Нам не страшен Рим!

Перебравшись в Эфес, Митридат снова отошёл от ратных дел и предался разнообразным удовольствиям в обществе молодых жен, предоставив дальнейшее ведение войны сыну и полководцам. Пока дела шли неплохо. Армия под командованием царского сына Аркафия успешно продвигалась вдоль фракийского побережья на римскую провинцию Македония, где наместник спешно стягивал войска в один кулак.

Однако главные операции развернулись в районе Эгейского моря, где действовал стратег Митридата Архелай. Имея под командованием большой флот и крупный воинский контингент, Архелай начал освобождение от римского присутствия островов Кикладского архипелага. В решающем сражении за остров Делос стратег одержал безоговорочную победу. Высадившись на берег, он действовал в русле политики своего повелителя, устроив на Делосе тотальную зачистку и перебив до 20 000 человек. Причём, как заметил Аппиан, из них «большинство было италийцев». События «Эфесской вечерни» повторились в гораздо меньшем масштабе, и судя по всему, здесь тоже не обошлось без активной поддержки коренного населения.

Дальше Архелай действовал в соответствии с инструкциями и, вступив в переговоры с представителями Афин, стал вести дело к тому, чтобы этот древний и славный город выступил на стороне Митридата против Рима. В этом случае стратегическая ситуация в Элладе изменилась бы радикально в пользу царя. Поэтому Архелай действовал с размахом, не мелочась, понимая всю ответственность момента. Исходя из того, что раньше Делос принадлежал Афинам, стратег поступил очень мудро. Сделав остров разменной монетой, царский военачальник передал его афинским представителям, причем вместе со всеми укреплёнными пунктами. Митридат не обеднеет, одним островом больше, одним меньше, – разницы никакой. Зато поставленную задачу Архелай выполнил. Плутарх так подвел итоги деятельности стратега в регионе: «Корабли Архелая господствовали почти над всем морем, он подчинил себе Киклады и другие расположенные по эту сторону мыса Малеи острова, завладел даже самой Эвбеей».

Афины заключили союз с царём, а стратег, воспользовавшись моментом, вручил афинянам казну острова. Однако этот дар оказался воистину троянским конем, поскольку под предлогом её охраны Архелай направил в город 2000 воинов. Во главе предприятия стоял философ Аристион, доверенное лицо Митридата. Ему предписывалось по прибытии в Афины поднять город на вооруженную борьбу с римлянами.

Аристион был личностью интересной. В сочинении Афинея «Пир мудрецов», ему посвящена целая глава, правда, там он выведен под именем Афиниона. Сказать, что автор не испытывает симпатии к своему герою, значит ничего не сказать, он у него изначально персонаж сугубо отрицательный, ведущий афинян по гибельному пути. Но если внимательно вчитаться в текст, который будет приведён ниже, то мы узнаем действительно ценнейшую информацию. Дело в том, что не Митридат, а сами афиняне начали первые подготавливать почву для этого союза!

«Здесь афиняне избрали его (Афиниона) послом к Митридату, шедшему в это время от удачи к удаче. И вот Афинион втерся в доверие к царю, стал одним из его ближайших наперсников и сделал при нем блестящую карьеру. Тогда он принялся рассылать письма, в которых возбуждал афинян пустыми посулами: его-де величайшее влияние на каппадокийского царя позволит им не только избавиться от римских недоимок и даней, чтобы жить в мире и согласии, но и можно будет восстановить демократическое правление и получить от царя великие дары государству и отдельным гражданам. В конце концов афиняне и впрямь польстились на это и поверили в крушение римского владычества».

В изложении Афинея ход событий выглядит довольно странно. Сначала граждане Афин, впечатленные успехами Митридата, зачем-то посылают к нему послом Аристиона. И уже оттуда он письмами убеждает сограждан восстать против римлян. Но странности так и останутся странностями, если не посмотреть на вещи реально. А реальность заключалась в том, что афиняне посылали Аристиона разведать, насколько велики силы Митридата, и так ли велики его успехи в действительности. И если всё подтвердится, то узнать, могут ли они в случае восстания против Рима рассчитывать на вооружённую помощь со стороны Евпатора. А когда царь даст добро, то обговорить с ним условия союза. Поэтому, когда вопрос был решен положительно, Аристион стал писать письма на родину, докладывая о ходе переговоров и достигнутых соглашениях.

О дальнейших событиях рассказывает Аппиан. Он пишет, что вместе с философом в Афины вступил понтийский гарнизон. «Воспользовавшись всем этим, Аристион стал тираном у себя на родине и из афинян одних убил немедленно, как сторонников римлян, других же отослал к Митридату; так поступил человек, прошедший эпикурейскую философскую школу». С одной стороны, историк вроде бы и упрекнул Аристиона – эпикуреец, а лезешь в политику. Но в отличие от Плутарха, ничего плохого про него не написал.

И действительно, философ любил свой город, хотел видеть его свободным и независимым. В данной ситуации подчинение Митридату по сравнению с римским господством казалось многим эллинам счастьем, и Аристион из этого исходил. Поднимая Афины против сыновей волчицы, он понимал, что сенат этого так не оставит и предстоит долгая и упорная борьба. Но в данный момент Рим был далеко, а армии и флот Митридата близко. Страх перед римлянами покинул афинян, и чувствуя за собой поддержку победоносного царя, они были полны решимости отстоять свободу. И ещё один поучительный момент. Именно Афины в 200 г. до н. э. настоятельно приглашали римлян в Грецию, вымаливая у них помощь в борьбе с македонским царём Филиппом V. Но такая помощь в итоге вышла боком не только афинянам, но и всей Элладе, и теперь граждане древнего города были полны энтузиазма исправить ошибки предков.

Как и рассчитывал Митридат, привлекая Афины на свою сторону, их пример оказался заразителен, и многие области Эллады стали открыто заявлять о своей поддержке царя. Стоило Архелаю высадиться в Греции, как на его сторону перешли ахейцы, восстали жители Лаконии и Беотии. Лишь город Феспии, тот самый, чьи воины вместе с царём Леонидом и спартанцами погибли при Фермопилах, не открыл ворот стратегу, и его пришлось взять в осаду. На помощь Архелаю Аристион привёл войско из Афин, и теперь союзная армия стала самой серьёзной силой в Элладе.

Другой полководец Митридата, Метрофан, действовал в Северной Греции, а затем высадил десант на острове Эвбея и стал подчинять те города и области, которые не поддержали Митридата.

Это был звёздный час понтийского царя. Римское господство в Греции и Малой Азии посыпалось как карточный домик, восторженный приём, который оказывался войскам Евпатора на освобожденных землях, превосходил все ожидания. Казалось, что нет такой силы, которая сможет остановить страшный натиск понтийских армий. До этого времени Запад шёл на Восток, теперь Восток наступал на Запад. Наступило время возмездия.

* * *

В это время спохватились и те, кто определял римскую политику на Балканах. Наместник Македонии Сентий отправил своего легата Бреттия Суру против полководцев Митридата. Аппиан сообщает, что легат дал морское сражение Метрофану «и, потопив у него корабль и быстроходное судно, убил всех бывших на нем на глазах у Метрофана. Последний, испугавшись, обратился в бегство». Здесь хотелось бы задаться вопросом – а чего собственно испугался понтийский стратег? Что потонуло два его корабля? Вряд ли. По утверждению того же Аппиана, войско у Бреттия было небольшое, а сил у Метрофана было если не больше, то по крайней мере примерно столько же. Гораздо логичнее предположить, что именно в этот момент Метрофан получил приказ от Архелая идти с ним на соединение, поскольку основные бои должны были развернуться в Беотии. Туда стратег и стягивал все понтийские силы в Греции, а дальнейшие события подтвердили правоту Архелая.

Что же касается Бреттия, то после ухода Метрофана он высадился на остров Скиаф, где и захватил одноименный город. Небольшой гарнизон не смог отразить вражескую атаку. Легионеры захватили большую добычу, поскольку именно на Скиафе понтийцы устроили хранилище всех трофеев. А дальше Бреттий действовал в полном соответствии с римскими воинскими традициями – рабов повесил, а у всех пленных понтийских солдат отрубил руки.

Закончив свои кровавые дела в Скиафе, легат вернулся в Северную Грецию и, получив подкрепление из Македонии, выступил к городу Херонея в Беотии. Там его поджидало объединённое войско Архелая и Аристиона. В течение трёх дней на равнине у древнего города кипели ожесточённые бои, тщетно римская армия пыталась прорваться в Аттику, чтобы захватить стратегически важный порт Пирей. Союзники успешно отразили все атаки врага. Бреттий понёс очень большие потери, а когда к Архелаю подошли подкрепления из Спарты и Ахайи, то легат понял, что все его планы потерпели крах. Не имея возможности продолжать боевые действия, Бреттий убрался в Македонию.

Тем временем в Пирей прибыл понтийский флот, и освобождение Аттики от римского господства стало свершившимся фактом. Это был новый крупный успех Митридата. Но на западе уже собирались тучи, и римская армия под командованием проконсула Луция Корнелия Суллы грузилась в Италии на корабли. Борьба за Элладу вступала в решающую фазу.

* * *

Римский командующий Луций Корнелий Сулла был наглым, циничным и жестоким человеком. Но при всех этих отрицательных качествах он обладал железной волей, талантом полководца и огромным личным мужеством. Сулла никогда не прятался от опасности, а всегда шёл ей навстречу. В войсках пользовался непререкаемым авторитетом и на армию, состоявшую из пяти легионов (30 000 человек), смотрел как на личное войско. Но, тем не менее, отправляясь на войну против Митридата, Сулла сильно рисковал.

Проблема заключалась в том, что Римскую республику сотрясали смуты и внутренние междоусобицы, и противники Суллы, воспользовавшись его отсутствием, в любой момент могли захватить власть. В этом случае проконсул лишался надёжного тыла и мог рассчитывать только на себя и своих верных солдат. Больше ему не на кого было опереться. Но Сулла сознательно шел на риск.

Когда осенью 87 г. до н. э. он высадился с армией на Балканах, то сразу оказался в затруднительном положении – флота нет, армейская казна пуста, запас продовольствия ограничен, а надёжных союзников ещё предстояло найти. Решением этих проблем проконсул и занялся, выкачивая деньги из Этолии и Фессалии, а также собирая в этих областях продовольствие. План кампании, который составил Сулла, был прост и надежен. Главный удар проконсул решил нанести по оплоту могущества Митридата в Греции – Афинам, поскольку в случае падения этого города вопрос освобождения Эллады от понтийских войск становился лишь вопросом времени. Но всё зависело от того, как быстро Сулла сможет ими овладеть. Потому что существовала реальная опасность того, что пока он будет осаждать Афины, с севера подойдёт армия царевича Аркафия, которая шла вдоль фракийского побережья Эгейского моря. Конечно, был шанс, что наместник Македонии Сентий и его легат Брутий Сура остановят врага. Но Сулла привык во всём полагаться только на себя и исходил из тех возможностей, которыми располагал при планировании кампании.

Когда римская армия вступила в Беотию, то понтийских войск там уже не было. Рассудив, что судьба войны будет решаться не здесь, а в Аттике, под стенами Афин и Пирея, Архелай увёл союзную армию на юг и стал усиленно готовиться к предстоящим боям, которые обещали быть очень тяжёлыми. День и ночь тысячи солдат и горожан трудились на починке городских стен и сооружении новых дополнительных укреплений, свозили в город запасы оружия и продовольствия. Времени было мало, враг наступал.

Тем временем армия Суллы двигалась по Центральной Греции и беотийские города один за другим переходили на сторону Рима. Даже Фивы, самый большой город в Беотии, ранее поддерживающий Митридата, открыл перед Суллой ворота. Очевидно, эллины прекрасно понимали, что одни, без поддержки понтийских войск они обречены на поражение. Ведь Архелай увёл свои войска на юг, где надеялся разгромить римлян, опираясь на укрепления Афин и Пирея, а армия царевича Аркафия ещё только приближалась к Македонии. Поэтому, не встречая сопротивления, римские легионы приближались к Афинам, где должны были войти в боевое соприкосновение с противником.

Но перед тем как Архелай и Сулла встретились на поле боя, произошёл ещё один инцидент, который со всей наглядностью продемонстрировал отношение римлян к эллинам. Речь идёт об ограблении святилищ Эллады Суллой. К римским полководцам эпохи больших завоеваний на востоке Титу Квинкцию Фламинину и Луцию Эмилию Павлу можно относиться по-разному. На Балканах они тоже разрушали города, резали мирных граждан, десятками тысяч продавали в рабство свободных людей. Но в одном им надо отдать должное – они никогда не покушались на сокровища общегреческих святынь. Наоборот, по сообщению Плутарха, «все же они не только не тронули эллинских святилищ, но даже сами пополнили их новыми дарами, почтили и возвеличили».

Зато циник Сулла, для которого не было ничего святого, поступил иначе: «Нуждаясь в больших деньгах для ведения войны, Сулла не оставил в покое и святилища Эллады, посылая то в Эпидавр, то в Олимпию за прекраснейшими и ценнейшими из приношений. Даже дельфийским амфиктионам он написал, что сокровища бога лучше было бы перевезти к нему, у него-де они будут целее, а если он и воспользуется ими, то возместит взятое в прежних размерах». Разумеется, ни о каком возмещении и речи быть не могло. Римлянин нагло врал, прекрасно понимая, что тому, за кем стоят 30 000 легионеров, амфиктионы не откажут.

Даже личный друг проконсула грек Кафис, на которого тот возложил выполнение этого деликатного мероприятия, не пожелал участвовать в святотатстве и стал всячески препятствовать выполнению этого позорного поручения. Пугать римского товарища гневом богов. Но если Сулла ставил перед собой какую-либо цель, то остановить его не могли никакие силы – ни земные, ни небесные. В очередной раз, крепко надавив на своего несговорчивого греческого друга, Сулла добился выполнения поставленной задачи.

Однако, невзирая на весь свой цинизм и бесшабашную храбрость, Сулла велел акцию по изъятию храмовых сокровищ осуществить в тайне. Проконсул отдавал себе отчёт в том, каким будет взрыв негодования в Элладе, когда правда выйдет наружу. «И вот, когда все прочие сокровища втайне от большинства греков были отправлены к Сулле, амфиктионам пришлось, наконец, сломать серебряную бочку, которая одна еще оставалась нетронутой из царских пожертвований» (Плутарх). Как видим, Луций Корнелий выгреб всё из жреческих закромов. Поправив с помощью этого разбоя своё финансовое положение, Сулла начал вторжение в земли Аттики.

 

Осада Афин и сражение за Пирей

Архелай тщательно готовился к противостоянию с римлянами. Стратег знал, насколько трудно противостоять легионам в открытом бою, особенно когда у них численный перевес. Поэтому и сделал ставку на мощные укрепления Пирея и Афин. Крепостные стены, окружающие порт, были сложены из больших четырёхугольных камней ещё во времена Перикла и достаточно высоки, достигая 17,5 м. Однако их следовало подновить и надстроить на них дополнительные укрепления. Архелай знал, что сил, чтобы удержать Пирей, у него достаточно, он верил в своих солдат и своё ратное мастерство. Но была одна проблема, которая тревожила военачальника. Дело в том, что имея достаточно войск для отражения вражеских атак на Пирей, Архелай не обладал ими в нужном количестве, чтобы оказать существенную помощь Афинам. Длинные шестикилометровые стены, которые соединяли порт с городом, находились в полуразрушенном состоянии, и людей, чтобы их удержать, ни у Архелая, ни у Аристиона не было.

Афины и Пирей будут обороняться каждый сам по себе. И если город падет, то это будет не только сильнейшим ударом по престижу Митридата. Поэтому Архелаю оставалось лишь надеяться на то, что Афины продержатся до тех пор, пока с севера не придут новые армии Евпатора, и по мере своих сил помогать афинянам, оттягивая на себя вражеские войска. Когда же на территории Аттики появились римские легионы, то стратег был полностью готов к предстоящим боям и с нетерпением поджидал врага.

Подступив к Афинам, Сулла часть своих войск отрядил для осады города, а сам с основными силами появился под стенами Пирея, рассудив, что главная опасность исходит именно оттуда. Хотя лично для него особый интерес представляли именно Афины. Это было чётко засвидетельствовано Плутархом в жизнеописании диктатора: «Дело в том, что Суллой овладело неодолимое, безумное желание взять Афины – потому ли, что он в каком-то исступлении бился с тенью былой славы города, потому ли, что он приходил в бешенство, терпя насмешки и издевательства, которыми с городских стен ежедневно осыпал его, глумясь и потешаясь над ним и над Метеллой [28]Жена Суллы.
, тиран Аристион ».

В том, что осаждённые со стен оскорбляют осаждавших, нет ничего удивительного, так повелось ещё со времён самой первой осады в истории человечества. Возможно, здесь играло свою роль и болезненное самолюбие Суллы, но, на мой взгляд, могла быть и ещё одна причина для такого маниакального упорства. По своему историческому значению, Афины превосходили Карфаген и Коринф, величайшие города Ойкумены, которые в 146 г. до н. э. сровняли с землёй римские полководцы Сципион Эмилиан и Луций Муммий. И как знать, не хотел ли проконсул захватом Афин превзойти славой предшественников. Только в отличие от них он не собирался разрушать до основания древний город. Времена были уже не те. Но разграбить и поживиться наследием великой греческой культуры потомственный аристократ Сулла мог себе вполне позволить. Однако прежде чем приступать к штурму Афин, проконсулу было необходимо решить проблему понтийского гарнизона в Пирее, чем он, собственно, и занялся.

Но когда легионы подошли к Пирею, римский военачальник, как и многие полководцы и до и после него, не избежал искушения взять город с ходу. И как только были готовы штурмовые лестницы, Сулла послал свои войска в атаку. Легионеры волной прихлынули к стенам Пирея и ринулись по лестницам вверх, но там их уже ждали. Понтийские гоплиты сбрасывали римлян ударами копий, рубили кривыми мечами, сбивали камнями и дротиками. Римский натиск захлебнулся в собственной крови. Но Сулла вновь погнал когорты на приступ, и сражение возобновилось с прежней яростью. Битва продолжалась целый день, но римская храбрость так и не сумела сломить понтийскую доблесть, и римский полководец, смирившись с неудачей, велел трубить отход. Словно раненый зверь, отползала римская армия от стен Пирея. Построившись в походную колонну, легионы отступили в Элевсин и Мегару, где Сулла занялся приведением в порядок своих потрёпанных частей. Первый раунд остался за Архелаем, но стратег понимал, что это только начало долгого противостояния.

Действительно, получив сильный щелчок по своему аристократическому носу, Сулла взялся за дело всерьёз, по его приказу началось сооружение метательных машин и прочей осадной техники. Когда подготовка к штурму была завершена, под стенами Пирея вновь появились римские легионы. Чтобы изготовить осадные башни, по приказу Луция Корнелия была вырублена роща Академии, где когда-то преподавал Платон. Для сооружения насыпи проконсул велел употреблять камни из полуразрушенных Длинных стен, остатки которых тянулись от Афин до Пирея. Снабжение римской армии шло через Фивы, которые Сулла сделал своей главной базой и куда мог отступить в случае неудачи.

Между тем Архелай, наблюдая за продвижением римских осадных работ, решил сделать вылазку, разрушить насыпь и отбросить врага от стен. Стратег рассчитывал на эффект неожиданности, но шпионы проконсула успели предупредить римского командующего, и Сулла подготовил засаду. На вылазку полководец Митридата повёл большие силы: в центре шла тяжёлая пехота, а фланги были прикрыты кавалерией. Однако атака скрытых в засаде легионеров отбросила понтийцев назад. Не сумев уничтожить насыпь и видя, что она неуклонно растёт, Архелий послал за подкреплениями на Эвбею и другие острова, где он оставил гарнизоны – стратег понимал, что судьба войны решается в Аттике. Сняв с кораблей гребцов, вооружив их и расставив на стенах, Архелай приготовился встретить очередной римский натиск. Но Сулла почему-то медлил с атакой, и тогда стратег решил ударить первым. Сделав вылазку, понтийцы сожгли осадные навесы римлян вместе с другой техникой. Но проконсул был упрям, и через десять дней его воины сумели все восстановить. Тогда Архелай пошёл по другому пути и на месте возможной вражеской атаки велел соорудить на стене деревянную башню, откуда можно было обстреливать неприятеля.

Тем временем в Пирей прибыли подкрепления, посланные Митридатом. Обладая господством на море, царь мог беспрепятственно посылать войска на помощь осаждённому гарнизону. Прикинув, что теперь под его командованием достаточно сил, Архелй решил дать Сулле решающее сражение и вывел свои войска за стены. Но при построении боевых порядков он отошёл от обычного шаблона и выстроил их так, что отряды тяжёлой пехоты стояли вперемешку с мобильными войсками – лучниками, пращниками, метателями дротиков. Мало того, свои шеренги он развернул таким образом, что они находились под прикрытием стен, с которых стрелки могли поражать вражескую пехоту. Отряд воинов с факелами встал у ворот, чтобы в случае успеха пойти в атаку и уничтожить вражеские осадные сооружения.

Бой разгорелся сразу по всему фронту и шёл с переменным успехом, когда Архелай лично повёл бойцов в атаку и потеснил римлян. Но к Сулле подошло подкрепление, поскольку вернулся легион, который проконсул перед сражением неосмотрительно отправил на заготовку леса. Теперь уже в наступление перешли легионеры. Тогда стратег с отборным отрядом прикрыл отход своих войск в Пирей. Однако увлёкшись рукопашной схваткой, оказался отрезан от ворот, и своего командующего понтийцы потом затаскивали на стену по верёвке. Битва закончилась для обеих сторон безрезультатно, поскольку поставленных целей никто не достиг. Стало очевидно, что осада затянется надолго. Аппиан потери армии Митридата определяет в 2000 человек, зато о римских потерях скромно умалчивает. Но уж лучше такой подход к делу, чем приводить разные смешные цифры, как это делали коллеги Аппиана.

Осада затянулась, наступила зима, и Сулла был вынужден перенести ставку в Элевсин. Желая обезопасить свои войска от рейдов понтийской конницы, которые немало ему досаждали, проконсул велел копать легионерам ров от возвышенности к морю. Таким образом, он надеялся этим лишить вражеских кавалеристов свободы маневра. Но работа не задалась. Архелай ввёл в бой легковооружённые войска, и теперь римляне постоянно подвергались атакам, неся потери от метательных снарядов и стрел. Однако и для стратега ситуация осложнялась тем, что в осаждённых Афинах начался голод. Продовольствие в город требовалось доставить любой ценой, и Архелай решил попытать счастья. Но римские шпионы не дремали, и Луций Корнелий успел принять своевременные меры. Попытка прорыва закончилась разгромом отряда, несшего хлебный запас в Афины. Но на этом неудачи понтийцев не закончились, поскольку на острове Эвбея, в районе города Халкиды потерпел поражение отряд стратега Неоптолема, брата Архелая. Все это в совокупности подвигло Суллу к решительным действиям, и он спланировал ночную атаку на Пирей.

Незаметно подойдя к стенам, легионеры по лестницам ринулись наверх и буквально смели с укреплений вражеских солдат. Казалось, что победа уже близка. Но мощная контратака тяжёлой пехоты Архелая похоронила все надежды Суллы. Зарубив командира римского отряда, понтийские пехотинцы сбросили легионеров со стен, и мало того – ворота Пирея распахнулись, и гоплиты атаковали вражеские позиции, стараясь сжечь и разрушить осадную технику. Ночная вылазка, которую хотел осуществить проконсул, неожиданно переросла в полномасштабное сражение, которое продолжалось остаток ночи и весь следующий день. Легионеры отразили натиск войск Митридата, и понтийцы отступили за стены. Борьба вновь перешла в позиционную стадию, и Архелай распорядился напротив осадной башни римлян соорудить ещё одну башню и затащить на неё катапульты. Несколько дней римляне и понтийцы громили ядрами и камнями друг друга, а затем башня Архелая треснула и медленно начала заваливаться на бок. От греха подальше стратег распорядился снять с неё метательные машины и убрать стрелков, а затем приказал совсем разобрать.

Однако всё большую тревогу Архелаю внушали Афины. Положение с продовольствием в городе стало критическим, и поэтому стратег решил ещё раз предпринять попытку доставить осажденным съестные припасы. Если бы Длинные стены, построенные специально для того, чтобы город беспрепятственно получал продовольствие из Пирея, были в том состоянии, в котором они находились во времена Перикла, Афины никогда не испытали бы голода. Но как уже отмечалось, к этому времени они пребывали в полуразрушенном и заброшенном состоянии и не имели абсолютно никакого военного значения. Поэтому легионеры Суллы и разбирали их на камни.

От Афин до порта более 6 км, и понтийцам предстояло их пройти по местности, где они в любую минуту могли подвергнуться атаке со стороны римлян. Архелай подозревал, что шпионы непременно донесут об этом рейде Сулле, но выхода не было, и он был просто вынужден повторить попытку прорыва. Однако хитроумный стратег подготовил своему римскому оппоненту очень неприятный сюрприз. Если проконсул действительно атакует отряд с продовольствием, то он в свою очередь атакует римские позиции и постарается уничтожить осадные сооружения. У ворот Пирея встал отряд понтийской тяжёлой пехоты, а также легковооружённые воины с факелами. Ждали, когда римляне отвлекутся, чтобы начать атаку. И как только Архелаю донесли, что его отряд, шедший в Афины, атакован, распахнулись ворота и понтийские гоплиты бросились на вражеские позиции. Когда проконсул увидел, как пылают его осадные машины, то понял, что не всё идёт гладко и по плану. Таким образом, каждый из полководцев частично достиг своих целей – Сулла помешал доставке продовольствия в осаждённый город, а Архелай уничтожил осадные сооружения римлян. Сражение за Пирей зашло в тупик.

Тогда проконсул решил на некоторое время оставить Пирей в покое и вплотную заняться Афинами. Он окружил город множеством небольших укреплений и тем самым ещё сильнее затянул удавку на шее защитников. Мало того, вскоре эти укрепления были обведены глубоким рвом, и Афины оказались окончательно отрезаны от остального мира. О том, что творилось в осаждённом городе, остались свидетельства античных авторов, нарисовавших страшную картину осады. Плутарх пишет, что «медимн пшеницы стоил тогда в Афинах тысячу драхм, а люди питались девичьей ромашкой, росшей вокруг акрополя, варили сандалии и лекифы».

Куда более жуткие вещи сообщает Аппиан. Римляне наблюдали, как афиняне «испытывают все большую и большую нужду, что они перерезали весь скот, что они варят шкуры и содранные кожи и жадно поедают отвар, а некоторые из них поедают и мертвых». Когда Афины пали, то «римские воины во многих домах находили человеческое мясо, приготовленное для еды». Обратим внимание на такой принципиальный момент. Для того чтобы переносить такие лишения, мало просто не любить римлян, их надо было ненавидеть люто и всей душой, предпочитая смерть от железа и голода жизни под властью сыновей волчицы. То беспредельное мужество, которое граждане Афин продемонстрировали, наглядно показало, как эллины относятся к тому, что несёт им Рим. Афиняне, вышедшие на стены древнего города сражаться против легионов, оказались достойны своих славных предков из поколения «марафонских бойцов». Они так же явили миру образец высочайшего героизма.

* * *

Пока под стенами Пирея рубились римские легионы и понтийские фаланги, пока Афины умирали от голода в тесном кольце блокады, на других участках фронта происходили события, которые впоследствии будут иметь большое значение. Дело в том, что ведя военные операции в Греции, Сулла испытывал большие затруднения из-за того, что был полностью лишён флота. И это при полном господстве на море навархов Митридата! Поэтому проконсул решил исправить такое положение вещей и обзавестись собственными кораблями. Но вся беда была в том, что взять их можно было лишь на востоке, в частности на острове Родос. Сам по себе флот Родоса вряд ли мог прорваться к берегам Аттики. Армады Митридата имели подавляющее численное преимущество и отправили бы его на дно при первой же встрече. Однако помимо родосцев значительными военно-морскими силами обладали правители приморских городов Леванта, а также египетские Птолемеи. И если их корабли объединить с флотом Родоса, то тогда появлялся шанс оспорить у Митридата владычество на море.

Для выполнения этого труднейшего поручения Сулла отправил своего заместителя Луция Лициния Лукулла, представителя знатного рода, храброго воина и порядочного человека. Если к этому добавить, что Лукулл был и талантливым военачальником, то его кандидатура для выполнения столь ответственной миссии была идеальной. Невзирая на то что наступала зима и судоходство стало крайне опасным, а на море господствовал вражеский флот, римлянин сел на небольшое частное судно и отправился на восток, пересаживаясь с одного корабля на другой. По большому счёту, это было самоубийством, но не тот человек был Лукулл, чтобы отступать перед трудностями.

Тем временем продолжалось наступление в Европе понтийской армии под командованием Аркафия. Царевич вторгся в Македонию и буквально раздавил вставшие на его пути римские когорты под командованием не без известного Бреттия Суры и наместника Сентия. Аркафий полностью занял территорию провинции и назначил наместников для управления новыми землями. Освободив родину Великого Александра, сын Митридата начал движение на юг, против армии Суллы. Его целью было войти в соприкосновение с гарнизоном Пирея и зажать легионы проконсула между молотом и наковальней. В этом случае шансы Суллы никогда не вернуться на берега Тибра были очень велики. А Рим так никогда бы и не узнал, что такое проскрипции. Но из всех возможных вариантов развития событий, к сожалению, произошёл наихудший – царевич внезапно заболел и умер около городка Тисеи. Это явилось серьёзным ударом для дальнейшей кампании, поскольку смерть молодого и талантливого командующего, сына царя, не только приостановила движение армии, но привела к другим негативным последствиям. Потому что при царевиче никогда не был бы нарушен принцип единоначалия и не возник вопрос, кому быть главнокомандующим. Теперь же каждый из понтийских стратегов считал себя достойным этого высокого назначения. Однако в данный момент командование принял стратег Таксил, командир царской гвардии «медных щитов». И даже сумел достичь крупного успеха, овладев городом Амфиполем, оплотом римского влияния в Македонии. Однако положение оставалось тревожным.

Правда, из создавшейся ситуации был выход – во главе армии должен был встать Митридат. Но царь так и не появился в Европе. Возникает вопрос – а чем же в это время занимался Новый Дионис и освободитель эллинов? Скажем так – не делом. «Сам же он с этого времени, поручив большую часть походов своим военачальникам, занимался набором войск, их вооружением, наслаждался жизнью с женой своей Стратоникой и производил суд над теми, которые, как говорили, покушались на его жизнь или стремились к государственному перевороту или вообще были сторонниками римлян» (Аппиан).

Создаётся такое впечатление, что, освободив от римлян Малую Азию и Грецию, Митридат счёл свою миссию выполненной и стал предаваться радостям жизни, иногда занимаясь административными делами. Для разнообразия совершил провальный поход на Родос. Правда, Аппиан обращает внимание на то, что царь занимался ещё и тем, что собирал и подготавливал новые войска, а затем в качестве подкреплений отправлял в Европу, на помощь действующим армиям. Но дальше этого дело не шло. Евпатор почивал на лаврах, и ему в голову не приходило снова облачиться в доспехи, сесть на коня и повести свои победоносные войска против римских легионов. А зря, Митридат был храбрым человеком, прекрасно владел всеми видами оружия, отлично разбирался в тактике и стратегии, и одно его присутствие в армии могло вдохновить воинов.

Создаётся такое впечатление, что энергичного и целеустремлённого царя Понта посетил призрак его прадеда, Антиоха III Великого, правителя державы Селевкидов. Однажды, в разгар войны с Римом, вместо того, чтобы руководить боевыми операциями в Греции, Антиох затеял свадьбу с молодой девицей. И брачная ночь царя тянулась до тех пор, пока римляне не начали наступление. В итоге для Антиоха всё закончилось полным крахом, и немалую роль в этом сыграло его наплевательское отношение к своим обязанностям главнокомандующего. Таким образом, пример у Митридата перед глазами был, и пример достаточно поучительный.

Но находившийся на вершине успеха царь, очевидно, считал вопрос освобождения Эллады делом решённым. Однако при этом не учел один принципиальный момент – Грецию мало освободить, её надо ещё и удержать. Причем это было гораздо более трудным делом, потому что Рим вцепился в Элладу мёртвой хваткой. Вполне возможно, если бы Новый Дионис появился на Балканах, то и ход войны был другим, поскольку имя Митридата привлекло бы к нему тысячи новых сторонников. Но царь этого не сделал, и сейчас трудно ответить на вопрос, почему так произошло. Это была главная ошибка Евпатора в войне, и расплата наступила быстро.

* * *

Между тем Сулла возобновил атаки на Пирей. Римская насыпь достигла необходимого уровня, и проконсул распорядился двигать к укреплениям стенобитные машины. Но пока легионеры возводили вал, воины гарнизона сделали под него подкоп. Как следствие, насыпь резко просела и приступ сорвался. Вновь легионеры взялись за лопаты и заступы, чтобы исправить нанесённый урон, а также стали вести подкоп под крепостные стены Пирея. Навстречу им повели подземные ходы понтийцы. Под землёй, при тусклом свете чадящих факелов, закипели отчаянные рукопашные схватки между легионерами и пехотинцами Архелая. Противники рубили друг друга мечами, кололи копьями, резали кинжалами, и в итоге римлян вышибли из тоннеля. Однако яростные бои кипели уже не только под землёй, но и на поверхности, где римские тараны крушили укрепления. По приставным лестницам легионеры сплошным потоком лезли на стены, а лучники Суллы подожгли одну из деревянных башен, построенных по приказу Архелая. В другом месте, там, где не удалось своевременно обнаружить римский подкоп, легионеры подпёрли основания стен деревянными балками, заполнили пространство смолой, паклей и серой, а затем подожгли. Когда подпорки прогорели, стена начала рушиться. Поднимая клубы пыли, камни лавиной покатились вниз, увлекая за собой тех понтийцев, которые находились на этом участке стены. Видя, что обозначился первый успех, римский полководец отвёл от стен уставшие войска и ввёл в бой свежие когорты. С боевым кличем лавина легионеров ринулась в атаку и захлестнула стены. То был критический момент сражения, боевой дух воинов Митридата дрогнул, и судьба Пирея повисла на волоске.

Но до победы Сулле было ещё далеко. Прикрывшись большими щитами, шли, выставив копья, в атаку понтийские гоплиты. Азиатские лучники поражали римлян стрелами, и те десятками валились с гребня стены. Метатели дротиков и пращники засыпали врагов градом камней и копий. Архелай лично возглавил наступление, и, ободрённые мужеством своего стратега, воины Митридата яростно навалились на врага. Рубились на стене, в проломах, у ворот, и легионеры не выдержали – сначала по одному, а потом целыми десятками они начали выходить из боя, с трудом отбиваясь от наседавших врагов. Видя, какие большие потери несёт его армия, проконсул понял, что ещё немного, и когорты побегут. Поэтому Сулла велел трубить отход. Закрывшись щитами от стрел, легионеры медленно отступали от стен Пирея, вынося на руках раненых.

Это была крупнейшая неудача Суллы, и обе стороны это прекрасно понимали. И пока римляне зализывали раны, по приказу Архелая началось восстановление разрушенных стен. Но понтийцы не только восстанавливали старые укрепления, внутри главных стен были построены новые, в виде полумесяца, которые позволяли поражать врага метательными снарядами с трёх сторон. И потому, когда легионы Суллы оправились от своей неудачи и проконсул снова послал их в атаку, Архелай просто отвёл своих бойцов на вторую линию обороны, заманив неприятеля в ловушку. Римляне оказались в узком пространстве, где не могли развернуть свои ряды, сгрудились плотной массой, давили друг друга, цепляли щитами и копьями. Встав во весь рост, лучники Архелая выбивали легионеров стрелами, а пращники поражали их камнями и свинцовыми ядрами. Горцы метали в атакующих римлян дротики. Воинов Суллы расстреливали с флангов и фронта, они один за другим падали на землю, убиваемые с трёх сторон, будучи сами не в силах поразить врага. И римский полководец снова не выдержал, желая спасти свои легионы от гибели, он велел отступать из Пирея и возвращаться в лагерь.

Сулла потерпел самое настоящее поражение, и причём поражение довольно серьёзное. После этого проконсул отказался от попыток захватить Пирей штурмом и вообще от активных действий. Он просто перешёл к вялотекущей осаде, объявив, что намерен голодом заставить Архелая сдаться. Ввиду полного господства флота Митридата на море, подобное заявление прозвучало несусветной глупостью, но Суллу это уже не заботило. Надо же было как-то объяснить своим людям бездействие их командующего. Что же касается Архелая, то причин для радости у него тоже было мало. Стратег прекрасно понимал, что Афины по-прежнему являются его слабым местом и помочь им он не в силах. А понтийская армия всё ещё так и не подошла из Македонии.

* * *

Катастрофа разразилась быстро и неожиданно. Как часто бывает, виной всему оказался человеческий фактор. Плутарх в своём сочинении «О болтливости» так описывает случившееся: «Но афинские старики как-то разболтались в цирюльне, что вот, дескать, Гептахалк не охраняется и как бы, мол, с той стороны не захватили город, а лазутчики, услышав это, донесли Сулле». В биографии диктатора Плутарх тоже не проходит мимо этого знаменательного события: «Тогда-то, как передают, и донес кто-то Сулле о подслушанном в Керамике разговоре: старики беседовали между собой и бранили тирана, который не охраняет подступы к стене у Гептахалка, в том единственном месте, где враги могут легко через нее перебраться». Гептахалк – это проход в городской стене Афин, неподалеку от Пирейских ворот, а почему он не охранялся, это уже вопрос к Аристиону. Хотя с другой стороны, философ был сугубо штатским человеком и о военном деле явно имел довольно смутное представление. Скорее всего, в этом просчете были виноваты другие люди, которые непосредственно отвечали за оборону города. Но как бы там не было, а римский командующий решил воспользоваться таким подарком судьбы и, презрев все опасности, лично отправился ночью в разведку. Тщательно изучив место предполагаемой атаки и внимательно осмотрев местность, Сулла решил рискнуть и нанести здесь решительный удар. Понимая, что в случае неудачи последствия как для него лично, да и для всей армии будут катастрофическими.

К решительному приступу Луций Корнелий подготовился особенно тщательно, а когда всё было готово, дал сигнал идти в атаку. Тысячи римлян побежали к городу, одни приставили лестницы к укреплениям и стали карабкаться наверх, другие стали подкапывать стены. Упорного сопротивления легионеры на этом участке обороны действительно не встретили, потому что защитников было очень мало. Да и истощены афиняне были до последней степени. Поэтому римляне без труда перевалили через гребень стены и хлынули в беззащитный город. Часть легионеров осталась на месте и начала торопливо срывать до основания стену между Пирейскими и Священными воротами, поскольку через этот пролом проконсул должен был торжественно вступить в город.

В ночь на 1 марта 86 г. до н. э. завоеватель вступил в поверженные Афины: «Грозный, под рев бесчисленных труб и рогов, под победные клики и улюлюканье солдат, которые, получив от Суллы позволение грабить и убивать, с обнаженными мечами носились по узким улицам. Убитых не считали, и вплоть до сего дня лишь по огромному пространству, залитому тогда кровью, судят об их множестве. Ведь, не говоря уже о тех, кто погиб в других частях города, только резня вокруг Площади обагрила кровью весь Керамик по самые Двойные ворота, а многие говорят, что кровь вытекла за ворота и затопила пригород. Но сколь ни велико было число людей, погибших насильственной смертью, не меньше было и тех, что покончили с собой, скорбя об участи родного города, который, как они думали, ожидало разрушение» (Плутарх).

О том беспределе, который творили озверевшие победители, рассказывает и Аппиан. Становится просто жутко, когда читаешь эти строки. «Сулла ворвался в город, и в Афинах началось ужасное и безжалостное избиение. Ни бежать они не могли вследствие истощения, ни пощады не оказывалось ни детям, ни женщинам – Сулла приказал всех попадавшихся на пути избивать в гневе на их поспешный и нелепый переход на сторону варваров и раздраженный их неумеренными оскорблениями. Очень многие, услышав об этом приказе, сами бросались к убийцам, чтобы они скорее выполнили свое дело». Вот оно, истинное лицо римских завоевателей, вот что они несли тем народам, которые хотели просто жить по своим законам и обычаям. Не желали подчиняться воле сената. Город захлебнулся в собственной крови, и тяжёлые сандалии легионеров растоптали остатки греческой свободы. А учитывая маниакальное стремление проконсула овладеть Афинами любой ценой, то можно представить, как он повёл себя, когда это произошло. Свирепость и жестокость Суллы были общеизвестны.

Пламя бушевало над Афинами, тысячи людей бежали от огня, и тогда римский командующий распорядился тушить пожар. Не потому что хотел спасти город, а потому что в огне могла сгореть и желанная военная добыча: «Сулле удалось остановить пожар города, но зато он отдал его на разграбление войску» (Аппиан). Всё как всегда – Карфаген и Коринф, Сиракузы и Амбракия, десятки и сотни других, более мелких городов. Теперь к ним добавились Афины. Город Тезея и Солона, Фемистокла и Перикла пал под ударами варваров с запада и был полностью разграблен. Хорошо, что с землёй не сровняли, и мы до сих пор можем любоваться наследием великой греческой культуры. А могли разрушить до основания и распахать плугом.

Кровавая бойня была прекращена только тогда, когда Сулла, по словам Плутарха, «пресытился местью». Войскам был необходим отдых, легионеры устали от грабежей, насилий и убийств, но Акрополь ещё не был взят, там заперлись те, кому удалось спастись. Отступая, Аристион распорядился поджечь Одеон и таким образом лишил римского полководца деревянного материала, который был необходим для штурма последнего оплота афинян. Осаду Акрополя Сулла поручил вести военачальнику Куриону, а сам с отдохнувшими легионами выступил на Пирей. Проконсул жаждал взять реванш у понтийского стратега за своё недавнее поражение.

По сообщению Плутарха, осада афинской твердыни войсками Куриона продолжалась довольно долго, и лишь страшная жажда вынудила сдаться последних защитников города. Ближайшее окружение Аристиона, а также всех должностных лиц, и тех, кого подозревали в совершении преступлений против римлян, Сулла распорядился казнить. Акрополь, как и город, был разграблен, поскольку консул оставался верен своим принципам. Что же касается бывшего философа-эпикурейца, то римский командующий какое-то время таскал его за собой, а потом приказал отравить, поскольку война закончилась и Аристион перестал представлять для Суллы интерес. Что же касается сведений о том, что Аристион и Архелай ненавидели друг друга, то такое вполне могло быть. Афинянин мог считать, что понтийский стратег не делает ровным счётом ничего для спасения его родного города, а Архелай, в свою очередь, мог думать, что Аристион требует от него слишком многого и лезет не в свои дела.

* * *

Архелай решил, что с падением Афин оборона Пирея потеряла стратегический смысл, и стал готовиться к эвакуации гарнизона. Было ли это решение верным? Скорее всего, что нет. Дело в том, что продолжая оборонять порт, стратег в буквальном смысле брал своего врага за горло. Сулла не мог увести легионы из Аттики, поскольку в этом случае ничего не могло помешать Архелаю вернуть Афины под власть Митридата. Разделить свои войска и часть их оставить в городе проконсул тоже не мог, поскольку римляне понесли страшные потери, и такое разделение было для них смерти подобно. Но и продолжать осаду Пирея для Суллы было опасно, поскольку из Македонии шла ещё одна вражеская армия, а снабжение легионов оставляло желать лучшего. Ведь в захваченных Афинах продовольствия не было! А гарнизон Пирея так бы и получал снабжение по морю. Но Архелай принял другое решение и совершил первую крупную ошибку в этой войне.

Однако Сулла не подозревал о планах стратега и решил снова атаковать порт. Архелаю это сражение было абсолютно не нужно, он и так готовился покинуть Пирей. Однако был вынужден дать бой проконсулу. Римский командующий был настроен решительно и сразу задействовал все средства для штурма – метательные машины и тараны, осадные навесы и подкопы. Появились проломы, и римляне проникали за черту укреплений. Но вся территория внутри была перегорожена и перекопана, а понтийская тяжёлая пехота при поддержке мобильных войск успешно отражала натиск врага. Сулла старался атаковать непрерывно, постепенно вводя в бой свежие когорты и наращивая мощь наступления, лично появлялся на самых опасных участках сражения и вёл легионы вперёд.

Стратег же, напротив, постепенно отводил свои войска по направлению к сильно укреплённой приморской части Пирея – Мунихию, которая омывалась волнами моря и была недоступна для римлян вследствие отсутствия у них кораблей. Там Архелай и закрепился. И пока Луций Корнелий бесновался, будучи не в силах продолжать атаки, стратег продолжил подготовку к эвакуации. Архелай полагал, что война в Элладе вышла на новый виток, и поскольку римскую армию уничтожить в Аттике не удалось, то теперь основным полем битвы становится Центральная Греция. Покинув Пирей непобежденным, полководец Митридата взошёл на палубу корабля, и понтийский флот, выйдя из гавани, взял курс на север. Путь кораблей лежал к берегам Фессалии, где Архелай хотел объединить свои отряды с идущей из Македонии армией.

Что же касается проконсула, то озверев от понесённых потерь и поражений, которые он потерпел, штурмуя Пирей, Сулла сжёг порт дотла, «не пощадив ни арсенала, ни верфей, ни какое-либо другое из прославленных строений» (Аппиан).

Теперь рассмотрим вопрос о боевых потерях сторон во время этого противостояния. Всегда надо исходить из того, что штурмующий теряет людей гораздо больше, чем тот, кто сидит в осаде. Можно как угодно умничать на эту тему, изначально подгонять решение под результат, но практика военного дела опровергает всё это пустословие – кто атакует, тот людей теряет больше. Аппиан приводит информацию о том, что Сулла прибыл в Грецию «с пятью легионами и несколькими манипулами и отрядами конницы». Примерно около 30 000 человек, потому что трудно сказать, были легионы укомплектованы полностью или нет. Однако после того, как был взят Пирей и римляне ушли в Центральную Грецию, согласно Плутарху, в рядах армии Суллы «всадников оказалось не больше полутора тысяч, а пеших меньше пятнадцати тысяч». Но дело в том, что и эти цифры не являются окончательными, поскольку, согласно Мемнону, перед этим Сулла получил подкрепление, «соединившись с Луцием Гортенсием, ведшим из Италии свыше шести тысяч». Подведем неутешительные для римлян итоги. Получается, что после осады Афин и сражения за Пирей армия Суллы насчитывала приблизительно 11 000—12 000 человек. Вычтем отсюда гарнизон, согласно сообщению Аппиана, оставленный проконсулом на Акрополе и который от силы мог насчитывать не более 1000–2000 человек. Большее количество воинов Сулла не мог оставить, поскольку ему надо было идти в Беотию, куда уже подходила с севера армия Митридата. Дело могло кончиться генеральным сражением, и проконсулу был дорог каждый легионер.

К чему всё это? А к тому, что проконсул угробил в Аттике две трети своей армии. Или половину, это зависит от того, были легионы укомплектованы полностью или нет. Такую победу даже Пирровой назвать язык не поворачивается – её просто не было. Была катастрофа.

Что же касается Архелая, то относительно его потерь трудно сказать что-либо определенное. Зато можно узнать, сколько воинов ему удалось эвакуировать. Общая численность понтийской армии в Центральной Греции до того, как к ней присоединился отряд Архелая, согласно Плутарху, была 110 000 человек. Аппиан пишет, что в канун битвы при Херонее в армии насчитывалось уже 120 000 воинов. Поэтому можно предположить, что разница в 10 000 человек и есть то самое количество бойцов, которых стратег эвакуировал из Пирея.

 

Война в Центральной Греции

После того как Афины пали, а гарнизон Пирея был эвакуирован, могло показаться, что ситуация для Суллы изменится в лучшую сторону. Ничуть не бывало! Проконсул прекрасно знал, что из Македонии подходит ещё одна понтийская армия, а находиться в разорённой и опустошённой Аттике было смерти подобно. Поэтому перемещение в район Беотии, где находилась его главная база – Фивы, представлялось вполне логичным. Именно отсюда Сулла получал всё необходимое для осады Афин и Пирея, в том числе и продовольствие. С другой стороны, ввиду приближения понтийцев эту самую базу было необходимо защитить, что опять-таки требовало присутствия римской армии в Центральной Греции. Но был и ещё один момент, который настоятельно требовал движения вперёд, – на помощь Сулле шёл легион Гортензия, и проконсул опасался, что враги могут его перехватить и уничтожить. Поэтому, оставив в Афинах гарнизон и вернув в город тех, кто убежал или был изгнан при Аристионе, Сулла повёл свои легионы на север.

Но Архелай опередил проконсула и успел соединиться с войсками, пришедшими из Македонии до появления в Центральной Греции римлян. Как мы помним, после смерти Аркафия руководство войсками взял в свои руки стратег Таксил, командир царской гвардии «медных щитов» (халкаспидов). Армия была очень хорошо укомплектована, о чем свидетельствует наличие в её рядах гвардейского корпуса и фаланги, а также прекрасной скифской и каппадокийской кавалерии. Аппиан приводит сведения о национальном составе этой армии: «То были фракийцы, жители Понта, скифы, каппадокийцы, вифинцы, галаты и фригийцы и жители других стран, которые недавно были завоеваны Митридатом». Всё как обычно – хорошо обученное ядро армии, вокруг которого группируются ополчения различных народов.

Но был здесь один момент, на который стоит обратить внимание. Речь идет о так называемой «фаланге рабов». По свидетельству Плутарха, в рядах царской армии оказалось «пятнадцать тысяч рабов, которых царские полководцы набрали по городам, объявили свободными и включили в число гоплитов». Попробуем разобраться, как такое могло произойти. Вряд ли понтийские стратеги занялись самодеятельностью и без царского разрешения пополнили таким образом свои войска. Поэтому будем считать, что в данном случае инициатива исходила от Митридата. Можно даже предположить, что большая часть этих рабов оказалась на свободе благодаря тому, что их хозяев просто вырезали во время «Эфесской вечерни». И вполне возможно, что многие из этих рабов приняли в убийствах своих господ самое непосредственное участие. В этом случае Митридат не терял ровным счетом ничего, объявляя свободу тем, кто и так её теоретически получил. А создавая из этой толпы организованное и обученное войско, он, с одной стороны, удалял из региона наиболее беспокойные элементы, а с другой – увеличивал численность и боеспособность своей армии.

О том, что военная выучка этих людей была достаточно серьезной, свидетельствует тот факт, что они сражались в составе фаланги. Обучение строю фаланги было делом сложным, трудоёмким и требовало значительного времени. Недаром Полибий писал, что во время II Македонской войны весь мир с нетерпением ожидал, когда на поле боя встретятся римские легионы и армия Македонии, потому что македонцы «владели искусством фаланги». Искусством! И обратим внимание на такой принципиальный момент – Плутарх пишет, что рабов «включили в число гоплитов». Получается, что помимо вчерашних невольников в состав фаланги входили и профессиональные бойцы, которые служили своеобразным костяком подразделения. Вот они нещадно и гоняли новобранцев.

Э. Бикерман очень доступно изложил те принципы, которые лежали в основе организации фаланги, и мы видим, что она действительно являлась очень сложным военным организмом: «Однако тактическое использование фаланги предполагало долгое и регулярное обучение каждого солдата в строевых условиях. Если компактность строя нарушалась, фаланга была обречена на гибель. Обращение с сариссой – копьём длиной более чем шесть метров – требовало специальной выучки. Ни варвары, ни гражданское ополчение греков, ни даже наёмники, умело пользовавшиеся мечом и копьём, не были способны к той боевой дисциплине, которая была абсолютно необходима для того, чтобы каре из 20 000 человек могло маневрировать на поле боя». К этому добавить абсолютно нечего, а потому на вопрос о том, откуда у вчерашних невольников могли взяться те боевые навыки, которые необходимы для сражения в правильном строю, ответ может быть только один – их нещадно муштровали в течение длительного времени. По-другому просто не могло быть. Недаром Плутарх, когда будет рассказывать о битве при Херонее, отметит, что «рабы слишком медленно уступали напору римской тяжелой пехоты и, вопреки своей природе, стояли отважно». Ещё раз отмечу – это могло произойти только в том случае, если рабы прошли полноценный курс военной подготовки. «Эфесская вечерня» случилась в конце весны 88 г. до н. э., а битва при Херонее была в марте 86 г. до н. э. Времени, чтобы военачальники Митридата как следует обучили и снарядили «фалангу рабов», была масса. После чего это подразделение отправили в качестве серьезного подкрепления в распоряжение Аркафия. Данный факт вполне мог иметь место, поскольку Аппиан четко указывает на то, что «Митридат все время посылал на подкрепление; ведь он их посылал непрерывно». Но сразу оговорюсь, это лишь моя версия, каждый волен принимать её или нет.

Теперь о численности войск. Как мы убедились, римская армия понесла во время осады Афин и борьбы за Пирей чудовищные потери, к тому же Сулла был вынужден оставить в Акрополе гарнизон. В данной ситуации он имел под рукой не более 9000—10 000 человек, и его главной надеждой был Луций Гортензий, спешивший из Италии на помощь проконсулу с легионом и вспомогательными частями. Всего 6000 воинов. Поэтому данные Плутарха о том, что в итоге под командованием Суллы было полторы тысячи кавалеристов и меньше пятнадцати тысяч пехотинцев, можно считать достоверными. Но есть ещё один немаловажный момент. Вполне возможно, что потери римлян в противостоянии с Архелаем были ещё больше, поскольку проконсул пополнял ряды своей армии и местными элементами. Получается, что указывая численность армии Суллы, Плутарх подразумевал не только те части, которые он привел из Италии, но и войска его союзников на Балканах. Аппиан прямо об этом пишет: «Сулла вел с собою италийцев, тех эллинов или македонян, которые недавно перешли к нему от Архелая, а также кое-кого из соседних городов». Как видим, боеспособность армии проконсула оставляла желать лучшего. И при всем при этом понтийцы имели подавляющий перевес в коннице. Как количественный, так и качественный. Ситуация незавидная.

Относительно понтийской армии Аппиан и Плутарх практически единодушны – грек из Александрии определяет её численность в 120 000 человек, а грек из Херонеи в 100 000 пехоты, 10 000 конницы и 90 боевых колесниц. Получается классическая картинка – маленькая, но ужасно героическая армия запада против бесчисленных полчищ востока. Но так ли это?

Прежде всего ознакомимся с мнением человека, который изучил тему досконально. Вот что говорит по данному вопросу Ганс Дельбрюк: «Само собой разумеется, что Митридат был настолько умен, чтобы не выводить на поле сражения массы, которые требовали питания и не могли ничего дать взамен». Здесь без комментариев. Интереснейшую информацию приводит Мемнон: «Соединив войска, он (Таксил) и Архелай имели войско в количестве более 60 000 человек». Эти данные находят неожиданное подтверждение у Аппиана, когда тот, говоря о воинах Суллы, делает следующее наблюдение: «Все вместе они не составляли даже третьей части неприятельского войска». Вот здесь всё как раз и сходится. Варварские полчища Митридата, о которых любят вспоминать при каждом удобном случае, превращаются в дым, а вместо них появляется обыкновенная эллинистическая армия. Недаром Аппиан отметил, что войско Аркафия «тогда было наиболее сильным и полным».

Итак, какова же изначально была численность армии, которую вел Аркафий в Грецию? Убираем «фалангу рабов», которая догоняла его войска на марше, – получаем 45 000 воинов. Затем убираем корпус Архелая из 10 000 бойцов, который присоединился в Греции, – и с царевичем остается 35 000 человек. У Аппиана есть информация о том, что помимо перечисленных выше подразделений в Фермопилах к армии присоединился отряд стратега Дромихета. В итоге получается, что Аркафий вел в Элладу не более 30 000 воинов. Вот и все цифры.

* * *

Покинув Пирей, Архелай высадился в Беотии и скорым маршем повел своё войско в Фессалию. Но достигнув Фермопил, решил занять эту стратегически важную позицию и именно здесь назначить место сбора всех понтийских войск в регионе. Как уже отмечалось, подошла армия под командованием Таксила и корпус стратега Дромихета. Войска Митридата в Европе наконец-то объединились в один кулак.

Но Сулла тоже времени даром не терял и в свою очередь сумел соединиться с войсками Луция Гортензия. Здесь проконсулу в немалой степени помог его друг фокеец Кафис, который в своё время занимался реквизицией сокровищ Дельфийского оракула. Будучи уроженцем здешних мест, Кафис поспешил навстречу Гортензию и по тайным тропам перевел римлян через Парнас. Отразив вражескую атаку, Гортензий прорвался в Беотию, где и был встречен подошедшими легионами Суллы. Теперь противники были готовы к решающей схватке.

Однако Архелай был против решающего сражения. Он считал, что проконсула в данный момент можно победить и без боя, поскольку время сейчас работало на понтийцев. Причин тому было несколько. Во-первых, ситуация в Риме для Суллы складывалась исключительно плохо, поскольку, воспользовавшись отсутствием проконсула, его недруги подняли голову. Подкрепления из Италии теперь не придут. Во-вторых, покинув гористую Аттику и выйдя на равнину Беотии, Сулла подверг свою армию серьезному риску, потому что местность идеально подходила для действий понтийской конницы и колесниц. И в-третьих, располагая превосходством в кавалерии, понтийские стратеги могли создать римлянам проблемы с продовольствием. Плутарх конкретно указывает на то, что Архелай считал «разумным затянуть военные действия, чтобы оставить противника без припасов».

Но все это понимал и проконсул. Он засел в укреплённом лагере и стал выжидать, какой оборот примут дальнейшие события. А они приняли неожиданный оборот. Дело в том, что понтийские стратеги, вопреки мнению Архелая, решили вызвать римлян на бой. Построив свои войска в боевые порядки, полководцы Митридата попытались выманить врагов за линию лагерных укреплений. Но произошло невероятное – легионеры струсили и отказались вступать в бой! Это факт четко зафиксирован у Плутарха.

Такое поведение подчиненных стало откровением даже для Суллы. Командующий ожидал чего угодно, но только не подобного сценария. И поэтому бешенство, в которое впал проконсул, было легко объяснимым. Тщетно он распинался перед легионерами, тщетно взывал к их храбрости и патриотизму, ему так и не удалось поколебать малодушие соотечественников. Никакая сила не могла заставить их покинуть укреплённый лагерь. Тем временем смысл происходящего дошёл до понтийских солдат, которые весело скалились и показывали пальцами на укрывшихся за частоколом римлян. Насмешкам и издевательствам не было предела. Сулла стоял на лагерном валу и наблюдал за разъезжавшими по равнине всадниками, багровея от злости и сжимая кулаки в бессильной ярости.

Но римская трусость имела серьезные последствия, поскольку воины Митридата преисполнились к врагу презрения, перестали слушать своих командиров и в поисках добычи разбрелись по окрестностям. У Суллы появился реальнейший шанс атаковать беспечного врага и одержать победу, но не тут-то было! Легионеры по-прежнему предпочитали отсиживаться в лагере и из-за валов наблюдать за противником, избегая вступать с ним в бой.

Вот теперь Сулла озверел по-настоящему, и заслуженная кара обрушилась на трусливые легионы – командующий заставил их копать. Наверное, с древнейших времён и до наших дней это наказание является самым неприятным для рядового состава, особенно когда это копание лишено всякого смысла. В этот раз легионеры занялись тем, что стали отводить русло реки Кефиса и рыть для этого многочисленные рвы и канавы. Проконсул спуску никому не давал, гонял своих подчинённых без жалости, жестоко карая лентяев и уклонистов.

«Не можешь работать мечом – работай лопатой!» – такой примерно лозунг бросил Сулла в массы, и к исходу третьего дня легионеры ощутили разницу между этими двумя видами работ. Окружив своего командира, они стали убеждать его, что полны храбрости и желания помериться силами с врагом. Но Сулла ехидно заметил, что «слышит это не от желающих сражаться, а от не желающих работать». Однако, пользуясь моментом, сменил гнев на милость и указал солдатам на стоявший неподалеку от лагеря холм, к которому через равнину двигалась гвардия «медных щитов». Видя, что появился реальный шанс избавиться от ненавистных земляных работ, легионеры побросали заступы, схватили пилумы и мечи, и, пользуясь близостью расстояния, достигли холма первыми. Вражеская атака была успешно отражена, после чего понтийская армия снялась с лагеря и не спеша двинулась в сторону города Херонея. Сулла, не желая, чтобы этот населённый пункт достался врагу, послал туда легион Габиния, который и пришёл в город первым. Это создавало определённые проблемы для понтийской армии, но главная её беда была в другом – отсутствии единого руководства.

Не случайно, когда Плутарх рассказывает о понтийской армии, то о её командующих говорит во множественном числе. Это однозначно свидетельствует о том, что каждый из стратегов мнил себя главным. Мало того, войско почувствовало разлад среди командиров, и дисциплина начала стремительно падать. Фраза Плутарха о том, что «враги, которые и без того были не слишком послушны своим многочисленным начальникам», объясняет очень многое. На основании тех сведений, которые сообщают Аппиан и Плутарх, можно сделать вывод о том, что между Таксилом и Архелаем существовали серьёзные разногласия. Архелай был против решающего сражения, другие командиры во главе с Таксилом считали наоборот.

Герой обороны Пирея Суллы не боялся, он бил его не раз и трепета перед римскими легионами не испытывал. Но в то же время Архелай был знаком с великолепными боевыми качествами легионеров. Видя другой путь к победе, причём к победе малой кровью, он отстаивал свой план действий. Суллу поджимало время, ситуация в Италии могла взорваться в любой момент! Если затянуть войну, то проконсул начнёт спешить, а спешка – плохой помощник, и рано или поздно римлянин сделает ошибку, которая может привести его к гибели. Но так считал только Архелай, остальные военачальники были явно противоположного мнения.

Когда понтийская армия подошла к Херонее, то стало ясно, что город уже занят римлянами. На штурм идти не рискнули, потому что приближалась армия Суллы. Пришлось разбивать лагерь. Казалось, что на стороне понтийцев все шансы на победу, поскольку равнинная местность позволяла им реализовать своё превосходство в кавалерии и численное преимущество. Но так только казалось! Дело в том, что лагерь армии Митридата располагался в неудобном месте. В тылу были горы с крутыми склонами, что мешало развернуть войска, а выход на равнину перекрывали римские легионы. Зато Сулла имел в тылу широкую и ровную местность и при желании мог отступить или свободно маневрировать. Понтийцы такой возможности были лишены, и в случае поражения крутые склоны гор делали организованный отход практически невозможным. Поэтому стратегам была нужна только победа.

Другое дело, почему они оказались в таком нелепом положении. Валить всё на одного Архелая смысла нет, мы видели, что в войсках и других командиров было предостаточно. Тот же Таксил вполне законно вступил в командование армией после смерти Аркафия, и можно не сомневаться, что и высший и низший командный состав его поддерживали, считая «своим». Архелай мог рассчитывать только на своих ветеранов. Судя по всему, вопрос о том, кто над кем начальствует, так и остался нерешенным. Недаром Плутарх упоминал про «многочисленных начальников». Прямым подтверждением этому служит указание Павсания на то, что «у херонейцев на их земле есть два трофея, которые поставили римляне и Сулла, победив войско Митридата под начальством Таксила». Но Аппиан конкретно называет командующим Архелая. А это свидетельствует только об одном – единого командования не было! Возможно, что такой подход к делу и сыграл свою роковую роль в том, что понтийская армия оказалась на столь неудобной позиции, в «небрежно раскинутом лагере». Когда начальников много, неизбежно наблюдается падение дисциплины, а разброд и шатание начинают отрицательно влиять на положение дел.

* * *

Став лагерем напротив армии Понта, римский командующий в течение суток оставался на месте, а затем, оставив легата Мурену прикрывать отход, выступил в сторону Херонеи, на соединение с легионом Габиния. С одной стороны, Сулла как бы приглашал врага на битву – вот вам место, стройтесь в боевые порядки – и вперёд! Но была у проконсула и ещё одна задумка. Дело в том, что над равниной возвышался холм Фурий, чья скалистая вершина господствовала над местностью. В данный момент он был занят неприятелем, что накануне решающей битвы представляло серьёзную опасность для римской армии, поскольку холм мог стать ключевым пунктом понтийской диспозиции. Но римскому командующему большую услугу оказали горожане Херонеи, которые обещали помочь завладеть этой высотой. Как обычно бывает в таких случаях, нашлась некая тайная тропа, о которой местные жители знали, а защитники позиций – нет. Исходя из этого, двое горожан, Гомолоих и Анаксидам, брались провести по ней небольшой римский отряд и вывести его в такое место, откуда можно было перебить понтийцев стрелами и камнями. Или просто прогнать на равнину.

Как только римляне выступили в сторону холма, Сулла приказал строить легионы, поскольку вдалеке появилась понтийская армия. Проконсул поставил войско обычным боевым порядком, сам по традиции встав на правом фланге, а левый фланг доверил Мурене. Но, исходя из того, что армия Митридата обладала как численным превосходством, так и преимуществом в кавалерии, Сулла поставил в резерве запасные когорты под командованием Гортензия и Гальбы. Он просто опасался охвата фронта. Так что не Цезарь при Фарсале первый додумался ставить за линией легионов когорты для отражения кавалерийской атаки. Гай Юлий просто воспользовался тем, что до него было придумано Суллой. Наблюдая за приближающимися рядами понтийцев, проконсул видел, что один из флангов вражеской армии был усилен многочисленной конницей и мобильными войсками. Это крыло было гибким и подвижным, что создавало реальную угрозу охвата римского фронта.

Действительно, стратеги Митридата решили обойти фланг вражеской армии. На это их подталкивало численное превосходство над противником и преимущество в кавалерии. Основой понтийского боевого строя была «фаланга рабов», правый фланг которой прикрывали «медные щиты». Слева фалангу прикрывали ветераны, эвакуированные из Пирея. На правом и левом крыле стояли большие массы кавалерии и легковооружённых войск, причем, как уже отмечалось, именно правый фланг был ударным. Там стоял Архелай с отборными отрядами всадников. Впереди боевых порядков понтийцев расположились колесницы с косами. Судя по всему, план стратегов был довольно прост – одновременным ударом колесниц с фронта и кавалерии с правого фланга опрокинуть римские ряды и, введя в дело тяжёлую пехоту, довершить разгром.

Таксил дал знак, и фаланга медленно двинулась вперёд. На флангах пришли в движение отряды кавалерии, пошли в атаку мобильные войска, и понтийская армия под грохот барабанов и звуки труб начала наступление.

* * *

Тем временем римский отряд, посланный захватить холм Фурий, блестяще справился со своей задачей. Внезапно атаковав врага, легионеры обратили его в бегство, причём основные потери понтийцы понесли во время беспорядочного отступления. Бросая в панике щиты, копья и доспехи, толпа беглецов бросилась вниз по склону. Образовалась жуткая давка, воины сбивали друг друга с ног и насмерть затаптывали своих товарищей. Скатившись волной с холма, паникёры в ужасе заметались между двумя сближающимися армиями. Одни из них налетели на идущие вперед римские когорты левого фланга и были перебиты легионерами. Другие метнулись навстречу своим и привели в замешательство наступающие войска понтийцев. Произошла заминка, и пока стратеги разбирались, что к чему, драгоценное время было потеряно. Увидев неразбериху в рядах противника, Сулла отдал приказ атаковать.

Легионеры совершили молниеносный бросок вперёд и выскочили прямо на боевые колесницы, которые только-только начинали движение и не успели взять положенный разбег. Вся сила этих машин для убийства заключается в их скорости, но при Херонее сначала замешательство в собственных рядах, а затем стремительная атака легионов лишили их возможности как следует разогнаться. Поэтому колесницы сделались лёгкой добычей для врага. Легионеры метнули пилумы, и десятки возниц и стрелков повалились в пыль с повозок. Затем римляне выхватили мечи, подбежали к колесницам и принялись добивать тех, кто ещё оставался жив. Покончив с первой линией понтийцев, легионеры выровняли ряды, сдвинули большие прямоугольные щиты и с боевым кличем ринулись в атаку.

В бой вступила тяжёлая понтийская пехота. Лес пик опустился навстречу атакующим когортам – и грохот от столкновения двух армий прокатился по Херонейской равнине. Выверенными ударами длинных копий фалангиты остановили римскую атаку. Напрасно легионеры пытались отбить сариссы мечами, пригибали их к земле и пытались вступить врукопашную – всё было тщетно, строй фаланги стоял непоколебимо. Основной удар римляне наносили по центру понтийских шеренг, туда, где стояли вчерашние рабы, надеясь в этом месте прорвать линию фронта. Но бывшие невольники бились отчаянно, кололи легионеров пиками и успешно держали строй. Тогда Сулла поставил за линией тяжёлой пехоты лучников, пращников и метателей дротиков и велел им через головы своих забрасывать врагов метательными снарядами. Причём стрелы пускать зажигательные – для достижения большого психологического эффекта. Град камней, свинцовых ядер, дротиков и зажжённых стрел обрушился на шеренги бывших рабов, приводя их в расстройство и смятение, когорты усилили напор, и понтийский строй заколебался, готовый вот-вот сломаться.

Однако, пока шёл бой пехоты, Архелай повёл в атаку ударное правое крыло, чтобы обойти римлян и ударить им в тыл. Чтобы парировать вражеский выпад, навстречу неприятельской кавалерии беглым шагом повел свои когорты Гортензий. Видя неприятельскую контратаку, стратег развернул свой отряд, и тяжёлая армянская конница ринулась на врага, сверкая на солнце блеском доспехов. Земля гудела от топота тысяч копыт, ветер развевал понтийские знамёна со звездой и полумесяцем. Когда волна всадников приблизилась к римским рядам, боевой клич армии Понта прокатился над равниной Херонеи. Легионеры метнули копья и попытались отразить атаку, но закованные в доспехи наездники как таран врезались в их ряды и раскололи римский строй. Гортензий стал спешно отводить войска к склону горы, пытаясь сомкнуть разбитые ряды, но Архелай стал стремительно брать когорты в кольцо, обрекая их тем самым на полное уничтожение.

Видя, что его правый фланг находится на грани катастрофы, Сулла поспешил туда, но в это время понтийская тяжелая пехота пошла вперёд, и римская армия оказалась на грани поражения. Прикрывшись большими круглыми щитами и подняв тяжёлые копья над правым плечом, шли в атаку гоплиты, ветераны боёв за Пирей. Ударив в середину римского строя на правом крыле, они вступили с легионерами в рукопашную схватку. «Медные щиты» под личным командованием Таксила разбили римские ряды на левом фланге. Гвардейцы кололи римлян сариссами в лицо, руки, плечи, и под их страшным натиском войска Мурены начали пятиться.

Архелай, видя по знамёнам и значкам, что на помощь Гортензию спешит лично Сулла, вышел из боя и, оставив потрепанные когорты Гортензия, совершил глубокий рейд по тылам римского войска. Его отряд с тыла атаковал правый римский фланг, который в этот момент оказался без командующего, поскольку Сулла поспешил на помощь Мурене. Но легионеры из задних рядов уже развернулись лицом к новому врагу. Натиск армянской конницы потерял силу, кони устали под тяжестью доспехов и закованных в панцири всадников, а потому он не достиг тех результатов, на которые надеялся Архелай. Легионеры правого крыла успешно сражались против двойной атаки с фронта и тыла, но на левом фланге положение действительно было тяжёлое, и когорты Мурены с трудом сдерживали атаку «медных щитов». Поэтому римский командующий оказался в некотором затруднении – куда поспешить и кому первому оказать помощь. В итоге на выручку Мурене он отправил Гортензия с четырьмя когортами, а сам, с последней пятой, поспешил против Архелая и атаковал его уставшие войска.

В этот момент фалангиты не выдержали града сыпавшихся на них метательных снарядов и, бросая оружие и снаряжение, обратились в повальное бегство. Центр понтийской армии рухнул. Видя поражение фаланги, пустились в бегство кавалеристы Архелая. Затем побежала тяжелая пехота, за ней в погоню бросились римские легковооружённые войска, которые гнали беглецов до подножия гор и реки. И лишь только там прекратили преследование.

Дольше всех сражались «медные щиты», но когда римские когорты стали теснить их со всех сторон, то и гвардейцы обратились в бегство. Часть понтийцев загнали к отвесным кручам и всех там перебили, остальные сумели уйти к лагерю, где Архелай попытался организовать оборону. По приказу стратега ворота были заперты, и понтийская пехота была вынуждена вновь встретиться с римлянами в открытом бою. Но получилось так, что большинство командиров пало на поле боя, а боевой дух войск был надломлен поражением. Поэтому сопротивление продолжалось недолго, и вскоре толпы беглецов снова начали ломиться в ворота. В итоге их открыли, но вслед за понтийцами ворвались римляне и вышибли воинов Архелая из лагеря, закрепив за собой победу окончательно. Битва при Херонее закончилась.

* * *

Разгром был полный. У понтийских стратегов после этого побоища осталось лишь 10 000 боеспособных воинов, но это вовсе не значит, что остальные пали на поле боя. Они могли просто разбежаться по окрестностям. Что же касается римских потерь, то Плутарх сообщает следующее: «Сулла не досчитался, как он сам рассказывает, четырнадцати солдат, да и из тех двое к вечеру вернулись». Сулла рассказывает! Замечательно! Вообще-то сказать можно всё что угодно, и не факт, что всё сказанное является правдой. Так же как и то, что написано на заборе.

Если исходить из того, что рассказывает Сулла, то получается, что армия Митридата должна была метать стрелы и дротики мимо цели, колоть сариссами и рубить мечами воздух, а всадники топтать конями не вражеские ряды, а сырую землю. Зато римляне – герои всех времён и народов, каждый выстрел в цель, и каждый удар насмерть! Но что самое интересное, некоторые исследователи сообщённую Суллой цифирь принимают как истину в последней инстанции и на фоне этого делают выводы об абсолютной небоеспособности войск Митридата.

Подробное описание битвы есть у Плутарха и Аппиана, но, на мой взгляд, описание Плутарха предпочтительнее. И вот почему. Дело в том, что Плутарх являлся уроженцем города Херонея и наверняка знал все местные легенды и преданья, которые были связаны с этой битвой. Вполне возможно, что и в городском архиве могли сохраниться какие-то документы, которые учёный грек мог просматривать. У Аппиана же такой возможности не было. Поэтому при описании боевых действий в Центральной Греции я отдавал предпочтение Плутарху, на мой взгляд, здесь он более правдоподобен и объективен. Обычно в своих произведениях Плутарх не заостряет внимание на боевых действиях, его интересуют другие детали. Но здесь… Грамотно и толково разобраны две решающие битвы кампании. Значит, знал грек из Херонеи, о чём и как писать. Это чувствуется по ходу изложения.

Теперь о последствиях битвы. Пользуясь тем, что у римлян не было флота, Архелай беспрепятственно эвакуировал оставшиеся войска в город Халкиду на острове Эвбея, привёл их в божеский вид и стал делать набеги на острова и побережье центральной Греции, стараясь при этом нанести римлянам как можно больший урон. Против такой тактики Сулла был бессилен, и проконсул мог только с негодованием наблюдать за действиями своего противника. Правда, хороший поступок римлянин всё-таки совершил. Отобрав у жителей Фив часть их земель, он приказал, чтобы доходы с них шли в храмовую казну тех святилищ, которые он столь нагло ограбил в начале кампании.

Тем временем ситуация складывалась патовая. Сулла разбил понтийцев и выгнал их из Эллады, но и сам никуда уйти не мог, поскольку немедленно последовала бы высадка Архелая. Митридат доверия к своему лучшему полководцу не утратил. Судя по всему, царь был в курсе, что же в действительности произошло при Херонее и кто несёт за это персональную ответственность. Дрязги и склоки среди военачальников были делом обычным, достаточно вспомнить, как насмерть грызлись между собой полководцы Александра Македонского. В данной ситуации Митридату надо было разогнать всех своих женщин, сесть на коня и повести новое войско в Грецию. Но Евпатор так не сделал. Недаром впоследствии Сулла очень жестко высказался по поводу бездеятельности Митридата: «Сидит в Пергаме и отдает последние распоряжения в войне, которой и в глаза не видал!» (Плутарх). Данное утверждение оспорить невозможно.

Но и над головой Суллы сгустились тучи. Полководец узнал, что Валерий Флакк, его недруг, был избран консулом и с двумя легионами высадился на Балканах. У Луция Корнеля было вполне обоснованное подозрение, что воевать Флакк будет совсем не с Митридатом. Поэтому Сулла повёл свои легионы в Фессалию, чтобы преградить Флакку путь на юг. Но едва проконсул покинул Центральную Грецию, как со всех сторон на него посыпались неприятные известия. О том, что в море видели огромный понтийский флот. Что стратег Дорилай высадился с новой армией в Элладе и занял Беотию. Все плоды победы при Херонее оказались утеряны, и римский командующий развернул свои легионы назад. Предстояла новая встреча со старым врагом.

 

Битва при Орхомене

Согласно сведениям Плутарха, стратег Дорилай привёл с собой «восемьдесят тысяч отборных воинов Митридата, наилучшим образом обученных и привыкших к порядку и повиновению». Здесь есть один тонкий момент. Если речь идет действительно об отборных войсках, то их численность должна быть значительно ниже указанной цифры. Если нет, то она вполне могла соответствовать той, которую назвал Плутарх. Вполне возможно, что количество хорошо обученных войск было невелико, но именно они составили костяк новой армии. Большая часть войск была представлена многочисленными отрядами и ополчениями различных племен и народов, входивших в состав державы Митридата. Ничего нового.

Тем временем история начала повторяться, поскольку между командующим армией Дорилаем и человеком, номинально ответственным за ведение войны в Элладе – Архелаем, начались споры о том, кто над кем коммандует. Дорилай-младший, племянник знаменитого Дорилая Тактика, был молочным братом царя и вместе с ним воспитывался, а это очень сильно подогревало его амбиции. Уступать кому-либо командование армией он считал ниже своего достоинства. Но беда была не только в этом. Как и в канун битвы при Херонее, у полководцев был совершенно разный взгляд на дальнейшее ведение кампании. И если Архелай, исходя из горького опыта, вновь не горел желанием вступать в битву, а настаивал на необходимости продолжать истощать римские войска, то Дорилай жаждал сражения.

Только что прибывший на театр военных действий полководец, как когда-то Таксил, не желал слушать человека, который имел бесценный опыт борьбы с легионами. Дорилай был изначально уверен в победе. Но когда у Тилфоссия в небольшой стычке понтийцы сразились с римлянами, то он резко поменял своё мнение и стал горячим поборником затягивания войны. Зато теперь изменилось мнение Архелая, и он стал ратовать за немедленное сражение. И надо сказать, что для этого у него были веские основания.

От Херонеи до Орхомена рукой подать. У Орхомена такая же равнинная местность, она полностью лишена деревьев и идеально подходит для действий больших кавалерийских масс. Сама равнина тянется до края болот, заросших тростником. Место идеальное, чтобы развернуть фалангу и с пользой для дела использовать численное преимущество понтийцев. Но это понимал и Сулла, и когда две армии встали напротив друг друга, то проконсул решил затруднить противнику возможность маневрировать войсками. Поэтому римский военачальник велел половине легионеров отложить мечи и копья и взять в руки лопаты. Работа закипела, римляне стали тянуть рвы с двух сторон от своих позиций. Эти преграды должны были по замыслу проконсула затруднить движение вражеской кавалерии. И пока часть солдат вгрызалась в иссушённую зноем землю Беотии, Сулла вывел из лагеря остальные войска и построил их в боевой порядок, резонно предположив, что враг захочет помешать этим работам. И предчувствие не обмануло римского командующего.

От понтийского лагеря двинулась волна царской кавалерии. Мчались в атаку закованные в доспехи армянские аристократы, неслась отборная скифская и сарматская конница, где люди и кони были защищены пластинчатыми панцирями. За всадниками пошли в бой мобильные войска, легковооружённые бойцы растеклись по равнине широким фронтом и, перейдя на бег, приближались к римским позициям. Удар понтийцев был страшен, они буквально разнесли когорты охранения, смяли тех, кто копал рвы, и с разгону вломились в римские шеренги, круша и сминая всё на своём пути. Легионеры дрогнули и начали отступать. Всадники тяжёлой кавалерии пронзали римлян копьями, били палицами, крушили вражеские шлемы и щиты боевыми топорами. Подоспели понтийские легковооружённые бойцы, и град метательных снарядов обрушился на когорты, внося ещё большее смятение в римские ряды. Панцирная кавалерия продолжала усиливать натиск, всадники давили и давили на римский строй и в итоге, смяв последние шеренги легионеров, его прорвали.

И случилось невероятное – римская армия побежала!

Проконсул глазам своим не поверил, когда увидел бегущие легионы. Это было поражение. Всё решали секунды, и Сулла, соскочив с коня, ударом кулака свалил бегущего знаменосца, выхватив у него из рук орла легиона. Высоко подняв орла над головой, проконсул врезался в толпу беглецов и стал пробиваться сквозь неё, прямо на копья тяжёлой кавалерии Понта. «Римляне, если вас спросят, где вы предали своего полководца, отвечайте – при Орхомене!» – прокатился над полем боя крик Суллы.

И его услышали!

Сначала один, потом другой, а затем всё больше и больше легионеров собирались вокруг своего бесстрашного командира и шли за ним на врага. Остановившись, они встретили лицом к лицу вражескую конницу и остановили её страшный натиск. Уже началась формироваться новая боевая линия легионов, уже спешили на помощь две когорты из резерва, и Сулле наконец удалось отбросить противника, чей наступательный порыв иссяк. Усталая понтийская кавалерия уходила в свой лагерь, за ней отступали легковооружённые войска. Атака закончилась так же стремительно, как и началась.

* * *

Но это было только начало. После того как Сулла привёл свои потрёпанные войска в порядок и римляне позавтракали, бой возобновился. На этот раз понтийцы вывели из лагеря тяжёлую пехоту, и на равнине у Орхомена фаланга сошлась с легионами. Бой закипел сразу по всему фронту. Сражение было яростным и продолжалось до вечера, даже азиатские лучники были вынуждены вступить врукопашную с легионерами, отбиваясь от них пучками стрел. Исход боя так и остался нерешённым, каждая из сторон увела войска в свой лагерь.

Но проконсул прекрасно понимал, что есть большая вероятность того, что понтийские стратеги постараются увести своих бойцов и эвакуировать их в Халкиду на Эвбее. И никто не сможет им помешать, поскольку у римлян нет флота. В этом случае война затянется надолго, а он находится не в таком положении, чтобы позволить себе долго оставаться в Греции. Власть в Риме захватили политические противники Суллы, а его сторонников резали по всей Италии. Войну нужно было срочно заканчивать. Но для этого здесь и сейчас нужно было разгромить армию Митридата. Поэтому по всей равнине были поставлены римские сторожевые отряды, которые следили за вражеским лагерем и при попытке понтийцев его покинуть должны были дать знать проконсулу. Но ночь прошла спокойно, стратеги остались с войсками на месте, и наутро Сулла понял, что у него есть шанс закончить войну одним ударом. Правда, для этого требовалась сущая мелочь – взять понтийский лагерь штурмом.

Однако дело это было сложное и сопряжённое с большими потерями, а потому проконсул решился пойти на хитрость и выманить врага с укреплённых позиций. Для этого он снова распорядился копать ров, причём гораздо ближе к вражескому лагерю, чем накануне. Расчёт Суллы оправдался, ворота распахнулись, и оттуда высыпали легковооружённые воины противника. Римляне атаку отразили, и Луций Корнелий сам повёл легионы вперёд, решив ворваться в лагерь на плечах отступавших. Но и понтийцы были готовы к бою, на деревянных стенах укрепления толпились гоплиты, их шлемы и щиты сверкали на солнце, а у ворот стояла готовая к бою фаланга.

Легионеры бросились на штурм и стали быстро карабкаться на деревянный частокол, а угол укрепления начали подкапывать. Со стен летели стрелы, копья и дротики, штурмующие падали на землю один за другим, но римский натиск не ослабевал. По всему периметру лагеря закипели яростные рукопашные схватки. Построившись «черепахой», легионеры сумели разрушить угол укрепления, но там их встретили понтийские гоплиты, которые отчаянно рубили кривыми кописами атакующих, отражая все их попытки прорваться внутрь. Никто из легионеров не рискнул больше идти в пролом, но командир легиона Базилл бросился вперед с мечом в руке и прорвался внутрь. Толпа римлян хлынула за ним и пробилась в лагерь. Оборона рухнула сразу, понтийцев охватила паника, и они стали разбегаться в разные стороны. Кто-то сдался в плен, другие побежали к озеру, где многие утонули, а некоторые, в том числе и Архелай, скрылись на болотах. Армия Митридата была разбита вдребезги.

Проиграв борьбу за Центральную Грецию, царь проиграл войну за всю Элладу, а проиграв войну за Элладу, он автоматически проигрывал войну вообще. Только об этом Евпатор пока не знал.

* * *

Битва при Орхомене положила конец понтийскому господству в Греции, она явилась тем самым переломным моментом, когда судьба войны была решена. Причины поражения армии Митридата в этом бою, на мой взгляд, были те же, что и при Херонее – отсутствие единого командования и склоки между полководцами. То, что в некоторых источниках командующим называется Архелай, не совсем верно, тот же Плутарх, описывая атаку царской кавалерии, чётко указывает, что произошла она тогда, когда понтийские войска получили «от своих полководцев разрешение действовать». Описывая битву, Плутарх ни разу не упоминает стратега как командующего, и это опять-таки наводит на мысль, что единого руководства не было.

Да и сама битва происходила сумбурно, без чёткого плана. Сначала была стихийная атака понтийской кавалерии, почему-то не поддержанная тяжёлой пехотой. После этого произошло сражение главных сил в правильном строю. Но ведь если бы понтийская пехота поддержала успех своей конницы и действовала с ней в контакте, то однозначно, что исход битвы был бы другим. Боевые действия на следующий день тоже вызывают массу вопросов. Почему стратеги Митридата, видя, что удача от них отвернулась и армия понесла большие потери, не попытались ночью вывести войска из лагеря и перевести их на Эвбею, где они были бы недосягаемы для римлян? На острове можно было отсидеться, дождаться удобного момента и затем снова перейти в наступление.

Само сражение за лагерь тоже происходило неорганизованно и беспорядочно. Судя по всему, стратеги просто не предусмотрели такого варианта развития событий. Да и взаимоотношения между двумя понтийскими военачальниками были натянуты до предела. Это подтверждает фраза Дорилая, которую он бросил своему коллеге по поводу битвы при Херонее, заявив «что не без предательства, дескать, стала возможной гибель такого огромного войска». Впрочем, Дорилай на собственном опыте вскоре узнал, как можно без предательства погубить большую армию.

С другой стороны, никаких репрессий в отношении полководцев не последовало. Очевидно, Митридату в подробностях донесли о том, что же произошло под Орхоменом, и царь прекрасно понял, кто же главный виновник случившейся катастрофы. Он сам и более никто. Если бы Евпатор перестал предаваться сладострастным утехам, а встал лично во главе войск и явился в Элладу, никогда не возник бы вопрос о том, кто должен командовать понтийской армией. Принцип единоначалия – вот главный залог победы, у Суллы с этим проблем не было, потому он и победил в этой тяжёлой борьбе.

Потери царской армии были страшные. Аппиан приводит данные только за первый день боёв, а за второй ограничивается красивыми и общими фразами: «Из вражеского войска погибло до 15 000 человек, из них приблизительно было 10 000 всадников, в том числе сын Архелая, Диоген». Из этого сообщения следует, что стратеги лишились практически всей своей конницы, чем в принципе и можно объяснить их желание отсидеться в лагере на следующий день. Очень ценным является свидетельство Плутарха, который, будучи местным уроженцем, бывал в местах, где происходили бои, и лично их осматривал: «Кровь убитых наполнила болота, озеро было завалено трупами, и до сих пор, по прошествии почти двухсот лет, в трясине находят во множестве варварские стрелы, шлемы, обломки железных панцирей и мечи. Вот что, насколько нам известно, произошло у Херонеи и при Орхомене».

* * *

Гром битвы при Орхомене прокатился по всему Восточному Средиземноморью и в корне изменил международную ситуацию. Первым, кого он вывел из состояния сладкой дрёмы, был Митридат VI Евпатор, Новый Дионис и Освободитель эллинов. Пробуждение царя было страшным и неожиданным. Будучи человеком проницательным, Митридат сразу осознал все последствия случившегося и понял, что борьбу за Элладу он проиграл. И если битва при Херонее не сильно повлияла на общее положение дел, и вскоре в Элладу явилась новая понтийская армия, то теперь Митридату просто некого было послать на Балканы. Потому что на Малую Азию наступала другая римская армия во главе с консулом Флакком, и войска Евпатору были нужны уже в Анатолии. Аппиан свидетельствует о реакции царя на разгром у Орхомена: «Известие о таком поражении в первый момент поразило Митридата ужасом; его охватил страх, как обыкновенно бывает при таком событии».

Действительно, было от чего впасть в растерянность. Митридат только что находился на вершине успеха, мнил себя освободителем Эллады и полубогом, и вдруг последовало страшное низвержение с Олимпа на грешную землю. Всё это надо было осмыслить и решить, как действовать дальше, но у Митридата уже не оставалось времени, поскольку ситуация начала стремительно выходить из-под контроля. Срочно требовалось подготовить новую армию. Но самым страшным было то, что заколебались вчерашние союзники, которые в свете последних событий стали задумываться о том, какая же судьба их ждёт в случае победы Рима.

Тем временем в Элладе события разворачивались следующим образом. Архелай, после битвы при Орхомене, согласно сообщению Евтропия, «три дня без одежды скрывался в болотах». Отсидевшись, он переправился на Эвбею и снова прибыл в Халкиду. Там он начал собирать все оставшиеся в Греции понтийские войска. Сулла же, щедро наградив свои легионы, отдал приказ армии полностью разграбить Беотию, которая неоднократно переходила на сторону Митридата. После чего двинулся в Фессалию на зимние квартиры. Не имея понятия о том, что же случилось с Лукуллом и когда можно ждать прибытия флота, проконсул распорядился строить корабли и готовить вторжение в Малую Азию. Луцию Корнелию было необходимо как можно быстрее закончить эту войну, поскольку в Риме его объявили врагом республики, имущество разграбили, а друзей преследовали по всей стране.

* * *

Луций Корнелий Сулла был очень жестоким и беспринципным человеком, но он всегда называл вещи своими именами и не прятался за паволокой из красивых слов, как многие военные и политические деятели Рима до и после него. Сулла был действительно великим полководцем и гениальным организатором, обладал беспредельным личным мужеством и всегда шёл навстречу опасности, не прячась за спинами подчинённых. По отношению к легионам Сулла был безумно щедр в наградах и необычайно суров в наказаниях, но воинам нравилось служить под его началом, и они по-своему были преданы командующему: «Он не потерял своей власти, имея при себе послушное и энергичное войско» (Плутарх).

Битва при Орхомене – звёздный час будущего римского диктатора. Эту битву выиграл он лично. Победа Суллы означала не только поражение Митридата в войне, она означала новый виток в политической карьере римлянина. Теперь его возвращение в Италию становилось лишь вопросом времени. После этой битвы легионы свято уверовали в своего полководца. Легионеры были готовы идти за ним в огонь и в воду, и только благодаря их преданности римский командующий в итоге достиг того, к чему стремился. А потому, когда речь заходит о Сулле, то мне вспоминается не его конституция и проскрипционные списки, не битва у Коллинских ворот и не резня в поверженных Афинах. Мне вспоминается Беотийская равнина, бегущие когорты и одинокий, мужественный человек с орлом легиона в руках, идущий на верную смерть и не подозревающий, что шагает в бессмертие.

 

Катастрофа

Первый тревожный звонок для Митридата прозвучал после битвы при Херонее. По Пергаму поползли слухи о том, что некоторые союзники готовы вступить в переговоры с римлянами, а также о том, что не всё спокойно стало у галатов. Этот воинственный народ не подчинялся понтийскому царю, и Евпатор прекрасно понимал, что как только его позиции ослабнут, то может произойти вторжение галатов на территорию Понта. И что хуже всего, это вторжение может быть согласовано с Римом. Поэтому Митридат решил действовать на опережение и нанести удар первым. Но Евпатор хотел приложить для решения проблемы минимум усилий и затрат, а потому стал действовать хитростью и подлостью. Он пригласил к себе во дворец всю верхушку галатов вместе с семьями, а затем их просто перебили во время пира. Пощады не было никому – ни женщинам, ни детям. Бежать удалось лишь немногим, но именно они и возглавят в дальнейшем борьбу против понтийских войск. Митридат же оккупировал Галатию, ввёл в города гарнизоны и вывез всё имущество убитых. Поставив наместником Галатии Эвмаха, царь посчитал дело сделанным, но не тут-то было! Те из галатских аристократов, кому удалось избежать удара меча на пиру или стрелы из засады, вернулись в свои земли и подняли народ на борьбу с захватчиками. Против Митридата восстала вся страна! Наместник бежал в Понт, а вскоре были изгнаны и понтийские гарнизоны. Однако, прогнав царских воинов, галаты успокоились и больше активных действий не предпринимали, поскольку у них начался передел власти.

Тем временем Митридат обратил свой взор на остров Хиос. Последующие события многие исследователи приписывают уже набившей оскомину подозрительности Митридата и его восточному деспотизму. Моммзен на полном серьёзе утверждал, что «Митридат очень скоро показал свое настоящее лицо и стал править так деспотически, что далеко превзошел тиранию римских наместников». Что-что, а превзойти тиранию римских наместников в то время было практически невозможно. Для этого надо было очень и очень сильно постараться – и желательно на протяжении многих лет.

Но вернемся к Хиосу. Здесь постоянно вспоминают тот случай, когда хиоская триера протаранила царский корабль во время осады Родоса, не принимая в расчет, что царь уже наказал и кормчего и наварха. И давно выбросил этот случай из головы, поскольку были дела и поважнее. Но многие исследователи не унимаются и продолжают рассказывать басни о необычайной злопамятности понтийского царя и его великой кровожадности – очень уж тема хороша для поучительного сюжета! Но всё было не так просто и однозначно.

Всё началось с того, что некоторые из граждан Хиоса убежали к римлянам. Сам по себе факт достаточно обыденный и явно не стоящий того, чтобы привлекать внимание Митридата. Царя насторожило другое – что никто из хиосцев ему об этом не донёс и о происшествии он узнал из других источников. Раз так, значит, это от него пытались скрыть, а раз есть что скрывать, значит, дело нечисто. Логика Митридата вполне понятна и объяснима, идёт война, а тут выплывают такие подробности! Поведение граждан Хиоса тоже становится объяснимым, если принять версию о том, что они были не невинными овечками, обречёнными на заклание тираном, а действительно хотели перейти на сторону Рима.

Претензии царя к гражданам Хиоса изложил Аппиан, и здесь невольно напрашивается вывод о том, что попытка вступить в переговоры с врагом имела место. Митридат заявил следующее: «…лучших своих граждан вы тайно послали к Сулле, и ни на кого из них вы не указали и не донесли мне, что они это сделали не по общему решению, а это вы должны были бы сделать, если бы вы не были их соучастниками». Однако Митридат в праведном гневе не обрушил сразу карающую длань на изменников, а послал сначала комиссию и назначил расследование по факту измены. В данной ситуации никакого деспотизма и тиранства не наблюдаем, и лишь когда факты подтвердились, понтийские власти начали действовать. Стратег Зенобий ввёл в город войска, занял все ключевые пункты, а затем разоружил граждан и созвал на собрание. Там он объяснил причины царской подозрительности, а затем объявил, что Митридат сменит гнев на милость, «если вы передадите оружие и в качестве заложников дадите детей виднейших из граждан» (Аппиан). Выбора не было, и приказ царя был выполнен. Но что характерно, касался он исключительно граждан города, а не иноземцев, там проживающих. Заложников отправили через пролив в город Эретрию, а хиосцам зачитали письмо Митридата, в котором он объявлял о казни наиболее активных злоумышленников. Также царь извещал о том, что накладывает на город штраф в размере 2000 талантов. Сумма не малая. В своё время, после поражения в войне с Римом, македонский царь Филипп V должен был уплатить в качестве контрибуции всего лишь 1000 талантов. Тем не менее деньги хоть и с трудом, но были с Хиоса собраны. Однако Зенобий этим не ограничился и, исполняя приказ своего повелителя, повёл всех граждан к морю, где посадил на корабли для отправки в Понт.

Однако, когда караван судов двигался уже по Понту Эвксинскому, он был атакован кораблями из Гераклеи Понтийской, находившейся в союзе с Хиосом. Пленников освободили, и впоследствии они вернулись на родину. Как видим, Митридат на Хиосе не свирепствовал, кровь потоками не лил, людей по его приказу не резали, и в целом он обошёлся с изменниками довольно снисходительно. Сам город был заселён выходцами из Понта, между которыми и были поделены земельные наделы.

* * *

Следующая смута возникла в Эфесе. Стратег Зенобий, который приводил к покорности Хиос, подошёл к городу с намерением провести там такую же операцию, что и на острове. О том, что происходило до этого в самом Эфесе, источники молчат, хотя понятно, что царский полководец появился у города не просто так. Однако и горожане после подвигов стратега на Хиосе имели все основания его опасаться. Поэтому проявили бдительность и впустили стратега в город без оружия и с небольшим отрядом сопровождения. В Эфесе Зенобий пообщался с Филопеменом, отцом царицы Монимы, получил от него необходимую информацию и после этого заявил гражданам, что ждёт их на агоре, на городское собрание.

Однако граждане Эфеса знали, чем закончилось подобное собрание на Хиосе, и уговорили стратега перенести его на следующий день. И пока тот предавался различным удовольствиям, собрали вооруженный отряд, а затем, перебив охрану, схватили Зенобия и бросили в тюрьму, где впоследствии убили. Объявив город на военном положении, жители свезли в него со всей округи запасы продовольствия, согнали скот и, поголовно вооружившись, вышли на городские стены.

Беда была в том, что их пример оказался заразителен и ряд городов Ионии поступил аналогичным образом. Что само по себе было большой глупостью, поскольку легионы были далеко, а понтийские фаланги рядом. Своих же сил для борьбы с Митридатом у восставших было недостаточно. С другой стороны, царь просто не мог допустить, чтобы такое поведение осталось безнаказанным. Кара последовала быстро: «Митридат послал войско против отпавших городов, и с теми, кого он захватил, он поступил со страшной жестокостью» (Аппиан). В сложившейся ситуации, желая добиться стабилизации обстановки в регионе и продемонстрировать добрые намерения, Митридат объявил свободу греческим городам в Малой Азии и пошел на отмену долгов. Также он сделал метеков полноправными гражданами, а рабов свободными, исходя из того, что теперь они будут сражаться за него, поскольку именно царь Понта является гарантом их прав и свобод. В своей «Речи в защиту Луция Валерия Флакка» Цицерон обмолвился о том, как Митридат относился к жителям малоазийских городов, освобожденных от римского господства. В качестве примера оратор привел город Траллы: «Ведь кто не знал, что Митридат больше старался возвеличивать жителей Тралл, чем их грабить?» Как видим, подход к проблеме у Евпатора и римлян был радикально противоположный.

Однако обстановка продолжала накаляться. Вскоре был раскрыт крупный заговор против Митридата, в который входили люди из его непосредственного окружения. «В это время составили заговор против Митридата Миннион и Филотим из Смирны, Клисфен и Асклепиодот с Лесбоса; все они были люди, знакомые с царем, а Асклепиодот был даже некогда близким другом. Доносчиком этого заговора оказался сам Асклепиодот, и для того, чтобы не было сомнений, дал возможность из-под какого-то ложа услыхать речи Минниона».

Как видим, война идёт не только на полях сражений, в бой вступили и бойцы невидимого фронта. Это чётко зафиксировал Аппиан. Историк отметил, что «Митридат послал повсюду своих людей, которые по доносам, в которых каждый указывал на своего врага, казнили до 1600 человек». Он же сообщает, что обширный заговор был раскрыт и в Пергаме, городе, который Митридат сделал своей резиденцией. Там было арестовано до 80 заговорщиков. Однозначно, что здесь не обошлось без происков римских агентов, которые активно сеяли смуту на занятых царём землях и старались вредить ему всеми правдами и неправдами, используя для этого все доступные средства. Война шла не на жизнь, а на смерть, и это понимали в Риме, это понимали и в Азии.

* * *

Но пока Митридат занимался подавлением выступлений римских сторонников в Малой Азии, опасность подкралась к нему с другой стороны. В наступление перешла армия консула Флакка, которого сенат вместо Суллы отправил воевать с Митридатом. Правда, консул изначально столкнулся с большими трудностями. Когда его армия высадилась на Балканах и шла маршем через Фессалию, то очень много легионеров дезертировало из её рядов и перешло под знамена Суллы. Одной из причин, подтолкнувших на это легионеров, были личные качества самого консула: «Флакк был неопытен в военном деле… был негодным человеком, жестоким в назначении наказаний и корыстолюбивым» (Аппиан). И если первый недостаток можно было исправить, приставив к Флакку компетентного в военном деле человека, то остальные исправить возможным не представлялось. Военным советником при консуле был Гай Флавий Фимбрия, которого Тит Ливий называет «человеком отчаяннейшим». Впрочем, судя по его дальнейшим поступкам, он таким и был.

Скорее всего, Флакк и Фимбрия были знакомы. Гай Флавий командовал отрядом всадников в армии Гая Мария и участвовал в захвате Рима марианцами. У консула, как следует из текста источников, военного опыта не было. Но теперь при Флакке состоял военным советником Фимбрия, «бывший частным лицом и последовавший за ним по его дружескому приглашению» (Аппиан). Подобная практика не была в Риме чем-то необычным. В своё время, когда бездарного Луция Сципиона назначали командующим в войне против Антиоха Великого, то в качестве легата и военного советника к нему приставили его брата Сципиона Африканского. В итоге Антиох был разгромлен, а Луций получил триумф и прозвище Азиатского. В данной же ситуации именно Фимбрия удержал остальные когорты Флакка от перехода на сторону Суллы и убедил их следовать в Малую Азию, обещая богатую добычу.

Однако затем начались странности. Трудно сказать, с какими мыслями отправлялся Фимбрия в этот поход, но чем дальше уходили легионы, тем всё более амбициозными становились его планы. И вскоре произошёл взрыв. Поводом послужила ссора между Фимбрией и одним из квесторов. «Частное лицо» вынесло спор на суд Флакка, а тот взял да и решил его в пользу недруга своего военного советника. Фимбрия в знак протеста объявил, что возвращается в Рим, и стал собирать вещи. Флакк же отплыл по делам в Халкедон, оставив своим заместителем легата Ферма, которому вполне доверял.

Но пока консул решал свои проблемы, Фимбрия произвёл в лагере переворот и сместил Ферма с должности, поскольку ещё в Фессалии установил с легионерами хорошие отношения. Возвратившись, Флакк был неприятно удивлён произошедшими переменами, но удивлялся он недолго, потому что дальше ему пришлось спасать собственную жизнь. Сначала он убежал в Халкедон, а затем решил скрыться от убийц в Никомедии. Но Фимбрия отыскал консула, который прятался в колодце, и собственноручно убил его. Отрубленную голову Флакка «частное лицо» бросило в море, а тело оставило без погребения. Случай в истории Рима уникальный, поскольку убив человека, занимающего высший пост в государстве, командование легионами принял обычный авантюрист. Мало того, что Фимбрия стал убийцей, он ещё и официальной должности никакой не занимал. И легионеры восприняли это как должное. Впрочем, как и сам Фимбрия, который переправил армию в Малую Азию и повел наступление на Пергам, где находился Митридат.

Как же отреагировал на происходящие события Сулла? А никак. Сначала он был занят операциями в Центральной Греции, а затем стал готовиться к вторжению в Азию. И одновременно вступил в переговоры с Митридатом о заключении мира. Зато Фимбрия прекращения боевых действий не желал, он только вошёл во вкус командования армией и жаждал одинаково как воинской славы, так и добычи. Но проблема заключалась в том, что против «частного лица» выступил сын Митридата, Митридат Младший, при котором в качестве советников были стратеги Диофант, Менандр и Таксил. Таксил сражался с римлянами при Херонее и знал, чего от них можно ожидать.

В ходе начавшихся боёв понтийские войска нанесли римлянам большой урон и сумели остановить их наступление. Но Фимбрия и не думал отступать. Он упорно выжидал, когда противник допустит ошибку, и в итоге дождался своего шанса. Когда враждующие армии разбили лагеря на противоположных берегах реки, Фимбрия воспользовался проливным дождём и ночью перевел легионы через превратившуюся в бурный поток реку. Атака на спящий вражеский лагерь была молниеносной. Понтийцы, от простого солдата до командующего, мирно спали в своих палатках, когда на их стан обрушились легионеры и начали рубить охваченных паникой людей. Никто не вступил в бой, никто не попытался оказать сопротивления, и практически вся понтийская армия была уничтожена на речном берегу. Тысячи мертвых тел остались лежать среди поваленных палаток и шатров. Это была катастрофа, последствия которой исправить было практически невозможно.

Здесь обратим внимание вот на какой момент. Подводя итоги первой войны Митридата с Римом, Аппиан отметит, что Сулла загнал царя обратно в Понт «после того как Митридат потерял войско в 160 000 человек». Можно предположить, что речь идёт обо всех воинах, погибших в Греции и Малой Азии – при обороне Пирея, в битвах при Херонее и Орхомене, в последнем сражении с Фимбрией. Если учесть морские баталии и множество мелких стычек на суше, то данная цифра будет вполне реальной. Поэтому отмечу ещё раз, что сведения о неисчислимых полчищах Митридата являются пропагандистской уткой римских историков и их последователей.

Но вернемся к боевым действиям в Малой Азии. Хоть молодой Митридат и убежал к отцу в Пергам, но для Евпатора это было слабым утешением. После победы Фимбрии множество городов открыто перешло на сторону римлян. Митридат понял, что в Пергаме он теперь не удержится, и велел отходить в приморский городок Питану. Туда стягивались понтийские корабли и находившиеся в Анатолии войска. Это было крушение всех надежд Евпатора, царь покидал город, который был главным символом его побед и в течение довольно долгого времени главной резиденцией. Тем временем армия Фимбрии маршировала по направлению к Пергаму и, вступив в город, сразу же выступила на Питану и взяла её в осаду. Авантюрист был полон энтузиазма завершить войну прямо здесь и сейчас. Римляне заблокировали понтийского царя в городе, окружив Питану земляным валом и тем самым отрезав Митридату пути отхода по суши. Но у Фимбрии не было флота, и царь мог уйти морем. Однако в данный момент «частному лицу» показалась, что Фортуна ему улыбнулась, поскольку неожиданно объявился Лукулл. И не просто объявился, а привел вполне боеспособный флот.

Согласно сообщению Аппиана, Луций Лициний «собрал кой-какой флот из Кипра, Финикии, Родоса и Памфилии, опустошил много мест на неприятельском побережье и во время плавания попытал счастья против кораблей Митридата». Действительно, рейд Лукулла был на редкость удачным. Мало того что он привёл корабли, доверенному лицу Суллы удалось склонить к измене Митридату остров Кос и город Книд, а затем высадить десант на Хиос и очистить его от понтийцев. Поэтому, как только корабли Лукулла встали у Питаны, то к нему явились посланцы от Фимбрии и предложили совместно действовать против Митридата. Один будет атаковать с суши, а другой со стороны моря. Аппиан подробно рассказывает о том предложении, с которым самозваный командующий обратился к Лукуллу: «Если он, Фимбрия, будет теснить Митридата с суши, а Лукулл запрет его с моря, то честь победы будет принадлежать им двоим, а хваленые победы Суллы у Орхомена и под Херонеей римляне не будут ставить ни во что».

Возможно, что если бы этот дерзкий план удался и Митридат был схвачен, то Фимбрии простилось убийство консула. Но Лукулл отказал ему, и причину этого отказа называет Плутарх: «Возможно также, что он не желал иметь ничего общего с Фимбрией, этим негодяем, который недавно из властолюбия убил своего друга и полководца». В том, что Луций Лициний, потомственный аристократ, не хотел иметь ничего общего с убийцей и выскочкой, нет ничего удивительного. Лукулл всю свою жизнь презирал тех римлян, которые, по его мнению, позорили республику. А в том, что Фимбрия своим преступлением замарал римскую честь, командующий флотом не сомневался ни секунды. С другой стороны, свой долг перед Суллой, который был не только командиром, но и другом Лукулла, Луций Лициний поставил не только выше собственных амбиций, но и выше пользы государства. Отказав Фимбрии, Лукулл позволил уйти Митридату, который на всех парусах уплыл в Понт.

Фимбрия мог только локти кусать, глядя, как флот Лукулла отплывает к Херсонесу Фракийскому, где находился Сулла. Однако в дальнейшем Луцию Лицинию пришлось не просто. У мыса Лекта Троадского он столкнулся с отрядом царских кораблей и в морском бою одержал победу. Однако совсем рядом, около острова Тенедос находилась стоянка понтийского флота под командованием стратега Неоптолема. Понтийские корабли превосходили суда Лукулла как количественно, так и качественно, но, тем не менее, римлянин решил атаковать врага. Но Неоптолем успел приготовиться к бою и двинул флот навстречу врагу.

Флагманским кораблем Лукулла была родоская пентера под командованием наварха Дамагора, человека очень опытного во всем, что касалось войны на море. Неоптолем, верно определив, где находится вражеский командующий, велел своему кормчему протаранить пентеру, однако Дамагор искусно развернул корабль и подставил под удар корму. Окованный медью нос флагманского корабля стратега разнес корму пентеры, но не задел подводную часть судна. Кормчий Неоптолема хотел повторить атаку, но не успел развернуть корабль, поскольку был атакован другими вражескими судами. После продолжительного боя Лукулл обратил вражеский флот в бегство и какое-то время преследовал Неоптолема. После чего взял курс на Херсонес Фракийский и прибыл к Сулле, предоставив ему флот, от нехватки которого проконсул страдал всю войну.

В это время Фимбрия, вместо того чтобы продолжить боевые действия против понтийских войск, занялся тем, что стал грабить и разорять города, которые находились под покровительством Суллы. Самым отвратительным деянием «частного лица», помимо убийства консула, стала резня, которую он учинил в легендарной Трое. Даже Суллу можно понять, когда он учинил кровавое побоище в захваченных Афинах, поскольку шла война и длительная осада города необычайно проконсула озлобила. Но то, что сотворил Фимбрия в Трое, не поддаётся логическому объяснению. Просто тупая и отчаянная месть за свои неудачи, которую он выместил не на Сулле, а на беззащитных горожанах. Особенно дико это выглядит, если учесть, что римляне считали Илион своей исторической родиной, а себя потомками троянцев.

Аппиан в подробностях расписал злодеяния разнузданной римской солдатни под командованием «частного лица»: «Войдя в город, он стал избивать всех подряд и все предал пламени; тех же, которые ходили послами к Сулле, он предал всевозможным мучениям. Он, не щадя ни святынь, ни тех, кто бежал в храм Афины, сжег их вместе с храмом. Он срыл и стены, и на следующий день он сам обошел город, следя за тем, чтобы ничего не осталось от города. Илион, испытавший худшее, чем во времена Агамемнона, погиб от рук “родственника”; не осталось целым ни одного алтаря, ни одного святилища, ни одной статуи».

Интересную информацию о трагедии Илиона приводит Страбон, и из рассказа географа следует, что город был взят после осады. «Фимбрия был послан в качестве квестора при консуле Валерии Флакке, назначенном главнокомандующим в войне против Митридата. Фимбрия поднял восстание, убил консула в Вифинии, сам стал во главе войска и двинулся на Илион; когда же жители Илиона не приняли его как мятежника, то он применил силу и взял город на одиннадцатый день. Когда Фимбрия стал хвалиться, что он на одиннадцатый день захватил этот город, который Агамемнон взял лишь с трудом на десятый год, имея флот в тысячу кораблей, причем вся Греция помогала в походе, один из илионцев заметил: “Да, но у нас не было такого защитника, как Гектор”». В дальнейшем помощь жителям в восстановлении города оказал Сулла, а затем и Гай Юлий Цезарь.

Между тем Фимбрия и не подозревал, что дни его уже сочтены, а расплата за преступления вот-вот наступит. Что легионы, которые когда-то по его наущению предали своего консула, теперь также легко предадут и его. Но особого значения это не имело, поскольку война близилась к концу и закончить её суждено было отнюдь не Фимбрии.

 

О чём Сулла и Митридат договорились в Дардане

Именно договорились, а не заключили полноценный мирный договор. Встретились, поговорили, обсудили условия, ударили по рукам и разъехались каждый по своим делам – вот как-то так это выглядит. Потому что документа, который бы ратифицировал римский сенат и подписал Митридат, в природе не существовало. Попробуем разобраться, почему так произошло.

О том, чтобы заключить с римлянами мир, Митридат задумался после разгрома при Орхомене. Не сумев справиться с одной римской армией в Греции, он понимал, что с двумя их армиями в Малой Азии и подавно не совладать. Военные ресурсы его державы к этому моменту оказались подорванными, однако не надо думать, что продолжать войну Митридат не мог. Просто для сбора и обучения новых войск ему было нужно время, а вот им-то царь и не располагал. К тому же был шанс, что Евпатору удастся сыграть на противоречиях двух римских командующих и выторговать для себя более-менее сносные условия. Поэтому он дал добро Архелаю начать зондировать почву для мирных инициатив и наладить контакты с Суллой.

Почему Митридат выбрал именно его, а не Фимбрию? Ведь и тот и другой были в Риме фактически вне закона. Дело, скорее всего, в том, что именно Сулла изначально воевал с царскими стратегами и именно он нанёс понтийской армии решающие поражения. За спиной проконсула была завоёванная Эллада, Лукулл привёл пусть небольшой, но флот, а легионы Суллы численно и качественно превосходили легионы конкурента. А за Фимбрией была пустота. Его армия находилась в Малой Азии, была оторвана от своих баз, и, что самое главное, в войсках шло брожение, поскольку легионеры были не прочь перебежать под знамёна Суллы. Однако был ещё один очень тонкий момент – оставаться дальше на востоке было для Луция Корнелия смерти подобно, его присутствие настоятельно требовалось в Италии. С другой стороны, он не мог просто так уйти из Восточного Средиземноморья, понимая, какого страшного и непримиримого врага Рима там оставляет. Если Новый Дионис подготовит новые армии, то что может ему помешать снова перейти в наступление? Поэтому и терзался римский проконсул сомнениями, пребывая в крайне затруднительном положении. Всё это Митридат знал, а потому и остановил на нем свой выбор.

Но и Сулла был очень обрадован, когда ему сообщили, что делосский купец Архелай прибыл с тайным и важным поручением от своего тёзки – стратега Архелая. Купец сообщил проконсулу, что стратег обладает полномочиями встретиться с римским командующим и обсудить предварительные мирные условия. Встреча произошла близ небольшого беотийского городка Делий, прямо на берегу моря, где два полководца впервые встретились не на поле боя. Поскольку Архелай был просителем, то он и стал первый говорить, только речь повёл совсем в ином ключе, чем ожидал Сулла. Стратег предложил от имени Митридата очистить от легионов Малую Азию, взять у царя деньги, флот и вспомогательные войска, а затем отплыть в Италию и вступить в войну со своими политическими противниками.

Что и говорить, перспектива заманчивая! Но Сулла не был бы Суллой, если бы принял подобное предложение. Потомственный аристократ, гордившийся своим происхождением, он ни при каких условиях не пошёл бы на союз с врагом республики. Поэтому ответ его был соответствующим, и он предложил Архелаю изменить Митридату. После подобной пикировки перешли к действительно насущным проблемам, разговор пошёл о прекращении боевых действий и условиях мирного соглашения. Проконсул был краток: «Митридат уходит из Азии и Пафлагонии, отказывается от Вифинии в пользу Никомеда и от Каппадокии в пользу Ариобарзана, выплачивает римлянам две тысячи талантов и передает им семьдесят обитых медью кораблей с соответствующим снаряжением, Сулла же закрепляет за Митридатом все прочие владения и объявляет его союзником римлян» (Плутарх).

С точки зрения римской политики, условия были очень мягкие и не соответствовали обычному правилу ослаблять побеждённого до последней крайности. Так, как это случилось с Антиохом III Великим после битвы при Магнесии, когда только денежная контрибуция была в 15 000 талантов, что полностью подорвало экономику державы. Но Луций Корнелий прекрасно понимал, что если условия будут более жесткими, то Митридат не согласится, и тогда ход событий будет очень трудно предсказать. Однако и царь хотел выйти из войны с наименьшими потерями, неслучайно он приказал Архелаю «заключить мир на возможно благоприятных условиях» (Аппиан). Именно эта фраза является ключевой для дальнейшего понимания событий и именно в ней следует искать истоки тех бед, которые затем обрушились на понтийского стратега. Началось самое интересное.

Как свидетельствует Аппиан, «Архелай тотчас же стал выводить гарнизоны отовсюду, а относительно остальных условий запросил царя». Из этого следует, что до утверждения предварительных договорённостей Митридатом стратег занялся самодеятельностью и под личную ответственность стал сдавать римскому командующему города и крепости. Таким образом, он лишал царя важнейшего козыря на переговорах, поскольку присутствие понтийских гарнизонов на Балканах могло очень затруднить жизнь проконсула. Это было огромной оплошностью Архелая и сильно компрометировало его в глазах Митридата. Царь вполне резонно посчитал, что Архелай взял на себя слишком много и сунулся туда, куда ни под каким видом не должен был лезть – во внешнюю политику, которую царь считал исключительно своей прерогативой. Мало того, стратег продолжал зарабатывать минусы в глазах своего повелителя, принимая от Суллы дорогие подарки, а также знаки уважения, которые ему демонстративно оказывал Луций Корнелий. Очень интересна информация Плутарха о том, что «Сулла, отпустив из плена захваченных им друзей Митридата, лишь тирана Аристиона, который был врагом Архелая, умертвил ядом». Когда же Сулла сделал Архелаю поистине царский подарок – «десять тысяч плефров земли на Эвбее и объявил его другом и союзником римского народа» (Плутарх), то это стало последней каплей, которая переполнила чашу терпения Митридата. Евпатор перестал доверять своему военачальнику, хотя и пользовался до поры до времени его услугами. Именно в это время и поползли слухи о том, что Архелай – изменник и предался римлянам со всеми вытекающими отсюда последствиями: «Это внушало подозрения, что Херонейская битва не была честной» (Плутарх).

Но пока происходили эти переговоры, римская армия продолжала движение через Фессалию, Македонию и Фракию в сторону проливов, чтобы оттуда переправиться в Малую Азию. По пути Сулла занимался карательными акциями против местных племён, которые нападали на Македонию, и благодаря этому поддерживал постоянную боеготовность своих войск. Он вполне справедливо полагал, что в Анатолии всё может пойти вопреки его предположениям. И оказался прав: «Вскоре прибыли послы от Митридата и сообщили, что он принимает все условия, но просит, чтобы у него не отбирали Пафлагонию, а с требованием о выдаче флота решительно не согласен» (Плутарх).

Судя по всему, переговоры пошли на повышенных тонах, поскольку послы имели чёткие инструкции от царя – не уступать римлянину. Дело дошло до того, что понтийцы пригрозили вступить в переговоры с Фимбрией и получить от него желаемое, а проконсул, разъярившись, объявил о вторжении в Азию: «Но погодите, скоро я переправлюсь в Азию, и тогда он заговорит по-другому» (Плутарх). После этого Сулла ускорил движение легионов, а флот Лукулла подошёл к Абидосу. Продолжение боевых действий стало реальностью, которая не отвечала интересам обеих сторон.

Исправлять ситуацию кинулся Архелай и при личной встрече с Митридатом убедил царя принять римские условия. Однако ещё Плутарх подметил, что главной причиной царского согласия был Фимбрия, который разгромил понтийские войска и двинулся против самого Митридата. Тем самым сыграв на руку Сулле. В итоге Евпатор предпочёл согласиться на условия проконсула, поскольку в этот момент именно он представлял более весомую силу. Да и Архелай необдуманным выводом гарнизонов из городов и крепостей немало поспособствовал сложившейся ситуации.

Судьбоносная встреча произошла в Дардане, неподалёку от легендарной Трои, недавно разорённой легионерами Фимбрии. Царь Понта прибыл в сопровождении двухсот военных кораблей и целой армии, состоявшей из 20 000 гоплитов, 6000 всадников и большого числа боевых колесниц. Отряд, с которым пришёл проконсул, был значительно меньше, но Суллу это не смущало, и подвоха он не опасался, поскольку царю мир был нужен так же, как и ему самому. Армия Фимбрии по-прежнему находилась в Малой Азии.

Они впервые встретились лицом к лицу – утончённый римский аристократ, который на полях сражений сломил военную мощь Понта, и Новый Дионис, который слишком рано уверовал в свою победу и в итоге потерпел полный крах. Блестели на солнце золотые орлы римских легионов, порывы ветра развевали царский штандарт Митридата с полумесяцем и звездой. Тысячи людей на равнине застыли в ожидании, потому что в этот момент решались не только их судьбы, но и судьбы многих народов. По сравнению с гигантом Митридатом, который сверкал золотом доспехов, Сулла выглядел скромно, но держался с исключительным достоинством и надменностью победителя. Когда же царь протянул ему руку, то проконсул демонстративно сложил свои за спиной и, обратившись к Митридату, задал один-единственный вопрос: примет ли он мир на условиях, которые обговорили с Архелаем? И поскольку Евпатор продолжал молчать, то Сулла срезал его одной-единственной фразой: «Просители говорят первыми – молчать могут победители» (Плутарх). После этого диалог стал развиваться по всем правилам ораторского искусства, царь оправдывался, а Сулла обвинял, но это была риторика и не более того. Когда же проконсул повторил вопрос по поводу мирных условий, то Митридат ответил согласием, и тогда довольный Сулла обнял его и расцеловал.

Всё остальное обговорили достаточно быстро. Сулла, призвав Никомеда Вифинского и Ариобарзана Каппадокийского, замирил их с Митридатом, а затем состоялась и передача боевых кораблей, которые проконсул забирал с собой, намереваясь использовать для переправы в Италию. Но было ещё одно условие, которое выдвинул Митридат и которое Сулла принял. Правда, неясно, было ли оно оговорено заранее или царь озвучил его в Дардане: «Римляне же не должны чинить никакого вреда городам за то, что те отложились к Митридату» (Мемнон). Это довольно серьёзный пункт и по большому счёту он означал только одно – римские легионы лишались добычи в Малой Азии, поскольку Митридата там поддержали практически все! Был ли Сулла искренен, когда принимал это решение, или изначально сознательно шёл на обман, мы никогда не узнаем, но он эту оговорку царя принял. После этого Митридат отплыл в Понт, а Сулла отправился к легионам, где и обнаружил, что в войсках зреет недовольство.

Оно было вызвано не чем иным, как мирным договором, поскольку воины считали, что царь, запятнавший себя римской кровью, не понёс заслуженного наказания. Но всё же главная причина крылась в том, что легионеры чувствовали себя обделёнными, поскольку вторжение в богатый Понт не состоялась, и им не удалось поживиться богатой добычей. Но хитрый демагог Сулла ловко извернулся, заявив войскам, что если бы он не заключил мир, то Митридат объединился с Фимбрией, и тогда пришлось бы воевать сразу с двумя вражескими армиями. А в данных условиях это невозможно. Легионы согласились с доводами полководца, и когда он повёл их в поход против Фимбрии, то не возникло никаких недоразумений.

Обе армии встали лагерями друг против друга около города Фиатиры, но Сулла в бой вступать не спешил, выжидая, как дальше будут развиваться события. И он не ошибся в своих прогнозах. Из лагеря противника началось массовое дезертирство, а когда Фимбрия подошёл к частоколу и стал вызывать Луция Корнелия для личной встречи, проконсул ему отказал. Понимая, что для него всё кончено, смутьян и убийца уехал в Пергам, где и бросился на меч. Но поскольку удар не получился, то бывший командующий велел рабу добить себя. Вряд ли кто сокрушался по поводу его смерти, поскольку Аппиан очень чётко отразил ходившие тогда настроения: «Так умер и Фимбрия, причинивший много зла Азии при Митридате». Что же касается его легионов, то Сулла принял их под своё командование, а когда отправился сражаться в Италию, то оставил эти ненадежные войска в Малой Азии. Эти легионеры получат известность под именем фимбрианцев. Покончив со всеми делами, Сулла написал подробный доклад сенату, где отчитался в своих действиях, и при этом сделал вид, что на родине он не является врагом государства. Первая война Митридата с Римом закончилась.

* * *

Затем началась расправа. Обещание Суллы не наказывать города, которые отложились от Рима и перешли на сторону Митридата, оказалось пустым сотрясением воздуха. Легионы были очень недовольны Дарданским миром, и накануне похода в Италию проконсул не мог оставить своих солдат без добычи. В итоге за грехи понтийского царя расплатились его союзники. На этом заострил внимание Мемнон. Историк рассказывал о том, как Сулла нарушил договор с Митридатом и нарушил устный договор: «Однако это последнее произошло не по соглашению; ведь впоследствии римляне поработили многие из этих городов». Проконсул железной рукой наводил порядок в Малой Азии. Жителям Хиоса, Родоса, Ликии и других городов и областей, которые сохранили верность Риму, он предоставил свободу, даровав титул друзей и союзников римского народа. Зато остальные…

«Азию же Сулла покарал общим штрафом в двадцать тысяч талантов, а кроме того, наглым вымогательством размещенных на постой солдат разорил чуть не каждый частный дом. Было указано, что домохозяин обязан ежедневно выдавать своему постояльцу по четыре тетрадрахмы и кормить обедом его самого и его друзей, сколько бы тому ни вздумалось привести, а центурион получал пятьдесят драхм в день и одежду – отдельно для дома и для улицы» (Плутарх). То был беззастенчивый грабёж, официально прикрытый проконсулом, но всё же это было не самое страшное. Кошмар начался, когда стали взимать штраф – римские когорты входили в города и начинали чинить насилия над жителями до тех пор, пока они не вносили нужную сумму. А поскольку денег после нескольких лет войны не было, то гражданам пришлось обращаться к тем, кто от сотворения мира наживался на людских бедах и несчастьях – ростовщикам.

Словно вороньё слетелось это алчное племя в Малую Азию, и в регионе начался полный беспредел. В страхе перед римлянами городские общины шли на любые условия, лишь бы выручить нужную сумму денег и уплатить грозному проконсулу. Деньги давались под огромные проценты, и доходило до того, что неплатёжеспособные города стали закладывать общественные здания – театры, гимнасии, гавани и даже городские стены. «Так были собраны и доставлены Сулле деньги, и несчастьями была исполнена Азия до предела» (Аппиан). По городам, которые поддержали Митридата, прокатилась волна репрессий, были наказаны не только отдельные граждане, но население целиком. Эфес, где в своё время восторженно встречали нового Диониса, пострадал особенно сильно. По свидетельству Аппиана, «стены многих городов были снесены, и жители Азии в большом количестве были проданы в рабство, а их страны разграблены».

Рим жестоко мстил за свой страх и за своё унижение. Дошла очередь и до рабов, которые по приказу Митридата получили свободу, им было приказано вернуться к своим прежним хозяевам. Но многие не хотели возвращаться в прежнее положение, и городские улицы превратились в места сражений между бывшими рабами и свободными гражданами.

Но беды Малой Азии на этом не закончились. Её берега теперь постоянно подвергались пиратским набегам, которые в итоге приняли организованный характер. Это были те самые пираты, с которыми договорился Митридат и которые поддерживали его на море, а после окончания войны оказались предоставлены сами себе. Античные авторы приводят солидный список городов, которые морские разбойники нагло разграбили, невзирая на присутствие в регионе римских войск: «На глазах у Суллы они захватили Наксос, Самос, Клазомены и Самофракию, а святилище Самофракии ограбили они, как считают, на 100 талантов» (Аппиан). Но проконсулу не было дела до бедствий азиатских эллинов, мыслями он был уже в Италии, а потому он не стал принимать никаких мер против пиратов. Сулле очень хотелось, чтобы те, кто предал римские интересы в Азии, продолжали и дальше нести заслуженную кару. Луций Корнелий погрузил армию на корабли и отплыл в Элладу, чтобы оттуда начать переправу на Апеннинский полуостров, оставив Анатолийское побережье на растерзание морским разбойникам.

Что же касается Митридата, то по большому счёту он легко отделался. Вернул Азию, которую захватил у Рима, вернул Вифинию, которую отнял у Никомеда, и возвратил Каппадокию, откуда в своё время изгнал Ариобарзана. Две тысячи талантов контрибуции были для него ничто по сравнению с тем, что он награбил во время войны, было обидно лишь за корабли и Пафлагонию. Но корабли всегда можно построить, благо царь буквально завалил военной добычей казну. Правда, с Пафлагонией было сложнее, поскольку она отошла Митридату по завещанию пафлагонских царей ещё в 105 г. до н. э. и он по праву считал её своей исконной территорией. Ведь когда он вступал в управление этой страной, сенаторы ему и слова не сказали поперек!

Но что примечательно, сами римляне тоже считали, что Митридат не был тогда побежден. Об этом открытым текстом говорил Цицерон в «Речи о Манилиевом законе»: «Наши императоры воевали с этим царем так, что возвращались домой со знаками победы, но не с само́й победой. Справил триумф Луций Сулла, справил триумф по случаю победы над Митридатом и Луций Мурена [33]О Мурене будет рассказано в главе «Битва на реке Галис».
, оба – храбрейшие мужи и выдающиеся императоры; но они справили свои триумфы так, что Митридат, отброшенный и побежденный, продолжал царствовать ». Боевые действия затихли, но проблемы, породившие войну, остались.

Царь тоже понимал, что Дарданский мир – это не мир, а лишь временная передышка, что рано или поздно произойдёт новое столкновение с Римом. Поэтому Митридат практически сразу же начал подготовку к новым битвам и готовился на этот раз куда основательнее, чем к первой войне. Евпатор теперь имел бесценный опыт и не собирался повторять прошлых ошибок.