вдруг никто не пойдет?» – пронеслось у меня. Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами. Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами. Прошла минута. Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны… Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых… Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. «Посмотри, нагайка-то красненькая!» – смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. «Отчего это?» – «Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали». – «Ты порол?» – «Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи», – захохотал В-о… «А как пороли? Расскажи», – спросил кто-то… «Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит: «Разве так порют! Вот как надо!» Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде «встать!» встали. Их в штаб отправили. А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил…» («Ледовый поход»).

Тут, конечно, не было никакого отмщения. Элита, к которой принадлежали господа офицеры, «ставила на место» рабоче-крестьянское «обнаглевшее быдло», которое большевики упорно вели наверх. И здесь вовсе не следует сводить все к пресловутому «классовому эгоизму». Наряду с классовым проявилось и социокультурное.

Вообще, российская элита того времени была достаточно открыта для выходцев из низов. Что уж там говорить, если отец Деникина был крепостным крестьянином. Но здесь имело место быть дозированное пополнение, в ходе которого «новички» быстро проникались общим элитарным духом. А дух этот был очень нехорошим.

Российская элита в большинстве своем представляла собой вестернизированную верхушку, которая склонялась к либерализму в разных его версиях (от «прогрессивного национализма» а-ля Шульгин до кадетского полусоциализма). Это – в политическом плане. А в плане духовном – элитарии были увлечены различными оккультными учениями – теософией, спиритизмом, гностицизмом, мартинизмом и пр. Большинство их так или иначе участвовали в деятельности многочисленных масонских лож, спиритических кружков и прочих мистических сообществ.

О масонах тут даже и говорить не надо – теперь уже всем известно, насколько велико было их влияние в дореволюционной России. А вот о других течениях известно меньше. Взять хотя бы тогдашнее спиритическое движение. В своей интереснейшей поздней работе «Религиозно-философские основы истории» Л.А. Тихомиров приводит следующие данные: «На всемирном конгрессе в Бельгии, в 1910 году, количество правильно организованных спиритов, имеющих свои кружки и собрания, исчислялось в 14 000 000 человек, и число сочувствующих, но еще не успевших правильно организоваться – в 10 000 000… Количество спиритических кружков в России превышало в это время 3500, из которых на долю Петрограда приходилось 1000, а на Москву 672…»

Российская элита в большинстве своем представляла собой вестернизированную верхушку, которая склонялась к либерализму в разных его версиях. В России складывалось общество западного типа – буржуазно-либеральное и оккультное. В феврале 1917 года оно сокрушило самодержавие, которое еще как-то сдерживало стремительный процесс либерализации и сползания в оккультизм. Причем решающую роль в свержении «реакционного царизма» сыграла промасоненная военная верхушка, вожди которой М.В. Алексеев, Н.В. Рузкой и др. устроили самый настоящий военный переворот. (Кстати, вот показательная деталь, 32 % подписчиков спиритических изданий были военными.)

Теперь, казалось бы, все было в полном ажуре. В России утвердилась демократия, «деловая элита» стала формировать правительства, а «образованное общество» получило возможность заниматься разного рода «духовными поисками» уже без всякой оглядки на «деспотизм церкви». Но тут появились «злобные большевики», которые весь этот гламур взяли и безжалостно порушили. Ну и как же теперь жить?

Ленинцы были радикальными и бескомпромиссными сторонниками модерна, тогда как либералы проявляли здесь воистину «фармазонскую» гибкость. Они были готовы использовать любые элементы традиции, выполняя разные запросы: «Хотите монархии? Почему бы и нет, давайте подумаем. Конституционная монархия по английскому образцу могла бы принести пользу стране. Хотите православия? Да пожалуйста, свободная от синодальных оков церковь только укрепит демократию. Желаете национализма? С превеликой радостью, ведь все мы патриоты матушки-Руси, воюющей плечом к плечу с великими западными демократиями».

Большевики, однако, этой гибкости не признавали и требовали довести революцию модерна до конца – выкинув любую «духовность» и надстроив над политическим эгалитаризмом социальный радикализм. И тем самым они поломали изящную игру, которую вели гламурные промасоненные элитарии. А это вызвало у последних изумление и озлобление одновременно. Разгневанные февралисты поднялись против большевиков, причем в авангарде встали военные элитарии, приверженные масонскому национал-либерализму.

Разумеется, к белым примкнули и армейцы-монархисты (типа Р.Ф. Унгерна фон Штенберга), но они были на вторых ролях, не определяя политического лица движения. В то же самое время многие монархисты пошли на службу в Красную Армию – именно по идейным соображениям. Они видели в большевиках единственную на тот момент альтернативу либерализму.

Армейцы-февралисты весьма опасались того, что большевики рекрутируют в элиту огромные массы «черного люда», который растворит их гламурную верхушку. И надо сказать, что так и произошло. Миллионы выходцев из народа просто смели либерально-оккультный гламур. «Все эти ложи, ордена, «рыцари», театры, салоны и т. д., – пишет в своем блоге Ю. Шевцов (guralyuk). – И в этот город вломились массы не ведающей ни сном ни духом об этих сложностях крестьянской молодежи буквально за лет 10–15. Если бы индустриализацию задержали лет на 10, и обошлось бы каким-то чудом, притом без войны, города бы породили, видимо, очень сильные оккультистского толка структуры, способные переваривать часть крестьянской миграции. В принципе именно это произошло в Германии и др. странах западной Европы».

Вот отсюда и то озлобление, с которым «добровольцы» карали «пестро одетых людей… без шапок, без поясов», еще в самом начале гражданского противостояния, до всякого красного террора. Не будь этого озлобления, не было бы и таких выпадов со стороны красных. Впрочем, красные тоже сделали все для того, чтобы усилить градус озлобления в обществе.

В гражданской войне нет ни правых, ни виноватых. Вместе с расколом нации на воюющие лагеря происходит и разрыв национальной правды. То же самое и с террором – вина за пролитую русскую кровь лежит на всех – и на белых, и на большевиках, и на социалистах-демократах. Большевики вызвали своими социальными экспериментами неоправданно жесткую реакцию, на которую ответили столь же неадекватно жестоко. Это и запрограммировало дальнейшее ожесточение политической борьбы, перетекающей в политическую уголовщину.