Безвылазно просидеть все шесть недель в Нью-Йорке Лавкрафт, разумеется, не смог. В июне, воспользовавшись приглашением своего приятеля Б. Ортона, он отправился погостить на его ферму в штат Вермонт. Здесь Лавкрафт провел две недели, наслаждаясь местными пейзажами, поднимаясь в одиночестве на окрестные горы и помогая многочисленным домочадцам Ортона. Он даже посодействовал мальчишкам с соседней фермы в поисках отбившейся от стада коровы. В конце июня Лавкрафт посетил в Массачусетсе дом своей хорошей знакомой еще со времен увлечения любительской журналистикой — Э. Минитер. Он прожил у нее восемь дней, знакомясь с окрестностями и жутковатыми подробностями местного фольклора, позднее органично вошедшими в состав его рассказов. (В частности, о поверье, будто козодои криками провожают души мертвых на тот свет, Лавкрафт узнал именно в этой поездке.)

В начале июля писатель предпринял длительное путешествие по ряду центральных и южных штатов, где среди многочисленных впечатлений самыми яркими были посещение могилы его кумира Э. По в Балтиморе и осмотр Бесконечных Пещер в Вирджинии. По возвращении он написал для друзей подробные путевые заметки «Обозрение некоторых частей Америки», ставшие первыми в череде лавкрафтовских отчетов о поездках по США и Канаде.

Путешествия, как всегда, положительно повлияли на воображение Лавкрафта, и в августе 1928 г. он создал длинный рассказ «Ужас в Данвиче». (На русский язык переводился также как «Данвичский ужас» или «Ужас Данвича».) Текст явно возник под впечатлением от поездки в Вермонт и Массачусетс. Во всяком случае, заброшенную и вырождающуюся деревню Данвич Лавкрафт поместил именно в «центральной части северного Массачусетса».

Среди обитателей деревни зловещей славой всегда пользовалась семейка Уэтли, которых издавна считали колдунами. К1913 г. из вырождавшейся десятилетиями семьи в живых остались лишь старик Уэтли и его слабоумная дочь-альбиноска Лавиния. На Сретение 1913 г. у Лавинии родился сын, которого назвали Уилбер. Причем при его рождении Уэтли-старший неожиданно произнес странные слова: «Вы сами скоро увидите, каков вырастет парень у Лавинии, коли он пойдет в отца? Уж не думаете ли вы, что только людьми, подобными вам, и населен этот свет?.. Внемлите же — придет день, и вы все услышите, как дитя Лавинии назовет имя своего отца на вершине Часового Холма!»

Уилбер оказался вундеркиндом, к тому же очень быстро развивающимся: «В сентябре 1914 г. Уилберу стукнуло год и семь месяцев, и к тому времени его размеры и развитие вызвали уже настоящую тревогу у окружающих. Ростом он был с четырехлетнего ребенка, а разговаривал бегло и необыкновенно осмысленно». В тринадцать лет он вымахал почти на два метра и, судя по всему, не собирался останавливаться. Внешность его становилась все более и более пугающей — «заговорили о демоническом блеске глаз на его уродливом и совершенно недетском лице». Тем временем старик Уэтли и его внук совершали очень странные манипуляции с домом, где жила колдовская семейка: «Они разобрали перекрытия и, возможно, даже пол чердачного помещения, превратив его в огромное пустое пространство между первым этажом и островерхой крышей старого дома».

Постепенно Лавкрафт начинает вводить в повествовательную ткань рассказа элементы из своей литературной мифологии. Старик Уэтли умирает, но перед тем, как испустить последний вздох, обращается к внуку: «Больше места, Уилли, скоро надо будет больше места. Ты быстро растешь — а это растет еще быстрее. Скоро ты дождешься от него толку, мой мальчик. Откроет тебе ворота к Йог-Сототу, и ты войдешь в них с долгой песнью на устах, а найдешь ты ее на странице 751 полного собрания…» При создании этой сцены Лавкрафт явно вспомнил о поверьях жителей Массачусетса — он описывает, как незадолго до смертного часа Уэтли вокруг дома собираются стаи козодоев. Старик уверяет, что они караулят его душу. И если их вопли прекратятся сразу же после его смерти, значит, затея жутких птиц не удалась. Так и случилось: «Дикие вопли козодоев мгновенно смолкли, и доктор Хаутон, подойдя к безжизненному телу, надвинул дряблые веки на блестящие серые глаза. Лавиния всхлипнула, но Уилбер, вслушиваясь в слабые шумы холмов, довольно ухмыльнулся. “Упустили они его”, — пробормотал он своим густым басом».

Через пару лет умирает Лавиния Уэтли, и Уилбер остается один. Однако он не прекращает странных работ, которые производил на ферме его дед.

Из дальнейшего текста становится ясно, что Уилбер разыскивает определенное издание «Некрономикона». Он пытается получить на время текст, хранящийся в библиотеке Мискатоникского университета в Аркхэме, но старший библиотекарь Генри Армитедж не разрешает сделать это. И почти случайно библиотекарь вычитывает в «Некрономиконе» один пассаж, рассказывающий о Великих Древних и приводящий его в ужас: «Не должно думать, что человек есть либо старейший, либо последний властелин на земле и что жизнь есть только то, что ему ведомо. Нет же — Боги Глубокой Древности пребудут ныне, присно и во веки веков. Не в пространствах, которые нам известны, но между нами ходят Они, неизменные в своем властном спокойствии, лишенные измерений и невидимые для нас. Йог-Сотот знает ворота. Йог-Сотот — это ворота. Йог-Сотот — это ключ и это страж. Прошлое, настоящее и будущее — все в руках Йог-Сотота. Он знает, где Боги Глубокой Древности прорвались сквозь старое и где они прорвутся сквозь него вновь. Он знает, где Они ходили по полям Земли, и где они ходят до сих пор, и почему никто не может увидеть Их в это время. Иногда по Их духу можно определить, что Они где-то рядом, но никому не дано даже представить себе полностью Их внешность, хотя некоторые из вас могут столкнуться с теми, кто ниспослан Ими в гущу рода человеческого; и на Земле можно встретить порою человекоподобных, отличных своею внешностью от классического человека, но и это не поможет вам создать в своем воображении Их истинный облик. Невидимые и смердящие, бродят Они в пустынных местах, где в Их пору произносятся слова и совершаются обряды. Ветер носит их голоса, и земля произносит их откровения. Они сокрушают леса и уничтожают города, но ни лесу, ни городу никогда не дано увидеть поражающую их десницу. Кадат в холодной пустыне узнал Их, но кто из людей знает сейчас, где Кадат? Ледяные просторы Юга и исчезнувшие в океанских глубинах острова скрывают от нас камни, на которых выбита Их печать, но кто видел скованный жестоким морозом город или высокую башню, увитую ракушками и морскими водорослями? Великий Ктулху приходится Им названным братом, но и он может видеть Их только в тумане. Йа! Шуб-Ниггурат! Только по Их духу можете вы узнать о Них. Их руки лежат у вас на горле, но вы не видите Их, и место Их обитания лежит за невидимым порогом, который охраняется. Йог-Сотот — это ключ к замку от ворот, где смыкаются сферы. Человек властвует сейчас там, где некогда властвовали Они; и очень скоро Они будут властвовать там, где сейчас властвует человек. За летом приходит зима. И за зимою приходит лето. Они ждут, могущественные и терпеливые, и скоро вновь пребудет Их царствование».

Именно этот придуманный Лавкрафтом кусок из книги «безумного араба» сыграл столь важную роль в формировании последующей «мифологии Ктулху». Это, пожалуй, единственное место, где четко и ясно объясняется роль Великих Древних в мироздании. Одновременно этот же фрагмент показывает, до какой степени нетвердо Лавкрафт воображал содержание «Некрономикона». В различных рассказах у него дальше будут попадаться ссылки на книгу Альхазреда, но эти ссылки лишь показывают, что Лавкрафт воспринимал этот текст исключительно как антуражный и вспомогательный элемент. Во всяком случае, мифы о якобы записанном им полном тексте «Некрономикона» остаются всего лишь мифами, а последующие произведения, публиковавшиеся под этим названием, — мистификациями и фальшивками.

При помощи этой цитаты Лавкрафт утвердил в своей псевдомифологии Йог-Сотота, очередного из Великих Древних, впервые упомянутого в «Истории Чарльза Декстера Варда». В текстах же продолжателей лавкрафтианы этот монстр из запределья потеснит самого Ктулху. И хотя этот бог-пришелец еще появится на страницах лавкрафтовской прозы, в «Ужасе в Данвиче» заметна тенденция, которая не единожды проявится в более поздних рассказах Лавкрафта — ему было интереснее изобретать новых богов-монстров, нежели спекулировать на образе уже придуманных.

Летом 1928 г. Уилбер Уэтли тайно забирается в библиотеку, где на него нападет собака, охранявшая кампус. В схватке с животным он получает смертельные ранения. Когда же его тело начинают осматривать, то становится понятно, что оно ни в коем случае не является человеческим: «Вид ниже пояса вызвал еще больший ужас, — ибо здесь кончалось малейшее сходство с человеком и начиналось нечто совершенно неописуемое. Кожа, или, лучше сказать, шкура, была покрыта густой черной шерстью, а откуда-то из брюшины произрастало десятка два причудливо изогнутых зеленовато-серых щупальцев с красными присосками… Если бы не черная шерсть на ногах, то можно было бы сказать, что ноги приблизительно напоминали задние конечности доисторических земных ящеров; заканчивались они мощными ребристыми утолщениями, в равной степени не похожими ни на лапы с когтями, ни на копыта».

Однако трагическая смерть Уилбера оказалась лишь прологом к настоящему Данвичскому ужасу. Чудовище, обитавшее в доме Уэтли, вырывается на свободу. Оно невидимо, но обладает ужасной силой, способно крушить дома и легко убивать людей. Монстр укрывается в ущелье Холодных Ключей. Генри Армитедж, расшифровавший дневник Уилбера Уэтли, понимает, что столкнулся с колдовским заговором, угрожающим всему человечеству. Потому что среди полуграмотных строк дневника он прочитал: «Не могу представить, как я буду выглядеть, когда Земля будет очищена от живых существ, что обитают на ней сейчас. Тот, кто пришел с Акло, сказал, что я обрету иные формы, и Саваоф сказал то же, и сказал, что для этого нужно немало потрудиться за пределами этого мира».

При поддержке двух друзей, профессора Райса и доктора Моргана, Армитедж отправляется на возвышенность, находящуюся рядом с Часовым Холмом. Библиотекарь собирается использовать заклинание, при помощи которого он либо уничтожит монстра, либо выбросит его из нашей Вселенной. Одновременно он приготовил порошок, способный сделать чудовище видимым. Когда порошок используют, то перед пораженным свидетелем возникает нечто невообразимое и трудноописуемое: «Больше амбара… весь из каких-то витых канатов… весь в форме куриного яйца… огромный… ног десять, не меньше… жидкий, как кисель… на них огромные выпученные глаза… вокруг них десять или двенадцать ртов, величиной с газовую горелку…» Однако на вершине монструозного тела располагается физиономия, до неправдоподобности похожая на лицо Уилбера Уэтли. Армитедж и его спутники старательно произносят заклинание, и чудовище исчезает, вопя: «Отец! Отец! Йог-Сотот!!!» Финал рассказу подводят следующие фразы: «Но тварь, что мы отправили туда, откуда они пришла к нам, — так вот, Уэтли вырастили ее для свершения самых гнусных злодеяний, задуманных пришельцами из других миров… И не спрашивайте, как Уилбер вызвал ее с небес. Ему не надо было этого делать — ибо это был его брат-близнец, но только похожий на своего отца гораздо больше, чем сам Уилбер».

«Ужас в Данвиче» несомненно страдает логическими и композиционными провисами, которые, например, язвительно отмечали Д. Берлсон и С.Т. Джоши. (Берлсон даже предлагал считать текст пародией, что, конечно же, является полнейшим абсурдом.) Особенно хорошо видны слабость и неправдоподобие победного финала, не свойственного для мировосприятия Лавкрафта, в принципе сомневавшегося в способности людей справиться с угрожающими им космическими силами. И все же фантаст предпочел избрать именно такой вариант завершения истории, вместо того чтобы заставить чудовище сгинуть по необъяснимым причинам, как в «Зове Ктулху». Более того, Лавкрафту очень понравился нарисованный им образ Армитеджа, и он частично отождествлял себя с этим престарелым ученым из Мискатоникского университета.

Привлекательность «Ужаса в Данвиче» для читателей усиливало четкое противопоставление добра и зла, обычно не встречающееся в рассказах Лавкрафта. Среднему любителю «литературы ужасов» значительно легче было воспринять очередную историю о победе людей-героев над силами тьмы, нежели безнадежную и меланхоличную историю о равнодушной Вселенной, населенной непобедимыми и неописуемыми монстрами.

И все-таки, отбрасывая версию о пародийности рассказа, нельзя отделаться от ощущения, что Лавкрафт писал его с не слишком серьезными намерениями. Возможно, он планировал своего рода сводку дежурных ходов и пугающих приемов, использующихся при описании ужасающих существ и к тому же включенных в стандартную сюжетную конструкцию. Ведь в рассказе можно найти параллели с «Великим богом Паном» А. Мейчена (в самой завязке истории Уилбера Уэтли и его брата), «Ивами» и «Вендиго» Э. Блэквуда, «Что это было?» Фитц-Джеймса О’Брайена и «Проклятой тварью» А. Бирса. Однако, начав чисто литературный эксперимент, Лавкрафт увлекся и создал вполне оригинальное и захватывающее произведение, хотя и не без недостатков, порожденных искусственностью замысла.

Впрочем, эти недостатки прошли мимо издателя и читателей. За «Ужас в Данвиче» Лавкрафту не только выплатили крупный гонорар — двести сорок долларов. Рассказ получил восторженный прием у читающей публики и на долгие годы стал одним из наиболее популярных среди всего лавкрафтианского наследия. В простоте — сила.

Заслуживает внимания и то, что «Ужас в Данвиче» Лавкрафт сам отнес к некоему «аркхэмскому циклу». К1928 г. фантасту стало ясно, что ряд его рассказов образуют своего рода сверхисторию, повествующую об «альтернативной» Новой Англии, центром которой является выдуманный им город Аркхэм. На смену беспочвенному и искусственному символизму «страны заповедных снов» окончательно приходит псевдореализм, прочно завязанный на игре с якобы конкретными датами и точно указанными местностями.

Примерно в это же время, в середине 1928 г., Лавкрафт создал очередной юмористический рассказ. Поводом для него стала смешная ошибка, о которой рассказал его старый друг М. Мо, преподававший в школе английский язык. Один из учеников Мо якобы принял указание «Ibid» — «Он же» за имя собственное и приписал несуществующему автору текст «Жизни поэтов». История настолько развеселила Лавкрафта, что он быстро создал фальшивую биографию «прославленного Ибида», автора замечательного и всем известного сочинения «Ор. cit» — «Там же». Пародируя академичные исторические биографии, Лавкрафт не только довел описание судьбы «Ибида» до его смерти, но и «доказал», будто из его черепа сделали сосуд, из которого был помазан на царство Карл Великий. К сожалению, как и в случае с другими юмористическими текстами писателя, «Ибид» лишь доказывает, насколько мир комического был чужд великому мастеру ужасающего. История получилась, может быть, и потешной, но совершенно пустой и не заключающей в себе ничего, кроме натужного остроумия. Впрочем, друзей Лавкрафта рассказ повеселил, и Мо даже предлагал ее послать в какой-нибудь юмористический журнал. Но автор «Ибида» отнесся к этому предложению равнодушно, и текст был издан только после смерти Лавкрафта, в 1938 г., в одном из любительских журналов.

Литературные труды и путешествия на время отвлекли Лавкрафта от рушившейся семейной жизни. А между тем ее крах становился все ближе и все неумолимее. Соне надоело быть женой, с которой супруг общается преимущественно по переписке, и в конце 1928 г. она впервые предложила Говарду развестись. У Лавкрафта это предложение вызвало настоящий шок, и он стал упрашивать супругу передумать. Он писал, что развод сделает его несчастным. Позднее многие считали, что Лавкрафт просто соблюдал «правила игры», согласно которым джентльмен не должен разводиться с женой. Но, скорее всего, дело в другом — Говард все еще продолжал крепко любить свою Соню и искренне не понимал, что ее такая форма любви и такой вариант семейной жизни не устраивает. Соня настаивала, и, в конце концов, Говард смирился с ее решением.

Однако предварительно супругам Лавкрафт пришлось пройти через одну неприятную процедуру. Дело в том, что по законам штата Нью-Йорк того времени развод давался либо в случае супружеской измены, подтвержденной свидетелями, либо вследствие пожизненного заключения одного из супругов, либо в случае его тяжелой душевной болезни. Последние два варианта, естественно, отпадали, и Соня, всегда с презрением относившаяся к светским условностям, согласилась, чтобы кто-нибудь из родственников или знакомых мужа свидетельствовал в суде против нее. 6 февраля 1929 г. тетка писателя Э. Гэмвелл и К.М. Эдди подписали в Провиденсе, в офисе местного адвоката, показания, в которых утверждалось, что Г.Ф. Лавкрафта бросила его жена.

Теперь формальных препятствий к разводу не было. Однако некоторые исследователи (например, С.Т. Джоши) сомневаются, что бракоразводный акт все же состоялся. Что будто бы Лавкрафт до такой степени не мог смириться с мыслью о расставании с женой, что не подписал окончательного судебного постановления. Это кажется маловероятным — уж если Лавкрафт решился, по просьбе Сони, на унизительную процедуру дачи показаний о ее неверности, то не было смысла отказываться и от дальнейших шагов. Он не переставал любить ее и поэтому не мог не отпустить.

Соня Грин прожила долгую и успешную жизнь, была еще раз замужем и скончалась лишь в 1972 г., оставив удивительно теплые мемуары о Лавкрафте. Она оказалась не «бедной», как утверждал Л. Спрэг де Камп, а вполне «счастливой» Соней. И, пользуясь библейским выражением, можно сказать, что умерла «насыщенной днями».

Ничего похожего ни в коем случае нельзя сказать о ее супруге.

Удручающие чувства от окончательного семейного разрыва Лавкрафт попытался заглушить испытанным средством — путешествиями. За весну и лето 1929 г. он посетил девять штатов, о чем позже рассказал в очередных путевых заметках — «Путешествиях по провинциям Америки». А17 августа Лавкрафт впервые в жизни летал на самолете, поднявшись в воздух над заливом Баззардс-Бей в Массачусетсе. Полет привел его в полное восхищение, а воспоминания о нем отразились и в его прозе (например, в романе «Хребты Безумия»).

Другим способом отвлечься от реальности стала сложная, но не слишком творческая работа — речь идет, конечно же, о переделке чужих текстов. В июле 1929 г. Лавкрафт полностью переписал старый рассказ Адольфа де Кастро «Автоматический палач». В обработке текст получил заголовок «Электрический палач» и, по начавшей складываться у Лавкрафта привычке, был дополнен мистическими намеками и ссылками на выдуманную мифологию Великих Древних.

Сюжет в истории де Кастро выглядел достаточно нелепо, и Лавкрафту так и не удалось его исправить. (Да он, как видно, и не очень-то старался.) События в рассказе начинаются с того, что безымянному рассказчику президент горнодобывающей компании «Тласкала» поручает выследить некоего Артура Фелдона, укравшего важные бумаги. Рассказчик отправляется по следам вора, сев на поезд, идущий в Мексику. В купе находится еще один человек, который оказывается зловещим маньяком. Этот безумец якобы изобрел электрический прибор в виде шлема, предназначенный для совершения казней. Своего же попутчика он выбрал в качестве первой жертвы.

Рассказчик замечает, что маньяк-изобретатель помешан на ацтекском прошлом и мифологии, поэтому ему удается на какое-то время «заболтать» убийцу, поддерживая разговор на эту тему. Затем он делает вид, что ему нужно зарисовать прибор, который изобретатель надевает на голову. Главный герой принимается выкрикивать якобы ацтекские имена богов, и безумец присоединяется к нему, произнося: «Йа-Рльех! Йа-Рльех!.. Ктулхутль фхтагн! Ниггуратль-Йиг! Йог-Сотот!..» (Лавкрафт в данном случае намеренно использовал искаженные, будто бы более «ацтекоподобные» формы имен Великих Древних.) Затем сумасшедший впадает в транс, а его аппарат случайно губит собственного изобретателя — шнур затягивается на шее одержимого. После этого главный герой теряет сознание. Когда же он приходит в себя, то ему сообщают, что в купе, кроме него, никого не было. Труп Фелдона позднее находят в пещере, вместе с некоторыми вещами, принадлежавшими герою-рассказчику. Так Лавкрафт попытался придать хоть какую-то логику сюжету рассказа, намекнув, что главный персонаж столкнулся с «астральной проекцией» Фелдона, пытавшейся погубить его столь странным образом.

Абсурдный и алогичный «Электрический палач» тем не менее спокойно вышел в «Уиерд Тейлс» в номере за август 1930 г.

В ноябре 1929 г. Лавкрафт неожиданно заводит еще одно полезное знакомство по переписке. Он начинает общаться с Б.К. Хартом, журналистом из «Провиденс джорнэл», ведавшим в этом издании колонкой, посвященной проблемам литературы. Когда Харт затеял на страницах газеты дискуссию, посвященную мистическим рассказам, Лавкрафт отправил ему письмо со списком лучших, по его мнению, историй о сверхъестественном. (В перечень вошли следующие произведения: «Ивы» Э. Блэквуда, «Белый порошок» А. Мейчена, «Белые люди» А. Мейчена, «Черная печать» А. Мейчена, «Падение дома Ашеров» Э. По, «Дом звуков» М. Шила, «Желтый знак» Р. Чэмберса.) Колумнист попросил разрешения список опубликовать, Лавкрафт разрешил, и постепенно между ними завязалась плотная переписка, куски из которой Харт использовал в своих колонках.

Неожиданно возникшее сотрудничество с «Провиденс джорнэл» совпало по времени с последним мощным всплеском поэтического творчества Лавкрафта. Еще в начале года он написал очень любопытное стихотворение «Лес», а уж в конце 1929 г. примечательные стихи стали появляться один за другим. Из-под пера Лавкрафта вышли «Аванпост», «Вестник», «Ост-Индскийкирпичный ряд», «Древний путь». (Последнее формально можно отнести к текстам из «аркхэмского цикла», так как в нем упоминается Данвич.) И наконец, на рубеже года, примерно с 27 декабря по 4 января, Лавкрафт написал группу самых известных мистических стихотворений — тридцать шесть сонетов, объединенных в цикл, названный им «Грибы с Юггота».

Главной и нерешенной проблемой этого цикла, видимо, навсегда останется исходный замысел Лавкрафта — планировал ли он некое единое произведение, объединенное общим замыслом и концепцией, или просто свел в один блок несколько сонетов, похожих друг на друга лишь мистическим настроем и намеками на сверхъестественное? Последняя версия кажется ближе к истине. Особенно если учесть, что Лавкрафт легко соглашался печатать стихотворения из «Грибов с Юггота» по одиночке. Он также не единожды размышлял о необходимости дополнить цикл еще несколькими сонетами.

Пожалуй, «Грибы с Юггота» в наибольшей степени оказываются связаны с главной творческой стезей Лавкрафта — с его прозой. Некоторые сонеты напрямую отсылают читателей к уже написанным рассказам (например, «Ньярлатхотеп» — к одноименному тексту 1920 г., а «Отчуждение» — к «Загадочному дому на туманном утесе»), образы из других будут использованы при создании более поздних текстов. (Вплоть до названия всего цикла, которое окажется весьма оригинальным образом обыграно в рассказе «Шепчущий в ночи».)

Однако сонеты из «Грибов с Юггота» все-таки ближе к текстам того периода творчества Лавкрафта, когда он и в прозе больше ценил туманные намеки и символы, нежели открытые и жесткие картины ужасающего, которым наполнены рассказы псевдореалистического периода. Самые жуткие подробности как бы растворены и смягчены в колеблющемся тумане поэтических строчек, как это, например, сделано в сонетах «Лампада» или «Голубятники».

Сонеты из «Грибов с Юггота» оказались наиболее совершенными стихотворными произведениями Лавкрафта и одновременно прощанием с попытками всерьез идти по «дороге поэтов». Поэзии он окончательно предпочел прозу. Причем прозу, во многих случаях одержимую стремлением подробно и якобы реалистично изобразить неописуемое, немыслимое, то, что изначально не может быть правдоподобно обрисовано.

При этом Лавкрафт не отказался от попыток публикации «Грибов Юггота» — одиннадцать сонетов были изданы в «Уиерд Тейлс» в 1930 и 1931 гг., пять, при посредничестве Б.К. Харта, появились в «Провиденс джорнэл». Еще ряд стихотворений можно было обнаружить на страницах различных периодических изданий, преимущественно любительских, пока, наконец, собрание сонетов не было опубликовано целиком в 1943 г.

Переработка чужих текстов отнимала много сил, особенно когда Лавкрафт невольно увлекался текстом и принимался не столько переделывать исходное произведение, сколько создавать на его базе собственное. Так и произошло с повестью «Курган», основой для которой послужило очередное сочинение Зелии Бишоп. Она прислала соавтору даже не полноценный текст, а только наметки сюжета о безголовом призраке, появляющемся на вершине кургана в Оклахоме. Отталкиваясь от столь скромного посыла, Лавкрафт сумел создать в конце 1929 г. сложное и увлекательное мистическое произведение величиной более чем в двадцать пять тысяч слов.

Напряженная атмосфера ожидания ужаса возникает уже в первых абзацах повести: «Прошло совсем немного времени с тех пор, как развеялась дымка таинственности, некогда окутывавшая западноамериканские земли. Такое положение вещей, на мой взгляд, во многом объясняется тем, что сама по себе американская цивилизация еще слишком молода… Давно замечено, что европейцы гораздо лучше нас, американцев, улавливают самый дух незапамятной древности; отчетливее воспринимают глубинный ток жизни. Всего пару лет назад мне довелось читать работу одного британского этнографа, так описавшего штат Аризона: “…туманный край, полный легенд и седых преданий… тем более притягательный вследствие своей неизведанности — древняя, ожидающая своего часа страна”».

Дальше в тексте описано, как излюбленный Аавкрафтом анонимный герой, археолог по специальности, прибывает в городок Бингер в Оклахоме. Главной достопримечательностью этой оклахомской глубинки является курган, находящийся на его окраине. С этой возвышенностью, то ли искусственной, то ли естественной, связана странная легенда: днем на вершине холма появляется сгорбленный призрак индейца, а ночью — мертвая индианка без головы, носящая с собой голубоватый факел. Утверждали, что индеец убил женщину ради ее золотых украшений и закопал на вершине холма. Теперь же призрак убитой не дает покоя и преследует призрак убийцы. Археолог приехал, дабы выяснить, что именно скрывается за этой древней историей. Общаясь с местными жителями, среди которых можно обнаружить и Бабушку Комптон, известную по предыстории «Проклятия Йига», главный герой узнает об ужасных случаях, связанных с курганом. На протяжении ряда лет на его вершине пропадали люди, а призраки действительно существуют, и каждый сможет их заметить и днем, и ночью. Что тут же и подтверждает сам главный персонаж: «В то же мгновение я увидел искорку, которая не была звездой, — голубоватый светлячок, колыхавшийся на фоне Млечного Пути у самого горизонта, более зловещий и угрожающий, чем угрюмая пустота небес над головой».

Археолог начинает раскопки на вершине кургана и быстро натыкается на странный цилиндр, внутри которого заключена рукопись, написанная на архаичном испанском XVI в. Вернувшись в город, герой повести, вместе со своими местными знакомыми, принимается за чтение текста, принадлежащего перу конкистадора Панфило де Замаконы.

Этот испанский искатель приключений, родившийся в Астурии и перебравшийся в 1522 г. в Новый Свет, в 1540 г. принял участие в экспедиции Франсиско Васкеса де Коронадо, разыскивавшей легендарные золотые города Сиболы. После долгих странствий Коронадо и его сподвижники так и не нашли золота, «всего лишь» открыв Большой каньон и реку Колорадо. Однако Замакона, подружившись с индейцем по имени Разъяренный Бизон, узнал у него, что золотые города существуют, но находятся под землей. Разъяренный Бизон пообещал конкистадору показать проход к городам, но идти с товарищем в земные глубины наотрез отказался.

Индеец оказался честным проводником, и Замакона, проблуждав по подземельям, украшенным изображениями Йига, проник в обширную подземную полость, большую, чем любая из известных людям пещер. Пробираясь по подземному миру, конкистадор заметил каких-то странных существ, вызвавших у него приступ безотчетного ужаса и отвращения. Он поспешил укрыться от чудовищ в заброшенном храме, после чего пережил настоящий шок — все в здании было сделано из золота. Исключение составляет только странный жабоподобный идол на алтаре. Так в «Кургане» Лавкрафт принимается за все более любимую литературную игру в конструирование мифологии — ведь идол окажется изображением бога Цатоггвы (в другом варианте передачи на русский — Тсатоггуа), придуманного К.Э. Смитом. А из дальнейшего текста повести выяснится, что в подземном мире поклоняются не только Йигу, но и Ктулху, известному здесь под несколько упрощенным именем Тулу.

Проснувшись наутро, Замакона услышал человеческие голоса за дверью храма и быстро открыл ее. Он встретил группу «примерно в двадцать человек, вид которых не вызвал у него тревоги. Они выглядели как индейцы, хотя одеждой и тем более короткими мечами в кожаных ножнах не напоминали ни одно из известных племен. Вдобавок их лица имели множество малоприметных отличий от типично индейских». Сначала общение не налаживалось, но вскоре Памфило де Замакона с удивлением понял, что может воспринимать мысли собеседников. Так он познакомился с первым из череды чудес подземной ойкумены. Чудовища же, от которых спрятался конкистадор, назывались «гаайотны» и использовались подземными жителями в качестве верховых животных.

Так началось путешествие Замаконы по удивительному подземному миру К-ньян. Его человекоподобных жителей некогда привел с другой планеты великий Тулу, осьминогоподобный монстр, считавшийся главным богом местного пантеона. Как ни странно, но в описании социального устройства К-няна у Лавкрафта начинают сквозить нотки сарказма и даже социального критицизма. «Генотип общественной верхушки сложился в результате длительного отбора и эволюции — нация прошла через период технократической демократии, где каждый имел равные возможности, но впоследствии часть людей обратила мощь своего интеллекта в орудие власти и подавила жизненные инстинкты основной массы». Впрочем, подобный пессимистический взгляд на перспективы развития технической цивилизации не был в новинку для Лавкрафта и уже не единожды возникал в его письмах конца 20-х гг.

Описание упадка К-ньяна тесно связано и со столь важной для писателя темой деградации и вырождения, которой он отдал немало места в своих ранних текстах. Только теперь распад поразил не один проклятый род или семейство, а целую цивилизацию, замкнувшуюся на себе и принявшуюся потакать худшим побуждениям своих членов. Вот как Лавкрафт описывал типичные ежедневные занятия обитателей К-ньяна: «Распорядок дня следовал по накатанному образцу: утреннее опьянение спиртами или наркотическими субстанциями, пытки рабов, дневные сновидения, гастрономические и чувственные оргии, религиозные службы, экзотические эксперименты, художественные и философские дискуссии и далее в том же духе».

Но при этом в подземном мире сохранялась высокоразвитая наука, в полном соответствии с известным высказыванием фантаста А. Кларка, больше всего напоминающая магию. Особенно Замакону поразило умение обитателей К-ньяна дематериализоваться и проходить сквозь твердые тела. Конкистадор начал активно изучать и использовать это умение, после чего смог пробираться в другие, более глубинные подземные области — даже в темную бездну Нкай, откуда некогда явился Цатоггва.

Опасаясь жестокости и непредсказуемости подземных жителей, Замакона решил бежать наверх, заручившись помощью влюбившейся в него обитательницы К-ньяна по имени Тла-Йуб. Она уверила конкистадора, что знает заброшенный выход из подземного царства, находящийся на вершине забытого кургана. Однако при попытке побега Замакону и его спутницу схватили стражники. Испанца на первый раз простили, а вот Тла-Йуб, подвергнув изощренным пыткам, казнили. Тело несчастной после смерти превратили в «вайм-баи» — движущийся обезглавленный труп, принужденный вечно охранять выход из глубин земли.

И все же неудача не смирила Замакону. В последних словах своей рукописи он замечает: «Сейчас или никогда; я должен бежать!»

Прочитав все это, главный герой «Кургана» оказывается перед неразрешимым вопросом: что перед ним — изощренная мистификация или невероятная правда? Он решает продолжить раскопки, однако почти сразу же проваливается в глубокое подземелье, где сталкивается с существом, заставившим его не только поверить в историю Замаконы, но и в ужасе бежать с кургана. Он видит «отвратительный труп — обезглавленный, лишенный рук и ступней ног», на груди которого вырезана надпись на искаженном испанском: «Схвачен по воле К-ньяна, направлявшей безголовое тело Тла-Йуб». Отважный конкистадор навсегда остался хранителем жуткого кургана и его ужасных тайн.

Лавкрафту удалось создать замечательную вещь, сравнимую со многими его оригинальными работами. «Курган» стал предвестником более поздних лавкрафтовских произведений, вроде «Хребтов Безумия» и «За гранью времен», где также описывались истории целых цивилизаций на протяжении почти необозримых промежутков времени. Одновременно он оказался очередным торжеством принципов псевдореализма в творчестве Лавкрафта — все, начиная от упоминания об участии Замаконы в экспедиции Коронадо до конкретных дат жутких событий, якобы происходивших на рукотворном холме, работает на атмосферу текста, нагнетая ауру внешнего правдоподобия. А вот с публикацией «Кургана» дело не заладилось — Ф. Райт отверг текст как слишком длинный для одного выпуска «Уиерд Тейлс». В результате повесть была издана лишь в ноябре 1940 г., после того, как О. Дерлет ее сильно сократил и отредактировал.

Труды по приведению в порядок чужих текстов все же не помешали Лавкрафту в первой половине 1930 г. предпринять ряд новых путешествий по США. А странствия, в свою очередь, породили художественные тексты — заметки об увиденном, вроде «Описания Чарльстона», созданного после посещения писателем этого города в конце апреля — начале мая 1930 г. В ходе этой же поездки, но уже в Ричмонде Лавкрафт взялся за обработку нового произведения от Зелии Бишоп — рассказа, получившего позже название «Локон Медузы».

Следуя духу современной политкорректности, этот рассказ принято ругать за якобы проскальзывающие в нем расистские намеки. Натянутость и странность подобных обвинений кажется совершенно ясной, если вспомнить, что Лавкрафт не только никогда не скрывал своих расистских взглядов, но и вполне четко их высказывал. А в «Локоне Медузы» упоминание о негритянской магии и финальное замечание о том, что главная героиня, «пусть в неуловимо слабой степени, была негритянкой», служат лишь антуражным моментом, подчеркивающим, что события рассказа разворачиваются в южном штате.

В начале произведения заплутавший главный герой случайно натыкается на почти заброшенное поместье Риверсайд. Однако в обветшалом доме все еще живет его хозяин, Антуан де Русси, радушно принимающий незваного гостя. Де Русси рассказывает путешественнику жуткую историю о неудачном браке, погубившем его сына, художника Дэниса. Дело в том, что француженка Марселина Бедар, на которой женился молодой наследник поместья, была вовсе не человеком. Она оказалась чудовищем, обладающим живыми змееподобными волосами (отсюда и название рассказа). Новоявленная Медуза погубила и своего супруга, и его отца, который в финале истории оказывается призраком. Заброшенное поместье, являющееся одиноким путникам на дороге, — это тоже всего лишь мираж над развалинами, обманчивое видение. Зато в его окрестностях, как узнает в финале главный герой, часто видят гигантскую змею, напоминающую жгут густых черных волос.

Даже из пересказа видно, что «Аокон Медузы» ни в коем случае не относится к лавкрафтовским шедеврам. Но все-таки рассказанная писателем история выглядит вполне пугающей, занимательной и явно не заслуживающей ругани, которую у американских литературных критиков принято на нее обрушивать. Хотя из трех сюжетов Зелии Бишоп, переработанных ее соавтором, этот действительно является наиболее слабым и банальным. По какой-то загадочной причине, как и «Кургану», «Локону Медузы» не повезло с публикацией — текст был издан только после смерти Лавкрафта, в январском номере «Уиерд Тейлс» за 1939 г.

Несмотря на укоренившуюся в его душе неприязнь к Нью-Йорку, Лавкрафт посетил его и в 1930 г. Эта поездка больше всего запомнилась ему визитом в Музей Николай Рериха, чьи картины вызвали неподдельный восторг и у Лавкрафта, и у сопровождавшего друга Ф.Б. Лонга. Фантаст был настолько потрясен восточными пейзажами русского художника, что это отразилось в его прозе. В романе «Хребты Безумия» он вспомнит про призрачные руины «первобытных храмов в горах Азии, которые так таинственно и странно смотрятся на полотнах Рериха».

В ходе этой же поездки Лавкрафт познакомился с X. Крейном, одним из наиболее выдающихся американских поэтов 20-х гг. XX в. Крейн произвел на него двоякое впечатление: с одной стороны, фантаст был поражен его умом, остроумием и эстетическим вкусом, а с другой — потрясен тем, что поэт оказался совершенно законченным алкоголиком. Эта болезнь, в конце концов, привела Крейна к гибели — в 1932 г. он покончил жизнь самоубийством.

В начале 30-х гг. оживились контакты Лавкрафта и в среде любительской журналистики. В начале июля он даже посетил бостонский съезд НАЛП. Общение в сумбурной, суматошной, но неизбежно брызжущей энтузиазмом среде издателей и журналистов-любителей заставило Лавкрафта тепло вспомнить о временах молодости, когда он еще только-только начал зани-. маться литературой.

Однако главное путешествие 1930 г. состоялось в конце августа — начале сентября. Лавкрафт впервые покинул территорию Соединенных Штатов! Он отправился в Канаду. Короткое посещение Квебека и окрестностей (на большее не хватило ни времени, ни денег) настолько его захватило, что по возвращении он немедленно засел за подробный путевой отчет. Написанное исключительно для собственного удовольствия «Описание города Квебека» разрослось в процесс работы до ста тридцати шести страниц. В текст были включены зарисовки отдельных элементов архитектуры местных зданий и даже подробный городской план. К сожалению, «Описание…» Лавкрафт, судя по всему, не показывал даже друзьям. Титанический труд, проделанный без малейшего расчета на издание, оказался заброшен и был опубликован лишь долгие годы спустя, почти через сорок лет после смерти автора, в 1976 г.

СОРАТНИКИ И ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

М.Р. Джеймс

Если в отношении некоторых авторов их влияние на Лавкрафта сильно преувеличивается, то в отношении М.Р. Джеймса господствует противоположная тенденция — влияние писателя преуменьшается, а иногда и отрицается вообще. Основание подобным взглядам положил сам Лавкрафт, пару раз высказавшийся о Джеймсе с явным скепсисом. Он познакомился с его первыми рассказами в конце 1925 г., а к началу 1926 г. прочитал все три вышедших сборника рассказов британского автора. В «Сверхъестественном ужасе в литературе» Лавкрафт заметил, что М.Р. Джеймс был «одаренным почти дьявольской силой вызывать ужас, слегка отступая от прозаической повседневности». Он безусловно отнес этого автора к четверке самых великих сочинителей хоррора первой половины XX в.

Монтегю Роудс Джеймс, публиковавший свои беллетристические книги под сокращенным вариантом имени М.Р. Джеймс, родился 1 августа 1862 г. в Англии, в графстве Кент. Детство его прошло в маленьких городках в Саффолке, и впечатления ранних лет жизни отразились впоследствии в рассказах Джеймса. В отличие от лорда Дансени, Мейчена, Блэквуда или самого Лавкрафта он был не профессиональным литератором, а ученым — историком, библеистом и источниковедом. Начав с должности ассистента в Музее Фицвильяма в кембриджском Королевском колледже, Джеймс в конце концов стал директором этого учреждения. Преимущественной областью его научных интересов была апокрифическая иудейская и христианская литература. Свою диссертация он посвятил апокрифическому апокалипсису апостола Петра; его монографии об ветхозаветных и новозаветных апокрифах, опубликованные в 1920 и 1924 гг., сохраняют научное значение до сих пор. Также, занимаясь преподавательской деятельностью в Королевском колледже Кембриджа (с 1905 по 1918 г.) и в Итоне (с 1918 г. и до самой смерти), он опубликовал множество каталогов рукописных собраний, в том числе и хранящихся в библиотеках этих университетов.

Сочинение «рассказов ужасов» М.Р. Джеймс воспринимал как развлечение и способ отвлечься от серьезных научных занятий. Свои тексты он первоначально писал к Рождеству, чтобы, следуя традиции британского святочного рассказа, читать друзьям и родственникам после 25 декабря у камина. (Этой привычке Джеймс придерживался с 1893 г.) Лишь позднее он решился их опубликовать, и первая же книжка «История о призраках от собирателя древностей», изданная в 1904 г., привлекла внимание читателей. Лавкрафт специально отметил, что Джеймс выработал четкие принципы сочинения мистических историй: «В предисловии к одному из своих сборников автор сформулировал три основных правила сочинения об ужасном. История о привидениях, как он считает, должна происходить в знакомых декорациях современного мира, чтобы быть ближе к читателю с его жизненным опытом. В феномене сверхъестественного, кроме того, должно быть заложено зло, а не добро, поскольку автор собирается вызвать у читателя в первую очередь страх. И наконец, нужно тщательно избегать жаргона оккультизма или псевдонауки, иначе очарование случайного правдоподобия исчезнет в неубедительном педантизме».

Хотя на протяжении жизни писателя вышло еще несколько книг, посвященных сверхъестественному, общее число его произведений невелико. Однотомное собрание сочинений, изданное в 1931 г. и названное «Полное собрание историй о призраках от М.Р. Джеймса», насчитывает меньше 650 страниц. Джеймс скончался 12 июня 1936 г.

Многие его рассказы строятся по одной общей схеме — главный герой сталкивается с неким необъяснимым событием (чаще всего — явлением призрака), начинает изучать историю местности или здания, где это событие произошло, и обнаруживает древнюю причину сверхъестественных событий. Лавкрафт так пересказывал содержание отдельных текстов М.Р. Джеймса в «Сверхъестественном ужасе в литературе»: «Предлагая новый тип привидения, он далеко уходит от привычной готической традиции, ибо там большинство привидений были бледными и величественными, и об их присутствии узнавали, лишь увидев их, — а призрак Джеймса тощий, маленький и волосатый — медлительное адское страшилище, нечто среднее между человеком и зверем, — и к нему обычно сначала прикасаются, а уж потом его видят. Иногда зрелище бывает еще более эксцентричным — штука фланели с паучьими глазами или невидимое существо, которое заворачивается в простыни и показывает лицо из мятой ткани… Из написанного мистером Джеймсом трудно выбрать самое любимое или, скажем, типическое, хотя у каждого читателя, несомненно, свои пристрастия в зависимости от темперамента. “Граф Магнус”, безусловно, один из лучших рассказов, изображает подлинную — тревожную и неопределенную — Голконду. Мистер Враксолл — английский путешественник середины девятнадцатого столетия — прибывает в Швецию, чтобы собрать материал для книги. Постепенно его заинтересовывает древний род де ла Гарди, живший недалеко от деревни Рабак, и он начинает изучать все, что о нем известно, а в результате этих занятий его особенно завораживает фигура строителя манора, некоего графа Магнуса, о котором ходят страшные и странные слухи. Граф, который жил в начале семнадцатого столетия, был жестоким хозяином, знаменитым своими наказаниями браконьеров и провинившихся арендаторов. Его жестокость вошла в поговорку, а после его смерти и погребения в гигантском мавзолее, построенном рядом с церковью, стали распространяться темные слухи о странных появлениях графа — как в случае с двумя крестьянами, которые ночью охотились на его территории через сто лет после его смерти. Наутро священник нашел обоих, но один обезумел, а другой умер, и его лицо было ободрано до костей.

Мистер Враксолл слушает истории, которые ему рассказывают, и неожиданно узнает о Черном паломничестве графа, паломничестве в Хоразин, что в Палестине, то есть в один из городов, проклятых Господом, в котором, как говорят старые священники, родился Антихрист. Никто не смеет даже намекнуть на то, что представляло собой Черное паломничество и что за странное существо привез с собой, вернувшись, граф. Тем временем мистера Враксолла охватывает желание исследовать мавзолей графа Магнуса, и, наконец, он получает разрешение войти в него, но в сопровождении дьякона. Там обнаруживаются несколько надгробий и три медных саркофага, один из которых принадлежит графу. По краю саркофага выбито несколько сцен, включая ужасное преследование — испуганного человека преследует в лесу приземистое существо с щупальцами осьминога, выполняя приказ высокого человека в плаще, который стоит на вершине ближнего холма. На саркофаге предусмотрены три массивных железных замка, но один валяется на полу и напоминает путешественнику о металлическом клацанье, которое он слышал за день до посещения мавзолея, когда шел мимо и думал о возможной встрече с графом Магнусом.

Чары мистера Враксолла сыграли свою роль, и он получил ключ от мавзолея для повторного визита, уже в одиночку, во время которого находит второй открытый замок. На следующий день, то есть в последний день пребывания в Рабаке, он вновь идет в мавзолей, чтобы попрощаться с мертвецом. Вновь он думает о том, что неплохо бы повидаться с графом, и, с ужасом видя, что последний замок на саркофаге открывается, падает на пол, а крышка медленно, со скрипом поднимается, бежит прочь из мавзолея, в панике забыв запереть дверь.

Возвращаясь в Англию, путешественник ощущает нечто странное в отношении попутчиков, когда плывет на корабле. Фигуры в плащах внушают ему беспокойство, и он чувствует, что за ним постоянно следят. Из двадцати восьми пассажиров, которых он насчитал на корабле, только двадцать шесть появляются за обеденным столом, а двое не приходят никогда — высокий мужчина в плаще и его спутник, что пониже ростом и тоже закутанный в плащ. Заканчивая морское путешествие в Гарвиче, мистер Враксолл делает попытку сбежать в закрытом экипаже, но на перекрестке вновь видит две знакомые фигуры. Наконец он поселяется в маленьком деревенском домике и все свое время посвящает торопливым записям. На второе утро его находят мертвым, и во время следствия семь присяжных заседателей падают в обморок, поглядев на труп. Дом, в котором он остановился, стоит пустой, а когда его сносят через полвека, то находят в забытом шкафу записи.

В “Сокровище аббата Томаса” английский антикварий разгадывает шифр на окнах эпохи Ренессанса и находит золото, припрятанное в углублении в стенке колодца, расположенного во дворе немецкого аббатства. Однако хитроумный владелец клада приставил к нему охрану, и нечто в черном обхватывает руками шею искателя клада так, что тому приходится отказаться от поисков и призвать священника. После этого каждый вечер искатель клада ощущает чье-то присутствие и чувствует жуткую вонь за дверью своей комнаты в отеле, пока, наконец, священник при свете дня не ставит обратно камень, закрывающий вход в подземную сокровищницу — из которой кто-то выходил по ночам, чтобы отомстить за поиски золота старого аббата Томаса. Закончив работу, священник обращает внимание на странную, похожую на лягушку, резную надпись на старинной крышке колодца и узнает латинское выражение: “Depositum custodi”, что означает: “Храни, что поручено тебе”.

Из других замечательных рассказов Джеймса назовем “Скамейки в кафедральном соборе”, в котором странное резное изображение каким-то образом оживает, чтобы отомстить за продуманное убийство старого декана его честолюбивым преемником; “Ох, свистни, и я приду” — о некоем ужасе, являющемся, стоит дунуть в свисток, найденный в руинах средневекового собора, и “Случай из истории собора” — о древнем захоронении под разобранной кафедрой и о демоне, который наводит на всех ужас и заражает чумой».

При этом, если М.Р. Джеймс не пытался снижать ощущение ужаса неуклюжими потугами на юмор и иронию, «жуткие истории» у него получались превосходными. Была у его текстов и одна характерная черта — писатель заботился о внешнем правдоподобии, приводя точные даты якобы случившегося, указывая конкретные местности и цитируя якобы подлинные документы. Например, рассказ «Похищенные сердца» начинается с характерного зачина: «Насколько мне известно, эта история началась в сентябре 1811 г» Подробное внимание к конкретным деталям характерно и для лавкрафтовских текстов периода так называемого псевдореализма. Внешнюю правдоподобность невероятным событиям дополнительно придавали конкретное время происшествий, приводимое автором, вплоть до часов и минут.

М.Р. Джеймс также укрепил склонность Лавкрафта к совершению подробных исторических экскурсов в предысторию описываемых событий. Запутанные детали из жизни проклятых родов, невнятные предания, связанные с проклятыми местами и зданиями, пугающие цитаты из вымышленных документов — все эти приемы роднят рассказы, созданные двумя мастерами ужасов. Наконец, и герои М.Р. Джеймса своим поведением напоминают многих персонажей Лавкрафта. Они пытливо исследуют неизвестное, смело идут до конца в своих изысканиях и все-таки очень долго (и даже неестественно долго) не могут поверить, что столкнулись с чем-то сверхъестественным.

Истинное же положение М.Р. Джеймса в истории «литературы ужаса» определяют вовсе не скептические, а вполне точные слова Лавкрафта: «Доктор Джеймс, хоть у него и легкий стиль, пробуждает настоящий страх в его наиболее пугающем виде и, несомненно, является одним из немногих настоящих мастеров в своем мрачном крае».