Партия «красного национализма»

Принято считать, что Октябрьская революция 1917 года была делом рук исключительно левых радикалов-интернационалистов – большевиков, а также их попутчиков – левых эсеров, левых меньшевиков, анархистов и т. д. Между тем база октября была гораздо более широкой. Важную роль в октябрьских событиях сыграла армейская верхушка, настроенная националистически. Военная элита России часто пыталась играть ведущую политическую роль. Здесь нужно вспомнить и о гвардейских переворотах XVIII века, и о декабристах. Много написано о «заговоре генералов» (начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева, командующего Северо-Западным фронтом Н.В. Рузского и др.), ставшего важнейшей составляющей Февральского переворота 1917 года. В то же время практически не рассмотрена роль военной верхушки в осуществлении переворота Октябрьского.

Сегодня следует говорить о наличии некоей элитарной военной партии, стоявшей на позициях «красного национализма». Эта партия сознательно поддержала большевиков, надеясь на установление национальной военной диктатуры.

Исследователь О. Стрижак пишет: «Вы помните паническую записку Ленина 24 октября 1917 года? – «Теперь все висит на волоске», «Нельзя ждать!! Можно потерять все!!» Далее у Ленина две совершенно загадочные фразы: «Кто должен взять власть? Это сейчас неважно… Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия». Ленин, выясняется из записки, напуган «удалением Верховского». Кто такой Верховский? Почему – «неважно, кто возьмет власть»? Генерал-майор А.И. Верховский был военным министром и одной из главных фигур в заговоре против Временного правительства. 20 октября Верховский в ультимативном докладе правительству потребовал немедленного заключения перемирия с Германией и Австро-Венгрией и демобилизации вконец разложенной армии» («Генералы в Октябре»).

Добавлю, что главным оппонентом Верховского в армейской среде был генерал А.И. Духонин, трагически погибший в декабре 1917 года. Он выдвигал проект создания принципиально новой – «Русской народной армии». Предполагалось создать ее на добровольческой основе, причем исключительно на деньги Англии и Америки. Любопытно, что весной 1918 года Троцкий создавал некую «Народную армию», которая должна была воевать с Германией на стороне Англии и Франции. Красный военачальник И.И. Вацетис, бывший в свое время командиром Латышской стрелковой дивизии, вспоминает: «Войска эти считались аполитичными, составленными на контрактовых началах». Не исключено, что Троцкий пытался реализовать все тот же самый «проект Духонина», крайне выгодный Антанте.

Керенский затею Духонина поддержал и принял его предложение. Тем самым он обрекал Россию на полную утрату своего суверенитета – в пользу стран западной демократии. Таким образом, в октябре 1917 годы было свергнуто не просто слабое и прозападное правительство А.Ф. Керенского. От власти отстранили клику предателей, вознамерившихся полностью запродать Россию иностранцам. (Такое развитие событий предугадал Сталин, писавший еще в июле, что Россия стоит перед угрозой превратиться в колонию Англии, Америки и Франции.) И свергали их не одни только большевики и их политические союзники – левые эсеры, анархисты и т. д. Свою руку приложили и многие армейцы-националисты.

Цитирую далее: «24 октября Ленин узнал, что Верховский уволен в отставку. Ленин зря тревожился, военным министром стал заместитель Верховского генерал-аншеф А.А. Маниковский, который тоже был в заговоре. В заговоре был и главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-аншеф В.А. Черемисов. Еще в сентябре Черемисов увел подальше от Петрограда единственную опору Временного правительства – Конный корпус генерала Краснова. Черемисов растащил сотни и батареи корпуса по разным городам и селениям от Витебска и Ревеля до Новгорода и Старой Руссы. Корпус как боевая единица перестал существовать (генерал Краснов напишет в мемуарах, что это была «планомерная подготовка к 25 октября»)» («Генералы в Октябре»).

Действительно, история с Черемисовым выглядит очень странно – особенно если учесть, что он спонсировал большевистскую печать у себя на фронте. Командующий не только увел корпус подальше от Петрограда, но и отказался выполнять приказ Керенского (данный за полночь с 24 на 25 октября) направить в столицу полки двух казачьих дивизий (с артиллерией) и 23-й Донской казачий полк. Формально отказ от выполнения приказа обосновывался тем, что Временное правительство назначило оберуполномоченным по наведению порядка в Питере члена кадетской партии Н. Кишкина. Аргументация приводилась такая – дескать, войска на сторону кадета не станут.

Весьма любопытно выходит и со штурмом Зимнего дворца. Мало кто знает, что этих штурмов было несколько. И первый большевики попытались осуществить аж 23 октября. Тогда военные части, преданные большевикам, были выдвинуты к Зимнему дворцу, однако же оказались разогнанными кавалерийским эскадроном, верным Керенскому. Это была явная неудача, которая ставила под угрозу всю затею большевиков и «красных националистов». Вообще день 23 октября был днем успехов Керенского и его сторонников. Именно тогда Временное правительство приказало закрыть все большевистские газеты, что несколько опровергает миф о нерешительности «временных», которые якобы «сидели и ждали». «Это решение всех застало врасплох; никто не ожидал подобной смелости от угасающего режима, – пишет американский историк А. Улам. – И тут большевики поняли, что их штаб в Смольном… остается совершенно незащищенным. Достаточно небольшого отряда, чтобы арестовать штаб приближающейся революции. В Смольный тут же доставили пулеметы и орудия, правда, многие были в неисправном состоянии и из них нельзя было стрелять, но, по крайней мере, внешне Смольный производил устрашающее впечатление.

Центральный комитет собрался в Смольном и по предложению Каменева, стремившегося сгладить впечатление от своего малодушного поведения, принял решение, что никто из ЦК не должен покидать его без разрешения» («Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года»).

Через сутки, 25 октября, на Зимний были брошены отряды рабочих и матросов. Они пытались взять его трижды – в 18.30, 20.30 и 22.00. И трижды у них ничего не получалось, юнкера и женщины-«ударницы» отгоняли красных своим огнем. Но в 2 часа ночи 26 октября за дело взялись бойцы 106-й дивизии, вызванные телеграммой Ленина накануне – из Гельсингфорса.

Командовал дивизией полковник М.С. Свечников – военный разведчик, герой двух войн – Русско-японской войны и Отечественной войны 1914–1918 годов. Он же и повел в атаку на Зимний отряд из 450 бойцов. «…Это были профессионалы, – пишет И.А. Дамаскин, – которых два года готовили как гренадеров. Сейчас их назвали бы спецназом» («Вожди и разведка. От Ленина до Путина»).

Помимо взятия Зимнего спецназ Свечникова отличился еще и тем, что предотвратил атаку 3-го конного корпуса генерала Краснова на Петроград. Вначале генералу сопутствовал успех, и он взял Гатчину и Царское село. «Но 30 октября мятежное войско Краснова было остановлено, а вскоре на помощь большевикам прибыл крупный отряд 106-й пехотной дивизии. Появление его бойцов решило исход дела. Краснов вспоминал впоследствии, что был потрясен, когда разглядел в бинокль офицерские погоны на плечах большевистских командиров» («Вожди и разведка»).

Выбор военных

Крайне интересна в данном плане версия о связях военных заговорщиков и Сталина. О. Стрижак обращает внимание на то, что Сталина не было в списке большевистских лидеров, которых предписывалось арестовать в начале июля 1917 года. Получается, что кто-то вывел Сталина из-под удара. И этим кем-то, по мысли Стрижака, был генерал Н.М. Потапов, убежденный монархист и начальник разведывательного управления Генштаба, который начал сотрудничество с большевиками задолго до октября.

Тут имел место быть сознательный и тщательно продуманный выбор, который сделало руководство русской разведки. О том, как это произошло, повествует С.Б. Переслегин: «Проигрыш Русско-японской войны… вынудил правящую элиту по-новому проанализировать вызовы, стоящие перед страной… Очень быстро стало понятно, что военное поражение – верхняя часть айсберга. Российская промышленность теряет конкурентоспособность, Россия все больше отстает от передовых европейских стран и США. Причину отставания выявили работы Д. Менделеева, окончательная точка была поставлена уже во время Первой мировой войны комиссией в. Вернадского, известной как КЕПС (Комиссия по естественным производительным силам России)… Если очень кратко, то вердикт КЕПС выглядел следующим образом: по мере развития индустрии протяженность России стала ее ахиллесовой пятой. Даже если производительность труда будет такой же, как на Западе, если плотность железных дорог и количество электростанций на единицу площади достигнет западных показателей, российская промышленность все равно останется неконкурентоспособной, поскольку среднее транспортное плечо – больше и, соответственно, выше транспортные издержки. Но проблема заключается в том, что до этих западных показателей – «дистанции огромного размера». Россия в начале ХХ века оказывается больной инфраструктурной недостаточностью, ей требуется подлинная революция в организации и обеспечении производства. Для этой революции нет средств, и найти их невозможно, потому что «таких денег не бывает». Острее всего проблему воспринял Генеральный штаб. Насколько можно судить, уже к 1910 году он подготовил два возможных решения. Первое было вполне очевидным: выиграть предстоящую войну с Германией и Австро-Венгрией, выиграть любой ценой, но так, чтобы победа выглядела неоспоримой. После этого ограбить поверженного противника дочиста и за его счет провести модернизацию. Но тогда нужно побеждать в скоротечной войне – до того как союзники развернут весь свой военный и промышленный потенциал. Понятно, что после Цусимы и Порт-Артура разумные люди в Генштабе обязаны были задать себе вопрос: а что делать, если быстро победить не получится? Затяжная война оборачивалась для России катастрофой вне всякой разницы от окончательного результата. В случае победы центральных держав инфраструктурная отсталость России была бы зафиксирована Германией, а в случае их поражения – союзниками. В обоих случаях вырисовывалась малоприятная перспектива полуколонии по образцу Турции или Китая. И тогда возникает второе, невероятное решение. Найти в России силу, которая способна провести модернизацию за счет внутренних ресурсов – за счет всего и невзирая ни на что – ни на закон, ни на обычаи, ни на человечность. Какое-то время Генштаб, очевидно, рассматривает средний вариант: верхушечный переворот, замена Николая II Великим князем Николаем Николаевичем. От этой компромиссной идеи отказались где-то между 1915 и 1916 годами. В 1917 году ставка была окончательно сделана на партию большевиков… «В людях» взаимодействие осуществлялось через братьев Бонч-Бруевичей, из которых один фактически заведовал орготделом партии большевиков, а после революции стал управделами СНК (по своим убеждениям – монархист. – А.Е.), а второй был офицером Генштаба и осенью 1917 года возглавлял Северный фронт… Не меньшее значение имела связь Потапова, заместителя начальника Генштаба и генерал-квартирмейстера, со старым большевиком Кедровым. Незадолго до революции Кедров свел Потапова с членом ВРК Подвойским» («Секретное оружие элит. Революция как элемент управления»).

Здесь очень важно коснуться деятельности генерала А.А. Маниковского, бывшего до революции начальником Главного артиллерийского управления Генштаба. Генерал выступал за сильную национальную власть, форсированное развитие промышленности и приоритет государственного сектора. Он резко критиковал частных предпринимателей за их антигосударственный эгоизм, выражавшийся, в частности, в чудовищном взвинчивании цен. Маниковский требовал, чтобы при распределении военных заказов преимущество отдавалось именно казенным заводам. За это тогдашние олигархи его пламенно ненавидели и приложили максимум усилий для устранения генерала от должности.

Не будучи либералом или социалистом, Маниковский тем не менее принял активное участие в деятельности антимонархической оппозиции, которая готовила свержение монархии. Генерал надеялся на то, что революция устранит от власти бездарных чиновников-вырожденцев и приведет к усилению государства. Кстати, в оппозиционных кругах на полном серьезе рассматривался вопрос о том, чтобы назначить Маниковского диктатором с самыми широкими полномочиями.

Однако Февраль привел к власти безответственных плутократов и либеральных говорунов. Маниковский занял важную должность помощника военного министра, но никакой политической власти не получил. Тогда генерал решил сделать ставку на большевиков, которые, по его мнению, одни лишь и были способны на то, чтобы прекратить либеральный бардак. В этих целях Маниковский использовал только народившееся движение фабрично-заводских комитетов (ФЗК), выступавшее за установление рабочего контроля. «…первое территориальное объединение фабзавкомов возникло как раз из оборонки, непосредственно подчиненной артиллерийскому ведомству (ведомству Маниковского. – А.Е.), – пишет в своем блоге исследователь kesar-civ. – Это петербургское «Бюро и главный комитет представителей рабочих всех заводов артиллерийского ведомства», возникшее в марте – апреле 1917 года и СРАЗУ возглавлявшееся большевиками. По образу и подобию этого территориального объединения и на основании принципов организации собственно фабзавкомов, входивших в эту структуру, создавались фабзавкомы по всей стране. Маниковский… противопоставляет вчерашним союзникам по заговору домашнюю заготовку – боевые рабочие организации, руководимые фабзавкомами. И отдает их в руки большевиков, которые единственные не участвовали в заговоре, т. е. не предавали и финансовой корысти от Февраля, в отличие от прочих, не получали. И фабзавкомы становятся, с одной стороны, оружием в руках большевиков, а с другой – базой быстрого роста большевистской партии. Организационной формой ее роста… и средством изменения самой партии. Очень важно, что фабзавкомы очень четко соединяли в одном коллективе все классы – от последнего рабочего до капиталиста-владельца (если он соглашался). Т. е. строго вразрез с классовым подходом марксизма. И это делалось большевистской партией! То есть, по сути дела, партию большевиков образца 1917 года создали для небольшой ленинской группы с целью установления именно нормальной русской власти. И создали эту партию – военные. Маниковский и иже с ним».

В случае, если бы ФЗК стали базовой ячейкой советского строя, то история русской революции пошла по совсем иному пути. Тогда Советы получили бы и сохранили реальную власть, опирающуюся на самоуправляемые рабочие коллективы. Но большевики, использовав ФЗК в своих политических целях, вовсе не торопились сделать их хозяевами на местах. Показательно, что II съезд Советов так и не принял декрет о рабочем контроле. Закон о нем был принят только 14 ноября 1917 года. Однако его формулировки оказались весьма туманны и оставляли множество лазеек для сворачивания рабочего контроля – в пользу чиновничьих структур. И это случилось: «Важной вехой на пути ослабления органов рабочего самоуправления стал I Всероссийский съезд профсоюзов. Среди решений съезда нужно выделить два важнейших. Согласно первому, фабзавкомы были подчинены профсоюзам (по меньшевистским рецептам! – А.Е.). По сути, этот шаг означал усиление профсоюзной бюрократии. Вторым важным решением стало официальное провозглашение курса на огосударствление пролетарских организаций» (Д.О. Чураков. Судьбы рабочего самоуправления и октябрь 1917 года). Большевики выдвинули на первые роли бюрократические Советы народного хозяйства и подчиненные им заводоуправления. В июне 1918 года I съезд Советов народного хозяйства принял постановление, согласно которому областное управление СНХ назначает две трети фабрично-заводского управления. И только треть ФЗУ избиралась из числа профессионально-организованных рабочих предприятия». Неудивительно, что Советы на местах теряли свою власть – ведь они лишались источника своего могущества – самоуправляемого трудового коллектива. В результате реальная власть оказалась в руках у исполкомов Советов, которые, конечно, избирались, но уже во многом формально.

Проект Маниковского так и не был реализован до конца, хотя ФЗК сыграли важную роль в свержение либерального Временного правительства.

Надежды военных националистов осуществились, хотя и не в таком формате, на который они рассчитывали. Россия ликвидировала свое отставание от ведущих держав – при Сталине. К слову, любопытно и само поведение Сталина накануне и во время Октябрьской революции. Историки обращают внимание на то, что Сталин нерегулярно присутствовал на заседаниях ЦК, проходивших в августе – октябре 1917 года. Так, из 24 заседаний он отсутствовал 6 раз. Кроме того, Сталин «игнорировал» работу Советов и Центрального исполнительного комитета (ЦИК).

Иосиф Виссарионович отказался принимать участие в деятельности т. н. «Информационного бюро по борьбе с контрреволюцией», созданного в сентябре при ЦК для организации переворота. Сталин не вошел и в Военно-революционный комитет при Петросовете, который фактически и руководил Октябрьским восстанием. Правда, его включили в Военно-революционный центр при ЦК. Но, во-первых, ВРЦ не играл главной роли в организации выступления, а во-вторых, сам Сталин занимал там пассивную позицию. В протоколах заседания ЦК от 24 октября 1917 года ему не дается никаких поручений, связанных с подготовкой переворота. Сталин вообще не был на этом заседании.

Собственно, в организации октябрьского вооруженного, «рабоче-солдатского» переворота Сталин не участвовал почти никак. Но это вовсе не означает, что он был противником военного переворота. Такой переворот мог казаться Сталину некоторой гарантией предотвращения революционного хаоса. И не исключено, что свой вклад в октябрьские события он все же внес, но только не по линии военно-революционных структур большевиков.

Нерешительные большевики

И вот что показательно. Генералы, не состоявшие в РСДРП(б), были настроены весьма решительно, а вот в высшем руководстве партии большевиков какого-то особого энтузиазма по поводу вооруженного восстания не было. Как известно, старейшие большевики и сподвижники Ленина – Зиновьев и Каменев – вообще были против военного выступления. Их позиция была выражена в обращении к местным организациям партии большевиков (11 октября): «…мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции. Нет никакого сомнения, бывают исторические положения, когда угнетенному классу приходится признать, что лучше идти на поражение, чем сдаться в бою. Находится ли сейчас русский рабочий класс в таком положении? Нет и тысячу раз нет. Шансы нашей партии на выборах в Учредительное собрание превосходны. Разговоры о том, что влияние большевизма начинает падать и тому подобное, мы считаем решительно ничем не основанными. В устах наших политических противников эти утверждения просто прием политической игры, рассчитанной именно на то, чтобы вызвать выступление большевиков в условиях, благоприятных для наших врагов. Целые пласты трудящегося населения только еще начинают захватываться им. При правильной тактике мы можем получить треть, а то и больше мест в Учредительном собрании… Только на Советы сможет опереться в своей революционной работе и учредительное собрание. Учредительное собрание плюс Советы – вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идем» («К текущему моменту»).

Но дело было не только в них. Весь сентябрь и половину октября 1917 года ленинский ЦК, точнее его большинство, выступал против курса Ленина на вооруженное восстание. Имел место быть своеобразный «коллаборационизм» в отношении Керенского. Так, большевики приняли решение участвовать в работе «Демократического совещания», против чего Ильич решительно возражал. А 29 сентября ЦК принял проект воззвания, в котором выступил за мирный и парламентский путь прихода к власти. Большевистская фракция в ЦИК Советов огласила свою резолюцию, где не было ни слова про восстание, социалистическую революцию или передачу власти Советам. В резолюции утверждалось: «Нетерпимы далее ни исключительные полномочия Временного правительства, ни его безответственность. Единственный выход – в создании из представителей революционного пролетариата и крестьянства власти, в основу которой должно быть положено следующее: 1) Декредетирование демократической республики. 2) Немедленная отмена частной собственности на помещичью землю без выкупа и передача ее в заведование крестьянских комитетов впредь до решения Учредительного собрания… 3) Введение рабочего контроля в общегосударственном масштабе над производством и распределением. Национализация важнейших отраслей промышленности… 4)…Немедленное предложение всем народам воюющих государств всеобщего демократического мира. В качестве немедленных мер должно быть декретировано: 1) Прекращение всяких репрессий, направленных против рабочего класса и его организаций. Немедленная отмена смертной казни на фронте и восстановление полной свободы агитации и всех демократических организаций в армии. Очищение армии от контрреволюционного командного состава. 2) Выборность комиссаров и других должностных лиц местными организациями. 3) Осуществление прав наций на самоопределение, в первую очередь удовлетворение требований Финляндии и Украины. 4) Роспуск Государственного совета и Государственной Думы. Немедленный созыв Учредительного собрания. 5) Уничтожение всех сословных… преимуществ…» («О власти»).

О настроениях, которые были характерны для очень многих большевиков, свидетельствует следующий отрывок из письма А.В. Луначарского своей супруге (25 октября 1917 года): «…все должно решиться по трем точкам. 1. Либо Временное правительство победит целиком, тогда реакция быть может медленная, но верная. 2. Либо Петроградский Совет победит целиком. Тогда необходим ряд спасительных революционных мер, но какая тяжесть ответственности, какие чудовищные трудности. Либо 3-я линия: демократическая власть без цензовых элементов. Созыв Учредительного собрания при толковой оппозиции большевиков может быть при участии их в общедемократическом правительстве, и тут трудности велики, но это лучший исход…»

По этому поводу Ленин писал: «У нас не все ладно в «парламентских» верхах партии». Сам он настаивал на вооруженном восстании еще с начала сентября. Без какого-либо смущения Ильич предложил «не теряя ни минуты, организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство».

А уж участие большевиков в Демократическом совещании заставило Ленина адресовать ЦК следующие «теплые» слова: «Вы останетесь всего лишь группой предателей и простофиль, если не окружите совещание и не арестуете этих негодяев». Цекисты, судя по всему, были в шоке, поэтому и приняли решение сжечь письмо.

Предложение разогнать Демсовещание было серьезным ленинским «косяком», который ему припоминали даже и через несколько лет. Так, выступая по случаю 50-летия рождения Ленина, Сталин дал вроде бы весьма благожелательную, но на самом деле просто убийственную критику Ильича: «Нам казалось, что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое совещание состоит в половине или по крайней мере в третьей части из делегатов фронта, что арестом или разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда было так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания».

А вот Троцкий в 1923 году всячески одобрял ленинскую нетерпеливость, что, впрочем, было вызвано обстоятельствами внутрипартийной борьбы – нужно было облить грязью «капитулянтов» Зиновьева и Каменева: «Настойчивый, неутомимый, непрерывный напор Ленина на Центральный Комитет в течение сентября – октября вызывался постоянным опасением его, что мы упустим момент. Пустяки, отвечали правые, наше влияние будет расти и расти. Кто был прав? И что это значит: упустить момент? Здесь мы подходим к вопросу, где большевистская оценка путей и методов революции, активная, стратегическая, насквозь действенная, наиболее ярко сталкивается с социал-демократической, меньшевистской оценкой, насквозь проникнутой фатализмом. Что значит упустить момент? Самая благоприятная обстановка для восстания дана, очевидно, тогда, когда соотношение сил максимально передвинулось в нашу пользу. Разумеется, здесь речь идет о соотношении сил в области сознания, т. е. о политической надстройке, а не о базисе, который можно принять как более или менее неизменный для всей эпохи революции. На одном и том же экономическом базисе, при одном и том же классовом расчленении общества, соотношение сил меняется в зависимости от настроения пролетарских масс, крушения их иллюзий, накопления ими политического опыта, расшатки доверия промежуточных классов и групп к государственной власти, наконец, ослабления доверия этой последней к себе самой. В революции это все быстротечные процессы. Все тактическое искусство состоит в том, чтобы уловить момент наиболее благоприятного для нас сочетания условий. Корниловское восстание окончательно подготовило эти условия. Массы, потерявшие доверие к партиям советского большинства, увидели воочию опасность контрреволюции. Они считали, что теперь пришел черед большевиков найти выход из положения. Ни стихийный распад государственной власти, ни стихийный прилив нетерпеливого и требовательного доверия масс к большевикам не могли быть длительным состоянием; кризис должен был разрешиться либо в ту, либо в другую сторону. «Теперь или никогда!» – повторял Ленин» («Уроки октября»).

Обращает на себя внимание то, что Ленину просто-напросто запретили (21 сентября) быть в Петрограде. Его элементарно боялись и явно хотели избежать вооруженного восстания.

Поэтому Ленин в начале октября тайно перебирается в Питер, где начинает убеждать своих соратников. В принципе решение о восстании было принято в ночь с 10 на 11 ноября. Но и после этого сохранились мощные разногласия. Многие цекисты считали, что надо занимать позицию выжидательную. Даже Троцкий и тот предлагал – сначала на съезде Советов потребовать от Временного правительства передать власть, и только если оно уже не согласится – действовать силой. «Наш принцип – вся власть Советам, – утверждал «демон революции». – На предстоящем заседании Всероссийского съезда Советов этот принцип должен быть воплощен в жизнь. Приведет ли это к восстанию или какой-либо другой форме действия, зависит не столько от Советов, сколько от тех, кто вопреки единодушной воле народа держит в руках правительственную власть… Является ли это восстанием? У нас – полуправительство, которому народ не доверяет и которое само не верит себе».

При этом именно Троцкий сыграл основную роль в решении большевиков бойкотировать Предпарламент. Сама большевистская фракция ПП была против бойкота, но «демон революции» настоял на нем. Но почему же он тогда был так скептически настроен в отношении вооруженного восстания. Складывается такое впечатление, что Троцкому важно было максимально расшатать ситуацию, долгое время не доводя ее до окончательного разрешения. Если бы вопрос о восстании был поставлен в зависимость от решения съезда Советов, то сам съезд мог бы заколебаться – а политический кризис продлиться как угодно долго.

В общем, цекисты продолжали колебаться. Окончательное решение было принято лишь 16 октября. И в немалой степени на него повлияло начало вооруженных столкновений между немцами и большевиками. Так, 11 октября немцы организовали поход (через Балтийское море) на Петроград, выдвинув 300 кораблей. Им противостоял Балтийский флот, который на тот момент даже не подчинялся Временному правительству. Впечатляющее сражение развернулось в проливе Моонзунд. По некоторым данным, немцы там потеряли четверть своих кораблей. В сражении при Моонзунде большую роль сыграли большевики-балтийцы, которые представили свое сопротивление как акт революционной войны. Сегодняшние адвокаты большевизма часто указывают на этот факт, утверждая, что он лучше всего опровергает версию о сотрудничестве Ленина с Генштабом. Одновременно они обращают внимание на то, что именно Временное правительство сдало Ригу.

Между тем сам факт столкновения еще ни о чем не говорит. Вообще существует довольно-таки обширная аргументация в пользу того, что Ленин сотрудничал с немецким Генштабом (впрочем, есть и такая же обширная контраргументация).

Однако рассуждать об этом сейчас не следует – это тема отдельного разговора. В любом случае немцы были объективно заинтересованы в победе Ленина, ведь она означала бы мирные переговоры и выход России из войны. Но почему же они тогда «вдарили» по большевикам?

А это становится понятным в свете сказанного выше. Ленин-то хотел прийти к власти, а его сотоварищи не хотели. Поэтому и немцы стали терять терпение, нервничать. Судя по всему, им пришло в голову оказать впечатляющее давление на большевиков. Вот они его и оказали – весьма наглядно, используя свою военную мощь. А тут еще и Ленин запугивал своих соратников тем, что Керенский может в любой момент взять Петроград: «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с Ко не ждут, а готовят сдачу Питера…» («Большевики должны взять власть!»).

И очень многие большевистские лидеры должны были призадуматься. Перед ними встала «веселенькая» альтернатива – либо быть перевешанными немцами, либо попытаться стать вождями России. К тому же большевикам на пятки стала наступать более радикальная сила – анархисты. Они, кстати, имели очень сильную поддержку в рабочем движении. «Массовые настроения в столице были таковы, что если бы не большевики, то анархисты могли бы двинуть вооруженные отряды на социал-либеральное правительство, – пишет А.В. Шубин. – И большевики это учитывали. Тревога по поводу того, что анархисты могут опередить большевиков, сквозит даже на заседании ЦК от 16 октября, в самый канун октябрьского переворота: «…повсюду намечается тяга к практическим результатам, резолюции уже не удовлетворяют… замечается рост влияния анархо-синдикалистов…». Лидеры анархо-синдикалистов имели высокие рейтинги в движении фабзавкомов – на всероссийской конференции ФЗК 17–22 октября Шатов и Жук были избраны в Центральный исполком ФЗК, причем Шатов набрал наибольшее количество голосов» («Анархия – мать порядка. Между красными и белыми»).

Понятно и поведение Временного правительства, сдавшего Ригу и подумывавшего о переезде в Москву. «Временные» надеялись на то, что немцы изрядно потреплют большевиков в Петрограде, а большевики – немцев. Тогда Керенский и Ко вернулись бы в Питер на готовенькое.

Однако расчеты Керенского и его сообщников не оправдались. Большевики захватили власть и удержали ее – благодаря армейской верхушке.

Странный тоталитаризм

Как видим, большевики не так уж и стремились к власти. И это основательно подрывает один из базовых антикоммунистических постулатов, согласно которому партия ленинцев была этакой тоталитарной сектой маньяков, прямо-таки рвущейся к однопартийной диктатуре. Сами же большевики, в такой оптике, выглядят как людоеды, мечтающие побольше пострелять и помучить. Понятно, что этот миф, призванный вроде бы крушить большевиков, бьет по русскому народу. Возникает вопрос – как же это миллионы пошли за такими инфернальными существами, которым место в убойном западном ужастике? И как мог русский народ терпеть такую вот омерзительную диктатуру причмокивающих уэллсовских марсиан?

На самом деле все было гораздо сложнее. Большевики вовсе не ставили своей целью установить однопартийную диктатуру и вполне были готовы на создание коалиции социалистических партий. Так, 2 ноября была принята резолюция большевистского ВЦИК, в которой намечались контуры грядущего коалиционного правительства. Текст резолюции гласил: «Центральный Исполнительный Комитет считает желательным, чтобы в правительство вошли представители тех социалистических партий из Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые признают завоевания революции 24–25 октября, т. е. власть Советов, декреты о земле, о мире, рабочем контроле и вооружении рабочих… Правительство ответственно перед Центральным Исполнительным Комитетом. Центральный Исполнительный Комитет расширяется до 154 человек. К этим 154 делегатам Советов рабочих и солдатских депутатов добавляется 75 делегатов от губернских крестьянских Советов, 80 – от войсковых частей и от флота, 40 – от профессиональных союзов (25 – от всероссийских профессиональных объединений, пропорционально количеству организаций, 10 от «Викжеля» и 5 от почтово-телеграфных служащих) и 50 делегатов от социалистической части Петроградской городской думы. В Правительстве не менее половины мест должно быть предоставлено большевикам. Министерства труда, внутренних дел и иностранных дел должны быть предоставлены большевистской партии». (Показательно, что за союз с социалистическими партиями выступили пробольшевистские рабочие структуры – Петроградский союз металлистов и Московский совет заводских комитетов.)

Как очевидно, большевики согласны идти на коалицию, но оговаривают ее создание рядом условий. И эти условия нужно считать справедливыми. Действительно, ленинцы имели тогда большинство в Советах, поэтому они могли бы требовать не просто половины, но даже и большинства портфелей в советском правительстве. Несколько труднее кажется вопрос с властью Советов, ведь она была провозглашена еще до созыва Учредительного собрания. На самом же деле, как ни покажется странным, но большевистское требование признать советовластие было в тех условиях самым что ни на есть демократическим. Временное правительство, свергнутое большевиками, никто ведь и не выбирал. Более того, в феврале 1917 года оно лишило хоть каких-то рычагов политического влияния единственный орган народного представительства – Государственную Думу, которая должна была, по идее, выполнять роль промежуточного парламента – на время подготовки выборов в УС. Но «временные» на этот выборный орган просто наплевали, а выборы в УС сильно затянули. При этом в сентябре 1917 года была установлена диктатура Керенского и Ко, структурированная в некую Директорию, которая состояла из «главноуговаривающего» и еще четырех его министров. Именно эта либеральная хунта и провозгласила Россию республикой – без всякого УС. Получалось, что единственным органом народного представительства на тот момент были Советы. Вот они-то и получили власть, свергнув хунту Керенского.

Другое дело, что большевики сделали это не вполне легитимно – даже если иметь в виду советскую легитимность. Так, на съезде присутствовали посланцы всего лишь 19 крестьянских Советов. Сам крестьянский ЦИК решительно протестовал против созыва съезда. Есть и подозрительные моменты – некоторые депутаты направлялись на съезд в обход обязательной процедуры выборов, вход на съезд контролировала большевистская комендатура, не была избрана мандатная комиссия, регистрация велась с перерывами. Есть даже и такое мнение: «Почти все делегации, даже левые эсеры, покинули съезд, – пишет Е.А. Сикорский. – И он вообще перестал быть съездом, превратившись в частное заседание большевистской фракции. Кроме того, в зал набилась из коридоров Смольного посторонняя публика, околачивающаяся при Петросовете и ВРК – солдатня, красногвардейцы, служащие большевистского аппарата, вообще непонятный сброд. Вот этот «съезд» и избрал новое правительство, Совет народных комиссаров, состоявший из одних большевиков. (На следующий день часть второстепенных портфелей предложили левым эсерам, но те отказались.) Так большевики победили» («Деньги на революцию: 1903–1920. Факты, версии, размышления»).

Как бы там ни было, но именно большевики выступали за власть Советов. Параллельной им советской системы так и не было создано. А противники большевиков сделали ставку либо на Учредительное собрание, либо на военную диктатуру и созыв нового, «национального собрания» – в будущем. Сами же «социалисты-демократы» впоследствии признавали свой уход как серьезную ошибку, давшую большевикам лишние политические козыри. «Мы ушли, неизвестно куда и зачем, – пишет меньшевик Н.Н. Суханов, – разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех. Для большевиков, как таковых, для Ленина и Троцкого, она была более одиозна, чем всевозможные «комитеты спасения» и новый корниловский поход Керенского на Петербург. Исход «чистых» освободил большевиков от этой опасности» («Записки о революции»).

При этом большевики сумели договориться и с крестьянскими Советами, и с левыми эсерами. (Правда, блок с последними распался в июле 1918 года.) А вот правые эсеры и меньшевики так и не пошли на создание правительственной коалиции с большевиками, чем только способствовали установлению политической монополии ленинцев. А ведь переговоры о создании однородного социалистического правительства велись – с представителями крупнейшего Всероссийского исполнительного комитета профсоюзов железнодорожников (ВИКЖель), лоббировавшими интересы меньшевиков. И большевистская сторона даже была готова пойти на серьезные уступки, ограничившись 5 министерскими портфелями из 18. Но меньшевики, что называется, «уперлись рогом», и переговоры окончились ничем. И то в знак протеста против прекращения переговоров из ЦК и правительства вышли такие видные большевики, как Каменев, Рыков, В.П. Ногин и др. Что-то не похоже на поведение тоталитарной партии.

Возразят – но как же быть с разгоном Учредительного собрания? Разве тут не проявилась тоталитарная сущность большевизма? Что ж, можно поговорить и об этом, тут тоже все очень и очень неоднозначно. Для начала надо бы вспомнить о том, что никем не избранное «демократическое» Временное правительство дважды переносило выборы – один раз на 17 сентября, а другой – на 12 ноября. И весьма вероятно, что так было бы еще не раз и не два. (Особенно если учесть, что «временные» даже и республику провозгласили самочинно.) Большевики переносить выборы не стали, но провели их точно в срок. На них, как известно, победили эсеры, получившие 58 % голосов. Вроде бы их триумф очевиден, но и здесь есть один существенный «нюанс». За время, которое прошло с момента выборов до созыва УС, партия эсеров успела расколоться – на правых и левых. Последние основали свою собственную партию левых социалистов-революционеров (интернационалистов). Однако избирательные списки создавались в условиях существования единой ПСР, и так вышло, что левые заняли в ней весьма скромные места, явно не соответствующие их реальному влиянию на массы. Поэтому расклад силы в УС явно не соответствовал раскладу сил в обществе. С «юридической», так сказать, точки зрения это ничего не меняет. Но для политической жизни революционных времен сие очень важно. Здесь легитимность зависит не столько от буквы закона, сколько от политической эффективности. Собственно, сама УС утверждалась на обломках монархии, разрушенной вполне насильственно и «нелегитимно».

В плане политического влияния очень показательно, что в выборах УС приняло участие чуть менее 50 % избирателей. Для сытого и довольного демократического общества, с сильными традициями парламентаризма, это был бы очень неплохой результат. Но Россия тогда бурлила, как огромный политический котел, и жгучий интерес к политике был характерен для самых широких слоев. А в этих условиях такой результат является показателем весьма слабого интереса масс к УС.

Еще один важный момент – большевики одержали убедительную победу в Петрограде (45 %), Москве (48 %) и вообще в Центральном промышленном районе. В то же время эсеры побеждали преимущественно на селе. Конечно, Россия была крестьянской страной, но средоточием политической жизни страны все-таки являлись города, и в первую очередь две столицы. То есть большевики имели колоссальную поддержку среди наиболее мобильных групп населения – в отличие от эсеров.

Кстати, очень любопытно, что второе место на выборах в Питере и Москве заняли не эсеры, а кадеты (в целом по стране набравшие всего 2,4 % голосов). Это показатель того, что оппозиционные большевикам мобильные группы городского населения предпочитали ориентироваться на либеральные силы. И в будущем, в Гражданскую войну, основное противостояние развернется как раз между большевиками и Белым движением, которое в идейно-политическом плане было близко к кадетам. Опять-таки получается, что именно результаты голосования в ЦПР выражают реальную расстановку сил в стране.

Далее – на открытие УС в январе 1918 года прибыло всего 410 депутатов из 700 избранных. Получается, что участники собрания представляли даже не половину, а всего лишь 30 % избирателей. Из них большевики и их союзники составляли весьма внушительную фракцию – 155 депутатов. Тем не менее большинство УС отказалось даже рассматривать проект «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», предложенной ленинцами. По сути, оно просто проигнорировало мнение влиятельной силы, которая опиралась на треть всех участников собрания. В результате большевики и левые эсеры покинули зал заседания, сузив и без того узкую базу УС.

Критики большевиков утверждают, что Ленин и его соратники хотели от УС всего лишь одного, чтобы оно приняло «Декларацию» и самораспустилось. Однако из текста «Декларации» это никак не следует: «Будучи выбрано на основе партийных списков, составленных до Октябрьской революции, когда народ еще не мог всей массой восстать против эксплуататоров, не знал всей силы их сопротивления при отстаивании ими своих классовых привилегий, не взялся еще практически за создание социалистического общества, Учредительное собрание считало бы в корне неправильным, даже с формальной точки зрения, противопоставить себя советской власти. По существу Учредительное собрание полагает, что теперь, в момент решительной борьбы народа с его эксплуататорами, эксплуататорам не может быть места ни в одном из органов власти. Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному представительству Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Поддерживая советскую власть и декреты Совета Народных Комиссаров, Учредительное собрание признает, что его задачи исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества».

Как очевидно, УС предлагается поддержать советскую власть и разрабатывать «коренные основания социалистического переустройства». А эсеровское большинство упустило уникальную возможность интегрировать УС в систему Советов, где оно могло бы стать чем-то вроде верхней палаты. Наряду с местными советами, которые избирались от трудовых и армейских коллективов, существовало бы еще и всероссийское народное собрание, избираемое от общегражданских территориальных округов. Это была бы уникальная и самобытная система, учитывающая в то же время и западный опыт. Но эсеры и близкие к ним меньшевики прочно держались за чуждый России западный парламентаризм, что и обусловило их поражение.

Утверждают, что при роспуске УС большевики прибегли исключительно к силовым методам (вплоть до расстрела массовых манифестаций). Действительно, насилия здесь хватало, хотя опять-таки нельзя забывать о том, что военная комиссия ЦК ПСР серьезно подумывала о госперевороте. А среди манифестантов были вооруженные боевики «социалистов-демократов». Но нельзя игнорировать и тот факт, что в данном случае ленинцы прибегли к достаточно ловкому политическому маневру. Сторонники УС созвали съезд Советов крестьянских депутатов, в работе которого приняли участие 300 делегатов. Большевики же организовали свой крестьянский съезд, гораздо более массовый – в составе 500 делегатов. И на нем было принято решения воссоединиться с Советами рабочих и солдатских депутатов. После этого состоялся третий (уже объединенный) съезд Советов, в деятельности которого приняли участие и меньшевики, и правые эсеры. Большевики действовали столь масштабно, что их поддержали меньшевистские лидеры – Ю. Мартов и Г.Д. Линдов. «Так закончился это этап внутренней политической борьбы, – отмечает А.А. Косаковский. – Хотя в ходе его раздавались залпы, падали десятки убитых и раненых, сила в основном применялась демонстративно и в виде угрозы. Преимущественным орудием борьбы были еще и политические средства: форумы сторонников, протесты, резолюции и постановления. Продемонстрировав глубокий раскол послефевральской политической элиты и непримиримую борьбу между ее главными двумя частями, стороны разошлись, чтобы готовиться к новым схваткам» («Драма российской истории: большевизм и революция»).

Если понимать под демократизмом только лишь соблюдение правовых норм, то все выглядит донельзя антидемократичным. А если учитывать фактор влияния на массы в условиях революции, то эсеровское большинство УС предстает в совсем ином свете. В высшей степени показательно, что разгон УС не вызвал каких-либо серьезных волнений. И эсерам, хранившим верность «учредилке», удалось заполучить властные рычаги лишь в результате восстания «белочехов» в мае 1918 года. Тогда советская власть была свергнута на огромных просторах Сибири и Поволжья, где утвердились несколько эсеровских и проэсеровских правительств. (Комитет членов Учредительного собрания в Самаре, Уральское областное правительство в Екатеринбурге, Временное сибирское правительство в Томске и т. д. Всего было создано три десятка правительств.) Поддержка в народе у них была минимальная – несмотря на то, что сами антибольшевистские настроения были распространены достаточно сильно. В этом весьма откровенно признался эсер П.Д. Климушкин на съезде членов Учредительного собрания в Самаре (июнь 1918 года): «Мы начали усиленную агитацию. Мы убедились, однако, что среди рабочих таких сил создать нельзя. Рабочие дошли до значительной степени разложения, распались на несколько лагерей и вели борьбу внутри себя. Мы обратили внимание на солдатскую, главным образом, офицерскую массу. Но сил было мало, ибо никто не верил в возможность свержения большевистской власти… И вот, в этот момент мы узнаем о выступлении чехов… В первые дни мы встретились с величайшими трудностями. Несмотря на всеобщее ликование, реальная поддержка была ничтожна. К нам приходили не сотни, а только десятки граждан. Рабочие нас совершенно не поддержали. И когда мы ехали в Городскую думу для открытия комитета под охраной, к сожалению, не своих штыков, а штыков чехословаков, граждане считали нас чуть ли не безумцами».

Ехали под «иностранными штыками». Да уж, апофеоз демократии – ничего не скажешь…

Под руководством Комуча была создана т. н. Народная армия, которая, вместе с отрядами чехословаков, летом 1918 года организовала успешное поначалу наступление на красных. Однако это наступление вскоре захлебнулось, а деятельность антибольшевистских правительств вступила в полосу политического кризиса. Дело в том, что социалисты попытались воспроизвести те «порядки», точнее их отсутствие, которые царили в февралистской России. Комуч практически ничего не делал в плане организации Народной армии, чьи части были вынуждены самостоятельно налаживали взаимодействие между собой. Не существовало никакого централизованного снабжения и единого плана боевых действий. В армии стали отменять «реакционные» знаки различия, отдание чести, дисциплинарные взыскания. Была даже предпринята попытка ввести коллегиальное управление войсками. Различные «правительства» постоянно ссорились между собой и лишь в сентябре 1918 года начали переговоры об объединении. И это великолепно показывает – как руководило бы Россией разогнанное Учредительное собрание.

В сентябре 1918 года «демократические правительства» сумели создать единый орган власти – уфимскую кадетско-эсеровскую Директорию, позже переехавшую в Омск. Но ее правление было недолговечно. В октябре 1918 года в Омске произошел государственный переворот, в результате которого к власти пришел адмирал А.В. Колчак, установивший военную диктатуру. Причем в декабре несколько депутатов УС, входивших в Директорию, были расстреляны колчаковцами. Большевики себе такого не позволяли.

«Левый фронт» на местах

Тем не менее на местах широкие социалистические коалиции были созданы и сыграли важную роль в политической жизни страны. На Дону был сформирован Военно-революционный комитет в составе большевиков, меньшевиков и эсеров. В Астрахани возник Комитет народной власти, которым руководили социалисты всех толков. В Томской губернии образовалась правящая коалиция, формируемая на паритетных началах – как представителями Советов, так и несоветскими элементами. На Дальнем Востоке Советы выступили вместе с Приморским областным земским собранием, в результате чего власть перешла к единому краевому комитету.

К слову, о Дальнем Востоке. Здесь уже на излете Гражданской войны возникло достаточно уникальное образование, которое также было основано на коалиции большевиков и других левых. Речь идет о «Дальневосточной республике», существовавшей в начале 20-х. В советской историографии о ней писалось и говорилось очень мало – слишком уж она не соответствовала историческим шаблонам. Ее существование рассматривалось через призму борьбы «хороших» красных с «плохими» белыми и не менее «плохими» интервентами. Между тем надо сразу сказать, что были разные красные и разные белые. То же самое – и с интервентами. Начнем с последних. В 1920 году за контроль над Дальним Востоком довольно-таки жестко боролись две державы – США и Япония. Причем белогвардейцы всех мастей ориентировались именно на Японию. Существовал даже секретный договор между Японией и Францией, согласно которому французы должны были поспособствовать переброске на Дальний Восток корпуса во главе с ген. П.Н. Врангелем. Особенно рьяным пособником японцев был атаман Г. Семенов, прославившийся своей невероятной жесткостью. Он считал необходимым создание в Сибири отдельного «русского государства», полностью зависимого от Японии. Для этого атаман даже состряпал некую «идеологическую» базу. Оказывается, русские – это «азиаты», которым «нечего делать» в европейском Зауралье. Показательно, что Семенов находился в жутких «контрах» с «верховным правителем» Колчаком, позиционировавшим себя как сторонник «единой и неделимой России». Противостояние между двумя белыми вожаками доходило и до вооруженных столкновений.

Но в 1920 году никакой «Колчакии» уже не было, в Иркутске же заседал т. н. Политцентр, состоявший из большевиков, эсеров и меньшевиков. А белые надеялись только на японскую оккупацию.

В то же самое время американцы решили сделать ставку на… большевиков. Предприимчивые капиталисты понимали, что красные имеют все шансы победить в тогдашней «буче» – в отличие от своих противников. И выводы из этого они сделали соответствующие. Вот что писал все тот же атаман Семенов: «За исключением некоторых отдельных лиц… большинство американцев во главе с генерал-майором Гревсом, открыто поддерживали большевиков, включительно до посылки одиночных людей и группами с информацией и разного рода поручениями к красным… Почти все вооружение и обмундирование, шедшее из Америки, не без ведома генерала Гревса, ярого противника Омского правительства, передавалось из Иркутска красным партизанам» («О себе»).

Американцы видели в красных силу, способную противостоять японской экспансии. Но открыто их поддержать было неудобно – хотя бы потому, что в Штатах были сильны антикоммунистические настроения. Да и сами красные не хотели масштабного столкновения с Японией – слишком уж мощной была императорская армия. В результате было найдено весьма остроумное решение. В Москве решили создать «буфер» между РСФСР и Японией – в виде «миролюбивой» парламентской республики, чей строй существенно отличался бы от «совдеповского». И 6 апреля 1920 года такая республика была образована на «съезде трудящихся» в Верхнеудинске (ныне – Улан-Удэ; позже столицу перенесли в Читу). Со временем республика распространилась на весьма обширные территории Забайкальской, Амурской и Приморской областей.

Создание Дальневосточной республики в США встретили с плохо скрываемым энтузиазмом. И не только потому, что она сдерживала японскую экспансию. Во главе правительства ДВР встал А.М. Краснощеков, бывший одновременно и коммунистом, и американофилом. Этот деятель присоединился к социал-демократическому движению еще в 90-е годы, а в 1908 году эмигрировал в США. Там он окончил Чикагский университет и долгое время пробовал себя в роли адвоката. Но после свержения русской монархии в 1917 году социалист взял в Краснощекове верх, и он вернулся в Россию, где принял живейшее участие в сибирском революционном движении.

Встав во главе ДВР, Краснощеков попытался сделать из нее нечто вроде гибрида РСФСР и США. И в данном плане показательны следующие строки из его письма к супруге: «Я продолжаю свое дело, стараясь решить мирным путем, но твердой рукой наши трудные проблемы освобождения и перестройки Дальнего Востока на новых основах, построить мир, где благоразумие, практичность, свойственные американскому строителю и исполнителю, должны объединиться и подчиниться идейности, человечности, эмоциональности, но непрактичности русских и создать новую жизнь, новый мир».

Отчасти ему это удалось. Коммунисты были ведущей политической силой, но при этом они признавали и другие партии (правительство было коалиционным). В конституции республики была особо прописана свобода частнопредпринимательской деятельности. При этом Краснощеков держался весьма независимо от Москвы, постоянно вступая в конфликт с правительством РСФСР. Было очевидно, что он воспринимает ДВР не как буфер, но как суверенное государство, имеющее свои перспективы в Азиатско-Тихоокеанском регионе. «Американцы проявляли к этому колоссальный интерес, – утверждает М. Кутузов. – Они видели ДВР как плацдарм свободы экономического действия в Азии – то, с чем не справились англичане во время всех опиумных войн. Они не захватили территории, с которых могли бы осуществлять экспансию, американцы предполагали, что с помощью ДВР это получится. Историк Генри Локфорд сказал, что, если бы ДВР просуществовала хотя бы десять лет, великой депрессии бы в США не было никогда, потому что они знали бы куда, за счет чего поправить свои экономические проблемы» («Дальневосточная республика»).

Возникает вопрос – а уж не был ли сам Краснощеков агентом влияния США? И не был ли он связан с теми кремлевскими вождями, которые ориентировались на западную демократию? И тут сразу же на ум приходит Троцкий, бывший убежденным коммунистом-западником и поклонником США. Вот, к примеру, отрывок из его воспоминаний об «открытии Америки» в 1916 году: «Я оказался в Нью-Йорке, в сказочно-прозаическом городе капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эстетическая теория кубизма, а в сердцах – нравственная философия доллара. Нью-Йорк импонировал мне, так как он вполне выражает дух современной эпохи».

Современные историки накопили достаточно материала, свидетельствующего о связях Троцкого с западными спецслужбами. (На эту тему был снят документальный фильм «Троцкий. Тайны мировой революции».) Утверждают даже, что во время своего пребывания в США он был завербован С. Вайсманом – агентом одновременно британской и американской разведок. А уж его тесные контакты с прожженным английским шпионом Б. Локкартом – вещь очевидная и не требующая доказательств. Так что, как видим, большевики были очень разными – в том числе и в плане внешнеполитической ориентации. (Вообще, внешняя политика вытворяла тогда странные зигзаги, которые нельзя понять, руководствуясь «красно-белой» схемой. Вот поистине курьезный пример – когда японцы захватили Дальний Восток, то они тронуть не тронули тамошних большевиков, хотя и расправлялись с красными партизанами. Почему? Да потому, что местными большевиками руководил П.М. Никифоров, бывший главным конкурентом Краснощекова в борьбе за власть.)

Был ли сам Краснощеков ставленником Троцкого? Кое-какие данные свидетельствуют в пользу этого. Показательно, что телеграмму, одобряющую создание ДВР, отправил не кто иной, как Троцкий. А в 1922 году Краснощеков стал заместителем наркома финансов, пост которого занимал убежденный сторонник Троцкого Н.Н. Крестинский.

Как бы там ни было, но планам Краснощекова не суждено было сбыться. В декабре 1921 года Белоповстанческая армия выбила при поддержке японцев части Народно-революционной армии ДВР из Хабаровска. Кремль, весьма недовольный сепаратизмом Краснощекова, использовал это как предлог для его смещения. Теперь во главе ДВР стал Н.М. Матвеев, а ее военным министром назначили В.К. Блюхера. Теперь ни о какой самостийности и речи быть не могло, и уже осенью 1922 года ДВР стала частью РСФСР.

Военная партия и большевики

Как очевидно, в разное время в союзе с большевиками выступали самые разные силы. И одной из таких сил являлись красные националисты в армии, состоявшие из военных специалистов.

Так называемые «военспецы» всех рангов внесли огромный вклад в победу Красной армии. Собственно говоря, без них никакой победы бы и не было. По некоторым подсчетам, в Красной Армии служили 75 тысяч военспецов. «Число их было велико среди младшего и среднего командного состава, – пишет историк С.С. Миронов. – Но особенно много их было среди комсостава старшего и высшего. Все главкомы Красной Армии в Гражданскую войну были военными специалистами. Из 20 командующих фронтами 17 являлись военспецами. И, соответственно, 82 из 100 – командующие армиями. Ими были почти 90 % начальников штабов армий и 70 % начальников штабов дивизий. Из 75 тысяч военспецов 65 приходилось на долю офицеров военного времени. То есть кадровых офицеров в Красной Армии служило 10 тысяч. Столько, сколько у Колчака, и в два раза больше, чем у Миллера и Юденича. Зато в армии Деникина кадровиков было в три раза больше – 30 тысяч… Но и цифра – 10 тысяч кадровых офицеров – очень внушительна. Именно они, занимая посты начальников штабов и помощников командующих, были подлинными руководителями фронтов и армий, корпусов и дивизий» («Гражданская война в России»).

Идейной платформой, объединяющей «кадровиков», был русский национализм. Как писал в своих воспоминаниях генерал А.А. Брусилов: «Я был, есть и буду русским националистом». Более того, большинство из «кадровиков» склонялось к монархизму. Об этом писал Деникин, сам занимавший весьма невнятные позиции – между монархизмом и республиканизмом. «В связи с такой оценкой становятся понятны и «откровения» выдающихся командиров Красной Армии, пришедших в ее состав из рядов кадрового офицерства армии царской, – пишет Ф. Вергасов. – «Я был и остался монархистом, – убеждал своего приятеля, известного барона Врангеля, генерал Одинцов. – Таких, как я, у большевиков сейчас много. По нашему убеждению – исход один – от анархии к монархии… В политике не может быть сантиментальностей и цель оправдывает средства»… «Мы убежденные монархисты, – так пересказывал признания командования 1-й Революционной армии, в том числе Тухачевского, его приятель и однополчанин капитан лейб-гвардии Семеновского полка барон Б. Энгельгардт, в 1918-м служивший в штабе Тухачевского, – но не восстанем и не будем восставать против Советской власти потому, что раз она держится, значит, народ еще недостаточно хочет царя. Социалистов, кричащих об учредительном собрании, мы ненавидим не меньше, чем их ненавидят большевики. Мы не можем их бить самостоятельно, мы будем их уничтожать, помогая большевикам. А там, если судьбе будет угодно, мы с большевиками рассчитаемся…» В этом «откровении» в сущности раскрывается тайна неосознанного полностью и многими идеологически «недопустимого», но внутренне глубоко естественного, органичного и логичного альянса монархистов и большевиков. Судя по свидетельствам современников, монархистами по своим убеждениям были также Альтфатер… начальник штаба фронта, комкор Петин… профессор, бывший генерал Свечин, который в свою очередь полагал, что генерал Зайончковский «по методам своего мышления представляет собой реакционера 80-х гг., восьмидесятника с головы до ног, и ни одной крупинки он не уступил ни Октябрьской революции, ни марксизму, ни всему нашему марксистскому окружению» («Россия и Запад. Советская военная элита 20–30-х гг. и Запад»).

Спецы-монархисты перешли на сторону большевиков потому, что считали белое движение с его национал-либерализмом большим злом. При этом их монархизм носил довольно абстрактный характер. Они не собирались взять и выступить на стороне кого-то из Романовых. Скорее, этих людей устроил бы военный переворот – с последующим решением вопроса о власти в традициях бонапартизма (возможно, и даже вероятно – без возрождения монархии).

Красные националисты выступили совместно с большевиками против белых. Но после разгрома Врангеля отношения между двумя центрами силы резко обострились. Серьезный конфликт между большевистским руководством и «военной партией» наметился в начале 20-х годов. В 1922–1924 годах в эмиграцию по самым разным каналам стала поступать информация о том, что в России зреет военный заговор. Кандидатом в «Бонапарты» называли М.Н. Тухачевского, командующего Западным фронтом. Об этом сообщалось и по линии «Русского национального комитета» А.И. Гучкова (имевшего контакты с Троцким), и по линии А. фон Лампе – представителя генерала П.Н. Врангеля. Были, впрочем, и другие ценнейшие источники информации.

Конфликт, безусловно, существовал – и конфликт серьезный. И лучшим подтверждением тому явилась мощная чистка руководства Западного фронта, начавшаяся в конце 1922 года. Ее жертвами стали первый помощник начальника штаба фронта, начальник разведывательного управления и другие важные (и не очень) лица. Пострадал и сам Тухачевский – правда, не очень. В марте 1923 года его на две недели отстранили от должности командующего. А вот начальнику штаба РККА Потапову, о котором шла речь выше, повезло меньше – он лишился своей должности навсегда. А вместе с ним и многие другие важные штабисты.

«В 1924 году Особый отдел ОГПУ начал наблюдательное дело под кодовым названием «Генштабисты», в соответствии с которым продолжалось наблюдение за всеми подозреваемыми, – пишет С. Минаков. – Параллельно с конца 1925 года было начато специальное наблюдение за Тухачевским… Завершающий удар был нанесен осенью 1926 года, когда из рядов РККА были фактически уволены (часто в форме перевода военруками в различные гражданские учебные заведения) многие высшие командиры из бывших кадровых офицеров старой армии» («Большая «чистка» советской военной элиты в 1923 году»).

Похоже на то, что «военная партия» в начале 20-х решила сыграть по-крупному. Не исключено, что некоторые ее вожди думали о военном перевороте и возлагали определенные надежды на Тухачевского. Условия для выступления сложились весьма подходящие. Ленин был тяжело болен, а его соратники сильно увлеклись борьбой за власть. Да и кандидатура казалась весьма «проходной». Тухачевский, хоть и был выходцем из старой армии, но дослужился там всего лишь до поручика. Поэтому он бы не вызвал раздражение красноармейских масс.

Однако же военспецы недооценили мощь ОГПУ. Они сыграли по-крупному, и по-крупному же и проиграли, лишившись важнейших рычагов влияния. А чистка 1930–1931 годов все довершила окончательно.

Правда, Тухачевскому удалось удержаться на плаву. Он создал свою военно-революционную группу (И.П. Уборевич, И.Э. Якир), большинство которой составят уже идейные большевики – «герои» Гражданской войны. При этом от «военной партии» Тухачевский взял милитаризм, чьи положения и попытается реализовать в 20–30-х годах.

Важно заметить, что на противоположной, белой стороне находились люди, также придерживающиеся принципов милитаризма. Ярчайший пример – адмирал А.В. Колчак, объявленный «Верховным правителем России». Из его дневников следует, что он «поклонялся «культу холодной стали», медитируя на японский «клинок Хотейсу». Соответствующее влияние на адмирала оказал некто Хизахидзе – самурай и последователь воинственной буддийской секты дзен. Вот какие мысли внушал он Колчаку: «Единственная форма государственного управления есть то, что принято называть милитаризмом. Ему противопоставляют понятия либерализма и демократии. Текущая война есть борьба демократического начала с милитаризмом». И Колчак, как следует из дневников, соглашался с этой «идеологией»: «Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего».

А вот уж совсем интересный факт: «Удивителен приказ Колчака во время Петропавловской операции в конце 1919 года, когда из-за гулянок в своем штабе командарм-5 М.Н. Тухачевский допустил окружение своей армии колчаковцами. Единственный путь выхода красных из кольца был перекрыт сибирскими казаками, и вдруг адмирал приказал последним отойти. И армия Тухачевского была спасена от неминуемой гибели, устремившись в спасительный коридор. Наметившийся успех в контрнаступлении белых был сведен на нет» («Гражданская война в России»).

Что же получается, что «белый милитарист» Колчак решил спасти «красного милитариста» Тухачевского? А почему бы и нет? Конечно, милитаристы из обеих лагерей враждовали друг с другом, но должно было быть и какое-то взаимное их притяжение – на базе общего отторжения демократии – как либеральной, так и советской (декларируемой большевиками). В «Колчакии» было очень сильно западное влияние, но сам адмирал неоднократно шел поперек Западу. Возможно, что он надеялся на какое-то взаимодействие с националистами из РККА. (При этом, что показательно, взаимодействие с Деникиным он так и не наладил.)

И тут нельзя пройти мимо загадочной фигуры генерала В.А. Яхонтова, сторонника «сильной власти военных», то есть национальной военной диктатуры. Накануне октября генерал был товарищем военного министра Верховского (и его протеже). После октябрьского переворота Яхонтов очень недолгое время руководил военным министерством. При этом он категорически выступал против саботажа новой власти, войдя тем самым в противоречие с подавляющим большинством петербургских чиновников. Далее Яхонтов покинул свой пост и Петербург, отправившись в Японию, где у него была должность русского военного агента. Там он критиковал советскую власть, но в то же время почему-то поддерживал переписку с новым штабом, который возглавлял упомянутый выше генерал Потапов. И как только ему сообщили о том, что его смещают с поста агента, то он его тут же покинул – с тем, чтобы перебраться в Америку (там он убеждал разных эмигрантских деятелей выступить против белых). А за время своего агентства Яхонтов встречался с адмиралом Колчаком, пытаясь, очевидно, прощупать его на предмет сотрудничества. Переговоры, судя по всему, закончились неудачно, и Яхонтов стал не нужен – в Японии. Зато на его место был прислан В.П. Будберг, который через некоторое время стал управляющим военного министерства в правительстве Колчака.

Но и это еще не все. Накануне колчаковского переворота Яхонтов вернулся в Россию, где у него состоялась встреча с разного рода антисоветскими деятелями Дальнего Востока. Очевидно, что генерал вел некую хитроумную политическую игру, призванную обеспечить благоприятный результат. При этом он поддерживал связь с Будбергом и с генералом Ивановым-Риминым. Но и здесь его ждала неудача, военная диктатура за Уралом возникла, но она имела преимущественно прозападную ориентацию.

Совершенно очевидно, что Октябрьскую революцию нельзя представлять как дело рук тоталитарной партии большевиков. Наряду с большевиками в ней принимали участие самые разные политические силы, по-своему понимавшие национальные интересы России.