Наследство

Драма, в соответствии с правилами морали, завершилась образцовым наказанием преступника; но положение группировки Ода тем не менее вызывало тревогу. Союз с Мори, официально заключенный, чтобы дать возможность справедливо наказать убийцу, грозил в любую минуту распасться; на восточном фронте Сибата Кацуиэ продолжил сводить личные счеты с семейством Уэсуги, едва только от него смогли добиться минимального участия в карательной экспедиции; Такигава Кадзумасу, может, и друг Хидэёси, но еще больший друг Сибата Кацуиэ, тоже воевал на востоке, в земле Сагами (современная префектура Канагава), — он без особого успеха нападал на владения Ходзё; что касается Токугава Иэясу, он командовал мощной армией, набранной против Акэти Мицухидэ, но Хидэёси опередил его, и все с ужасом задавались вопросом, что теперь Иэясу будет делать с этими войсками, готовыми схватиться с кем угодно. Тем временем победители при Ямадзаки — конечно; Хидэёси, но вместе с ним Мазда Тосииэ и Нива Нагахидэ — вышли из этой битвы в полном ореоле славы. Это сборище полководцев и полков, готовых к бою, имело взрывоопасный характер, тем более что чувства они испытывали смешанные и часто враждебно относились друг к другу!

Кончался июнь 1582 года. Уже месяц как погиб Нобунага, а с его наследниками ясности скорей не было. Его старший сын Нобутада, отец Самбоси, недавно покончил с собой в замке Нидзё; у Нобунага было еще четыре сына, но два из них тоже оказались не при деле: четвертый, Хидэкацу, — потому что был усыновлен Хидэёси, а пятый, Кацунага, — потому что погиб одновременно с отцом в Хоннодзи. Таким образом, из сыновей господина на наследство могли претендовать только второй, Нобукацу, и третий, Нобутака. Тот и другой не скрывали стремления к власти и уже набирали сторонников среди бывших вассалов отца. Однако эта торопливость и это быстро начавшееся соперничество могли им повредить, тем более что в их репутациях ничего особо привлекательного не было. Тот и другой, находясь в возрасте около двадцати пяти лет — возрасте расцвета для самурая, — выглядели бесцветными, неспособными руководить кланом, в котором их собственный отец никогда не возлагал на них особо ответственных поручений. Шептались, что в мести за отца они принимали лишь очень вялое участие, а то и вовсе никакого. Такое количество слабостей, которыми мог умело воспользоваться Хидэёси, по контрасту выделяло надежды, подаваемые маленьким Самбоси: помимо того, что он принадлежал к старшей линии — линии Нобутада, умершего одновременно с отцом, Самбоси обладал незаменимым преимуществом любого трехлетнего ребенка: его назначение наследником означало, что правление будет долгим.

Однако такой выбор нравился не всем. Игра Хидэёси, желавшего поставить это правление под свой контроль, слишком бросалась в глаза. Начали раздаваться обвинения: удивлялись спешке, с какой Хидэёси покарал Мицухидэ; подчеркивали, что убийство матери предполагает долг отомстить, который не следовало бы смешивать с обычной изменой; намекали, что Хидэёси быстро воспользовался возможностью устранить неудобного соперника. Возбуждение достигло таких масштабов, что едва не вылилось в форменное побоище.

Тем не менее после долгих и упорных споров было достигнуто соглашение. Обоих сыновей Нобунага решили не допускать на место главы клана — с тем важным нюансом, что Нобутака стал опекуном Самбоси, своего племянника. Но до достижения мальчиком совершеннолетия делами будет руководить частный совет, куда войдут Сибата Кацуиэ, Икэда Нобутэру, Нива Нагахидэ и Хидэёси — словом, четверо присутствующих крупных полководцев. При организации власти по консульскому типу каждый из них будет жить поочередно в Киото в течение трех месяцев — управлять поместьем Ода было почти то же самое, что управлять империей!

Эта система, внешне усложненная, функционировала намного проще, чем кажется с первого взгляда, о чем свидетельствуют недавно изученные архивы одного чиновника, назначенного Хидэёси и работавшего на него, — Маэда Гэнъи (1539–1602). Маэда Гэнъи прибыл в Киото в мае 1583 г.: Хидэёси назначил его «магистратом Киото» (Киото буге). Едва заняв пост, он должен был провести в жизнь семь указов, которые в 1583 г. издал его господин для жителей столицы. В этом привлекательность бумаг Гэнъи, к которому каждый приходил за советом: они под непривычным углом иллюстрируют сложные отношения феодалов и горожан. Привилегии ремесленников и купцов, акты признания собственности — все эти дела, будничные, приземленные, но жизненно важные для нормального существования города, находились в ведении Гэнъи и решались им лично, не проходя через тяжеловесную — ис давних пор утратившую содержание — прежнюю иерархию сеньориального или государственного надзора. Между мирными горожанами и военными, ставшими управленцами, возник естественный союз, отличавшийся большой прочностью: купцы и ремесленники требовали от Гэнъи жесткого мира, необходимой защиты для их деятельности. Взамен они, организуя частные ополчения, обеспечивали общественный порядок — борьбу с огнем или с мелким бандитизмом на уровне квартала.

Они даже изъявляли готовность давать больше: деньги, займы, сроки выплаты которых удлинялись до бесконечности, в конечном счете превращая их в дары, — необходимые движущие силы для создания огромных армий: с удовольствием рассказывали, что Хидэёси содержит или оплачивает 50 тысяч человек, на вооружении которых находится почти пять тысяч мушкетов. Часто купцы сами предлагали займы, которые считали необходимыми их сеньору.

Словом, Хидэёси явно утверждал свою власть — его статуты от 1583 г. не оставляют в этом никаких сомнений, — но он не нуждался ни в каких мерах принуждения, чтобы навязывать свои законы. Горожане Киото были с ним единодушны и не ждали от него иного языка, лишь бы уважались старинные привилегии, благодаря которым когда-то завертелся мир. Только факты и эффективность диктовали издание законов. И Гэнъи признавал права любого, священника, горожанина или аристократа, но при условии, что эти права основаны на давней традиции либо порождены острой необходимостью. Поэтому проблемы улаживались спокойно, без борьбы разных социальных групп; тем не менее надо признать, что эти решения принимались на уровне достойной, пусть и скромной буржуазии. Было бы ошибочным видеть в Хидэёси, исходя из его происхождения, защитника простого народа, — к последнему никогда не прислушивались прежде и не стали прислушиваться теперь. Хидэёси выступал скорее не в качестве новатора, а в качестве продолжателя давнего дела сёгунов Асикага; он не измышлял никаких «революций», но старался поддерживать порядок. Например, любое распоряжение, любая декларация о собственности должны были подаваться ему на согласование, подлежали его одобрению, и уступать этого права он не желал. Но, поскольку одинаковые причины везде вызывают одинаковые следствия, каждый великий даймё в своих ленах, самое меньше уже полвека, боролся с распадом власти, с анархией. И предельная раздробленность власти постепенно, но неуклонно вела к централизации нового образца.

В этом деле Хидэёси и нашел свою настоящую дорогу и свои самые надежные опоры — как уважение народа, так и нервы войны [деньги].

Наряду с этими неотложными проблемами существовали другие острые вопросы в большей степени феодального характера, такие как неизбежный, но очень щекотливый вопрос раздела земель Нобунага.

Земля Оми (район озера Бива, в том числе замки Адзути и Нагахама) отошли к маленькому Самбоси; оба дяди получили соответственно земли Овари (с родовым замком Киёсу) и Мино (с крепостью Гифу); остальное поделили полководцы, за исключением Хидэёси, который, много приобретя благодаря своим недавним завоеваниям на западе Японии и обладая прекрасным замком Химэдзи, и так был богаче всех. Равновесие было непрочным — враги клана по-прежнему грозили ему со всех сторон, да и внутри группировки Ода имелись интриганы.

Ненависть внутри клана

Поскольку Хидэёси официально получил свои поместья в Харима, Сибата Кацуиэ добился передачи себе бывшей крепости «Обезьяны» на озере Бива — Нагахама, которая, может быть, послужила прообразом для Адзути. Это отражало его законное стремление к стратегической эффективности, но вместе с тем стало инцидентом, во многом определившим окраску сложных отношений, портившихся изо дня в день, между этими двумя людьми.

Кацуиэ, конечно, пользовался немалым престижем, — доблестный полководец, он был еще и зятем Нобунага, хотя судьба его брака оказалась причудливой. Несомненно в 1557 г., в момент, когда он принес Нобунага вассальную присягу, последний предложил ему в жены свою младшую сестру О-Ити. Тем не менее через несколько лет, в 1565 г., опять-таки по приказу брата, она покинула мужа, чтобы выйти за Асаи Нагамаса, властителя провинции Оми (в районе озера Бива), — вне сомнений, лучшего залога у Нобунага не было! Когда Нагамаса погиб в ходе большого разгрома семейства Асаи, в 1573 г., ее брат забрал ее обратно в Овари вместе с тремя дочерьми, но без сына, с которым жестоко расправился, как и с его бабкой по отцу: Нобунага видел в злополучном ребенке не столько племянника, сколько сына врага, в дальней перспективе потенциально опасного. Осенью 1582 г. Нобутака, рассчитывая использовать Кацуиэ против Хидэёси, вернул ее первому мужу, за которым она с тех пор следовала в походах.

Это были еще только наметки борьбы за влияние. На укрепление семейных связей между Кацуиэ и Ода Хидэёси ответил убедительной демонстрацией своего могущества. Не имея опоры в происхождении, он умел поддерживать свой престиж сам и мог добиваться его подтверждения только со стороны императора, двора, Киото — этой геометрической точки в Японии, которая, сколь бы бедственным ни было ее непрочное материальное положение, тем не менее сохраняла значение символа. Эти постоянные обращения к императору иногда придавали политике Хидэёси пассеистский или искусственный характер, словно он без конца ссылался на миф о легитимности, которой за ним никогда твердо не признают. Он в самом деле нуждался в такой ссылке, чтобы управлять, затыкать рты сплетникам и, еще в большей мере, получать право руководить постоянно расширяющимися владениями, не обладая привилегиями за счет происхождения и союзов. Итак, Хидэёси снова обратился к покладистому императору Огимати, и суверен признал за ним титул «генерал-майора» (сёсё). В ореоле этого неожиданного чина Хидэёси и организовал в Киото, на огромной территории Дайтокудзи, впечатляющую похоронную церемонию в честь своего покойного господина: как и сражение, демонстрация могущества была эффективным средством приобретения сторонников, действуя на две столь чувствительные струнки, как страх и зависть.

Этой церемонии в Дайтокудзи — самом обширном монастыре Киото — предстояло надолго запечатлеться в памяти жителей Киото, которых годы бесконечных войн лишили прежней легендарной роскоши. Все крупные феодалы империи, которые, будь они друзьями или врагами Нобунага, внимательно следили за событиями, явились туда в самых богатых облачениях. Каждый город, каждая деревня владений Ода прислали по делегации. В городе один экипаж следовал за другим, и люди теснили друг друга, чтобы увидеть самые пышные, в то время как постоялые дворы гудели от лихорадочной толчеи.

Но какой странной была эта церемония! К грандиозному декору Хидэёси добавил широчайшую систему безопасности. Курода Ёситака, Хатисука Короку и Асано Хатидзаэмон стояли со своими отрядами в предместьях, готовые вмешаться и оцепить Дайтокудзи. Многочисленная охрана прикрывала Императорский дворец, чтобы предотвратить возможное похищение императора, как это уже произошло в эпоху Хэйан. Сам храм, обширное огороженное пространство со множеством садов, построек и участков леса, был нашпигован вооруженными солдатами: они прятались за широкими занавесями, натянутыми, по официальной версии, чтобы не пропускать ветер и обеспечить комфорт для зрителей и участников церемонии.

Она достигла кульминации, когда вошел Хидэёси, неся на руках маленького Самбоси. Его сопровождали шестнадцать полководцев в парадной форме, вооруженных до зубов. Вся эта сцена создавала странную атмосферу — крайней дерзости и предельной мощи. Кацуиэ несомненно бледнел от ярости, но что он мог поделать? Даже дядья Самбоси не знали, как себя вести: в конце концов, их не ввели в регентский совет!

Вдруг был подан сигнал — спрятанные войска вышли из своих укрытий, в то время как затрубили раковины и забили барабаны военных частей, находящихся в городе: солдаты Хидэёси вне и внутри храма вступили в нескончаемый, неумолимый диалог. Дальнейшее действо проходило в тишине, чреватой грозой. В конце ритуала Сибата Кацуиэ в величайшей спешке покинул столицу, окончательно убежденный, что сокрушить Хидэёси — задача неотложной важности. Но подобный план предполагал хорошую подготовку, и, как всегда в таких случаях, каждый направился к себе: Кацуиэ — в землю Этидзэн на севере, у Японского моря, а его друг Такигава Кадзу-масу — в землю Исэ. У каждого из них в распоряжении была вся зима — большие кампании проводили только в теплое время года, — чтобы набрать войска, вооружить их и заключить полезные союзы, в том числе с обоими сыновьями Нобунага, дядьями ребенка Самбоси.

Однако шли дни, а организоваться оказывалось не так просто. Сыновья Нобунага, конечно, поносили позицию Хидэёси, расценивая ее как провокаторскую и дерзкую, но их самих разделяла глухая вражда. Через несколько месяцев дело началось. Нобутака примкнул к стороне Кацуиэ, тогда как Нобукацу счел более благоразумным доверить защиту своих интересов Хидэёси. И вот Киото и окрестности покрыл снег — началась долгая зима. А ведь оставить антагонистические противоречия ждать до весны было трудно! Обе стороны сочли за благо пойти на соглашение, хотя бы временное. Хидэёси и Кацуиэ объявили о заключении мира, но более лицемерного мира еще не было: в январе 1583 г. Хидэёси двинулся на главного союзника Кацуиэ, Такигава Кадзумасу, и блокировал его в его замке Кувана, в земле Исэ. Началась осада — нескончаемая и менее эффективная, чем можно было бы рассчитывать: осажденному удалось выскользнуть из крепости и бежать за помощью к Кацуиэ, который, несмотря на стужу, спешно вооружился и помчался на выручку другу. Тогда Хидэёси, вынужденный снять осаду и сильно рискуя получить удар с тыла, начал первую большую кампанию, которую вел один и в защиту лишь одного дела — он служил уже не господину, а самому себе и представлению, которое он составил о своей персоне и своем могуществе. Не скупясь на откровения, когда они служили созданию ореола величия вокруг него, он писал одной из молодых женщин, которые в тот момент привлекали его сердце:

Придет время, я верну себе Осаку и поселю там своих людей. Я велю им снести замки на всей территории, чтобы не допустить других мятежей и сохранить для нации мир на пятьдесят лет

(Berrу. Р. 75).

Здесь в нескольких словах было выражено все: стремление к власти и представление о великом национальном деле, которому следует служить.

Первая задача состояла в том, чтобы разделить армию на несколько частей и поместить их в форты, спешно возведенные в стратегически важных точках. Пока что он предложил Нобукацу атаковать своего брата в Гифу — тем самым сыновья Нобунага оказались друг против друга, готовые растерзать один другого, что позволило Хидэёси переместиться в Оми, в район озера Бива, в то время как Кацуиэ, отойдя на свои земли в Этидзэне, готовился к столкновению, которое, как все чувствовали, будет решающим. Потом сам Хидэёси направился к Нобутака, сыну Нобунага, выступившему на стороне его врагов. Но надолго он там не задержался: в конце апреля его помощники уведомили его, что в Оми на них внезапно напал Кацуиэ и его армия — как говорили, тридцать тысяч человек, которые как раз собираются к Сидзугатакэ. Хидэёси опрометью проскакал пятьдесят два километра, от-деливших его от этого стратегического пункта. При поддержке девяти из его лучших помощников его кавалерия обрушилась на армшо Кацуиэ, которая, одержав полную победу и не готовая к этому новому бою, в беспорядке отступила. Кацуиэ форсированным маршем достиг своего замка Китаносё в далеком Этидзэне, но усилия были потрачены напрасно — Хидэёси неумолимо преследовал его. 24 апреля Кацуиэ скончался, совершив сэппуку.

Хидэёси не упустил случая прокомментировать, с пафосом и трактуя все в свою пользу, эту прекрасную смерть, образцовую смерть воина:

Он поднялся на девятый этаж своего донжона, откуда обратил несколько слов к тем, что собрались внизу, и объявил о намерении покончить с собой, чтобы послужить примером грядущим поколениям. Его люди, потрясенные, промокали слезы рукавами одежд, надетых поверх доспехов. Когда повсюду воцарилось безмолвие, Кацуиэ убил свою жену, детей, прочих членов семьи, а потом вскрыл себе живот одновременно с восьмьюдесятью из его вассалов

(Berry. Р. 78).

Слова, конечно, почтительные, но впечатление от них несколько ослабляет предшествующая фраза:

Кацуиэ был воином, который проводил все дни, упражняясь в военных искусствах. Но, когда мы атаковали его до семи раз, он оказался неспособен держаться дольше

(Berry. Р. 78).

Так погиб бывший друг, у которого Хидэёси позаимствовал часть своего нынешнего имени (Сиба, отчего получилось Хасиба); за ним в могилу последовала родная сестра Нобунага — О-Ити, которая более десяти лет назад смогла выжить во время истребления клана тогдашнего ее мужа, Асаи Нагамаса. Но дочерям Нагамаса снова повезло: под охраной верного эскорта они смогли покинуть донжон до начала трагедии, истребления всей оставшейся семьи и разрушения прекрасного замка Китаносё в пламени пожара, который велел зажечь сам Кацуиэ, прежде чем умереть. Поняв, что означает этот костер, и ни на миг не усомнившись в мужестве своего врага, Хидэёси покинул крепость, не дожидаясь, чтобы ему по обычаю принесли голову побежденного, — этот рыцарский поступок, увенчавший чрезвычайно дерзкую операцию, одну тех войн преследования, которые так любили самураи, принес Хидэёси горячие поздравления не только от Токугава, но и, чего он меньше ожидал, от бывших врагов или почти врагов — семейств Ходзё и Уэсуги.

А для тех, кто еще сомневался в эффекте этой победы, самоубийство Нобутака, осажденного родным братом в Гифу, утвердило в глазах всех грозную мощь того, кто начинал выступать в роли нового распорядителя игры, — Хидэёси. Что касается Такигава Кадзумасу, статиста Кацуиэ, против которого Хидэёси направил первый удар, то в августе 1583 г. он предпочел подчиниться.

Тогда, как и было обещано, Хидэёси наконец утвердился в Осаке, положение которой невдалеке от Сакаи, достоинства крупнейшего и богатейшего порта Японии казались ему крайне важными со стратегической точки зрения. Здесь он также увидел возможность восстановить сеньориальную традицию, право следовать которой Нобунага пожаловал ему в 1578 г., — провести чайную церемонию. Этот ритуал был необходим по многим причинам: Хидэёси взял к себе на службу трех мастеров чайной церемонии, прежде служивших Нобунага, — Сэнно Рикю, Цуда Сокю и Имаи Сокю, очень известных, и было бы неуместно отпускать их на службу к другому господину; к тому же право собирать гостей на чай было одним из атрибутов и привилегий великих даймё — по блеску церемонии и количеству присутствующих судили о них самих; наконец, они давали возможность по умолчанию домогаться даров, стоимость которых могла достигать очень значительных сумм.

Чайная церемония была большим событием и для населения — та, которую устроил Хидэёси для инаугурации замка Осака, длилась неделю и включила в себя, наряду с торжественными ассамблеями для друзей и вассалов, шесть собраний, куда сходились жители города. Он таким образом более, чем когда-либо, утвердил себя в новой роли верховного главы большой области.

Однако оставалось немало трудностей. Конечно, регентский совет лишился одного беспокойного члена, Кацуиэ, и теперь состоял просто из ставленников Хидэёси. Но на границах владений, собранных Хидэёси, по-прежнему рыскали феодальные волки: в Сагами — Ходзё Удзимаса, в Муцу — Датэ Масамунэ, в Этиго — семейство Уэсуги. Что касается Кюсю, большого острова на юге, откуда приходили богатые купеческие корабли, он пользовался фактической независимостью, которая объяснялась его как политическим, так и географическим положением.

Еще хуже было то, что правил передачи высшей административной власти не существовало. Должность сёгуна оставалась вакантной и поэтому служила объектом многих притязаний, причем Хидэёси оказывался исключен из этой борьбы из-за безвестного происхождения. Следовало действовать быстро и не дать никому совершить новый налет на Киото, вроде того, какой в свое время удался Нобунага.

Официальные почести

Японский феодальный мир был мало готов к формированию стабильной власти. Ни один из альянсов, заключенных Хидэёси, не выглядел прочным — даже Нобукацу, наследник Нобунага, примкнувший к нему, проявлял все больше раздражения: он заявлял, что его собственное «наследство» захватили, и начал искать других покровителей, подстрекая их к враждебным действиям, которые могли оказаться опасными, когда их вел, например, Токугава Иэясу. Такие интриги уже стоили Хидэёси двух поражений в земле Овари — одно при Комаки, а другое, в 1584 г., при Нагакутэ — знаменитое сражение, если можно говорить о сражении, поскольку судьбу битвы там, как и при Нагасино в 1575 г., решило умелое использование огнестрельного оружия. Однако с заметной разницей, истинное значение которой Хидэёси мог оценить как никто иной: на сей раз, в апреле 1584 г., Иэясу получил преимущество за счет такого количества стрелков, какого никогда не могли собрать Ода. Неодрлимая сила денег во всей Японии порождала колоссальный престиж! Иэясу тогда показал себя достойным наследником Нобунага.

Как восстановить положение? В распоряжении Хидэёси было два средства — заключить мир с Иэясу, пока антагонизм не обострился еще сильней, и прибегнуть к покровительству императора, соединить себя с прошлым династии, окружить себя почестями (его хулители обличали их как симптомы навязчивых идей, поиск заемной легитимности).

Первый пункт программы удалось реализовать легко — Иэясу не больше, чем Хидэёси, желал продолжения борьбы, на ненадежный исход в любой день мог повлиять какой-нибудь фактор. Оба хорошо знали и уважали друг друга; ни один не был уверен, что оттеснит другого. После нескольких месяцев взаимного наблюдения они выбрали мир. В качестве залога своей честности Хидэёси отдал за Иэясу свою родную сестру, а к себе на службу принял Хидэясу, сына Иэясу, в качестве пажа и прежде всего заложника.

Теперь на повестку дня встало исполнение второй части программы — император должен был выразить признание в какой-либо форме, и он пожаловал Хидэёси должность найдайдзина, министра внутренних дел. Этот титул не имел постоянного обладателя и не давал никаких реальных полномочий, зато считался высоким саном. Кстати, чтобы получить его, Хидэёси заплатил очень высокую цену: помимо обязательства продолжить восстановление дворца, чтобы наконец провести коронацию императора, он немедленно выплатил изрядное количество серебряных слитков (1000 рё), преподнес большой обоюдоострый меч тати и, наконец, дал слово — в 1587 г. он проведет коронацию нового императора, Го-Ёдзэя, который в то время наследует своему отцу Огимати, тогда как последний в возрасте семидесяти лет удалится на покой, так и не получив этой почести. Наконец, благодаря умелому бряцанию оружием Хидэёси в 1584 г. захватил замок Такэхана, принадлежавший Нобукацу в земле Мино: удача навсегда отвернулась от потомков Нобунага, которым по характеру и по уму было далеко как до Иэясу, так и до Хидэёси.

Тогда Хидэёси начал две операции: одну на Сикоку, а другую в провинции Кии (современные префектуры Миэ и Вакаяма), против монахов Нэгородэра и Коясана: вооруженное вмешательство оправдывала уже их политическая и военная активность, но на взгляд дальновидного стратега эти монахи обладали еще и соблазнительной собственностью — лучшей мануфактурой по производству огнестрельного оружия во всей Японии. Первым был атакован Нэгородэра, и сорокатысячная армия быстро обратила его в пепел. Надо было дать острастку — Хидэёси громко и с силой провозгласил это в 1585 г. в письме монахам Коясана, которые, хоть и принадлежали к эзотерическому буддизму Сингон, а не к группе буйных Икко, тем не менее изменяли долгу своего сословия:

…Монахи, священники пренебрегли своими религиозными занятиями. Производить и накапливать бессмысленное оружие, мушкеты и прочее — измена и зло…

..Увидев своими-глазами, что гора Хиэй и храм Нэгоро были в конечном счете разрушены за мятеж против Короны, вы легко это поймете

( Berry. Р. 86).

Это предостережение дошло до Коясана, и его монахи в марте 1586 г. спешно сложили оружие. К счастью, потому что они поддерживали Токугава Иэясу и не преминули бы при случае нанести «Обезьяне» удар с тыла.

Тогда началась кампания на Сикоку — любопытная операция, потому что Хидэёси впервые отважился выйти за пределы тех полей сражений, где он прежде одерживал победы, воюя за дело Ода. Это было началом экспансионистской политики заново централизованной власти — настолько выраженной экспансии, что через семь лет он даже попытается выйти за пределы архипелага, сочтя их слишком тесными. Поход, начавшийся в июне 1585 г., закончился в августе победой Хидэёси. Сюзерены острова, род Тёсокабэ, перестали быть безраздельными властителями этой территории, но зато получили огромный лен. Сохранив тем самым место первых феодалов острова, они примкнули к Хидэёси, чья политика представляла собой ту умелую смесь запугивания и великодушия, которая позволяла ему удерживать первенство: быть на его стороне означало выигрывать.

В самом деле, с этого момента Хидэёси как будто выработал линию поведения. Едва Сикоку был «замирен», он попытался использовать тот же опыт в Эттю (современная префектура Тояма), где разгром Сасса Наримаса — бывшего вассала Ода, не скрывавшего враждебности к Хидэёси, — выразился, как он и обещал, в передаче лена верному Маэда Тосииэ, но без всякого кровопролития: Наримаса, побежденный, сам пришел к Хидэёси с бритым черепом и в монашеском облачении, тем самым дав знать о своем отречении от треволнений мира, истинные силы которого он не сумел оценить верно. Это стремление остановить неумолимую машину войн в отместку, чтобы вернее заняться восстановлением, привычка пугать людей, чтобы лучше их устроить, с того года определяли оригинальную политику Хидэёси — строитель хотел стать сильнее воина.

Одно письмо к Нэнэ, его жене, придает человеческое измерение этому почти механическому перечислению походов и подвигов:

…[Сасса Наримаса] несколькими способами совершил покаяние; поэтому я просто конфисковал его поместье и сохранил ему жизнь; вчера я отослал всех его вассалов в Киото. Им дали средства для существования, но его резиденция в Тояма была разрушена. Я отдал всю провинцию [вокруг Тояма] Маэда Тосииэ. Отделавшись таким образом от этого дела, я вывел свою конницу и сегодня выступаю на Канадзава… Я вернусь в Осаку к двадцатому… Я снова чувствую себя хорошо, но не писал раньше, потому что это было для меня слишком сложно

(7 августа 1585 г. Boscaro. Р. 21–22).

За несколько месяцев Центральная Япония вновь пришла к согласию, чего не удавалось добиться почти три века, и обрела центр. Было ли это из стремления выразить благодарность, а также желания, чтобы столь благорасположенный человек оставался у власти, — но еще до завершения захвата Сикоку, в июле 1585 г., император возвел Хидэёси в ранг, немыслимый для военного, компаку, самый высокий придворный сан, которого быстренько лишили прежнего обладателя, Нидзё Акидзанэ, бесцеремонно отправленного в отставку.

Должность кампаку восходила к IX в.: первым этот титул получил в 880 г. один из членов очень знатного рода Фудзивара, Мотоцунэ. Регент при взрослом императоре, он играл роль премьер-министра; как посредник между сувереном и чиновниками он был первым лицом государства. Конечно, с конца эпохи Хэйан эта должность быстро утратила реальный вес в администрации, но титул сохранит престиж до самой реставрации империи в 1868 году.

Церемония возведения Хидэёси в этот сан осуществила его старую забытую мечту — примирение между военными и придворными: те и другие толпились на спектакле театра но, показанном по этому торжественному случаю. Более чем когда-либо Хидэёси олицетворял вновь обретенное единство старой Японии: возможно, суверены хотели не столько выразить ему признательность в материальной форме, сколько поддержать его в этом качестве, ловко соединив историческую легитимность и политический гений.

Через несколько месяцев, чтобы показать себя более достойным нового чина, Хидэёси попросил разрешения еще раз поменять родовое имя: в 1585 г. он выбрал имя Тоётоми, «министра, исполненного великодушия». Как он и желал, под этим патронимом он войдет в историю.

Однако простого преобразования имени было недостаточно: по традиции титул кампаку всегда присваивали потомку Митинага (966-1027), самого знаменитого из Фудзивара. Выход был только один — крайне срочно и любой ценой найти какое-то родство Хидэёси с семейством Фудзивара; это было сделано, когда Коноэ Сакихиса — потомок Фудзивара — формально усыновил его, в то время как разным членам его семьи, прежде всего матери и жене, были предоставлены разные придворные чины; эта щедрость понемногу распространилась на всех вассалов клана, и в результате вновь вошли в обращение протокольные формы, некогда соблюдавшиеся в отношении сёгунов Асикага и их свиты.

Оставалось закрепиться, и Хидэёси очертя голову принялся возводить свои дворцы грёз — Дзюракутэй в Киото и замок Осака, строительство которого началось в 1583 г. недалеко от Осаки, на побережье.

Странная компенсация вреда, нанесенного нескончаемой войной, в стране, которую так долго разоряли феодальные распри. Надо было отстраивать все или почти все, но следовало считаться с двумя требованиями. А именно — воссоздать былой блеск и отразить происшедшие перемены: окончательное подчинение буддийского духовенства, которое терпят и которому покровительствуют при условии, что оно повинуется; насаждение христианской веры, которую сначала поощряли, а потом воспринимали все хуже и хуже, веры, столь чуждой всему, что знала Япония до тех пор; подъем воинов в ранг аристократии, достигнутый неустанной борьбой и утвержденный властью.

Из чаяний этих людей, настолько разных и разделенных острым соперничеством, проистекало чувство, которое те и другие испытывали с равной интенсивностью, — любовь к грандиозному в сочетании с желанием создать новый образ жизни, не отказываясь, однако, от традиций двора или сёгунов Асикага, главных опор национального духа. Возник стиль «библиотеки и дворца» (сёин), просторных залов, геометрию которых можно было менять с помощью хитрой системы подвижных дверей, открывая или пряча помещения, чтобы точно приспосабливать пространство к ситуации и к количеству присутствующих. Это усовершенствование традиционного японского дома выросло из изобретения, на первый взгляд незначительного, — умелого применения опор квадратного сечения, а не круглого, как колонны прежних эпох. Образец, Хиункаку, сегодня сохранился в Ниси Хонгандзи в Киото — имеется в виду элемент первого дворца в Киото, Дзюракутэя, который Хидэёси был вынужден разобрать в 1595 г., предложив монахам Икко вновь поместить в столице некоторые его обломки.

В нем можно узнать основные элементы архитектуры сёин: деревянные столбы, поверхность которых не покрыта ничем или просто отлакирована, но уже не отделана алым лаком; изящные этажерки, поставленные у окна, где расположен стол для чтения; альков, где, как в храмах дзэн-буддистов, достаточно вазы, цветка, картины, чтобы задать тональность комнате, в остальном лишенной украшений, и указать место гостю. К этим особенностям интерьера, позаимствованным у сёгунов Асикага, расточительные военачальники XVI в. добавили богатейший декор, скользящие двери и кессонные потолки (последние в Японии были известны со столь же давних времен, как и архитектура в китайском духе), соответствующие пышным шелкам костюмов. Ширмы и стенки, раздвижные или нет, позолоченные, посеребренные или нет, представляли собой прекрасную основу для картин на радость художникам — Кано Эйтоку (1543–1590), Кано Мицунобу (умер в 1608) давали там полную волю своему синтетическому гению, изысканно смешивая традиции черно-белой китайской живописи, яркой и цветной японской живописи эпохи Хэйан и некоторые формы западноевропейской живописи, привнесенные португальскими иезуитами.

За пределами домов самураи и монахи, следуя дзэнской монашеской традиции, сооружали сады камней или создавали изощренные сочетания мхов с разными породами деревьев, образовавшие редкостные гризайли в зеленых тонах. Наконец, между домом и садом они устраивали как можно более совершенные, изящные и удобные переходы с крытыми галереями; причем эти галереи, снабженные рейками с особым скрипом, служили не только для удобства и увеселения, но представляли собой полезную систему сигнализации: тревога воина, чьей жизни угрожают, постоянные волнения господина, которого терзает призрак измены, никогда надолго не прекращались.

Самому Хидэёси, уже после смерти, предстояло испытать это на собственном трагическом опыте.

Золотой век Киото

Если сегодня спросить жителя Киото, на какое время приходится золотой век его города, много шансов, что он ответит «на эпоху Хэйан» (эпоху основания города) или «на эпоху Хидэёси», строителя сегодняшнего Киото.

Она началась с восстановления императорского жилища и достигла апофеоза в 1587 г. в возведении собственного дворца Хидэёси, располагавшегося на западной границе тогдашнего города, за жилыми поселениями и с видом на поля, в месте, где когда-то стоял Императорский дворец. Так родился Дзюракутэй, «Дворец всех удовольствий», который был разобран в 1595 г. и остатки которого ныне составляют гордость Ниси Хонгандзи — прибежища монахов Икко, которым Хидэёси в 1591 г. разрешит вернуться и поселиться рядом со столицей, что давало возможность изгладить память о былых драмах, а также лучше контролировать их потенциальных участников.

В самом деле, хоть этой пышной резиденции давно не существует, остались изображения на ширмах, столь модных в конце XVI в. и в первой половине XVII в.: на фоне золотых облаков и в ярких красках они представляют великолепие Киото, наконец восстановленное, и рассказывают о жизни в его окрестностях, где в густых лесах прячутся очаровательные долины, освежаемые поющими родниками и горными реками. Один из таких экранов более подробно изображает жилище Дзюракутэй, гордость тогдашнего Киото, в городе со множеством дворцов: защищенные циклопическими стенами, грозный облик которых смягчает легкая тень сосен, эти дворцы отражаются на глади прудов или рвов. Военное назначение, конечно, никуда не делось, его олицетворяет донжон, но он превратился в воздушный павильон, взмывающий на четыре-пять этажей или выше; его конек гордо венчают два золотых дельфина, в то время как блестящая черепица, серая или синеватая, тускло мерцает под небом, обличья которого бывают самыми разными. Валы, потерны, дозорные пути принимают здесь облик сказочных украшений; стены, тщательно покрытые белилами из порошка, получаемого при перемалывании раковин, с окнами, которые затенены решетками с бесчисленными и изысканными рисунками, выражают уверенность в том, что для Киото настал мир.

В Дзюракутэе они также славят бесподобное богатство хозяина, велевшего их воздвигнуть: входные двери с тяжелыми медными створками поворачиваются на двух железных столбах, донжон усыпан звездами, по черепице крыши мчатся тигры с отделкой из драгоценных камней и драконы, словно бы кричащие в воздух, во всех главных воротах есть два прохода, для экипажей и для пеших, личная резиденция Хидэёси крыта, в традиционной японской манере, деревом, но притом изысканным кипарисом, наконец, ансамбль включает то, что необходимо любому сеньориальному дворцу, — помещения для чая, помещения для любования луной и сцену для театра но, расположенную в саду.

Что можно сказать об интерьере? На раздвижных стенах, покрытых позолотой и серебрением, скачут тигры и львы или же расцветают цветы четырех времен года, последовательность которых при переходе из комнаты в комнату соответствует совершению церемоний в зависимости от месяца. Хидэёси выбрал лучшего мастера, которого смог найти и который уже показал свой талант в Адзути, дворце его господина, — Кано Эйтоку (1543–1590).

Вокруг, внутри ограды и за оградой, поселилась семья и основные вассалы — к северу, югу и западу от резиденции (с востока простирался город). Во многих из этих сеньориальных домов, часто рассчитанных на многие сотни жителей, также были чайные павильоны и подмостки для но. В 1591 г. Хидэёси еще расширит квартал своей резиденции, велев снести все городские постройки, отделяющие его от императорского дворца, расположенного параллельно ей, но с другой стороны столицы, на востоке.

Жителям предложат очистить территорию в несколько дней; они должны будут разобрать свои жилища, сделанные из легких деревянных, бамбуковых или глинобитных конструкций, и заново их поставить в другом месте, по возможности в кварталах, где никто никогда не хотел селиться, — например, в Нисидзине, квартале ткачей, расположенном на северо-западе.

Как любитель архитектуры Хидэёси не мог отказать себе в удовольствии перестроить столицу. После десятилетий войн и переменчивой удачи она в этом очень нуждалась. Благоустройство проспектов, перенос больших храмов — перемены из года в год пробивали себе дорогу. Как и можно было ожидать, обычные увеселительные заведения, на появление которых с готовностью соглашались, занимали немного места и служили прикрытием для военного аспекта того, чему предстояло стать градостроительным планом современного Киото.

Как в давнее время, в эпоху созидания Хэйан (794), Хидэёси выдворил за стены города обременительные монастыри, стратегическое значение стен которых он понимал лучше, чем кто-либо; монахи сект Нитирэна, Дзёдо, дзэн, Тэндай должны были за свой счет организовать переселение и обосноваться в местах, где лишь новейшее расширение города создает впечатление, что они входят в городскую черту. Смятение, вызванное этой политикой, ничуть не затронуло традиционных крупнейших святилищ, чья история в большей или меньшей степени сливалась с историей Японии, поскольку они изначально были возведены далеко от центра: так, Нандзэндзи, Тофукудзи, Сёкокудзи, Кэнниндзи, Тодзи, Дайгодзи, Рокухара Мицудзи, Мёхоин, Сандзюсангэндо не шелохнулись, тем не менее все они получили субсидии на реставрацию и улучшение.

Хидэёси желал не потрясений, а опять-таки стремился к восстановлению ортодоксального порядка: с IX в. японские суверены пытались, успешно или безуспешно, заставить уважать строгое разделение светской и духовной властей.

Те же военные соображения побудили наконец построить городскую стену Киото, которая, хоть и входила — по китайскому образцу — в изначальный план, до сих пор не была возведена. Решение этой огромной задачи, провозглашенной в 1591 г., растянется на пять месяцев и завершится постройкой странного сооружения, скорее имевшего символический характер, чем реально защищавшего город. Но пока что Хидэёси вынашивал другие планы, более срочные, на его взгляд, — установки гигантского Будды, колоссальной бронзовой статуи, сравнимой с той, которая с VIII в. составляла гордость Нара, и еще более важный — возведения нового замка Осака.

То, что Хидэёси обосновался в Осаке, было не случайностью. Его поселение там в самом деле соответствовало определенному количеству военных, исторических и экономических императивов. Осаку прикрывает залив, хорошо защищенный, откуда можно контролировать движение во всей восточной части Внутреннего моря; эта выгодная позиция делает ее лучшим выходом к морю из областей Киото, Нара, Ямато, словом, из всего сердца старой Японии. Это место действительно производит сильный эмоциональный эффект: окружающая равнина усеяна как возвышенностями, поросшими лесом, так и искусственными холмами, венчающими могилы суверенов древности. В эпоху Хидэёси еще не знали, кому их приписать, и путники, используя выражение туманное, но отмеченное той меланхолией, которая благоприятствует мечтам, говорили о «заброшенных могилах Нанива» (Нанива но ара хака) — разве могли они себе представить, что это погребения могущественных военных вождей железного века? Ведь для японца XVI в. Осака прежде всего была священным местом — тем, где в 593 г. заложили первый буддийский храм Ситэннодзи, «Храм четырех царей-хранителей», а потом император Котоку (царствовал в 645–654 гг.) основал Нанива, свою столицу. Но император Котоку — это величайший законодатель Японии, давший ей первый после «Конституции Сётоку-тайси» набор установлений и законов в китайском духе, взаимодействие которых дало возможность для расцвета богатых культур, сначала Нара, потом Хэйан; словом, это было особое место, где прошел весь период вызревания исторической Японии. Со смертью императора Котоку двор покинул это место в соответствии со старинной японской традицией: по правилам синто всякое место, оскверненное смертью, становилось нечистым, во всяком случае, даже если провести обряды очищения, не годилось для дальнейшего проживания императора — источника и символа жизни всего сообщества. Поэтому Нанива оставили, как поступали и дальше со всеми императорскими дворцами и всеми столицами, пока в 710 г. двор не обосновался в Нара: правительственные механизмы стали слишком громоздкими, чтобы перемещать их с каждым поколением.

Представляется вероятным, что Хидэёси оценил историческое значение Осаки, тем более что в течение веков на основе порта сформировался значительный город, не столь блистательный, как совсем близкий Сакаи, но разделяющий с ним фундаментально важную роль «чрева» столицы. Более скромный, он изначально не имел замка — в отличие от Сакаи, благодаря чему вел относительно спокойную жизнь мирного торгового города до 1532 г., когда монахи Икко, изгнанные из Киото монахами с горы Хиэй, построили здесь цитадель, Исиямадзё — это с ней Хидэёси от имени своего господина Нобунага боролся до самого 1580 года. Избавившись наконец от Икко и оцененная Хидэёси, Осака наконец сможет вернуться к своему историческому призванию — торговле.

С 1583 г. Хидэёси без конца строил здесь башни, донжоны и крепостные стены; его примеру последовали вассалы, и вот изнутри и снаружи валов выросли жилища, свидетельствующие о высоком положении их хозяев. Такой приток населения придал городу активность, превосходящую все, что он видел до тех пор, и еще несколько лет — как минимум до 1590 г., когда замок будет сочтен «завершенным», — город будет жить в режиме грохочущей стройплощадки.

Однако сегодня от этого великолепия осталась лишь бездушная декорация — бетонный замок: после смерти Хидэёси, в 1615 г., Токугава Иэясу разрушит основную часть крепости, а бомбы второй мировой войны уничтожат то немногое, что от нее оставалось, спалив в одном пожаре все части замка, которые с XVII по XIX век восстановили Токугава. Но эти драмы выходят за рамки истории «Обезьяны», которая тогда достигла самого славного периода в своей жизни.