Скифия против Запада. Взлет и падение Скифской державы

Елисеев Александр Владимирович

Глава 14

В борьбе за национальную Церковь

 

 

Странное описание. – Грекофильский заговор против Святослава. – Оболганный Креститель. – Крещение на равных

 

Странное описание

Письменные источники – это пропаганда, но пропагандой, выражающей какие-то идейные устремления, могут быть и памятники материальной культуры. Археологами найдены монеты времен правления князя Владимира, на которых князь изображен с византийскими царскими инсигниями – короной на голове и скипетром с крестом – в правой руке. Совершенно очевидно, что Владимир Святой был убежденным византистом в том плане, что ему были по нраву – восточное христианство (Православие) и ромейское единовластие. Он хотел дружбы с Византией, но отлично осознавал, что любая дружба между разными государствами весьма условна и продуктивной может быть лишь при условии неукоснительной защиты своих национально-государственных интересов. Поэтому византист Владимир не был грекофилом, иначе он не «покушался» бы на священные византийские инсигнии. Князь считал, что Киевская Русь может и должна вести себя с Византией на равных, а русский каган-император вполне может претендовать на «византийскую» роль вождя православного мира – пусть и в будущем. И это следует считать его политическим завещанием, которое и было выполнено уже в эпоху Московской Руси. Тут надо иметь в виду некую двойственность Византии. С одной стороны, она сильно отличалась от Запада, что во многом и обусловило ее верность Православию, отвергнутому европейцами. Отсюда – и близость русов и византийцев. С другой же стороны, Византия все-таки была связана с Европой – западной кентумной античностью, что выразилось, в конечном итоге, в предательстве Православия и заключении Флорентийской унии с католиками. Вот почему борьба за национальную независимость, против грекофилов – была, по сути, продолжением старой скифской борьбы с Западом и его упадническим влиянием.

Понятно, что национально-религиозные устремления русского князя Владимира не могли вызывать одобрения у византийцев и грекофилов. Возможно, именно поэтому в ПВЛ он представлен довольно-таки неприглядно. Точнее сказать, кто-то очень хорошо прошелся по тексту, исказив образ князя. (Изначально текст был вполне благожелательным в отношении Крестителя.) Так, например, просто удивляет отрывок, в котором повествуется о «выборе веры». Владимир обращается к представителям разных религиозных конфессий – с целью выяснить, о чем же говорят их религии – христианство, иудаизм, ислам. И они ему рассказывают о самых основах. Складывается такое впечатление, что киевский князь (много где побывавший и много чего повидавший) просто не интересовался жизнью народов, окружающих Русь. Да и в самой Руси жили и христиане, и мусульмане, и иудеи. По сути, это нечто вроде анекдотов про Брежнева из серии – «какой еще Хонеккер?» Обращает на себя внимание и то, что в ПВЛ существует огромная и досадная лакуна, охватывающая период 998—1013 годов. О том, что тогда происходило на Руси, ПВЛ почти ничего не сообщает. То есть 15 лет русской истории – как корова языком слизнула! А ведь это годы правления Крестителя Руси… Не удивительно, что Владимир Святославович был канонизирован только в XIII в., при своем великом потомке Александре Невском. Очевидно, что какие-то силы очень сопротивлялись прославлению русского князя, который еще в Х в. прочил своей Родине судьбу великого Православного Царства, которое встанет на место Византии.

Все это объясняет – почему в ПВЛ Владимир выставляется как братоубийца и яростный сладострастник, который не останавливается перед публичным изнасилованием княжны Рогнеды. «Был Владимир побежден плотским вожделением», – сообщает летопись, подчеркивая, что «зло есть женская прелесть». Не будем сейчас выяснять – насколько верно ПВЛ рисует нравственный облик князя Владимира. Обратим лишь внимание на то, что она не жалеет для этого самых ярких красок. Как будто кто-то хотел вызвать неприязнь к Владимиру – пусть и на подсознательном уровне. Могут возразить, что летописец просто хотел подчеркнуть контраст между князем-язычником и тем же самым князем, принявшим христианство. Однако ПВЛ никак не говорит об исправлении князя, об изменении его, так сказать, «морального облика» – уже после Крещения. Но, может быть, летописец всего лишь рубил правду-матку, отдавая должное князю, принявшему христианство, и честно вскрывая его же пороки? Предполагать это было бы наивным. Летописание не есть простое изложение фактов – это пропаганда, орудие политической борьбы. И подчеркивание пороков Владимира (скорее всего, изрядно преувеличенных, если только не выдуманных) – это акт, имеющий политическую подоплеку.

 

Грекофильский заговор против Святослава

Не случайна и лакуна в ПВЛ. Князь явно предпринимал какие-то шаги, направленные на усиление своей власти (по «ромейскому» образцу) и укрепление церковной самостоятельности Руси. Это нужно было тщательно скрыть от русичей, что и произошло во время составления ПВЛ, в эпоху феодальной раздробленности, когда неразумные потомки Владимира Святославовича забыли о величественных замыслах Крестителя, сосредоточившись на своих разборках. В борьбе за Русскую Национальную Церковь Владимир Святославович вынужден был противостоять могущественной грекофильской партии, желавшей как можно сильнее привязать Русь к Царьграду – без возможности совершать геополитические маневры. Судя по всему, именно эта партия настойчиво саботировала проведение балканской политики Святослава Игоревича и приложила руку к его трагической гибели в 972 году.

Историков давно уже интересует та метаморфоза, которая произошла в отношении князя Святослава к христианам. «Повесть временных лет» сообщает о том, что он не препятствовал своим людям принимать крещение. Тем не менее, после неудач, начавшихся в ходе балканской войне 970–971 годов, Святослав, по данным «Иоакимовской летописи», развернул репрессии против своих дружинников, исповедующих христианство. Более того, он задумал «избити» христиан после возвращения в Киев. В чем же дело? Почему на князя вдруг напал приступ языческого фундаментализма? Раньше ведь он воевал с христианами бок о бок, и его язычество отнюдь этому не мешало. Как и христианам ничто не мешало воевать против императора христианской Византии. Что же изменилось? Логичнее всего предположить, что какая-то часть христиан составила политическую оппозицию Святославу, выступив за прекращение войны с ромеями. Косвенно об этом свидетельствуют данные византийского автора Льва Диакона, который сообщает о военном совете русов от 21 июля 971 года. Тогда некоторые русские военачальники призвали заключить мир с Византией – против воли князя. Возможно, что речь идет о христианской части дружинной элиты.

Святослав отверг это предложение, произнеся свои знаменитые слова: «…Да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвые бо сраму не имам». Однако можно представить себе – с каким настроем сражались против византийцев сторонники мира. Могут возразить, что мир, в конце концов, заключили, так не лучше было бы послушать «пацифистов»? Но тут можно задать и встречный вопрос – а не лучше ли было бы самим пацифистам отказаться от своего пацифизма? Глядишь, и результаты были бы другими. Да и неизвестно еще, какими бы оказались условия мира. От русов вообще могли потребовать разоружиться – со всеми вытекающими последствиями (христиане, впрочем, оказались бы в исключительном положении). И здесь стоит обратить внимание на слова князя Святослава, переданные в ПВЛ: «Нам некуда деться, волей или неволей мы должны сражаться». И вот, само сражение было проиграно, но император согласился отпустить русов домой, заключив с ними вполне приличный (учитывая сам факт поражения) договор. В любом случае, налицо оппозиция князю Святославу, выступающая за мир с ромеями. И дело здесь не в религии, но в политике. Когда пацифисты считали, что князь сможет одолеть Иоанна Цимисхия, они воевали против Византии – несмотря на свою религиозную принадлежность. Когда же им показалось, что шансы Святослава ничтожно малы – им захотелось мира. Это уже политика, а не религия.

У оппозиционеров наверняка были свои сторонники в Киеве, которые не хотели возвращения князя. Весьма любопытно следующее обстоятельство. Воевода Свенельд предлагал Святославу вернуться в Киев, обойдя «днепровские пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Князь отказался, в результате, его дружина осталась зимовать и голодать в устье Днепра, в Белобережье. Это обычно трактуется как проявление некоего героического чудачества – дескать, отважный донельзя воин не хотел обходить опасность. Но вряд ли сокрушитель Хазарии был экзальтированным чудаком, которым его так часто представляют. Что-то удерживало князя от пути в обход. Очевидно, он боялся столкнуться с некоей силой, которая была страшнее и самих печенегов. Сила эта, судя по всему, находилась в Киеве, и она вполне бы могла уничтожить князя в тот момент, когда он пробирался бы в столицу. Поэтому Святослав и не хотел идти на север, предпочитая выждать время. Кстати, с самими печенегами у него должны были тогда существовать хорошие отношения. ПВЛ сообщает о том, что во время зимовки воины Святослава питались кониной. И, как справедливо вопросил Л.Н. Гумилев: «Кто мог продавать им конину кроме печенегов?» («Древняя Русь и великая Степь») И в то же самое время: «Нестор не объясняет, почему войску Святослава, страдавшему в Белобережье от голода, не помогли киевляне, хотя степной путь по Бугу был открыт». Но вот Святослав выдвинулся к столице, и печенеги напали на его войско. Понятно, что кто-то их настрой изменил: «Печенегов кто-то должен был известить о времени прохода Святослава через пороги, иначе они не смогли бы собраться туда в достаточном количестве». Ниточка тянется в Киев, где давно уже созрел заговор против князя. И главные кандидаты на заговор – грекофилы. Не христиане «вообще» – в Киеве существовало несколько христианских общин и партий (о чем речь пойдет дальше), но именно сторонники провизантийской ориентации. Не случайно же после смерти Святослава власть (уже де-юре) переходит к его сыну Ярополку, который находился в орбите византийского влияния. При этом агентом Ярополка был воевода Свенельд, который благополучно вернулся в Киев.

 

Оболганный Креститель

Грекофилы ударно поработали над русскими летописями, сильно исказив образ не только язычника Святослава, но и его сына, крестившего Русь. Приход князя Владимира к власти часто подают как «торжество языческой реакции». При этом указывают на его религиозную «Перунову» реформу, а также на массовые жертвоприношения: «И осквернилась кровью земля Русская». (ПВЛ). Вопрос о жертвоприношениях будет рассмотрен ниже, пока нужно коснуться вопроса о реформе. Как известно, Владимир составил пантеон из шести богов: Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. Возникает вопрос – было ли это хоть каким-то проявлением хоть какого-то фундаментализма? В пантеон не вошли многие почитаемые на Руси божества – например, Велес, которым, наравне с Перуном, клялись в договорах русов с греками. А это значит, что Владимир выступил именно как реформатор, подрывающий основы язычества и прямо инициирующий религиозный конфликт между самими язычниками. Причем, этот конфликт имел и социальную мотивацию, ведь упомянутый выше Велес/Волос был богом волхвов (жрецов). Князь Владимир явно бросал монархический вызов могущественному жречеству, что вело к мощнейшим внутриязыческим коллизиям. И в этом плане он продолжал линию Олега Вещего.

Очевидно, что эта реформация, результаты которой оказались крайне недолговечными, была проявлением острейшего недовольства язычеством. (Любопытно, что современные язычники оценивают реформу Владимира крайне негативно, считая ее, весьма справедливо, хоть и со знаком минус, важнейшим шагом на пути к Крещению Руси.) Но как тогда быть с ужасными жертвами, о которых столь красочно пишет ПВЛ? Тут есть одна неясность. ПВЛ приписывает инициативу в этом страшном деле именно Владимиру: «И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими». (К слову, это еще вопрос – какие жертвы имелись в виду, человеческие или нет.) Но вот конкретный случай описан один – когда были убиты два варяга-христианина «из Греческой земли» – отец и сын. И вот здесь уже инициаторами выступают «старцы и бояре», решившие: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». То есть налицо инициатива элитариев, причем старцы – это явно деятели городской общины, высшим органом власти которой было вечевое собрание. А важнейшую роль в проведении таких собраний играли жрецы, бывшие чем-то вроде спикеров. (Позднее эта функция перешла к православному духовенству.) Жрецам была самая прямая выгода – наращивать религиозный фанатизм и дестабилизировать ситуацию. Они, кстати, никак не могли быть довольны реформами Владимира, который не включил в пантеон их бога Велеса. Отсюда – и нагнетание фанатизма, который ставил своей целью «привязать» русов к старым богам – кровью. Как рассказывает ПВЛ, варяг отказался отдать своего сына на жертву, оказав вооруженное сопротивление. Во время схватки варяги были убиты– и «не ведает никто, где их положили, ибо были тогда люди бесписьменны и язычники». Здесь «соавтор» ПВЛ походя пнул «языческую Русь» – и не столько за само язычество, сколько за «дикость». Заметен агитпроповский стиль грекофила (или чужака-византийца), опустившегося до откровенной русофобской лжи. Представить себе, что Гардарика, «страна городов», была бесписьменной – невозможно. Совсем иной взгляд на языческую Русь был, как уже отмечалось, у митрополита Илариона, чьи слова о ведомой во всех концах земли Руси были приведены выше. Вообще, само «Слово» этого великого пастыря, как и «Память и похвала русскому князю Владимиру» Иакова Мниха (XI век), описывает религиозный выбор князя Владимира совсем иначе, чем ПВЛ. В этих древнерусских произведениях Владимир уравнивается с Константином Великим, а само Крещение представляется как сложный внутренний выбор. «Иларион прямо и косвенно подчеркивает независимое от религиозных центров решение Владимира принять христианство, – пишет А.Г. Кузьмин. – Он сопоставляет князя – кагана и с апостолами, и с Константином, при котором уверовала в Христа Римская империя… Прямых выпадов против Константинополя у Илариона нет. Но прославляя Русь и своих князей, именуемых подчеркнуто каганами, то есть равными императорам, он стремится обосновать совершенную независимость ее от Византии и в религиозном отношении» («Первый митрополит русин Иларион»).

Очень показательный «момент» – в «Памяти и похвале» утверждается, что князь Владимир принял крещение за два года до похода на Корсунь. И это в корне противоречит утверждению ПВЛ, одному из авторов которой обязательно нужно было обусловить крещение русского князя его активностью в отношении Византии (и, конечно же, активностью самих греков в отношении князя). Но самая главная нелепица даже не в утверждении о том, что киевляне не могли вспомнить о могиле варягов в силу дикости. По прочтении данного отрывка складывается такое впечатление, что христиан в Киеве были единицы и язычники могли творить с ними что угодно. Между тем, уже договор Игоря с греками (945 года) заключали знатные русы-христиане. Выше упоминалось, что в 1017 году германец Титмар Мензербургский насчитал в Киеве 400 церквей. Понятно, что не только все они, но даже и большая их часть не могли быть возведены после Крещения; строительство – штука серьезная. В Киеве существовала мощная христианская община, которая не стала бы молча наблюдать над тем, как озверевшие фанатики приносят в жертву их единоверцев. Судя по всему, в Киеве тогда происходило широкомасштабное столкновение между христианами и языческими фундаменталистами, один из эпизодов которого был описан в ПВЛ. (При этом сама эта эпизодичность никак не обесценивает мученичество и героизм двух варягов. Увы, память людей не хранит всех мучеников и героев.) Теперь задумаемся – выгодны ли были эти массовые столкновения князю? И вообще мог ли он не учитывать интересы могущественной христианской общины? Безусловно, князь не смог бы править без согласования своей политики с интересами различных партий и всей киевской общины. Кстати сказать, окончательное решение о принятии христианства, как о том свидетельствует «Сага об Олаве Трюгвассоне», было сделано «народным собранием», то есть на вече. Так что давно бы уже пора отказаться от упрощенных представлений, согласно которым «языческая реакция» 983 года или же Крещение Руси были неким «произволом княжеско-дружинной верхушки».

 

Крещение на равных

Важнейшей задачей Владимира Крестителя было обеспечение церковно-политической самостоятельности новой, христианской Руси. Он не пошел на поводу у могущественной грекофильской партии, хотя и не вступил в конфронтацию с Византией. Князь отказался принять византийского митрополита, и вообще при нем Русь получила весьма своеобразную церковную организацию. А.Г. Кузьмин дает точную и емкую характеристику этой организации: «В литературе много спорили о том, кто был первым киевским митрополитом и были ли таковые при Владимире вообще. Между тем, «Повесть временных лет» на этот вопрос отвечает однозначно и объективно: первые полвека после принятия официальной Русью христианства митрополии в Киеве не было. А что было? А было сочетание двух неодинаковых форм, характерных для арианства и ирландской церкви. Фактический глава русской церкви (настоятель Десятинной церкви Анастас Корсунянин. – А.Е.) не был даже епископом. Это характерно для ирландской церкви, где аббат монастыря (а в данном случае привилегированного храма) стоял выше епископов. Такое положение будет и в Новгороде 30-х годов XI столетия, когда церковь возглавлял некий Ефрем, также не имевший чина епископа. Да и Иларион избирался в митрополиты из пресвитеров, минуя епископский чин, что в рамках византийского православия не допускалось. Иными словами, ирландская практика на Руси держалась довольно долго и повсеместно. Но в заключительном аккорде, посвященном княжению Владимира, летописец называет и епископов во множественном числе, с которыми князь советовался. Поскольку митрополии в это время не было, епископов, очевидно, либо избирали по арианскому принципу, либо по ирландскому принципу они наследовали чин своих отцов. Вероятнее же всего, что было и то и другое» («Пути проникновения христианства на Русь»).

Действительно, первый митрополит – византиец Феопемт – появляется на Руси лишь при Ярославе Мудром, а в ПВЛ князь Владимир совещается со множеством епископов. А вот что это за «арианский принцип», о котором пишет А.Г. Кузьмин? Еще в позапрошлом веке историки обратили внимание на то, что в «Повести временных лет» князь Владимир Святославович, крестивший Русь, при своем собственном крещении зачитал довольно странный Символ Веры. Он произнес: «Сын же подобосущен и собезначален Отцу…». Подобосущен, а не единосущен, как то утверждается в православном Никео-Цареградском символе. А кто считал Бога-Сына, Христа, всего лишь подобным сущности Бога-Отца, то есть практически тварным существом? Ответ очевиден – ариане, учение которых было признано ересью. Так что же, князь Владимир принял арианство? И это в Х веке от Рождества Христова, на Руси? Как такое вообще могло быть возможным даже чисто теоретически? Однако не будем торопиться. Все не так просто. Вспомним, что даже в ХII веке св. Кирилл Туровский считал нужным довольно яростно обличать арианскую ересь, что было бы совершенно ненужным в условиях ее полного отсутствия. Некоторые исследователи, например тот же А.Г. Кузьмин, склонны объяснять произнесение «еретического» слова тем, что князь Владимир принял какую-то неортодоксальную версию христианства, испытавшую сильнейшее влияние арианского вероучения. В подтверждение своей необычной трактовки известных исторических событий А.Г. Кузьмин высказал несколько соображений. Так, историк обращает внимание на то, что внутри русской летописной традиции отчетливо прослеживается мировоззренчески и стилистически особое направление, связанное с Десятинной церковью – древнерусским храмом в Киеве, существовавшим в X–XI веках. Показательно, и на этом Кузьмин останавливается особо, что сама Десятинная церковь подверглась переосвящению при князе Ярославе Мудром, правителе «провизантийском». «Антивизантийская» часть ПВЛ, по наблюдению историка, менее ориентирована на аскетизм и иерархию Церкви, ее отличает гораздо более «либеральный» подход к вере. И сей либерализм он связывает с арианством, отмечая «варварскую» демократичность последнего. В самом деле, ариане отрицали сложную иерархию, потому само арианство и пользовалось таким успехом среди «варварских» народов, находящихся на стадии так называемой «военной демократии» (готы, вандалы и др.). Неизбежность влияния неортодоксальных направлений в христианстве А.Г. Кузьмин обосновывает широкими контактами Руси с Крымом и Моравией. На территории Крымского полуострова располагалась Корсунь, служившая местом ссылки разного рода еретиков и церковных диссидентов. Именно отсюда после своего успешного военного похода Владимир вывез множество церковных книг и утвари. «Очевидно, – предполагает А.Г. Кузьмин, – вместе с книгами были вывезены и какие-то идеи». Историк отмечает факт моравского влияния на Русь IX–X вв., ссылаясь на данные археологических раскопок в Киеве, согласно которым часть тамошних древних захоронений принадлежит выходцам из Моравии. Сам характер захоронения свидетельствует об их приверженности какому-то неортодоксальному варианту христианства, для которого было характерно двоеверие. Историк напоминает о том, что по Моравии (и по всему Подунавью) некогда расселялись племена ругов – западной ветви русов. А руги во времена раннего Средневековья, в «варварский» период своей истории, как раз исповедовали арианство. Активная роль моравских русов в жизни Киевской Руси отмечается и в старинных европейских хрониках, среди которых особо выделяется хроника Х. Фризе.

Тут, конечно же, надобно отделить «котлеты» от «мух». Очевидно, что Владимиру, который примерял на себя инсигнии византийских императоров, не мог быть по нраву главный догмат ариан о «подобосущии». Византийцы учили о том, что император есть «икона Логоса», образ Христа. И это толкование в полной мере раскрывает суть монархической власти, которая достигла своей полноты именно на Руси – при московских Государях (их предшественником и был византист Владимир). Вот почему «принижение» Христа (всего лишь подобие Богу-Отцу по сущности) не могло подойти Владимиру хотя бы и политически. А вот сама «арианская» организация, лишенная жесткого централизма и зависимости от внешнего (в данном случае Константинопольского) религиозного центра, Владимира вполне устраивала. Церковная зависимость от Византии в тот момент могла бы привести к ограничению государственно-политического суверенитета Руси. Политика государственная и церковная всегда идут рука об руку, а уж в те времена сложно было понять, где кончается одно – и начинается другое. Вот почему Владимир, как русский государь, поставил надежнейший фильтр византийскому политическому влиянию. И в данном вопросе он, судя по всему, вступил в политический же союз с «арианской» (название очень условное) партией. Сам же князь ставил и свою власть, и свой властный идеал выше как грекофильской, так и арианской партий. Однако же его блоковая политика дала основание одному из авторов ПВЛ приписать князю арианский символ веры. Возможно, это была хитрая провокация, ставящая своей целью представить (пусть и косвенно) князя Владимира как еретика. Что ж, если это так, то источник провокации очевиден – это грекофильская партия.

В соответствии с национально-государственными интересами (неотделимыми от интересов Русской Церкви) Владимир решил и кадровый вопрос. Он черпал кадры для церкви из Корсуни и Болгарии. Кстати, Русь тогда принадлежала к Охридской (болгарской) архиепископии. Владимиру нужен был церковно-политический противовес Константинополю – Болгарское царство, в отличие от Византии, не могло бы починить Киевскую державу. И Корсунь, и Болгария могли дать Руси славянские церковные кадры (Корсунь была изначально областью крымских русов-ругов), легко приживающиеся на Руси. Церковно-политическая ориентация на Болгарию, помимо всего прочего, сохраняла языковую самобытность русского православия. «После своего… решительного и сознательного перехода в христианство, Владимир как глава народа и государства не мог не учесть самоочевидной ценности, и с миссионерской и с патриотической точки зрения, того редкостного и огромного факта, что принимаемая им и для его народа новая вера, к счастью, имеет уже и привлекательное национальное языковое обличье, – замечает А.В. Карташев. – Недостатком вообще античного греко-римского христианства было то, что оно долго и неподвижно заковывало себя в гордые ризы двух имперских классических языков… Восточная эллинская сестра Римской империи в своем сознательном языковом аристократизме почти не разнилась от своей западной римской половины» («История Русской Церкви»). Это не значило, конечно, что греческим священникам вход на Русь был закрыт вообще. Но его, несомненно, ограничили, причем весьма сильно. Впоследствии греки существенно усилили свое влияние, что имело как плюсы, так и минусы. Плюс видится в том, что византийская ортодоксия поумерила диссидентские, полуеретические элементы, которых было достаточно много в указанных регионах. Минус – принижение Руси, вытекающее из греческого имперского чванства. В конечном итоге, грекомания приведет к страшной беде – Расколу XVII века.

Независимая политика Владимира не нравилась как Константинополю, так и Риму. «В 1013 году в Киеве был раскрыт заговор против святого Владимира: Святополк Окаянный, женившийся на дочери Болеслава (польского короля. – А.Е.), рвался к власти, – пишет Н. Лисовой. – Вдохновителем заговора был духовник Болеславны, католический епископ Колобжегский Рейнберн. Заговор Святополка и Рейнберна был прямым покушением на историческое существование Русского государства и русской Церкви. Святой Владимир предпринял решительные меры. Все трое были арестованы, и Рейнберн вскоре скончался в заточении… Новая беда назревала на Севере, в Новгороде, Ярослав, еще не столь «мудрый»… став в 1010 держателем Новгорода, задумал отложиться от своего отца… В гневе и скорби князь повелел «мосты мостить, гати гатить», готовился к походу на Новгород… В приготовлениях к последнему своему… походу креститель Руси тяжело заболел и предал дух господу в селе Спас-Берестове 15 июля 1915 года» («Владимир Святой»). Смерть Владимира развязала руки Святополку, который вступил в борьбу за власть, приведя на Русь поляков. Но и Византии была выгодна кончина князя. К слову, придя к власти, Ярослав Мудрый, выступивший против отца, какое-то время проводил провизантийскую политику (была даже переосвящена Десятинная церковь – центральная во Владимировой Руси). Потом, правда, он во многом вернулся к церковной политике Владимира Святославовича – и даже воевал с греками. Исследователь А.А. Кур в своей книге «Из истинной истории наших предков» приводит следующие факты – 11 русских икон изображают Владимира как князя, погибшего мученической смертью (крест мученика в правой руке). Он же ссылается на результаты раскопок Десятинной церкви, осуществленных под руководством киевского Петра Могилы (XVII век). Как следует из изысканий, Владимир Святославович был убит. Но как бы там ни было, Креститель заложил основы Святой Руси, которой еще предстояло стать великим православным царством.