1. «У Коломны бысть им бой крепок». Январь 1238 г.

Первым под Коломну пришел передовой полк воеводы Еремея Глебовича, затем московское ополчение, а через день вся суздальская рать во главе с Всеволодом Георгиевичем. Есть большая вероятность того, что именно здесь молодой князь узнал о разгроме полков Юрия Ингваревича, а также гибели Рязани. И также о том, что монгольская орда идёт на Коломну. Князьям и воеводам было над чем подумать. С одной стороны, резко изменились цели похода, поскольку на помощь идти стало не к кому. Но с другой стороны, лучшего места, чтобы дать бой Батыю, трудно было придумать.

Во-первых, Коломна накрепко запирала удобный путь по Москве-реке в земли Владимиро-Суздальского княжества, являясь к нему своеобразным ключом. Во-вторых, князь Роман отлично подготовил город к обороне: были починены стены и башни, заготовлены запасы продовольствия, а жители города и окрестных деревень собраны в ополчение. Опираясь на городские укрепления Коломны, князья и воеводы могли попытаться остановить нашествие на землях Рязанского княжества и не дать проникнуть монголам дальше. Да и само расположение города, у которого должна была решиться судьба Северо-Восточной Руси, было очень выгодным. Он стоял на месте слияния двух рек – Москвы и Коломенки, был окружён густыми лесами и неплохо укреплён. Помимо крепостных стен и вала Коломна обладала прикрытием из деревянных надолб, затруднявших подступы к городским укреплениям. Надолбы представляли вкопанные в землю толстые деревянные сваи, в один или несколько рядов, между которыми были оставлены проходы.

На военном совете решили не отсиживаться за городскими укреплениями, а дать битву в поле, чтобы в случае неудачи отступить за валы и там продолжать сражение. Дело в том, что сама местность не позволяла здесь монголам применять излюбленные фланговые охваты, провоцируя их на лобовое столкновение. Зато русским спрятать в лесу засадный полк, а затем незаметно вывести его на позицию для атаки было проще простого. Так и решили поступить – пешая рать воеводы Еремея Глебовича и дружина князя Романа перегородили поле, а князь Всеволод с владимирскими и суздальскими гриднями встал в лесу, чтобы в условленный момент ударить по орде. Примчавшиеся дозорные доложили о том, что по льду Оки идут монгольские разъезды, за ними двигаются передовые части, и скоро враг будет у Коломны. Время разговоров закончилось, пришла пора браться за мечи. Князья и воеводы разъехались по своим полкам, и русская рать замерла в ожидании вражеской атаки.

Коломна

Фото автора

* * *

В течение десяти дней тумены джихангира стояли под Рязанью. Хан решил дать отдых своим нукерам, которые были вымотаны битвой с дружинами Юрия Ингваревича и длительным сражением за город. Только 1 января 1238 года Батый покинул окрестности Рязани и повел орду по замерзшей Оке на Коломну. По пути монголы продолжили громить Рязанскую землю, Переяславль-Рязанский, Зарайск и Ростиславль были сожжены дотла. На Муром Батый не пошел, поскольку он лежал несколько в стороне от главного маршрута движения монгольского войска. Но хан прекрасно помнил, что такой город есть, и со временем планировал заняться им всерьёз. Между тем от Ростиславля по замерзшей Оке до Коломны было рукой подать, и поэтому вряд ли для Батыя и его полководцев было тайной, что там находится русская рать. По большому счету, это было как раз то, к чему хан изначально стремился – бить по отдельности полки князей Северо-Восточной Руси. Рязанцы разгромлены, их стольный город стерт с лица земли, и теперь очередь суздальцев. Батый велел наступать на Коломну.

Передовой монгольский тумен вёл младший сын Чингисхана, молодой, храбрый и горячий хан Кулькан, приходившийся Батыю дядей. Кулькан был толковым военачальником, и недаром именно ему джихангир доверил командование передовыми отрядами. Молодой хан был смел до безумия и любил в нарушение всех монгольских традиций лично принимать участие в бою. Поэтому, когда ему доложили, что у Коломны стоит готовая к бою русская рать, Кулькан сразу понял, что удача сама идёт к нему в руки. Остальные родственники безнадежно отстали со своими туменами, и никто не помешает стяжать Кулькуну великую славу. Одержав победу в этой битве, он всем докажет, что является достойным сыном своего отца.

Выслав вперёд разъезды, которые веером рассыпались по окрестностям, молодой хан велел тысячникам готовиться к бою и стал сосредотачивать свой тумен на берегу Оки. Кулькан не спешил, поскольку знал, что у него достаточно времени, и поэтому готовил атаку на русские полки особенно тщательно. Он считал подарком судьбы, что русские решили сразиться с монголами в открытом поле, поскольку свято верил в то, что его нукеры непобедимы. Однако сведения, которые привезли разведчики, вселили в хана тревогу. Дело в том, что густые леса мешали развернуться монгольской коннице и охватить русские войска с флангов, что со времен Чингисхана было излюбленным тактическим приемом монгольских военачальников. А атаковать в лоб Кулькану очень не хотелось, он прекрасно знал, насколько силён противник в прямом бою. Кулькан помнил битву с рязанскими дружинами, и это несколько охлаждало его энтузиазм. Скрепя сердце, молодой хан принял компромиссное решение – отправил гонцов к Батыю с вестью о том, что русские вышли на битву у Коломны, а сам повёл свой тумен навстречу врагу. Кулькан хотел расстроить русские ряды атаками конных лучников, а когда подойдут остальные тумены, нанести по врагу сокрушительный удар и разбить наголову. Загрохотали монгольские барабаны, и тысячи всадников, натягивая луки, пошли в атаку на великокняжескую рать.

У русских князей и воевод было чем ответить Кюлькану. Вперёд выдвинулись лучники и воины с самострелами. Воткнув в снег большие, в рост человека щиты, они прицелились и дали залп – железный смерч хлестнул по монгольским рядам, и десятки всадников вместе с лошадьми покатились по снегу. Укрываясь от вражеских стрел за щитами, стрелки прицельно били по степнякам, выбивая меткими выстрелами людей и лошадей. Вновь загремели барабаны сотников, и монголы, развернув коней, начали стремительно уходить в сторону Оки, где хан Кулькан строил свои тысячи для новой атаки. Гонцы уже донесли ему, что по реке идут тумены остальных царевичей. Поэтому дядя Батыя решил схитрить и ударить по русским полкам первым. И если что-то пойдёт не так, то можно будет попросить помощи у родственников, а слава победителя русских всё равно будет принадлежать ему. Ведь он первый вступил с ними в бой! Выдвинув вперед тяжёлую кавалерию, Кулькан скомандовал наступление.

Тысячи всадников ринулись в атаку, а хан, в окружении телохранителей, не спеша поехал следом за ними. Видя приближающуюся монгольскую конницу, русские стрелки дали по ней последний залп и, подхватив щиты, стали уходить за шеренги пеших ратников, которые теснее смыкали ряды и уплотняли боевые порядки. Русские полки мгновенно ощетинились копьями, рогатинами и кольями. Монголы с разгона ударилась о строй великокняжеской рати, заколебались, а потом откатилась назад, оставляя сотни исколотых и изрубленных мертвых тел.

Хан Кулькан не поверил своим глазам, когда увидел, что его воины не сумели прорвать русские ряды и отступили. Он хотел уже лично вмешаться, но сотники остановили отход, перестроили нукеров и вновь повели тяжелую конницу в атаку. Монгольская волна в очередной раз накатилась на великокняжеские полки – и снова ратники приняли багатуров на топоры и рогатины. Русские отчаянно кололи, рубили, резали наседавших ворогов, и вал степной конницы покатился назад, устилая истоптанное поле телами павших товарищей. Кулькан впал в ярость и хотел лично броситься во главе своих телохранителей в бой, но вовремя одумался и стал ждать, когда тысячники соберут свои потрёпанные войска. Однако хан осознал, что с одними своими нукерами он не загонит русских в Коломну.

Когда Кулькан увидел, что от Оки идёт тумен Батыя, он решил собрать все силы в кулак и ещё раз попробовать сломить сопротивление суздальских и коломенских полков. Монгольские тысячи всеми силами навалились на русский строй, и сеча закипела по всему фронту. Степняки стремились разорвать вражеские ряды, но противник упорно отбивался и смыкал шеренги, продолжая сдерживать натиск орды. По-прежнему реяли над полками суздальские и рязанские стяги, ратники не щадили себя в бою, сходясь в яростных схватках с монгольскими багатурами. И вновь тумен Кулькана отступил. Кочевники просто не выдержали длительного и упорного рукопашного боя, в котором преимущество было не на их стороне. Боевой порыв нукеров исчез, сменяясь неуверенностью и страхом. Однако пришедший на помощь тумен придал Кулькану храбрости, и он быстро перегруппировал войска. И когда орда в очередной раз ударила по русской рати, строй полков затрещал и стал распадаться на части. Клубы чёрного дыма поднялись в тылу великокняжеского войска и дали знать князю Всеволоду, что его время пришло.

Удар владимирских и суздальских конных дружин был стремителен и неудержим. Разметав оказавшиеся на их пути монгольские сотни, гридни клином прошли сквозь боевые порядки степняков, круша и сминая всё на своём пути. В центре по тумену ударили пешие полки, вражеские ряды смешались, кочевники стали разворачивать коней и обращаться в паническое бегство. Этого позора Кюлькан уже не смог вынести. Выхватив из ножен саблю, он поскакал наперерез беглецам. Пытаясь остановить охваченную паникой толпу, в которую превратилось непобедимое монгольское войско, хан оказался в самой гуще бегущих нукеров, где на него никто не обращал внимания. Кулькан так и не понял, как перед ним оказались суздальские гридни. Он развернул коня, но было уже поздно – страшный удар булавы обрушился на голову младшего сына Чингисхана и поверг его под копыта бешено мчавшихся лошадей.

* * *

Когда Батыю доложили о разгроме тумена дяди Кулькана, хан сначала в это не поверил. Но когда до джихангира всё же дошёл смысл происходящего, он действовал быстро и решительно. Темники и тысячники лично останавливали бегущих к Оке монголов и уводили их в сторону, освобождая место для подходивших войск. Свежие тысячи неожиданно ударили по владимиро-суздальской дружине. В азарте погони за разгромленным противником гридни Всеволода оторвались от главного строя, и теперь наступила расплата. Их зажали превосходящие силы врага и стали брать в кольцо, обходя с флангов и тыла.

Монгольская конница навалились на пешую рать, и под этим страшным натиском русские войска начали пятиться к Коломне. Тщетно Всеволод пытался прорваться к пешим полкам, монголы наседали со всех сторон, и князь решил прорубаться к лесу, где глубокие снега должны были задержать преследующих монголов. Отступавшие воины князя Романа и Еремея Глебовича могли видеть, как владимирский стяг реял над полем боя, затем резко двинулся к лесу, заколебался и упал. Русское воинство охватило отчаяние, поскольку шансов на победу оставалось всё меньше. Между тем смертельная петля вокруг великокняжеских полков затягивалась всё туже и туже. Оправившиеся от столкновения с суздальскими дружинами, монгольские тысячи по льду Москвы-реки двинулись к Коломне, обходя с фланга поле боя. Оценив ситуацию, князь Роман и воевода Еремей Глебович решили увести обескровленные войска за надолбы, укрыться за ними и продолжить сражение.

Но когда полки подошли к надолбам, возникла неразбериха, поскольку проходы между ними оказались слишком узки для такого большого количества ратников. Организованного отхода не получилось, поскольку русское воинство оказалась прижато к надолбам, где часть воинов продолжила бой, а другая часть попыталась уйти за укрепления. Воевода Еремей Глебович, пытавшийся организовать отступление, был убит стрелой, и это имело необратимые последствия. Единый строй распался, суздальские стяги пали, и теперь каждый сражался, как мог, пытаясь спасти свою жизнь. Лишь московское ополчение сохранило строй и сумело не только пройти за надолбы, но и организованно отступить с поля боя. Перейдя по льду речку Коломенку, а затем выйдя через лес на дорогу, ополченцы двинулись к Москве. Шли, отражая налёты монгольских всадников, которые никак не могли окружить москвичей, поскольку стоявшие вдоль дороги засыпанные снегом леса не позволяли степнякам осуществить этот маневр. Да и сумятица, возникшая во вражеском войске после смерти хана Кулькана, благоприятствовала отступлению русских. Воспользовавшись замешательством в расположении противника, с поля боя ускользнули не только одинокие воины, но и целые отряды. Вся эта масса вооружённых людей бросилась либо в окрестные леса, либо на московскую дорогу.

Тех же ратников и дружинников, которые не ушли с поля боя, а продолжали сражаться у надолб и городских валов, монголы расстреливали из луков, а затем атаковали в конном строю. Для князя Романа тоже всё было кончено. Со своими гриднями он прорвался было к Коломне, но тут увидел идущие от Москвы-реки монгольские тысячи и понял, что ему уже не спастись. Собрав вокруг иссечённого и пробитого стрелами рязанского стяга немногих уцелевших дружинников, князь поднял двумя руками свой тяжёлый меч и погнал коня в самую гущу нукеров.

* * *

Битва под Коломной. Русские отступают за надолбы

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

Битва под Коломной является ключевым моментом нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь. Это была попытка великокняжеской рати и дружины Романа Коломенского остановить нашествие на рубеже рязанских и суздальских земель. Попытка не удалась, но, как мы помним, изначальный смысл похода суздальских полков в рязанские земли был несколько иным, поскольку подразумевал объединение со всеми силами Юрия Ингваревича. И только после этого планировалось вступить в битву с Ордой. По независящим от суздальцев причинам этого не произошло, и Коломенское сражение явилось следствием тех решений, которые принимались прямо на месте, исходя из сложившейся обстановки. Поход рязанского князя Юрия Рязанского против монголов был спонтанным и стремительным, и поэтому коломенская рать князя Романа в нём не участвовала. Роман Ингваревич, как и было задумано изначально, оставался у Коломны, дожидаясь подхода великокняжеских полков. Можно предположить, что первоначальная задумка заключалась в том, чтобы вся рязанская рать обороняла столицу, дожидаясь помощи от Георгия Всеволодовича. Исходили из того, что великий князь не успеет собрать все свои полки за столь короткий срок, а пошлёт войска из тех районов, которые находятся близко к рязанским землям. Поэтому и решили, что коломенский полк присоединится к суздальцам, поскольку для обороны мощных рязанских укреплений имеющихся в наличии сил будет вполне достаточно. Но случилось то, что случилось, и когда князь Всеволод пришёл с полками в Коломну, ситуация изменилась кардинально. Рязань пала, Юрий Ингваревич был убит, а его полки и дружины перестали существовать. Реальной силой оставалась лишь рать князя Романа.

Для самого Романа Ингваревича ситуация складывалась трагически. Ему в любом случае некуда было отступать, поскольку всё Рязанское княжество было разгромлено, а бежать в суздальские земли и становиться князем-изгоем он не хотел. Появление великокняжеских полков Роман мог рассматривать как подарок судьбы, потому что появлялся шанс, что он сможет отстоять свои земли. Однако и у князя Всеволода с воеводой Еремеем тоже не было богатого выбора. Видя, какое сложилось положение дел, они могли отступить к Москве, но в тактическом смысле это ничего не давало. Укрепления Москвы не были мощнее укреплений Коломны, а стратегическое положение последней было куда как выгодней. Отступив к Москве, Всеволод и Еремей Глебович могли притащить за собой на хвосте в великокняжеские земли монгольскую орду, и такая перспектива их не прельщала. А здесь и город готов к обороне, и рать коломенская в бой рвётся, да и местность князь Роман знает досконально, благо все земли в округе ему принадлежат. Очевидно, что именно совокупность всех этих факторов и подвигла Всеволода Георгиевича и Еремея Глебовича, соединившись с Романом Ингваревичем, дать бой Батыевой орде у Коломны.

Сначала определимся с датой сражения. Здесь надо исходить из сообщения В.Н. Татищева о том, что «после взятия Рязани пошли татары к Коломне января 1-го дня» (с. 726). От старой Рязани до Коломны по покрытой льдом Оке будет около 150 км. На пути орды стоял Перяславль-Рязанский, однако в там не было ни князя, ни дружины, которые погибли в битве с монголами под стягом Юрия Ингваревича. Судьба города была предрешена заранее, и вряд ли военачальники Батыя потратили много сил и времени на штурм. Пока несколько тысяч степняков громили Переяславль-Рязанский, остальные спокойно проходили мимо. Орда шла на Коломну, и в данной ситуации никто и ничто не могло остановить это движение. С другой стороны, пару туменов Батый запросто мог отправить на Зарайск и Ростиславль, что он, скорее всего, и сделал. Этим хан достиг сразу двух целей – разгрузил путь по Оке от избыточного количества войск и уничтожил два удельных города Рязанской земли. И теперь монголы подходили к Коломне по Оке с двух сторон – с юго-запада и юго-востока. Столкновение с объединенной русской ратью становилось неизбежным. На мой взгляд, оно могло произойти не раньше 5 января.

Все летописи без исключения отмечают масштабы и ожесточённость битвы: «И встретились они у Коломны, и была битва великая» (Из Лаврентьевской летописи). «А татары, захватив Рязань, пошли к Коломне, и здесь вышел против них сын великого князя Юрия Всеволодовича Владимирского и Роман Ингваревич со своими людьми. Окружили их татары, и произошло сражение, и бились ожесточенно» (Из Тверской летописи). «Батый устремился на землю Суздальскую, и встретил его Всеволод на Колодне, и они бились, и пали многие из них с обеих сторон» (Галицко-Волынская летопись). Софийская I летопись: «И оступиша их татарове у Коломны и бишася крепко и бысть сеча велика» (т. 5, с 212). Можно привести ещё массу цитат, но сути картины они не изменят.

Важнейшим аргументом в пользу того, что сражение действительно приняло грандиозный размах, является смерть хана Кулькана, о которой сообщил Рашид Ад-Дин. Рассказав о взятии Рязани монголами, историк переходит к последующим событиям: «После того они овладели также городом Ике [44]Принято считать, что Ике – это город на Оке, т. е. Коломна.
. Кулкану была нанесена там рана, и он умер. Один из русских эмиров по имени Урман [45]Эмир Урман – князь Роман.
выступил с ратью против монголов, но его разбили и умертвили » (с. 38–39). Кулькан оказался ЕДИНСТВЕННЫМ чингизидом, убитым во время Западного похода, ни до, не после подобного не происходило. Согласно традиции, всё монгольское командование находилось позади боевых порядков, и потому хан мог погибнуть только в том сражении, где были возможны обходные маневры и прорывы боевых построений. Не исключено, что именно смерть Кулькана вызвала ту неразбериху и сумятицу, которая позволила части русских войск покинуть поле боя и уйти на Москву. Примечательно и другое – князь Роман оказался одним из немногих русских князей, кто удостоился быть упомянутым персидским историком на страницах его труда. И явно не просто так. Воинская доблесть коломенского князя произвела должное впечатление на его противников, запомнивших его имя.

Ход битвы свидетельствует о том, что в обороне русские отсиживаться не собирались. Бытует мнение, что русские перед боем соорудили надолбы и хотели из-за них отражать атаки монгольской конницы. Однако это явно не так, в летописях об их сооружении ничего не написано. Тем более, если бы их построили специально для битвы, то за ними бы и сражались, а так битва происходила за линией укреплений, и отступили русские полки именно к надолбам. Этот принципиальный момент отметил В.Н. Татищев: но от великого и несравненного множества сбиты к надолбам градским» (с.727). Василий Никитич подчеркивает, что надолбы входили в систему городских укреплений, а не были сооружены непосредственно перед битвой. Именно у надолб русские понесли самые большие потери, именно там и был убит Еремей Глебович.

Битва под Коломной достаточно подробно описана в Новгородской I летописи старшего извода: «Князь же Юрьи Володимирьскыи тогда посла Еремея в сторожих воеводою, и сняся с Романом; и оступиша их Татарове у Коломны, и бишася крепко, и прогониша их к надолобом, и ту убиша князя Романа и Еремея, и много паде ту с княземь и с Еремеем. Москвичи же ничегоже не видевше». Сравним это свидетельство с той информацией, которую приводит Никоновская летопись: «Татарове поидоша на Коломну; князь же великий Юрьи Всеволодичь посла противу им сына своего князя Всеволода из Володимеря, и съ ним князь Роман Ингворевич Рязанский с силою своею, а воеводу своего Еремея Глебовичя послал князь велики Юрья наперед в сторожах, и снястася со Всеволодомъи с Романом Ингворевичем у Коломны, и ту оступиша ихъ Татарове, и бысть сечя зла зело, и прогнаша их к Надолбом, и ту убиша князя Романа Ингворевичя Рязанскаго, а Всеволода Юрьевичя воеводу его Еремея Глебовичя убиша, и иных много мужей побиша, а князь Всеволод в мале дружине прибеже в Володимерь».

В Никоновском летописном своде Роман Ингваревич назван князем Рязанским. Действительно, после гибели брата Юрия и пленения Олега Красного именно Роман становится правителем Рязанского княжества. Что и было отмечено летописцем. Но вернемся к битве. Как видим, совпадая в главном, летописные свидетельства расходятся в частностях, и если Новгородская I летопись сообщает об отступлении москвичей, то Никоновская о бегстве Всеволода. Что касается московского ополчения, то рассказ о нём есть и в Тверской летописи: «а Москвичи побегоша, ничегоже не видевше» (т. 15, с. 367). Трактовать это свидетельство можно по-разному, но, на мой взгляд, если бы бегство было таким уж безоглядным, как его рисует летописец, то вряд ли кто из ополченцев добрался бы до Москвы. И впоследствии оборонял её в течение пяти суток. Ведь только тем, что в Москве оказалась большая часть спасшихся из-под Коломны ратников, и можно объяснить столь длительную и ожесточённую оборону этой приграничной крепости Суздальской земли. Другого объяснения просто не может быть, поскольку московские укрепления по своей мощи значительно уступали как рязанским, так и владимирским, а срок обороны был примерно тот же.

О том, что во время боя русская рать была рассечена атаками конницы на несколько частей, свидетельствует тот факт, что князь Всеволод ушёл с остатками дружин в стольный Владимир, а московское ополчение и большая часть беглецов – на Москву. В противном случае Всеволод Георгиевич оказался бы в кампании со своим младшим братом и оборонял бы Москву, а не столицу. Но князь ушёл по льду рек на Владимир-Суздальский. Между тем фраза «и оступиша их татарове» в Новгородской I летописи старшего извода свидетельствует о том, что в разгар сражения русские полки оказались под угрозой окружения и были отброшены к надолбам, которые в итоге помешали князьям и воеводам перестроить войско.

Если говорить об итогах сражения, то для русских они были плачевны: Коломна захвачена, объединённая рать разбита, большая часть воинов погибла, а путь врагу в Суздальскую Русь открыт. Мало того, в корне поменялась вся стратегическая ситуация, однако до поры до времени в стольном Владимире об этом не знали. Всеволод появился в столице не раньше 15 января. Это объясняется тем, что после битвы кони у князя и дружинников были сильно истомлены, а взять новых оказалось негде, поскольку они уходили глухими лесами по бездорожью. Оторвавшись от погони, отряд должен был остановиться на отдых, поскольку существовала реальная опасность запалить коней. В дальнейшем также приходилось делать остановки. К тому же гридни были в полном вооружении, и это тоже значительно замедляло скорость движения.

Прибыв в столицу, Всеволод рассказал обо всем отцу, и князь Георгий почувствовал приближение катастрофы. Беда была в том, что полки собирались в Ростове, Ярославле, Угличе, Костроме и Юрьеве-Польском, а не в стольном городе. Во Владимире-Суздальском в данный момент войск не было, поскольку все они ушли под Коломну, где и полегли в битве с ордой. В столице находилась только личная охрана Георгия Всеволодовича, дружины его сына Мстислава и воеводы Петра Ослядюковича, а также уцелевшие гридни Всеволода.

Великий князь подавил охватившую его панику и спешно созвал военный совет. Бояре и воеводы спорили до хрипоты, но к единому мнению долго не могли прийти. Наконец решили послать гонцов к подручным князьям и поторопить их со сбором ратных людей, направить конные дозоры к Москве и начать готовить столицу к возможной обороне. Георгий Всеволодович крепко надеялся на своего сына Владимира и воеводу Филиппа Няньку, которые должны были задержать врага на рубеже Суздальской земли. Отправляя их в Москву, великий князь просто осторожничал, но как теперь оказалось, эта предусмотрительность была очень своевременной. В сложившейся ситуации между столицей и туменами Батыя осталась только Москва.

* * *

Монголам победа под Коломной далась дорогой ценой и большой кровью. Хан Кулькан был убит, его тумен полностью разгромлен, понесли потери и войска остальных царевичей чингизидов. Немало нукеров было ранено. Но Батый рвался к Москве, чтобы закрепить свою победу. Единственное, что останавливало завоевателя, так это то, что его дядю требовалось достойно проводить в последний путь. Скрепя сердце, джихангир был вынужден задержаться у Коломны ещё на сутки. Это решение и вышло хану боком, он даже и предположить не мог, что ему готовит грядущий день.

 

2. «Евпатий, исполин силою». Декабрь 1237 – январь 1238 г.

После достопамятного совета в Рязани у Юрия Ингваревича в начале декабря 1237 года Ингварь Ингваревич отправился в Чернигов к князю Михаилу Всеволодовичу. Ингварь надеялся уговорить дальнего родственника прийти на помощь Рязанской земле. Но в отличие от Романа Коломенского, который поехал во Владимир-Суздальский, его миссия успехом не увенчалась. Михаил Всеволодович не захотел вести полки на выручку соседям. Причину, на которую он ссылался, отказывая в помощи рязанцам, указал В.Н. Татищев. Черниговский князь «извинялся, что как рязанские с ними на Калку не пошли, когда их просили, то и они помогать им и снова в страх вдаваться не хотят» (с. 725). Повод, который придумал Михаил, лишь бы снова не связываться с монголами, был, мягко говоря, дурацкий. Мы уже рассмотрели вопрос о том, почему рязанские полки не ходили на Калку, и что сведений о том, что их кто-то туда звал, в природе не существует. Но дело не в этом. Сам того не подозревая, Михаил Всеволодович неожиданно проговорился и назвал истинную причину отказа черниговских и северских князей рязанским коллегам – трусость. Так и сказал, что они «снова в страх вдаваться не хотят». Михаил Черниговский был участником битвы на Калке и одним из немногих князей, кому удалось убежать с поля боя. С этого времени он и испытывал страх перед монголами. Особенно этот страх проявится во время нашествия Батыя на Южную Русь в 1239 году, когда князь Михаил бросит на произвол судьбы Чернигов и Киев, а сам убежит за границу.

Получив отказ, Ингварь Ингваревич оказался в странном положении. С одной стороны, ему пришла пора возвращаться в Рязань, поскольку все дела в Чернигове были закончены, а его личная дружина необходима на родине. С другой стороны, князю очень не хотелось возвращаться без черниговских полков, на которые его родственники возлагали большие надежды. И тогда Ингварь Ингваревич начал тянуть волынку. Судя по всему, перспектива отсидеться в безопасном Чернигове прельщала его гораздо больше, чем битва с неведомым племенем. Князь Михаил уловил это скрытое желание рязанского родича, а потому не стал чинить ему препятствий, когда Ингварь изъявил желание погостить подольше. Благо зимой князьям есть чем заняться – и меды хмельные попить, и на медведя с рогатиной сходить, и ещё сделать много разных других полезных дел. Одним словом, князь Ингварь домой не спешил, пережидая монгольскую грозу в далёком Чернигове.

Хотя не он один среди правящей элиты рязанской земли решил спастись от общей беды таким недостойным образом. Есть подозрение, что и местный епископ повёл себя в сложившейся ситуации не так, как положено духовному пастырю в грозный час. Летописец прямо пишет о недостойном поведении владыки: «Только епископа сохранил бог, он уехал в то время, когда татары окружили город» (Из Тверской летописи). Подобная информация присутствует и в других летописных сводах. Новгородская I летопись старшего извода сообщает следующее: «а епископа уберег бог: отъехал прочь в тот год, когда рать обступила град». Картина вырисовывается довольно неприглядная, поскольку епископ бросил паству на произвол судьбы и убежал подальше от ужасов нашествия. Однако и здесь есть свои тонкости.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» сообщает противоположную информацию, поскольку в ней говорится о том, что в момент гибели Рязани иерарх находился в городе, где и погиб: «а епископа и священников огню предали – во святой церкви пожгли». Тогда в чем же дело, как быть с сообщением летописей о бегстве епископа из города? Можно предположить следующее. Дело в том, что в феврале 1238 года в Успенском соборе стольного Владимира погиб епископ Митрофан, разделивший участь своей паствы. Он не ударился в бега, как его рязанский коллега. Героическая гибель главы церкви соседнего княжества, а также то мужество и сознание своего гражданского долга, которое продемонстрировали епископы Чернигова и Переяславля-Южного, делало поступок главы рязанской церкви совсем некрасивым. Поэтому, когда рязанский епископ покинул этот мир, в Рязани решили немного подправить официальный летописный свод. Сделали это для того, чтобы их пастырь не выглядел белой вороной на фоне других служителей церкви. Судя по всему, автор «Повести» этим самым исправленным сводом и пользовался. Отсюда и разночтения.

В Особой редакции «Повести о разорении Рязани Батыем» содержится следующая информация: «Епископа же тогда не бысть на Резани, но в Муроме». Получается, что духовный пастырь от греха подальше уехал в Муром и там переждал нашествие.

Но Бог с ним с епископом, он лицо гражданское, человек не военный, и по большому счёту, если исходить из свойств его характера, толку от него при обороне Рязани было бы немного. Князь Ингварь – дело другое, а потому и спрос с него другой. Трусливо отсиживаясь в Чернигове, в то время когда его земля стонала под копытами дикой орды, а тысячи земляков гибли от кривых монгольских сабель, князь давал богатую пищу для размышлений своему окружению. Одним из тех людей, которые входили в ближний круг Ингваря Ингваревича, был воевода его дружины Евпатий Коловрат.

* * *

Брань благочестивых с нечестивым Батыем

Миниатюра из «Жития Евфросинии Суздальской»

Боярин сопровождал князя во время поездки в Чернигов, в «Повести разорении Рязани Батыем» об этом чётко прописано: «И некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Коловрат был в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем». Но! В списке «Повести о Николе Заразском» (в которую входит и «Повесть о разорении Рязани Батыем»), который академик Д.С. Лихачев классифицировал как Редакция основная Б (1-й вид), содержится следующая информация: «И некий от велмож резанских именем Еупатий Коловрат, в те поры был в Чернигове, емля подать своего государя великого князя Ингоревича Резанского» (с. 314). Соответствующие сведения есть и в Риторической редакции «Повести»: «И се от велмож резанских муж некий именем Евпатий Коловрат прииде от Чернигова, тамо собирая дань государя своего великаго князя Георгия Игоревича Резанскаго» (с. 397). Распространённая редакция: «Некий человек от вельможь резанъских именем Ипатий саном Коловрат послан бысть от князя в Чернигов възимати дани» (с. 403). Вопрос: какие подати для своего князя мог собирать воевода во владениях Михаила Черниговского? Ответ – никаких, потому что эти земли не находились в юрисдикции Юрия Ингваревича. Да и сведений о том, что Чернигов платил Рязани дань, нет.

Редакция основная Б (2-й вид) «Повести» аналогичный текст излагает несколько иначе: «И некый от велможь рязаньских именем Еупатий Львович Коловрат в те поры быв в Чернигове съ князем Ингварем Игоревичем у князя Михаила Всеволодича Черниговскаго и емля с своей вотчины подати своего государя великого князя Юриа Ингоревича» (с. 334). В этом сообщении гораздо больше информации, чем в предыдущем. Во-первых, названо отчество Евпатия Коловрата – Львович. Впрочем, данная информация подтверждается и «Мазуринским летописцем», где воевода также назван «Еупатий Лвович Коловрат» (т. 31, с. 70).

Во-вторых, в тексте Редакции основной Б (2-й вид) воевода собирает подати уже со своей вотчины. Честно говоря, тема сбора податей не совсем ясна. Невольно создается впечатление, что здесь Евпатий сознательно отделяется от князя Ингваря, который занимается в Чернигове своими делами, а Евпатий своими. И каждый из них действует сам по себе. Почему так произошло, рассмотрим чуть ниже, а пока я приведу свою версию развития событий.

Боярин Коловрат косо смотрел на поведение князя Ингваря в Чернигове, а когда понял, что тот так и намерен гостить у Михаила Всеволодовича, терпение у Евпатия лопнуло. То, что произошло дальше, прямо вытекало из трусости Ингваря Ингваревича. Воевода рассудил, раз князь не хочет возвращаться в Рязань и вести своих воинов на сечу с Ордой, то это сделает он, Евпатий! Коловрат напрямую обратился к княжеским гридням, призывая их перестать протирать штаны в Чернигове и идти на помощь родной земле, где сейчас великая нужда в опытных ратниках. И часть дружины поддержала своего воеводу. У воинов в Рязани остались семьи, родные, близкие, и в этот страшный час они хотели быть с ними вместе, защитить и уберечь от надвигающейся беды. Пусть князь продолжает распивать меды да девок дворовых тискать, вместо того чтобы вести свою дружину супротив поганых, а они пойдут за боярином Евпатием!

Случай необычный в русской истории, чтобы гридни бросили князя и пошли за воеводой. И пусть немало дружинников осталось в Чернигове, но прецедент был создан. Поэтому можно представить себе состояние Ингваря, когда он об этом узнал и понял, что никакие уговоры и угрозы Коловрата с воинами не остановят. Это было страшное унижение не только в глазах Михаила Всеволодовича, но и всей Черниговской земли. Однако мстительный Ингварь Ингваревич это запомнит и постарается по-своему отомстить Коловрату.

О подвиге рязанского воеводы мы узнаем только из «Повести о разорении Рязани Батыем», поскольку в летописях его имя не упоминается. Когда читаешь «Повесть», то создаётся впечатление, что её первая часть, повествующая о гибели Рязани, написана на основе летописных свидетельств. Зато вторая половина, где рассказывается о боярине Коловрате, по своему стилю очень напоминает былинный эпос и народные легенды. Поэтому можно предположить, что вернувшись после нашествия в Рязань, князь Ингварь мог запретить составителям летописного свода упоминать о легендарном воеводе и его подвиге. Считая, что своим поступком по отношению к нему Коловрат оскорбил всех рязанских князей. Возможно, что так считали и наследники князя Ингваря, поэтому имя героя в рязанские летописи не попало, а из них, соответственно, не вошло и в другие летописные своды. Ничего в этом удивительного нет, ведь постарались же рязанские летописцы сделать героем своего трусливого епископа. А здесь и делать ничего не надо, просто не упомянуть – и все. Зато народная память сохранила имя Евпатия, поэтому легенды и предания о бесстрашном воеводе дошли до автора «Повести». Он их переработал и включил в своё прекрасное произведение.

В Редакции основной Б (2-й вид) «Повести» была сделана попытка реабилитировать князя Ингваря. Как и рязанского епископа. Согласно тексту, когда Евпатий повел дружинников на помощь Рязани, князь отправился за ним следом: «А князь Ингварь Ингоревичь вборьзе же идяше за Еупатием» (с. 334). Сообщение о таком «героическом» поступке Ингваря присутствует только в данной редакции. Вспомним, что именно в ней Евпатий собирает подати, действует отдельно от князя и соответственно ведет на помощь Рязани своих личных дружинников. Получается, что пример воеводы вдохновил Ингваря на подвиги, и он бросился спасать родную землю.

Но в Редакции основной А, когда рассказывается о гибели Коловрата, четко сказано: «Князь Ингварь Ингоревич в то время был в Чернигове у брата своего князя Михаила Всеволодовича Черниговского богъм соблюден от злаго того отметника врага христьянскаго» (с. 295). Об этом же сообщает и Редакция основная Б-1: «Князь Игнварь Ингоревич в то время был у брата своего у князя Михаила Всеволодича Черниговского в Чернигове богом соблюден» (с. 316). Одним словом, никто никуда не спешил, предпочитая отсиживаться в безопасности у родственника. Но оговорюсь ещё раз, это просто моя версия развития событий и не более того, каждый волен соглашаться с ней или нет.

Интересна трактовка поведения Ингваря Ингваревича в Редакции воинской, Вид 1 «Повести»: «А Игорь же Игоревичь убежа ис полков татарских, и прииде в землю Рязанскую. И возжалися о братии своей, и о матери своей Агрепени Ростислановне, и о крепком и силном Еупатии Коловратове» (с. 386). Здесь предельно ясно указано, кто и зачем прятался в Чернигове. Да и печаль Ингваря по своему воеводе, в свете приведенных фактов, вызывает определенные сомнения.

Существует версия о том, что Евпатий Коловрат был язычником. Но это не так. В «Повести о разорении Рязани Батыем», единственном письменном источнике, где упоминается имя легендарного воеводы, по этому поводу сказано ясно и недвусмысленно. Когда воины дружины Коловрата попадают в плен, то джихангир задает им вопрос о вероисповедовании: «Царь Батый нача вопрошати: “Коеа веры еста вы и коеа земля? И что мне много зла творите?” Они же реша: “Веры христианскыя есве”. Трудно представить, чтобы в такой ситуации язычник командовал христианами.

Очень часто, для того чтобы подогнать под свою «теорию» какой-либо исторический факт, некоторые исследователи просто заявляют о том, что письменный источник сфальсифицирован. По их авторитетному мнению. Не имея возможности подтвердить своё «открытие» фактами, они вынуждены прибегать к дешёвой демагогии. Но с Евпатием Коловратом так не получится. Дело в том, что был он не простым смертным, а воеводой княжеской дружины. Для рязанских князей игры с язычеством давно закончились, и если бы они узнали, что Евпатий является язычником, то на арбалетный выстрел не подпустили бы его к этой должности. На дворе стоял XIII век, христианство было государственной религией, и вся правящая элита рязанского княжества её исповедовала. Говорить о том, что рязанские князья симпатизировали язычеству, не приходится. Никейский император вряд ли выдал бы свою родственницу Евпраксию за княжича Фёдора, если бы знал о том, что его будущие родственники не тверды в вере – а узнать это было несложно. Правители Рязани в христианстве были тверды. Если же некоторые их подданные продолжали придерживаться веры в старых богов, то князья старались наставить их на путь истинный. Причём внедряли христианство не только огнём и мечом, но и воздействуя на сознание. Возводили храмы, привлекали священников из Византии, да и чудотворные иконы тоже были не прочь заполучить, о чём свидетельствует «Повесть о Николе Заразском».

Понятно, что тема язычества воеводы встает исключительно из-за его прозвища – Коловрат. Но можно взглянуть на проблему и с другой стороны. Как следует из текста «Повести о разорении Рязани Батыем», воевода был непревзойдённым бойцом, и его ратное мастерство восхитило даже Батыя. Поэтому гораздо логичнее будет связать прозвище Евпатия с его воинским умением. То, что в Европе называли арбалетами, на Руси в XIII веке было известно как самострел. Заглянем в «Энциклопедический словарь» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, где узнаем очень интересную информацию по интересующему нас вопросу: «Самострел (стар.) – название лука, вделанного в деревянную соху (приклад) с полосою (ложею). При стальном луке тетива С. делалась из толстой веревки или из воловьих жил и спускалась с помощью особого ворота, который назывался коловратом самострельным».

Есть и иная версия по поводу прозвища воеводы. «Коло» – славянское слово, обозначающее круг, «врат» – вращение. Исходя из этого, предполагается, что Коловрат был непревзойденным мечником, умеющим сражаться одновременно двумя мечами. Трудно сказать, насколько данный факт соответствует реальности. Но с другой стороны, это только подтверждает догадку о том, что своё прозвище боярин получил за воинское умение.

И конечно имя героя – Евпатий (от греческого имени Ипатий). Это четко прописано в Распространенной редакции «Повести»: «О Ипатии храбром. Некий человек от вельможь резанских именем Ипатий саном Коловрат» (с. 403). Из этого следует, что был воевода человеком крещеным. В Дополненной редакции «Повести о разорении Рязани Батыем» боярин вообще назван «Еупатий Колевратов». Отец Евпатия тоже был христианином, о чем свидетельствует его имя – Лев. Об этом, как мы помним, прямо говорит Редакция основная Б (2-й вид) «Повести о Николе Заразском»: «И некый от велможь рязаньских именем Еупатий Львович Коловрат» (с. 336). Мало того, после своей гибели боярин будет похоронен «в святей соборней и апостолстей церкви» (с. 338). В Редакции «стрелецкой» эта информация звучит несколько иначе, но сути дела не меняет: «Пришедше во свою землю погребоща господина своего и воеводу Еупатия у церкви, положиша честно» (с. 336). Это могло быть только в одном случае – если воевода, так же как и его дружинники, был «Веры христианскыя». Поэтому лично для меня никакой языческой составляющей в истории Евпатия Коловрата нет и быть не может. Впрочем, каждый верит в то, во что ему хочется.

Князь Ингварь благополучно пересидел Батыев погром в Чернигове, и когда схлынула волна нашествия, вернулся в рязанские земли прибирать власть к рукам. Его горестный плач на развалинах Рязани является сильнейшим местом в «Повести», показывая весь масштаб катастрофы, постигшей этот древний русский город. Настораживает одно – не Ингварю Ингваревичу лить тут слёзы, потому что в том, что произошло, есть и его доля вины. Автор «Повести» просто вложил в уста князя свои мысли о рязанской трагедии, поскольку другого подходящего для этого персонажа не нашёл. Тем не менее, именно благодаря монголам Ингварь стал рязанским князем, поскольку все остальные его родственники пали в боях с ордой. Олег Красный томился в плену у Батыя и на Русь вернется только в 1252 году. Так что сидение в далеком Чернигове пошло князю Ингварю на пользу.

* * *

Воевода Коловрат быстрыми переходами вёл свою дружину к Рязани. Двигались со всей возможной поспешностью, делая лишь небольшие остановки, для того чтобы немного отдохнуть и покормить лошадей. Когда вступили в земли княжества и стали попадаться чёрные пепелища на месте сёл и погостов, тревога сжала сердце боярина. Чем ближе к Рязани, тем больше следов монгольского разгула видели ратники, лишь одна выжженная и разграбленная земля была перед ними. И в какое бы селение они не въезжали, везде стояла зловещая тишина. Вдоль дорог присыпанные снегом лежали десятки и сотни окоченевших тел, над которыми кружились стаи чёрного воронья. Отряд ехал по мёртвому краю, где высились остовы обгорелых церквей, лежали в руинах монастыри, где колодцы были забиты телами убитых, а на деревьях раскачивались истыканные стрелами мертвецы.

Надежда на то, что Рязани удалось выстоять, постепенно угасала, и когда до города осталось совсем немного, воевода не вытерпел, погнал коня вперед. Взлетев на речной обрыв, посмотрел туда, где стоял город. Но Рязани не было! Огромное чёрное пепелище темнело там, где совсем недавно стояла и процветала столица Рязанской земли. Где люди, которых Евпатий знал, работали и торговали, справляли свадьбы и веселились на праздниках, жили своей особенной и неповторимой жизнью. И теперь всего этого не было, всё превратилось в дым и пепел. Подъехала дружина, и гридни тоже замерли, поражённые увиденным, а затем как по команде все хлестнули коней и помчались туда, где лежал их родной город, разграбленный и осквернённый, растоптанный и уничтоженный. И взывающий к отмщению.

«И помчался во град Рязань и увидел город разорен, государей убитых и множество народа полегшего: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И воскричал Евпатий в горести души своей, распаляяся в сердце своем» (Повесть о разорении Рязани Батыем). Рухнул привычный и устоявшийся мир воеводы, от прошлой жизни не осталось ничего, лишь высились вокруг Коловрата тёмные развалины теремов да закопчённые громады некогда белоснежных храмов. И везде – тысячи мёртвых тел и стаи бродячих собак, обитающих на пепелище. Ходили дружинники среди руин и звали близких своих, но лишь тишина была им ответом, да ветер свистел, нагоняя снежную метель. Ничего и никого не осталось у Евпатия и его гридней, всё выжег страшный огонь нашествия. И тогда обратился воевода к своим людям, и был он краток – кровь невинных требует отмщения, а степных извергов надо покарать, и покарать так, чтобы помнили до конца своих дней. И дружина согласилась с Коловратом. Из-под груды мёртвых тел извлекли вои рязанский стяг, залитый кровью последних защитников, и подняли его над чёрным пепелищем Рязани – пока хоть один из них жив, жива и рязанская земля!

* * *

После уничтожения города Рязани и разгрома княжества монгольская орда ушла к Коломне. Дружина Коловрата выступила следом, черные пепелища сожжённых городов и сёл указывали путь воеводе. Между тем, заметив всадников под рязанским стягом, из лесов стали выходить беженцы, чудом уцелевшие от монгольских облав. Они не верили своим глазам, видя закованных в доспехи гридней, с большими червлёными щитами. Отряд рязанского боярина стал расти как снежный ком, поскольку в лесах схоронились не только женщины да старики, но и очень много мужчин, которым удалось уцелеть при штурме городов или убежать из плена. Вооружённые рогатинами и топорами, а то и просто дубинами, они присоединялись к дружине и вместе с ней шли по направлению к Коломне.

В Дополненной редакции повести сохранилась информация о том, где и как пополнял Коловрат свою дружину: «И поиде от града и собрал людей – войско себе около Рязани, которых бог соблюдал в селах и в горах. И собрал 1800 человек, и в день неделный учредиша полки, и погнавше вслед за безбожным царем Батыем». Правда, в других редакциях численность ратников обозначена в 1700 человек, но сути дела это не меняет. Евпатий хотел как можно быстрее войти в соприкосновение с противником. Пешие ратники передвигались по заснеженным лесам и полям на санях, нисколько не тормозя движение конной дружины. И всё это время воевода размышлял над планом дальнейших действий. Его полностью захватила задумка, которую он тщательно обдумывал, поскольку рязанский боярин собрался ни много ни мало убить Батыя!

Возможно, что на эту мысль Евпатия натолкнул один из немногих выживших участников битвы рязанских полков с ордой. Тогда Юрий Ингваревич пытался разбить расположившиеся на отдых монгольские тумены поодиночке. И хотя сначала рязанцам сопутствовал успех, всё закончилось катастрофой. Но Коловрат пошёл в своих рассуждениях дальше рязанского князя. Воевода пришёл к выводу, что если бы удар наносился по главной монгольской ставке, то шансов на успех у князя Юрия было бы гораздо больше. Евпатий прикидывал различные варианты атаки на Батыя и в итоге решил, что этот замысел вполне осуществим. Только в случае неудачи шансов на спасение не будет ни у кого – ни у него самого, ни у конных гридней, ни у пеших ратников. Но зато и ставки в предстоящем противостоянии были велики, как никогда – с одной стороны, жизни 1700 человек, с другой стороны, всего одна жизнь, но зато какая! Ведь в случае гибели Батыя весь монгольский поход на Северо-Восточную Русь оказывался под угрозой. И даже если захватчики не повернут сразу назад в степи, то в их стане вспыхнет такая борьба за власть, что мало не покажется никому!

Вряд ли воевода был осведомлён обо всех тонкостях взаимоотношений между царевичами чингизидами, из которых каждый примерял на себя роль руководителя Западного похода. Джихангира, покорителя Вселенной. Зато Евпатий чётко знал одно – последствия смерти Батыя будут непредсказуемы и необратимы. И потому рязанский боярин решил рискнуть.

* * *

Орда Батыя отступила от сожженной Коломны и, перейдя по льду реку Коломенку, оказалась на землях Владимиро-Суздальского княжества. По приказу джихангира были устроены торжественные похороны хана Кулькана, во время которых Батый объявил о том, что на следующий день поведет тумены на Москву. А пока пусть его верные нукеры отдохнут после великой битвы с русскими и подготовятся к новым боям.

Тем временем дружина Коловрата лесными тропами прошла мимо Коломны и оказалась поблизости от монгольских станов. Воевода напоминал хищника, выслеживающего добычу, который ждет, когда жертва утратит осторожность, чтобы сразу же вцепиться ей в горло. Вскоре ходившим в разведку ратникам удалось взять языка. А дружинники сумели этот самый язык развязать, когда прижгли раскаленным железом монгольские пятки. От пленника и узнали точное расположение ханской ставки. Также выяснили, что нападения в лагере никто не ждет, поскольку накануне в большой битве была уничтожена русская рать, а других вражеских войск поблизости нет.

Как только обстановка прояснилась, Коловрат начал действовать. Весь день дружинники и пешие ратники готовились к предстоящему бою, точили мечи, правили топоры и рогатины. Воевода решил ударить ночью, резонно рассудив, что возникшая при этом паника и суматоха будут ему хорошими союзниками. Он отчетливо видел всё неравенство сил, знал, что у врага колоссальный численный перевес, но отступать не собирался. Главное – убить Батыя, а там будь что будет.

Ближе к полуночи дружина начала выдвигаться на рубеж атаки. Ратники прекрасно понимали, на что идут, знали, что в этот раз могут не вернуться с поля боя, но терять им было уже нечего. Нашествие уничтожило всё, что им было дорого. Поэтому для воинов Коловрата главной задачей, которую они поставили сами перед собой, была месть захватчикам. Любой ценой. Именно с таким настроением и подкрадывались рязанские бойцы через засыпанный снегом ельник к монгольскому стану. Дружинники тихо вели коней в поводу, чтобы, не дай Бог, не выдать раньше времени своего присутствия. Лунный свет серебрил покрытое снегом широкое поле, в глубине которого темнел громадный ханский шатёр, обитатель которого являлся заветной целью рязанцев. Евпатий лихо запрыгнул в седло, опустил на лицо стальную личину шлема и приготовился к бою. Следом за воеводой села на коней дружина. Раздвигая копьями ветки, всадники выехали из леса и сразу взяли разбег, устремившись в сторону монгольского стана. Следом за ними, ускоряя шаг, пошли в атаку пешие ратники, чтобы как можно скорее достигнуть вражеского лагеря и поддержать конных дружинников.

Дико кричали монгольские дозорные, гремели барабаны, собирая под бунчуки нукеров и багатуров, которых сотники и десятники строили в боевые порядки. Боярин Евпатий пришпорил коня и, перехватив поудобнее копьё, погнал скакуна в сторону возвышающегося на холме ханского шатра. За ним, прикрываясь большими червлёными щитами, стрелой летели рязанские гридни, по ходу перестраиваясь в ударный клин. Навстречу им рванулись монголы, но дружина, ведомая своим воеводой, прошла сквозь их ряды, как нож сквозь масло. Оставив после себя сотни пронзённых и растоптанных степняков, гридни ринулась дальше, держа направление на шатёр джихангира.

Всё громче и яростнее грохотали монгольские барабаны, новые сотни нукеров и багатуров переваливали через холм и бросались в бой, пытаясь остановить бешеный натиск дружинников. Однако порыв русских воинов был неудержим, сметая всё и вся на своём пути, они прорубали дорогу к ставке Батыя. Следом за конной дружиной, прикрывая её с тыла, стеной шла пешая рать. Под ударами рогатин и топоров вместе с конями валились на истоптанный снег ханские тургауды, будучи не в силах сдержать этот яростный напор. Гридни, изломав копья, схватились за мечи и палицы. Они упорно прорубались к шатру монгольского владыки, который, облачившись в боевые доспехи, соизволил выйти к темникам и нойонам. Хан сел на коня, полагая, что вид джихангира будет вдохновлять нукеров на великие подвиги. Натиск русских сметал лучших ханских бойцов, и стальной клин гридней всё ближе и ближе пробивался к заветному шатру.

Наконец дружина прорвалась к холму, на котором стоял хан, и пошла в атаку вверх по склону. Однако здесь темп её продвижения немного замедлился, поскольку приходилось наступать снизу вверх. Но подоспели пешие ратники, и натиск русских снова усилился. Ударами мечей, боевых топоров и кистеней они положили ханскую охрану в окровавленный снег, и вал рукопашной схватки покатился прямо к шатру, у которого на коне восседал хан. И сердце Батыя дрогнуло. Мало того, что сражение стремительно неслось в его сторону, он наконец сумел разглядеть вражеское знамя – стяг сожжённой и уничтоженной ордой Рязани! Холодный пот потек по спине джихангира. Хан никого и ничего не боялся в этой жизни, но теперь ему показалось, что рязанские воины восстали из мёртвых и пришли мстить за свой осквернённый и погубленный город. А ещё Батый понял, что если сейчас он развернёт коня и помчится прочь, то за ним побегут все его нукёры и багатуры, потому что они думают так же, как и он сам. Хан стиснул зубы и остался там, где стоял, ожидая, как монгольские боги распорядятся его судьбой.

И боги пришли ему на помощь. Они послали хану спасение в лице шурина Хостоврула, командира личной охраны Батыя, непобедимого багатура и лучшего поединщика монгольской орды. Пообещав привести живым грозного русского нойона, Хостоврул рванул из ножен кривой меч и помчался вниз по склону, увлекая за собой воинов отборной тысячи. Растоптав конем и порубив стоявших на его пути гридней, царский шурин прорвался к Евпатию. Но и боярин увидел монгольского багатура, а потому развернул коня и съехался с ним один на один. Могучим ударом Хостоврул разнёс на куски щит Коловрата, но воевода встал на стременах и, перехватив двумя руками меч, рубанул с плеча. Тяжёлый клинок расколол щит, разрубил пластины панциря, прошел сквозь тело багатура и уперся в седло. Коловрат рванул меч, и туловище царского шурина, разрубленное пополам, свалилось с коня на землю по разные стороны.

В ужасе замерли монголы, страх поразил их души. Воевода, видя замешательство врага, пришпорил коня и погнал его вверх по склону холма, прямо на Батыя. Смерть махнула своей косой над головой внука Чингисхана. За малым не добрался Евпатий до хана, пронзённый стрелами пал его конь, но боярин быстро встал на ноги и, схватив в левую руку кривой монгольский меч, бросился на джихангира. Однако перед ним стеной встали отборные тургауды, они своими телами закрывали Батыя, и воевода так и не смог до него добраться. Мало того, он сам оказался в кольце врагов, оторвавшись от дружинников. Со всех сторон кинулись на него отборные ханские телохранители. Дорого продал боярин свою жизнь, рубил и колол он монголов мечами до тех пор, пока не засыпали богатыря стрелами. Как подрубленное дерево упал Евпатий на землю. Но степнякам не дали утащить тело Коловрата и бросить под ноги хану. Прорубились гридни сквозь монгольские ряды, вырвали из рук врага погибшего воеводу и стали пробиваться к лесу.

А Батый всё не мог отойти от пережитого страха. Он по-прежнему оставался у шатра и наблюдал за тем, как оставшиеся в живых после бешеной атаки русские стараются уйти в лесные чащобы. Но шансов спастись у них не было. Подошедшие на помощь джихангиру тумены обтекали с разных сторон русское воинство и отрезали все пути отхода. Тогда остатки дружины Евпатия закрепились на небольшой возвышенности, поросшей редкими деревьями. Сдвинув большие красные щиты и ощетинившись со всех сторон сталью, русские вои отражали атаку за атакой, в которые отчаянно кидались ханские нукеры. Тщетно пытались монголы развалить русский строй, тщетно пытались сбить гридней и ратников натиском бешено мчавшихся коней и засыпать стрелами – рязанцы стояли крепко! Тогда по приказу Субудая притащили осадные машины, подвезли на санях тяжёлые камни и ядра. Раздалась команда, и камнеметы ударили в плотный русский строй. Град метательных снарядов и тяжёлых глыб сметал ратников с возвышенности, от страшных ударов камней раскалывались щиты, а на порушенный боевой порядок смертельным дождём падали тысячи стрел. Десятками валились на окровавленный снег защитники рязанского стяга, наконец, рухнул и сам стяг, накрыв собой погибших дружинников. Битва закончилась, и толпы нукеров хлынули на заваленный телами пригорок, выполняя строжайший приказ Батыя – найти оставшихся в живых и доставить к ханскому шатру.

* * *

Батый был настолько потрясен и удивлён происшедшим, что после боя повёл себя в несвойственной манере и проявил милосердие к пленникам. Никогда до этого монгольский хан подобной сентиментальностью не грешил, а здесь… Он даже не стал предлагать пленным гридням и ратникам перейти к нему на службу, как обычно делал всегда, потому что понимал – эти люди ему служить не будут никогда, им лучше умереть, чем склониться перед ханом. Глядя на тело мёртвого воеводы, джихангир произнёс слова, которые заставили призадуматься его темников, нойонов и тысячников: «Если бы такой вот служил у меня, – держал бы его у самого сердца своего». Завоеватель отдал должное мужеству русского героя, по достоинству оценил его ратное умение и воинскую доблесть: «И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им» (Повесть о разорении Рязани Батыем).

* * *

Всё, что мы знаем о доблестном рязанском воеводе, нам известно из «Повести о разорении Рязани Батыем», которая входит в цикл повестей о Николе Заразском и «Мазуринский летописец». Именно из текста «Повести» можно с достаточной точностью восстановить все подробности последнего боя Евпатия и его беспримерной атаки на ставку Батыя. Попробуем разобраться, где и когда произошла битва легендарного воеводы с монголами.

Автор «Повести» даёт чёткую привязку к месту действия: «И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской». Суздальская земля начиналась сразу за Коломной. Дополнительную информацию нам дает Редакция основная Б (2-й вид) «Повести о Николе Заразском», где сообщается о похоронах воеводы: «Принесоша бо Еупатиа в град Рязань, и срете его сам князь великий Ингварь с епископом, и с останочными людьми. И взя тело его князь великий с множеством народа, и понесоша его на главах честьно, и целова его любезно, и плакашися над ним князь великий со всеми людми. И даша хвалу Богови, и надгробное пеша, и похраниша его в святей соборней и апостолстей церкви генваря в 11 день» (с. 338). Об этом свидетельствует и «Мазуринский летописец»: «и погребоша его честно в соборной церкви генваря в 11 день» (т. 31, с. 70). Если принять эту дату (а не принимать оснований у нас нет), то получается, что временной отрезок, во время которого могла произойти атака на ханскую ставку, очень сжат.

По свидетельству В.Н. Татищева, орда пошла из окрестностей Рязани на Коломну 1 января. Соответственно, с учетом длительности перехода битва могла произойти 5 числа этого же месяца. Минимум в течение суток после сражения Батый должен был находиться в окрестностях Коломны, чтобы похоронить своего дядю Кулькана и привести в порядок потрепанные войска. Но хану было необходимо срочно вести тумены на Москву и тактический успех под Коломной превратить в успех стратегический. Исходя из того, что битва под Коломной произошла 5 января, а на следующий день Батый должен был проводить в последний путь Кулькана и погибших нукеров, то можно предположить, что орда должна была выступить на Москву 7 января. Получается, что битва монголов с дружиной Коловрата произошла либо 6, либо 7 января. На следующий день после сражения под Коломной или же через день. В этом случае отпущенные Батыем русские воины могли привезти тело своего воеводы в Рязань как раз 11 января.

Другим косвенным подтверждением того, что воевода напал на Батыя на следующий день после победы монголов под Коломной, служит следующая фраза из «Повести о разорении Рязани Батыем»: «И внезапу нападоша на станы Батыевы». Это свидетельствует только об одном – монгольская орда расположилась на отдых. И то, что это произошло после труднейшей битвы с русскими, вполне логично, потому что в дальнейшем до самой Москвы никакие ратные труды нукерам не предстояли. Суздальская земля начиналась сразу за Коломной, и чтобы там оказаться, Батыю надо было только перевести орду через речку Коломенку. Что было более естественно, чем оставаться в окрестностях сожженного города, вокруг которого лежали тысячи мертвых тел русских воинов.

Здесь есть один момент, на который стоит обратить внимание. Если бы дружинники с телом воеводы отправились в Рязань пешком, они бы просто не успели прибыть туда к 11 января. Но если они передвигались на конях, то сделать это было вполне реально. И судя по всему, тем гридням, которые повезли тело Евпатия домой, хан коней дал. Джихангир никогда не мелочился, и если что-то начинал делать, то доводил это до логического конца. Как говорил Емельян Пугачев в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина: «Казнить так казнить, миловать так миловать». Косвенно на то, что по приказу хана дружинникам вернули воинское снаряжение, указывает сообщение Дополненной редакции, где Батый говорит своим людям: «И отдайте им серебро, и платье, и оружие, еже с ними взято на них». Трудно сказать что-либо по поводу серебра, но ничего невероятного в том, что вернули коней, нет. В Редакции, распространённой об этих событиях, говорится так: «И призвав царь останок дружины его – даде им тело Ипатиево, и отпусти их с миром во свояси. Они же вземше тело его, искуташа честно, идоша с ним ко граду Рязани» (с. 404). Вряд ли какой из монгольских разъездов, встреченных в пути дружинникам, рискнул бы задерживать людей, которых охраняла воля Батыя.

Интересную информацию сообщает по данному вопросу «Мазуринский летописец». Там четко указывается количество дружинников, отпущенных ханом на волю, – пять. «Батый же похвали Еупатия и повеле отдати тело Еупатиево воином 5-ти человеком, прежде помянутым, и отпусти их с телом Еупатиевым на Рязань» (т. 31, с. 70). Получается, что из всей дружины Коловрата уцелело только пять человек, которые попали в плен во время боя и были допрошены ханом.

Но оговорюсь сразу, это просто моя версия произошедших событий.

Памятник Евпатию Коловрату в Рязани

Скульптор О. Седов. Фото автора

* * *

Разберем некоторые аспекты сражения. О том, что русская атака была неожиданной и вызвала страшную неразбериху во вражеском стане, чётко прописано в «Повести о разорении Рязани Батыем»: «И внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные». Фраза о пьяных и безумных очень точно передаёт ту жуткую панику, которая охватила всю монгольскую ставку, начиная от хана и заканчивая простым нукером. Это в свою очередь свидетельствует о том, что хваленая монгольская разведка дала очередной сбой, а дозоры и караулы проглядели атаку. Произошла она либо ночью, либо перед рассветом, когда часовых сильнее всего клонит в сон.

Другая интересная фраза из текста «Повести» звучит так: «Почудилось татарам, что мертвые восстали». Это можно объяснить тем, что дружина Коловрата сражалась под рязанским стягом. Поэтому можно понять Батыя и его воинов, когда над вражеской ратью они увидели стяг Рязани, от которой оставили «дым и пепел», а население либо пленили, либо вырезали.

Знаменитый поединок рязанского боярина с Хостоврулом прямо указывает на то, что в бой вступила личная гвардия джихангира: «И послал шурича своего Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого. И обступили Евпатия сильные полки татарские, стремясь его взять живым». Именно акцент на том, что полки были «сильные», позволяет предположить, что гвардейцы вступили в бой, когда ситуация стала критической и всё повисло на волоске. Да и ханский шурин бахвалился не просто так, а чувствуя за собой силу. Сам же бой между Коловратом и монгольским багатуром описан так, как будто автор «Повести» расспрашивал очевидца события. Вполне возможно, что немногие ратники, выжившие в этой бойне, впоследствии рассказывали о поединке, и эти рассказы, затем передававшиеся из поколения в поколение, записал рязанский книжник: «И съехался Хостоврул с Евпатием. Евпатий же был исполин силою и рассек Хостоврула на-полы до седла». Именно этот богатырский удар русского воеводы и поверг орду в состояние ступора.

Дальнейший текст «Повести» свидетельствует, во имя чего вся эта атака затевалась: «Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил их нещадно. И ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь устрашился». Вот оно, главное! Фраза «насквозь проезжая» может свидетельствовать только об одном – воевода прорывался к хану через строй монгольских отрядов, которые старались преградить ему дорогу, но успеха не имели. И то, что он храбро и мужественно «ездил средь полков татарских… и сам царь устрашился», прямо свидетельствует о том, что Коловрат едва не прорвался к Батыю, чем насмерть перепугал самого джихангира. Риторическая редакция «Повести» указывает на это конкретно: «Сам же той Евпатий бяше исполин и многих великих силою и любимых Батыем смерти предаде, и в мале самого нечестиваго своима рукама не ял, но множество безсерменскаго воинства убиша» (с. 397). Были у хана основания для паники.

Теперь попробуем разобраться в вопросе, который вызывает набольшие споры: применяли монголы против дружины Коловрата метательные машины – «пороки» – или нет. В «Повести» об этом сказано ясно и недвусмысленно: «И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем ис тмочисленых пороков, и едва убиша его». Под «пороками» русские летописцы подразумевали осадную технику, и поэтому картина становится достаточно ясной. В Редакции распространенной есть интересные дополнения об этом эпизоде битвы: «От страха же и от трепета не можаху битися с ним, и едва некако одолеша его, ибо из большаго оружия убиша его. И расыпаше все воинство его, других же живых поимаша» (с. 404). Здесь подчеркивается, что отряд Коловрата попал под обстрел не простых лучников, а метательных машин, «большаго оружия». И именно этот обстрел привел к тому, что был разбит строй рязанских ратников – «и расыпаше все воинство его».

Со временем переписчики «Повести» постарались приспособить её к современным им реалиям, об этом нам рассказывает Редакция воинская, Вид 1. Получилось довольно оригинально: «И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем из тмочисленных пушек, и едва Еупатия убиша» (с. 386). Смешались в кучу пушки и «пороки». В «Сказании о пришествии на Рускую землю безбожнаго царя Батыя, и как он окоянны разорил Резанское государство» присутствует ещё больше различных адаптаций. Например, в битве Юрия Ингоревича с ордой на стороне Батыя сражаются «сильныя полки турския» (с. 380), а во время осады Рязани: «рано поганыи ко граду придоша, ови со огни, а не с порохи» (с. 380). В дальнейшем тема огнестрельного оружия продолжит своё развитие: «И наведоша на него пушки и многия наряды заряжены, и учели битися, и едва одолеша погании Еупатиево войско» (с. 382). В «Редакции стрелецкой» у Батыя в свите присутствуют «князи, и паши, и мурзы» (с. 366). Как видим, фигурирует даже турецкий элемент. Однако осталось главное – русская дружина была разбита с помощью «пороков», артиллерии XIII века. Это были не тяжелые осадные орудия, которые монголы перевозили в разобранном виде, а гораздо более компактные метательные машины, удобные в транспортировке. В противном случае процесс сборки камнеметов занял бы очень много времени, и неизвестно, чем бы все тогда закончилось.

От Коломны до Москвы – 100 км, гораздо меньше, чем от Старой Рязани до Коломны. Но сражение за Москву, приграничную крепость Суздальской земли, согласно сведениям В.Н. Татищева, началось 15 января. Исходя из этого, можно предположить, что после битвы с дружиной Коловрата Батый приостановил движение орды. Требовалось достойно похоронить очередного родственника (на этот раз шурина) и позаботится о раненых нукерах. Трудно сказать, сколько времени монголы оставались на месте, но именно этой задержкой можно объяснить факт появления орды под стенами Москвы именно 15 января.

* * *

Герб современной Рязани выглядит так: «В золотом поле стоящий князь, держащий в правой руке меч, а в левой ножны. На нем епанча червленая, а платье и шапка зеленая, обложенная соболями». Только многие считают, что никакой это не князь, а защитник Русской земли, легендарный рязанский воевода Евпатий Коловрат. Русский воин, который с залитого кровью поля в Суздальской земле шагнул в бессмертие.

 

3. Московское сражение. Январь 1238 г.

Сражение за Москву – это логическое продолжение Коломенской битвы. Их необходимо рассматривать в едином контексте, поскольку большая часть разбитых великокняжеских полков отступила именно в эту пограничную крепость Владимиро-Суздальской земли. Московское ополчение и остальные войска уходили по лесным дорогам, пользуясь суматохой и неразберихой, что творились у монголов из-за гибели Кюлькана. Князь Всеволод с остатками дружины уходил другим путём. По льду Москвы-реки он шёл до слияния с Нерской, потом по льду Нерской до её истоков, а затем по речке Сеньге до Клязьмы, на которой стоит стольный Владимир. В любом другом случае Всеволод Георгиевич оказался бы в Москве, где вместе со своим младшим братом и воеводой Филиппом Нянькой снова вступил бы в битву с ордой. Но в этот раз князю повезло, и он благополучно ушёл во Владимир, а его повторная встреча с монголами отложилась на более длительный срок.

В Москве узнали об итогах битвы под Коломной и о том, что остатки русской рати приближаются к городу. Князь Владимир и воевода Филипп, понимая, что теперь осада неизбежна, начали действовать быстро и энергично. Московский Кремник, укреплённая часть города, был невелик, и потому часть жителей заставили освободить жильё, чтобы было где разместить прибывающие войска. Большинство москвичей разошлись по избам друзей и родичей, но были и такие, которые покинули Москву. По приказу Филиппа Няньки ратники подожгли посад, лишая тем самым монголов возможности использовать дома горожан. Столбы чёрного дыма поднялись над дремучими лесами, среди которых затерялся маленький городок, последняя преграда на пути орды к стольному Владимиру.

Москва была окружена рубленой стеной из сосновых брёвен, боевые площадки были покрыты двухскатной кровлей. Над стеной возвышались бревенчатые башни, а единственный вход в Кремник вёл через мощную надвратную вежу, выступавшую за линию городских стен. Склоны Боровицкого холма москвичи непрерывно поливали водой, наращивая лёд, чтобы затруднить степнякам подходы к городским укреплениям.

К тому моменту, когда орда Батыя подошла к Москве, стены города были починены, а запасов оружия и продовольствия запасено вдоволь, поскольку времени, чтобы подготовиться к встрече монголов, у князя Владимира и воеводы Филиппа было достаточно. С приходом ратников из-под Коломны шансы на то, что удастся выдержать осаду, возрастали многократно, и руководителям обороны надо было лишь правильно выбрать тактику борьбы с врагом.

Когда отступившие из-под Коломны воины стали появляться в городе, воевода Филипп сразу же начал расписывать их по десяткам и сотням, отводя каждому отряду определённый участок стены и назначая старших из своих личных дружинников. После того как Владимир Георгиевич и воевода опросили многих участников битвы, они пришли к выводу, что сражаться с ордой в чистом поле будет самоубийством. Гарнизону был дан четкий приказ – за стены ни шагу, врага отражать только на линии городских укреплений. Когда князь Георгий новые полки соберёт, один Бог ведает, а за Москвой сейчас открывается прямая дорога на столицу Суздальской земли, где никаких войск нет. Это в Кремнике знали все, от князя до простого ратника. Потому решили стоять до последнего, ведь чем дольше орда будет прикована к стенам крепости, тем больше будет шансов на то, что Георгий Всеволодович успеет собрать рать в северных городах княжества.

Для Батыя отступление русских войск в Москву создало настоящую проблему. Во-первых, вместо того, чтобы идти по следам Всеволода прямо на стольный Владимир, хан был вынужден повернуть тумены на городок, о котором до этого и не слышал. Рассчитывать на богатую добычу в такой глухомани тоже не приходилось, и потому решение о походе на эту порубежную крепость Суздальской земли принималось сугубо из стратегических соображений. Джихангир и его полководцы понимали, что оставлять в тылу боеспособные русские войска во время наступления на вражескую столицу было очень опасно. Во-вторых, тот маршрут, по которому бежал Всеволод, проходил по глухим и нехоженым местам, где было очень сложно провести огромное количество воинов, находившихся под командованием Батыя. Конечно, хан мог бы попробовать это сделать, но с фланга находилась Москва, где засел многочисленный гарнизон. В итоге всё сошлось в одной точке.

14 января стоявшие в дозоре ратники заметили в вечерних сумерках немногочисленные монгольские разъезды. Об этом было немедленно доложено князю с воеводой, и вскоре гул набата разбудил дремавшие под снегом окрестные леса, возвещая людям, что враг, которого ждали, наконец-то пришёл. Битва за Москву началась.

* * *

Защитники Кремника не спали всю ночь и при свете факелов вглядывались во тьму, прислушиваясь к далекому шуму и гулу. Это подходила к городу орда. Когда же рассвело, то русские увидели, что крепость окружена плотным кольцом врагов – ни войти, ни выйти. Но монголы не стали окружать Москву частоколом. Батый осмотрел укрепления и решил, что столь невеликий городок не окажет ему серьёзного сопротивления. Даже несмотря на то что русские собрали в городе значительные силы. Под Москвой собрались все царевичи чингизиды со своими туменами, и хан вполне справедливо полагал, что этих сил более чем достаточно, чтобы сломить сопротивление гарнизона. Как и в Рязани, джихангир не стал вводить в бой осадную технику, рассчитывая захватить город одновременной атакой со всех сторон. Хотел отделаться малой кровью и не размениваться на мелочи. Но у руководителей обороны Москвы был свой план по отражению врага. Сражение под Коломной показало, как опасно вступать в битву с врагом на открытом пространстве, а потому Филипп Нянька и князь Владимир решили вести боевые действия под защитой городских укреплений. За крепостные стены – ни ногой!

Все утро монголы занимались тем, что готовили лестницы и валили деревья в окрестных лесах, из которых тесали бревна, сколачивали большие щиты и навесы для таранов. Тысячи нукеров как муравьи сновали вокруг города, но к стенам не приближались, опасаясь русских лучников. Толпившиеся на укреплениях защитники дивились на огромную монгольскую рать, обложившую Кремник, и показывали пальцами на видневшийся вдали ханский шатер.

Приготовления были закончены, раздались команды тысячников, и орда пошла на приступ. Казалось, что на Москву накатывается гигантская тёмная волна, которая вот-вот захлестнёт Кремник. Но этого не произошло. Ливень стрел хлестнул со стен по наступающим степнякам, и целые ряды атакующих повалились на землю. Прикрываясь большими щитами и деревянными навесами, нукеры упорно карабкались по обледенелым склонам Боровицкого холма, стремясь как можно скорее оказаться вне зоны действия лучников. Достигнув подножия бревенчатой стены, монголы приставили десятки лестниц и полезли наверх, но на толпившихся внизу степняков полетели камни и брёвна, полилась кипящая смола и кипяток. Лестницы, на которых гроздьями висели багатуры, защитники Москвы отталкивали длинными шестами и рогатками. А там, где монголам удалось добраться до бойниц, русские ратники отложили в сторону луки и схватились за мечи и топоры – нукеры один за другим посыпались вниз с разрубленными черепами.

Со всех сторон окружило Кремник лязгом железа и стали кольцо яростной битвы, лютая сеча гремела по всему периметру стен. Монгольские темники сменяли уставшие отряды и посылали в атаку свежие войска, надеясь найти слабое место в обороне. Однако русский воевода умело пользовался тем, что территория, которую защищают москвичи, невелика, а войск, для того чтобы её удержать, у него достаточно. Он тоже посылал новых ратников на смену уставшим бойцам. На землю спустилась ночь, но сражение не затихало ни на минуту. При свете факелов разъярённые нукеры продолжали с воем карабкаться на стены Москвы. Тысячи изрубленных, обожжённых и истыканных стрелами мертвых тел валялись вокруг стен и башен, но натиск орды не ослабевал. Однако русские продолжали ожесточённо биться на боевых площадках и по-прежнему не пропускали врага в город. Наступило утро, но сражение продолжалось с прежней яростью, и пока успехи Батыя выглядели более чем сомнительными. По приказу хана нукеры стали стаскивать к угловой башне Кремника вязанки хвороста и дров, а когда куча достигла внушительных размеров, попытались её поджечь. Но защитники забросали разгорающийся огонь снегом и залили водой.

Джихангир неистовствовал и велел атаковать ворота. Под градом русских стрел степняки упорно толкали таран вперед, и к полудню он достиг городских ворот. Тяжёлый удар в створы сотряс проездную башню до самого основания. Сверху лили смолу, бросали зажжённые факелы и пылающие головни, скидывали тяжелые колоды и камни, но окованное железом бревно продолжало наносить равномерные удары.

Под вечер второго дня створы ворот не выдержали и с треском развалились, открыв степнякам путь в город. Ханская конница хлынула было в тёмный зев надвратной башни, но с разбегу налетела на ощетинившийся копьями и рогатинами строй москвичей. Ратники без устали рубили и кололи вражеских всадников, завалив узкий проход телами людей и животных. Пробираясь через этот завал, пешие нукеры попытались вступить в схватку с защитниками ворот, но княжеские гридни их просто изрубили топорами на длинных рукоятках. Прорваться в город не удалось, и монгольские военачальники поняли, что необходимо менять тактику. Штурм продолжался, а во вражеских станах застучали топоры и завизжали пилы – это китайские инженеры приступили к сооружению метательных машин.

Положение защитников было достаточно тяжёлым, но не критическим, и они по-прежнему удерживали всю линию укреплений, несмотря на потери. Немало ратников погибло, но особенно много было раненных вражескими стрелами. Однако небольшая площадь Кремника и необходимое количество войск пока позволяли воеводе Филиппу и князю Владимиру успешно отражать вражеский штурм. Но как долго это будет продолжаться, никто не мог сказать. За ночь москвичам удалось починить ворота, и теперь все надежды хана были на китайских инженеров и камнемёты.

К полудню третьего дня штурма метательные машины монголов были собраны и первые камни полетели в сторону Кремника. До определенного времени это не наносило городским укреплениям никакого урона, поскольку требовалось время для пристрелки. Но всё резко изменилось, когда монголы пристрелялись, и на Москву обрушился град каменных ядер и горшков с нефтью. Каменные снаряды разбивали в щепки крыши боевых площадок и десятками сносили как защитников, так и штурмующих. От страшных ударов ходуном заходили стены и башни, а в самом городе заполыхали пожары, которые часть ратников бросилась тушить. Князь и воевода понимали, что теперь, когда половина города объята огнём, а стены вот-вот рухнут, они долго не продержатся. И что есть только один шанс изменить положение в свою пользу – пойти на вылазку и уничтожить камнемёты. Сделать то, чего они с самого начала старались избежать.

Риск был очень велик. Князь Владимир и Филипп Нянька знали, что потери от такой вылазки будут страшные и невосполнимые, а монголы запросто смогут соорудить новые осадные орудия, благо леса в округе избыток. Но и сидеть за укреплениями сложа руки тоже не имело смысла, поскольку в этом случае всё становилось предельно ясно. Как только рухнут стены, монголы войдут в город и просто задавят защитников числом. Тактика, которая изначально была выбрана и предусматривала не вступать с ордой в полевое сражение, в данной ситуации перестала быть действенной. Требовалось новое решение, и оно было принято.

Ночью распахнулись городские ворота, и воевода во главе личной дружины атаковал вражеские позиции в направлении осадных орудий. Построившись клином, тяжеловооруженные всадники скатились с Боровицкого холма и ударили по ничего не подозревавшим монголам. Русские воины сжимали в руках факелы, чтобы сразу же, не теряя времени даром, поджечь осадную технику. Боевой клич дружинников гремел над полем боя, их мечи секли разбегающихся в разные стороны степняков. Попытки нукеров преградить путь бешено мчавшийся коннице успехом не увенчались. Не желая погибать под копытами лошадей, они обратились в бегство, оставив на произвол судьбы метательные машины. Часть русских воев осталась ломать и поджигать камнемёты, а другие бросились преследовать убегающих врагов. Произошло то, чего опасался опытный воевода.

Филипп Нянька кинулся вслед за увлечёнными погоней гриднями, пытаясь завернуть их назад, но в азарте бешеной скачки его никто не слушал. И лишь когда впереди показались ряды ханских тургаудов, дружинники опомнились, но было уже поздно. Те гридни, которые жгли и разрушали метательные орудия, уже уходили в крепость, остальные же, вместе с воеводой, были отсечены от Кремника и гибли в яростных схватках с монголами. Русские бились отчаянно, понимая, что живыми им не уйти, и потому стремились как можно дороже продать свою жизнь. Сражение закончилось лишь тогда, когда последний дружинник рухнул на залитый кровью снег, а израненного воеводу Филиппа на аркане притащили к Батыю. Хана переполняла ярость. Осадные машины ярко полыхали в ночи, множество тургаудов было порублено, но больше всего он гневался на бежавших с поля боя нукеров, которые опозорили честь монгольского воина. Поэтому расправа над главным виновником этого позора была страшной. Палачи повалили Филиппа Няньку на снег и стали медленно рубить руки и ноги бесстрашному воеводе. Сидя на коне, Батый наблюдал за казнью. Но джихангира буквально распирало от бешенства, и по его приказу нукеры раскидали окровавленные обрубки тела по всему полю. Затем в монгольских станах снова застучали топоры и завизжали пилы, а китайские инженеры занялись сборкой новых осадных машин. По приказу Батыя орда продолжила штурмовать ставшие неприступными стены Москвы.

Снова наступило утро, и снова степняки не сумели прорваться в Кремник. По-прежнему кипела на стенах жестокая рукопашная схватка, и русская доблесть оказывалась сильнее монгольской храбрости. В полумраке под деревянной кровлей, прикрывающей от стрел боевые площадки, русские ратники били нукеров кистенями и шестопёрами, секли мечами и топорами, резали засапожными ножами. Мертвые тела ханских воинов скидывали вниз, и ручейки крови стекали по деревянным настилам. Сотни раненых и покалеченных монголов медленно тянулись в свои станы, но новые тысячи кочевников неудержимой лавиной продолжали надвигаться на Боровицкий холм. Во второй половине дня вновь загрохотали осадные машины, и каменный град обрушился на городские стены. Китайские инженеры превзошли сами себя, они продолжали собирать новые камнеметы и вводить их в бой по мере готовности. Князь Владимир и уцелевшие начальные люди всё это видели, но помешать врагу уже не могли, поскольку слишком много воинов полегло во время ночного сражения. Теперь у русских просто не хватало сил на новую вылазку. Поэтому решили сражаться в городской черте столько, насколько хватит сил и воинского умения.

Всю ночь вражеские метательные машины крушили и ломали стены, зарево пожарищ озаряло окрестные леса, но Москва по-прежнему сражалась, сдерживая натиск монгольской орды. Потери защитников росли с катастрофической быстротой, ибо противопоставить осадной технике врага они ничего не могли. А покинуть укрепления и укрыться от вражеских метательных снарядов тоже не представлялось возможным, поскольку оставленный без прикрытия участок стены тут же захватили бы монголы. Защитники города сражались и умирали там, где их поставили князь с воеводой.

На пятый день обрушилась разбитая каменными ядрами стена и тысячи нукеров устремились к пролому. Навстречу им со своей личной дружиной бросился князь Владимир. Прикрывшись большими, в рост человека красными щитами, гридни посекли первую волну нападавших и отбросили их назад, но за первой волной накатила вторая, и сеча возобновилась. На помощь князю поспешили ратники с других участков обороны, однако монголы воспользовались этим и в некоторых местах прорвались внутрь города. Накренившись, начала заваливаться, а затем рухнула одна из угловых башен, и в образовавшуюся брешь хлынули свежие сотни ханских воинов.

Полем боя стала пылающая Москва. Рубились на стенах и в проломе, на узких улицах и во дворах усадеб, рукопашная схватка разливалась по всему городу. Тяжелая монгольская конница наконец прорвалась в Кремник. Князь Владимир и немногие уцелевшие гридни прорвались к княжескому терему и едва успели захлопнуть за собой ворота перед преследовавшими их монгольскими всадниками.

Взятие Москвы и пленение князя Владимира

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

А на городской стене продолжало бушевать сражение. Монголы атаковали её теперь с двух сторон, но дружинники продолжали отчаянно отбиваться. Под кровлей боевых площадок бойцы беспощадно резали друг друга, лужи крови хлюпали под ногами сражающихся. Но русских становилось всё меньше и меньше, а степняки продолжали нескончаемым потоком карабкаться на городские укрепления. Вскоре битва на крепостной стене затихла, поскольку пали все её защитники. Из ратников, которые сражались у пролома, не уцелел никто, окружённые со всех сторон, они полегли под вражескими стрелами.

Выбив бревном ворота княжеского терема, монголы ринулись во двор. На крыльце, в окружении десятка гридней стоял князь Владимир, сжимая в руках мечи, они готовились дорого продать свои жизни. Степняки ринулись вверх по ступенькам, князь и дружинники рубили их без устали, и нукеры один за другим валились с крыльца на окровавленный снег. Несколько монгольских лучников, сидя на конях, меткими выстрелами перестреляли княжеских телохранителей. Оставшись один, Владимир продолжал отчаянно отбиваться, но враги навалились на него со всех сторон. Выбили меч, сбили с ног, связали сыромятными ремнями. Князя вытащили во двор, а там сотник набросил пленнику на плечи аркан и погнал коня по улицам Москвы, стремясь как можно скорее доставить Батыю почётную добычу. Некоторое время Владимир бежал за ним, затем споткнулся и упал. Монгол только оглянулся и продолжил гнать коня к ханской ставке, волоча по снегу на аркане пленного русского князя.

* * *

О том, что творилось в Москве после падения города, летописец сообщает следующую информацию: «В ту же зиму взяли татары Москву, и воеводу убили Филиппа Няньку за правоверную христианскую веру, а князя Владимира, сына Юрия, взяли в плен. А людей избили от старца до грудного младенца, а город и церкви святые огню предали, и все монастыри и села сожгли, и, захватив много добра, ушли» (Из Лаврентьевской летописи). Монголы, разъярённые отчаянным сопротивлением, устроили в крепости страшную бойню и перебили всё находившееся в крепости население. За время осады были сожжены все окрестные сёла и деревни, а затем была выжжена дотла и сама Москва. Так Батый мстил русским за нежелание покориться.

Факт длительной обороны незначительной пограничной крепости, которая неожиданно для всех задержала продвижение орды, зафиксировал даже Рашид Ад-Дин. Персидский историк счел необходимым отметить, что царевичи чингизиды «сообща в пять дней взяли также город Макар и убили князя этого города по имени Улайтимур» (с. 39). Многие отечественные исследователи считают, что «город Макар» это и есть Москва, а князь Улайтимур это Владимир Георгиевич. На мой взгляд, это так и есть, особенно если исходить из того, что перед этим персидский историк описал битву под Коломной, а затем штурм Владимира-Суздальского.

Рашид Ад-Дин недаром отметил, что взять Москву монголы смогли только совместными усилиями, настолько велик был накал борьбы. Такое длительное и упорное противостояние могло быть обусловлено только тем, что в маленькой крепости было достаточное количество войск и грамотно была выбрана тактика обороны. Победа была достигнута монголами главным образом благодаря своему техническому превосходству, поскольку их метательным машинам защитники ничего не могли противопоставить. Пока городские укрепления были целы, русские ратники успешно отражали все вражеские атаки, но как только стены и башни стали разрушаться, то руководителям обороны пришлось менять тактику борьбы с врагом. И здесь на первый план вышло численное преимущество монголов.

Ещё одно подтверждение того, что именно осадная техника монголов решила исход битвы за Москву, мы находим у персидского историка Джувейни. Он рассказывает о штурме некоего города М.к.с., который исследователи часто отождествляют с Москвой. Вот что нам сообщает Джувейни: «Оттуда они (царевичи) отправились в земли Руси и покорили области ее до города М.к.с., жители которого по многочисленности своей были (точно) муравьи и саранча, а окрестности были покрыты болотами и лесом до того густым, что (в нем) нельзя было проползти змее. Царевичи сообща окружили (город) с разных сторон и сперва с каждого бока устроили такую широкую дорогу, что (по ней) могли проехать рядом три-четыре повозки, а потом против стен его выставили метательные орудия. Через несколько дней они оставили от этого города только имя его и нашли (там) много добычи. Они отдали приказание отрезать людям правое ухо. Сосчитано было 270 000 ушей. Оттуда царевичи решились вернуться».

Отбросим сказки про 270 000 ушей и обратим внимание на следующие факты. Во-первых, обратим внимание на фразу историка о многочисленности жителей города. Если исходить из того, что Джувейни подразумевал под этим понятием защитников крепости, то всё становится легко объяснимым, поскольку мы знаем, что гарнизон Москвы был достаточно велик. Во-вторых, не подлежит сомнению, что в те времена Москва была окружена болотами и густыми лесами, о чем нам и сообщает персидский историк. В-третьих, как и Рашид Ад-Дин, Джувейни свидетельствует о том, что пограничную крепость Суздальской земли царевичи чингизиды брали «сообща». И наконец, он отмечает факт использования метательных орудий при штурме Москвы. Что в свою очередь перекликается с известиями русских письменных источников. Речь идет о Никаноровской летописи и записях Иоганна-Вернера Пауса.

Академик А.А. Шахматов охарактеризовал эти записи как выписки из летописей, которые сделал Иоганн-Вернер Паус, немецкий ученый и магистр философии Иенского университета, который приехал в Россию в 1701 году при Петре I. Речь идёт о листах, которые были вклеены в текст Никаноровской летописи. На них, как отметил академик А.А. Шахматов, «имеются выписки, сделанные по-русски, частью по-латыни, из других летописных сводов рукою едва ли не одного из академиков XVIII в.; тем же лицом сделано много приписок на полях Никаноровской летописи». Не все немцы, которые в XVIII веке приехали в Россию, были вредителями, попадались среди них и вполне достойные люди. Не исключено, что Паусу удалось разыскать старинную русскую летопись, выписки из которой он и вставил в текст Никаноровской летописи, в которой ничего не сообщалось о нашествии Батыя. Что же касается Никаноровской летописи, то, по мнению Шахматова, это сокращение первой редакции Софийской I летописи со вставками и исправлениями по Московскому летописному своду.

Что же касается вопроса, который будоражит некоторые особо скептические умы, являются фальсификацией выписки Пауса или нет, то по данному поводу очень хорошо высказался профессор А.Д. Горский: «Допустить же, что Паус, которому было не чуждо свойственное части немецких ученых, находившихся на службе в Петербургской академии, пренебрежительное отношение к русским, “сочинил” известие, столь ярко показывающее героизм защитников Москвы, невозможно».

Выписки Пауса содержатся в приложении II Никаноровской летописи и называются «Текст, вписанный рукой магистра И. Пауса на вкладных листах». Дальше следует перечень этих листов. Интересующий нас раздел озаглавлен «О разорении Руские земли от Татар». Вот что в нем говорится об обороне Москвы в январе 1238 года: «Татарове приидоша оттуды под град Москву и нача в него бити непрестанно. Воевода же Филипъ Нянскин всяде наконь свои и все воинство его с ним, и тако прекрепи лице свое знаменьем крестным, оттвориша у града Москвы врата и воскрича вси единогласно на Татар. Татарове же, мняще велику силу, убояшася, нача бежати и много у них побито. Царь же Батый паче того с великою силою наступи на воеводу и жива его взяша, разсече его по частем и расбросаша по полю, град же Москву созже и весь до конца разорил, людей же всех и до младенец посекоша» (Никаноровская летопись, т. 27, с. 158).

В этом тексте всё выглядит логичным и понятным. Желая уничтожить вражеские метательные машины, которые превращали в труху городские стены, воевода делает вылазку и погибает. В том, что именно Филипп Нянька возглавил атаку, нет ничего удивительного – не молодому князю вести дружину в бой, от которого зависит дальнейшая судьба города! Именно поражение этого отряда и гибель воеводы привели к тому, что вскоре Москва была захвачена. Потери оказались невосполнимы. Что же касается зверской расправы над попавшим в плен командиром гарнизона, то эта была давняя монгольская традиция. Достаточно вспомнить страшную судьбу Инальчик Каир-хана, оборонявшего Отрар в 1219–1220 гг. от полчищ Чингисхана. Доблестного кипчака по личному приказу кагана схватили живым и доставили к монгольскому владыке, а затем казнили зверским способом – залили в уши и горло расплавленное серебро. Косвенно на то, что Филипп Нянька погиб страшной смертью, указывает свидетельство «Книги степенной царского родословия», где говорится о том, что «воевода Филипп на Москве за веру Христову мучением сконьчася» (т. 21, с. 264).

В «Скифской истории» А. Лызлова также отмечается размах и ярость пятидневной битвы за будущую столицу Руси. Также там содержится информация о том, что москвичи не отсиживались за городскими стенами: «Окаянный же Батый прииде со многим воинством под Москву, и облеже ю: начат крепко ратовати. Сущий же во граде христиане много противишася им, биющеся изходя из града, обаче не могоша отбитися им до конца». Ещё раз отмечу – такое сильное сопротивление со стороны русских могло быть только при условии, что в распоряжении руководителей обороны было немалое количество войск. А располагать ими князь Владимир и воевода Филипп могли только в случае отступления в Москву русских полков из-под Коломны.

Интересными в этом контексте выглядят сведения В.Н. Татищева: «После взятия Коломны пришли татары к Москве, где был князь Владимир Юриевич с малым войском. И хотя он, как мог скоро, укрепился, но татары приступом оный взяли января 20-го дня, князя Владимира со многими людьми пленили, а прочих побили и град Москву сожгли» (с. 727). Помимо того, что Василий Никитич называет точную дату падения Москвы, следует обратить внимание вот на что. Сначала историк пишет о том, что князь Владимир был в крепости «с малым войском». Но чуть ниже Татищев заявляет, что «князя Владимира со многими людьми пленили». На первый взгляд, два свидетельства, взаимно исключающие друг друга. Но если исходить из того, что младший сын князя Георгия прибыл в Москву с малым числом дружинников, а когда из-под Коломны подошли уцелевшие полки, в несколько раз увеличил число воинов гарнизона, всё становится объяснимым. Недаром Василий Никитич отметил, что князь «как мог скоро, укрепился». И если принять эту версию, то никаких противоречий не будет.

Битва под Коломной и сражение за Москву были решающими моментами похода Батыя на Северо-Восточную Русь. Поражение великокняжеских полков в этих боях в значительной степени предопределило дальнейшее развитие событий. Героизм русских воинов, защищавших стольный Владимир на стенах Москвы, сомнений не вызывает.

 

4. «Татары станы свои разбили у города Владимира…». 3 февраля 1238 г.

Москва была взята 20 января, а под стенами стольного Владимира первые монгольские разъезды появились 3 февраля. Эта дата четко обозначена в летописях: «приидоша множество кровопроливец християнских без числа, аки прузи, к Володимерю месяца февраля вь 3 день, во вторник, преж масопуста за неделю» (Пискаревский летописец). В других летописных сводах присутствует аналогичная информация: «А татарове в то время приидоша к Володимерю месяца февраля в 3 день, во вторник преже мясопускныя недели, на память святаго Симеона богоприимца» (Никоновская летопись, т. 10, с. 107). Возникает вопрос – когда монголы покинули Москву и выступили в поход на столицу князя Георгия?

Если исходить из общего положения дел, то, скорее всего, джихангир на несколько дней был вынужден задержаться в окрестностях Москвы. Битва под Коломной, сражение с дружиной Коловрата и пятидневный штурм укрепленного города, произошедшие в очень сжатые сроки, должны были вымотать нукеров. Монголы не были суперменами, это были обыкновенные люди из плоти и крови, и у них тоже был предел возможностей. Поэтому вполне логично предположить, что Батый повел орду на столицу не на следующий день после захвата Москвы, а несколько позже. Это позволило русским выиграть ещё несколько дней для подготовки стольного Владимира к обороне. Но если предположить, что после взятия Москвы Батый сразу же повел тумены на Владимир-Суздальский, то получается, что средняя скорость движения монгольского войска была 25 км в день.

Весть о падении Москвы произвела в стольном Владимире эффект разорвавшейся бомбы, поскольку никто не ожидал, что это произойдёт так быстро. О том, каким серьёзным ударом это стало для Георгия Всеволодовича, свидетельствует тот факт, что получив страшное известие, он отправился в церковь и долго молился. Мало того, в городе началась паника, о чем свидетельствует Никоновская летопись: «и бысть плачь велий во граде, и не бе слышати друг ко другу глаголюща в слезах и в рыдании» (т. 10, с. 107).

Снова в княжеском тереме заседал военный совет. К князьям и воеводам наконец пришло понимание того, какой страшный враг пришел на Русскую землю. Что он опаснее половцев и что для победы над ним потребуется напряжение всех сил. И вновь мнения разделились. Описание этого достопамятного совещания оставил В.Н. Татищев. Историк отмечает, что «многие разумные советовали княгинь, и все имение, и утвари церковные вывезти в лесные места, а в городе оставить только одних военных для обороны, что татары уведав, не так ко взятию оного без имения прилежать будут, а хотя и возьмут, нужнейшее сохранено будет» (с. 727). В принципе план был разумен, за исключением того, что увидев отъезд княжеской семьи, среди горожан могли начаться волнения. Что в данной ситуации было очень опасно.

Было принято решение, которое, если следовать трактовке Татищева, выглядит очень спорным: «В городе оставить с княгинею и молодыми князями войска довольно, а князю со всеми полками, собравшись, стать недалеко от града в крепком месте, чтобы татары, ведая войско вблизи, не смели города добывать». Получалось, что русские снова разделяли свои силы, и Георгий Всеволодович в буквальном смысле слова играл с Батыем в поддавки (с. 727).

Но такой план был нереален по одной простой причине – не было в данной ситуации у князя Георгия «войска довольно», поскольку его просто негде было взять. Василий Никитич сам себя опровергает буквально через строчку, когда пишет о том, что вместо того, чтобы занять ратными людьми выгодные позиции у столицы, великий князь отправился на реку Сить. А это не «недалеко от града», наоборот, это очень и очень далеко. И отправиться в эту глухомань Георгий Всеволодович мог только в одном случае – если под рукой у него не было войск. При любом другом раскладе он действительно встал бы с полками «недалеко от града в крепком месте» и дал бы Батыю бой под стенами стольного Владимира.

Поэтому решение о том, что великий князь должен покинуть стольный Владимир и отправиться на север своих владений собирать полки, было в сложившихся обстоятельствах единственно верным. Только он один мог объединить под своей рукой войска братьев и племянников, только на его зов могут откликнуться новгородцы. Вполне возможно, именно опасение, что наличных сил для борьбы с ордой уже не хватит, и подтолкнуло князя Георгия выступить на север, как можно ближе к новгородским владениям. Косвенно на это указывает следующий факт.

Рассказав о том, что Батый 1 января выступил из Рязани на Коломну, В.Н. Татищев приводит такую информацию: «Тогда Юрий, князь великий, послал в Новгород к брату Ярославу, прося его, чтоб со всеми войсками новгородскими как мог к нему поспешил и все свои войска» (с. 726). Получается, что к моменту выступления князя Георгия на Волгу Ярослав Всеволодович уже давно покинул Киев и находился с дружиной в Новгороде. Весть от старшего брата о готовящемся монгольском вторжении Ярослав мог получить в середине декабря, не раньше. Но от Киева до Новгорода не ближний свет, и даже если допустить, что в конце января Ярослав Всеволодович находился в Новгороде, то никакого другого войска, кроме личной дружины, у него под рукой не было. И было совершенно неизвестно, сумеет ли Ярослав убедить новгородскую верхушку отправить полки на помощь суздальским князьям. Деятельность Ярослава Всеволодовича в контексте монгольского нашествия и его участие в событиях 1237–1238 гг. мы разберем немного позже.

В стольном Владимире, несмотря на отъезд великого князя, останется его семья, а оборону возглавят сыновья Всеволод, Мстислав и воевода Петр Ослядюкович. Георгий Всеволодович сознательно не стал отправлять в безопасное место из столицы жену с внуками и снохами, чтобы горожане видели, что князь не бросает их на произвол судьбы, а едет собирать полки для борьбы с ордой. И как только соберет рать, вернется на помощь стольному городу, а его семья служила тому порукой.

Запасов оружия и продовольствия в столице было накоплено много, но ратных людей было мало. Князь Георгий приказал поголовно вооружить всех горожан, а также собирать народ из ближайших сел и деревень. Мощные владимирские укрепления внушали ему надежду на то, что всё обойдется. Отдав последние распоряжения, Георгий Всеволодович попрощался с родными и покинул стольный Владимир: «Князь великий пошел в церковь святой Богородицы и тут, простясь с княгинею и детьми со многим плачем, выехал из града февраля 2-го дня» (В.Н. Татищев, с. 727). Путь его лежал в Ярославль, к племяннику Всеволоду Константиновичу. Туда же должен был привести ростовский полк и дружину другой племянник князя Георгия, Василько.

Летописцы четко фиксируют тот факт, что великий князь покинул столицу и отправился на север собирать полки только после известия о падении Москвы. В Воскресенской летописи приводится следующая информация: «Князь же Юрью, слышав то, иде из Володимеря, урядив сыны своя в себе место, Всеволода и Мстислава, и ехав на Волгу с сыновци [58]Сыновцы  – племянники.
своими » (т. 7, с. 140). Об этом же свидетельствуют Никоновский летописный свод, а также Симеоновская, Львовская, Ермолинская и Типографская летописи.

Несколько иначе трактует эти события новгородский летописец: «Князь же Юрьи выступи изъ Володимиря и бежа на Ярославль» (Новгородская I летопись старшего извода). Однако остальные летописные своды и региональные летописи недвусмысленно свидетельствуют о том, что Георгий Всеволодович поехал именно собирать полки, а не ударился в бега. «Услышав об этом, великий князь Юрий оставил вместо себя во Владимире сыновей своих Всеволода и Мстислава, а сам пошел к Ярославлю и оттуда за Волгу, а с ним пошли племянники Василек, и Всеволод, и Владимир Константинович, и, придя, остановился Юрий на реке Сити, ожидая на помощь братьев Ярослава и Святослава» (Из Тверской летописи). Подобных цитат можно привести массу, просто я не вижу в этом особого смысла. О том, что великий князь «бежа», говорят только новгородцы. Но как мы знаем, у них были причины для такого предвзятого отношения к князьям Суздальской земли.

Так же летописи по-разному отражают события, предшествующие осаде столицы. Например, в Новгородской I летописи старшего извода, после рассказа об отъезде Георгия Всеволодовича, приводится следующая информация: «В Володимири затворися сын его Всеволод с матерью и с владыкою и со всею областию своею». Здесь следует обратить внимание на то, что из текста следует, что в город сбежалось население ближайших сел и деревень, и именно это подразумевал летописец под «всею областию своею». Но в целом складывается мнение, что именно на Всеволода была возложена ответственность за судьбу Владимира-Суздальского.

В других летописях количество руководителей обороны увеличивается, поскольку в тексте присутствует уже не один сын великого князя, а два: «Великий князь Юрий оставил вместо себя во Владимире сыновей своих Всеволода и Мстислава». Вполне логичное решение Георгия Всеволодовича, потому что пока старший сын водил полки к Коломне, Мстислав вместе с отцом находился в городе и был в курсе всех дел: «Владимирцы затворились в городе, Всеволод и Мстислав были в нем, а воеводой был Петр Ослядюкович» (Из Лаврентьевской летописи). Даная информация присутствует и в большинстве летописных сводов. В назначении воеводы на столь ответственный пост чувствуется твердая рука Георгия Всеволодовича, который никогда ничего не пускал на самотек, а стремился предусмотреть все возможные проблемы. Мы помним, что под Коломну вместе с Всеволодом он отправил опытного воеводу Еремея Глебовича. В Москву вместе с князем Владимиром выехал Филипп Нянька. И в стольном Владимире великий князь действует по проверенной схеме, оставив сыновей под присмотром бывалого ратоборца Петра Ослядюковича. Георгий Всеволодович отдавал себе отчет в том, что Всеволод и Мстислав ещё очень молоды и по недомыслию могут наделать разных глупостей. Поэтому и подстраховался в очередной раз.

Рассмотрим вопрос о том, кто из братьев олицетворял верховную власть в столице, ведь именно принцип единоначалия в такой ситуации является залогом победы. На первый взгляд, как старший сын и наследник это должен был быть Всеволод. Но проблема заключалась в самом молодом князе. Потерпев поражение в битве под Коломной, Всеволод испытал сильнейшее душевное потрясение и утратил веру в себя. Об этом будут прямо свидетельствовать его дальнейшие поступки. Князю требовалось время, чтобы обрести прежнюю уверенность, но его как раз и не было.

Иное дело Мстислав, средний сын князя Георгия. Он не встречался с ордой на поле боя, не видел страшных атак монгольской конницы и не стоял под смертоносным ливнем из стрел. Молодой человек рвался в битву и был полон решимости выполнить волю отца и отстоять стольный град от полчищ злого степного царя Батыги. Но с другой стороны, Мстислав прекрасно осознавал свою неопытность в ратном деле и потому всецело положился на Петра Ослядюковича. Воевода был человеком решительным, нрава сурового и имел за плечами богатый военный опыт. Мстислав понимал, что Пётр Ослядюкович худого не присоветует, а потому одобрял все его распоряжения. Сам князь тоже не сидел сложа руки, попивая меды да вина заморские, а занимался делами, которых было невпроворот – воевода был не вездесущ и не мог поспевать всюду.

День и ночь стучали топоры на земляных валах стольного Владимира, это плотники подновляли городские стены и башни. Кузнецы гремели молотами о наковальни, изготовляя оружие, а с напольной стороны в ворота тянулись санные обозы с припасами. Всех горожан, способных носить оружие, переписали и распределили по десяткам и сотням, за которыми закрепили определённые участки стены. Ремесленников отрывали от повседневных дел и заставляли под руководством княжеских гридней постигать азы военного дела, что усиливало напряжение в городе. Затем во Владимир-Суздальский потянулись толпы беженцев с приграничных земель княжества, а следом и крестьяне из окрестных сёл и деревень. Но вскоре обозы с беженцами стали заворачивать на Суздаль и Юрьев-Польской, пуская в столицу лишь тех, кто мог держать в руках оружие. Воеводы не хотели скопления в городе множества бесполезных для обороны людей и действовали жёстко. Настроения в столице царили тревожные, и ещё больше они усилились после отъезда великого князя.

Мстислав и воевода Пётр сразу же приняли все необходимые меры предосторожности. Были отправлены конные дозоры как в сторону Москвы, так и по льду реки Клязьмы к тому месту, где в неё впадает река Сеньга. Отсюда до истоков речки Нерской, впадающей в Москву-реку, по которой проходила монгольская орда, было рукой подать. Готовились к самому худшему – появлению орды под стенами столицы. И дождались. Примчавшиеся дозорные донесли о том, что со стороны Москвы замечены передовые монгольские разъезды. Дружинники были подняты по тревоге, над городом загремел набат, призывая жителей к оружию, и тысячи вооружённых людей, спешивших к городским валам, заполнили улицы.

Монгольские тысячи подходили к городу с запада, постепенно заполняя всё пространство перед Золотыми воротами. Толпившимся на стенах и башнях горожанам казалось, что им не будет конца. Орда шла весь день, обтекая Владимир-Суздальский с севера и юга. С высокой колокольни Успенского собора были видны длинные вереницы всадников, которые передвигались за Клязьмой. Беда, которая, как все надеялись, их минует, пришла, и теперь вся надежда была лишь на городские стены, мужество русских ратников, да на скорую помощь от Георгия Всеволодовича. Началась осада столицы Суздальской земли.

* * *

Стольный Владимир был самым большим и в то же время неприступным городом Северо-Восточной Руси. С юга, востока и севера его защищали обрывистые и крутые берега рек Клязьмы и Лыбеди. С запада, самого опасного направления, поскольку там не было естественных препятствий для врага, была построена мощнейшая крепостная стена. От Клязьмы до Лыбеди был прокопан глубокий ров и насыпан девятиметровый земляной вал, на гребне которого стояли рубленные из дуба башни и городницы. Эти бревенчатые клети были набиты плотно утрамбованной землёй и камнями, а боевые площадки были прикрыты двускатной тёсовой кровлей, защищающей защитников от вражеских стрел. Сама столица была разделена на несколько укреплённых секторов. На западе это был Новый город, построенный Андреем Боглюбским, где находились главные въездные ворота столицы – Золотые, от которых дорога вела прямо на Москву. Построенные из белого камня, эти ворота были первоклассным оборонительным сооружением, символизирующим мощь Суздальской земли. Над огороженной зубчатым парапетом боевой площадкой возвышалась надвратная церковь Положения Риз Богородицы. Помимо Золотых, в Новый город можно было попасть через Иринины ворота, из которых дорога вела на северо-запад, в Юрьев-Польской, а также через Медные, выходившие на север, к берегу реки Лыбедь. Волжские ворота вели прямо к Клязьме, где был деревянный мост и пристани. Здесь начиналась дорога на Муром. Восточная часть столицы называлась Ветчаный (или Ветшаный) город. Отсюда через каменную башню Серебряных ворот можно было проехать на Суздаль, Боголюбово и Нижний Новгород.

Реконструкция надвратной церкви Золотых ворот

Столетов А.В.

По поводу протяженности главной оборонительной линии Владимира-Суздальского, среди исследователей единого мнения нет. Цифры называются самые разные, от «почти 7000 м», до 5560 м. Но в любом случае она была одной из самых протяженных на Руси в целом. Однако даже прорыв оборонительных линий Нового города или Ветчаного города, не означал падения столицы. Врагу пришлось бы штурмовать её центральную, наиболее древнюю часть, которая называлась город Мономаха, или Печерний город. Она также была защищена деревянными стенами. Из города Мономаха в Новый город можно было попасть через Торговые ворота, а в Ветчаный через Ивановские.

Сердцем Владимира-Суздальского был детинец, окружённый каменной стеной, под защитой которой находились княжеские терема, епископский двор, Дмитровский и Успенский соборы. Мощная проездная башня с надвратной церковью Иоакима и Анны надежно защищала вход в эту княжескую цитадель. С наружной стороны стены детинца были облицованы тесаными блоками белого камня. Но их ширина доходила лишь до 1 м 30 см и не была достаточной, чтобы выдержать удар стенобитного орудия.

Столица Георгия Всеволодовича была очень хорошо укреплена и представляла собой единую оборонительную систему. Она была способна выдержать длительную осаду, главный вопрос заключался в том, хватит ли у руководителей обороны людей, чтобы эти укрепления защитить.

* * *

Когда орда подошла к городу и стала брать его в кольцо, на городских валах, стенах и башнях находились тысячи вооружённых людей, готовых в любую минуту вступить в бой с врагом. Но монголы пока на приступ не шли. Они разъезжали вокруг столицы и внимательно изучали её укрепления, отыскивая слабые места в обороне и намечая места для атаки.

На высокой башне Золотых ворот в окружении бояр, воевод и телохранителей стояли князья Всеволод и Мстислав. Блестели на солнце позолоченные шлемы и доспехи, порывы ветра развевали владимирские и суздальские стяги. С боевой площадки как на ладони было видно огромное засыпанное снегом поле, по которому в сторону города ехала большая группа всадников. Не доезжая до городских валов на полет стрелы, монголы остановились, и лишь несколько человек продолжили путь к Золотым воротам. Подъехав достаточно близко, чтобы их можно было услышать, один из степняков прокричал, обращаясь к толпившимся на каменной башне владимирцам: «Есть ли в городе великий князь Юрий» (Из Лаврентьевской летописи). Князь Мстислав взял у дружинника лук, натянул тетиву и пустил стрелу в разъезжающего перед воротами монгола. Кочевник взмахнул руками, свалился с седла и уткнулся лицом в снег.

Боевая площадка Золотых ворот

Фото автора

Но степняки не унимались, они крутились на конях у ворот и кричали: «Не стреляйте!» (Из Лаврентьевской летописи). Ратники опустили луки и самострелы, и тогда один из монголов обернулся к группе всадников и замахал руками. Около десятка нукеров направили коней к Золотым воротам, а за ними бежал на аркане, постоянно спотыкаясь и падая в снег, раздетый и разутый пленник. Когда отряд приблизился к воротам, то Мстислав и Всеволод с трудом узнали в этом зверски избитом человеке своего младшего брата Владимира, оборонявшего Москву. «Знаете ли княжича вашего?» – кричали монголы и весело скалились, показывая на чуть живого Владимира. А затем неожиданно хлестнули коней и помчались прочь от города. Пленник не удержался на ногах и упал, аркан натянулся, но нукеры продолжали подгонять коней, волоча за собой по снегу московского князя.

* * *

В летописях нет сведений о том, зачем монголы привели к Золотым воротам князя Владимира, как и о том, что хан предлагал горожанам сдаться. Об этом есть только свидетельство В.Н. Татищева: «Татары говорили, чтоб град отдали без бою, обещая им всем дать жизнь» (с. 728). Поэтому можно предположить, что монголы, приведя к Золотым воротам князя Владимира, пытались с его помощью как-то воздействовать на защитников столицы. Но ещё раз отмечу, документального подтверждения этому нет. Вот рассказ Лаврентьевской летописи об этих событиях: «И подъехали татары близко к воротам, и начали спрашивать: «Узнаете ли княжича вашего Владимира? «И был Владимир печален лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего Владимира. О горестное и достойное слез зрелище! Всеволод и Мстислав с дружиной своей и все горожане плакали, глядя на Владимира» (Из Лаврентьевской летописи). В остальных летописях приводится аналогичная информация и лишь иногда добавляется, что Владимир «изнемогл бедою от нужа» (Воскресенская летопись, т. 7, с. 140). В «Русском хронографе» говорится о том, что Всеволод и Мстислав видели своего младшего брата «исхудевша и оуныла» (т. 22, с. 397).

Странно, что о дальнейшей судьбе младшего сына князя Георгия большинство летописцев ничего не говорит, и только в «Книге степенной царского родословия» есть информация по интересующему нас вопросу: «Владимера во граде Москве взяша погании и по многом истомлении, у града Владимера показавше, и смерти предаша его» (т. 21, с. 264). Впрочем, о том, что монголы убили Владимира, сообщает и В.Н. Татищев: «Татары, видя, что русские о мире не хотят говорить, убили пред очами их князя Владимира» (с. 728). Василий Никитич смерть младшего сына князя Георгия связывает с неудачными переговорами, но ещё раз обращу внимание на то, что в летописях никакой информации об этих переговорах нет. Она присутствует только у Татищева.

В Лаврентьевской летописи, когда речь пойдет о сыновьях князя Георгия, будет отмечено, что «старейшая сына Всеволод с братом вне града убита». На мой взгляд, этим самым братом и был Владимир, потому что он точно погиб за городскими стенами. И если насчет места гибели Всеволода есть определенные сомнения, то относительно его младшего брата всё предельно ясно. Скорее всего, монголы увели пленного князя в свой лагерь, где и замучили.

Нельзя исключать и такой момент, что показывая Владимира старшим братьям, Батый сознательно провоцировал молодых князей на необдуманные решения. Чтобы поддались родственным чувствам, вывели свои дружины за линию городских укреплений и вступили в сражение с ордой. Исход этого противостояния предсказать было нетрудно. И в случае гибели лучших русских войск в чистом поле задача джихангира по захвату вражеской столицы многократно облегчалась. Он хотел выманить Всеволода и Мстислава на битву так же, как и Юрия Рязанского. Хитрый план Батыя едва не сработал.

«Братья, лучше нам умереть перед Золотыми воротами за святую богородицу и за правоверную веру христианскую» (Из Лаврентьевской летописи) – с такими словами обратились Всеволод и Мстислав к своим гридням. Но нашёлся человек, который это безумие пресёк на корню. Презрев всю субординацию и почтение к княжескому роду, он грудью встал на защиту интересов родного города. Бравый воевода Пётр Ослядюкович так рявкнул на молодых князей, что мигом привёл их в чувство, заставив посмотреть на происходящее трезвыми глазами. «Всеволод и Мстислав Юрьевичи хотели выйти из города против татар, но Петр-воевода запретил им сражаться, сказав: “Нет мужества, и разума, и силы против божьего наказания за наши грехи”» (Из Тверской летописи). Воевода, который может не только полками командовать, но и запретить сражаться своим князьям, должен обладать несгибаемой волей и огромным личным мужеством. И судя по всему, у бывалого ратоборца Петра эти качества были в избытке! Не ошибся князь Георгий в своём выборе, знал, кому можно доверить судьбу столицы и своих детей. Жаль, что около Юрия Ингваревича такого человека не оказалось. Вполне вероятно, что если бы у рязанского князя был свой Петр Ослядюкович, то и Батыево нашествие закончилось бы иначе. Хан, поняв, что все его хитроумные планы потерпели крах, решил действовать силой и распорядился готовиться к общему штурму. Судьба столицы должна была решиться на её валах и стенах. Возможно, в этот момент и определилась судьба князя Владимира, поскольку он стал Батыю не нужен.

Обратим внимание, что Георгий Всеволодович, согласно сведениям Татищева, покинул столицу 2 февраля, а летописи свидетельствуют о том, что орда подошла к Владимиру-Суздальскому уже на следующий день. Получается, что князь Георгий в буквальном смысле слова разминулся с монголами. Но Батый об этом ничего не знал! В летописях сказано, что первый вопрос, который задали ханские послы, когда подъехали к Золотым воротам, касался непосредственно Георгия Всеволодовича: «И начали спрашивать татары, есть ли в городе великий князь Юрий» (Из Лаврентьевской летописи). Данная информация содержится также в Софийской I летописи и других летописных сводах. Вывод напрашивается один – монголы не знали, где в этот момент находится великий князь и что он собирается делать.

Я уже отмечал, что байки о всемогуществе монгольской разведки являются явным преувеличением. Атаку рязанских полков на монгольские станы разведка проспала. Про рейд боярина Коловрата, когда толстая ханская шея едва не спозналась с мечом русского воеводы, и говорить не надо, здесь всё и так ясно. Теперь новый прокол. Ведь от того, где сейчас находился с полками Георгий Всеволодович, зависела судьба не только стольного Владимира, но и всей Северо-Восточной Руси.

 

5. «Безбожный царь Батый взял мечом град Суждаль». 4–5 февраля 1238 г.

Пока монголы окружали Владимир-Суздальский, а затем пытались спровоцировать князей на битву за стенами города, по приказу Батыя на север и восток от столицы отправились дозорные отряды. Джихангир пришел к выводу, что великого князя в городе нет. Хан не исключал, что Георгий Всеволодович с полками мог находиться либо в Боголюбово, либо в Суздале, а это в свою очередь могло сильно осложнить осаду вражеской столицы. Поэтому до выяснения обстановки хан отказался от активных действий. Когда же разведчики вернулись и доложили, что князь Георгий отступил к Ярославлю, Батый резко изменил стратегию. Пока главные силы готовились к штурму стольного Владимира, хан решил захватить крупнейший духовный и торговый центр княжества – большой и богатый город Суздаль, в котором находилась княжеская резиденция.

В Никоновском летописном своде называется имя монгольского военачальника, которому джихангир поручил столь ответственную операцию: «Бастырь, иже взя Болгарскую землю и Суздальскую» (т. 10, с. 116). Об этом же свидетельствуют Воскресенская и Софийская I летописи. Захватом Суздаля, который помимо всего прочего был хорошо укреплённым городом, Батый надежно прикрывал свои войска с севера. Ведь хан по-прежнему пребывал в неведении относительно дальнейших планов Георгия Всеволодовича. Несмотря на то что Батый знал об отступлении великого князя к Ярославлю, он не знал о том, где именно в данный момент находится его враг. А вдруг развернул полки и пошел спасать столицу? Поэтому хан хотел исключить любые неприятные неожиданности.

Древний Суздаль

Фото автора

Суздаль, некогда столица Юрия Долгорукого, обладал довольно мощными укреплениями. Кольцо земляных валов высотой до 8 м с деревянными стенами и башнями опоясывало Кремль по всему периметру. Само расположение суздальского Кремля было очень выгодным, поскольку он находился в излучине реки Каменки и с трёх сторон был окружён водой. Но зимой это преимущество исчезало, потому что вода в реке замерзала, и город стал доступен для атаки со всех сторон. Однако главная беда суздальцев в эту страшную зиму 1238 года была в том, что город просто некому было защищать. Вся суздальская дружина и городской полк ушли под Коломну с войсками князя Всеволода, где и полегли. Уцелевшие в этой битве суздальские гридни сражались с монголами на стенах Москвы, лишь немногие сумели пробраться из-под Коломны в стольный Владимир и теперь стояли на городских валах плечом к плечу с защитниками столицы.

Взятие Суздаля достаточно подробно описано в летописных сводах: «Татары станы свои разбили у города Владимира, а сами пошли и взяли Суздаль, и разграбили церковь святой Богородицы, и двор княжеский огнем сожгли, и монастырь святого Дмитрия сожгли, а другие разграбили. Старых монахов, и монахинь, и попов, и слепых, и хромых, и горбатых, и больных, и всех людей убили, а юных монахов, и монахинь, и попов, и попадей, и дьяконов, и жен их, и дочерей, и сыновей – всех увели в станы свои, а сами пошли к Владимиру» (Из Лаврентьевской летописи). Данный текст существенно дополняет информация Софийской I летописи, где отмечается, что монголы «иссекоша» ВСЕХ священников и монахов в городе, а не только старых, хромых и горбатых. Это к тому, что очень часто приходится слышать, как во время нашествия Батыя монголы чуть ли не брали под охрану храмы и монастыри. Я не знаю, чем можно объяснить ту слепую ярость, с которой в Суздале степные дикари обрушились на священнослужителей. Возможно, что безнаказанность и полная беззащитность древнего города спровоцировали их звериную жестокость. Хотя нельзя исключить и того, что какое-то сопротивление завоевателям было оказано, и именно оно послужило причиной зверств со стороны монголов по отношению к священникам, поскольку именно их могли посчитать вдохновителями обороны. Но сразу оговорюсь, это только предположение, поскольку в летописях ни о каком сопротивлении речи нет.

Разгром Суздаля монголами

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

В «Лицевом летописном своде» Ивана Грозного на миниатюре, изображающей взятие Суздаля монголами, вы не найдете вооруженных защитников. Только служители церкви и мирные жители. Если на миниатюрах, где показано взятие Рязани, Москвы и стольного Владимира, среди русских присутствуют воины, то в Суздале этого нет. Там происходит зверское избиение служителей церкви и простых горожан. О трагической участи оставшихся в живых, но попавших в плен жителей Суздаля подробно рассказывает Воскресенская летопись: «Прочих же с собою поведоша босых и безпокровных, издыхающе от мраза; и бе тогда видети трепет велий зело, сведоша же множество полона во станы своя» (т. 7, с. 140). Обобрав до нитки пленников, степняки приговорили их к лютой смерти от холода, поскольку стояли жесточайшие морозы. Скупа летописная строка, но за ней – тысячи погубленных жизней и исковерканных судеб, по которым кровавым колесом прошлось нашествие Батыя.

Весь полон монголы погнали к стольному Владимиру, чтобы использовать пленников для подготовки штурма. Суздаль был разграблен и сожжён дотла, лишь посреди Кремля высилась почерневшая от гари громада ободранного и осквернённого Рождественского собора.

* * *

Помимо летописных известий о взятии Суздаля монголами, существует ряд местных преданий об этом событии. Например, недалеко от Суздаля раньше находилось село Батыево, с которым связано несколько легенд. Об одной из них в своей книге «Историческое собрание о Богоспасаемом граде Суждале» рассказывает Анания Федоров, как он сам себя называет, «Суждальского собора ключарь». Вот что поведал Анания: «Егда злочестивый и безбожный татарский Царь Батый, разоряя Русскую землю войною, взя славный град Владимир мечем, и оттуду со всею своею богомерзкою подвижеся силою ко граду Суждалю, хотя его себе покорити и разорити, и не доходя до него за несколько поприщь постави стан свой (где бысть стан безбожнаго Батыя, ныне ту село имеется называемо Батыево) и из того исходя стана, творяше войну с воинством Суждальским». Интересно, но насколько достоверно?

Недалеко от того места, где раньше находилось село Батыево, есть холм под названием «Батыев курган». Он был раскопан ещё в середине XIX века, и под слоем земли были обнаружены захоронения с оружием. Впрочем, точную дату этих погребений установить тогда не удалось. Но, тем не менее, у легенды о том, что Батый «творяше войну с воинством Суждальским», есть продолжение. Согласно этому преданию, у села Барское городище суздальская дружина попыталась остановить орду, но потерпела неудачу. Затем бои развернулись в Спасском городище, где и погибли суздальские гридни. Убитые в битве монголы были похоронены под курганом на месте ханской ставки, а со временем рядом появилось село Батыево. В середине XIX века на легендарном кургане была построена церковь Воскресения Христова, которая не сохранилась до наших дней.

В книге Н. Иониной «Суздаль» также рассказывается об этих легендах: «Когда хан Батый стоял под стенами Владимира, готовясь к решительному приступу, часть многочисленной рати его под предводительством Бастыря подступила к Суздалю, а там никаких русских полков не стояло. Близ города и столетия спустя были видны следы траншей и окопов, за которыми засели суздальцы. А в семнадцати верстах от Владимира находится так называемый Батыев курган, о котором в памяти народной сохранилось два предания. Согласно одному из них, хан Батый, готовя городу участь Владимира, отправил туда часть войска, и холм (ныне он называется курганом) был насыпан в подножии его богатой ставки с золотой маковкой наверху.

Второе предание повествует о том, будто на поле, посреди которого находится курган, произошло сражение монголо-татар с суздальцами, которые шли на помощь разоренному уже Владимиру. Слух о жестокости вражеского войска придавал им силы и мужество, но силы были неравными, и суздальцы потерпели поражение. В том сражении пало также много завоевателей, над ними и был насыпан этот курган – памятник».

Конечно, всё это не более чем предания старины глубокой, но как часто бывает, в подобных местных легендах всегда есть зерно истины, до которого очень нелегко докопаться. Но мы попробуем.

Итак, суздальская дружина. В феврале 1238 года её в городе не могло быть по определению, поскольку, как уже отмечалось, она полегла на поле под Коломной и в пылающей Москве. Если кому из дружинников повезло и он избежал участи погибнуть в этих сражениях, то сгинул в стольном Владимире. Поэтому можно констатировать, что суздальские гридни в боях на подступах к родному городу не участвовали. Но есть ещё один принципиальный момент. Дело в том, что ко времени появления Батыя в окрестностях Суздаля город уже был сожжен и разграблен отрядами Бастыря. Получается, что это место связано только со ставкой хана, чей шатер с золотой маковкой возвышался над окрестностями.

Что же касается сражений в районе Барского и Спасского городища, то можно допустить, что бои велись против отряда Бастыря. И в этом случае сражались здесь не профессиональные дружинники, а ополчение. Возможно, что именно это сопротивление и разъярило монголов, которые устроили в Суздале массовое избиение мирного населения.

Есть ещё одна местная легенда, связанная с нашествием Батыя. Она касается православной святой Евфросинии Суздальской (1212–1258 гг.). Евфросиния (в миру Феодулия) была дочерью черниговского князя Михаила Всеволодовича. Будучи сосватана за князя Федора Ярославича, старшего брата Александра Невского, она после смерти жениха удалилась в суздальский Ризоположенский женский монастырь, где приняла постриг. В дальнейшем Евфросиния прославилась исцелениями, пророчествами и подвижничеством. В страшную годину Батыева нашествия, когда монголы жгли и грабили Суздаль, лишь Ризоположенский женский монастырь избежал страшного погрома. Как рассказывается в «Житии» святой, по молитвам Ефросиньи наступила кромешная тьма, и на монастырь опустилось облако. Монголы долго искали монастырь, но так его и не нашли. А те из монахинь, которые бежали из обители и во время монгольского разгула пытались искать спасения вне монастырских стен, погибли. По другой версии, Ефросинья лично вышла с крестом к самому Батыю и приказала ему не трогать обитель. Грозный завоеватель выполнил пожелание святой.

Но это всё предания старины глубокой. Реальность же была такова, что Суздаль монгольская орда в буквальном смысле слова стёрла с лица земли. Лишь огромное пепелище да кружившее над ним вороньё отмечало то место, где стоял один из самых славных, красивых и древних городов Северо-Восточной Руси.

* * *

Невольно возникает вопрос – кто виноват в суздальской трагедии? Великий князь Георгий Всеволодович, который уехал в Ярославль и оставил город на произвол судьбы без надежной защиты? Однако князь Георгий оставил не только Суздаль, но и другие города, в том числе и столицу, где, между прочим, находилась его семья. Отдав все необходимые распоряжения, он отправился на север собирать полки. У князя не было иного выхода. Всеволод и Мстислав? Но они находились в осажденном стольном Владимире. Руководство на местах? Скорее всего. Княжеский наместник просто не поставил горожан в известность о том, какая страшная опасность угрожает городу. На что он рассчитывал? На то, что монголы так и будут стоять под стенами Владимира и никуда от них не отойдут? Или на то, что вот-вот появится с полками Георгий Всеволодович? А может быть, понадеялся на русский авось? Но как бы там ни было, тот кошмар, что творился в Суздале, явился следствием нераспорядительности властей.

Не было никакого смысла сидеть за стенами в беззащитном городе и гадать, придут или не придут монголы. Но с другой стороны, если вспомнить, какие в это время стояли лютые морозы, то можно понять людей, которые не хотели покидать свои теплые дома. Многим жителям Суздаля казалось безумием уходить в заснеженные леса, где их не достанут степняки. Но это было не бóльшим безумием, чем оставаться в городе. Допустим, что в Суздале не знали о том, что случилось в Пронске, Зарйске, Ижеславце и Рязани. Не догадывались о гибели Москвы. Однако о том, что орда Батыя осадила стольный Владимир, было известно. И именно в этот момент представители власти должны были принять все меры для спасения жителей города. Поскольку от Владимира до Суздаля рукой подать. Но они этого не сделали. Что же касается монахов и священнослужителей, то им, наверное, и в голову не пришло, что они подвергаются смертельной опасности. Междоусобная война между Георгием и Константином Всеволодовичем в 1215–1216 годах церковь никак не затронула, а о том, как в 1175 году Глеб Рязанский навел на Суздальскую землю половцев, уже никто и не вспоминал.

Однако это опять-таки из области предположений, а в действительности мы имеем леденящий душу кошмар растерзанного монголами древнего русского города Суздаля.

 

6. Битва за стольный Владимир. 6–7 февраля 1238 г.

Пока Бастырь жёг и громил Суздаль, монголы продолжали усиленную подготовку к штурму Владимира. Под присмотром нукеров пленные возводили вокруг столицы деревянный частокол, лишая владимирцев не только возможности совершить вылазку, но просто покинуть город. Военные инженеры готовили к бою всю осадную технику, которая была в наличии – камнемёты, машины для метания зажигательной смеси, тараны, лестницы. Окрестные леса вырубались под корень, и тысячи пленников волокли тяжелые бревна и большие вязанки хвороста на монгольские позиции, чтобы было чем завалить перед штурмом ров.

К отражению вражеской атаки готовились и в стольном Владимире. Чёрные дымы поднимались над крепостными валами, где горожане в больших котлах кипятили смолу. Городские улицы перекапывали канавами, перегораживали телегами и санями, чтобы затруднить продвижение монгольской конницы в случае прорыва. На стенах сложили груды камней, чтобы сбивать карабкающихся на вал степняков, а откосы залили водой, создав дополнительное препятствие атакующим. Несколько дней кипела активная работа как в стане осаждавших, так и в осаждённом городе. Князь Мстислав и воевода Пётр днями и ночами не слезали с коней, объезжая городские укрепления, проверяя готовность ратников, подгоняя нерадивых и распекая бестолковых. Найдя общий язык с воеводой Петром, молодой князь сделал всё от него зависящее, чтобы город был готов к тем тяжелейшим испытаниям, которые должны были обрушиться на него в ближайшее время. Да и роль Петра Ослядюковича в происходящих событиях трудно переоценить. По большому счёту именно он и являлся душой обороны, в то время как Мстислав был её знаменем. Что же касается князя Всеволода, то испытав сильнейшее душевное потрясение после того, как великокняжеская рать была разгромлена под Коломной, он погрузился в депрессию. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя и осознать случившееся.

6 февраля 1238 года все приготовления к штурму у монголов были закончены, и хан Батый отправил тумены на приступ столицы Северо-Восточной Руси.

Монголы окружают стольный Владимир частоколом и устанавливают метательные машины

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

* * *

Когда в ночном небе начали гаснуть звёзды, предрассветную тишину, царившую на засыпанных снегом улицах города Владимира, разорвал громовой рёв боевой трубы у Золотых ворот. Ей отозвались трубы у Медных и Ирининых ворот, затем заиграли тревогу у Волжских и Серебряных. Столица вынырнула из сна и пришла в движение. Толпы вооружённых людей заполнили городские улицы, спеша занять отведённые им участки на крепостной стене. Те, кто не мог держать в руках оружие, накрепко запирались в своих домах.

Во вражеском стане тоже происходило активное движение. Толпившиеся на стенах горожане могли наблюдать, как монголы выкатывают на позиции невиданные машины для метания камней. Как несут к городским валам большие деревянные щиты, за которыми будут укрываться лучники. Толпы русских полоняников, подгоняемые нукерами, тащили громадные вязанки хвороста и дров, чтобы заваливать ров. Когда они оказались на расстоянии полёта стрелы, то перед защитниками Владимира не стоял вопрос – стрелять по своим или нет, потому что за их спинами находились жёны и дети, отцы и матери. Если ров будет завален, то шансы монголов прорваться в город возрастут многократно. Стрелы, которые летели с башен и городниц, выкашивали целые ряды атакующих, не давая никому приблизиться ко рву. Однако страх перед монголами был сильнее страха погибнуть от стрел и копий соотечественников, а потому многие из пленников добирались до рва и сваливали вниз свой груз.

Вскоре загрохотали метательные машины, и первые каменные глыбы и ядра полетели в сторону города. Тяжёлые камни, выпущенные из камнемётов, с грохотом ударялись о дубовые стены, проламывали кровлю над боевыми площадками, поражали защитников, залетали за городские валы и рушили дома. Монгольские лучники посылали в стоявших на стенах ратников тысячи стрел, не давая им высунуться из бойниц.

Степняки быстро пристрелялись. В город полетели первые зажигательные снаряды и горшки с нефтью, от чего здесь и там стали заниматься пожары, которые горожане старались сразу затушить. Обстрел велся непрерывно, городские стены и башни содрогались под ударами камнемётов, а ров, невзирая на страшные потери среди атакующих, был завален уже во многих местах. Монгольские тысячи начали выдвигаться к городским валам. Нукеры тащили лестницы и верёвки с крюками, по которым они будут карабкаться наверх. Со стен казалось, что чёрная туча надвигается на столицу. Смятение стало закрадываться в души защитников. Ведь многие из тех, кто сейчас стоял на башнях и городницах Владимира-Суздальского, оружие держали первый раз в жизни, а потому всё, что творилось вокруг, их пугало и устрашало. Когда под мощными ударами метательных снарядов стали рушиться городские укрепления, появились первые бреши и проломы, некоторые ратники не выдержали, покинули свои места на стенах и побежали в город.

Но свернув на улицу, ведущую к Торговым воротам, беглецы остановились. Прямо на них, уминая тяжелыми сапогами почерневший от золы и пепла снег, шла длинная колонна закованных в доспехи гридней. Отблески пожара играли на остроконечных шлемах и пластинчатых панцирях дружины, на больших красных щитах с золотым владимирским львом. Впереди, положив на плечо тяжёлый двуручный меч, шагал князь Мстислав, порывы ветра развевали алый плащ за его плечами. Увидев охваченных паникой ратников, князь махнул гридням рукой и побежал по направлению к валу, за ним, гремя оружием и доспехами, последовали дружинники. Они успели вовремя.

Несмотря на стрелы и камни, на потоки смолы и кипятка, монголы уже вскарабкались на вал и собирались войти в город. Князь Мстислав первым шагнул в пролом и ударом меча распластал пополам размахивающего саблей степняка. Затем князь рубил врагов не переставая, и посечённые нукеры один за другим скатывались вниз по ледяному откосу. Подоспевшие гридни ударами щитов сталкивали багатуров с вала, били их палицами и рубили боевыми топорами. Яростная сеча кипела на укреплениях стольного города. Нукеры карабкались на вал, а затем по лестницам и верёвкам пытались забраться на стены и башни. Русские ратники залезали на двухскатную кровлю городниц и оттуда метали во врагов копья и камни. Лестницы отталкивали длинными рогатками, а веревки с железными крюками перерезали засапожными ножами.

На место убитых степняков спешили новые, а гридней, ратников и ополченцев заменять было некому, все, кто мог, уже участвовали в этом сражении. Весь день кипело яростное побоище, монголы пыталась прорваться на улицы столицы, но защитники стояли насмерть и не пустили орду в город. Жестокие схватки происходили в проломах и на валах, на башнях и стенах, но Владимир-Суздальский устоял, и когда на землю опустилась ночь, монголы отхлынули прочь от городских укреплений. И вновь ревели русские боевые трубы, на этот раз празднуя победу. Однако многие понимали, какой страшной ценой эта победа далась.

* * *

Пусть и сверхчеловеческим напряжением сил, но владимирцы сумели отстоять свой город, невзирая на техническое и численное превосходство монголов: «Ночью же весь град огородили тыном, поутру в субботу стали пороками бить и выбили стены немалую часть, где люди, бившись в течение долгого времени, стали изнемогать, однако ж бились до ночи и во град их не пустили» (В.Н. Татищев, с. 728). Яростные бои 6 февраля не принесли Батыю успеха. И хотя русские одержали в этот день победу, на общий исход осады она уже не могла повлиять. Дело в том, что если для орды потеря нескольких тысяч воинов была ударом тяжёлым, но не катастрофическим, то для защитников города это было смерти подобно.

Собравшись на военный совет, князья и воеводы подвели итоги, и они оказались безрадостные – почти половина ратников полегла на городских валах, отражая монгольский штурм. Летописец очень хорошо передает царившие среди владимирской военной и политической верхушки настроения: «Утром увидели князья Всеволод и Мстислав и епископ Митрофан, что город будет взят, и, не надеясь ни на чью помощь, вошли они все в церковь святой Богородицы и начали каяться в своих грехах. А тех из них, кто хотел принять схиму, епископ Митрофан постриг всех: князей, и княгиню Юрия, и дочь его, и сноху, и благочестивых мужчин и женщин» (Из Тверской летописи). В том, что князья пришли перед последней битвой на исповедь, нет ничего удивительного, но как быть с информацией о том, что они постриглись в монахи? Ведь данная информация подтверждается текстами Ермолинской, Львовской и Никоновской летописей. Причем в Никоновском летописном своде отмечается, что постригся в монахи даже Петр Ослядюкович и «вси боаре и людии» (т. 10, с. 108). Попробуем разобраться в ситуации и для этого сопоставим имеющиеся в нашем распоряжении письменные источники.

Вот что сообщает по интересующему нас вопросу Новгородская I летопись старшего извода: «И бысть на заутрье, увиде князь Всеволод и владыка Митрофан, яко уже взяту быти граду, внидоша в церковь святую Богородицю, и истригошася вси в образ, таже в скиму, от владыкы Митрофана, князь и княгыни, дчи и сноха, и добрии мужи и жены». Черным по белому написано – схиму принял Всеволод, княгиня Агафья, дочери и снохи князя Георгия. Мстислава в списке нет. Практически дословно данный текст воспроизводят Софийская I, Троицкая, Симеоновская, Вологодско-Пермская, Воскресенская и Типографская летописи.

Об этом же пишет и Н.М. Карамзин: «Открылось зрелище достопамятное, незабвенное: Всеволод, супруга его, Вельможи и многие чиновники собрались в храме Богоматери и требовали, чтобы Епископ Митрофан облек их в Схиму, или в великий Образ Ангельский. Священный обряд совершился в тишине торжественной» (с. 511). Ему вторит С.М. Соловьев: «Утром князь Всеволод и владыка Митрофан, увидавши эти приготовления, поняли, что города не отстоять, и начали приготовляться к смерти» (с. 882).

Однако В.Н. Татищев вообще не упоминает князей среди тех, кто в тот судьбоносный день постригся в монахи: «Князи и воеводы, видя, что большего города удержать невозможно и оный может вскоре взят быть, а выйти из града было уже невозможно, поскольку всюду татары крепко стерегли, и собрались все к церкви в замок. Вошедши же в церковь святой Богородицы, начали петь молебен с великим плачем. Тогда княгиня великая с детьми, снохами и многие люди постриглись в монашеский чин и все причастились святых таинств» (с. 728).

Мнений и свидетельств много, но какое из них отражает реальное положение дел? На мой взгляд, ничего удивительного в том, что именно Всеволод принял схиму, нет. Я уже отмечал, что именно после поражения под Коломной у старшего сына Георгия Всеволодовича произошел серьезный душевный надлом. Для того чтобы снова почувствовать себя уверенно, Всеволоду нужно было время, но его-то в распоряжении князя не оказалось. Не стоит забывать, что был он очень молод и воспринимал разгром у Коломны не так, как воспринимал бы умудренный жизненным опытом человек. Стоя на башне Золотых ворот, Всеволод видел, что сделали монголы с его младшим братом Владимиром, и это ещё больше повергло князя в отчаяние.

Когда же после сражения 6 февраля были подсчитаны потери среди воинов гарнизона, Всеволод со всей пугающей ясностью осознал бессмысленность дальнейшего сопротивления. Исходя из личного опыта противостояния с монголами, он понял, что на следующий день город падет. Помощи не будет, а своих сил недостаточно, чтобы отразить очередной приступ. Утратив веру в победу и смирившись с неизбежным, князь решил приготовиться к смерти. Поэтому сначала постригся в монахи, а затем принял схиму, о чем и свидетельствуют летописи.

Для нас же принципиально важен другой момент – невзирая на всю безнадёжность ситуации, во Владимире-Суздальском никто не собирался сдаваться на милость Батыя. Столица была готова сражаться до конца.

* * *

…Долгая зимняя ночь ещё не закончилась, а Успенский собор был уже переполнен. Тысячи людей тянулись с разных концов города на Соборную площадь. Не имея возможности попасть внутрь церкви Успения Пресвятой Богородицы, горожане толпились под яркими зимними звёздами вокруг главного храма столицы. Тихое пение доносилось из собора, жёлтый неяркий свет, пробиваясь сквозь узкие окна, ненадолго рассеивал ночной мрак. Внутри храма, ближе к алтарю собралась семья Георгия Всеволодовича, княгиню Агафью окружали снохи и внуки. Рядом, сверкая доспехами, стояла группа воинов с непокрытыми головами, они опирались на тяжёлые, в сафьяновых ножнах, мечи. Среди них выделялись князья Всеволод и Мстислав. Епископ Митрофан, облачённый в златотканые ризы, благословлял князей и воевод на битву с нечестивым царем Батыем. Колыхались огни сотен свечей, рослый дьякон, размахивая кадилом, окуривал ладаном владимирскую знать. Бояре и воеводы, подходя под благословение, тревожно вслушивались в отдаленные, приглушённые звуки, которые доносились с улицы. Даже сюда, сквозь толстые стены каменного исполина, проникал далёкий шум осады.

Князь Мстислав нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая благословения епископа. Он считал, что его место не здесь, а на стенах, и уже сожалел о том, что уступил просьбам матери и пришел в Успенский собор. Мстислав очень удивился, когда Всеволод отстегнул меч, передал клинок дружиннику и направился к епископу. Быстро переговорив со святителем, князь опустился на колени. Некоторое время Мстислав наблюдал за братом, а когда понял, что тот постригается в монахи, махнул на всё рукой и вышел из храма. Остановившись на паперти, князь смотрел за реку. В тусклом свете луны было видно, как за Клязьмой полыхают багряные сполохи. Это горели тысячи монгольских костров, и их свет смешивался с заревом горящих окрестных сёл. Слыша грозный гул, доносившийся из вражеского стана, сотни горожан на площади осеняли себя крестным знамением и пытались протиснуться в переполненный собор, служба в котором не прекращалась ни на минуту.

Тем временем из храма вышли воеводы и старшие дружинники. Когда начальные люди сели на коней, дружинник развернул большой княжеский стяг. Мстислав взмахнул рукой, и отряд сквозь толпу двинулся к проездной башне детинца, а затем направился в сторону Золотых ворот. Всадники ехали по заснеженным улицам столицы, осторожно объезжая завалы из саней и телег. Было безлюдно, горожане либо попрятались по домам, либо находились на городских стенах.

У Золотых ворот горели костры, вокруг которых толпились ратники, пытаясь согреться. Попы из близлежащих церквей исповедовали воинов, идущих на битву с неведомым племенем, посланным за грехи людские на землю Суздальскую. На стены поднимали камни, связки стрел и копий, десятники и сотники расставляли у бойниц стрелков. По крутой каменной лестнице Мстислав и Петр Ослядюкович поднялись на боевую площадку Золотых ворот. Вскоре к ним присоединился Всеволод. С высокой башни как на ладони было видно огромное Раменское поле, где в ночной мгле двигались десятки тысяч огоньков. Орда готовила приступ. Наступало утро 7 февраля 1238 года.

* * *

Хан Батый сидел на коне и смотрел на подготовку к штурму стольного Владимира. Десятки тысяч людей перемещались вокруг города, тумены, тысячи и сотни занимали места, с которых пойдут на приступ столицы Северо-Восточной Руси. Нукеры выкатывали на боевые позиции камнемёты, густые цепи лучников, укрывшись за большими щитами, ждали команды, чтобы поджечь свои стрелы и выпустить их в толпившихся на городских стенах защитников. Словно гигантский осиный рой окружила орда Владимир-Суздальский.

Батый посмотрел на Субудая и кивнул головой. Загремели боевые барабаны монголов, взметнулись хвостатые бунчуки, и орда пошла на штурм. Грохот камнемётов заглушал команды сотников, тысячи стрел пролились на город смертельным дождём. Словно кометы, за которыми тянется огненный хвост, чертили чёрное предрассветное небо над осаждённой столицей зажигательные снаряды. В городе вспыхнули пожары, которые некому было тушить, поскольку всё боеспособное население находилось на главной городской стене. Запылали боярские усадьбы, купеческие амбары, дома ремесленников, огонь постепенно охватывал улицы Нового города, а затем неотвратимо двинулся в сторону Торговых ворот. Стольный Владимир превращался в огромный костёр, и на много вёрст окрест было видно гигантское зарево, поднявшееся над погибающей столицей.

Но атака ещё не началась, монгольские темники ждали, когда упадут под ударами камней и ядер расшатанные башни и городницы. Тяжёлые глыбы и ядра, выпущенные из метательных машин, разбивали бревенчатые стены, пробивали кровлю на башнях, убивали и калечили десятки людей. Деревянные стены оседали, трещали и ломались дубовые брёвна, в укреплениях возникали новые проломы и бреши, у которых торопливо собирались русские воины. Множество метательных снарядов перелетало через городские укрепления и падало на жилые дома, зашибая насмерть прятавшихся там людей. Жители в панике выбегали на улицу, однако и там не было спасения, поскольку камни непрерывно сыпались на город.

Массированный обстрел не прекращался ни на минуту, и стены не выдержали! С грохотом обрушилась, а затем осыпалась в ров, похоронив под своими обломками многих защитников, городская стена напротив церкви Спаса, к югу от Золотых ворот. В сплошной линии обороны образовалась гигантская брешь. Со всех сторон к пролому сбегались ратники и ополченцы, им на помощь поспешил с дружиной князь Мстислав.

Увидев, что стена рухнула, монголы пошли на приступ. Стремительно преодолев заваленный брёвнами, камнями и обломками стены ров, нукеры с воем начали карабкаться на городской вал. Сверху на монголов полетели камни, копья, атакующих поражали стрелами и били железными болтами из самострелов. Но дикую орду невозможно было остановить! И тогда, с вершины вала, навстречу кочевникам бросились русские воины. Вооружённый тяжёлым двуручным мечом, князь Мстислав вёл в последний бой свою личную дружину. Ударами боевых топоров, рогатин и шестопёров ратники и гридни остановили первую волну нападавших и опрокинули её в ров. Но за первой волной последовала вторая, за второй третья… Дружинники и ополченцы в проломе без устали били, секли и кололи наседавших нукеров, сбрасывали их вниз ударами тяжёлых щитов, сталкивали длинными шестами. Мстислав рубился в первом ряду, сверкая доспехами, он стоял под чёрным с золотом стягом, с изображением Спаса Нерукотворного. От ударов княжеского меча степняки валились как трава под косой, но на место убитых тут же вставали новые бойцы. Свежие монгольские сотни непрерывным потоком подъезжали ко рву, спешивались и с остервенением карабкались наверх. Словно гигантская приливная волна захлёстывала орда осаждённый Владимир, лютая сеча кипела по всему периметру оборонительного вала.

Через многочисленные проломы в разбитых стенах монголы пытались прорваться на улицы столицы, но защитникам пока удавалось сдерживать их натиск. Белокаменные Золотые ворота были неприступны. С боевых площадок владимирцы поражали нукеров стрелами и копьями, поливали кипящей смолой и кипятком, забрасывали камнями. У подножия каменной башни ярким костром пылал разбитый таран, вокруг которого на снегу валялись утыканные стрелами тела степняков.

Побоище на валах было яростным, особенно жестокий бой произошёл в большом проломе у церкви Спаса. Там в яростной сече сошлись немногочисленные гридни Мстислава, которых поддерживали вооружённые горожане и отборные монгольские багатуры. Батый решил любой ценой прорваться в город и отправил в бой лучших из лучших. Битва достигла наивысшего накала. Укрываясь за большими красными щитами, дружинники рубили взбиравшихся на вал степняков, горожане с полуразрушенных стен швыряли в наступающих монголов огромные брёвна, которые давили по несколько человек сразу. Один за другим скатывались с вала нукеры, заваливая ров своими окровавленными и изувеченными телами, по которым шли наверх новые толпы атакующих монголов. Гигантским костром полыхала за спинами защитников столица, но они продолжали сражаться с наседавшей ордой, удерживая за собой городской вал.

Церковь Спаса, напротив которой монголы разбили стены и вошли в город. Линия городских укреплений проходила там, где видна водонапорная башня

Фото автора

Всё меньше и меньше оставалось в живых дружинников, их заменяли плохо обученные горожане и ополченцы, но не им было противостоять закалённым в боях ханским багатурам. Натиск орды не ослабевал, он только усиливался. Свежие монгольские тысячи спешили к пролому, у вала степняки слезали с коней и быстро карабкались наверх. Израненный саблями князь Мстислав с трудом ворочал тяжёлым мечом, длинные монгольские стрелы поражали не защищённых доспехами горожан, а уцелевшие гридни, истомлённые непрерывным многочасовым боем, с трудом сдерживали на валу атаки кочевников.

Под ударами камнеметов рухнули стены у Ирининых и Медных ворот со стороны реки Лыбеди, были захвачены Волжские ворота, выходившие на Клязьму. В сражении на валу у церкви Спаса пали последние защитники пролома, княжеское знамя упало, и тысячи степняков перевалили через городской вал. Обтекая так и оставшиеся неприступными Золотые ворота, орда потоком хлынула в город. Главная линия обороны пала.

…Когда степняки прорвались в город, князь Мстислав с гриднями сбежал с вала и поспешил к Торговым воротам. Но монгольская конница уже мчалась по улицам, и князь понял, что просто не успеет добежать до города Мономаха. Тогда он решил укрыться в каменной Георгиевской церкви, однако и этот путь уже был перекрыт нукерами. Осознав, что всё кончено, Мстислав остановился и повернулся лицом к врагу. Он сбросил с широких плеч на истоптанный снег алый плащ и поудобнее перехватил двуручный меч. Рядом, прикрывая князя с боков, встали двое гридней. Недалеко от Георгиевского храма Мстислав принял свой последний бой.

Сжимая двумя руками тяжелый клинок, князь врубился в толпу набежавших монголов, которые набросились на него со всех сторон, надеясь взять в плен этого сильного и знатного воина. Но Мстислав не собирался даваться степнякам в руки живым. Не думая о защите, он сёк двуручным мечом низкорослых нукеров как траву, выверенными ударами разбивал шлемы и раскалывал щиты. Рядом зло и умело бились двое дружинников. Видя гибель товарищей, монголы разъярились и навалились всем скопом. Упали изрубленные гридни, выпущенные в упор стрелы, пробили княжескую кольчугу. Мстислав зашатался, выронил меч и повалился на окровавленный снег.

* * *

Воевода Пётр Ослядюкович в начале штурма находился на боевой площадке Золотых ворот, но затем перебрался в город Мономаха, откуда было удобнее руководить обороной стольного Владимира. Сюда спешили гонцы с просьбой о помощи, отсюда воевода посылал отряды на наиболее опасные участки обороны. Однако резерв был невелик, и скоро отправлять на валы стало некого. При Петре Ослядюковиче остался только десяток телохранителей. Узнав, что враг всё же прорвался за городские валы в районе Золотых ворот, воевода Пётр отправил гонца в Ветчаный город с приказом к начальным людям уводить своих людей в детинец. Он знал, что на стенах города Мономаха нет ратников, и не сомневался, что у второй линии укреплений степняки не задержатся. Сам же Петр Ослядюкович вскочил на коня и помчался в Новый город, чтобы там наладить оборону.

Тщетно! Организованное сопротивление рухнуло, каждый теперь сражался сам по себе. На одной из улиц, что вела от Золотых ворот к городу Мономаха, отряд воеводы столкнулся с конными монголами. Скрестились прямые мечи дружинников и кривые сабли нукеров. Отборные гридни разметали первые монгольские ряды, но дальше продвинуться не смогли, поскольку враг наседал со всех сторон. Люто бился Пётр Ослядюкович, крушил шестопёром подбиравшихся к нему супостатов, топтал конём сбитых на землю ворогов. Под страшными ударами бывалого ратоборца трещали доспехи нукеров и ломались крепкие монгольские кости. Но силы были неравны, в жестокой рукопашной схватке полегли последние гридни и повалился воевода с коня, изрубленный монгольскими саблями на окровавленный снег…

Полем битвы стали улицы пылающей столицы. Отряды защитников бросались навстречу монгольским сотням и вступали с ними в жестокий бой. Рубились среди горящих домов и усадеб, на папертях церквей и во дворах боярских теремов, местами ещё продолжались бои на стенах. Улицы были перегорожены телегами и завалами, укрываясь за которыми горожане и ратники пытались задержать наступление орды. Мчавшихся по улицам монгольских коней били в лоб боевыми топорами, косами подсекали им ноги, засапожными ножами вспарывали брюхо. Монгол без коня – плохой воин! Русские мужики, привыкшие один на один ходить на медведя, поднимали на рогатины визжащих от боли и ярости багатуров, сбрасывали их вилами с коней, гвоздили спешенных кочевников кистенями и шестопёрами. На перекопанных узкими канавами улицах множество вражеских лошадей поломало ноги, задержав продвижение монгольских войск. Сотни коней без всадников, с пылающими гривами носились по охваченному огненным смерчем городу, топча своих и чужих. От едкого дыма, окутавшего стольный Владимир, задыхались и русские ратники и степняки. Нестерпимый жар растопил забрызганный кровью снег, и по улицам потекли красные ручейки. Но защитников осталось совсем немного, а монгольские тысячи шли и шли через проломы в город и как саранча вскоре заполонили все вокруг. Орда неудержимым потоком вливалась в поверженную столицу.

Великое множество людей, узнав о том, что монголы прорвались через вал, бежали к городу Мономаха через охваченные огнём улицы, чтобы найти спасение за второй линией укреплений. Но кочевники уже приближались. В некоторых местах их удавалось задержать, однако степняки сминали на своём пути всё и вся. Сквозь дым и огонь, сквозь рукопашные схватки дикари прорывались к городу Мономаха. Они мчались по улицам Владимира-Суздальского, убивая на своём пути всех встречных – воинов, женщин, детей, стариков. Врезавшись в толпу беглецов, нукеры топтали людей конями, били палицами, секли саблями, расчищая себе дорогу к Торговым воротам, где образовалась смертельная давка.

В ужасе перед неизбежной гибелью, горожане пытались прорваться в Мономахов город, ещё не захваченный монголами, но единственные ворота не могли пропустить сразу всех. В страшной давке у ворот и внутри надвратной башни трещали кости, людей буквально впечатывали в стены, тех, кто упал, затаптывали насмерть. Жуткий вой стоял над толпой, горожане задыхались в дыму и тесноте, а сверху, с горящих домов на обезумевшее от страха человеческое скопище сыпались искры и падали пылающие головешки. Сотни людей погибли в огне, куда их швыряли озверелые победители, или просто не сумев укрыться от бушующего пламени. Многие горожане бежали к Волжским воротам, выходившим на Клязьму, поскольку главный удар наносился не с этой стороны и был шанс, что таким путем удастся уйти из города. Жители прыгали со стен, скатывались с валов на заснеженный речной берег, но монгольские разъезды, патрулировавшие вдоль реки, расстреливали беглецов из луков и вылавливали арканами. К обеду на стенах и улицах Нового города монголы добили последних защитников и прорвались к стенам города Мономаха.

С помощью арканов и приставных лестниц степняки полезли наверх. С боевых площадок на них не летели стрелы, не падали камни, не лился кипяток, потому что мощные укрепления некому было защищать. Практически все воины пали на главном городском валу и улицах Нового города. У распахнутых настежь Торговых ворот в лужах крови лежали груды человеческих тел. Иссечённые, раздавленные, обожжённые. Монгольские тысячи въезжали в Мономахов город, на захваченных башнях и стенах которого развевались ханские бунчуки. Не встречая сопротивления, кочевники продвигались в сторону княжеского детинца. Туда, где сквозь густые клубы дыма виднелась каменная громада Успенского собора…

В ставке Батыя, находившейся напротив Золотых ворот, поняли, что город взят. Многочисленная свита, толпившаяся у огромного ханского шатра, принялась восхвалять воинское искусство своего повелителя и мужество его багатуров. Но сам хан въехать в поверженный город не спешил, он знал от гонцов, что уцелевшие защитники укрылись в детинце и готовы биться до конца. На улицах ещё могли быть живые русские ратники, и джихангир запросто мог получить стрелу в горло. Встреча в чертогах бога Сульде со своим доблестным дядей Кульканом и великим дедом Чингисханом Батыя не прельщала. И потому мчались гонцы через пылающий город к тысячникам и темникам, чтобы передать грозную ханскую волю – «Взять детинец!» Лишь тогда победитель вступит в поверженную столицу…

Штурм стольного Владимира ордой Батыя

Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.

* * *

Ветчаный город русские воины оставляли с боем. Покинув позиции, они стремительно отступали к Ивановским воротам, отбивая наскоки степняков. Тяжёлые створки захлопнулись прямо перед монгольскими нукерами. Пусть ненадолго, но врагов это задержит. Защитники бегом устремились к детинцу, последнему оплоту владимирцев. Пропустив ратников под каменной аркой проездной башни, гридни закрыли дубовые створы, и тяжёлый поперечный брус накрепко запечатал вход в княжескую цитадель.

Уцелевшие начальные люди, сотники и десятники, торопливо расставляли по стенам людей, пересчитывали тех, кто мог держать оружие в руках. В Успенском соборе накрепко заперлись – ни войти, ни выйти. Вокруг соборного храма, в ожидании своей участи толпились тысячи горожан. Вся их надежда была на каменные стены детинца, да тех немногочисленных усталых воинов, которые занимали позиции на последней линии обороны стольного Владимира. Князь Всеволод поднялся на боевую площадку каменной надвратной башни, с которой как на ладони был виден гибнущий город. Огненное море разлилось в западных и восточных районах столицы, занялись пожары и в городе Мономаха. Дым и огонь мешали увидеть происходящее на улицах.

Внезапно перед крепостью появились монголы. Они выезжали из боковых улиц, выходящих на площадь, и скапливались по её периметру, не приближаясь к каменным стенам. Пешие нукеры тащили лестницы и мотки веревок, готовясь идти на штурм последней владимирской твердыни. Всеволод понимал, что шансов на победу нет и все, кто находился в детинце, включая и великокняжескую семью, обречены. Он бессилен что-либо изменить.

Сам Всеволод давно уже смирился с неизбежной смертью, иначе бы не принял схиму. Однако, увидев, что очень скоро погибнет и вся его семья, князь неожиданно решил пойти на поклон к Батыю и попробовать договориться с ханом. Единственное, чего Всеволод хотел, это чтобы завоеватель пощадил его родных и близких. Князь отдавал себе отчет в том, что если с Батыем и надо было договариваться, то только тогда, когда к Золотым воротам привели младшего брата Владимира. А сейчас город практически захвачен, и хану нет никакого смысла вступать в бесполезные переговоры. И гораздо больше шансов на то, что Всеволода просто убьют, чем прислушаются к его словам. Достаточно просто вспомнить судьбу рязанского князя Федора. Но молодой князь окончательно пал духом и не желал больше сражаться. Он твердо решил ради спасения близких сдать Батыю детинец.

Стоявшие по краям площади монголы были удивлены, когда приоткрылись створы ворот и из крепости в сопровождении десятка дружинников вышел высокий человек в богатых доспехах. Вытащив из ножен меч, Всеволод бросил его на снег и пошел прямо на строй нукеров. К князю подъехал монгольский сотник и через переводчика стал расспрашивать о намерениях. Всеволод объяснил, что ему надо. Тогда князя вместе с гриднями окружили нукеры и повели по направлению к Золотым воротам.

Время тянулось долго. Облокотившись на зубчатый парапет надвратной башни, ратники и воеводы смотрели в ту сторону, куда увели их князя. На землю стали опускаться зимние сумерки, но от полыхавшего вокруг пожара было светло как днем. Затем приехала группа всадников и от имени Всеволода потребовала открыть ворота, но защитники детинца наотрез отказались это делать. Тогда загремели монгольские барабаны, и орда пошла на приступ.

Грянул штурм, был он яростен и скоротечен. По приставным лестницам монголы полезли наверх, а в ворота ударили тяжёлым бревном. Рубились на стене и в каменных галереях, на скользких от крови лестницах и у зубчатых бойниц. Жестокий бой разгорелся под аркой надвратной башни. Прорвавшись к воротам, ханские тургауды перебили защищавших их гридней, сбили засовы и распахнули дубовые створы – монголы потоком хлынули в детинец. Часть русских ратников отступила в княжеские терема и там продолжила сражаться, другие же отчаянно бились на площади.

Тысячи людей, которые набились в детинец, надеясь спастись за его каменными стенами от огня и страшных степняков, были либо изрублены, либо захвачены в плен озверевшими от яростного побоища монголами. Добив последних защитников, нукеры вязали пленников и гнали их прочь, желая к прибытию хана полностью очистить княжескую цитадель и захватить Успенский собор, где находилась семья Георгия Всеволодовича. Монголы вышибли главные врата храма, и толпа степняков ринулась внутрь собора, за толстыми стенами которого укрылись знатнейшие люди столицы Северо-Восточной Руси. Но в узком проходе нукеров атаковали дружинники, в рукопашной схватке они перебили несколько десятков степняков и выбили их из соборной церкви. Тогда монголы разбили боковые двери и хлынули в храм с разных сторон.

Когда последний дружинник упал мертвым, нукеры набросились на тех, кто в поисках спасения укрывался в Успенском соборе. Приставив лестницы, монголы начали карабкаться на хоры, где находилась княгиня Агафья с внуками и снохами. Но там степняков встретили гридни из личной охраны княжеской семьи, они яростно рубили и кололи нападавших, ударами щитов скидывали с лестниц и в итоге отразили нападение. Несколько следующих попыток проникнуть на хоры тоже не увенчались успехом. Тела монгольских воинов валялись на забрызганном кровью полу собора, а продвижения наверх по-прежнему не было. Нукеров, которые лезли на хоры по приставным лестницам, гридни секли мечами, а великокняжескую семью прикрывали большими красными щитами от летящих снизу стрел.

По приказу прибывшего в детинец хана тургауды стали ломать близлежащие дома и заборы, а брёвна и доски сносить в Успенский собор и сваливать в огромную кучу. Все, кто в этот момент находились на хорах, понимали, что произойдёт дальше, но на предложение хана сдаться ответили отказом, чем очень сильно разозлили Батыя. Не сумев захватить в плен великокняжескую семью, он лишался очень важного козыря в борьбе с князем Георгием. Но княгиня Агафья и епископ Митрофан в эти последние минуты своей жизни даже мысли не допускали, чтобы пойти на поклон к степному варвару. Они предпочли сражаться до конца и с честью погибнуть за свою землю и своего князя. Глядя сверху на метавшихся по собору степняков, члены великокняжеской семьи знали, что жить им осталось совсем немного и шансов на спасение нет. Ещё вчера они повелевали тысячами людей, а сегодня всё свободное пространство, на котором они укрылись, исчислялось лишь несколькими саженями. Владимирский епископ и княгиня Агафья видели, как монголы натащили внутрь храма доски и бревна, как нукеры поджигают этот огромный костер и выбегают из собора прочь. Но по-прежнему остались тверды в своём решении – лучше смерть, чем плен.

Гигантское пламя, полыхнувшее внутри Успенского собора, ознаменовало падение столицы Северо-Восточной Руси, города Владимира-Суздальского. От едкого, удушающего дыма на хорах погибли все близкие и родные великого князя Георгия Всеволодовича – жена, младшая дочь Феодора, снохи и внуки, а также разделивший судьбу своей паствы епископ Митрофан. Сам собор был выжжен изнутри и разграблен монголами, так же как и весь остальной город. Как и от Рязани, от стольного Владимира остались «дым и пепел».

* * *

После того как я изложил свою версию гибели Владимира-Суздальского, сопоставим её с письменными источниками. В отличие от остальных городов Северо-Восточной Руси, взятых монголами, осада Владимира-Суздальского достаточно подробно освещена летописцами. За исключением одного момента – смерти сыновей великого князя Всеволода и Мстислава. Но мы сначала рассмотрим сугубо военные аспекты.

Важнейшим фактором, объясняющим, почему русские дружины потерпели поражение при обороне столицы Суздальской земли, была их небольшая численность по сравнению с монгольской ордой. Периметр главной линии обороны был слишком велик, чтобы его могли защитить немногочисленные хорошо вооруженные и обученные дружинники. Поэтому главная тяжесть битвы легла на плечи простых горожан и крестьян, укрывшихся за крепостными валами стольного города. Руководители обороны в лице воеводы Петра Ослядюковича, а также князей Мстислава и Всеволода сделали всё возможное для защиты столицы от войск Батыя. Но оборонительный потенциал, которым они располагали, изначально был невелик.

Владимир-Суздальский действительно обладал самыми мощными укреплениями в Северо-Восточной Руси. Голод тоже не грозил защитникам, поскольку к обороне готовились, и припасы были завезены в достаточном количестве. Другое дело, что валы и стены защищать было практически некому. Личные дружины Мстислава и воеводы были невелики, а Всеволод из-под Коломны привел лишь малую часть гридней. Тем не менее, первый приступ орды владимирцы отразили, что явилось очень неприятным сюрпризом для Батыя и его полководцев: «Поутру в субботу стали пороками бить и выбили стены немалую часть, где люди, бившись в течение долгого времени, стали изнемогать, однако ж бились до ночи и во град их не пустили» (В.Н. Татищев, с. 728).

О том, насколько серьёзное значение придавал монгольский хан взятию стольного города, говорит тот факт, что при его штурме была задействована вся осадная артиллерия. Это произошло впервые за всё время похода в Северо-Восточную Русь. При разгроме Рязанского княжества её вообще не применяли, а во время осады Москвы лишь частично. Гибель дружины Коловрата стоит особняком. Подробное описание обстрела монголами Владимира-Суздальского из метательных машин есть в Никоновском летописном своде: «И начяша бити пороки по граду и внутри града, и сыпашася камение велие издалеча божиим попущением, яко дождь внутрь града, и множество бе людей мертвых во граде, и бысть страх и трепет велий на всех» (т. 10, с. 108). Дальше летопись рассказывает о последствиях этой ужасной бомбардировки: «И выбиша стену у Златых врат, такоже и от Лыбеди у Орининых врат, и у Медяных, такоке и от Клязмы у Воложьских врат, и прочее весь град разбита, и внутрь камениш насыпаша, и тако вънидоша по примету во град от Златых врат, такоже, и от Лыбеди и во Оринины врата и в Медяныя, такоже и от Клязмы в Воложскиа, и прочее отовсюду весь град разбивше внидоша в онь яко демони» (т. 10, с. 108).

Военачальники Батыя продумали штурм до последних мелочей, и даже дерево, предназначенное для того, чтобы заваливать ров, распорядились полить водой. Об этом нам сообщает Тверская летопись: «Наметавше в ров сырого леса, и тако по примету внидоша в град» (т. 15, с. 369).

Метательные машины не только рушили стены и башни, с их помощью город был подожжён и превратился в огромный костёр. В зажигательных снарядах монголы недостатка не испытывали, и дело даже не в том, что изрядное количество нефти и зажигательных смесей они таскали за собой в обозе. Практические навыки степных дикарей, согласно свидетельству Плано Карпини, помогли решить проблему очень просто: «…они обычно берут иногда жир людей, которых убивают, и выливают его в растопленном виде на дома, и везде, где огонь попадает на этот жир, он горит, так сказать, неугасимо» (с. 53). С точки зрения русского человека – жутко, с точки зрения монгола – практично. Косвенным подтверждением бушующего в стольном Владимире пожара стала любопытная находка. Во время археологических раскопок в 2008 году на территории бывшего «города Мономаха» в подвале сгоревшего дома было найдено 200 кг частично расплавившегося янтаря. Поскольку за ним никто не вернулся и янтарь сохранился до наших дней, скорее всего, хозяин дома погиб. Немаловажное значение имеет и тот факт, что большой пожар, бушевавший на этом месте, уничтожил соседние постройки. И есть очень большая вероятность того, что произошло это в феврале 1238 года во время штурма города ордой Батыя.

Можно констатировать, что вторым фактором, обеспечившим победу Батыя в битве за столицу Северо-Восточной Руси, было колоссальное превосходство в осадной артиллерии. Противопоставить ему защитники ничего не могли.

Главная линия обороны была прорвана, когда метательные машины сделали в городских укреплениях многочисленные проломы и бреши, а затем обрушили стену на значительном участке у церкви Спаса. Здесь и произошел прорыв: «От Золотых ворот у святаго Спаса внидоша по примету черес город» (Лаврентьевская летопись, т. 1, с. 440). Это конкретное указание летописца позволяет с достаточной точностью установить место большого пролома, через который монголы прорвались на улицы города. Если встать на земляной вал между Золотыми воротами и водонапорной башней, то церковь Спаса как раз и окажется между этими двумя достопримечательностями. Белокаменный храм был возведён в 1164 году Андреем Боголюбским на территории княжеского двора, но до наших дней от него уцелели лишь фундаменты и частично нижние ряды кладки стен. Существующая Спасская церковь была построена в конце XVIII века на месте и фундаменте древнего храма. И хотя строители стремились сохранить прежний облик сооружения, в его архитектуре явно присутствуют черты барокко XVIII века.

Остальные места яростных боёв, где монголы прорвали оборону, также можно идентифицировать достаточно точно: «С севера от Лыбеди подошли к Ирининым воротам и к Медным, а от Клязьмы подступили к Волжским воротам и так вскоре взяли Новый город» (Из Лаврентьевской летописи). Данную информацию подтверждают и другие летописи: «Так от Лыбеди вошли они в Иринины ворота, а от Клязьмы в Медные и Волжские ворота, и так взяли город и подожгли его» (Из Тверской летописи). Из этого следует, что главный удар наносился по укреплениям Нового города, поскольку со стороны поля отсутствовали естественные препятствия для проведения штурма. На остальных направлениях, например в районе Серебряных ворот, атаки монголов носили отвлекающий и вспомогательный характер. Летописные известия помогают точно восстановить и хронологическую картину событий. Сообщение Никоновского летописного свода о том, что монголы «взяша новый град до обеда» (т. 10, с. 108), чётко указывает время, когда рухнула главная линия обороны, степняки овладели Новым городом и подошли к укреплениям города Мономаха. Об этом свидетельствуют и другие летописи, в частности, Московский летописный свод конца XV века: «И тако взяша град вскоре Новыи до обеда и запалиша огнем» (т. 25, с. 128). О том, что в городе Мономаха происходила какая-либо борьба, информация отсутствует, за исключением свидетельства В.Н. Татищева: «Но татары, вскоре взяв средний град, поскольку не был укреплен и оборонять было уже некому, многих тут побили и пленили» (с. 729).

Все без исключения летописцы уделили внимание заключительному аккорду владимирской трагедии – гибели великокняжеской семьи в Успенском соборе. Согласно информации В.Н. Татищева, после того как монголы ворвались в город Мономаха, они сразу начали искать семью Георгия Всеволодовича: «И уведав, что они в церкви заперлись, придя, немедленно двери выломили и, которые противились, тех побили. И войдя в оную, видя княгинь на полатях церковных, говорили им, чтоб сошли все, но они не послушались и стали камни бросать. Тогда татары, озлобясь, нанесли дров множество и зажгли в церкви» (с. 729). Не менее важные сведения сообщает и Никоновский летописный свод: «Татарове же выбиша двери церковныа, и, елици беша в церкви и противишася, избиша их. И начяша пытати их о князех и о княгинях, и уведеша, яко на полатех суть, и начяша лстивно глаголати к ним, да снидут вси с полат; они же не послушаша их. Татарове же много древня наволочиша в церковь и около церкви зажгоша» (с. 109).

Монголы атаковали храм одновременно и с разных сторон. Выстоять против такой атаки у укрывшихся в Соборной церкви гридней не было никаких шансов. Поэтому княгиня Агафья с семьей укрылись на церковных хорах, которые Василий Никитич и составители Никоновского свода называют «полати». Когда я был в Успенском соборе города Владимира, то поинтересовался, как раньше люди попадали на хоры. Ответ получил достаточно неожиданный – по приставным лестницам. Вот что сообщает по данной теме Н.Н. Воронин: «Вопрос о ходе на хоры остается и в данном случае открытым. Площадки хор сейчас упираются в стены галерей… Где была лестничная башня или лестница на хоры, – мы не знаем. Можно, конечно, предполагать, что внутри галерей (например, в их угловых частях) были устроены деревянные лестницы на хоры, однако здесь помещаются боковые порталы, оставляющие очень мало места для сооружения лестниц. От XVIII в. дошло указание о “лесницах, что ходят вверх под церковную кровлю”, но где и какими они были, – неизвестно. Впредь до капитальных архитектурно-археологических исследований, всякие гипотезы о “закладенных изнутри потаенных лестницах” останутся праздными домыслами».

При реконструкции захвата монголами Успенского собора я исходил из того, что оказаться на хорах можно было только при помощи приставных лестниц. Поэтому и не смогли туда прорваться ханские нукеры, а немногочисленным княжеским дружинникам, защищавшим княгиню Агафью с семьей, было вполне по силам отражать их атаки. Не имея возможности проникнуть на хоры, монголы решили удушить всех, кто там находился, дымом: «И все бывшие там задохнулись, и так предали души свои в руки господа» (Из Тверской летописи).

Успенский собор стольного Владимира. XII в.

Здесь 7 февраля 1238 г. погибла семья великого князя Георгия

Фото автора

Успенский собор подвергся жесточайшему разграблению: «Церковь святой Богородицы татары разграбили, сорвали оклад с чудотворной иконы, украшенный золотом, и серебром, и камнями драгоценными, разграбили все монастыри и иконы ободрали, а другие разрубили, а некоторые взяли себе вместе с честными крестами и сосудами священными, и книги ободрали, и разграбили одежды блаженных первых князей, которые те повесили в святых церквах на память о себе» (Из Лаврентьевской летописи). Далее летописец перечисляет церковных иерархов, погибших во время штурма стольного Владимира: «Убит был Пахомий, архимандрит монастыря Рождества святой богородицы, и игумен Успенский, Феодосий Спасский, и другие игумены, и монахи, и монахини, и попы, и дьяконы, начиная с юных и кончая старцами и грудными младенцами. Расправились татары со всеми, убивая одних, а других уводя босых и раздетых, умирающих от холода, в станы свои» (Из Лаврентьевской летописи). Как видим, со стороны монголов нет никаких заигрываний со служителями чуждой им религии – огонь, меч и петля аркана – вот что несли дикие завоеватели для Русской Церкви.

Семья князя Георгия и епископ Митрофан были похоронены там, где и приняли смерть – под сводами Успенского собора. Гробница Владимирского епископа крайняя к западу в южной стене пристройки Всеволода III. Под сенью комары надпись: «Мощи епископа Митрофана Владимирскаго, преставися лета 6745 (1238) месяца февраля 7 дни». Память священномученика Митрофана, епископа Владимирского и Суздальского отмечается в Соборе Владимирских святых 23 июня (6 июля). У противоположной стены Соборной церкви захоронена княгиня Агафья и её родные: «А лежит она на левой стране, а подле ея – великая кнежна Феодора да снохи ея: княгиня Марья, да княгиня Кристина, да княгиня Феодора». Жена Георгия Всеволодовича была канонизирована как благоверная княгиня мученица Агафия Владимирская и почитается как местная святая. День её памяти отмечается 7 (20) февраля. Единственной, кто выжил из большой семьи великого князя Владимирского, оказалась его дочь Добрава (1215–1265), в крещении Елена, которую в 1226 году выдали замуж за волынского князя Василько Романовича, брата Даниила Галицкого.

Об осаде стольного Владимира оставил краткую запись в своем труде и Рашид Ад-Дин: «Осадив город Юргия Великого, взяли его в восемь дней. Они ожесточенно дрались. Менгу-каан лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их» (с. 39). Насчет длительности обороны персидский историк ошибся, поскольку из летописей следует, что она началась 3 февраля и закончилась седьмого числа. Уже не сходится. Зато Рашид Ад-Дин отметил факт яростного сопротивления русских орде Батыя. Трудно сказать, какие «подвиги» совершал хан Менгу, будущий великий каган. Скорее всего, после гибели Кулькана всем царевичам чингизидам было запрещено заниматься подобной самодеятельностью. Возможно, это был просто литературный прием историка, который таким образом хотел подчеркнуть все трудности битвы за столицу Северо-Восточной Руси. И что только благодаря личному вмешательству Менгу монголам удалось переломить ход сражения. Могло быть и так.

Взятием Владимира-Суздальского закончился первый этап нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь. Но русские ещё не были побеждены, и с этого момента меняются как цели войны, так стратегия и тактика завоевателей.

 

7. Сыновья великого князя

Попробуем на основании летописных свидетельств разобраться в том, что же всё-таки произошло с сыновьями великого князя – Всеволодом и Мстиславом. Информация об их судьбе крайне противоречива. Я уже приводил выдержки из летописей, где рассказывается о том, что Всеволод принял монашеский постриг, а затем и схиму. После этого в летописях говорится о том, что когда монголы ворвались на улицы столицы, братья сумели уйти в город Мономаха: «Всеволод и Мстислав и все люди бежали в Печерний город» (Из Лаврентьевской летописи). Как видим, всё прописано ясно и четко и иного толкования у этой записи быть не может. Данная информация подтверждается сведениями Троицкой, Воскресенской, Симеоновской, Львовской, Тверской, Ермолинской, Софийской I, Вологодско-Пермской летописями и «Московским летописным сводом конца XV века».

Дальше начинаются странности. Рассказав о бегстве князей из Нового города в город Мономаха, летописцы сразу же переходят к описанию трагедии в Успенском соборе. Как будто в промежуток времени между этими двумя событиями ничего важного не произошло. А ведь до этого ученые книжники очень подробно расписывали первые дни осады, цитируя даже речи, которые произносили князья и воеводы. А здесь – настоящий временной провал. Мало того, со страниц летописного рассказа исчезают Мстислав и Всеволод, и об их дальнейшей судьбе читатель случайно узнает в контексте битвы на реке Сить. На данный факт обратили внимание многие исследователи. Невольно возникает ощущение, что такой странный разрыв в связном рассказе возник неслучайно.

Я не считаю летописцев фальсификаторами, которые в угоду неким таинственным силам переписывают и искажают историю Руси. За исключением попыток объявить викинга Рюрика основателем государства и родоначальником династии, они достаточно объективно освещают ход исторических событий. Понятно, что их симпатии на стороне тех князей, при дворе которых составляются летописные своды, однако если учитывать этот момент при изучении материала, то всё становится логичным и объяснимым. Скорее всего, так получилось и с летописным рассказом о взятии Владимира-Суздальского. Не подлежит сомнению, что в отрезок времени между бегством Всеволода и Мстислава в Печерний город и захватом Успенского собора произошло нечто такое, о чем великокняжеские летописцы посчитали неудобным упоминать.

Попробуем восстановить хронику событий, но сначала рассмотрим те летописные свидетельства, где говорится о судьбе сыновей Георгия Всеволодовича. Например, в той же Троицкой летописи, где сообщалось о том, что братья бежали в город Мономаха, говорится, что прибывший на реку Сить гонец сообщил князю Георгию следующее: «Старейшаа сына твоа Всеволод с братом в Новом городе убиена быста» (т. 1, с. 223). Об этом же свидетельствует и Софийская I летопись: «А стареишая сыны твоя Всеволод с братом ве Новегороде убиена быста» (т. 5, с. 214). Вологодско-Пермская летопись также приводит аналогичную информацию. В «Книге степенной царского родословия» рассказывается о гибели сыновей Георгия Всеволодовича в Новом городе так: «Всеволод, Мстислав, в новом граде Володимери от тех же безбожных Татар убиена быста» (с. 264). Особняком стоит известие Никоновского летописного свода, там рассказывается о гибели братьев в контексте уличных боев в Новом городе: «И ту убиша князя Всеволода з братом» (с. 108). К данной версии склоняется и В.Н. Татищев: «И пробив стену у Златых, Ирининых и Медных врат и во многих местах учинив переметы чрез ров, вошли во град со всех сторон и взяли новый град до обеда. Тут убили князей Всеволода и Мстислава Юриевичей, а другие князи и войско ушли в средний град» (с. 729). Но кто такие эти «другие князи», совершенно непонятно, ведь кроме сыновей Георгия Всеволодовича других князей в стольном Владимире просто не было.

Но и это ещё не все. Я уже приводил свидетельство Лаврентьевской летописи о том, что «старейшая сына Всеволод с братом вне града убита». Об этом же сообщает и Симеоновская летопись: «А стареишая сына вне града Татарове убиста, Всеволода з братом» (т. 18, с. 57). На мой взгляд, речь здесь идет о Всеволоде и Владимире, но никак не о Мстиславе. Между тем Н.М. Карамзин дает свою трактовку этому факту: «Князья Всеволод и Мстислав, не видя никакой возможности отразить неприятелей, хотели пробиться сквозь их толпы и положили свои головы вне города» (с. 511).

Есть ещё одна версия трагедии, которую приводит Новгородская I летопись старшего извода. Правда, упоминается в ней только Всеволод: «И увидевше князь и владыка и княгыни, яко зажженъ бысть град, а людье уже огнем кончаваются, а инии мечем, вбегоша в святую Богородицю и затворишася в полате». Здесь прямо говорится о том, что старший сын великого князя погиб в Успенском соборе вместе с остальной семьей.

Информации много, но она очень противоречива. Но существует одно свидетельство, которое снимает все противоречия относительно судьбы Всеволода. В Ипатьевском летописном своде есть объяснение, почему старший сын князя Георгия был убит «вне града»: «Тотаром же порокы град бьющемь, стрелами бещисла стреляющим. Се увидев князь Всеволод, яко крепчее брань належить, убояся, бе бо и сам млад, сам из града изииде с мало дружины и несы со собою дары многии, надеяше бо ся от него живот прияти. Он же, яко сверпый зверь, не пощади уности его, веле пред собою зарезати, и град всь избье» (т. 2, с. 176). В переводе это звучит так: «Татары били городские стены пороками и стреляли бесчисленными стрелами. Увидел князь Всеволод, что предстоит еще более жестокая битва, испугался, он был очень молод, и сам вышел из города с частью дружины, неся с собой богатые дары, надеясь получить от Батыя жизнь. Но тот, как свирепый зверь, не пощадил его юности, велел перед собою зарезать и весь город перебил» (Галицко-Волынская летопись). Летописец из Юго-Западной Руси не испытывал пиетета по отношению к князьям Руси Северо-Восточной, поэтому в его труде и сохранилась та информация, которая отсутствовала у суздальских коллег. С.М. Соловьев также принял версию летописца из Галича: «Князь Всеволод, думая умилостивить Батыя, вышел к нему из города с малою дружиною, неся дары; но Батый не пощадил его молодости, велел зарезать перед собою» (с. 882).

Данное летописное свидетельство является тем самым недостающим звеном, с помощью которого возможно составить единую картину происшедшего. На основании изложенных летописцами фактов мы можем предположить следующее. Поражение под Коломной явилось сильным ударом для Всеволода, от которого молодой человек так и не оправился до начала осады города монгольской ордой. После сражения 6 февраля на валах столицы Всеволод окончательно утратил веру в успешный исход осады, поскольку потери среди защитников были очень велики. Князь был морально сломлен и фактически отказался от дальнейшей борьбы, о чем свидетельствует принятие им монашеского пострига и схимы. Означало это только одно – Всеволод закончил все свои земные дела и мысли его теперь только о царстве небесном. Тем не менее, во время приступа 7 февраля мы застаем князя на укреплениях Нового города, откуда он и бежит в город Мономаха. Эта линия укреплений была захвачена монголами без боя, и поэтому главные события развернулись около детинца, где заперлись последние защитники. Молодой человек видит, что сопротивление бесполезно, княжеская цитадель обречена, и поэтому принимает решение вступить в переговоры с Батыем.

Летописец из Галича выставляет князя в очень неприглядном виде, прямо указывая на то, что Всеволод отправился к хану, «надеясь получить от Батыя жизнь». Но раз Всеволод приготовился к смерти, приняв накануне схиму, то зачем ему выпрашивать жизнь у хана? Не сходится. Но как уже отмечалось, именно в Ипатьевском летописном своде присутствует негативное отношение к князьям Владимиро-Суздальской земли. Поэтому, не отрицая сам факт визита молодого князя в монгольскую ставку, можно предположить, что цели у него были несколько иные.

Если сопоставить сообщение Галицко-Волынской летописи с другими письменными источниками, то мы увидим, что встреча Всеволода с Батыем могла произойти только после того, как монголы прорвали главную линию обороны и ворвались в город Мономаха. Последним препятствием на пути захватчиков был детинец. Столичная цитадель была невелика, поскольку окружала лишь княжеские терема, двор епископа, Успенский и Дмитровский соборы. Стены детинца сложили из белого камня, что исключало возможность поджога, вход в него был защищён башней, с надвратной церковью Иоакима и Анны. В этой крепости можно было организовать оборону, можно было даже отбить несколько вражеских атак, но по большому счёту, никаких перспектив у защитников не было, и падение последнего оплота осажденных становилось лишь вопросом времени.

Всё это Всеволод прекрасно понимал, как знал и то, что случилось с семьёй Юрия Ингваревича во время взятия Рязани. Поэтому нет ничего невероятного в том, что молодой князь, понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, решил попытаться договориться с Батыем. Только двигал Всеволодом не страх за собственную шкуру, как указал враждебный суздальскому княжескому дому летописец, а желание любой ценой спасти свою семью.

Был ли уверен старший сын великого князя в том, что его переговоры с ханом закончатся благополучно? Конечно нет, поскольку знал о том, как монголы относятся к послам, трагедия на реке Воронеж ещё была свежа в памяти русских князей. Да и кровь хана Кулькана была на его руках. Но скорее всего, Всеволод и понятия не имел, что убил сына Чингисхана и дядю Батыя. Кто ему мог об этом рассказать? Никто, а у Кулькана на знамени не было надписано кириллицей, кто он такой есть. Если бы Всеволод об этом знал, то никогда бы не отправился в ханскую ставку.

Но князь об этом не догадывался и пошел на переговоры с Батыем. По его мнению, это был шанс, пусть и минимальный, спасти близких людей. Всеволод надеялся, что монгольский хан не захочет терять под каменными стенами крепости своих воинов. Что при встрече лицом к лицу ему удастся убедить Батыя не расправляться с женщинами и детьми, укрывшимися в Успенском соборе. Очевидно, все эти соображения и подвигли Всеволода Георгиевича вступить с Батыем в переговоры.

Здесь присутствует ещё один момент, на который стоит обратить внимание – что именно мог предложить Всеволод хану в обмен на жизнь своей семьи? Если исходить из того, что князь не знал о том, что на руках у него кровь чингизида (а так оно, скорее всего, и было), то он мог сделать только одно – сдать без боя детинец. Больше ничем другим Всеволод не мог заинтересовать завоевателя.

Фраза о том, что князь «вышел из города с частью дружины, неся с собой богатые дары», явно вставлена летописцем для красного словца и нагнетания ситуации. В лучшем случае Всеволод мог выйти только с небольшой личной охраной, поскольку после битвы под Коломной и сражения на валах столицы от его дружины вряд ли что осталось. Что же касается даров, то здесь два варианта развития событий – либо Всеволод отправил своих людей в скарбницу за сокровищами и велел хватать всё, что попадется под руку, либо никаких даров не было. Времени, чтобы лично отобрать дары для завоевателя, у князя не оставалось. Счёт шёл на минуты, поскольку орда уже изготовилась к штурму цитадели.

Ещё один принципиальный момент – почему Батый распорядился убить Всеволода, не дожидаясь сдачи детинца? Ведь хану ничего не стоило пообещать князю всё что угодно, а затем отказаться от своего слова. Как Джебе и Субудай в битве на Калке. В этом случае Батый мог сохранить немало жизней своих нукеров. Ответ лежит на поверхности. Защитники детинца отказались открыть ворота, несмотря на приказ Всеволода, и после этого хан распорядился его убить. Трудно сказать, кто в цитадели принял решение продолжать борьбу, вполне возможно, что это были епископ Митрофан и княгиня Агафья. Старший сын Георгия Всеволодовича перестал представлять для хана интерес, поскольку стольный Владимир и так был практически взят, а кровь дяди Кулькана взывала к отмщению. Тургауды зарезали молодого князя и бросили безжизненное тело к ногам своего повелителя.

Есть большая вероятность, что суздальские летописцы просто не стали рассказывать о капитуляции Всеволода, а сразу обратили внимание на подвиг княгини Агафьи и епископа Митрофана. Они предпочли смерть позору плена.

* * *

О судьбе князя Мстислава достоверной информации нет. В некоторых летописях есть косвенные указания на то, что он вместе с Всеволодом постригся в монахи: «Утром увидели князья Всеволод и Мстислав и епископ Митрофан, что город будет взят, и, не надеясь ни на чью помощь, вошли они все в церковь святой Богородицы и начали каяться в своих грехах. А тех из них, кто хотел принять схиму, епископ Митрофан постриг всех: князей, и княгиню Юрия, и дочь его, и сноху, и благочестивых мужчин и женщин» (Из Тверской летописи). Аналогичная информация приводится в Львовской летописи: «Постриже владыко всех князей и князин, елицы хотяху во аньилский образ» (т. 20, с. 157).

В Мазуринском летописце конкретно прописано, что Мстислав принял схиму: «Князь же Всеволод и Мстислав увидевше, яко граду взяту быти и постригошася во иноческий аггельский образ» (т. 31, с. 70). Но настораживает один момент. Вспомним, как составители Никоновского летописного свода записали в монахи Петра Ослядюковича, которому по должности не положено заниматься такими вещами. Та же ситуация могла быть и с Мстиславом, которого автор Мазуринского летописца непринужденно сделал монахом. По логике вещей, если бы средний сын князя Георгия принял схиму, то он вместе с братом должен был отправиться в ханскую ставку. Какой ему смысл сидеть в детинце, если нет надежды на спасение.

Наверняка утверждать, что Мстислав постригся в монахи, возможным не представляется. Так же, как и говорить о том, что он вместе со старшим братом пошел на поклон к Батыю. Летописец из Галича упоминает только Всеволода и рассказывает только о его смерти. Если бы Мстислав был рядом, то его имя тоже было бы названо. Недаром летописцы считали, что сыновья князя Георгия могли погибнуть как за пределами городских стен, так и в Новом городе. Всеволод и Владимир точно были убиты за городской чертой, поэтому можно предположить, что именно Мстислав погиб во время боя с монголами в Новом городе. Что впоследствии и привело к путанице.

Но это моя версия событий, и не более.

* * *

После того, когда монгольская орда ушла от сожжённой и разграбленной столицы Северо-Восточной Руси, те из жителей, кто уцелел, вернулись на пепелище. Владимир-Суздальский был практически уничтожен, лишь каменные соборы и церкви, покрытые чёрной копотью, одиноко возвышались там, где когда-то жил и шумел великий город. Владимирцы подобрали за городской чертой тела погибших сыновей великого князя – Всеволода и Владимира Георгиевичей. Вместе с братом Мстиславом их похоронили в Успенском соборе, куда позднее привезли и тело их отца. В дальнейшем, когда собор подвергся серьёзной перестройке, их останки были погребены в приделе св. Георгия, который соединил храм и новую колокольню. В 1882 году во время реставрационных работ в Успенском соборе захоронения братьев были освидетельствованы. В гробнице Владимира помимо его останков была найдена масса других сложенных в беспорядке костей. Братья почитались как местные святые, а в середине XVI века в грамоте Ивана Грозного к клиру Успенского собора отмечалось: «Великого князя Георгия Всеволодича по детех по Владимире, по Всеволоде, по Мстиславле в год по всех одна панахида на их память февраля в 7 день».

Свидетельство той страшной поры, связанное с именем младшего из братьев, Владимира, можно найти внутри Золотых ворот. Если подниматься наверх по лестнице, ведущей на бывшую боевую площадку, то справа, в арочном проёме, можно будет увидеть выцарапанную уставом на белом камне древнюю надпись – «Гюргич» (Георгиевич). Н.Н. Воронин предположил, что она связана непосредственно с князем Владимиром и его трагической гибелью недалеко от Золотых ворот.

Из всей большой великокняжеской семьи в живых остался только Георгий Всеволодович и его дочь Добрава, проживающая на Волыни.